Святитель Феофан Затворник / Сборник слов на Господские, Богородичные и торжественные дни (11)

32. Слово на Успение Пресвятой Богородицы (Почему смерть Богоматери называется успением? Как подготовиться к исходу, чтобы встретить его не только без страха скорби, но и с охотою?) Ныне празднуем Успение Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии. Но ведь это была смерть Богоматери — истинная, подобная смерти всякого человека. Чего же ради она наименована Успением, как бы заснутием или сном? — Это могло быть и потому, что Пречистая недолго была держима в узах смерти и области тления, а чрез три дня обретена воскресшею, подобно Сыну своему, Господу Иисусу Христу, но паче потому, что смерть сия была мирна, тиха, сладостно приятна, подобно желанному, покойному сну, по утомлении тела дневными трудами. Но не такова же ли должна быть и наша смерть? Да, Пресвятая Богородица есть Мать наше, мы — дети. Она предшествует, мы должны последовать за Нею. И вот нам, празднующим день Успения — урок от Успения: год от го приближаясь к смерти всячески заботиться том, чтоб смерть наша была не терзательным и мятежным отторжением души от тела, а мирным и безмятежным исходом из сего мира в другой, подобно тихому и покойному засыпанию... Спрашивается, как сего достигнуть и что требуется для сего с нашей стороны? Смерть не есть уничтожение, а переход из сего земного жилища в другое. Но когда возьмемте пример из обычной жизни,— когда из одного места в другое переходят не только с душою покойною и мирною, но и радостно? — Тогда, когда не бывают ни к чему привязаны в том месте, из которого выходят, и того места» в которое переходят, не только не страшатся, но и всячески желают ради чаемых в нем утешений и приятностей. Расположимся же подобно сему и относительно смерти, и мы встретим ее не только без скорби и страха, но и с радостным желанием... Именно: 1. Погасим в себе всякое пристрастие к телу и всему телесному, к земле и всему земному. Ибо, когда ничто не привязывает на земле, откуда будет скорбь при оставлении ее? Как свободно и легко отделяются одна вещь от другой, когда они не связаны и не склеены, а только приложены друг к другу, так легко будет отделение души от тела, когда в ней не будет привязанности к телу и когда она, пребывая в теле, не по телу жительствует. Странник, идущий к своему назначению, спокойно и охотно оставляет места, где останавливается. Почему? — Потому, что они для него чужие. Так и когда сердце наше будет считать чужим себе все земное, нам не будет затруднения перейти в другую жизнь. Конечно, нам нельзя быть без некоторых вещей, или даже многих вещей. Но можно так расположить к ним свое сердце, что с ними так же легко будет расстаться, как скинуть ненужную нам одежду. Об этом и позаботимся. Трудновато сие? — Да... но можно сделать сие не вдруг, а мало-помалу. Как враг опутывает душу пристрастиями земными? — Навязывая их одно за другим, подобно тому, как паук опутывает попавшихся в сети насекомых, набрасывая на них паутинку за паутинкою. Наоборот, кто хочет выпутаться из сих сетей, пусть ухитряется действовать противоположно тому: отсекать одни пристрастия за другими, начиная с меньших и доходя до больших. Как завязший в тину выдергивает член за членом, пока совсем освободится, так станем отсекать пристрастие за пристрастием, пока станем совершенно свободными. Если употребим такой труд, то к часу смертному можем быть совсем уже отрешены от всего и готовы без скорби оставить землю и все земное, ожидая только мановения Божия. 2. Но не одни пристрастия земные могут возмущать покой души в час смерти. Не менее тревожит и страх — как явиться на тот свет, где надо стать пред лице Бога — Судии праведного очи Которого светлее солнца — все проникают и все видят, а у нас много грехов. Как тому, кто знает что за собою, страшно идти к начальнику, и тем более к царю, так страшно грешному предстать пред Бога, так страшно, что, по слову Божию, они бывают в необходимости кричать: горы, падите на ны! Причина сему — грехи, оскорбляющие Бога. Потому, желает ли кто без страха встретить смерть и покойно перейти на тот свет, пусть позаботиться о том, чтобы быть безгрешным, или, если уже нагрешил, пусть сделает, чтобы грехи сии не послужили ему в осуждение. Как это сделать? — Искренним покаянием и решимостию — не нарушать более заповедей Господних. Кто грешил — вперед не греши, а о прежних грехах принеси покаяние. Покаяние и сокрушение о грехах с исповедию и обещанием не грешить более изглаждают грехи отвсюду, где они печатлеются: из существа нашего, из всего окружающего, и даже из памяти Божией, и делают кающегося грешника неповинным пред лицем Бога праведного, облекая его одеждою оправдания, заемлемою от ризы Господа, ради нас пострадавшего... Разрешение священническое раздирает рукописание грехов, а раздранное рукописание теряет всю свою силу по воле самого Судии, Который сказал: елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех (Мф.18,18). Уверенность в сем исполняет сердце грешника благонадежием, и хотя он знает, что грешил, но идет пред Судию без трепета, зная, что его приход туда предварило уже оправдание, или что там при Судии есть и Ходатай, готовый заступиться за него... Ибо аще кто согрешит, Ходатая имамы ко Отцу, Иисуса Христа, Праведника (1Ин.2.1). Если б какой преступник уверен был, что за него заступится наследник престола, глас коего силен у царя, то без боязни шел бы к царю, какое бы преступление ни сделал. Так, без страха и смущения может являться пред Судию Бога и грешник покаявшийся, ибо там за него заступится Единородный Сын Божий, грехи наши взявший на Себя и вознесший на древо, и сказавший: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененные грехами, и Аз упокою вы (Мф.11,28). Так, кто хочет покойно умереть, покайся и вперед не греши... 3. Если затем к сим двум расположениям, то есть отрешению от всего земного и покаянию, присоединим еще возжелание благ будущих, то смерть нами встречена будет не только без скори и страха, но и с охотою. Охотно иной оставляет дом, когда в нем сыро, или печи дымят, или кровля худая... Иной, хотя и не встречает в д0ме таких неприятностей, охотно переходит в другой дом ради того, что предполагает в нем найти более удобств и выгод житейских. Так, когда мы умом постигнем и сердцем ощутим, с одной стороны, скудость и ничтожность благ здешних, с другой высоту и необъятность благ, ожидающих нас в другом мире, то не только с охотою, но с сильным устремлением будем желать перехода из сего мира в другой, подобно апостолу Павлу, который говорил о себе, что сильно желал разрешиться и со Христом быть, и Пречистой Владычице, которая каждое утро ходила на гору Елеонскую (где потом на краткий срок положено было и тело Ее), и молила Божественного Сына своего, чтоб поскорее взял Ее отсюда и дал возможность зреть красоту лица Его... в селениях небесных. Душа, постигшая, что значит жизнь здешняя и жизнь в другом мире, будет воздыхать о сей последней, как пленный воздыхает об отечестве, странник — о родном доме и сидящий в темнице — о свободе... и с немалым желанием призывать к себе смерть как избавительницу, благодетельницу и утешительницу. Спросите, как возвесть душу к таковому настроению? — Можно размышлением о ничтожестве благ земных и величии благ небесных, а вернее всего, ощущением горечи всего земного вкушением сладости небесного. Ибо тогда выйдет то, что, вкусив сладкого, не захотят горького отвратятся от последнего и возжелают первого. Или еще лучше: тогда душа будет бежать и3 сей жизни в другую, как бегут из душной комнаты на свежий воздух. Вот и все, что нужно нам, чтоб умереть спокойно.— Не иметь пристрастия к здешнему, совесть очистив, жить добродетельно, воспитать в себе сильное желание благ вечных. Первое и последнее придут сами собою, когда будет главное, то есть чистая совесть и добрые дела. Братия и отцы! Знаем, что среди неверного на земле одно несомненно верно — то, что мы умрем... и что смерть будет для нас или горька и мучительна, или отрадна и сладостна. Не явим же себя врагами себе, неразумно огорчая переход из сей жизни в другую, тогда как обладаем всеми способами к тому, чтобы усладить его. Ныне или завтра смерть — будем готовы! Се гряду скоро, говорит Господь (Апок.22,12). Малый ради сего подъятый труд вечною радостию вознагражден будет. А хоть бы пришлось и больший понесть труд и пострадать, это — не в убыток... Ибо недостпойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас (Рим.8,18). Аминь. 1859 г. Оглавление 33. Слово на успение Пресвятой Богородицы (Земная жизнь наша есть начало нашей бесконечной жизни и необходимое средство к приобретению вечного блаженства. В каком бы виде жизнь не являлась на земле, всякая ведет к сей цели) Празднуем мы ныне Успение Пречистой Владычицы Богородицы, или блаженный исход Ее из сего жития, коим преставилась Она к животу, Мати сущи живота. Исход сей напоминает нам о нашем исходе, а наш исход — о нашем входе в жизнь сию. Так воображаются в уме нашем две двери: одна дверь стоит в начале нашего жития — это дверь рождения, а другая дверь в конце оного — это дверь смерти. Между сими двумя движется до бесконечности разнообразная жизнь человеческая. Подымитесь мысленно выше земли и посмотрите оттуда на всех сынов человеческих, посмотрите пристальнее, и вы не можете удержаться от вопроса: что значит все сие? как все и для чего так строится? Многие теряли ум, решая сей вопрос. А святая вера решает его просто, давая, однако же, нам самый полный — успокоительный — ответ. Она говорит, что земная жизнь наша есть начало нашей бесконечной жизни и необходимое средство к приобретению вечного блаженства. В каком бы виде жизнь ни являлась на земле, всякая ведет к сей цели, если только живущий будет внимать себе. Взойдите к началу человечества. Первое, что увидите, есть то, что нашей жизни не следовало бы быть такою, какова она есть. Мы создали ее сами для себя такою, падши в прародителях. В раю бы рождались мы, в раю бы жили. Был ли бы исход у нас тогда — не знаем; и если б был, не можем определить, каков бы он был. Рай потерян. То, чем бы мы рождались в раю, станут теперь достойные того, уже по смерти, и окончательно — по воскресении и втором пришествии. А эта жизнь, полная немощей, несовершенств, падений, скорбей и всякого рода неудобств,— эта жизнь прибавлена нам, как поприще очищения, испытания и заслужительного труда. Остановимся на сей мысли: жизнь сия дана, чтоб очиститься и трудом доброделания заслужить блаженство вечное. Как ни несветла она, но Господь призирает на нее с высоты. Трудись, работай Господеви по силе, и труд твой во времени будет отплачен тебе блаженством в вечности. Все же трудись, скажет иной, все же работай Господу по силе; но что могу я сделать - бедный, больной, безвестный? — В том-то и утешение, что какова бы ни была жизнь, как мало вещественных средств ни представляла бы она, всякий может творить дела, ценные пред очами Божиими и достойные награды в вечной жизни. Ценность и достоинство дел Господь определяет возможностию творить их или состоянием человека и расположением духа, с какими они творятся. Затем и определен такой необъятный круг доброделания — дело, слово, помышление. Не можешь делом делать добро, сделай его словом; не можешь словом, делай его помышлением. Кто неспособен к чему-нибудь из сего? Да и дел добрых кто не может творить? Чашу студеной воды подать кто не может? — Но и это дело видит Господь и ценит. Вдовица две лепты подала на храм, а Господь так оценил дело ее, что поставил его выше всех других. Так Господь успособил нам доброделание. Не смотри на то, что ты небогат, нездоров, незнатен, и не говори: «Когда бы я был богат, знатен, славен, то наделал бы столько добра»; а на то только смотри, какие твое состояние представляет способы к добру, и их употребляй в дело. Люди счастливые более могут делать добра, им больше и надо творить его и с них больше взыщется. Но и ты, ниже их стоящий по всему, можешь со своими скудными средствами делать добро не менее ценное, равно как подлежать ответу не менее строгому. Все определяется силами, кои даны от Бога на добро. Почему и заповедано: твори по силе. Надо только понимать сие — по всей силе, чтоб не было поблажки лености и своекорыстию. Есть мудрецы, кои из всех сил бьются, чтобы уравнять людей. И никогда конечно сего не достигнут. А Господь Промыслитель без труда уравнивает их, но не состоянием, а плодами дел и оценением их. Он и счастливого меньше оценит, когда он не вполне обращает свои широкие средства на добро, и живущего в низкой доле поставит выше его, если он свои телесные способы обращает все во славу Божию. В сем едином законе промышления Божия все утешение наше. Восприими всякой мыслию и сердцем сей закон и благодушно трудись в кругу своем, несмотря на то, каков тот и каков этот. — Себе разсуждай (1Кор.11,31; 2Кор.13.5). Себе смотри под ноги и всякий встречающийся случай обращай на добро. Мыслию своею перейди в загробное состояние и смотри: блаженство там уготовано и тебе, последнему, как и всем первым. Трудись, и Господь не забудет труда Твоего малообъятного наравне с трудами обширными. Хоть бы ты не имел ни рук, ни ног и валялся где-нибудь в невидимом углу, и то не заграждает тебе входа в блаженство; только не торгуй собою, терпи благодушно и благословляй Бога. Иные сидят и думают: «Если б я имел то и то, я бы то и то сделал». Кто знает, сделал ли бы ты что, если б был состоятельнее; а то несомненно верно, что, мечтая так, можешь пропустить случаи на добро, кои у тебя под руками, и за то подлежать ответу. Господь лучше нас знает, кому что дать. Вот если б Господь ценил нас по одним способам к добру, можно бы еще помышлять о сем, а то Он судит не по одним способам, а по употреблению их. Благий рабе, ты в малом был верен... вниди в радость Господа твоего (Мф.25,23). Это говорил Он о тех, кои малые свои средства обращают на добро. Таковы намерения Божий в устроении разнообразной участи нашей на земле! Сознавши ценность всякого нашего положения на земле пред очами Божиими и успокоясь всецело относительно временной своей участи в воле Божией, будем благодушно тещи путем определенной нам жизни, заботясь только о том, чтобы сделать все добро, ожидаемое от нас Господом, не пропуская ни одного случая, и Милосердый Господь воздаст нам по всей широте нашего усердия в работании Ему, не стесняясь долею, какая выпала нам здесь, на земле. Благослови, Господи, всем нам настроиться так. Аминь. 15 августа 1863 г. Оглавление 34. Слово на успение Пресвятой Богородицы (Успение Богоматери – упование перехода к жизни вечной. Смерть – общий удел, а слава по смерти – достояние веры чистой и живой) Во всем христианском мире светло празднуется Успение Пресвятой Владычицы нашей Богородицы ради того, что оно после Воскресения и Вознесения Господня есть самое близкое и живое уверение в славе, предопределенной верующим в Господа. Смотри на Успение — и уразумеешь, кое есть упование звания нашего, а когда уразумеешь, ничего не пожалеешь для стяжания его. Вот икона! — Матерь Божия отошла. Ее окружают сетующие апостолы. Но тут же нисходит окруженный Ангелами и всеми святыми Господь и приемлет в объятия Свои пречистую душу Ее. Так было с Материю Божиею. Но ведь она есть Матерь и всех нас, и обновила сей новый путь перехождения из сей жизни в другую, чтоб вслед Ее потом тем же путем переводились к Богу и все искренние (ближние) Ее, и чтоб в свое время могла Она свидетельствовать: се аз и дети. Смерть - общий удел, а слава по смерти — достояние веры, чистой и живой. Созерцая сию славу и непреложность обетовании ее, и то, как уверение в сем влиятельно на устроение жизни нашей духовной, апостол Петр не удержался, чтоб не воззвать: Благословен Бог... порождей нас во упование живо в наследие нетленно и не скверно и неувядаемо, соблюдено на небесех нас ради (1Пет.1.3). Язычники не имели упования, по уверению апостола Павла. Упование наследия вечного живота стало отличительною чертою христиан и самою сильною поддержкою нравственной крепости к перенесению всех трудов и лишений, неизбежных в жизни по вере в Господа. Выпало это звено из цепи духовных движений человека. И вот Господь вставляет его, и восставляеть дух, падший в нечаяние. В Себе воскрешает, возносит на небо и посаждает одесную Бога и Отца человеческое естество, предварительно удостоверив, что идеже есть Он, ту и слуга Его будет (Ин.12,26). Потом всем в явь представляет переселение к славе Матери своей и нашей. Неоднократно наконец являл Он сие на апостолах и многих святых, и все для того, чтоб как можно осязательнее напечатлеть не мысль только, но и ощущение славы, яже по сих. Новый дух жизни исполнял входивших в сие обетование верующих. Они переставали жить на земле и для земли, имея жительство на небесах, по указанию Апостола, как наследники Богу и сонаследники Христу. Вот почему всякий словом Апостола мог удостоверять: кто и что ны разлучит от Господа? — Никто и ничто. Чувствовали и они скорбь, когда бывали в скорбных обстоятельствах; но скорби терпели, а упованием радовались. Живя в мире, и сами имели, и видели других, имеющих то, что считают благом в мире; но все вменяли уметы (почитали за сор) за предлежащее упование. Трудно было и им быть твердыми и не поступными в жизни по вере; но они побеждали все трудности, по упованию, что верный в мале над многим поставится, что ради Кого терпят, с Тем и прославятся (2Тим.2.12; Апок.21,7). Так вот где ключ жизни о Христе Иисусе, Господе нашем! В живом уповании! Приглашать ли вас, братие, ятися за предлежащее нам упование (Евр.6,18), чтоб иметь его котвою (якорем) души, твердою и известною (надежною). Я желал бы, чтоб на призывание сие вы с укором отозвались: разве мы не христиане? Можно бы порадоваться такому укору. Но что, и на слово об уповании из сердца отзовется недоуменный вопрос: что такое упование и к чему оно в жизни? — Это будет значить, что слово упования — и уму непонятно, сердцу невместимо. По крайней мере ведайте, что если временная греха, или и не греха, сладость властно влечет, если встречающиеся неприятности расслабляют дух и рождают ропот, если труд по исполнению обязанностей, требуемых или освященных верою, — один — убивает ревность к ним, то это явный знак, что упование — сей небесный двигатель — не входило в круг нашей жизни духовной, что сей небесный гость не посещал души нашей. Ибо когда он посетит, все перестроивает по-своему и явным делает свое присутствие. Когда дом освещен, сие ясно видно всем по свету, исходящему из окон. Так, когда дом души нашей освещен бывает упованием, свет сей не может укрыться, а тотчас обнаруживает себя в небрежении о сластях плотских и житейских, в благодушии и мире душевном, несмотря ни на какие внешние противности, в постоянной неугасимой ревности работать Господу, в том кругу, в каком поставлен, несмотря ни на какие труды. В ком есть сие, о том можно сказать, что он порожден во упование Живо; в ком нет, тот вложен в нечаяние и есть как бы безбожен в мире. Если как следует разобрать себя, скольких из нас надо причислить к сему последнему классу? — При всем том редкий согласится счесть себя не настоящим, не полным христианином Упование есть самое тонкое чувство. К утешению нашему, образ стяжания его прост и осязателен. Хочешь украситься упованием, начни работать Господу исполнением его заповедей, — и родишь упование и возрастешь в нем. Как слуга, верный господину, уверен, что господин благоволил к нему и никак не оставит его, так верный Богу не может не носить ощущения благоволения Его и уверенности в готовности воздаяний от лица Его. Напротив, и сын теряет уверенность в благоволении отца, когда в чем-либо преступит явную волю его, так и у живших свято погасает упование, когда они сознательно нарушают явную заповедь Божию. В жизни так бывает, что уверовавший приступает работать Господу. Сия работа рождает упование. Упование, в свою очередь, разжигает еще более ревность к Богоугождению. Усиленное Богоугождение снова усиливает упование. И таким образом они друг друга поддерживают, укрепляют и возращают, пока наконец все внутреннее и внешнее пожерто станет упованием,— и Сам Бог упований исполнит всего человека (Рим.15,13). А сего что может быть блаженнее, когда сердце даст свидетельство, что Бог в нас уже не упование только, но и вкушение славы! Да дарует, братие, и нам Господь — избыточествовать в уповании, чтоб имея его, мы могли с большим дерзновением действовать (2Кор.3.12) и тщание сие являть, опять, к извещению упования даже о конца (Евр.6.11), да тако наследницы будем жизни вечныя (Тит.3.7). Аминь. 1864 г. Оглавление 35. Слово на коронацию (Что означает венчание царя – царское помазание? Хранение, возвышение и укрепление добрых расположений, составляющих истинную и благонадежную общественную жизнь, есть главное и всегдашнее наше дело) Торжественнейшее и священнейшее совершаем мы ныне празднество. Многознаменательными, хотя немногими словами, означается оно в нашей Церкви: оно есть Священное Помазание в означение, что Государь Император, от Бога получающий власть, приемлет от Него и дар правления, и что вместе с тем, как», наместник Божий, становится неприкосновенным и как бы недосязаемым для прочих членов царства; оно есть венчание в ознаменование, что Божественное Помазание, сходящее на главу Царственную, или освящает, или извлекает из нее венец доброты — сонм добродетелей и сил духа Царственных; оно есть венчание на царство в ознаменование, что венец, как цвет в растении, развивается из духа самого царства, соплетается из сердечных расположений самого народа. Таким образом, в венчании Царя видим и свидетельство о совершенстве народной жизни, и печать благословения Божия, и явление Царственных добродетелей. Ныне мы благодарим Щедрого Господа за благодать Его, ниспосланную на нас в Царе. Этим благодарственным возношением ума и сердца к Богу, с одной стороны отдаем должную дань Царскому величию, а с другой — возгреваем тот в себе дух, которым держатся над народом Царственные венцы, или по которому у народа всегда есть глава, венчанная Царским венцом. И это последнее есть первое и главное наше дело не в настоящий только день, но на всякий день и на всякий час. Садовник радуется, когда видит цвет на дереве, однако ж никогда не удовлетворяется сим одним, а всегда желает еще, чтоб цвет сей родился и в следующий год, и в заследующий, и так далее, чтоб ему самому не видать прекращения сего цветения. Так и народ радуется, что Господь благословил его Царем, но вместе не может удержать и не обнаружить желания, чтоб, если уж по законам естества нельзя пребыть одному Венчанному целые веки, то само венчание никогда не прекращалось бы в нем, пока положено быть временным изменениям на земле. Но для сего еще прежде он должен возжелать сохранить в себе добрую народную или государственную жизнь. Пока есть жизнь, есть тело живое, есть и глава, которую венчать можно, подобно тому, опять, как в растении цвет будет показываться каждую весну, пока цела растительная жизнь. Вот почему хранение, возвышение и укрепление добрых расположений составляющих истинную и благонадежную общественную жизнь, есть главное и всегдашнее наше дело. Желаем ли узнать, в чем состоит и в чем обнаруживается сия жизнь, обратимся к живому какому-нибудь существу и необходимое для его жизни применим к народу; тогда ясно откроется, что есть и без чего не может стоять жизнь народная. Признаки жизни, а вместе и необходимые для живого тела потребности суть: питание, движение и чувствование. Без питания нечем поддерживаться жизни, без движения застаиваются и портятся соки, без чувствования жизнь как будто усыплена и заморена. Тело без чувства, движения и питания есть мертвое тело. Должно быть нечто и в народе, соответствующее сим трем действиям живой силы, чтоб и о нем можно было сказать, что он живет. Питание представляет несколько действии, очень поучительных в настоящем случае. Мы возьмем только замечательнейшие. Питание производится несколькими органами; каждый из них принимает общее дело от одного и, совершив над ним что должно, передает другому, тот — третьему и так до окончания; и хотя все они равно трудятся, ни один, однако ж, не трудится собственно для себя, а весь труд свой посвящает пользам всего тела. Не образ ли это той самоотверженной общительности, по которой ни один член общества не считает собственностию исключительно своею ничего, что имеет, ни даже своих сил и трудов, а все свое, даже и себя самого — предает отечеству, постоянно чувствуя себя обязательным ему, как бы таким должником, который сколько ни оплачивается, не может оплатиться во всю свою жизнь. И вот первый признак и первое условие жизни народной. С таким чувством всякий имеющий есть проводник имущества к не имеющему, всякий сильный есть подпора слабого, всякий мудрый есть руководитель для не мудрого. А при этом не только подкрепляется и делается благонадежнейшим живой союз братства в обществе, но и все тело общества некоторым образом животворится и получает особенную стройность, при коей не разрастается слишком один член и не истощается другой, а все развиваются в благообразной соразмерности. Истинный сын отечества! Будь по примеру Иова око слепым, ноги хромым, отец немощным (Иов.29,15-16), и ты со своей стороны внесешь не неприличную свою дань в хранилище народной жизни и хотя бесконечно малою частию поможешь долее пробыть ей на чреде бытия. Принимая в себя чуждую пищу, все новую и новую, и уподобляя ее себе, тело хранит, однако ж, постоянно неизменным свой природный образ и характер при всех изменениях. Не так ли надлежит действовать и народу, чтоб сохранить жизнь свою в собственном ее виде? Не надлежит ли и ему, когда уж необходимо входить ему в сношения с другими и видеть там чуждое для себя, и не видеть только, но и усвоять иногда себе, — не надлежит ли ему делать это с мудрою разборчивостию, не все перенимая, что видит, а только что находит сообразным со своим духом и значением, и это притом не в том виде, как оно есть у других, а в другом, измененном и уподобленном себе? Если и одном человеку вменяется в честь то, что он при всех превратностях жизни всегда удерживает один характер, то не более ли славы целому народу, когда он являет себя собою во все времена и пред всеми? Если и для частного человека унизительно рабски подражать другому, увлекаясь, как роком, его силою, то что за народ, который свое природное рад заменять, или, по крайней мере, пестрить чужим? Не видимо ли он теряет себя и поглощается другими? Что сказать об одежде, которая по цвету и по покрову принадлежит разным чинам или народам? Или что сказать о животном, у которого одна часть из класса пресмыкающихся, другая — из четвероногих, третья еще из какого-нибудь? — Это урод! На него походит и тот народ, который, оставляя свое, усвояет чужое. Он теряет себя, исчезает в массе человечества и как бы перестает жить. Вот и второй признак и условие жизни народной — хранить свой природный характер, не обольщаясь ничем чужим. Что движется само от себя по внутреннему своему побуждению, то живет, и потому даже живет, что движется: движение развивает и укрепляет жизненные силы. Не видно ли, что, если применить это к народу, надобно обязать его к мужеству? Движение обнаруживается в напряжении мышц для противодействия приходящему отвне впечатлению; но таково же и мужество: потому одно из них указывает на другое. Впрочем, и по одним высоким плодам мужества добрый сын отечества не замедлит воодушевить себя сим чувством. Оно есть возвышеннейшее состояние нашего духа, возбуждение не одной какой-либо силы, но всех сил существа нашего. Бодро восстает оно против насилий совне и тем ограждает, можно сказать, корень своей жизни от всякого повреждения, весело встречает труды Для у совершения себя внутреннего, не знает неприятностей и болезненных неудовольствий, для Него нет бремени неудобоносимого. Малодушие боится и бежит опасностей, мужество желает их и с открытым челом выходит против них; малодушие ищет как бы сложить весь труд на другого, мужество стремится восхитить у других и место, и время; малодушие хотело бы не быть или, по крайней мере, перестать существовать, пока минует опасность, мужество благословляет небо, что поставлено в таких затруднительных обстоятельствах, в которых оно может испытать и открыть свои силы. Не видно ли, что малодушие есть плод истощения сил, болезненная старость, преддверие смерти, а мужество — игра жизни, признак крепости сил, юношеской бодрости? Народу можно сказать: будь мужествен, чтоб жить, или, если он уже доказал свое мужество: ты жив, потому что мужествен; а ты близок к концу, малодушный, и час смерти твоей недалек. Вот и еще свидетельство и потребность к жизни народной. Живое тело чувствует, когда что прикасается к нему, чувствует удовольствие, когда прикосновение производит приятное раздражение, и неудовольствие, когда оно неприятно; и притом так, что, хотя изменение собственно происходит в одном члене, например боль в голове, чувствует его, однако же, все тело, как будто вестники какие от пораженного члена проходят по всем другим членам и возбуждают в них сочувствие — и вот еще признак и условие жизни народной! Это сочувствие всех одному и одного, когда нет радости, которая бы исключительно принадлежала одной части государства, и нет горести, которою бы была поражена одна она; когда только одна весть проходит по государству о той или другой нужде, и всех без особенных приказаний возбуждает к содействию; когда ни один гражданин не отклоняет от себя предлагаемого труда, не говорит: «Есть и без меня много», но прямо себя считает обязанным действовать, и без уклонений, общее дело считать своим: оттого все дела в таком государстве имеют столько рук, сколько граждан, столько сил, сколько лиц. Нет там непреодолимых трудностей, нет не вознаградимых потерь, нет разрушительных бед, ибо как яма под водою, как бы велика ни была, наполняется водою тотчас, не производя, однако ж, в самой воде никакого ущерба, так всякая нужда государства поглощается, так сказать, полнотою жизни государственной. Чувствование и движение означают и производят бодрствование — то же свидетельство о жизни и необходимая к ней потребность. И для Жизни народной необходима бодрость духа, такое состояние, когда он не только видит свое худо и добро, но и бывает к нему не равнодушен, когда он не так живет, как живется, не хочет жить так хорошо, как можно, когда не то только иногда делает, что попадает под руку, но старается сделать все, переиспытать все способы, когда для него не все равно иметь и не иметь, делать и не делать, ему делать или другому. В таком состоянии духа — источник изобретательности и стремления ко всестороннему усовершенствованию себя. Народ идет от силы в силу и никогда не скажет: довольно. Движение и деятельность сил беспрерывно подновляется и оживляется, и потому, что оживляется, возбуждает еще сильнейшую жажду деятельности. Каждое предприятие венчается успехом, успех возбуждает новые предприятия. Это круговращение, так сказать, жизни народной, как обращение крови в теле, постоянно освежая и подновляя силы, ведет государство к величию, силе, крепости, славе и непоколебимости. И вот мы нашли, чего искали, нашли признаки, по которым можно узнать, живет ли народ, или уже умер, и вместе то, какие расположения должно ему воспитать в себе, если хочет сколько можно далее сохранить жизнь свою. Мужеством оградив себя от внешних насилий и им же воодушевив себя на труды самоусовершения, он бодренно восходит от силы в силу, восходит дружно всеми своими частями, которые связуются между собою в живой союз сочувствием, общительностию и всеобщею любовию к своему родному. Вот изображение народа долговечного. Мы говорим: долговечного, потому что как ни действительны показанные средства, они могут способствовать только к укреплению и продолжению жизни, а не к увековечению ее, подобно тому, как соответствующие им отправления живых существ, при сообразном со своею природою действовании, продляют только жизнь, а не делают ее нескончаемою. Между тем, кому не желалось бы, чтоб его отечество не только существовало долго, но и пребыло навсегда? И нет ли, впрочем, каких-нибудь к тому средств? Известные нам на земле живые твари естественно умирают; от тварей тленных кто станет ожидать нескончаемой жизни? Но если тварь, имея к тому способность и как бы Самим Богом уступленное ей право, усвояет себе Божественные силы, делается их причастником, начинает как бы Божественною дышать жизнию, тогда и она становится выше закона времени и как бы выступает из пределов тварной жизни. Постоянно имеем пред глазами святые мощи. По закону естества им следовало бы разрушиться, однако ж столько веков они не познают тления; Божественная жизнь сообщилась некоторым образом им, проникла их, и закон тления потерял над ними свою силу; таким образом, по природе тленные, они среди всего подлежащего тлению пребывают нетленными. То же можно сказать и о народах. Им как закон какой положено происходить, возвышаться и состареваться, как и всякой живой твари. Однако ж этот закон имеет власть над государством дотоле, пока оно остается одно со своими земными человеческими средствами; когда же оно, отклонившись от себя, всю надежду свою возложит на Бога совершенно предастся Его водительству, верою и делами благочестия низведет на себя благословение свыше и, таким образом, соделается причастным Божественных сил, тогда оно высвобождается из-под закона всеразрушающего времени и благонадежно может стоять до скончания мира. Имеем в подтверждение сего неложное обетование Самого Спасителя. Он обещал, что врата адовы не одолеют Его Святой Церкви, что Он Сам, пребывая в ней и с нею, будет хранить ее до скончания века! Но Церковь Христова не из Ангелов состоит, а из людей. Пусть теперь государство будет преисполнено духом Церкви: что возможет тогда разрушить ее твердыни, кто может поколебать ее основание, уничтожить это жилище Христа Спасителя? Если же дух Церкви есть дух истинно христианской веры и благочестия, то не видно ли, что государство, хранящее веру и благочестие, не может не быть неразрушимым? Видите ли после сего главную между общественными обязанностями обязанность питать в себе и других истинно христианское благочестие и поддерживать его в свойственной ему силе? Кто не знает такой обязанности, тот равнодушен к чести, славе и непоколебимости своего государства. Пусть он служит обществу; без благочестия — он потрудится над разрушением его. Если бы даже с благочестием и не были соединены такие высокие обетования, обетования, по Апостолу, нынешнего века и грядущего, и тогда оно должно бы было составлять первую обязанность человека как гражданина по тому одному, что те добрые расположения, которые должен воспитать в себе каждый гражданин для того, чтобы не расстроилось его государство, могут обитать, в истинном своем виде и в свойственной себе крепости, только в сердце благочестивом. Подобно тому, как металл тогда только получает свой блеск и силу, когда, извлеченный из недр земли, подвергается влиянию солнечных лучей, и государственные добродетели свою красоту и силу принимают только под действием духа благочестия. Только здесь общительность бывает не лицемерна, не тщеславна и бескорыстна, любовь к своему не сопровождается пустым самохвальством, мужество не ведет к буйству, участие не превращается в злой дух партий, стремление к усовершению не принимает превратных направлений по лжеумствованию. Можно даже сказать еще более: как тело без духа мертво, так мертво общество без благочестия. Церковь в обществе то же, что душа в теле, а жизнь по духу Церкви есть Жизнь благочестивая. Обращаясь к себе самим, братие, не знаем склонять ли себя к показанным добродетелям, или хвалить за них. Так часто и в такой силе обнаруживались они в нашем отечестве. Так много преимущества даровал нам и так часто являет видимое Свое покровительство Сам Господь! Ужели этого недостаточно в основание нашей благонадежности? Но, братие, не забудем при сем мудрого предостережения, какое делает нам апостол Павел: мняйся стояти, да блюдется, да не падет (1Кор.10,12). По непостижимому определению Правосудия Божия самохваление всегда привлекает унижение, упадок и совершенную потерю доброго свойства, которым хвалимся. И вообще можно сказать, доброе свойство до тех пор есть действительная живая принадлежность человека, пока она не замечена им самим или другими, ибо это значит, что оно глубоко сокрыто в его сердце и находится потому в хранилище самом благонадежном. Напротив, коль скоро оно замечено, коль скоро его показывают другим, это явный знак, что оно начало выходит из глубины сердца, показалось, так сказать, на его уже поверхности и близко к похищению и потере. Итак, не с самохвальством, а с опасением пересмотрим расположения своего сердца; и если в нем есть такие, кои обнадеживают долговечность нашего любезного отечества, возблагодарим Бога и в молчании будем хранить их; если они ослабевают, поспешим укрепить, если их совсем нет, постараемся возбудить, чтоб быть, таким образом, не нерадивыми, а добрыми и рассудительными слугами нашего Богом венчанного Государя Императора, которому да приумножит Господь дни живота, и живота безболезненного для него и спасительного для отечества. Аминь. 1855 г.