Свт. Иннокентий Херсонский / Лекции (7)

Лекция третья. О последней судьбе человека и мира Смерть. Каждому человеку при вступлении в таинственную будущность предстоит с самого начала смерть,- явление самое ужасное и вместе необходимое. Разум, при всех своих соображениях, не хочет разгадать этого явления: он при взгляде на смерть, сколько ни старается показать себя бесстрашным, все однако ж страшится ее и имеет нужду в утешении. Итак, подойдем ближе к этому явлению; рассмотрим смерть в ее начале, образе и следствиях; разрешим, откуда смерть и для чего, что она и что за нею? Что называется смертью? Обыкновенно называют смертью то, когда прекращается жизнь тела и разрешается душа от тела, хотя образ человека и остается. Но это определение мало обнимает самую вещь: оно не выражает сущности смерти, а только изображает видимую ее сторону. Для нас, для чувств наших смерть действительно есть то, чем она представлена здесь; но в самом деле в ней должно быть что-то большее. Как Св. Писание определяет смерть? Оно называет ее переходом из сего мира в другой (Екк. 12, 7), отшествием (2 Тим. 4, 6): аз убо жрен уже бываю и время отшествия моего наста, разрешением: желание имый разрешитися, (Фил. 1, 23). Заметим мимоходом слово разрешитися, в нем понятие весьма глубокое. Из него видно, что дух наш, живя в теле, находится в узах. И действительно, та внешняя оболочка, которая ближе всего прикасается к духу и чрез которую дух чувствует, видит и действует, имеет вид темничной решетки: нервы везде в человеке перепутаны и сплетены наподобие сетей узилищных. Таким образом и внешняя сторона человека показывает, что дух его связан, заключен. Потому-то в некоторых нервных болезнях, когда некоторые кольца этой сети прорываются, душа человека обнаруживает особенную свободу и являет необыкновенную силу, физическую и нравственную; напр, у некоторых больных таким образом открывается такая физическая сила, что они рвут железные путы, между тем как прежде у них было весьма мало силы. Еще Писание называет смерть окончанием жительства и отложением тела, или лучше с подлинника: отложением скинии, - шатра ( 2 Петр. 1, 14). И многие Другие названия дает ей Писание; напр. Ап. Павел называет ее возвращением с чужой земли, ибо он говорит, что мы доколе в теле, дотоле удаляемся от Господа. (2 Кор. 5, 6). Есть также замечательное название смерти у Исайи в молитве царя Езекии (38, 12): здесь Езекия уподобляет смерть женщине, пришедшей отрезать вытканное полотно, - сравнение глубокое! Действительно, в человеке душа и тело подобны ткани. Как ткань сперва основывается, потом ткется, наконец отрезывается и входит в употребление: так и младенец - сперва только чувствует, потом сознает, далее развивает свою душу, наконец усекается и за гробом делается тем, чем он должен быть. Вот изображение смерти в Писании! Явно, что во всех сих образах представлено только отношение смерти к будущей жизни и внешний вид ее, а мысли о том, в чем состоит смерть, что составляет существо ее, здесь нет: Писание оставило это в тайне. Для чего оно не осветило этого вопроса? Конечно, для Бога это возможно было бы сделать, но это было бы вредно для людей. Если бы Писание, прояснив нравственную сторону будущей жизни, прояснило и физическую, о которой оно молчит, то какой бы отсюда произошел вред? Во-первых, смешались бы два мира, видимый и невидимый, а от этого упала бы вся житейская деятельность: все оставили бы свои звания и занятия, и характер настоящей жизни вовсе изменился бы. Во-вторых, деятельность нравственная была бы не так свободна: что тогда была бы за свобода в делании добра или избежании зла, когда бы каждый, так сказать, чувственными глазами видел ад? Тогда бы всякий поневоле страшился ада и избегал зла. В-третьих, еще и тот мог бы быть вред отсюда, что у некоторых родились бы покушения скорее перейти в другой мир. Сей мир исполнен бедствий; но неизвестность за гробом заставляет переносить эти бедствия. Но если бы поднята была завеса, закрывающая другой мир, загробный, безбедственный, то многие бедняки бросились бы туда вдруг. По сим-то и другим причинам Писание не открыло мрачной завесы будущего мира и не объяснило нам тайны смерти. Откуда смерть? Писание производить ее от греха (Быт. 3, 19, Рим. 8). Другого источника и нельзя назначить ей, не отказавшись от многих непреложных истин; напр. от той, что Бог, творец всего, не может быть творцом тления и смерти, или от той, что безгрешный человек не мог подлежать тлению и от многих других. Каким же образом грех производит смерть? Писание не говорить об этом, потому что оно нигде не пускается в метафизические исследования; ум наш гоже не может объяснить себе, как это бывает. И неудивительно: ибо для этого надобно знать первобытное состояние человека, а без этого нельзя прямо судить о сем, потому что не с чем сравнить настоящее наше тело. Испортьте цвет какой-нибудь вещи и потом судите об ней: можете ли угадать, какого она была цвета, не знав ее прежде? Впрочем, мы прежде несколько прояснили это дело, когда говорили о состоянии падения. Теперь посмотрим, по каким причинам допущена смерть. Смерть допущена по законам необходимым и для целей высоких, и притом допущена в размерах больших, - во всех царствах природы, не в животных только, а и в растениях, словом - по всей земле; это судьба общая человеку с миром, след. и причина ее должна быть очень велика. Могло ли быть тело по натуре бессмертно? На этот вопрос довольно сказано, когда было говорено о первобытном состоянии человека. Да и в самом деле, что препятствовало телу человека быть бессмертным? Физический состав его? Но мир физический имеет такой же состав, и не смотря на то, сколько веков существует он. Если же бессмертие есть в больших размерах, то почему не допустить его и в малом, почему не приписать и телу нашему неразрушимости, бессмертия? Основы происхождения смерти мы не видим во всей ясности, но отчасти все же можем видеть ее. Что по опыту представляется началом смерти? Действие на тело стихий и внешних сил натуры. Солнечный свет неразрушим потому, что сам на все действует, а на него не действует ничто, сам он не подвергается ничьему действию. И потому главною причиною разрушения тел человеческих должно положить зависимость их от всех стихий. Смотрите, как стихии враждебны телу в своих действиях и как должна быть гибельна для тела вражда сия! Вода хочет разрешить тело, - обратить его в состояние жидкое, об огне и говорить нечего, что он хочет все съесть, пожрать, воздух имеет также свойство разъединять все и разрешать, земля хочет все обратить в себя, - окаменить. При таком действии стихий на тело человеческое должен быть беден человек! Он только может отражаться от них двумя способами: дыхаинем, которым он отражает удушливую силу стихий и которое есть не что иное, как беспрестанное горение жизненного огня, и питанием, чрез которое сему внутреннему горению доставляется сила и вещество. Без сего человек крайне скоро прекратил бы свою жизнь: остановите дыхание, - и увидите, как скоро прекратится жизнь ваша! Но не можно ли вывесть тело из-под влияния стихий? Невозможности нет: в первобытном состоянии так и было, и в будущем тоже так будет. Тогда тело освободится от противного влияния стихий, ибо система нынешнего питания тогда упразднится. От того-то тогдашние тела будут бессмертны. Освободите теперь мысленно какого-либо человека от необходимости дыхания и питания, и он будет жить весьма долго. Итак, из этого видно, что главной причиной смерти есть действие на тело стихий и вообще сил природы. От того-то настоящая жизнь и называется борьбою. Тело борется со стихиями, помня свое прежнее владычество над ними и имея еще некоторый остаток прежней мощи: оно противится преобладанию их, перерабатывая в себе все, что получает отвне, но скоро мощь сия истощается от чрезмерного увеличения преобладания стихий, и они, вполне овладевши телом, разрешают его на части, и таким образом умервщляют. Вот как приходит смерть! Здесь же видна причина и того, почему смерть допущена. После явления гpexa, вещи стали выше человека и владычество их особенно простерлось на тело, Человек чрез это и пришел во вражду с миром, отнявшим у него владычество его. Для блага его оставалось скорее кончить вражду сию и дать власть тому, над чем стихии не возымели владычества. Посему-то и допущена смерть как дань, которую человек дает миру за свободу души своей, которая сама не подлежит игу сего рабства, но, будучи в союзе с телом, не может не нести его. Следовательно, с этой стороны смерть - благодеяние Божие. И потому в словах Моисея: и ныне да некогда прострет руку свою и возмет от древа жизни, и снест и жив будет во век (Быт. 3, 22) заключается глубокая мысль: это самое отеческое опасение со стороны Бога! Бог как бы так говорит здесь; «Адам согрешил и умрет, пусть же идет дело натурально, - пусть он умирает, смерть еще не уничтожает возможности восстановления, при смерти еще есть средства спасти его. Но если при грехе он будет иметь бессмертие, то это уже беда неотвратимая: тогда невозможно будет подать ему руку помощи, ибо невозможно будет привести его в другое состояние, которое необходимо для облегчения его участи». Вот чего опасался и почему запретил Бог Адаму - грешнику - вкушение от древа жизни! Что смерть неестественна человеку, это видно из того, что при ней жизнь человека получает удивительно противоречащее знаменование, наполнена бесчисленных противоречий и кажется чем-то странным: напр, земная жизнь дана для приготовления к вечности, но смотрите, какое тут противоречие! Более третьей части людей умирает до 5-ти лет: где тут сообразность с целию, для которой дается жизнь? Правда, это противоречие может быть неважно, когда представим, что настоящая жизнь состоит в теснейшей связи с тем протяжением будущей жизни, которое будет продолжаться до последнего Суда и вообще восстановления, в этом отношении оно не важно, умирающие так скоро, значит, состоят под особенным распоряжением Божиим, и для развития их назначается другая часть жизни приготовительной, часть загробная. Но такое противоречие важно в другом отношении, именно тогда, когда умирают люди, которые, развив здесь жизнь свою, более принесли бы пользы себе и другим, нежели там. Причину этого увидим ниже, когда будем говорить о состоянии душ по смерти. - Итак, повторим еще, что смерть благодетельна: она есть преграда против зла нравственного: без нее человек грешил бы до того, что мог бы затвердеть во грехе. Но все ли люди умирают? Все. Енох и Илия не умерли: но только и есть примеров противных. Притом, об них мы не можем сказать решительно, чтобы они изъяты были из этого всеобщего закона. Об Енохе говорит Бытописатель там неопределенно: зане преложи его Бог (Быт 5, 27). Посему-то мы и не можем сказать, что с ним случилось. Об Илии тоже говорится, что явилась какая-то огненная колесница и унесла его: может быть, это явилась ему смерть среди огня. Вообще, эти приметы не ясны, и мы прямо можем сказать, что все подлежит смерти: исключаются из сего закона только те, которых застанет в живых второе пришествие Христово, но и они изменятся наподобие смерти: все бо не успнем, говори! Апостол, вси же изменимся. Смерть, как следствие греха, страшна, и память об ней в Писании называется горькою. Но для истинного христианина смерть не только не страшна, а даже должна быть утешительна. Она страшна для христиан-миролюбцев, живущих телесною только стороною: ибо тело действительно разрушится и истлеет. Но для христианина, который жизнь эту почитает странствованием, который живет здесь, как на чужбине, весьма утешительно умереть, ибо он уверен, что по смерти будет жить с Христом, с ангелами и святыми. И то, что говорят некоторые святые, что они желали бы умереть, напр. Симеон говорит: ныне отпущаеши раба твоего...это не похоже на поддельные слова земных героев, - это говорят они от сердца. Ибо взгляд их на смерть требует от них этого. Впрочем, и для языческой или же философской веры смерть может представляться не так ужасною, как кажется некоторым. Ужас ее может уменьшится при взгляде на жизнь настоящую. Жизнь эта имеет некоторые приятности: это следы любви отеческой со стороны Бога, который оставил нечто несчастным детям, дабы они не пришли в совершенное малодушие, дабы помнили первое свое состояние и, помня, исправлялись. Но худых сторон жизнь эта имеет гораздо более. Сколько в жизни зол физических, сколько разных бедствий, нужд, горя! Посмотрите на лица людей, когда бываете в больших собраниях: что вы увидите на них, - какое откроете во всех господствующее чувство? Недовольство, скорбь. Ниспуститесь сколько-нибудь в круг людей низших: что тут? Нищета, голод, холод и проч. Посмотрите во все стороны: что здесь? Везде болезни, везде неудачи, огорчения! Что, если бы еще при этом человеку дать бессмертие? Это было бы то же, что обратить больницы в постоянное жилище. И как бессмертие это было тягостно, если бы тело наше при этом было такое же, как теперь! Возьмите старика с изможденным телом и заставьте его жить еще сто лет: он сам пожелает смерти. И те, у которых чувство истинной жизни еще не развито, часто бывают недовольны настоящей жизнью, Что ж сказать о тех, у которых оно развито? Для них тело не может не представляться темницею, да и в сомом деле, как маловажна жизнь эта, как она не натуральна человеку! Она зависит от куска хлеба: натуральна ли такая зависимость? И может ли дух дорожить такою ничтожною жизнью? Но это отношение жизни вообще к человеческому духу. Коснемся частнее его способностей: удовлетворяет ли им эта жизнь? Напр, что она для ума? Ему она представляет самую сферу деятельности. Если бы человек остался в этом мире на 100 лет, то ум его не нашел бы здесь вполне сродной себе пищи. И при краткой жизни умы многих наскучают землею и любят заниматься мирами дальними, небесными, вообще же, чем более развивается дух наш, тем более чувствует нужду в небесной отчизне. Воле долгая жизнь доставила бы еще большее мучение, и теперь воля, мало еще усовершившаяся, страдает при взгляде на неправды человеческие. Представьте же человека, пожившего долгое время и усовершившего свою волю до возможной степени: какое тогда было бы мучение для его совести взирать вечно на господствующие между людьми неправды, на их беззакония!.. При таком положении дел человеческих кто не согласится, что смерть лучше земного бессмертия, что умереть утешительнее для человека, нежели жить? Таким образом, взгляд на бедствия- жизни уменьшает ужас смерти. С другой стороны, уверенность в лучшей будущей жизни со стороны того, кто живет хотя несколько законно, кто имеет хотя малую надежду на блаженство, заставляет желать смерти как перемены на лучшее. Страшно только лечь в землю! Но и сей страх не существует для духа человеческого, ибо будет ложиться в землю тело, да и то может быть, неистинное тело. Может быть, это духовный подлог... Но не есть ли это только оболочка тела, подобная той, в которой находится и которую оставляет тело младенца, выходя из утробы матерней? ...Не эта ли оболочка, не принадлежащая телу славы, погребается и разрешается на части?... Итак, страх смерти можно победить, хотя, говоря вообще, страх этот в большей части людей есть. Что же можно противопоставить этому страху, - чем он может быть побежден? Главное и самое сильное оружие против него - это уверенность, или же живое чувство бессмертия: сознайте вполне, что вы бессмертны, - и страх смерти исчезнет. Но чем пробудить сознание своего бессмертия? Сознанием своей духовности. Чем возбудить сознание своей духовности? Отдалением себя от всего, что не-я, - отделением духа от тела, - начатием жизни мысленной, вместо плотской. Мы обыкновенно думаем, что рука есть человек, нога - человек, у нас в этом случае есть подлог мыслей, от этого дух не знает себя и своего бессмертия. Но оставьте дух самому себе, - и он тотчас сознает себя бессмертным. Чувство бессмертия есть общее оружие против страха смерти, но есть еще оружия более частные. Наполните ум представлениями истинными, нетленными, волю - желаниями чистыми, святыми, поставьте в сердце, подобно Давиду, закон Божий, словом, напитайте душу предметами бессмертными, вечными, - и чувство бессмертия будет в ней непоколебимо, а вместе с ним и страх смерти исчезнет. Оттого единственно дух приходит в забвение себя, оттого мысль о бессмертии теперь ускользает от него, что он наполнен вещами тленными, свыкся с смертью. Но особенно чувство бессмертия пробуждается при мысли о Боге и о том, что человек - образ Его. Сказавши с размышлением: жив Бог, уже нельзя не сказать: жива душа моя! Итак, уверенность в бессмертии есть единственный оплот против страха смерти. Но многие имеют ее только на словах, в памяти и воображении, а отнюдь не в сердце, от того-то они с величайшею робостью и приступают ко гробу. Но, может быть, взгляд на смерть действительно родит сомнения? Во избежание этого всего лучше смотреть прямо в лицо смерти. Итак, что представляет смерть, когда смотрим на нее? Мы видим, что чрез смерть прекращается действие жизненных органов, душа отделяется от тела и делается невидимою, тело несколько времени существует, потом разрешается, тлеет и исчезает. Вот что видит в смерти чувственный глаз. Рассудок логический, как везде, так и здесь, является с своими диалектическими кознями, и умозаключает так: «Души по смерти мы не видим, следовательно ее нет, ибо если бы она была, то дала бы себя ощутить». Вот силлогизм! Правилен ли он по законам логики? Очевидно, нет! Из невидимости вещи нельзя заключать к небытию ее: в воздухе простым глазом мы не видим ничего, но вооруженным видим, а если бы вооружить его лучше, то увидели бы еще больше. Если же мы не видим материального, то тем более не можем видеть духовное, душу. Что душа не дает ощущать себя, из этого тоже не следует, чтобы ее не было. Может быть, она не хочет давать ощущать себя, а может быть, и не может, так как лишилась тех орудий, которыми могла бы на нас действовать, но есть в ней другие стороны ее деятельности, которые, без сомнения, в ней остались. Строго судя, из того, что тело разрушается, а душа делается невидимой, следует только то: вероятно, души нет. Но против этой вероятности мы имеем бесчисленное множество свидетельств и доказательств. Рассудку, который утверждает, что душа может умереть, стоит только показать состав ее, - сказать, что она состоит из мыслей и желаний, и потом потребовать у нее объяснения, как может разрушиться мысль или желание: тогда он тотчас сознает нелепость своего утверждения, свое заблуждение. Отсюда-то упорные невежды всегда, когда говорят о смерти души, отделываются метафорами: душа засыпает, душа потухает и проч. Но это значит разрубить узел, а не развязать. Самый лучший способ действования против них состоит в том, чтобы требовать у них не метафорического, а прямого объяснения того, как душа потухает, засыпает, как мысль или желание разрушается. Это скоро заставит их умолкнуть. Душа по смерти не дает ощутить себя, следовательно, заключает рассудок, ее нет. Но крепка ли основа такого заключения? Она сильна разве только для поверхностных и чувственных зрителей, т.е. для тех, которые верят только в свои пять чувств и ими только водятся. Но есть ли в самом деле такие люди? Едва ли! Всякий непременно должен верить чему-то высшему и большему пяти чувств: ибо иногда обнаруживаются такие вещи, которые не полежали сим чувствам, да и не могут подлежать им. Напр, глазу не подлежали некоторые вещи до изобретения увеличительного стекла, и об них судили как о невидимых, но теперь мы видим их. Да и вообще была бы крайняя самонадеянность сказать, что в глазе моем или другого находятся и представляются все предметы зримые. Впрочем, не только этими рассуждениями устраняется темная сторона смерти, сколько сравнениями ее с плотским рождением. Если бы младенец в утробе матери получил смысл и начал рассуждать подобно нам, то свое рождение он почитал бы смертию. В утробе он соединен физическим образом с телом матери и живет ее жизнью, при рождении его эта связь, эти жизненные каналы разрываются, точно так, как у умирающего человека прекращается дыхание и питание, которыми он жил. Следовательно, рождаться и умирать все равно: в том и в другом случае сущность дела - в перемене среды жизни. Но для рождающегося - мир служит тем же, чем было для него лоно матернее, почему же не предположить, что и для умирающего другой мир будет тем же, чем был сей? Вообще, кто знает отношение младенца к матери, тому понятно, что может происходить с нами в смерти. Мы не знаем, что будет с нами за гробом, но если бы младенец начал понимать пред рождением, то так же при рождении своем он не мог бы знать, что с ним будет. Он не понимал бы настоящей жизни, хотя все орудия, нужные к ней, как-то: легкие для дыхания, пищеварительные каналы для питания у него есть. Ему трудно было бы представить настоящую жизнь, которой он еще не видит, и потому при рождении ему легко бы пришла мысль, что «меня уже не будет, я умру». Но с рождающимся имеет совершенное сходство умирающий. И для него мир есть утроба, с тем только различием, что эта утроба большая, и что с утробою матери связи младенца грубые, а он с миром соединен тонее, духовнее, - только постоянным дыханием и повременным питанием. Смерть прекращает эти способы жизни, подобно тому, как рождение разрывает оболочку младенца и прекращает способы его утробной жизни. Но дух его находит новый способ жизни и новый образ питания внешнего, не так грубого, как в утробе матери: можно думать, что и по смерти тоже бывает с духом человеческим. Ибо, хотя некогда, может быть, мир будет питаться человеком так, как теперь человек питается им, но это будет под конец всего, а до того времени, вероятно, человек все будет зависеть от мира, и потому по смерти дух его вступает в союз с миром же, только, без сомнения, в союз высший, духовнейший. Мысль эта библейская. В 3-й кн. Ездры (4, 40-42) Ангел говорит: «Как у вас в мире прежде девяти месяцев жена не может рождать, а по девяти месяцев не может ни одного дня удержать плод в себе: так и ад не будет держать в себе, когда исполнятся для него дни рождения». Значит, и за гербом есть период развития, и человек таким образом должен пройти три таких периода, - должен три раза родиться. И третья великая перемена наша - всеобщее Воскресение есть также рождение, и можно сказать, что для большинства умерших так же непонятно это третье рождение Воскресение, как для нас непонятно второе - смерть. Святые только, вероятно, понимают это третье рождение так же, как было понятно для них второе: ибо, вероятно, они отчасти уже испытывают это рождение, т.е. Воскресение тела. Доселе мы касались темной стороны смерти, могущей рождать сомнения, говорили о причинах и о цели смерти. - решали, почему она и для чего. Прибавим к этому еще нечто, могущее служить апологиею для Промысла, на который люди малодушные иногда ропщут, видя это ужасное явление в мире человеческом. Итак 1) обращая внимание на настоящее тело, можно ли пожелать ему бессмертия? Кто бы ни рассуждал о теле, всякий признает его тягостным для души, и скажет: лучше было бы, если бы тела не было. Чем долее оно продолжает жить, тем тягостнее становится. Если же таково тело наше, то нельзя пенять на Промысл за то, что он не дал ему бессмертия: мы сами признали бы его недостойным бессмертия, осудили бы на смерть. 2) Нам желательно променять настоящее худое тело на лучшее, получить орган более стройный. Промысл и сделал это: нам обещано тело славное, несравненно лучшее и совершеннейшее нынешнего. 3) Желательно еще нам, чтобы перемена эта произведена была безболезненно. Но возможно ли это? Присмотревшись хорошенько, видим, что перемена эта не может произойти без неудовольствия, без болезни. Почему так? Потому во-первых, что смерть есть следствие греха: что ж было бы, если бы это следствие не было соединено с болезнями? Тогда человек нимало не страшился бы греха и продолжал бы грешить безболезненно. Это первая причина - нравственная. Есть и причина физическая. Она состоит в том, что здесь одна половина бытия человеческого должна отделиться от другой, чтобы можно было переменить ее, так сказать - перечистить, а такое раздвоение нашего существа без неприятного чувства быть не может. Ибо одна только полнота для нас приятна, а всякий ущерб, как бы мал он ни был, причиняет нам неудовольствие. Но промысл сделал, что и раздвоение нашего существа не слишком тягостно для нас. Смерть праведников тиха, она по справедливости для них есть успение, и только смерть грешников люта. Смерть по натуре своей не трудна, мы сами делаем ее трудною. Но требовать у Промысла и этого, т.е. того, чтобы он, несмотря на наши грехи, сделал для нас смерть легкою, было бы безумием и преступлением. Сверх сего, если посмотреть на это ближе, то можно еще спросить: смерть ли собственно мучительна или предшествующая ей болезнь? Есть причины, заставляющие думать, что самая смерть соединена с чувством приятным. Во всяком случае, когда смерти предшествует болезнь, она, как конец болезни, есть перемена приятная. Здесь сказать должно то же, что сказал Спаситель о первом рождении: жена, егда рождает, скорбь имат, егда же родит, не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир, верно и за сим рождением следует такая же радость. Впрочем, скорбь смертная, как бы велика она ни была, не должна устрашать нас. Что говорит о людях рождающихся с необыкновенною трудностию и болезнями? Замечают, что это бывают люди необыкновенные, с большими способностями, с особенной судьбой. Может быть, эта параллель и сюда идет... Вот апология для Промысла. Она состоит в том, что мы сами осудили тело свое на смерть, и потому не можем желать бессмертия, что нам обещано в вознаграждение тело славное, такое, которого ум обыкновенный и представить не может и от которого поэтому неверующие отказываются, что переворот этот глубок и велик, ибо здесь идет дело о коренном перевороте всего мира, неба и земли, и потому переворот этот не может совершаться без особенной болезни. Наблюдатели над умершим телом человеческим (наблюдения эти недавно начались и продолжаются) заметили видимый процесс перечищения его. Весь процесс этот - не что иное, как горение, от того некоторые мертвые тела светоносны: это явный намек на будущее светлое тело. Главные эпохи этого процесса, заметные для глаз наших, четыре следующие: 1) эпоха, с которою производится расплавление тела, и оно получает вид мысловатый, 2) эпоха, в которую оно получает вид более светлый, фосфорный, 3) эпоха, в которую тела людей, равно как и животных, бывают, причем на короткое время, так неприступны, что малейшее прикосновение к ним производит болезнь: это состояние умершего тела заметили еще древние и назвали драконовым, в 4-ю эпоху тело обращается в персть, неразрешаемую никакою химиею. Эти четыре эпохи, примеченные наблюдателями, суть явления, указывающие на тление тела как на перечищение его, на приб;шжение к будущему просветлению. Это о теле. Частный суд по смерти. Что же бывает с душою за гробом? Наша церковь учит, что с душою, тотчас по разлучении ее от тела, происходит частный суд, и в подтверждение своего учения указывает на одно место нового завета (Евр. 9, 37): лежит человеку едино умрети, потом же суд и на одно из Ветхого Завета (Еккл. 12,7): и дух возвратится к Богу, иже даде его. Места эти не совсем решительны: их можно относить и к последнему будущему Суду, оттого некоторые и отвергали частный суд. Но наша церковь принимает его, и самое дело, кажется, требует этого. Частный суд можно и должно допустить на том основании, что, по явлении в другой мир, совесть каждому необходимо должна произвести свой решительный приговор, должна сказать, каков он. Вместе с сим могут быть и явления душе ангелов или самого Иисуса Христа, а потому душа может слышать свой приговор и отвне. Церковь наша не указывает, кто производит этот суд и произносит этот приговор, но можно наверное полагать, что это делает или Ангел какой-либо, или сам Иисус Христос. Все это очень возможно. На рубеже другого мира должно пробудиться в душе решительное сознание, и она должна решительно осудить себя. Явления духов для нее там уже не так чудесны, как здесь, так как она уже перешла сама в мир духовный. Итак, вообще должно сказать, что суд частный возможен, и с достоверностью можно полагать, что он есть. Состояние от смерти до всеобщего Суда. Что же после этого суда? Каково состояние душ до Суда окончательного? От второго рождения до третьего, т.е. от смерти до Воскресения, период жизни очень длинен, здесь должно. совершиться многое, но Писание не говорит об этом почти ничего. Должно думать, что знать это для нравственности человека было бы бесполезно. Но с другой стороны, предмет этот увлекает любознательность нашу, и всегда неслись к нему мысли и людей святых и грешных. Потому и составилось о нем много мнений. Главные из этих мнений следующие: 1) души людей святых находятся со Христом в мире ангельском, 2) души грешных остаются в противоположном состоянии, - во аде, и как первые наслаждаются блаженством, так вторые терпят мучение, хотя и блаженство их и мучение их еще неполные до совершенного соединения их с телами. Между этими двумя мнениями есть еще средина: думают, как и должно думать, что те души, которые перешли в тот мир в состоянии нравственно смешанном, имеют и физическое состояние смешанное, т.е., так как они отчасти добры, а отчасти худы, то и по внешнему своему состоянию отчасти счастливы, а отчасти несчастливы: это третье мнение среднее. В рассуждении местопребывания этих последних душ есть два мнения: одни полагают местопребывание их на мытарствах, а другие в легкой стороне ада. Эти оба мнения существуют в нашей церкви, и одна часть богословов держится одного из них, а другая - другого. У католиков насчет этого предмета есть свое мнение: они назначают для таких душ чистилище (purga torium). Вот главные мнения церкви о будущем состоянии душ до всеобщего суда! Всеми этими мнениями предполагается в душе сознание и память о прошедшей жизни. Об руку с этими мнениями шло с самой глубокой древности мнение, уничтожающее в душе, разлучившейся с телом, сознание, это мнение называется (психопаннихия) «всегдашний сон души». Что в подтверждение мнений Церкви говорит Писание? В нем есть как бы двоякое учение о сем предмете. Одно - это учение евреев, думавших об этом без помощи откровения, -мнение народное. Другое учение - учение самого Писания, или откровенное. Неудивительно, что в Св. Писании помещено мнение народное: в нем есть по местам даже слова злых духов, но это ни мало не мешает его чистоте и божественности. В Ветхом Завете с самого начала встречается только мнение народное, еврейское. У Моисея нет нарочитого учения даже о бессмертии души: этому учению Промысел судил развиться естественным порядком. Оттого в первых книгах Библии мы встречаем такое же учение о сем предмете, какое было тогда и у всех других народов. Состояние душ по смерти называется здесь шеололом. Но что такое этот шеолол, - раздельного понятия об этом нет у Моисея. Оно начало развиваться у Иова и в Псалтыри, но и здесь развилось еще мало: здесь шеол называется страною темною, неопределенною, где не слышно никаких торжественных и хвалебных гласов. Более это понятие развито у пророков, особено у Исайи, в том месте, где он представляет, что души умерших, по кончине одного царя, собрались и спрашивали с удивлением, как мог умереть такой великий царь. С Екклезиаста начинается уже чистое откровенное учение. Замечательно, что в первых главах сей книги содержится еще учение или мнение евреев, а под конец оной излагается уже чистое откровенное учение, где говорится: возвратится тело в землю, а дух к Богу (Екк. 12, 7). Еще подробнее откровенное учение об этом находится в Премудрости Соломоновой, где о воскресении говорится, что не одна душа, а и плоть восстанет. Потом учение о воскресении ясно излагается пророком Варухом. В книгах Маккавейских есть целые главы об этом предмете, особенно там, где говорится о страданиях известных иудейских мучеников. У Ездры есть подробное описание шеола, в котором показаны отделения его, или гнезда для умерших. В начале Нового Завета, во времени пришествия Христова, иудеи разделяли ад на несколько отделений: это видно из притчи о богатом и Лазаре, где назначается одно место для блаженных душ в лоне Авраама, а другое для душ нечестивых и несчастных внизу, но все - в одном и том же шеоле, или аде, потому-то богач и представляется разговаривающим с Авраамом. В писаниях Апостольских нет ни слова об этих отделениях, и везде говорится только о будущем состоянии душ. Напр. Апостол Павел всегда говорит так: быть за гробом значит быть со Христом, быть на небе, с Господом и проч. Ясного и полного представления об этом нет также ни в одной книге Нового Завета, большей частью черты его заимствуются от образа представления иудейского, и при этом о праведниках говорится, что они со Христом, а о грешниках - только, что им худо, но в чем состоит эта худость - о том ни слова. Апокалипсис касается этого предмета несколько более, но из него по букве нельзя вывесть ничего. В нем говорится, что души избиенных за слово Божие- под алтарем, но где этот алтарь и что он, - этого не видно. Говорится также, что море даст своя мертвецы, и смерть и ад (гл. 20, 13), но что это за слова, метафоры или самые вещи - этого мы не знаем. Потому определенного догмата и из сей книги извлечь нельзя. Но по духу всего откровения видно, что худым до суда худо, хорошим хорошо, а средних людей, отчасти добрых, а отчасти худых - и состояние внешнее отчасти доброе, а отчасти худое. Мнения христианских богословов сходны большей частью с мнением иудеев. Скажем еще нечто об этом состоянии душ на основании одних соображений человеческих, изложим, т.е., мнение о загробном состоянии не общецерковное, а частное, человеческое. Итак, нет ли каких-либо способов составить хотя полуобраз сего состояния? Нет ли таких явлений, с которых можно бы снять черты, и из них составить образ или же понятие о будущем состоянии? Такие явления' есть, и первое из них есть сон. Древние называли сон братом или сестрою смерти, и он, действительно, может идти к прояснению будущего состояния души. Второе такого рода явление есть обмирание. Оно ближе всего идет к объяснению будущего состояния. Люди обмирающие бывают на рубеже сего мира, так что их считают совсем умершими. Будучи близки к пределам другого мира, они могут хотя несколько заглядывать в оный и что-либо видеть в нем. Говорят, что они в то время бывают в оцепенении, но они рассказывают противное, - говорят, что они осознавали себя. Третье явление сего рода - болезни, особенно искусственный магнетический сон. Четвертое явление есть прямое сообщение с другим миром: с добрым - чрез пророческие вдохновения, чрез явления Ангелов и проч., с злым -посредством чародейств, вызывания злых духов, мертвых людей и проч. Если свести все эти явления, то откроются следующие результаты, объясняющие будущее состояние души: 1) душа во сне сознает себя и весь мир, чувствует и представляет тело, вернее, не то тело, а какое-то другое. Итак, во сне в ней есть все, что и наяву, нет только твердости сознания. В бодрственном состоянии сознание души направляется к одной точке, а во сне оно зыбко, тенеобразно, нет для него опоры, а отсюда нет и решительной деятельности. Мысли в душе проявляются, но тотчас и улетают, желания кипят и распаляются, но не приводятся в исполнение, ассоциация понятий бывает редкая: это внутреннее состояние души. В рассуждении внешнего мира состояние ее -также другое: наяву мы видим все предметы в порядке, в известной классификации, во сне этих законов порядка и классификации вещей нет. Замечательно и то, что во сне душа бывает в теле, а ей кажется, что она везде. 2) Обратимся к третьему явлению - к сну магнетическому. В этом сне душа остается в теле, но переменяет свое седалище: из головы переходит в грудь. В обыкновенном сне душа видит тускло, но сфера видения у нее шире, во сне магнетическом она видит ясно, и сфера видения ее еще более расширяется, но ей недостает твердости и мощи. Отсюда другой дух может водить и управлять душою, приведенною в это состояние, и она подобна бывает пылинке, которую тотчас притягивает магнит, это все оттого, что в ней нет опоры. Во сне естественном душа, в известной мере отрешается от тела, в сне искуственном она отрешается от него более, в обмирании еще более, а в смерти и еще более. Кроме того, в сне искусственном бывают явления духов. 3) Те, над которыми происходило второе явление - обмирание, рассказывали, что они видели духов, только в человеческом виде, что они сознавали себя в теле, а мир - с пространством и временем, но самостоятельности вещественной тоже не было у них. - Вот результаты, выведенные из замеченных явлений! Поелику души отходят из сего мира разными - добрыми и злыми и средними: то и образы их состояния за гробом должны быть неодинаковы. Вообще, о состоянии худых и средних можно, на основании этих явлений, сказать, что у них нет твердости. Но совершившееся, святые исключаются из сего закона. У них нет естественной силы, но она заменяется мощью нравственной, - волею Божиею, праведник не подвижется потому, как говорит Псалмопевец, что закон Божий посреди чрева его. Воля Божия есть самая твердая опора, на которой держится мир нравственный и физический, и потому она доставляет праведнику самую твердую и существенную самостоятельность. Воля гpeшников, напротив, носится в своих желаниях и зыблется в воздухе. Посему-то церковь молится о упокоении душ грешных. И действительно, покой их может зависеть от одной воли. Наприм. больной, находящийся в магнетическом состоянии, подвергается судорогам, но если в то время приходит магнетизер, то судороги его утихают, - воля магнетизера имеет свою власть над ним. Это недосягаемое состояние проясняет и то, как могут действовать на отшедшие души злые духи. Из сказанного также понятно, почему молитвы могут более действовать на умерших, нежели на живых. Магнетизер нимало не подействует мыслью на обыкновенного человека, пока не отрешит в известной мере его души от тела. Если же так действует сила магнита на душу, не совсем отрешенную от тела, то тем более может действовать на душу совсем отрешенную сила духовная, какова молитва. Здесь может быть действие самое сильное и простирающееся на самое отдаленное расстояние. -Это же состояние проясняет и ту истину, что по смерти нет покаяния. Действительно, по смерти не может быть покаяния, ибо нет у души полной самостоятельности, а самостоятельности нет оттого, что нет тела. Итак, безусловные жалобы и нарекания на тело напрасны, оно сообщает душе нашей вес, и таким образом управляет ее или к небу, или к аду. Что душа, отброшенная от тела, действительно не может ни на что решиться и ничего привесть в исполнение, это видно из состояния Магнетизма. Больной, находящийся в этом состоянии, если возымеет какую-либо мысль, или пожелает чего-либо, то просит магнетизера заняться его мыслию или желанием и привесть его в исполнение, а сам ничего не может сделать. Но праведные души из сего исключаются: у них, как мы сказали, несамостоятельность физическая восполняется мощью нравственною, они не подвижутся, почивая на законе Божием. Одни только души грешных, не имея опоры, колеблются. Разовьем еще далее некоторые стороны этого дела. Предположим, что душа соединена с телом посредством какого-то третьего, духовно-вещественного тела (а предположить это нужно: ибо и мир физический соединен с духовным чем-то третьим, физико-духовным). Теперь, в смерти душа уносит с собою это вещественно-духовное тело в другой мир и там образует его. Понятно, что оно образуется по образу души, - принимает вид, сообразный свойствам души, ибо если здесь есть гармония тела с душою, то за гробом она должна быть еще более. Вследствие этой гармонии благолепный вид душ святых сообщает светлый вид и телам их, а безобразный вид грешников дает безобразную внешность и телам их. В сей жизни мы видим, что тело подлежит влиянию стихий: будет ли это в жизни будущей до Суда? Касательно праведников можно сказать, что так как они приближаются к состоянию славному, то они выше стихий, но грешники и там подлежат влиянию стихий. Но поелику здешнее тело их в смерти распалось, то, имея другое тело, менее грубое, они, вероятно, входит в сношение и с стихиями менее грубыми, равными себе. Так, на них, может быть, действует тяжесть, свет, огонь, теплота и другие еще тончайшие стихии. Что ж, если действуют они со всею силою, - как должно быть мучительно их действие? Представьте, что таким образом не напрасно было пробыть в ките три дня, основание этого должно быть глубокое - в самой природе. К девяти дням, ставят в соотношение девять Ангельских чиноначалий: не удивительно, если они имеют отношение к душе. Может быть, в это время дается ей возможность обозреть мир Ангельский. Вообще нельзя сказать, чтобы этот обычай держался на маловажных основаниях, он важен уже потому, что идет из глубокой древности и предварил христианство, уже по сему самому было бы делом легкомыслия отвергать его без размышления. Церковь, как мы видели, допускает три состояния души по смерти. Возможен ли, по учению Писания и церкви, переход из одного состояния в другое? Писание указывает на возможность сего только в одном месте, где говорит о сошествии Иисуса Христа во ад и изведении оттуда душ грешных (1 Петр. 3,18). Отсюда следует заключить, что перемена одного состояния - худшего на другое- лучшее, возможна. Церковь то же предполагает, когда молится об умерших; если бы она представляла невозможным улучшение за гробом, то не молилась бы. Но не противоречит ли церковь сама себе, когда и молится за умерших, и утверждает, что по смерти нет покаяния? Здесь противоречие только видимое, а в самом деле его нет. Может быть, покаяние действительно невозможно для самой души умершего, но возможно под влиянием других, - при помощи церкви видимой, Ангелов и святых. Может быть также, оно невозможно только для тех, которые перешли без всякого ростка добра, а не для всех вообще. А потому и мысль церкви, что по смерти нет покаяния, верна, и молитвы за умерших с нею согласны. Что еще проясняют нам замеченные выше естественные явления и составленное на основании их понятие о будущей жизни? Из них видно, что состояние душ до Суда - похоже на сон. И потому мнение о сне душ (психопаннихия), будучи понимаемо правильно, может быть принято, и имеет свое основание в том, что душа по смерти, как и сонный человек в полном существе своем, имеет сознание несовершенное, неполное, зыбкое. Чтобы видеть еще более, каково состояние души по смерти и чего ей надо бояться, для этого нужно хорошо наблюдать все поименованные явления, особенно магнетический сон и обмирание. Об обмирании есть прекрасная статья в «Сын отечества» за 1831 год, под Названием «Летаргический сон». В прошедшем столетии был крайний материализм, простиравшийся почти до того, что кроме четырех стихии ничего не хотели допустить. Но, к удивлению, самый строгий защитник материализма, Месмер, открыл животный магнетизм, и тем подорвал всю систему материализма, дал новое направление, которое ныне господствует, и посредством своих опытов уяснил глубокие психологические истины. Таким образом, чрез материалиста, как чрез валаамову ослицу, против воли его, сообщено нам то, что оправдывает само истинное откровение. Из тех же явлений видно, как человек по смерти произносит сам над собою суд. В сне обыкновенном совесть действует сильнее, нежели наяву: это знает всякий, кто замечал, как во сне какая-нибудь мысль, относящаяся к нравственности, производит сильное впечатление на совесть. В искусственном сне одна нечистая мысль бывает нестерпима. В обмирании это действие совести еще сильнее. Из этого следует, что чем более отрешается душа от тела, тем сильнее действует совесть. Значит, при полном разрешении души от тела, действие совести неотразимо. Как необходимо поэтому очищать свою совесть, дабы там не терпеть ее угрызений!.. Эти полумертвые состояния души в нашем мире показывают также, что души умирающих подвергаются влиянию духов. Ибо и во сне естественном иногда бывают явления духов, во сне искусственном и обмирании еще чаще бывают эти явления: по смерти же, когда душа вступает в мир духов, явления эти должны быть делом постоянным и обыкновенным.