Святитель Астерий Амасийский / Слово обличительное против празднования Календ

Два праздника совпали вместе во вчерашний и нынешний день, – (праздники) не согласные и сродные, а напротив во всем друг другу враждебные и противоположные. Один – праздник внешней безпорядочной толпы, собирающий большия деньги для мамоны и влекущий за собой другаго рода мелочную торговлю – праздную и непристойную. Другой – праздник святой и истинной религии, научающий единению с Богом и добродетели чистой жизни. Поелику же многие, предпочитая суетную роскошь и занятие, отстали от церковнаго собрания; то вот мы постараемся словом отогнать от душ эту глупую и вредную забаву, как некое сумасшествие, влекущее за собою смерть среди смеха и шуток. Благовременно было бы мне взять за образец в пользовании речью Соломона. Ведь и он, советуя юношам непоколебимо блюсти себя от сетей невоздержания, – с целию придать своему наставлению более силы и внушительности, – олицетворяет невоздержание в образе зазорной женщины: предавая позору каждый из его пороков, он таким путем выставляет его перед увлекающимися достойным отвращения2. Так и я, показавши в речи суетность человеческаго праздника, попытаюсь отклонить любителей его от ложнаго увлечения. Итак, относительно (каждаго) всенароднаго праздника (наблюдается) такой обычай и закон, чтобы во-первых была ясная цель торжества, и затем – чтобы была общая радость у всех, а не так, чтобы часть веселилась, другая же пребывала в печали и горести. Ибо это свойственно не празднику, а скорее – войне, где по необходимости победители величаются победой, а побежденные оплакивают поражение. Относительно же этих дней (праздника Календ) не ясно и первое, для чего т. е. совершается празднество: ибо басен, взаимно опровергающих одна другую, разсказывается много, а вернаго ничего. А затем, не много вижу я и радующихся, печальных же много, хотя эти последние и прикрывают свою печаль благовидною личиной, так что все я вижу исполненным шума и смятения, и толпа безразсудно волнуется. Воспоминание и радость по случаю новаго года. Какая же радость, человек? Прежде всего, если поразмыслить о внешнем виде этого сходбища, то каков он? как подозрителен и чужд дружества! Слабым и нежным голосом выходит из уст приветствие, затем следует лобзание, подход к получению: целуются уста, а любятся деньги, на вид – благорасположение, на деле же корысть. А где дружба чистая и искренняя, там и благожелания безкорыстны и безмездны. Итак, много золота разносится и раздается всюду: но настоящаго и приличнаго повода к получению и не существует, и не высказывается. Это – не брачное торжество, когда вызывают на щедрость тщеславнаго жениха. Милостынею я не могу называть расточительность; ибо ни один бедняк (ею) не освобождается от своей несчастной доли. Сделкою никто не назовет то, что происходит (на празднике Календ); ибо большинство (тут) ничем друг с другом не обменивается. Подарком назвать уже совсем не справедливо; потому что тут с даянием связана принудительность. Чем же в таком случае мы назовем и праздник, и затраты, производимыя на нем? Я не нахожу. Скажите же вы, ревнующие о нем; дайте отчет, подобно тому как мы даем – относительно истинных и по-божески совершаемых торжеств. Рождество мы празднуем, так как в это время Бог показал нам Богоявление во плоти. Праздник светов 3 совершаем, потому что по отпущении грехов мы как бы из некоей мрачной темницы прежней жизни возводимся к (жизни) светлой и невинной. Красуемся же опять и радостно торжествуем мы в день Воскресения, ибо оно являет нам нетление и преобразование в лучшее. Так празднуем мы эти праздники, так и все следующие. И всякому вообще человеческому делу предшествует известное основание; а у чего нет причины и цели, то – пустяки и болтовня. О неленость! все бродят, разинув рты, в надежде (получить) что-нибудь друг от друга. Давшие печалятся, получившие не удерживают (полученнаго), ибо получка переходит от одного к другому: принявший от своего подвластнаго передает ее высшему себя. Неустойчиво золото этого дня, как игральный мяч, быстро перебрасываемый от меня к другому. Это новый какой-то способ приношения даров и общественной благотворительности, связанный с принудительным взносом. Ибо высший и знатный ожидает (подарка), а низший выпрашивает: и все как бы по ступеням движутся к лону более имущих. И что бывает при слиянии вод, то можно наблюдать и ныне. Ибо и там маленький ручеек, источая струи, соединяется с следующим за ним и большим, который в свою очередь скрывается в еще более обильном, несколько же небольших потоков, соединившись вместе, становятся притоком соседней реки, эта – другой большей, та – следующей – до тех пор, пока наконец последняя не вместит свою воду в глубине и широте морской. Праздник этот, ложно так называемый, полон тяготы; так как и выход на улицу затруднителен и пребывание дома не спокойно. Ибо простолюдины – нищие и скоморохи со сцены, разделившись партиями по разрядам, безпокоят каждый дом. И подлинно уж поздравляют и шумят, оставаясь у ворот с большею настойчивостью, чем собиратели податей, пока наконец осаждаемый в доме, выведенный из терпения, не выбросит серебро, которое он имеет, но которым не распоряжается. Поочередно подходя к дверям, они сменяют друг друга, и до поздняго вечера нет ослабы этому злу: артель следует за артелью, крик – за криком, казнь – за казнью. Праздник этот прелестнейший бывает у людей причиною долгов и процентов по ним, – поводом к обеднению и началом несчастий. А если кто-нибудь, вследствие недоверия к его состоятельности, не найдет заимодавца, то терзается, как царских податей не уплативший, – плачет, как лишенный имущества, – вопит, как попавшийся разбойникам, прячется, бичует себя. Если же хоть что-нибудь есть в доме для пропитания жены и несчастных детей, выбрасывает и это, и сидит голодный со всею семьей в веселый праздник. Новый закон дурнаго обычая – праздновать печаль и называть торжеством бедность людскую. Этот день и малых детей, скромных и простодушных, научает быть сребролюбцами, побуждает их переходить из дома в дом и приносить новые дары – плоды, оплаченные серебром. За дар же дается двойное вознаграждение, и отсюда в нежных сердцах юношей начинает запечатлеваться нечто мелочное и низкое. А в какое настроение приводит этот день богобоязненных и самых лучших поселян! Они принуждены бежать из города и не подходить к нему, – и они избегают его более, чем зайцы – сетей. Ведь если они окажутся в городе, их подвергают бичеваниям, дерзко оскорбляют, разрушают то, что имеется у них в руках; – в мирное время делают на них вражеския нападения, осмеивают, издеваются словами и делами. Подвергаются всякой наглости они, – эти самые лучшие пророки наши, безхитростныя живыя существа, простые образы Божии, при свободе – верные рабы нашей жизни. Так вот (как ведут себя) сановники, вот как бедняки, вот как дети, вот как простолюдины: именно – одни мучатся, другие ропщут, иные учатся тому, чего лучше бы не знать. Посмотрим еще, какую выгоду извлекают из этого праздника и вооруженные воины. В деньгах несут они убыток, и в плату за один стакан отдают военное жалованье. В дисциплине и нравах терпят вред; ибо научаются неприличию, занятиям актерским, распущенности нравственной и слабости, забаве, противной законам и власти, которую они поставлены охранять. Над верховной властью они насмехаются и издеваются, взбираясь на военную колесницу, как на сцену, набирая деланых копьеносцев и проделывая всенародно то, что свойственно шутам и комедиантам. Но это еще более почтенныя принадлежности торжественнаго шествия. А о прочих принадлежностях кто решился бы и упомянуть? Не подражает ли женщинам, сняв даже свои доспехи, этот удалец, этот льву подобный по отваге, в вооружении возбуждающий удивление у своих, страх у противников, и не спускает ли он хитон до пят, обвивает около груди пояс, надевает женскую обувь, возлагает на голову пук волос, как это в обычае у женщин; несет прялку с запасом шерсти, тянет нитку десницею, некогда носившею трофей, и переменяя твердое душевное настроение, не говорит ли он тонким и женоподобным голосом? Таковы блага этого торжества; таковы выгоды сегодняшняго всенароднаго праздника! И восшедшие на вершину человеческих почестей, многославные сановники, попусту тратят богатство, расточая груды денег – безплодно для праведности, с прибылью для греха: безразсудство их тем виднее, чем выше их общественное положение. Ибо занимая много человеческих (служебных) мест и владея величайшими государственными должностями, они безпощадно берут от каждой как можно больше: одни – присвояя себе содержание бедных солдат, другие – часто продавая справедливость и истину, а иные – черпая несметное богатство государственной казны, и вообще отовсюду тщательно собирая и не пренебрегая никакой корыстью ни безчестной, ни неправедной. Прогневляя Бога, они занимают первыя места теперь, а спустя немного станут раздавать золото кучерам, злосчастным свирельщикам, актерам, плясунам, андрогинам и блудным женщинам, публично предлагающим продажное тело; а затем – нечистым и отчаянным борцам со зверями и даже самим зверям (ибо известно, как и зверей питает золото, на которое покупается для одних из них мясо, для других – хлеб). А все это происходит из одного стремления, чтобы имена их были написаны на первом месте в договорных записях. О безумие! о слепота! Бог обещает написать имена питателей бедных в книгах живых, безсмертных и не гибнущих, которых ни моль не истребляет, ни время не изглаждает 4. Но этих записей ты не любишь, нисколько не думаешь о блаженном обетовании и не стремишься быть записанным в памяти Божией (ибо это – книга живая). А важным почитаешь быть записанным у нотариусов, быть предметом болтовни среди работорговцев и получать рукоплескания от народных льстецов, – ты, дурной судья пригодности вещей и неразумный ценитель пользы. Давай убогому нищему, а не распутному музыканту; дари вместо блудницы – вдове, вместо публичной – скромно живущей в уединении. Разузнай, где дева святая, поющая Богу, и возненавидь безстыдную певицу, которая не видом, так пением уловляет в сети безстыдников. Помоги сироте, уплати долг неимущаго, и узришь славу нескончаемую. Ты опустошаешь много кошельков на гнусную забаву и безпорядочный смех, не соображая, сколько расточаешь ты нищенских слез, ценою которых собрано это богатство. Сколько было ввергнуто в узы, сколько подвергалось бичеванию, сколько близки были к задушению и петле (для того только), чтобы сегодня пляшущие получили. И какой конец? Пустота. После всего – небольшой могильный холмик, одежда в несколько оволов, прикрывающая жалкий труп; а спустя не много – забвение, необходимое зло времени, покрывающее все, о чем ты так старался. За сим – суд Божий и неизбежное наказание дурнаго изволения. Где великие сановники? Перечисли тех, которые были вчера и третьяго дня. Не подвергся ли один из них, подобно злодеям, отсечению головы, попавши в массовое движение вооруженной толпы, хотя по смерти он был почтен большею торжественностью, чем когда носимый на носилках гордился своим достоинством?5 Другой в звании полководца, удостоившийся той же самой чести, жалко погиб на границах Египта и Ливии, избегая наказания по суду и потом умерши в песках, так как вся страна, чрез которую он бежал, была безводна и необитаема. А что сказать о том отставном полководце и сановнике, подобным же образом проживающем и теперь в стране Колхидской, и спасающемся только благодаря человеколюбию тамошних варваров? Этого бывшаго областеначальника, считавшагося непобедимым и подобным льву по решимости, какая превратность жизни постигла! Сначала он видел, как сын его был обезглавлен, потом и сам получил смертный приговор, и когда уже была веревка поднесена к устам его, царское человеколюбие воспретило палачу совершить действие. Но поживши немного в скорбях и несчастиях, старик, одряхлевший под ощущением бед, в безчестии отошел из жизни, нашедши такой конец своего высокаго сана. А тот, – человек сомнительнаго пола6, – который в прошлом году мнил себя больше гигантов? Избегая палок своих господ, он возжелал жезлов консульских; завладел таким количеством земли, что и сказать трудно, а погребен на таком клочке, какой уделил ему кто-то из жалости. Итак все это, раз оно таково, не есть ли, по мудрому Екклезиасту, суета сует?7 – и сановныя достоинства не суть ли призраки несбыточных сновидений, на короткое время повеселившие, а затем изчезнувшие, разцветшие и увядшие? А мы, здесь полагая конец своему слову, воздадим славу Спасителю. * * * 1Т. е. – против празднования «Новаго Года». 2Прит. 5, 6–7. 3Праздник Крещения Господня. 4Матф. 6, 20. 5Проповедник, вероятно, разумеет здесь Руфина, который был обезглавлен Аркадием (395 г.), при чем голова казненнаго была торжественно поднята на копьях. (См. у Migne, t. 40. col. 223–224, примеч.). 6Буквально: спорный между женщинами и мужчинами, – (разумеется, несомненно, евнух Евтропий). 7Еккл. 1, 2.