С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (72)

ПРИЛОЖЕНИЕ Оправдательные документы к главе тридцать первой: Союз Германии и Австро-Венгрии против России 1 Письмо императора Александра II к императору Вильгельму I из Царского Села, 3-го (15-го) августа 1879 г.1 Cher oncle et ami, Il me tient a coeur fr vous remercier encore par ecrit pour votre bonne lettre du 27 Juillet, ainsi qu'Augusta, pour l'envoi, de votre part a tous les deux, de la charmant medaille, en souvenir de votre noce d'or, a laquelle helas! les circonstances ne m'ont pas permis, d'assister, comme je m'en faisais une fet. J'ai ete heureux d'apprendre que vous ayez bien supporte toutes les fatigues des ceremonies et j'espere que la cure de Gastein vous aura donne de nouvelles forces pour affronter celles des revues militaires que vous avez en perspective. La mort de mon aide-de-camp general de Reurern qui avait eu l'honneur d'etre attache ces dernieres annees a votre personne et pour lequel vous avez eu tant de bonte, vous aura surement fait de la peine comme a moi. Je tacherai fr lui trouver un remplacant qui puisse vous convenir et ne manquerai pas de vous demander prealablement votre consentement des que j'aurai fait un choix. Encourage par l'amitie que vous n'avez cesse de me emoigner, permettez-moi de vous parler en tout franchise d'un sujet delicat et qui ne cesse de me preoccuper. Il s'agit de l'attitude des differents agents diplomatiques allemands en Turque qui depuis quelque temps se manifeste malheureusement d'une maniere hostile envers la Russie, ce qui est en contradiction complete avec les traditions des rapports d'amitre qui, depuis plus d'un siecle, avaient guide la polique de nos deux gouverments et qui etaient tout-a-fait d'accord avec leurs interets communs. Cette conviction n'a pas varie en moi et je la conserve, en me flattant qu'elle est aussi la votre. Or, comment expliquer cette attitude des agents allemands qui nous devient fr plus hostile en Orient ou, d'apres le dire du Prince Bismarck lui-meme, l'Allemagne n'a pas d'interets a elle a sauvegarder, tandis que nous en avons de fort serieux? Nous venons de terminer une guerre glorieuse qui n'avait pas de conquetes en vue, mais uniquement l'amelioration du sort des chretiens en Turquie. Nous venons de le prouver en evacuent les provinces que nous avions occupees apres la guerre, mais nous tenons a ce que les resultats oblenus au prix de notre sang et de ce gui avait ete convenu au congres de Berlin, mais il faut que cela se fasse consciencieusement. Or, les Turcs, soutenus par leurs amis, les Anglais et les Autrichiens, qui en attendant occupent de pied-ferme deux provinces turques, envahies par eux em temps de paix, pour ne jamais les rendre a lew souverain legitime, ne cessent de soulever des difficultes de details qui sont de la plus grande importance tant pour les Bulgares que pour les braves Montenegrins. Les Roumains en font autant vis-a-vis de la Bulgarie. Le majorite des commissaires europeens doit les deceder. Ceux de France et d'Italie se joignent, presque dans toutes les questions, aux notres, tandis que ceux de l'allemagne semblent avoir recu le mot d'ordre de soutenir toujours l'opinion de Autrichiens qui nous est systematiquement hostile, et cela dans des questions qui n'interessent l'Allemagne en rien, mais qui sont tres importantes pour nous. Pardonnez moi, mon cher oncle, la franchise de mon langage base sur des faits, mais je crois de mon devoir de porter votre attention sur les tristes consequences que cela pourrait amener dans nos rapports de bon voisinage en aigrissant nos deux nations l'une centre l'autre, comme la pressse des deux pays commence a le faire. J'y vois le travail de nos ennemis communs, des memes qui ne pouvaint digerer l'alliance des trois Empereurs. Vous vous souviendrez que nous en avons parle plus d'une fois avec vous et combien j'etais de me persuader que nos convictions la-dessus etaient les memes. Je comprends parfaitement que vous tenez a conserver vos bons rapports avec l'Autriche, mais je ne comprends pas l'interet de l'Allemagne a sacrifier celui de la Russie. Est-de digne d'un veritable homme d'Etat de faire entrer dans la balance une brouille personnelle quand il s'agit de l'interet de deux grands Etats faits pour vivre en bonne intelligence et dont l'un a rendu a l'autre, en 1870, un service que, d'apres vos propre expressions, vous disiez n'oublier jamais? Je ne me serais pas permis de vous les reppeler, mais les circonstances deviennet trop graves pour que je puisse vous cacher les craintes qui me preoccupent et dont les conserquences pourraient devenir desastreuses pour nos deux pays. Que Dieu nous en preserve et vous inspire! La sante de ma femme nous a donne de serieuses inquietudes tout ce dernier temps. Dieu donne que l'air natal puisselui faire du bien. Ne m'en voulez pas, mon cher oncle, pour le contenu de cette lettre et croyez aux sentiments d'invariable attachement et d'affection sincere de votre tout devoue neveu et ami, Alexandre. 2 Письмо императора Вильгельма I статс-секретарю Бюлову, из Бабельсберга, 17-го (29-го) августа 1879 г.2 К удивлению моему узнаю, что Андраши вчера уже отправился в Гастейн, прежде своего увольнения и назначения Гаймерле. Поэтому извольте протелеграфировать следующее князю Бисмарку в Гастейн: Князю Бисмарку Гастейн. Со всем согласен и Мантейфеля отправил. Только поездка в Вену теперь еще невозможна, даже если Варшава пройдет благоприятно. Подпишите: Вильгельм. Даже если это внушение придет слишком поздно, чтобы предупредить сообщение Андраши предположенной поездки, оно все же неизбежно нужно. Вильгельм. 3 Статья «Северо-Германской Всеобщей Газеты», 18-го (30-го) августа 1879 г. Известие, будто посылка Мантейфеля состоялась по соглашению с князем Бисмарком и будто ей предшествовал живой обмен депеш, покоится на простом, вымысле. Мантейфель отправлен в Варшаву во главе депутации прусских офицеров только вследствие выраженного императором Александром желания видеть на происходящих в Варшаве, в присутствии его величества, маневрах прусских офицеров и, как мы узнали кроме того, привез императору Александру ответ на письмо, полученное перед тем нашим августейшим государем от его племянника. 4 Телеграмма князя Бисмарка статс-секретарю Бюлову, из Гастейна, 18-го (30-го) августа 1879 г., 8 ч. 5 м. у.3 Телеграмму получил. Прошу доложить его величеству, что я обещал графу Андраши отдать ему визит на возвратном пути в Вене. Должен ли я теперь написать ему, что это мне воспрещено его величеством? Я не могу принять на свою ответственность политические последствия подобного заявления в Вене при настоящем положении дел. Поэтому нахожу нужным через 14 дней предпринять обратный путь через Вену. Бисмарк. 5 Телеграмма статс-секретаря Бюлова князю Бисмарку из Берлина, 18-го (30-го) августа 1879 г.4 Имел доклад сегодня вечером. Его величество поручил мне передать вашей светлости, что вследствие полученных разъяснений он охотно согласен на ответный визит в Вене, примерно через 14 дней. Телеграмма скрестилась с высочайшим собственноручным письмом, заключающим в себе причины прежних сомнений. О возвещении приезда царя на 3-е число была одна только сообщенная вашей светлости телеграмма. Император сказал, что не мог отклонить ввиду близости и того, что он недавно принял императора Франца-Иосифа. Бюлов. 6 Письмо графа Андраши князю Бисмарку из Шенбрунна, 20-го августа (1-го сентября) 1879 г.5 Высокочтимейший князь, Я еще из Гастейна передал «in nuce» по телеграфу моему всемилостивейшему государю, который поехал прямо из Праги в Брук, направление и предварительный результат нашего совещания. Я в особенности поставил на вид, что ввиду вооружений и угрожающих речей, попеременно обращаемых к нам и к Германии, речь идет о таком оборонительном соглашении, вроде взаимного страхования между обоими нашими государями, при котором каждое нападение на одно из обоих государств было бы отражено сообща всеми их силами, а также, что casus foederis наступит и в том случае, если на одно из двух государств нападет третья держава, с которою будет совместно действовать Россия. Я также дал понять, что горячо стою за такое соглашение, хотя и никак не предрешил решения его величества. В ответ на это я получил по прибытии сюда телеграмму из Праги, которою император объявил мне, что, по глубокому убеждению, он вполне соглашается с направлением и предварительными результатами нашего свидания и приглашает меня приехать к нему в лагерь в Бруке. Вчера я был в Бруке, где имел случай сделать подробный доклад. Я нашел императора до такой степени проникнутым пользою, даже необходимостью подобной сделки, что всякая дальнейшая мотивировка ее оказалась излишнею. Его величество не только не усматривает в ней ни малейшего отступления от намерения поддержать мир между тремя империями, но признает ее за единственное в настоящее время средство отвратить дамоклов меч, который постоянно висит над нашими отношениями, и практически обеспечит мир не только ко благу двух государств, но и к пользе третьего. Что мой император всегда рад и, в особенности, будет рад теперь видеть вас здесь — это разумеется само собою. Тем временем, мне разрешено, как только вы заручитесь принципиальным согласием его величества императора Вильгельма, принять от вас текст и попытаться самому составить таковой. Я останусь в должности до окончания этого дела. Мой преемник вступит в должность лишь по состоявшемся соглашении. Он, впрочем, посвящен в него мною и вполне с ним согласен. [Сказанное доселе касается его величества. То, что следует, — мое личное мнение, совершенно доверительное. Я не перестал мысленно обсуждать дело со всех сторон, и убеждение мое окрепло. Если, тотчас же после войны, за которую никто теперь в России не хочет принять на себя ответственности и которая обессилила империю столько же в финансовом, сколько в военном отношении, и в такое время, когда нигилистическое движение временно уничтожено, и ничто не вынуждает правительство искать внешней диверсии, Германии могут угрожать Франциею, а нам — усилением армии, и это в связи с такими вопросами, как Метковичи или Почты в Восточной Румелии, то чего же нам ожидать, когда заживут раны, нанесенные войною, когда снова дадут себя чувствовать внутренние затруднения и когда внешняя диверсия покажется единственным средством спасения? Я должен признаться, что не успокоюсь до тех пор, пока не увижу потушенным факел, которым император Александр наполовину бессознательно размахивает над пороховою бочкою Европы, и пока я знаю, что европейский мир покоится в руках Милютина, Жомини, а теперь несомненно и Игнатьева. Я нахожу, что в настоящее время у каждого государства — хотя у нашего и меньше, чем у всякого другого — довольно заботы, чтобы охранять власть свою против разрушающих элементов внутри себя. Но как и кто в состоянии это сделать, если государство постоянно вынуждено посвящать половину своих сил и своего внимания опасностям не внутреннего, а внешнего свойства, и которые грозят не снизу, а сверху?] Я не сомневаюсь в личных намерениях императора Александра. Я убежден, что он не хочет войны. Но, как министр соседнего государства, я не могу забыть, что он также не хотел и войны, только что оконченной, и что от начала до конца он тщетно пытался совладать с движением, которое зародилось в ближайшей к нему среде. Что этим опасностям надо так или иначе противодействовать — почитаю я за европейскую необходимость и, как ни трудно мне отложить теперь осуществление всем уже известного удаления моего от власти, — но, как слуга моего императора и родины, я испытал бы возвышенное чувство подписать с вами, высокочтимый князь, такое ручательство за будущность обоих государств. В свое время Австрия совершила ошибку, отклонив предложения Германии, которые обеспечили бы обоюдные их интересы. Мне приятно засвидетельствовать, что у нас не повторят этой ошибки. С выражением искренней дружбы и истинного высокопочитания, преданный вам, Андраши. 7 Письмо князя Бисмарка графу Андраши из Гастейна, 22-го августа (3-го сентября) 1879 г.6 Досточтимый граф, С величайшею радостью и удовольствием получил я вчера вечером ваше письмо от 1-го числа и спешу воспользоваться возвращением г. подателя для предварительного ответа. Прежде всего прошу вас повергнуть к стопам его величества императора мою почтительнейшую благодарность за милостивый отзыв его величества о моем намерении приехать в Вену. Радуюсь, видя из вашего письма, что у вашего плана одна нога в стремени, и не сомневаюсь, что нашей совместной работе удастся окончательно утвердить его в седле. К сожалению, от географической и политической природы вещей зависит, что моя часть задачи не может быть так же скоро разрешена, как ваша. Словесный доклад не только имеет преимущество в скорости, но и в ограничении ответа вопросами, которые действительно предлагаются высочайшим лицом. В письменном же изложении я должен возражать заранее на все недоразумения, представляющиеся мне возможными. Я вынужден был продиктовать моему сыну, — который с вашего дружеского позволения пишет и эти строки, — полных 60 страниц в лист и содержание их обильно дополнить телеграфическими добровольными или затребованными дополнениями. Тем не менее и несмотря на все мои старания, мне не удалось устранить вполне недоразумения, будто в нашем мирном плане скрывается какая-нибудь затаенная мысль агрессивного направления. Такая мысль естественно антипатична более чем 82-летнему государю, но я смею надеяться, что мне удастся вполне устранить ее, хотя это и будет мне стоить довольно пространной переписки к упомянутым 60 страницам. Меньше простора для моей деятельности дает мне лежащее в нраве моего государя отвращение против скорого решения в новых положениях. Для его величества новейшее поведение императора Александра впервые, как молния, осветило положение, которое я за последние годы вынужден был признавать и очень часто [Его величеству будет крайне трудно признать необходимость сделать выбор между двумя соседними империями, и потому он как можно долее закроет свой рассудок для убеждения, что время для такого выбора настало. В нашем королевском доме привычка — великая сила, и чувство упорства растет с годами и противится признанию несомненных перемен во внешнем мире]. К тому же император Александр, — не знаю, по чьему-либо внушению или по собственному побуждению, — скорым переходом к солнечному свету снова старается отодвинуть Юпитера-громовержца на задний план. В этом смысле последовало в течение 8 дней, после угрожающих выражений, любезное приглашение прислать прусских офицеров в Варшаву. Мой император ответил на него отправлением фельдмаршала Мантейфеля со свитою, не дав мне знать наперед об этой чисто военной мере. Барон Мантейфель нашел в Варшаве очень многозначущий, личный и политический предупредительный прием [в искренность и прочность которого я, однако, после всего, что случилось, не могу иметь веры]. Я доселе еще не знаю, с его или с русской стороны предложено назначенное на сегодня свидание в Александрово? Наши возражения против свидания на русской территории были устранены указанием на невозможность принять за пределами России с должною скоростью меры для обеспечения личной безопасности императора Александра. Это свидание — насколько мне известно — состоится сегодня; нашего императора сопровождают при этом только его флигель-адъютанты, и, по мнению министра Бюлова, он главным образом одушевлен намерением получить от императора Александра объяснения принятого им угрожающего положения. Я не могу получить до того ответ на мой доклад, лишь 2-го числа доведенный до сведения императора и на который только Бюлов ответил мне по телеграфу. Из телеграммы Бюлова можно, однако, заключить о согласии императора, явствующем уже из того, что мне предоставлено возобновить с вами, досточтимейший друг, в Вене доложенные ему мои переговоры, но «ничего не кончать без его утверждения». Последнее разумеется само собою, и вы не проявите по этому поводу беспокойства, если мой государь потребует для своих решений то время, что влекут за собою его годы, привычки и новость открывающихся пред ним горизонтов. К этому следует прибавить, как условие, благоприятное нашему плану, что его королевское высочество наследный принц привлечен отцом своим к делу и таким образом произойдет обмен мыслей между обеими высокими особами. [Зная моего государя из опыта многих лет, я едва мог надеяться, чтобы спустя 24 часа по ознакомлении в первый раз со столь сложным и новым изображением положения, он без большого шума согласился на предложение наших совещаний, а так как я тем временем не останусь бездеятельным, то надеюсь, прежде чем оставлю Гастейн, получить более широкие полномочия]. Как в вас, так и во мне, с каждым днем продолжительных размышлений крепнет убеждение о спасительности и необходимости предпринятого нами дела, и я надеюсь, что Бог сподобит нас обеспечить нашим великим государственным организмам желаемое ими ручательство внешнего и внутреннего мира. Я счел своим долгом поставить вас в известность о стадии, до которой я достиг в моей работе, и буду продолжать ее, как только дойдут до меня обещанные мне подробнейшие выражения мнений моего государя. Если его величество успеет изложить их на бумагу в Книгсберге 4-го, то я могу получить их 7-го или самое позднее — 8-го числа Мне очень хотелось, после вашего отъезда, самому поехать в Берлин, чтобы выступить на словах ходатаем за наше дело, но состояние моего здоровья было слишком плохо для такого напряжения сил и, кроме того, я знаю по опыту, что если не скорее, зато вернее прихожу к важным и трудным соглашениям с моим августейшим государем письменным, чем словесным путем и что при Последнем иногда проявляются такие затруднения, которые не составляют необходимой принадлежности дела. Я надеюсь окончить здешнее мое лечение к 15-му или 16-му, чтобы снова выдержать испытания будущей зимы. В надежде на наше скорое свидание, остаюсь с дружеским высокопочитанием от всего сердца вам преданный, Бисмарк. 8 Отчет императора Вильгельма I о происходившем 22-го и 23-го августа (3-го и 4-го сентября) 1879 г. в Александрово свидании его с императором Александром II, 24-го-28-го августа (5-го — 9-го сентября) 1879 г.7 Император Александр начал разговор с объяснения его письма ко мне. Никто ничего не знал о нем. 1) Он никому не показал его до отправления, а по отправлении он сообщил его только на словах, не называя лиц. Поэтому если я нашел что-либо оскорбительное в этом письме, как он заметил это из моего ответа, то осуждать надо его одного, и он признал, что я мог не понять его. 2) Он очень сожалеет об этом и, коль скоро письмо имело столь серьезное последствие, лично оскорбив меня, он желает, чтобы оно считалось как если бы никогда не было написано. Ничто не было дальше от его намерений, как мысль об угрозе. Он только хотел обратить мое внимание на факт, совершенно истинный, что если печать обеих стран будет бранить одна другую, то это должно повести с течением времени к чувству враждебности между обоими государствами, а его единственная цель — предотвратить это. 3) Он полагает, что сохранение мира Европы возможно в будущем также, как оно было в прошлом, до тех лишь пор, пока существуют добрые отношения между Пруссиею и Россиею, при каких бы ни было обстоятельствах. 4) Голоса, поданные большею частью против России моими комиссарами в производстве европейских комиссий на Востоке, обнаружили враждебное отношение Германии к России, вызвавшее в последней большое раздражение и возбудившее негодующие комментарии в печати. 5) В этих комиссиях Россия преследует ту же цель, которую исключительно имела в виду в продолжение войны, а именно: улучшить и сделать более обеспеченною судьбу христианского населения, но отнюдь не делать завоеваний. Если теперь тому оказывается сопротивление при разграничении и все большее и большее число христиан, в противность его желанию, возвращается под турецкое владычество, то это значит, что комиссары получили инструкции в этом смысле. 6) Германские голоса уже произвели дурное действие и в Турции, потому что несогласие, которое они обличали между Германиею и Россиею, делало турок более упрямыми и затягивало дело до бесконечности. 7) Князь Бисмарк, которого он знал доселе только как друга русско-прусских отношений, по видимому, не может забыть глупого циркуляра князя Горчакова 1875 года. Он настойчиво советовал князю Горчакову не посылать этого циркуляра и выставлял ему дурные последствия (его тщеславия), потому что если и нужно было что-нибудь смягчить, то нельзя было достигнуть этого таким способом. Ему кажется, что злоба и злопамятность Бисмарка против Горчакова перенесены на Россию, и на это он ссылался в письме своем ко мне, говоря, что он не может согласовать такое поведение с нравом столь замечательного государственного мужа. Это выражение в его письме ко мне не относилось к инструкциям, данным комиссарам касательно восточных дел. 8) Кроме того, князь Горчаков — человек, переживший свою полезность и которым он теперь почти никогда не советуется. В ответ на № 1 я сказал, что не могу отрицать, что меня болезненно поразило его письмо, в особенности потому, что мне представилось, что его замечания относились только к упомянутому выше голосованию, которое казалось мне предметом столь неважным, что я никак не мог понять его раздражения по этому поводу. Только после того, как он заявил, что выражение его относилось к предмету, затронутому под № 6, я теперь понял его в первый раз. Могу его уверить, что князь Бисмарк все еще взирает на отношения Пруссии, Германии и России, как всегда смотрел на них, но что он замечает возрастающее в России чувство, благодаря главным образом печати, которого он не может понять, ввиду существующих там законов, в особенности потому, что полуофициальные органы содействуют этому вредному возбуждению. Я прибавил, что готов допустить, что и наша печать виновна в таких же излишествах, но ведь, в сущности, она находится только в положении самозащиты против русских нападений. Мы до того связаны нашими законами о печати, что можем вмешиваться в дело лишь путем личного обращения к издателям газет, но не на законном основании, за исключением тех случаев, когда в какой-нибудь местности провозглашено осадное положение. №№ 2 и 3. Если надо понимать означенные слова как не заключающие в себе никакой угрозы, то я был бы вполне успокоен, так как толкование, данное императором этому месту его письма, совершенно согласно с собственными моими убеждениями. Ввиду того, что правительство его издало недавно серьезное внушение насчет неправильных статей в газетах, го надо ожидать и надеяться, что в силу полномочий, коими облечены генерал-губернаторы, будут приняты энергические меры. Я, со своей стороны, приказал преподать издателям некоторые советы; закон не позволяет мне сделать более. 3) А наши инструкции помянутым комиссарам оставались те же с самого начала: если Россия и Австрия согласны между собою, то подавать голос вместе с ними; если же возбуждались вопросы, когда этого согласия не было, то подавать голос с большинством, если только русские предложения не были явно неосновательны. Так было в деле о Силистрии, в котором я вполне был за русское предложение назначить комиссию для расследования вопроса о мосте на месте, а также относительно военной дороги через Восточную Румелию. 4) Это мнение было мне совершенно ново, так как ничего подобного не было доведено ранее до моего сведения. Притом же, эти маленькие пограничные подробности так маловажны, что они едва ли могут повлиять на вопрос о христианах в сколько-нибудь значительном размере. К сожалению, вопрос о греческой границе был только упомянут на конгрессе, как выражение желания, а не как требование, и я с первого раза предвидел, как будет дело, но на конгрессе я не имел голоса (mais pendant le congres je n'avais pas voix au chapitre). Я также точно смотрю на еврейский вопрос в Румынии, считая желаемое более широкое разрешение его неисполнимым, а потому я желаю, чтобы было принято греческое видоизменение. №№ 6 и 7. Я никогда не замечал, чтобы князь Бисмарк был одушевлен чрезвычайно враждебными чувствами к князю Горчакову по поводу циркуляра последнего 1875 года. Мое и его мнение на этот счет было решительно то же, что и мнение самого императора Александра; но на берлинском конгрессе то же самое мнение о князе Горчакове было выражено совершенно так же, как теперь императором, и я поэтому понимаю особенность ныне предоставленного ему положения. Я думаю, что в ответе моем императору я, как следовало, выставил на вид, сколь мало перемены в политических мнениях князя Бисмарка, насколько они касаются России. Он всегда был согласен со мною в том, что в память поведения России относительно нас в 1870 году мы в продолжение целых двух лет, 1876-го и 1877-го, старались обнаружить нашу признательность императору нашим «благожелательным нейтралитетом» и теперь успели предотвратить коалицию западных держав, включавшую и Австрию. Это должно, на мой взгляд, опровергнуть подозрение императора, будто князь Бисмарк, назло князю Горчакову, изменил свои политические мнения и по этому поводу принял относительно России положение, которое выразилось в столь маловажных вопросах. До сего дня чувства князя Бисмарка к России остаются неизменными. Утром 4-го числа император опять зашел ко мне, чтобы после завтрака проститься со мною. Он получил телеграмму из Югенгейма от императрицы Марии, которая просила его напомнить мне о ней и очень была рада нашему свиданию в Александрово. Он прибавил: «Я ей первой сообщил письмо к вам, черновую которого вследствие разных поправок едва было возможно прочесть (C'est a elle qué j'ai communique la premiere la lettre á vous dont le brouillon était par différentes correctures presque illisible). Я после показал мое письмо Адлербергу, Милютину и Гирсу; они знают в точности, каковы мои политические убеждения относительно Пруссии и Германии, и, находясь в полном согласии со мною по этому предмету, радуются, что ложные впечатления будут рассеяны нашим свиданием». После этого император прочитал мне письмо русского посланника о разговоре, который он имел с князем Бисмарком в Киссингене о политическом положении; и много было говорено, в особенности о совместном действии Пруссии и России. Посланник находил, что прежнее мнение князя Бисмарка о союзе «трех императоров» осталось совершенно неизменно. Император повторил в обзоре (en apercu) взгляды, которыми мы обменялись, и был сердечно рад тому, что недоразумения выяснились и что старая дружба будет сохранена между обоими государствами, с приобщением Австрии. Что касается последней, то он впервые заметил теперь: «Конечно, я имел повод быть недовольным ею, так как поведение ее во время войны было, как и всегда, сомнительно (louche). He сделав ни одного выстрела, она заняла две турецкие области, конечно, с тем чтобы никогда не возвратить их, как и англичане не отдадут Кипра, который они приобрели по отдельному трактату во время конгресса, не сообщив ничего о том великим державам». Здесь я прервал его, сказав, что я думал, что в Рейхштадте ведены были переговоры относительно занятия Боснии и Герцеговины. «Да, — сказал император, — но под совсем другими условиями; Австрия должна была, так или иначе, принять участие в войне. Тем не менее, главное — уже то, что мы должны держаться вместе, втроем». Я, конечно, мог только подтвердить этот взгляд, как собственное мое убеждение. В то же утро я говорил последовательно с графом Адлербергом, с министром Гирсом и с военным министром Милютиным. Первые два высказались с одинаковым жаром, в пользу старых наших отношений. Они знали о письме императора и о моем ответе, о котором я упомянул, начиная разговор, и они были заодно с императором, разделяя его удовольствие по поводу устранения недоразумений, которые они считали невозможными, зная в точности мысли, которые император хотел выразить в своем письме. Я не имею причины сомневаться в искренности этих чувств. Тем не менее я сказал им совершенно просто, что печать привела к отчуждению между нашими обеими странами. Ввиду изданного в России рескрипта, в строгих выражениях и решительно осуждающего враждебное настроение, принятое печатью относительно Германии, надо предвидеть улучшение, если губернаторы, провозгласившие осадное положение почти на всю Россию — мера, которой я могу только пожелать всякого успеха — воспользуются своими полномочиями, чтобы немедленно конфисковать все газеты, памфлеты и т. п., которые печатали бы зажигательные статьи. Если это не будет сделано, то опасные последствия, которые предвидел император, конечно, настанут, а именно раздор между обоими государствами. В отношении к нашей свободной печати руки мои связаны законом и нашею представительною конституциею, и отсюда — оборонительное положение, занятое против русской печати в наших газетных статьях. Я же отдал приказание, чтобы издателям был преподан совет поболее сдерживать себя, если в русской печати окажется улучшение. Эти господа согласились во всем этом со мною и выразили надежду на улучшение. Разговор с генералом Милютиным начался с изложенного выше предмета, после чего я выразил мое мнение о новой организации, введенной во время войны, и сказал, что не могу понять, откуда взялись для этого деньги. Но вся Европа была встревожена при виде усилий и денежных жертв, вызванных войною и внезапно перенесенных и на мирное положение. Он отвечал: «Война-то и доказала, что русская армия не была достаточно сильна, чтобы одолеть силу Турции, так как ее громадные силы были рассеяны по всей империи, от Сибири до Вислы. Поэтому надо сохранить численный состав, который отвечал бы европейским потребностям. Этот расход может быть покрыт русскими средствами, неведомыми другим странам. У нас военная граница со стороны Китая и земель, окаймляющих Англию, Персию и Турцию. Мы получили известие, что составляется коалиция между Персиею, Англиею и, быть может, Франциею. Это указывает на новое столкновение на Востоке. Англия организует и вооружает Малую Азию, которая наводнена правительственными чиновниками, генералами и офицерами под видом консулов, — верное указание на враждебные намерения против нашего положение на Кавказе. Столкновение на Востоке близко». Я возражал против этого изложения и заявил, что как только решения берлинского конгресса будут исполнены во всей их полноте, нельзя будет предвидеть новой войны, так как Турция более чем в чем-либо другом нуждается в мире. Вильгельм. Пока император был со мною 4-го числа, ему принесли телеграмму из Лондона, по которой Англия объявила, что, хотя она и склоняется в пользу специальной технической комиссии для решения вопроса о мосте в Силистрии, но она рада была бы, если бы задача эта была возложена на сербскую пограничную комиссию. Император сказал, что может согласиться на это и что только члены-техники должны быть назначены в комиссию. 9 Письмо Бисмарка к королю Лудвигу II Баварскому, из Гастейна, 29-го августа (10-го сентября) 1879 года.8 Ваше величество оказывали мне прежде милость выражать мне высочайшее ваше удовольствие по поводу моих усилий, направленных к тому, чтобы одинаково сохранить Германской империи мир и дружбу с двумя великими соседними империями, Австриею и Россиею. В продолжение трех последних лет эта задача стала тем труднее, чем более русская политика поддалась влиянию частью воинственных, частью революционных стремлений панславизма. Уже в 1876 году было неоднократно предъявлено к нам из Ливадии требование высказаться в обязательной форме, останется ли Германская империя нейтральною в случае войны между Россиею и Австриею? Нам не удалось избежать этого заявления и русская военная гроза до поры до времени обратилась на Балканы. Все еще большие успехи, которые русская политика одержала вследствие войны, раже после конгресса, не охладили, к сожалению, раздражения ее в той мере, какая была бы желательна для миролюбивой Европы. Русские стремления остались беспокойными и немирными; влияние панславистского шовинизма на императора Александра возросло и с серьезною, как, к сожалению, оказывается немилостью, в которую впал граф Шувалов, бывший его делом берлинский конгресс был осужден императором. Руководящим министром, насколько таковой имеется ныне в России, стал военный министр Милютин. По его требованию, теперь, после мира, когда никто не угрожает России, состоялись громадные вооружения, которыми, невзирая на финансовые жертвы войны, численность русского войска на мирном положении возвышена на 56 000, а состав предназначенной к мобилизации на случай войны западной армии — на 400 000 человек. Эти вооружения могут быть направлены только против Австрии или Германии и расположение войск в Царстве Польском соответствует этому назначению. Военный министр выразился также откровенно пред техническими комиссиями, что Россия должна приготовиться к войне с Европою. Если не подлежит сомнению, что император Александр, не желая войны с турками, все же повел ее под давлением панславистских внушений и что с тех пор та же партия еще более усилила свое влияние тем, что брожение, поддерживающее ее, производит ныне на императора большее и опаснейшее впечатление, чем прежде, то следует опасаться, что ей также точно удастся заполучить подпись императора Александра для дальнейших военных предприятий против Запада. Европейские затруднения, которые могут встретиться России на этом пути, мало устрашат таких министров, как Малютин или Маков, если справедливо то, чего опасаются консерваторы в России, что партия движения, стараясь вовлечь Россию в тяжкие войны, стремится менее к победе России над чужими странами, чем к перевороту внутри России. При этих обстоятельствах я не могу не прийти к убеждению, что миру в будущем, быть может в ближайшем будущем, угрожает Россия и только она одна. По имеющимся у нас сведениям недавние попытки разведать, найдет ли Россия в случае войны поддержку во Франции и в Италии, конечно, привели к отрицательному результату. Италия оказалась бессильною, а Франция заявила, что она теперь не хочет войны и не чувствует себя достаточно сильною для наступательной войны против Германии в союзе с одной только Россией. В таком положении, в продолжение последних недель, Россия потребовала от нас, чтобы мы сделали выбор между нею и Австриею, предписав германским членам восточных комиссий в сомнительных вопросах подавать голос вместе с Россиею, тогда как в этих вопросах, по нашему мнению, правильное толкование постановлений конгресса было на стороне большинства, состоящего из Австрии, Англии и Франции, а потому Германия и подавала свой голос вместе с ними, так что Россия, частью с Италиею, частью без нее, составляла одна меньшинство. Хотя вопросы эти, как, например, положение моста у Силистрии, дарованная Турции конгрессом военная дорога через Болгарию, заведование почтою и телеграфами и пограничный спор о нескольких деревнях — сами по себе весьма неважны сравнительно с миром великих держав, тем не менее русское требование, чтобы мы в них подавали голос не с Австриею, а с Россиею, не один раз, а многократно сопровождались недвусмысленными угрозами относительно последствий, которые повлечет за собою наша уклончивость для международных отношений обеих стран. Этот бросающийся в глаза факт, чрез совпадение с удалением от дел графа Андраши, должен был возбудить опасение, что между Россиею и Австриею состоялась тайная сделка во вред Германии. Но опасение это не оправдалось. Ввиду тревоги, возбуждаемой русскою политикою, Австрия испытывает то же беспокойство, что и мы, и, по видимому, склоняется в пользу соглашения с нами для совместного отпора русского нападения на одну из двух держав. Я почел бы это за существенную гарантию мира Европы и безопасности Германии, если бы Германская империя заключила с Австриею сделку, имеющую целью тщательно поддерживать ныне, как и прежде, мир с Россиею, но, если бы, несмотря на это, произведено было нападение на одну из двух держав, то помогать друг другу. Опираясь на такое взаимное страхование, обе державы могли бы и теперь, как прежде, посвятить себя снова утверждению союза «трех императоров». Германская империя в союзе с Австриею не осталась бы без поддержки Англии и при миролюбивой политике двух великих государственных организмов поручилась бы с двумя миллионами воинов за мир Европы. Чисто оборонительное значение этого обоюдного сближения двух немецких держав между собою не представило бы ни для кого ничего вызывающего, так как то же взаимное страхование обеих держав уже существовало целых 50 лет на началах народного права в Германском Союзе 1815 года. Если же такая сделка не состоится, то нельзя будет поставить Австрии в вину, когда, под давлением русских угроз и не будучи уверена в Германии, в конце концов она будет искать сближения или с Франциею, или даже с самою Россиею. В последнем случае Германия вследствие своих отношений к Франции, подверглась бы полному одиночеству на материке, а в случае, если бы Австрия сговорилась с Франциею и Англиею, как то было в 1854 году, то Германии осталась бы одна Россия, и если бы она не пожелала остаться одинокою, то вынуждена была бы связать себя, как я опасаюсь, с ложными и опасными путями русской внутренней и внешней политики. Если Россия принудит нас сделать выбор между нею и Австриею, то я полагаю, что Австрия укажет нам на консервативное и миролюбивое направление, Россия же на неверное. Смею питать надежду, что ваше величество, в силу известных мне высочайших политических взглядов, разделяете мои вышеизложенные убеждения, и я был бы счастлив, если бы мог получить в том уверенность. Трудности предлежащей мне задачи велики, но они существенно возрастают от необходимости письменно обсуждать отсюда столь обширное и многостороннее дело, тогда как я располагаю здесь одною лишь моею собственною, чрез прошлое напряжение ставшею совершенно недостаточною, рабочею силою. Я уже был вынужден, здоровья ради, продлить мое здесь пребывание, но надеюсь, что после 20-го числа буду иметь возможность предпринять обратный путь чрез Вену. Если мне до тех пор не удастся получить уверенность по меньшей мере в принципе, то я опасаюсь, что нынешний благоприятный случай будет пропущен, а ввиду отставки Андраши нельзя предвидеть, возобновится ли он когда-нибудь. Считая своим долгом почтительно довести до сведения вашего величества мой взгляд на положение и политику Германской империи, прошу ваше величество милостиво принять в соображение, что граф Андраши и я взаимно обещали друг другу соблюдать в тайне вышеизложенный план и что пока только их величества оба императора знают о намерении их руководящих министров заключить договор между их величествами. Остаюсь и проч. Бисмарк.