Свт. Иннокентий Херсонский / Лекции (3)

2. Посмотрим на светлую сторону истины бессмертия. Сторона сия состоит из доказательств, основанных на умозаключениях. Доказательства эти суть или теоретические, заимствуемые от усовершимости души, от простоты и прочего, или практические, основанные на неравенстве наград и наказаний, или аналогические и прочие. Все они составляют свет, но свет сей может быть увеличен другим образом. Во-первых, есть способ перевести бессмертие из предмета разумной веры в предмет сознания. Доколе не сделает сего человек, дотоле вера его в бессмертие находится в опасности. Но как это может быть? Этот способ известен был более всего аскетам и даже некоторым философам, а именно: Сократу и Платону. Он состоит в нравственном самосознании. Мнение, бывшее даже у некоторых богословов, что душа бессмертна по благодати, показывает или незнание души, или излишнее требование от благодати. Бессмертие есть существенное свойство души. Следовательно, сознавая чисто душу, мы не можем не сознавать и бессмертия, этого неотъемлемого ее качества. Если нет сознания бессмертия, то нет и полного сознания духа. Мы не сознаем бессмертия потому, что в нашем сознании духа много находится телесного, смертного. Так, в понятие бытия души мы вносим понятие питания; думаем, что человек должен непременно слышать, видеть, осязать; все это мы снимаем с низшей части души, — смертной, а не с высшей, — бессмертной. Так думать и поступать заставляет нас тело. Потому-то еще Соломон заметил, что тело обременяет дух. Когда может быть сознание чистое, какое требуется для того, чтобы сознавать бессмертие души? Тогда, когда сознаем душу нашу так, как она есть сама в себе, то есть, когда не будем приписывать ей ничего более, кроме ума, наполненного истиной, воли, наполненной добром, и чувства, наполненного невещественным изяществом. Сильно ощутив все это, мы ощутим и самое бессмертие. Но это сделать трудно, ибо тело всегда говорит человеку: "И я принадлежу тебе", — и поэтому к сознанию своей духовности человек примешивает сознание телесности. Впрочем, труд сей можно препобедить. Наилучшим средством к сему есть аскетическая жизнь, состоящая в посте, бдении и молитве. Живи добродетельно, богоподобно, и — увидишь бессмертие: и в сей жизни начнешь жить вечно. Посредством сего ослабляется деятельность телесная, а с тем вместе слабеет и самое сознание тела. В плотских людях тело и душа соединены весьма тесно, и почти составляют одно; напротив, в аскетах союз сей тоньше и раздельнее. Потому они скорее доходят до бытия души, нежели до бытия тела. С другой стороны, нравственное сознание в таковых людях весьма усиливается. У людей светских ум наполняется мыслями о предметах телесных, временных, воля стремится к делам плотским, тленным, чувство занято вещественным, смертным; а аскеты мыслят о духовном, вечном и живут духовным, нетленным. Таким образом, вечная жизнь как бы реально входит в их сознание; они живо сознают свою духовность, а с нею и вечность. Силой сего самосознания можно изъяснить, отчего аскеты жертвовали всем и самой жизнью для будущности. Такого рода люди не только ощущают тот невидимый нравственный порядок, который предполагают философы, но даже живут им, живя, по выражению апостола, «в невидимом» (Евр. 11; 1). Они имеют свой образ мыслей, свои правила и живут жизнью, противоположной жизни обыкновенной, потому что управляются сознанием высшим, противоположным сознанию обыкновенному. Не зная доказательств бессмертия, они живо чувствуют эту истину, и никакие возражения не в силах поколебать их. Этот путь к утверждению себя в вере в бессмертие есть самый лучший. Он мало известен в школе, но в жизни давно уже знают его. Кроме сего способа, показывающего, как истину бессмертия делать предметом сознания, есть еще второй способ, уясняющий эту истину и делающий ее, хотя отчасти, предметом ведения. Во времена веры не нужно было много говорить о сем; но теперь, когда начало господствовать безверие, опровергающее истину бессмертия, необходимо изложить все, на чем держится эта истина. Материалы для сего уже собраны, и мы поступили бы неблагоразумно, если бы не воспользовались ими. Сам Промысл, сберегавший истину сию втайне, ныне, сообразно потребностям века, начал открывать ее весьма явно. Рассудок логический может увериться и, так сказать увидеть, что душа бессмертна. Каким образом? 1) Прежде душу совершенно подчиняли телу и говорили, что без известных частей тела она не может обойтись. Новейшие физиологи доказали противное. Самый мозг не безусловно необходим для ее действования. Она может сознавать себя правильно и при поврежденном мозге. Следовательно, возражение, что с потерей мозга теряется сознание души, несправедливо. Думают, что сумасшествие происходит от повреждения некоторых членов тела. Правда, это бывает; но видим и противное сему: находят сумасшедших, у которых телесные члены целы и здоровы. Из всего этого видно, что если в теперешнем бедном состоянии душа может отделяться от зависимости тела и существовать сама собою, то тем более она может существовать тогда, когда состояние зависимости ее от тела прекратится. 2) Еще со времен древности тело называли темницей души, не дозволяющей ей действовать по ее желанию. Тело для нее оковы, которые она силится расторгнуть. Поэтому древние признавали тело произведением злого духа. Новейшие подтвердили мысль сию, найдя в душе высокую, необыкновенную сторону, которая развивается в болезнях или от случайных обстоятельств, также и во сне, вследствие добродетельной жизни. Отчего это происходит? Оттого, что в подобных случаях душа освобождается от обыкновенных форм пространства и времени. а) Во сне пространство и время для души почти не существуют. Потому во сне она соединяет в одну, так сказать, точку прошедшее, настоящее и отчасти будущее, и живет жизнью, превышающей жизнь обыкновенную. Это-то заставило Гераклита утверждать, что душа во сне живет в мире общем, или в мире идей. И действительно, мир сей должен быть другой, отличный от мира видимого, ибо в нем душа действует совершенно отлично от здешнего: иначе говорит, иначе выражается, иначе мыслит. Она в то время чувствует себя свободной от пространства и времени; видит прошедшее; заглядывает в будущее, проникает в дела других. Имеет ли эта деятельность свои законы? Она подчинена премудрейшим законам. Долго не знали, или вернее не обращали на это внимания; но в новейшие времена начали собирать сонники и наблюдать за сновидениями. В результате этого труда создана система снов, в которой показано, что у всех народов как Нового, так и Старого света, сны подчинены одним законам, что проникновение в будущее есть во всех снах, что во сне душа более знает. Правда, в познаниях ее в то время приметна некоторая летучесть; но этой летучести у святых людей не бывает: они во сне беседуют ясно, определенно. Таким образом, душа человеческая еще в этой жизни живет в мире общем, Божественном. Для этого хорошо прочитать символику сна у Шуберта. В этой книге показана система законов снов, действие их на нравственность, сходство языка снов с языком пророческим, то есть такая же фигуральность языка, какую употребляли пророки. б) Второго рода проявление будущей жизни бывает в болезнях. Здесь более, нежели во сне, проявляется другая жизнь души. Сны важные бывают очень редко, а потому необыкновенная деятельность души не всегда в них бывает заметна. Болезни, в которых проявляется будущая жизнь души, все суть нервные. Душа человеческая ограждена нервной сетью, и потому, когда сеть сия ослабеет, тогда она начинает действовать свободно. Особенно это заметно в лунатизме. В этом состоянии, по причине крайнего ослабления нервной системы, душа освобождается от влияния внешних предметов и возвышается над законами природы. Они в то время для нее не существуют, ибо душа силой своей носит тогда тело, несмотря на то, что оно подлежит главному закону природы — тяжести. То же бывает в сумасшествии, которое также происходит от ослабления нервов. В этом состоянии душа предугадывает будущее, необыкновенным образом припоминает прошедшее и проникает в дела других. Таковое же явление происходит в состоянии, так называемых смертных обмороков. Здесь так же, как и во сне, остается сознание, но нет чувства. Посему-то не без причины утверждают, что в это время человек бывает или в раю или во аде: действительно, душа наша переносится тогда в какой-то другой мир. Для сего стоит прочитать статью в "Вестнике Европы" за 1830 год, где представляется человек, который в сильном обмороке сознавал, как его погребали, но не мог двинуть ни одним членом тела. Вот как в болезненном состоянии проявляется другая жизнь души! Новейшие подвели это под искусство и посредством магнетизма заставили, так сказать, душу производить подобные явления. Искусство это сделалось предметом шарлатанства и потому запрещается; впрочем, о нем много написано в "Ясновидящей", и оно служит доказательством того, что душа в этом состоянии имеет проницательность. Опыты произвели весьма поучительные действия. Не зная их, мы не могли бы понять, как душа без мозга будет мыслить и сознавать. Из них мы узнали также важнейшую истину, ту, что в душе есть две стороны и два сознания: низшее — обыкновенное, логическое, и высшее — необыкновенное. Сообразно этим двум сторонам души, и в теле есть две системы: мозговая и желудочная. Душа может переходить из одной в другую. Поскольку системы эти различны и не смешаны между собой, то душа, переходя из одной в другую, начинает иначе понимать и иначе действовать. Например, лунатик иначе сознает в лунатизме своем — и иначе, освободившись от него; в лунатизме забывает состояние естественное, а в естественном —лунатическое. Каждое из этих двух состояний имеет свое вчера и завтра, и одно с другим никогда не смешивается. Состояние это есть предвестие будущей жизни. Сие видно преимущественно из того, что человек в подобном состоянии возвышается над силами природы. Притом такое состояние души соединяется с некоторой злостью, показывающей, что душа с нетерпением желает, так сказать, вырваться из оков тела и перейти в мир свободы. Новые философы утверждали, что тело есть смирительная темница души, которую она, переходя в состояние необыкновенное, силится разрушить. в) Эта необыкновенная жизнь души проявляется и естественным образом у людей святых. Что в других производят болезни, то у аскетов происходит натуральным образом. Рассказы о чудесах, произведенных ими, истинны. И действительно, достигнуть силы чудотворения можно посредством богомыслия. Спаситель, обещая дар чудес, не положил пределов, но сказал: верующий в Меня сделает, что Я делаю, и более сего сотворит. В святых людях это не свыше только происходит, но достигается и посредством полного развития духовной природы человеческой и ослабления природы телесной. Вот что можно сказать о бессмертии! Истина эта потемняется по известным причинам и для известных целей; темнота сия проясняется; истина бессмертия души может быть переводима из веры разумной в предмет сознания; из предмета сознания может, наконец, делаться предметом опытного ощущения. Что еще принадлежит к кругу религии? Отношение человека к Богу в известном значении не может быть непосредственным. Оно посредствуется миром. Бог держит человека: это связь непосредственная; но с другой стороны человек через мир доходит до Бога. Это можно видеть у Августина в его исканиях Бога. Без мира отношение человека к Богу трудно и представить. Следовательно, мир необходим для существа религии. Он необходим, как способ узнать Бога, как книга религии, как поприще, на котором человек может показать свои религиозные действия. Поэтому и будущая жизнь не может обойтись без него: и там обещается нам небо ново и земля нова. Но как представлять мир по отношению к религии? Различные есть взгляды на мир. Взгляд физический представляет мир массой грубых физических тел. Но сей взгляд нестерпим для религии. Религия любит жизнь и свободу. Она смотрит на мир с той точки, с которой смотрел апостол Павел, который говорил, что вся тварь чает откровения сынов Божиих, — и не только свободы чад Божиих, но и своей. Ибо далее апостол присовокупляет: и сама тварь свободится. Взгляд на мир, как на собрание существ свободных, участвующих в блаженстве вместе с человеками, есть взгляд собственно религиозный; при нем царство натуры обращается в храм Божества, и три царства природы составляют как бы три отделения сего храма. Религия состоит из познания Бога и мира духовного, как предмета ума; из стремления к познанному и желания уподобляться Богу, как предмета воли; из наслаждения тем, что познано, как предмета чувства. Вот три узла, связующие небо с землей, Бога — с человеком! Религия есть не что иное, как гармония всех этих отношений. Основа ее есть истина, а выражение — добродетель и услаждение. Следовательно, все науки, законы и наслаждения ниже ее. Какой должен быть дух религии? Какие ее крайности и недостатки? Когда религия бывает предметом одного познания, то она есть нечто страдательное. Следовательно, при таковой религии человек не имеет еще никаких заслуг. Собственная деятельность его начинается с воли, то есть когда он начинает действовать сообразно с познанием. Эта сторона зависит от свободы человека к Богу, то и наслаждение, которое здесь большей частью состоит в надежде, составляет необходимую ее сторону. Итак, дух религии есть дух полного развития душевных сил. Никакая наука, никакое доброе действие, никакое чистое наслаждение не лишни для религии. Какие ее крайности? Во-первых, религия, как предмет ума, должна быть союзом с Богом, выражающимся посредством истинного познания Его. Недостатки ее в этом отношении суть невежество, суеверие; ее излишества суть излишние умозрения, превращающие религию в предмет логических тонкостей. Таковой была она у еретиков, схоластиков и теперешних натуралистов, немецких философов. Следовательно, дух чистого ведения, противоположного фанатизму и соединенного со смирением, есть дух религии. Во-вторых, религия, как предмет воли, должна состоять в стремлении уподобляться Богу. Человек должен отвечать на голос Божий уподоблением Ему добродетелью. Многие не понимали этого голоса и отвечали на оный внешними приношениями, например, язычники. Но это есть нечто маловажное, между тем как душу религии, истинный плод ее, составляет добродетель: бессмертная заслуга Канта — в прояснении в философии этой истины. Внешние приношения и поклонения ограничиваются известными местами и временами; между тем как добродетель простирается на всю жизнь и сопровождает каждый момент ее. По апостолу Павлу, мы всё должны делать во славу Божию. Следовательно, недостаточность религии в этом отношении составляет то, что чистая жертва, добродетель, заменяется внешними приношениями, а излишество ее составляет то, что нравственность утончается до мелочей и до ревности не по разуму. Кант подпал иному недостатку, поставив религию в одной добродетели. Положение его справедливо, но односторонне; религия не есть предмет одной воли; ум с созерцаниями и чувство с наслаждениями не могут быть устранены от нее. Без этого добродетель слаба; ей часто приходится бороться с целым миром; без воодушевления религиозного, имеющего основания в чувстве и в уповании, она не в силах выдержать борьбу. Некоторые из новейших умников простерли далее свои умозрения касательно религии, и утверждают, что для чистой религиозной нравственности нужно забвение Бога, нужно определять себя правилами деятельности без всякого представления о высшем пособии и о высшей награде. Их привел к сему излишний пуризм (стремление к чистоте и строгости нравов, иногда показное), по которому они старались очистить нравственность. Притом они страшатся Божия всемогущества; представляя его, они представляют совершенное уничтожение своей свободы. Но всемогущество Божие можно представлять и без страха; человек может стоять против него, как это доказывают злые духи, которые вечно будут противопоставлять могущество ограниченное неограниченному. Итак, в этом отношении религия имеет две крайности: недостаток добродетели и излишнее утончение ее, простирающееся до того, что кроме ее все другие части религии изгоняются. Третий элемент религии состоит в удовольствии. Он необходим, ибо оживляет добродетель и делает ее приятнейшей. Здесь те же крайности, то есть прежде всего недостаток чувства, когда религия обращается в одни умозрения. От этого происходит сухость в религии, механизм, вялая деятельность, принужденность и безжизненность; второе — обилие чувства, делающее добродетель нечистою. Полагая религию в одном чувстве сердца, и занимаясь им одним, человек доходит до того, что внутренние движения сердца принимает за внешние впечатления. От сего произошли фанатики, напряженные мистики, визионеры и прочие. Из всего этого видно, что дух религии должен быть дух ведения умеренного, добродетели живой, чувства религиозно-чистого и также умеренного. Следовательно, как мы сказали выше, основание религии есть истина, выражение — добродетель, венец на земли — самоуспокоение и сердечное удовольствие. Все эти части непременно должны быть сосредоточены в религии. Может ли эта религия иметь таинства? Может. Это нужно знать потому, что таинства естественной религии служат основанием для заключения о Таинствах религии христианской. Возражают и стараются опровергнуть Таинства христианские потому, что не знают о необходимости таинств в религии естественной. Какие основные Таинства в христианской религии? Во-первых, Таинство воплощения, в котором таинственны для нас две стороны: соединение в Иисусе Христе Божества с человечеством и искупление рода человеческого. Во-вторых, действие благодати, или же помощь Божия. Основа сих Таинств предполагается в таинствах естественной религии. Каким образом? 1. Естественная религия есть союз человека с Богом, и притом реальный. Человек представляется ограниченным, а Бог беспредельным. Союз сей начинается здесь, будет продолжаться далее в вечность, и от времени до времени становиться реальнее. Каким образом это соединение будет простираться в вечность? Как конечное соединится с бесконечным? Как останутся неслитными эти две натуры? Все это для нас непостижимо. Но в Иисусе Христе соединение это сделалось явным. Чего род человеческий должен достигать через целую вечность, то в малом виде, в лице Иисуса Христа, открыто вполне, как выражает апостол Павел (Кол. 2; 9), говоря, что «в Том живет всяко исполнение Божества телеснее». Соединение бесконечного с конечным, вечного с временным есть основа конечного бытия; ибо как в творении глаголы творческого Слова облеклись плотию, так и в воплощении само это Слово Божие стало плотию, по выражению Иоанна: «Слово плоть бысть» (Ин. 1; 14). 2. Сущность искупления христианского состоит в том, что поскольку одаренные свободой существа внесли беспорядок в мир и сами не могли восстановить прежнего порядка, то Сам Бог пришел сделать это. Естественно, религия представляет также множество существ свободных, которые злодеяниями своими вносят в мир миллионы беспорядков и, между тем, сами не знают, как восстанавливается нарушенный ими порядок. Кто же делает эту, так сказать, починку в мире? Кто Восстановитель? Без сомнения, Бог, Который есть Судия и вместе Восстановитель. То же самое выражено в воплощении Иисуса Христа. 3. Сущность благодатного действия состоит в том, что Бог действует в нас, но мы не понимаем, как это происходит. И естественная религия представляет то же. Она есть реальный союз человека с Богом; сила наша как бы висит на силе Божией. Образ такого отношения Бога к человеку также для нас непонятен. Итак, основание Таинств христианской религии предполагается в таинствах религии естественной. Посему, отказавшись от первых, должно отказаться и от последних: уничтожив христианство, нельзя не уничтожить через это всякой религии. Имеет ли наука о религии такую же достоверность, какую имеют прочие науки? Без сомнения, имеет. Достоверность ее не есть историческая, ибо вид истории религия приняла уже через откровение; не есть также достоверность ее ни математическая, ни логическая. Она ограничивается одним идеальным созерцанием. Может ли она поэтому иметь достоверность, равную прочим наукам? Может. Известно, что всякое ведение человеческое приводится к вере. Ведения, собственно, прямого у человека быть не может, ибо для этого надлежало бы ему войти, так сказать, во внутренность предмета, представляемого им; но это для него невозможно. Поэтому ведение историческое обыкновенно основывается на доверии чувствам. Но чувства часто обманывают; отчего в историях бывает много фальшивых повествований и ложных суждений. Впрочем, мы верим чувствам и странно было бы не верить истории. Уверенность математическая основывается на верности форм пространства и времени: часть менее целого, величина равна сама себе — суть истины, для нас весьма очевидные, ибо мы верим, что ум наш по устройству своему так, а не иначе может представлять вещи. Ведение логическое основано на формах нашего рассудка, — на доверии к сим формам. Итак, всякое познание основано на вере. Не будь веры, не будет никакого и познания. И действительно, были философы, которые, признавая формы рассудка мечтой и не принимая внешних свидетельств, все познания математические, логические и исторические обращали в пустые. Но это были мечтатели; вера для нас необходима. Все познания, изложенные выше и имеющие основанием своим доверие чувствам или формам рассудка, достоверны. Следовательно, достоверно и ведение религии, так как оно основывается на вере в идеи ума, которые имеют характер необходимости. Отчего же истины математические и другие для многих очевиднее истин религиозных? Оттого, что истины религии основываются на доверии уму, который у редких развит, ибо ему свойственно развиваться после всех способностей души. Таковое неразвитие ума является причиной того, что многим истины религии известны только исторически, и потому они им менее верят. В противном случае достоверность истин религии должна стоять наравне с достоверностью прочих истин, ибо основа их одна и та же. В религии достоверности должно быть еще более. Ведение чувства предполагает за собою что-то высшее, чем оно управляется, то есть формы рассудка; ведение логическое ничего не значило бы без идей ума, между тем как ведение религиозное стоит само по себе; выше ума ничего нельзя уже предположить. Идеи ума составляют основание всех наших познаний. В этом случае все наши познания можно уподобить зданию. Здание не может быть без основания; но оно сокрыто в земле, и для тех, кои живут в верхних этажах, неприметно. Так всякая категория рассудка основывается на идее ума и к ней приводит. Стоит только сделать анализ, и истина сделается очевидной. Теперь сделаем краткое обозрение религии с той стороны, с которой она обнимает весь род человеческий. В самом деле, религия не есть принадлежность одного человека, но всех людей вообще. Ибо религия, как мы сказали выше, имеет основание в природе человеческого духа, а в этом отношении все люди сходны между собой. Религия по отношению ко всему роду человеческому представляется нравственным Божественным Царством: это со стороны внутренней, а с внешней стороны — Церковью. Царство это состоит из множества существ, назначенных для одних целей, управляющихся одними законами и имеющих один образец. Это Царство Божие необходимо и вечно. Доколе оно представляется в идее, — дотоле оно составляет разумное невидимое Царство Божие; когда же сия идея выразится внешним образом, тогда она обращается в видимую Церковь, которая есть общество людей, соединенных для выполнения всех отношений, в которые мы поставлены к Богу. Церковь видимая необходима. Человек может быть к ней только равнодушным, может быть мертвым членом, но совершенно не принадлежать ей не может. Ибо религия необходима для всех и каждого. Но религия внутренняя не может оставаться без религии внешней. Таким образом, Церковь не есть изобретение временное, случайное, но Божеское, вечное, и те, которые думают уничтожить Церковь, не понимают своего дела. Она основана на натуре человека, и потому везде была вместе с религией. Не говоря о народах образованных, у которых церковность даже заглушала религию, — у самых диких народов были и есть церковные собрания, лица, дни, места и прочее. Эта Церковь естественная, как и христианская, разделена там на два вида: Сражающуюся и Торжествующую. И философия тоже свидетельствует, что и откровение — что желающие жить добродетельно будут на земле гонимы. Следовательно, в этой жизни, где добродетели нужно бороться со злом, Церковь естественная представляется страждущей, а там, где место воздаянию, она будет Торжествующей. Какие принадлежности Церкви? Это общество религиозное не может быть: 1) без известных символов, или же публичного образца вероисповедания, публичного изложения истин веры и правил нравственности. Образец этот составляет средоточие нравственное, без которого общество сие разделилось бы и рассеялось, потеряло бы единство, — в котором сходятся, так сказать, религии всех неделимых существ. Сколько умов, столько было бы и церквей, если бы не было в каждом религиозном обществе одного общего символа. Отсюда вытекает следующее практическое следствие: символы не суть что-либо такое, без чего можно обойтись, как думают некоторые: без символов в Церкви произошло бы то же, что в философии. В философии господствует разногласие; она совершенно рассеяна по различным мнениям. Отчего? Оттого, что здесь есть только внутренний образец или символ, данный человеку Богом. Это суть главные законы или правила человеческой деятельности, но нет символа внешнего. Как должен быть составлен символ Церкви? В нем должно содержаться учение о Боге и об отношении Его к миру, учение о бессмертии души, правила нравственные, или закон любви к Богу, ближнему и самому себе; словом, в нем должно находиться чистое сокращение веры и нравственности. Не будь сего, Церковь не достигнет своей цели. Недостатки символа могут простираться до того, что вместо того, чтобы содействовать цели Церкви, он будет противодействовать ей. Пусть войдут в него вредные пункты; тогда выйдет не Церковь Божия, а вредное и гибельное общество злодеев. 2) Кроме того, для Церкви нужны обряды внешние — церемонии священные, без этого она также быть не может. Сюда относятся: а) священные собрания (что за общество, в котором члены никогда не сходятся?); б) священные дни, которые предполагают также: в) места священные; г) священнодействия, которые бы имели побуждения и цель религиозную и коих смысл был бы также религиозен — это необходимый элемент всеобщей Церкви, в который входят: д) словесные наставления, молитвы, чтения и пения; е) должны быть в Церкви также некоторые символические действия, в которых бы эмблематически выражались истины религии. Потребность их основана на том, что многие члены Церкви имеют нужду в чувственных представлениях истин религии. 3) Третье условие, без которого Церковь быть не может, есть существование в ней известного класса духовных лиц. Правда, можно представить церковь в виде общества совершенно независимого. Это осуществлено английскими индепендентами (Радикальная религиозно-политическая группировка пуритан). Но чтобы в церкви мог существовать порядок и чтобы все могло идти законно, этого нельзя представить, не допустив в ней правителей. Потому у всех народов, даже у диких, мы находим класс жрецов. Как скоро допустим это условие, необходимо положить и четвертое условие — иерархию. Ибо как лица сии могут править церковью, не имея известных прав и законов? Вот краткий образ, показывающий принадлежности видимой естественной церкви. Принадлежности эти необходимы в ней. Следовательно, совершенно несправедливо мнение тех, которые хотят отделить от христианской религии внешность, основанную на внешности религии естественной. Такое нападение делали французы, и воспользовавшись временем революции, успели разрушить всю церковность. Но что же вышло? Много ли продолжалось такое состояние религии? В сердцах людей религия и Церковь не могли истребиться. Поэтому и видимое существование ее скоро восстановилось. Мнение национального конвента, изданное прежде против всей церковной внешности, было отменено, и Робеспьер сам, изшед так сказать из ада, изрек: "Франция верует в Бога и в бессмертие души". Вот уже и внешность; ибо это есть не что иное, как краткий символ. Вслед за сим отвергшие прежде Церковь начали соединяться в религиозные общества, и опять восстановились общественные богослужения католиков, протестантов и других. Притом, и во время безверия было общество феофилантропов. Цель его состояла в освобождении людей от христианской религии и от всех внешностей религии естественной и в распространении между людьми религии философской. Члены сего общества занялись этим с жаром. Что ж вышло из этого? Общество это явилось наподобие общества христианского: написали краткий символ, который сначала содержал только то, что веруют в Бога, стараются жить добродетельно и ожидают бессмертия. Потом почувствовали нужду в евангелии, для составления которого выбрали отличные места Шукинга (книга китайской нравственности), Алкорана, Цицерона, Платона, Сенеки; но и тут большая часть заимствована из Ветхого и Нового Завета, особенно из бесед Иисуса Христа. Кроме того, они учредили праздники и нарочитые дни богослужебные. В рассуждении этого учреждения они показали довольно смышлености. Все праздники они применили то ко временам года, то к возрастам человеческой жизни, то к известным добродетелям. Так, был у них праздник весны, или праздник Бога Творца, — праздник Промысла, бессмертия, праздник детей, супружеской верности и прочие. Были у них также и священные места. Таким образом, стараясь уйти от христианства, они всегда с ним встречались, — даже встречались с образами первенствующих христиан: так, вступающим в их общество давали мед и молоко. Общество это продолжалось около трех лет. Оно ясно доказало, что внешняя сторона религии так же необходима, как и внутренняя. Без внешности религия делается предметом разногласия. Спросим: всякая ли религия может довести человека до цели? Не всякая. Если же не всякая приводит нас к цели, то какая именно достигает сего? Никакая из тех, которые существовали и существуют в роде человеческом и которые обязаны своим происхождением уму. Беспристрастный ответ на это в сем случае тот, что всякая из таковых религий не только недостаточна к восстановлению нравственного порядка между людьми, но еще содержит в себе много такого, что портит нравы людей. Это доказывают история и разум. История показывает, что как религия народов, так и религия философов, до времен религии откровенной, много имели пагубных заблуждений. Заблуждения эти весьма вредны в религии. Так, нравственность человека, который представляет Бога таким существом, которое удобно умилостивляется принесением овна, далеко отстоит от нравственности того, кто мыслит о Боге, как о Существе, Которое для умилостивления Своего правосудия обрекает на смерть Единородного Своего Сына (о важности религии есть превосходное рассуждение профессора Дерптского университета, см. "Христианское Чтение", 1831). Примечание. Можно еще сказать, что религия всегда страдала и страдает от того мнения, которое представляет ее чем-то скучным, к чему должно прибегать только в минуты покаяния. Между тем, на самом деле она есть такое занятие, которое всем нашим занятиям сообщает силу и жизнь. Без нее все идеи философии суть пустые мечтания; она доставляет поэзии то, что в ней есть высокого, прекрасного; занятия астрономические преимущественно приятны для человека потому, что они обращают его к небу и ставят, так сказать, ближе к Богу. Ученые, у которых нет религии, лишают себя единственного удовольствия. Всякая наука рассматривает известную часть дел Божиих и потому имеет свою религиозную сторону. Несправедливо мнение тех, которые говорят, что каждая наука имеет свой особенный круг, совершенно отдельный от круга религии. Нет, все науки подчиняются философии, а она непосредственно соединена с религией. В практическом отношении религия доставляет человеку услаждение. Человек часто держится в обществе страхом. Чтобы освободиться от сего страха, существуют два пути и способа: самоубийство и религия. Кто почувствует свою зависимость от Бога, тот станет выше всякого страха — выше деспотизма, что доказали тысячи мучеников, — выше обольщений плоти и мира, что видим в аскетах. В людях религиозных философское идеальное представление человека совершенно осуществилось. Человек религиозный имеет в себе непоколебимое начало; он не требует точки, на которой бы мог стать и подвинуть мир: эта точка в нем самом. Люди тогда только действуют лучше, когда действуют религиозно. Если посмотрим на писателей, то увидим, что некоторые из них в минуты религиозные размышляли лучше, нежели в другое время. Например Державин написал много стихотворений но его ода Бог превосходнее других, и, без сомнения, здесь возвысил его самый предмет. Цицерон, говоря о законодательстве и религии, возвысился необыкновенно; у Платона разговор о бессмертии души лучше всех его произведений. Кант более всего показал свой ум, когда писал о безусловном требовании и святости нравственного закона, и так далее. Оглавление II. Религия по внутреннему достоинству своему Теперь следует рассмотреть, достаточна ли естественная религия сама по себе, или недостаточна. От решения этого вопроса зависит решение вопроса о значении для рода человеческого христианской религии. Ибо если естественная религия достаточна сама по себе, то христианская делается излишней; в противном же случае для человечества нужно сверхъестественное пособие — откровение. Сила вопроса состоит в том: может ли естественная религия довести людей до той цели совершенства, к которой они предназначены, то есть может ли привести их к истине, исправить их нравственность, доставить им блаженство? Беспристрастный на это ответ есть отрицательный. Это совокупно подтверждают, во-первых, история и, во-вторых, разум. 1. Из исторического обозрения естественной религии открывается, что она всегда и везде была недостаточна, во все века и у всех народов являлась в худом виде. Со стороны умозрительной в ней недоставало многих существенных религиозных истин; напротив, она обезображивалась многими заблуждениями и суеверными мнениями. Со стороны нравственной она также не знала многих добродетелей, так, например, самоотвержение и терпение, составляющие основание истинной добродетели, были ей неизвестны; напротив, многие пороки были не только терпимы, но даже освящены религией древних. Чтобы видеть это, посмотрим на религию, как она являлась, во-первых, у народов образованных и необразованных; во-вторых, какова она была в философских школах. 1) У народов необразованных религия естественная всегда представляется в виде многобожия, самого грубого и чувственного. Какова была у них нравственность при таком умозрительном вероучении, о том и говорить нечего. Но почти столь же несовершенной является религия и у народов образованных, каковы греки и римляне. Со стороны умозрительной, многобожие у этих народов было во всей силе. Олимп Греции наполнен был богами и все еще греки измышляли новых богов. Римляне, у коих Пантеон и Капитолий были преисполнены богами, с каждой завоеванной областью присовокупляли к числу их еще новых. И представления о этих богах те и другие имели самые недостойные. История их или низкого или смешного происхождения, история постыдных страстей, порочной жизни: вот что составляло у них вероучение! Эта религия, надобно присовокупить, у них нимало не образовывалась. Они сами образовывались в изящных науках и искусствах, а религию оставляли неприкосновенной, или усовершали только внешность богослужения, не думая о существенном. Отсюда происходила страшная смесь вкуса с нелепостью. Они истощали все искусство и знание на украшение богов, а, между тем, в рассуждении понятия о них находились в глубоком невежестве; храмы их блистали великолепием, а внутри их болван или животное было предметом поклонения. Такова была умственная сторона религии у греков и римлян! Трудно даже верить, чтобы народы, остающиеся доселе во многих отношениях для нас образцами, обожали таковых богов. Такова же была и нравственная часть их вероучения. Нравственность, собственно, и не относилась у них к религии, которая состояла в жертвоприношениях, в исполнении обрядов, во внешнем богопочитании. Что Бог, собственно, благоугождается одной добродетелью, что Ему должно покланяться духом и истиной: это было для них неизвестно. Почему их учением не предписывалось почти никаких обязанностей, о нравственности не пеклась их религия: любовь к Богу, ближнему, себе самому не имела в ней места. "О боги! Дайте мне честь, счастье, здравие, а добродетель я сам себе дам", — говорил один из ученых их. Этот недостаток не заменяется у них никакими образцами нравственности. У них некому было и подражать. Ибо боги представляли примеры пороков и злодеяний, а не добродетели. Жизнеописания их исполнены мерзостями и пороками. Похождения Юпитера, Венеры и прочих не могут не оскорблять доброго и религиозного чувства. Нет, не люди должны были подражать богам: надобно было заставить богов подражать добрым и благочестивым людям. Таковые пороки богов не могли не иметь вредного влияния на нравственность, хотя бы они казались людям только малыми пятнами в их жизни. Слабое и порочное сердце всегда извиняло свои недостатки примером богов. Ежели такие пороки имеют место и в нравственности богов, то и в человеке они могут быть чем-то святым, или по крайней мере извинительным. В Индии и теперь требуют богам девического целомудрия в жертву. В Риме и Греции боги славились невоздержанием, обманами, хищением; известны были злобой, враждой, гордостью, то есть самыми ужасными пороками. Справедливо жалуется один стихотворец, что Олимп населен существами, достойными ада. Что ж должен чувствовать добродетельный и благоразумный человек, размышляя о такой религии? Святой Киприан, который в язычестве предан был всякого рода удовольствиям, будучи уже христианином, обратил взор на состояние язычества, ужаснулся его и оставил нам разительное описание языческой религии (в письме своем к Донату). Таковы были и прочие части религии, например иерархия. Не распространение истины было занятием жрецов; они питали только суеверие отправлением священных обрядов и порабощали себе робкую совесть и свободу мыслей для корыстолюбивых видов. Важнейшей частью их священнодействий были гадания. Поскольку народ всего более руководствуется любопытством, желает проникать в будущее; то в этих гаданиях и сосредоточилось внимание и народа, и жрецов. А гадания эти были не что иное, как искусное средство к обогащению жрецов, или способ к достижению политических целей; отсюда и составилась обширная система обмана. Нельзя без удивления представить, как знаменитые добродетелью и мудростью мужи, решающие судьбу отечества и народов в сенате, не смеют произнести ни одного суждения, пока не узнают от авгуров, как птица будет клевать зерно! Такое состояние религии производило самые печальные зрелища: совершались насмешки над богами, особенно незадолго пред Рождеством Христовым; суеверие перерождалось в неверие, уничтожавшее всякое божество; презрение ко всякой религии более и более усиливалось. Что же должно было представлять тогда человечество в нравственном отношении? Развращение больших городов и ныне приводит в содрогание доброе сердце; но оно мало в сравнении с прежним. Примеры жестокости, ненависти, описание цирков, сцены мечебойцов, картины сладострастия и прочее наполняют большую половину римской истории. Если бы добрые люди, которые не ввергались в бездну развращения, то не религия, но собственное чувство удерживало их на краю этой бездны. Такова была религия у народов и таковы были плоды ее! 2) Отсюда уже видно и достоинство религии философской. Ибо когда народы утопали в заблуждениях и разврате, философы жили не на облаках, а среди этих самых народов. Если их мудрость и наставления не могли исправить испорченности их соотечественников, то это явный знак, что они были несовершенны: тем и не хороша религия философов, что она не была народна. Подлинно, с одной стороны нельзя не удивляться успехам ума: он рассеял множество препятствий на пути просвещения, сделал множество открытий, успел, вопреки духу времени, утвердить много высоких истин. Это делает честь природе человеческой и нельзя уменьшать ее, ибо это честь вместе и Божия. Но естественная религия будет служить вместе и вечным памятником слабостей человека: и у лучших философов она является весьма несовершенной. Посмотрим на представителей философии: у греков — Сократа, Платона, Аристотеля; у римлян — Цицерона. И у них религия является не таковою, чтоб лучшей желать не нужно было. От Сократа, как философа здравого рассудка, надлежало ожидать лучшей религии. Но он так же принимал многобожие, как и все народы, с тем только различием, что строже подчинял богов одному верховному Божеству, нежели жрецы и народ. Он учит о промысле, но простирает действие его на общую жизнь мира и народов, а не на частную каждого человека; преподает нравственность, но национальную; врагов позволяет не только презирать, но и ненавидеть. Заповедует веру в бессмертие, но и здесь показывает слабость натуры; борется с сомнениями и недоумениями и заключает свое учение: "Или есть будущая жизнь, или нет; если есть, то она вожделенной должна быть для добродетельного человека; если нет, то опять для него нет никакой потери: она награждается своей совестью". Наконец присовокупляет: "Вам должно идти к своим занятиям, то есть жить, а мне выпить чашу, то есть умереть. Одни боги знают, что лучше". Скажут, что он учил таким образом, приноровляясь к понятиям и характеру народа; но такое предположение не имеет основания. Он показал, какую он исповедует религию, принеся в жертву Эскулапу петуха перед смертью; в дверях вечности он не имел причины и не мог лицемерить. Вся жизнь его показывает, что он вообще чужд был лицемерия: услышав смертный приговор себе, он лучше согласился умереть, нежели спасаться бегством, когда и мог это сделать и побуждаем был к тому советами друзей. Таким образом, ежели бы он признавал душевно другую религию, а не ту, которую преподавал, то, без сомнения, он оставил бы ложную при дверях гроба и не решился бы запечатлеть ее своей смертью. Итак, религия Сократа была религия без света.