Свт. Иннокентий Херсонский / Слова к пастве и по особым случаям (17)

Слово в день восшествия на престол благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Софийском соборе 20 ноября 1834 г. Возшел еси на высоту, пленил еси плен: приял еси даяния в человецех, ибо непокаряющияся еже вселитися (Пс. 67; 19) Так в одном из псалмов Давидовых пророчески изображено будущее величие Мессии, Спасителя человеков. Он представляется восходящим на чрезвычайную высоту могущества и славы, но единственно с тем, чтобы удобнее изливать оттуда милости на всех стоящих долу; изображается пленяющим великий плен, но токмо для того, чтобы всю добычу его обратить в даяния человекам. К самым противникам и врагам Своим является Он облеченным более милостью, нежели правдой; и они принуждены измерять высоту Престола Его наиболее по великодушию Седящего на нем: Возшел еси на высоту, пленил еси плен: приял еси даяния в человецех, ибо непокаряющияся еже вселитися... Для слушателей-христиан нет нужды подробно изъяснять теперь, каким образом сбылось это величественное пророчество Давида над великим Потомком его по плоти. Многим, если не всем, и без напоминания известно, что изображаемое пророком восхождение Сына Человеческого на высоту означает Божественное могущество и славу, которыми увенчан Он по совершении великого дела искупления рода человеческого; что дивный плен, Им плененный, есть разрушение царства греха и смерти, и возвращение человечеству блаженства, им потерянного; что, наконец, даяния Его в человецех суть дары благодати Его, изливаемые в таком обилии на род человеческий, что самые противники благодатного Царства Мессии, то есть упорные грешники, могут участвовать в них, коль скоро обращаются с раскаянием к Престолу милосердия. К настоящему торжеству нашему было бы ближе показать, как в зерцале Давидовом, отражающем Божественное лице Мессии, само собою отражается и священное лицо Богом венчанного и превознесенного монарха нашего. Отражается потому, что украшено чертами величия и благости, подобным тем, которыми сияет лице Спасителя человеков. И как удобно было бы сделать это! Для сего довлело (довольно было - ред.) бы одного простого и краткого повествования о деяниях царствования - столь же благотворного, как и великого. Но к христианским доблестям монарха нашего принадлежит и то, что они укрываются от многоглаголивого изъяснения. И кому неизвестно, что величие подобно величию Царя царей, никогда не преставало быть благотворным даже для тех, которые хотели бы умалить и затмить его? Что же остается нам из слов Давидовых в назидание, если на основании их не может быть теперь полного собеседования ни о величии Царя Небесного, ни о доблестях царя земного? - Многое и важное. Что порфироносный пророк вещал о величии Мессии, то самое должно сказать и о величии всех истинных помазанников Божиих: все они восходят на высоту престолов, облекаются знамениями могущества и власти не для себя самих, а для временного и вечного блага подвластных им. И не против этой ли священнейшей истины, связующей союзом взаимной любви народы и царей, преимущественно устремляются ныне шатания людей буиих и ненаказанных, силящихся престолы царские обратить из предмета радостного благоговения для народов в предмет зависти и недоброжелательства? - Посему долг любви к Отечеству и благоговения к предержащей власти призывает нас ныне, сообразно цели настоящего торжества и духу божественного изречения Давидова, показать как можно ощутительнее, что величие престолов царских гораздо нужнее для блага народов, нежели для тех, которые восходят на оные. Чтобы совершенно увериться в этом, довольно обратить внимание на благотворную цель такого величия. Итак, посмотрим, для чего восходят благочестивейшие государи на престол. Первее всего, для того, дабы с высоты престола быть видимее для всех, требующих помощи. Кто не знает, что в обществах человеческих, как бы ни были они устроены, всегда есть много людей, требующих самодержавной защиты то от насилия, злобы и лукавства, то от превратностей жизни и судьбы? И лучшим преимуществом престолов царских всегда было и будет то, что они служат естественным прибежищем для всех скорбящих и обремененных. Но что за всеобщее прибежище, если оно по высоте своей невидимо всеми и каждым, и если его надобно с трудом отыскивать среди равных или подобных ему по высоте зданий? Что за всенародная сень, если она не возносится над всеми высотами земли и не простирается во все концы царства? Таким образом, самое благо бедствующего человечества требует, чтобы престол царский был как можно возвышеннее, дабы никто из поверженных долу превратностью судьбы или насилием не мог укрыться от благотворного призрения сидящего на престоле. В этом отношении о царе земном должно сказать то же, что Псалмопевец говорит о Царе Небесном: высок над всеми языки Господь; сего ради - на смиренные призирает, воздвизает от земли нища... вселяет неплодовъ в дом и творит ее матерью о чадех веселящуся (Пс. 112; 4, 6, 7, 9). После сего умалите в мыслях высоту престола, и вместе с нею вы необходимо умалите покров бедствующего человечества. Для чего благочестивейшие государи восходят на престол? Дабы с высоты престола удобнее видеть все нужды царства, все движения жизни общественной. И благие домостроители устрояют места, с которых можно было бы обзирать все, происходящее в их достоянии. Тем нужнее таковое место всеобщего блюстительства для царства, в котором на всех концах его могут внезапно происходить великие перемены, требующие всего внимания и деятельности. Потому-то у всех народов есть престолы царей, или что-либо подобное им по высоте. Чем выше престол, тем виднее все пространство, которого он служит средоточием; тем заметнее все неравности положения различных сословий, все течение событий, все новые явления, все уклонения от законов и остановки, все правое и неправое, радостное и печальное. Посему, чем выше престол, тем скорее может быть усмотрено и предотвращено зло; тем вернее могут быть сделаны соображения, надежнее - приняты средства, удобнее достигнуты цели. Не священна ли после того высота престола, и не долг ли сына Отечества почитать ее неприкосновенной? Пусть другие народы поставляют свое величие в том, чтобы умалять высоту своих престолов: по малости общественного здания многим из них и не приличен верх слишком возвышенный. Но Россия, но любезное Отечество - верх сего всемирного здания не может не возносить к небу... Пусть другие народы находят горькую отраду в том, что преступник законов может ненаказанно глумиться даже над верховным блюстителем законов, и ставить гордо кущу Корея у самых врат скинии свидения; для россиянина отрада в том, что в его Отечестве преступление трепещет при одном имени монарха, что нарушитель законов при мысли о самодержавии царя земного принужден говорить себе то же, что и при мысли о величии Царя Небесного: Камо пойду от Духа Твоего; и от лица Твоего камо бежу? (Пс. 138; 7). Для чего восходят благочестивейшие государи на престол? Дабы с высоты престола удобнее видеть ход всемирных событий и провидеть опасности Отечества. Среди брани и в другие смутные времена нарочно устраивают высоты, с которых наблюдаются движения врагов и все перемены, у них происходящие. Но когда обществу без опасностей? Если и частным людям угрожают многие беды (2 Кор. 11; 26-28), то царства и народы находятся в непрестанной, явной или тайной, брани; самый, так называемый, "вечный мир" большей частью служит для них только перемирием. Посему тем нужнее для царства наблюдательное око, которое следило бы за событиями всего света, видело бы все, что происходит у других народов. Но для такового всемирного наблюдения потребна высота необыкновенная, которая владычествовала бы над всеми прочими высотами и не была затемняема ничем равным и близким к ней, - то есть высота престола. Чем он возвышеннее, тем, подобно Престолу Божию, может быть многоочитее (ср.: Откр. 4; 6); тем страшнее для врагов Отечества и тем благотворнее для всех сынов его, которые под сенью его спокойно могут предаваться занятиям и трудам, зная, что есть око, которое не воздремлет, ниже уснет, назирая с высоты престола все, происходящее вне Отечества. Не священна ли после того высота эта, и не долг ли любви к Отечеству блюсти ее неприкосновенность? В этом отношении опять должно сказать о царе земном то же, что Псалмопевец говорит о Царе Небесном: высок над всеми языки Господь; сего ради высокая издалеча весть (Пс. 137; 6). Умальте в мыслях высоту престола, и вместе с этим тотчас умалится это благотворное ведение, сократится державный надзор над иноплеменными народами, глава Отечества приблизится не только к взорам, но и к стрелам вражиим, - произойдет то, чего наиболее желают враги Отечества. Для чего восходят благочестивейшие государи на престол? Дабы на высоте его быть свободнее от слабостей и недостатков общежития человеческого. Бедная земля наша так исполнена неправдой, что самое вещественное удаление от нее есть уже некое средство к совершенству. На великих высотах дыхание становится свободнее, самые мысли и чувства принимают какое-то возвышеннейшее направление. Тем нужнее возвышение над обществом человеческим тому, кто хочет быть превыше недостатков общежития, ибо при настоящем греховном состоянии рода человеческого все общественные отношения таковы, что удобно могут наклонять человека к земле, делать рабом предубеждений, привязанностей, выгод, милостей, страстей. Но в ком всего менее должно быть таковых слабостей, как не в представителе и владыке целого народа? Посему кто более должен быть, так сказать, разобщен с падшей и клонящей к падению землей [чтобы быть объективным], как не государь? И для этого-то необходимого разобщения служит высота престолов царских. Не священна ли после того высота эта и не составляет ли необходимости для Отечества? Если сам Царь Небесный, по глубокому выражению Псалмопевца, дивен наипаче в высоких (Пс. 92; 5), является более сильным и величественным на высоте, в удалении от взора человеческого, то тем необходимее это удаление, эта высота для царей земных, которые по чрезвычайности предназначения своего должны быть во многих отношениях дивны во очах всех, и однако же суть подобострастные нам человеки. Для чего восходят благочестивейшие государи на престол? Дабы с высоты его быть ближе к небу, постояннее и безпрепятственнее сообщаться духом с Тем, в деснице Которого судьбы народов и царей. И язычники знают, что благоденствие царств зависит не от одного произвола и усилий человеческих; христианин тем паче верует, что владеет Вышний царством человеческим (Дан. 4; 22), и что народоправители, при всем величии их, суть токмо слуги (Рим. 13; 4) Самодержца Небесного. Потому между царем земным и Небесным должно происходить непрестанное живое сношение для блага народа. Где же должно быть сему? Ужели среди толпы людей? Среди шума предрассудков и страстей? Среди праха и вихрей забот житейских? Пред глазами всех и каждого? [Вспомним, что] Моисей восходит на Синай для собеседования с Богом и принятия от Него закона (Исх. 19; 20); Илия возводится на Хорив для созерцания славы Божией (3 Цар. 19; 11); Сам Сын Божий на безмолвной вершине Фавора слышит глас, нарицающий Его Сыном возлюбленным (Мф. 17; 5). Должен быть и для народов постоянный "Синай", на котором слышима была бы воля Небесного Законодателя; постоянный "Фавор", где бы свет славы Божией отражался на лице венчанных представителей народа. Этот Синай, этот Фавор есть престол царский! В сердце сидящего на нем, по свидетельству самого слова Божия, происходит непрестанное откровение воли Божией (Притч. 21; 1); в устах его слышится никогда не оскудевающее пророчество (Притч. 16; 10). Не священна ли после того высота престола, и не священный ли долг истинных сынов Отечества блюсти ее во всей неприкосновенности? Внемлите себе, - говорил некогда Бог чрез Моисея к народу израильскому при Синае, - не восходити на гору и ни чимже коснутися ея; всяк прикоснувыйся горе смертию умрет: не коснется ей рука, камением бо побиется или стрелою устрелится, аще скот, аще человек, не будет жив (Исх. 19; 12-13). То же должно сказать и о престолах царских: не только злонамеренное покушение к превращению их, - Синай и Фавор немного опасаются сих превращений, - но и неблагоговейное прикосновение к ним предерзким образом мыслей и слов достойны наказания самого тяжкого. Почему? Не только потому, что лицо сидящего на престоле есть самое священное на земле и богоподобное, но и потому, что в престолах царских сосредоточены сила и благоденствие целого царства; потому что с высоты их нисходит для всех правда и милость, провидятся нужды и опасности Отечества; потому что престол служит царю для попрания слабостей и недостатков человеческих, для принятия откровений и благословений небесных. Для нас, почтеннейшие соотечественники, важные истины эти тем благоприятнее, чем благословенное Отечество наше на самом деле постоянно видит, как благочестивейшие государи, подобно великому Царю, провиденному Давидом, восходят на высоту престола отечественного и пленяют различные плены не для чего другого, как для блага Отечества, - дабы дать даяния в человецех. Что может равняться на земле с высотой самодержавного престола российского? Что сравнится и с той славой и могуществом, которых достиг народ, покоящийся под сенью его Богом превознесенного престола? Что сравнится с теми попечениями, которые восшедший ныне на престол сей прилагает (имеет - ред.) непрестанно о благе Отечества? Есть ли какой-либо великий подвиг, на который он усомнился бы изыти для народа, ему любезного? Есть ли опасность, которой он не сретил и, дерзнем сказать, не сретит в лице [своем] первым? Не один уже [был] плен в его славное царствование, и все они сопровождались даяниями в человецех - даяниями милости для достойных сынов Отечества, даяниями великодушия для самых врагов. Вразумленная опытами правды, мудрости и великодушия, изумленная подвигами беспримерного самоотвержения царственного сама зависть иноземная скоро престанет взирать с огорчением на высоту престола российского и признает в нем самим Промыслом воздвигнутый Арарат, на вершине которого, среди всемирного потопа заблуждений гражданских, найдет себе спасение все необходимое для благодетельного возрождения мира политического. Господи, даждь слабому гласу сему глас силы (Пс. 67; 34)! Да уразумеют языцы, яко с нами Бог; да престанут помышлять в сердцах своих тщетная (ср.: Пс. 2; 1), и устами своими глаголать гордыню (ср.: Пс. 16; 10), а верные сыны Отечества да продолжают в мире обитать под благотворной сенью Богом превознесенного престола, заграждая слух от всех обаяний лжи и лукавства и твердо памятуя, что величие престолов гораздо нужнее для блага народов, нежели для тех, которые восходят на них». Аминь. Оглавление Слово в день священного венчания на царство благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 22 августа 1835 г. Молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть (1 Тим. 2; 1-2) В то время, когда благочестивейший государь наш восходил на Всероссийский императорский престол, и в знамение невидимого облечения силою свыше (Лк. 24; 49) принимал видимое помазание... от Святаго (1 Ин. 2; 20), мы едва ли могли исполнить сие апостольское завещание во всей полноте его. Способнее были молиться и просить, нежели благодарить и славить. Знала Россия о благих свойствах нового самодержца, ободрялась первыми движениями Богом врученного ему скипетра, - но будущее было закрыто! Видим был только ряд теней и облаков, ряд новонасаждений царственных, которые ожидали от него света, теплоты и жизни. Теперь, после толиких знамений благословения свыше, по совершении столь многих опытов мудрости и силы, среди чрезвычайных успехов брани и мира, когда от прежних мраков не осталось ничего, кроме имени, когда события превзошли большей частью самые ожидания, - теперь настоящий день царственный для самых взыскательных любителей отечественной славы соделывается днем благодарений и славословия. Чего не благоволил Господь узреть нам в монархе нашем? Чем не засвидетельствовано, что благодать помазания, низшедшая в настоящий день на главу Его, не тща быстъ (1 Кор. 15; 10), что Дух Божий, Дух премудрости и силы, носится от того дне над ним (1 Цар. 16; 13), наставляя его на всякую истину, отвращая от всякого вида неправды, соделывая любезным пред очами Бога и человеков? Верные чада Церкви, ищущие видеть в помазанниках Божиих преимущественно силу веры и образ благочестия, сколько раз уже имели вы утешение быть свидетелями или слышателями того, как монарх наш со всеми нуждами и надеждами царства любит повергаться пред Престолом Царя царствующих; как благодушно переносит самые тяжкие испытания, которыми Промысл любит посещать и очищать народы, Ему угодные; с какой готовностью простирает всякий раз щедрую десницу на сооружение алтарей и распространение пределов Церкви; с какой мудрой твердостью воспящает устремления людей буиих и ненаказанных против мира и единства веры; с какой непоколебимостью стоит против соблазнов века и тлетворного духа времени! Любители наук и образования народного, видели ли вы хотя одно предприятие, клонящееся к пользе просвещения, оставленным без [его] внимания и поощрения? Хотя один подвиг со славу наук не вознагражденным сугубо? - Казалось, любовь к народному образованию истощила в предшествовавшее царствование все средства и усилия, так что нечего уже было даже делать в отношении к числу, обширности и разнообразию отечественных вертоградов наук, и Россия имела полное право называть себя, если не "просвещенной" (название, приобретаемое веками), то "просвещаемой". Но для державной воли нет пределов в добре! По мановению нового монарха являются новые святилища наук, преобразуются и воскресают прежние в вящщей лепоте и силе. В то же время свобода мыслей - священный и опасный дар, уподобляющий человека или Божеству, или духам отверженным, - подчиняется законам, изреченным, можно сказать, самой мудростью. И ваши чаяния, мирные ревнители правосудия и порядка гражданского, не сретились ли с исполнением? Вы желали, чтобы усилены были оплоты против мзды и лукавства, превращающего (извращающего -ред.) весы правды, - и вот, для этого умножено число стражей правосудия во всех концах земли отечественной, открыты новые убежищу для угнетаемой невинности, самой таинственностью надзора наведен спасительный страх на преступление. Вы желали, чтобы мирные занятия гражданской жизни, плоды искусств и промышленности отечественной оживлены были ближайшим воззрением державной власти, и успехи на этом поприще поставлены в ряд заслуг Отечеству, - и сколько [явилось] учреждений, свидетельствующих, что это желание было по сердцу монарха, что ему плоды мира любезны не менее плодов брани? Вы желали, чтобы законы изведены были из мрака, чтобы со свитка судеб гражданских отрясен был прах, налегший в продолжение веков, - и вот, законодательство отечественное, уступив державной воле, явило, наконец, столь долго сокрываемое лицо свое. Что сказать о радости, которую чувствуют все истинные сыны Отечества при взгляде на картину семейственных добродетелей, украшающих престол отечественный? Не великое ли благодеяние Промысла, что те добродетели, которые служат первым основанием общественного благоденствия, и которые в наш век едва не пришли у многих в забвение, что эти кроткие добродетели украсились порфирой и предстали с престола как образец для подражания? Взирая на цветущие отрасли царственного вертограда, Россия познает в радости, что благоденствие ее не только велико, но и продолжительно; что ей не суждено ведать даже страха опасности, неразлучной с оскудением царственных поколений. Я уже не смею пред мужами силы и браней, пред виновниками славы Отечества подробно излагать исполинские успехи браней отечественных и говорить о славе оружия, которая как бы некиим заветом судеб сопряжена со знаменами воинства российского, но в наши времена озиралась новым, доселе невиданным блеском. Довольно сказать, что самые упорные враги наши должны были признать, и пред целым светом признали, что рука, столь мудро управляющая скипетром, умеет бросать и громы в нарушителей нашего, или, что то же, всемирного спокойствия; что она умеет даже делать более, - производить чудеса не силы токмо и мужества, но и любви, обращая самых упорных врагов в искреннейших друзей наших. Таково наше настоящее: мирно, утешительно, величественно!.. К общей радости о нем мы можем присовокупить, что все благое, нами виденное, есть предварение и начало новых благ, что в будущем сокрывается, без сомнения, еще больше... Так, мы можем сказать это! Если шум оружия и превращения браней не могли воспятить в действии ни любви к наукам и искусствам, ни попечения о народном богатстве и промышленности, ни упражнения в делах человеколюбия; если рука, управлявшая течением всемирных происшествий, умела находить время насаждать, отреблять и ограждать все, потребное в великом дому царства, - то чего нельзя ожидать от благословенной тишины и мира? Какие мудрые учреждения не изыдут от престола, осененного лаврами и оливами? Ум, привыкший обнимать все нужды Отечества, провидеть опасности, исправлять недостатки, открывать новые источники благоденствия, не останется праздным; сердце, бьющееся для блага Отечества, не может остановиться в своем движении; явятся новые опыты мудрости и благости, и те, которые, подобно нам, будут обращать взоры на благосостояние Отечества, не будут иметь нужды повторять одни и те же доблести... При такой радости о настоящем и среди таких надежд на будущее, что другое для истинных сынов Отечества остается в настоящий день, как только вместе с Церковью славить и благодарить Промысл Отца Небесного за то, что Он оправдал царствовать над нами царя по сердцу Своему! В чем же должна состоять благодарность эта? В одном ли устном исповедании подвигов и доблестей Богом дарованного и Богом возвеличенного монарха? В одном ли даже молитвенном призывании на главу его новых благословений Неба? Нет, служители алтаря усугубят свои моления о благоденствии царя и царства; но их признательность тем не ограничится: она изыщет новую жертву, достойную благочестия высокого покровителя Церкви. Тысячи чад Отечества блуждают еще во тьме неведения истинного Бога, продолжают говорить древу: "ты отец мой", и камню: "ты родил меня"; явятся новые провозвестники Евангелия, которые, облеченные силой свыше, пройдут до последних пределов земли отечественной, рассеют тьму идолопоклонства, и собратьев Отечества земного обратят в сонаследников Отечества Небесного. Миллионы чад самой Церкви еще младенчествуют познаниями в вере, изнемогают от предрассудков, недугуют разделениями: просвещенная ревность служителей слова предложит в обилии первым млеко веры, да возрастают во спасение, обнажит пред очами последних мрачную картину суеверия во всем ее безобразии, объятиями любви измет их от среды заблуждений и погибели. Юношество найдет в пастырях Церкви просвещенных образователей своего ума и нравов, которые первые искры познания соделают искрами веры, да светят и озаряют путь жизни, не сожигая и не разрушая. Семейства обретут в них опытных руководителей душ, способных быть судиями и врачами совести, предупреждать и исправлять тайные неправды, водворять всюду мир и любовь. К устным наставлениям присоединится пример жизни богоугодной, - и таким образом дух благочестия, внушаемый и словом и делом, проникнет, оживит, укрепит и освятит весь многочастный состав жизни общественной ко благу всех и каждого, к радости монарха, поставляющего за наилучшую славу свою быть верным служителем Царя Небесного и путем благоденствия временного вести своих подданных к блаженству вечному. Примеру служителей алтаря последуют служители наук и просвещения. Владея словом, они не престанут в слух всего света поведать [извещать о] доблести монарха, украшать именем его свои творения; но их признательность этим не ограничится, а найдет новый дар, достойный августейшего покровителя просвещения. Сосредотачиваясь в желании истинного блага Отечеству, они соединенными усилиями станут против превратного направления наук и знаний; подвергнут строгому испытанию плоды мудрости иноземной и отделят от нее все нечистое и вредное; будут предшествовать общественному мнению здравыми суждениями, уподобляясь благодетельным звездам, указующим путь мореплавателю среди мрака, а не блудящим огням, совращающим путника со стези истинной. Праздные и бесплодные умозрения, зловредные вопросы и недоумения навсегда изгонятся ими из области просвещения; высокие истины разоблачатся от туманного покрова, низведутся - по крайней мере в своих следствиях - в круг общественного понятия и употребления. Полезные изобретения, облегчение трудов общественных и частных, усовершенствование всякого рода искусств и орудий дадут самому последнему селянину почувствовать, что он, являясь во град,«ле напрасно удивляется там огромным святилищам наук, что в вертограде их произрастают плоды, и для него полезные. Таковое служение истин будет самой благоприятной жертвой монарху, который хочет, чтобы его царство было царством света, но такого, который приходит с Неба, а не творится на земле; чтобы алтарь наук не был противоположен алтарю веры - матери и дщери всякой истинной премудрости. И в третьем святилище - правосудия и законов, без сомнения, обретется, кроме хвалы, деятельная жертва благодарности мудрому покровителю правды. Мужи совета, разделяющие тайны воли царевой, скорее всех найдут средства возвеселить своими действиями сердце царево. Осеняемые благотворной силой власти самодержавной, они не остановятся на временном уврачевании язв гражданской жизни, тем менее на смоковичном прикрытии наготы некоторых частей ее; проникнут до самого первого начала слабости и недугов гражданских и заградят единожды и навсегда исходища пагубы; заставят войти в пределы закона и справедливости, если что вышло из них ко вреду общественному; поднимут из праха, если что лежит повержено в него своеволием. Вековые предрассудки умолкнут от всемогущего гласа вечной правды; своекорыстие усрамится само себя при виде опустошений, им производимых; безобразная личность частная исчезнет пред благолепным лицом Отечества. По выражению пророка, всяка гора и холм смирится, всяка дебрь исполнится, стропотное будет в правое и острое в пути гладки, - и тогда спасение Господне узрится (ср.: Ис. 40; 4. Лк. 18; 14). Узрится в благотворности законов, равно благодеющих и великому и малому, в единодушии и любви сограждан, не разделяемых резким противоречием своих выгод, - в славе монарха, возмогшего понести на своих раменах тяжесть пакибытия гражданского. Нужно ли изводить на среду прочие сословия и изображать то, чем каждое из них может свидетельствовать свое истинное усердие к Отечеству и признательность монарху? Но принадлежащие к этим сословиям сами еще лучше нас могут знать и силы, и средства, и совершенства, и недостатки свои, - то, что делается ими для пользы общественной, и что может быть сделано во славу Отечества и монарха, каждый подвиг добра приемлющего за услугу себе самому. Цель нашего собеседования состоит не в изложении обязанностей всех сословий, а в приведении на память того, что всякая истинная признательность подданных к монарху должна состоять в благом действовании по примеру монарха, и что для такового действования настоит теперь время благоприятное. В самом деле, не всякое время бывает равно благоприятно для развития сил и подвигов на поприще гражданской жизни. Народы, подобно частным людям, нередко ослабевают в стремлении к цели бытия своего, даже совращаются с поприща, погружаются на некоторое время (горе, если навсегда!) в усыпление и бездействие. В это время самые великие усилия и пожертвования частных людей остаются без плода, самые полезные предприятия, прекрасные намерения теряются в пустоте общественного мнения, - и великие действователи, являющиеся в сии эпохи бездействия, большей частью соделываются жертвами собственной ревности. Но бывают в жизни народов и времена особенного самосознания, полного пробуждения, а по этому самому - необыкновенной деятельности. Тут все приходит в движение благотворное, недостатки сами собою выходят наружу и настоятельно требуют исправления; улучшения представляются без изысканий и приходят в действо без напряжения; все являет жизнь и деятельность, потому в краткое время совершается то, чего не могли произвести целые века расслабления гражданского. Вокруг престола наипаче сосредотачивается тогда свет и жизнь; он соделывается истинным подобием Престола Царя Небесного, к которому непрестанно возносятся прошения и молитвы, и от которого непрестанно изливаются благословения и милости. В это-то время каждый истинный сын Отечества должен усугублять свою деятельность и одушевляться готовностью ко всему великому и полезному; должен, так сказать, расширять ум для понятия всей благотворности новых учреждений, исходящих от верховной власти, расширять волю для вмещения всех высоких чувств и побуждений, ею движущих, ускорять стопы свои на поприще всеобщего усовершенствования, дабы, оставшись позади всех, не представлять из себя жалкого остатка прошедших слабостей. Да повторят же все истинные сыны Отечества, да повторят в настоящий день пред лицем Всемогущего Бога обет употреблять, подражая примеру монарха, все силы и способности свои ко благу Отечества. Аминь. Оглавление Слово в день рождения благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 25 июня 1838 г. Идеже дух Господень, ту свобода (2 Кор. 3; 17) Каждое время имеет свой дух, и каждый дух имеет свое время. Есть века умозрений и предначертаний; есть века деятельности и усовершенствований: в иное время сомневаются, разрушают и разделяются; в другое веруют, соглашаются и воссозидают; то слишком привержены к древнему и думают, что оно совершенно свободно от всех недостатков; то стремглав увлекаются всем новым, будучи ничем не довольны в настоящем. Нашему времени достал в удел - в награду или наказание, покажет время - вопрос самый привлекательный и самый опасный, в разрешение которого первый опыт так несчастно сделан еще первым человеком. Я разумею вопрос о свободе. Каких благ не обещало себе человечество от разрешения этого вопроса?! И каких зол не видело?! Сколько переиспытано средств! Принесено жертв! И как мало доселе успеха! Как не много даже надежды на успех! - Ибо что видим? Те же народы, которые все принесли в жертву свободе, по видимому всего достигли, - через несколько дней начинают снова воздыхать о свободе и плачут над собственными лаврами. Что значит это? Ужели образ Божий на земле должен быть в узах? Или для человека нет свободы? - Есть, только не там, где обыкновенно ищут ее; есть, только не в том виде, в каком думают найти. Когда целые народы ищут свободы и не находят, малое число людей всегда наслаждалось истинной свободой, не ища ее. Кто эти избранные? Те, которые верно следуют учению Иисуса Христа и, следуя ему, водятся Духом Божиим. Идеже Дух Господень, ту свобода. В истинном христианстве, и только в нем одном, находится начало свободы истинной, полной, всеобщей и живоносной. Раскроем эту благотворную истину в честь августейшего виновника настоящего торжества, который для того, кажется, и воздвигнут Промыслом не в другое, а в наше время, дабы среди треволнений всемирных быть верховным блюстителем истинной свободы народов и царей. Ум человеческий, любящий расширяться в своих умозрениях, особенно в отношении к свободе, хвалится обширностью своих видов, всеобъемлемостью предначертаний. И что же? Ни один из самых пламенных мечтателей о свободе не осмелился доселе, даже хотя бы в мыслях, простереть ее туда, куда простирает Евангелие. Ибо на чем останавливаются самые пламенные ревнители свободы? В отношении к внешней жизни человека - на независимости от других, на равенстве различных прав, на безпрепятственности путей к достоинствам и т.п.; в отношении к внутренней жизни - на свободе от предрассудков, невежества, порочных желаний и страстей. Сложить прочие узы с человечества, как то: узы телесных недостатков, болезней, смерти, - хотя узы эти тяготят всех и каждого, - почитается делом совершенно невозможным, о котором посему никто и не мыслит. Тем менее думают об участи прочих тварей земных, хотя они все видимо находятся в состоянии тяжкого рабства, страдают, подобно человеку и, подобно ему, воздыхают об избавлении от работы истления (Рим. 8; 21). Не так поступает Евангелие! Оно проповедует отпущение всем плененным (Лк. 4; 18), возвещает свободу от всякого вида зла, призывает к такому состоянию, в котором нет никакой печали и никакого воздыхания (Откр. 7; 16, 17. 21; 4. Ис. 25; 8. 35; 10). И во-первых, человек, по учению Евангелия, должен освободиться от всех недостатков и зол, его угнетающих, должен соделаться светлым в душе, чистым в сердце, богоподобным в духе, бессмертным по телу, вознесенным над всеми нуждами, даже над всей природой, его окружающей (Откр. 22; 5). Вместе с человеком и вся тварь должна свободится от работы истления и войти в свободу и блаженное состояние чад Божиих (Рим. 8; 21). Такую свободу возвещает всему человечеству, или паче всему миру, Евангелие! Кто не исполнится чувством благоговейного умиления при одной мысли о событии [совершении] этого утешительно-величественного обетования? Самая всеобъемлемость его ручается за его Божественную действительность, ибо свобода действительная может быть только всеобщей; частная свобода даже всего человечества, среди рабства прочих тварей, была бы растворена горестью и воздыханием. Обещавая такую всеобъемлющую свободу, Евангелие знает, как много обещает и что требуется для исполнения обещания. Оно видит, что для освобождения человека и тварей, его окружающих, потребна не перемена только законов человеческих, а претворение самого сердца и духа человеческого (Ин. 3; 3), не новое токмо уложение, а новое небо и новая земля (ср.: 2 Пет. 3; 13), и потому решительно говорит, что над всем человечеством и даже миром совершается новое великое творение, следствием которого будет новое небо и новая земля (ср.: Откр. 21; 1). Видит, что для произведения этого великого дела пакибытия всемирного недостаточны силы не только всего человечества, но и всех тварей (Откр. 5; 3); потому решительно объявляет, что дело сие будет произведено Самим Богом (Откр. 21; 5) чрез Сына Его и Духа Святаго. Видит, наконец, что и самое Божественное всемогущество, имея дело с существами свободными, не может вдруг совершить их восстановления, - потому решительно возвещает, что восстановление человечества в первобытную свободу чад Божиих произойдет не прежде, как по скончании времен, по употреблении в дело всех средств благодати, после решительной победы добра над злом (2 Фес. 2; 1-10). К этому-то славному времени, или паче исполнению времен, Евангелие учит человека обращать чаяния свои и воздыхания (2 Пет. 3; 11-15), а до того времени, по уверению его, род человеческий при всех усилиях никогда не освободится от бедствий, неразлучных с состоянием изгнания едемского. Это, однако же, не значит того, чтобы Евангелие все обетования свои о свободе заключало в будущем, предоставляя человека всем скорбям и ужасам настоящего. Нет, в будущем только полное окончание обетовании, и то потому, что этой полноты никак не может вместить настоящее; а все прочее - начало и продолжение, даже часть окончания, - в настоящем. По учению Евангелия, каждый может и должен теперь - в этой жизни, на этой земле - соделаться свободным свободой внутренней, духовной, состоящей в свободе ума и сердца, в независимом избрании добра и уклонении от зла, в свободном подчинении воли своей воле Божией (Гал. 5; 1. Рим. 6; 18-23). Таковой свободе не могут препятствовать никакие внешние обстоятельства, ни даже узы; в темнице и под мечом (2 Тим. 2; 9) можно быть свободным этой свободой Божественной так же, как и на троне, среди величия земного. Одно [есть] непреодолимое препятствие сей предначинательной свободе в человеке - его немощь, которая так велика, что он сам собою не может и помыслить ничего истинно доброго (2 Кор. 3; 5), тем паче совершить его; и тем более не способен всегда желать и делать одно доброе. Но Евангелие совершенно восполняет эту немощь и многими видимыми средствами, особенно же - невидимой благодатью Святаго Духа, которая, коль скоро человек, признав свое бессилие и ничтожность, обращается к ней молитвенно и предает себя ее водительству, облекает его волю такой силой, которой не могут противостоять никакое могущество и никакой соблазн (Флп. 4; 13). Облеченные сей благодатной силой многие до того раскрывали в себе внутреннюю духовную свободу предначинательную, что видимо приближались и к той будущей славной свободе окончательной, и даже сближали с собою все, их окружающее. От преизбытка духовной силы и внутреннего богоподобия таковые избранные еще здесь, на земле, до наступления всеобщего совершеннолетия человечества, вступали едва не во все права чад Божиих, освобождаясь из-под тягостной опеки земных стихий, которые теряли над ними силу и покорялись их воле и слову (Евр. 11; 34), воспринимая мирное владычество над прочими живыми тварями, которые в присутствии их с радостью забывали свою мнимо естественную лютость (Дан. 6; 22), возносясь даже над бренностью собственного тела, которое или было преставляемо на небо без разлучения с духом (4 Цар. 2; 11), или по разлучении с ним остается на земле, среди тления, на целые тысячелетия не только неразрушенным, но и способным к уврачеванию всякого вида разрушения. Мы сами, обитатели сего богоспасаемого града, не поставлены ли непрестанными свидетелями того, как свобода христианская торжествует над самыми узами смерти, соделывая нетленными останки тех, которые были во время своей жизни совершенно свободными для Христа и Христом (1 Кор. 7; 22)? И такие чудеса свободы христианской происходят здесь и теперь, - здесь, где все поражено смертностью; - теперь, когда самые праведники должны наиболее терпеть и страдать, чтобы наиболее очиститься и прославиться (2 Тим. 3; 12)! Что же будет там, под новым небом, на новой земле, где живет одна правда и одна свобода? Как померкнет тогда все великое и славное пред сокровенным ныне величием святых Божиих человеков! В каких благолепных чертах не обнаружится тогда, среди всеобщего торжества освобожденной от работы нетления твари, вечная свобода чад Божиих! О, Божественная свобода, не выходи никогда из мыслей наших, давай направление нашим желаниям и предприятиям, защищай от всего низкого и греховного, утешай среди многоразличных печалей и уз земного странствования! Нисколько не удивительно, если Евангелие, ведя человека к такой свободе, не обращает прямого внимания на свободу, так называемую, гражданскую, ибо последняя не имеет непосредственного отношения к свободе духовной. Можно среди уз быть свободным духом, равно как и на престоле можно быть рабом страстей. Даже бедствия внешние и угнетения более благоприятствуют раскрытию духовной свободы в человеке, нежели счастье и независимость, которые редко не ослепляют его гордостью и не делают рабом пожеланий и страстей. История христианства представляет немалое число таких рабов, которые, быв рабами человеков, были вместе самыми верными рабами Божиими; не имея внешней свободы, обладали величайшей свободой духа и еще при жизни, тем паче по смерти, когда вполне открывалось сокрытое в них богатство благодати, делались предметом благоговейного уважения для самых вельмож и царей. С другой стороны, та же история представляет немало примеров свободных людей, которые от преизбытка внутренней свободы о Христе, отдавали себя в узы и рабство для блага ближних. Так мало значило гражданское рабство и гражданская свобода для тех, в которых раскрывалась свобода духовная и предначинала раскрываться небесная! Оставляя таким образом порядок всех званий гражданских неприкосновенным, истинное христианство тем самым не благоприятствует, однако же, нисколько духу преобладания и порабощения. Напротив, везде, где только усиливалось и распространялось деятельное христианство, немедленно являлся и усиливался дух истинной свободы гражданский. Кто вещал небоязненно истину пред Тивериями и Неронами, когда самые Бурры и Сенеки умолкли? - Истинные христиане. Кто за грех почитал присутствовать на ужасных зрелищах гладиаторских, куда стремились люди, хвалившиеся тонким вкусом и образованием? - Христиане. Кто наиболее искуплял (выкупал - ред.) пленных, и своих и чужих, у варваров, и самых варваров потом отучил всех пленных обращать в рабов? - Христиане. Откуда наиболее вышло понятий о свободе во всех ее видах? - Из христианства. Какие народы пользуются наибольшей свободой? - Христианские. И такое благотворное действие на свободу гражданскую христианство произвело тогда, когда большая часть христиан суть христиане только по имени! А что было бы, если бы вместо блистательных умозрений распространилось и усилилось деятельное христианство между людьми! Церковь Апостольская, в которой и душа, и имения были всем общие (Деян. 2; 44), ясно показывает это каждому. Напротив, везде, где недоставало свободы христианской - свободы ума и сердца от страстей, - свобода гражданская при всех усилиях или вовсе не могла явиться, или появлялась только на короткое время. Буйство страстей, свергнув все узы, вскоре само на себя налагало новые, многочисленнейшие; свергнув нередко узы мнимые, налагало действительные; свергнув благотворные и необходимые, налагало совершенно излишние и гибельные; свергнув благое иго закона, порядка и человеколюбия, налагало рабский ярем безначалия и тиранства. Сократим для памяти все сказанное в немногих изречениях: I. По учению Евангелия, не только все человечество, но и весь мир предопределены к достижению свободы полной и вечной. II. Это великое освобождение человека и всех тварей будет произведено Самим Богом. III. Оно наступит по скончании мира, под новым небом и на новой земле. IV. В ожидании этой свободы человек должен, при помощи благодати, стяжевать свободу духа и сердца от страстей и грехов - как необходимый залог и основание всего будущего освобождения и величия. V. Свобода или несвобода гражданская не составляют существенного различия в отношении к этой свободе христианской. VI. Впрочем, за свободой христианской не может рано или поздно не следовать в царстве христианском ограждение и свободы гражданской от неправильных притеснений, и эта последняя не может прочно существовать без первой. Нужно ли подробно сказывать, что следует из сего Божественного учения? Следует, во-первых, то, что для людей, которые жребием рождения лишены свободы гражданской, нет причин к безотрадной печали (1 Кор. 7; 21), ибо состояние рабства, в котором они находятся, есть состояние временное, скоро преходящее, есть следствие и вид всеобщего рабства, в котором находится весь род человеческий с изгнания его из рая. Служа земным своим владыкам, рабы служат не людям, а Христу (Кол. 3; 24), Которого премудрость допустила стать им при рождении в это состояние, и от Него приимут воздаяние за все труды, которые совершаются без воздаяния, если только совершали их от души, по-христиански. Там верным рабам дано будет то, с чем не может сравниться слава царей земных. Следует, во-вторых, то, что люди, пользующиеся правом господства над другими, не должны превозноситься этим правом, памятуя, что оно есть следствие падения человеческого, потери свободы райской, и посему имеет прейти; тем паче не должны злоупотреблять этим правом, представляя себе, что и они имеют Господа у себя на небесех (Кол. 4; 1), Который потребует у них строгого отчета за всякую слезу и вздох угнетенного человечества (Еф. 6; 9). Следует, в-третьих, то, что все - и свободные и рабы, должны первее и более всего стараться о восстановлении внутри себя свободы духовной, ибо без этого те и другие останутся вечными рабами греха и бедствий в то время, когда весь мир будет торжествовать свое освобождение. Следует, наконец, то, что истинные ревнители истинной гражданской свободы потому самому не о чем столько не должны ревновать, как о распространении между собратьями своими деятельного христианства, которое, даруя свободу духовную и предрасполагая к свободе небесной, вместе с тем наидействительнейшим образом оживляет и распространяет и истинную свободу гражданскую. Идеже Дух Господень, ту - и только ту - свобода истинная, всеобъемлющая, вечная! Аминь.