Святитель Димитрий Ростовский / Поучения и слова (28)

43. Слово об умерших («Блаженны мертвые, умирающие в Господе!» (Откр. 14, 13)) Кто, умирая, блажен? Тот, кто умирает о Господе. Кто же умирает о Господе? Тот, кто благоугождает Богу, никогда не согрешая смертно. Кто благоугождает Богу, никогда не согрешая смертно? Тот, кто имеет мысль о смерти пред очами, ибо Писание говорит: Помни кончину твою, и вовек не согрешишь (Сир. 7, 39). Ибо ничто так не удерживает человека от злых дел, поучая добрым, как память о смерти. Недаром святой Златоуст назвал по этой причине смерть учителем. Проповедуя слово Божие в Троаде, святой Павел продолжил свое слово до полуночи. Во время продолжительной Павловой беседы один юноша, по имени Евтих, сидевший на окне, задремал, и сонным упал вниз с третьего этажа, и был поднят мертвым (Деян. 20, 9). Святой Павел, не окончив проповеди, встал и пошел к мертвому. Сказал бы кто-нибудь: «Павел святой! Ты имеешь дух пророческий, и знал, что этот отрок будет жив, воскреснет. Оставь же его и не прекращай своей проповеди слова Божия, пока не окончишь ее, пока не заключишь ее «аминем», и когда скажешь «аминь», тогда и пойдешь к мертвому». Но святой Павел, не окончив слов, прекращает проповедь и идет к упавшему. Рассуждая об этом, святой Златоуст говорит: «Это падение было вместо учителя, смерть упавшего отрока послужила для людей учителем». И воистину смерть — учитель для всех, ибо не так научит хитросплетенная речь, сладкогласное слово, пространная проповедь, как вид смерти пред очами людей. Смерть бывает учителем, ибо хотя она имеет уста, заключенные мертвостью, недвижный, согнивший язык и безгласную гортань, однако вопиет громче трубы, и голос ее проникает в сердца всех. Вопиет же такими словами Писания: Помни кончину твою! Итак, мы не погрешим, если назовем смерть вселенским учителем, ибо она вопиет каждому во вселенной: «Умрешь, умрешь, никакими ухищрениями ты не избегнешь смерти! Смотри на мертвый труп во гробе и внемли тому, что если не словом, то самим делом он говорит тебе: «Я был такой же, какой ты ныне; но каков я теперь, таким и ты будешь вскоре; то, что для меня теперь, то для тебя завтра. Помни кончину твою, чтобы не грешить, помни о смерти, чтобы не согрешать смертно». Вот каким учителем является для нас смерть: смерть бывает учителем. В тяжкие грехи впал некогда богопротивник фараон, не хотевший отпустить из Египта людей израильских, однако и нехотя отпустил. Кто же уговорил столь ожесточенного? Кто умягчил его каменное сердце? Кто научил отпустить их? Смерть первенцев египетских, в одну ночь повсюду умерщвленных рукой Ангела: смерть была его учителем (см. Исх. гл. 12). Ожесточен был и Саул, но когда услышал от пророка Самуила о смерти: Утром, — сказал он ему, — ты и сыновья твои умрете, то тотчас же пал на землю и испугался. Кто научил такого горделивца и безбоязненного грешника смирению и страху? Смерть была его учителем (см. 1 Цар. 28, 19-20). Разболелся Езекия, отягченный многими грехами, и пришел к нему пророк Божий Исайя и сказал: Умрешь ты. И обратился Езекия лицом к стене, стал плакать и молиться (4 Цар. 20, 1-2). Кто же научил его такому сердечному сокрушению и умиленной молитве? Слово пророческое: Умрешь ты, — смерть была его учителем. Можно удивляться тому евангельскому браку, от которого отказывались званые, отговариваясь один селом, другой куплей волов, третий женитьбой. Но потом пришли многие, случившиеся на распутьях, злые и добрые, без всяких отговорок и отрицания, и наполнился брак возлежащими (см. Лк. 14, 16-24). Кто же уговорил их, кто научил не отказываться, а тотчас же согласиться на приглашение? Научило то, что они видели трупы умерших избиенных. Ибо, как повествуется в Евангелии, царь разгневался на непришедших и, послав слуг, умертвил их. Другие же, видя это, тотчас пошли на брак. Учителем их была смерть. Вы же, слушатели мои благочестивые, всегда помните слова Писания: Помни кончину твою, и вовек не согрешишь. Аминь. Оглавление 44. Слово на поминовение («Да не смущается сердце ваше и да не устрашается и прочее. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу» (Ин. 14, 27-28)) Великая печаль, смущение и сокрушение сердца бывает при разлучении любящих. Сколь тяжко разлучаться душе с телом, так же и любимому с любящим, ибо, по общему разумению, душа лучше живет там, где любит, чем там, где оживляет. Намереваясь уйти из Ефеса в Иерусалим, святой Павел созвал священный собор епископов, иереев и прочих церковных чинов и, после пространной душеполезной беседы, сказал им: И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя царствие Божие (Деян. 20, 25). После этих слов немалый плач был у всех, и, падая на шею Павла, целовали его, скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его (Деян. 20, 37-38). Печальное и слезное разлучение бывает между любящими друг друга, особенно тогда, когда это разлучение таково, что увидеться им более невозможно. Послал некогда Товит сына своего Товию младшего в мидийский город Раги к Гаваилу за серебром, данным взаймы, и когда посланный сын, задержавшись там, не возвратился в назначенный день, он начал весьма скорбеть, а Анна, жена его, как рассказывает Божественное Писание, плакала неутешными слезами, говоря: «Увы мне, сын мой, зачем мы послали тебя в путь далекий! О свет очей наших и жезл старости нашей, утешение жизни нашей и упование наследия нашего! Имея в тебе одном все, мы не должны были отпускать тебя!» И не находя ни в чем утешения, она ежедневно ходила, смотря вокруг, и обходила все пути, по которым он мог возвратиться, чтобы издалека увидеть его приближение (см. Тов. 9 и 10 гл.). Столь великую, неутешную печаль, если не навсегда, то на долгое время, доставила любящей матери разлука с сыном. Такую же печаль производит и всякое разлучение любящих, более же всего смерть. Ибо смерть есть не иное что-либо, как разлучение души с телом, с друзьями и со всеми, с кем она бывает в общении. О, сколько страданий доставляет любящим разлучение смертное! Когда братья продали Иосифа в Египет и, помазав кровью козленка его одежду, послали ее к Иакову, его отцу, ложно сказав, что съеден лютым зверем, — Иаков, узнав одежду своего сына и думая, что он действительно похищен зверем, растерзал свои ризы, возложил на себя власяницу и оплакивал своего сына много дней. Сколь великая скорбь и печаль! Утешали его сыновья и дочери, но он не хотел, не мог утешиться и говорил: Сойду к сыну моему, сетуя, во ад (Быт. 37, 33—34). Возвестили Давиду, что сын его, злобный и мятежный Авессалом, убит на брани, которую он нечестиво воздвиг на своего отца. Всякий мог бы думать, что Давид возрадуется погибели скорее врага, чем сына своего. Но к здесь разлучение смертное сделало горький плач. И смутился Царь, — говорит Писание Божественное, — и войдя во дворцовую палату, горько плакал по Авессаломе, и взывал в плаче своем: «Сын мой Авессалом, сын мой Авессалом, кто мне даст смерть вместо тебя» (2 Цар. 18, 33)! Хотя и поднял ты восстание, но был моей кровью, и я не могу спокойно перенести смертное разлучение с тобой! Лучше было бы мне умереть, чем разлучиться с тобой смертью! Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий. О чем это великое рыдание, наполняющее весь мир? О потерянных ли богатствах, или о лишении чести? Нет! О разлучении смертном. Любила Рахиль плачущая детей своих и не хочет утешиться, ибо их нет (Мф. 2, 18). Мало того. Наступило время Спасителю нашему смертью разлучиться с любящими Его апостолами, и Он возвестил об этом апостолам, сказав: Еще недолго быть Мне с вами, будете искать Меня, и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти (Ин. 7, 33—34). Что же апостолы? Они исполнились столь неизреченной печали, что не могли ответить ни одного слова. Сам Спаситель замечает это: Теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но оттого, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше (Ин. 16, 5—6). Воистину, разлучение любимого с любящим, особенно же разлучение смертное, производит великую печаль у людей: разлучение друзей с другом, братьев с братом, детей с родителями никогда не бывает без плача и многого рыдания. Но так ли должно быть? Спрошу об этом в новой благодати и отыщу ответ сетующим в Божественном Писании, у Самого Спасителя нашего. Скажи нам, Спаситель наш, приличествует ли безмерно сетовать, когда кто-либо любимый нами по Твоему изволению отлучается от нас смертью временной? Отвечает нам Спаситель наш то же, что отвечал скорбящим апостолам: Да не смущается сердце ваше и да не устрашается (Ин. 14, 27). Но как возможно было не скорбеть апостолам? Ведь Ты оставлял их, любящих Тебя! Оставлял сиротами, разлучался с ними смертью, и смертью позорной, крестной, которою обыкновенно умирали только разбойники и злодеи! Умирал не в старых летах, умирал тогда, когда только бы и жить Тебе! На это отвечает Спаситель наш: Да не смущается сердце ваше, — и прочее. Но какая же причина, почему любящим Тебя апостолам можно не смущаться, разлучаясь с Тобой? Причина такова, говорит Он, что Я от мира сего иду к Опту, а поэтому любящим Меня подобает радоваться, а не рыдать. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу (Ин. 14, 28). Не смотрите, как бы говорит Спаситель наш, на то, что Я оставляю вас, что смертью, и смертью бесчестной, разлучаюсь с вами, что не в старости, а в тридцати годах умираю; смотрите на то, что Я иду к Отцу от этой жизни, исполненной печалей, к жизни, где ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет (Откр. 21,4), но будет жизнь бесконечная. И то, что Он сказал апостолам, сказал и всем верующим в Него (ср. Ин. 17, 20), чтобы в скорбях, особенно происходящих от разлучения смертного, все могли иметь утешение более всего в том? что верующий во Христа, в каких бы годах и какою бы смертью он ни умер, переходит от жизни этой, исполненной смятения и скорби, к Отцу Небесному. Об этом-то я и побеседую вкратце на радость душевную и телесную всем верующим во Иисуса. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается, — и прочее. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу. Если бы подобало безмерно сетовать о разлучении с любимым, то только в том одном случае, когда его отшествие от нас было бы лишением какого-либо блага и переходом ко злу. Но когда разлучение бывает переходом не от блага ко злу, а наоборот, от зла к благу, то не подобает любящему скорбеть о таком разлучении. Например, достойная сетования причина, когда чей-нибудь друг отлучается и этим отлучением переходит из свободы в узы, от радости к печали, из Отечества в изгнание, от чести к бесчестию, от жизни к смерти. В противном же случае, когда через это разлучение он переходит от печали к радости, от уз и темницы к свободе, из плена домой, из изгнания в Отечество, от смерти к жизни, от смятения и напастей к покою, то не возможно другу об этом печалиться, иначе он любил бы его не истинной любовью, а любил бы более всего самого себя, и это была бы не любовь, а пренебрежение. Ибо что значит любить кого-либо? Значит желать ему блага и делать его, когда возможно, как говорит Аристотель и утверждает апостол Павел: Любовь не ищет своего, а тому, кого любит (1 Кор. 13, 5). Враг, а не друг тот, кто скорбит о том, что избежал зла и получил благо его друг, который в каком-либо случае и в какое-либо время жизни своей перешел от зла к благу. И именно так бывает при смертном разлучении верующих во имя Иисусово. Смерть для верующих во имя Иисусово есть не что-либо иное, как разлучение души с телом, и вместе с тем переход от бедствий мира сего к благам небесным. Для того, чтобы лучше убедиться в этом, рассудим, что есть наша жизнь или что есть человек, в этой жизни пребывающий? Логика или диалектика на это отвечает так: человек в этой временной жизни есть не иное что, как некий краткий довод, не имеющий в себе ничего, кроме предыдущего и последующего, или. начала и конца, то есть рождения и смерти. Математика изображает человека так: человек — это некая круглая фигура, то есть некий круг, ибо как круг там же кончается, где начинается, так и человек в жизни сей от земли происходит и в землю же возвращается. Астрономия, рассматривающая лунное течение, дает такое рассуждение о человеке, пребывающем во временной жизни: человек изменяется как луна, то есть никогда не остается в одном состоянии, но непрестанно растет и умаляется. Познал это и Сенека, хотя и помраченный еллинским заблуждением, который дает о непостоянстве нашей жизни такое премудрое рассуждение (Сенека, письмо 24): каждый день мы умираем, ибо с каждым днем отнимается часть нашей жизни; и в то время, когда мы растем, жизнь убывает и уменьшается. Сначала лишаемся детства, потом младенчества, затем мужского и самого крайнего возраста. Все время, которое проходит, — погибает, и каждый день, который мы ни проживем, мы отдаем смерти. Обратимся к себе, слушатели, сочтем наши годы, и мы увидим, что каждый приближается к смерти: одни вышли из детства, другие оставили позади себя цветущую молодость, все уже потеряли большую часть своей жизни, и даже нынешний день мы уже поделили пополам со смертью. Зачем спрашивать логиков, математиков, астрологов и мудрецов еллинских о жизни человеческой? Спросим Духа Святого, говорящего в Писании, и собственный наш опыт: что есть жизнь наша? Она есть вкушение многих бедствий в краткое время. Праведный Иов так говорит о ней: Человек, рожденный от жены, живет мало лет и исполнен гнева; как цветок поцветет и опадет; отбежит как тень, и не постоит (Иов. 14, 1-2). Краткое время нашей жизни подобно цветку, который утром зацветает, а вечером опадает. Как утренняя трава пропадает, по утру поцветет и отцветет; а к вечеру опадет, ожестеет и засохнет (Пс. 89, 6). Желая изобразить краткость человеческой жизни, Иов говорит, что она проходит скорее, чем бегущий человек, чем корабль, несомый ветрами, чем птица, летящая на корм: Жизнь моя скоротечна: пробежала и не увидел; как след корабля на морс, или путь орла летящего, ищущего добычу? (Иов. 9, 25-28). Быстро проходит жизнь человеческая, но в краткое время много бед с человеком бывает. Не помнит жена скорби, которую терпит, рождая чадо, не помнит из-за радости о рождении человека в мир (см. Ин. 16, 21), радуется тому, что родился человек, и не рассуждает, на радость ли он рожден; забывает, что человек также появляется в мир на труды, на болезни, на печали, как птица для полета. На радость ли родила мать Моисея? На смерть: он был еще во чреве, а враги уже изготовили на него меч. Родила, — говорит Писание, — младенца мужского пола; и видя, что он очень красив, скрывала его три месяца (Исх. 2, 2). Какова же радость для Моисея укрываться от смерти? Но и эта плачевная радость ненадолго: только на три месяца. Ибо, не имея возможности долее скрывать, его положили в ковчежце на воду. Вот на какую радость родился: из чрева матери — сразу в реку на гулянье. Но и все мы рождаемся на такие же радости мира сего, едва только человек исходит из чрева материнского, как в то же время попадает во власть бурных волн, бесчисленных бедствий моря мира сего. Да спасет вас Бог, матери, за такую любовь и радость! Не верьте этому! Рассмотрите хотя бы некоторые бедствия человеческие (ибо всех указать невозможно), как душевные, так и телесные. О, сколь много бедствий имеет тело человеческое! Во-первых, само тело — бренное, полно смрада, тленное, нагое и срамное на вид, подвержено всяким немощам и потому требует лекарств, докторов, сечения жил, теплых помещений и прочего. Временами терпит холод, временами жар, алчет, жаждет; когда пьет и ест мало, — ропщет, если же много, — отяжелевает. Во-вторых, каждый возраст имеет свои бедствия: детство — слабость, невежество, страх; юность — непостоянство, безрассудство; мужество — труды, суету, гонения, вражду, соревнования; старость — постоянные немощи, лишение памяти, унижение. В-третьих, и сами чувства гораздо более мучают человека и губят его, чем приносят пользу. Сколько зла, и своего, и чужого, видим мы очами, сколько зла, сколько укоров, досаждений, клеветы слышим ушами! Что же сказать о внутренних, душевных бедствиях? Душа подвержена грехам и падениям во многих случаях. А потому житие человеческое не искушение ли есть на земле? — как говорит Иов (Иов. 7, 1). Ибо, во-первых, имеет внутреннего и неразлучного неприятеля — похоть, влекущую человека, как некое бремя, к плотским и скотоподобным вожделениям, с которыми он должен непрестанно бороться, если не хочет уподобиться скоту и погибнуть. Нужно ли говорить о внешних душевных бедствиях: зависти, ненависти и о напастях, которые бывают причиняемы или ему другими, или им другим? Прекраснейший образец того мы имеем в Иакове, великом угоднике Божием, который как только стал богатеть благословением Божиим и своими трудами на службе у Лавана, тестя своего, тотчас же увидел лицо его отвращенным от себя, не таким, каким было вчера и третьего дня (Быт. 31, 5). Услышав затем завистливые поношения от сыновей Лавановых, якобы он нажил имения не своими трудами, а из имущества Лаванова, он вынужден был возвратиться в свое отечество. И такие внешние бедствия случаются во всяком состоянии. Имеешь ли ты высокое положение, сколь много имеешь против себя козней, зависти, суеты, ненависти! Находишься ли в низком и подчиненном состоянии, и здесь ты унижаем и подвластен сильнейшим. Отчего так много воплей и воздыханий? Оттого, что имеющий много желает еще большего, поставленный высоко хочет быть еще выше, а тот, кто имеет мало или ничего не имеет, жаждет обладания. Откуда являются скорби и печали, пусть скажет нам Ахав. Сколь великой скорби исполнился он, желая отнять у Навуфея виноградник, и не имея возможности для этого! И пришел Ахав домой в смущении от оскорбительных слов, какие сказал ему Иавуфей и прочее. И была душа Ахава смущена, и он покрыл лицо свое, и не ел хлеба (3 Цар. 21, 4). Пусть скажет Аман, который, увидев, что Мардохей не кланяется ему в царском дворе, так разъярился и опечалился, что все стало неугодно ему: ни богатство, ни слава, ни почет, хотя он был первым после царя, а Мардохей находился во дворе царском. Пусть скажут и другие, которые, не получив желаемого, были снедаемы печалью. Кто сочтет все те бедствия, которые случаются в кратковременной жизни человеческой? Но если бы их и совсем не было, то было бы достаточно одного, — что всех ожидает смерть. Уже из-за одного этого зла не стоило бы людям желать жизни и не иметь в ней никакого утешения. Дионисий, тиран Сиракузский, созвал некогда великий пир, пригласил на него многих и между ними Дамокла, своего сотрапезника, над которым он повелел повесить на одном только волоске обоюдоострый меч. На том пиру было много различных яств и напитков, много музыки и пения. Но Дамокл ничем не мог увеселиться, видя меч, висящий над своей головой. Подобным образом и каждый из живущих на земле, видя висящую над этой временной жизнью смертную косу, хотя бы имел все радости, не мог бы веселиться, как не может радоваться осужденный на смерть, услышавший смертный приговор. И люди, слыша в Небесном Суде приговор Божий, о котором написано у святого Павла: Человекам положено однажды умереть, а потом суд (Евр. 9, 27), — могли бы они любить жизнь эту, если бы помнили его? Но не это одно зло случается с людьми в сей земной жизни: много зла совершается в краткое время! Припомните зло темничное, все оно имеется и во временной жизни, ибо жизнь — это темница. Потому-то взывает Псалмопевец к Господу: Изведи из темницы душу мою (Пс. 141, 8), то есть из тела сего. Вспомните зло, случающееся с человеком в чужой стране, удаленной от Отечества и незнакомой: и это все случается в сей жизни. Ибо жизнь — это странствие, как говорит Божественный Павел: Водворяясь в теле, мы устранены от Господа (2 Кор. 5,6). Припомните также зло находящихся в изгнании из города, из дома, из Отечества: все это имеется и в жизни сей. Ибо жизнь — это изгнание, ссылка, как говорит тот же апостол: Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13, 14). Вспомните зло от голода, жажды и лишения всего необходимого к существованию, и это все есть в изобилии в жизни сей, что лучше всего видно из апостольских слов: Даже доныне терпим голод, и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся (1 Кор. 4, 11). Ибо эта жизнь никого не насыщает полностью, насыщение только на небе, как говорит Псалмопевец: Насыщусь, когда явится мне слава Твоя (Пс. 16, 15). Подумайте, какое зло быть в плену, в узах, в смерти! Все это есть в жизни, ибо жизнь — это плен и смерть, как говорит святой апостол Павел: Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7, 24). Представьте себе страх живущих в доме, угрожающем падением: такова жизнь наша, ибо знаем, что, земной наш дом, эта хижина, разрушится (2 Кор. 5, 1). Поэтому святые Божий желали лучше умереть и жить со Христом, чем продолжать дни свои в этой жизни. Предпочел я лучше повергаться у дома Бога моего, нежели жить в домах грешников, — говорит Давид (Пс. 83, 11). Он же хотел проводить время в печали, ходить в одежде сетования, пока жил в теле сем, ибо говорит: Разорвал вретище мое и препоясал меня веселием (Пс. 29, 12). Тело наше — это рубище, облекшись в которое мы ходим сетуя, без веселия, когда же оно разрывается смертью, облачаемся в веселие. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? — взывал святой Павел (Рим. 7, 24). Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью (2 Кор. 5, 4). Самому Спасителю, несмотря на то, что Он пожил немного лет, так омерзела эта жизнь, что Он добровольно избрал позорную смерть в тридцатитрехлетнем возрасте, и никогда так не возненавидел смерти, как эту жизнь. Он никогда не говорил о смерти с таким гневом и поношением, как о жизни: О, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас? (Мф. 17, 17). Поэтому гораздо счастливее те из людей, которые исполняют смертный долг в молодых годах, чем те, которые живут много лет. Они меньше претерпевают телесных бедствий и намного меньше творят душевного зла, и скорее переходят вслед за Христом к Отцу Небесному для безбедной и беспечальной жизни. Но и при малых летах во многом превосходят и столетних старцев, ибо пред Богом имеют значение не годы, прошедшие от рождения, а добрая жизнь. «Один год мудрого не сравняется с целой жизнью безумного, — говорит иудей Филон, хотя и не христианский писатель, но отнесенный святым Иеронимом к числу достойных. «Тех, — продолжает он, — которые много лет прожили без добродетелей, подобает называть взрослыми отроками, ибо они никогда не достигали разума, достойного седины». Да не смущается сердив ваше и да не устрашается, родители, лишающиеся своих детей в молодых годах! Если любите их, лучше радуйтесь, что они по изволению Божию восходят от этой горестной жизни к Отцу Небесному. Если любовь ваша родительская желает неразлучного пребывания с ними, то здесь оно неразлучным быть не может. Желайте его там, где возможно вместе пребывать вечно, а на земле - до тех пор, пока захочет Бог. Вы не лишаетесь, не погубляете умершего, но, напротив, передаете свое чадо из изгнания в Отечество, из плена и уз на свободу, с земли на небо, от смерти к жизни, чего да сподобит и его Всемилостивый Бог получить, и вас после этой долголетней жизни там достигнуть и навеки с ним и с Ангелами, и всеми святыми вселиться, прославляя Отца и Сына, и Святого Духа ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Оглавление 45. Пирамида, или столп во блаженной памяти преставившемуся к Богу превеликому Его милости господину отцу Иннокентию Гизелю, архимандриту великой Чудотворной Лавры Киевской, поставленный на вечную память о нем в годовщину погребению его, месяца февраля, в 24 день, 1685 года Вовеки память его в благословении (1 Мак. 3, 7). Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и Церковь исповедует хвалу его (Сир. 39, 12-13). Смерть и время издавна стремятся и людей, и память о них истребить на свете, слушатель преизрядный, что и доказывают своим действием. Ибо смерть обращает людей в не людей, а время — память о людях в непамять. Смерть вводит каждого во гроб, а долгое время предает каждого забвению. О, как много людей, начиная с Адама, смерть смешала с землей! А время! Сколь много человеческих дел, начиная с потопа, оно сравняло с землей! Смерть поглощает людей, а время пожирает и саму память о них, почему и названо мудрыми вещью поедающей. Но если острая смертная коса попадет на камень, а истребляющие зубы времени на мрамор, то ничего сделать не могут. Когда, говорю, они попадут на такого свято пожившего человека, смерть которого не смерть, а начало вечной жизни, и добрые дела которого записаны на вечную память и в небесных книгах, и в сердцах человеческих, то и коса смертная притупится, и зубы времени, поедающие все вещи, сокрушатся. Именно о таком человеке Сам Дух Святой говорит у Сираха: Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и Церковь исповедует хвалу его. О таковом человеке, усопшем в Боге, превеликом его милости господине отце Иннокентии Гизеле, архимандрите сей святой великой чудотворной Лавры Печерской Киевской, отце и пастыре нашем, мы творим ныне годовое поминовение. Память о нем не погибнет, а имя его будет жить в последующие века. Мудрость его известна и посторонним, а за свои добрые дела он имеет похвалу в устах всех. Здесь и ты, смерть, бессильна, ибо упование его бессмертия исполнено (Прем. 3, 4), и ты, время, не изгрызешь своими зубами забвения памяти о таком человеке, ибо в память вечную будет праведник (Пс. 121,6). Люди старых веков, усердно старавшиеся о том, чтобы память о них была вечной, с великим трудом и немалыми затратами воздвигали непобедимые города, крепкие столпы, великие башни, высокие пирамиды. Размножившееся после потопа потомство Ноево, собравшись, рассуждает о таком деле: Придите, построим себе город и столп до небес и прославим имя наше (Быт. 11, 4). Точно так же и Авессалом, желая вечной памяти у людей, поставил себе столп в долине царской, говоря: Нет у меня сына в память имени моего, и назвал столп именем своим (2 Цар. 18, 18). Симон Маккавей, желая оставить о себе, и о родственниках, и братьях своих вечную память, воздвиг гробницу отца своего и братии своих и вывел ее высоко, для благовидности, из камня тесаного сзади и спереди. И поставил на ней семь пирамид, одну против другой, отцу и матери, и четырем братьям, и сам сделал ограды, поставив вокруг высокие столпы, а на столпах знамение к памяти вечной (1 Мак. 13, 27—29). Для прочности они созидали память себе из камня, мрамора и алебастра. Но все это подвержено времени, ибо поистине смерть и долгое время как их самих, так и память о них, эти городах, столпах, пирамидах, так изгладили, что теперь не найдешь их места. Поминаемый ныне, высокий в Боге, превелебный его милость господин отец Иннокентий Гизель, архимандрит Печерский, отец и пастырь наш, оставил после себя вечную память. В чем же? Не в мраморах и алебастрах, не в подверженных забвению времени башнях, столпах и пирамидах, а в добрых, набожных, благоразумных и богоугодных своих делах, которые никогда не бывают забыты у Бога и долгопамятны у людей. В великой святости своей он оставил после себя бессмертную память, так что может сказать о себе такими словами Соломона: Через нее я достигну бессмертия и оставлю потомкам вечную память обо мне (Прем. 8, 13). Чтобы лучше видеть и дольше хранить сию память о нем, я замыслил, слушатель преизрядный, подражая древним родам, с помощью Божией и своими похвальными воспоминаниями создать над гробом его, хотя бы и неискусно, пирамиду или столп, не из бренных, а из духовных материй и возложить на нем знамения — знамения особенных добрых дел в жизни преставившегося. И таким образом, желая создать столп на память вечную, мне не нужно садиться и считать имение, которое было бы потребно для исполнения (ср. Лк. 14, 28), так как великие сокровища имения усопшего в Боге превеликого архимандрита еще не погрузились в забвение в памяти вашей. Ты же, Христос Спаситель, повелевший нам через апостола поминать наставников наших (см. Евр. 13, 7), поспеши Своей благодатью в этом деле, а милость ваша помогите мне внимательным слушанием. Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и церковь исповедует хвалу его. Начиная созидать пирамиду, или столп на вечную память об исшедшем к Богу превеликом его милости господине отце Иннокентии Гизеле, архимандрите сей святой великой чудотворной Печерской Лавры, отце и пастыре нашем, я ищу для себя, слушатель преизрядный, образец, по которому бы мог начать строить сие здание. Не понравился мне образ столпа потомков Ноевых, ибо известно, что и Сам Господь Бог не благоволил о нем: Сойдя, Господь увидел город и столп, которые строили сыны человеческие и сказал: «Сойдем же и смешаем язык их» (Быт. 11,5, 7). Не понравился мне и образец столпа Авессаломова, потому что он и сам не сподобился, как думал, быть положенным в нем, ибо был ввержен где-то, как труп, в глубокую пропасть и завален камнями. Не понравился мне и рисунок пирамид Маккавейских, ибо поистине они были подобны тем пирамидам, которые созидались над трупами властителей в Мемфисе, исполненном идолопоклонничества и чаровании городе египетском. В Церкви Божией гроб и память столь великого мужа надлежит украсить иным образом. Нахожу подходящий образец в столпах церкви Соломоновой, материей которых были медь и золото. Украшение их было из золота, сети, лилий и яблок, и такие же золотые украшения были возложены наподобие венцов по окружностям на капителях (см. 3 Цар. 7). По подобию тех столпов соорудим и мы пирамиду усопшему в Бозе высоко превелебнейшему архимандриту. Такой столп мы духовно воздвигнем ему, уподобляя его столпу, стоящему в церкви Соломоновой и изукрашенному золотой сетью, лилиями и яблоками. Ибо он поистине был единым столпом в Церкви Божией, как всегда говорили уста всех сынов российских, что Иннокентий Гизель, архимандрит Печерский, — столп и подпора в Церкви Божией. И как тогда, при своей жизни, он был столпом Церкви, так по смерти да будет тем столпом вспоминаемая пред нашими мысленными очами его добродетельная жизнь, — столпом, стоящим во святом святых, столпом не военным, как прежде в воинствующей Церкви, а таковым, какой приличествует Церкви торжествующей, то есть таким столпом, каким Господь обещает сделать каждого поборника Церкви: Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего (Откр. 3, 12). Столп церкви Соломоновой, как сказано выше, был сделан из двоякой материи: из меди и из золота, сделан из меди и позолочен. И медь, и золото являются символами терпения в скорбях и постоянства в добрых делах, а то, что медь имеет такое значение, указан Сам Господь при явлении Своем возлюбленному ученику Иоанну, когда показал ему ноги, подобные раскаленной меди: Ноги Его подобны халколивану (сорт меди), как раскаленные в печи (Откр. 1, 15). Под сими ногами Христовыми святой Амвросий разумеет тех верных, которые будут жить во время лютого антихристова гонения и, вкусив в сие время бесчисленные беды и скорби, как бы искушенные в печи огненной, окажутся сильными в терпении и твердыми в добродетельной жизни. А что образом того же является и золото, это ясно из слов Духа Святого: Как золото в горниле очистил их и нашел их достойными Себе (Прем. 3, 5). Кто тогда терпеливо сносит всякие беды и скорби и постоянно пребывает в добрых делах, тот является как бы единым столпом, сделанным из духовной меди и золота. Но истинно то, что усопший в Боге архимандрит претерпел немало скорбей и постоянно проводил жизнь свою добродетельно, почему и был столпом, сотворенным из духовной меди и золота. А что он претерпел немало скорбей, искусился как медь и золото в горниле, это может видеть каждый из знающих. Ибо что иное наши несчастные времена, как не лечь, разожженная бедами и скорбями? Ныне исполняются слова Христовы: Тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира (Мф. 24, 21). Услышите о войнах и о военных слухах — вот скорбь. Восстанет народ на народ, и царство на царство — вот беда. Тогда будут предавать вас на мучения и вы будете ненавидимы всеми — вот скорбь. Будут глады, моры и землетрясения по местам — вот беда (Мф. 24, 6-7, 9). Предзнаменует Богослов: Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист — вот скорбь. И теперь появилось много антихристов — вот беда (1 Ин. 2, 18). Со всех сторон мир пылает огнем бед и скорбей: Опасности от единоплеменников, опасности в городе, опасности между лжебратиями (2 Кор. 11, 26). Сколь много скорбей претерпел усопший в Бозе архимандрит в этой горящей печи, в наши, говорю, полные бед времена, это не нужно много и объяснять. Достаточно сказать, что, пребывая около тридцати лет в начальствовании в этой святой обители, он проводил в бедах уставных, в размышлениях, в скорбях, в хлопотах немалый свой век. Когда войны отовсюду тревожили постоянным страхом: Извне нападения врагов, внутри страхи (2 Кор. 7, 5), не должен ли бы и он жаловаться вместе с Давидом: Истощилась в болезни жизнь моя и годы мои прошли в воздыханиях (Пс. 30, 11)? Ибо разве не болезнь — видеть истощенную войнами христианскую Украину? Разве не воздыхание — слышать о проливающейся крови людей православных? Разве не болезнь не один раз видеть стесненную неприятелями святую обитель? Разве не воздыхание — слышать близ себя сверкающий меч басурманский? Разве не болезнь — видеть волков мысленных, нападающих на его духовное стадо? Разве не воздыхание — стараться о том, чтобы каждого из братии представить Христу непорочным, как бы обязанные дать о нем отчет (Евр. 13, 17)? При всех тех болезнях и воздыханиях он был как бы медью, раскаленной в печи, прохлаждаясь одним только Богом и говоря: Ты мое прибежище от скорби, объявшей меня! Радость моя! Избавь меня от окруживших меня! (Пс. 31,7). Показал также твердость, как один из тех, которых знаменуют Христовы медные ноги. Богослов, как вы слышали, видел Христа с медными ногами. Навуходоносор, напротив, видел золотого идола с глиняными ногами: голени железные, а некая другая часть глиняная, то есть сами ступни, на которых стоял тот болван, были глиняными. Почему они были глиняными, это надлежит узнать. Если ноги Христовы, по объяснению св. Амвросия, были подобны меди для того, чтобы изобразить через это твердость набожных людей, то ноги идола были глиняными для того, чтобы через это была познана нетвердость людей ненабожных. Ибо, как известно, глиняные ноги только до тех пор стояли, до тех пор держали на себе своего болвана, пока не оторвался камень, а как только упал камень, они не только сами сокрушились, но и всего идола обратили в прах. Подобно тому и нетвердые люди только до тех пор кажутся пребывающими в набожности, пока не падет на них, как бы камень, какое-либо приключение. Другие же терпеливы до тех пор, пока не случится какой-нибудь повод к нетерпеливости: дотоле трезвы, чисты и добры, пока нет случая к пьянству, греху и злобе; дотоле набожны, пока нет причины к безбожию. Когда же падет на них, подобно падению камня на глиняные ноги, какое-либо искушение, то оно сокрушает их твердость, и они повергают свою несправедливую добродетель как золотого, но бездушного идола, на землю и обращают в прах. Не таковы ноги Христовы, уподобленные меди. Не таковы, говорю, те люди, которые тверды в добрых учениях. Хотя бы они шли и среди множества камней преткновения и соблазна, они не преткнут о камень ногу свою (Пс. 90, 12), не упадут и не разобьются. Таков был и усопший в Боге архимандрит. Не как глина, но как медь стоял он твердо, как бы водруженный и неподвижный, так что ни ветры напастей, налетавшие на него и на всю обитель из мира, не поколебали его, ни реки испытаний не потопили его, ни внешние и внутренние скорби и беды не сокрушили его как какую-либо глину, ни сети вражий не вредили ему настолько, чтобы он пал в какую-либо глубокую и известную яму по пути к спасению. Он всегда был столпом, и столпом, утвержденным в Боге, говоря словами Писания: Утвердилось сердце мое в Господе, Господь — утверждение мое и прибежище мое (Пс. 17, 3). Из таких духовных материй, из терпения и твердости, созидался усопший в Боге высокопревелебный архимандрит, созидался не только как столп Соломонов, стоящий в церкви, но и как столп Даниилов, хитроумно созданный в Екбатане Мидийской.