С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (7)

Лечение эмскими водами предписано было ему франкфуртскими медиками, и чтобы немедленно начать его, цесаревич должен был отказаться от намерения ехать для свидания с матерью в местечко Крейт в Баварских Альпах, куда ее величество переселилась по окончании курса лечения в Зальцбрунне. Лица, сопровождавшие наследника, были немало встревожены его болезнью, и уже из Копенгагена князь Ливен помышлял отвезти его в местопребывание императрицы Александры Федоровны. Цесаревич, однако, сам воспротивился этому, а улучшение его здоровья, бывшее следствием десятидневного пребывания в Ганновере, рассеяло всякие опасения. Из Эмса Жуковский спешил успокоить государыню, извещая ее, что состояние здоровья ее сына, по удостоверению врачей, уже не возбуждает беспокойства. «Но, — присовокуплял он, — великий князь в тех летах, когда его силы телесные продолжают еще развиваться и когда главное действие этого развития происходит в груди, а он уже несколько недель кашляет. Конечно, нет и признака болезни, но предосторожность необходима, и если эта предосторожность будет взята теперь вполне, с надлежащей строгостью, то не только отвратится болезнь, еще не существующая, но и силы телесные утверждены будут совершенно и самым надежным образом на все будущее время. Итак, теперь для нас главным, единственным делом должно быть достижение этой цели coûte que coûte, и если уже надобно было случиться тому, что случилось, то надлежит благодарить Бога, что оно случилось в самом начале путешествия, в благоприятное для лечения время и не в России. Несколько дней, проведенных великим князем в Ганновере в совершенном спокойствии, весьма укрепили его, и потом самое путешествие было ему весьма полезно. Но о путешествии теперь думать нечего: оно впереди. Главное — утверждение здоровья на будущее время. Средства на то перед нами, а еще ничего упущено не было. Смело могу утверждать, что ваше величество можете в настоящую минуту быть совершенно спокойны, и если надобно вам принести некоторую жертву будущему, то последствия этого усилия навсегда останутся благодетельны».59 Под такой жертвой Василий Андреевич разумел отказ императрицы от свидания с сыном, впредь до окончания предпринятого в Эмсе лечения водами. Он же просил ее величество испросить соизволения государя на изменение маршрута цесаревича, согласно указаниям врачей, настоятельно требовавших, чтобы Александр Николаевич, вместо предположенного пребывания зимою в Англии, провел зиму на юге, в теплом климате. Недуг наследника отразился на его внешности. Красивый двадцатилетний юноша похудел и побледнел, взор его потускнел, он был грустен и задумчив, в чертах лица выражалось страдание. Таким изображает цесаревича увидевший его в Эмсе французский писатель Кюстин. И несмотря на все это, красота великого князя поразила зоркого наблюдателя. «Выражение его взгляда, — говорит он, — доброта. Это в полном смысле слова — государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных». Так, впрочем, судили об Александре Николаевиче все видевшие и знавшие его. С понятным самодовольством сообщал Жуковский императрице, что впечатление, произведенное наследником, именно то, которого можно было желать: «Везде поняли его чистоту духовную, его прямой, высокий характер; везде его милая наружность, так согласная с его нравственностью, пробудила живое, симпатичное чувство, и все, что я слышал о нем в разных местах от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия, а именно то, что соответствовало внутреннему убеждению. Несказанно счастливою минутою жизни моей будет та, — заключает наставник письмо свое, — в которую увижу его возвратившимся к вам, с душою, полною живых впечатлений и здравых, ясных понятий, столь нужных ему при его назначении. Дай Бог, чтоб исполнилось и другое сердечное мое желание, которое в то же время есть и усердная молитва за него к Богу, то есть, чтобы в своем путешествии нашел он для себя то чистое счастие, которым Бог благословил отца его».60 Нелегко было цесаревичу примириться с необходимостью отложить на продолжительное время свидание с нежно любимой матерью и серьезно заняться лечением. Жуковский свидетельствует, что решение это стоило ему тяжелой внутренней борьбы. «Вот одна из тех минут, — говорит Василий Андреевич в письме к императрице, — в которые знакомишься короче с душой человеческой: минута испытания, минута пожертвования тем, чего хочет сердце, тому, что велит строгий долг. Уверяю вас, что я в настоящих обстоятельствах более прежнего полюбил великого князя и почувствовал к нему сердечное уважение. Высокая покорность своему назначению выражается в нем с пленительной младенческой теплотой и в то же время с какой-то непринужденной твердостью, которая меня радует, трогает и удивляет. Я вижу в нем в эту тяжелую минуту и ясность ума, и верность чувства, и смирение веры, и особенно для меня драгоценно то, что, принужденный принести жертву, болезненную для сердца и трудную для воли, он сохраняет в то же время всю свою кротость. Насилие над собою не действует на его нервы; он мил и добр, как в минуту полного счастья». Месяц, проведенный в Эмсе, принес ожидаемые плоды. Цесаревич, строго прошедший курс лечения водами, совершенно оправился, ободрился. Зимнее пребывание в Италии должно было довершить его выздоровление, но прежде чем предпринять это дальнее путешествие, он пожелал повидаться с родителями. Ко дню его именин, 30-го августа, государь и императрица съехались с ним в Веймаре, и оттуда все поехали в Берлин. 14-го сентября, простясь с отцом и матерью, Александр Николаевич отправился в Мюнхен, посетив по пути Лейпцигское поле сражения. Проведя в столице Баварии три дня в обществе будущего своего шурина, герцога Лейхтенбергского, брак которого с великой княжной Марией Николаевной был уже решен, наследник перевалил через Альпы и, после непродолжительной остановки в Инсбруке, 29-го сентября прибыл в Верону. В австрийских владениях его встретили с необычайными почестями. В сопровождении назначенных состоять при его особе двух австрийских офицеров цесаревич внимательно осмотрел укрепления Вероны, а также поля сражений австрийцев с французами в 1796 г. Целых три недели провел на берегах Комского озера для лечения виноградом. Силы его все более и более укреплялись; он уже мог совершать продолжительные прогулки верхом по восхитительным окрестностям, побывал на Лаго Маджиоре и на Борромейских островах. В Милане вице-король эрцгерцог Райнер и старый фельдмаршал Радецкий в продолжение семи дней устраивали в честь него блестящие военные торжества: ученья, смотры, парады. Остальное время посвящалось осмотру памятников зодчества и разным увеселениям. Из Милана цесаревич поехал через Кремону, Мантую, Верону, Виченцу и Падую, останавливаясь в каждом из этих городов для ознакомления с их достопримечательностями. Время с 2-го по 23-е ноября провел в Венеции и, посетив во Флоренции великого герцога Тосканского, 5-го декабря достиг Рима. Пребывание в Вечном городе продолжалось месяц. Папа Григорий XVI с величайшей предупредительностью принял в Ватикане старшего сына русского царя. В Риме отпраздновал цесаревич тезоименитство августейшего родителя богослужением в русской посольской церкви и обедом, куда была приглашена вся русская колония. «Со времени прибытия в Рим, — писал оттуда бывший гувернер его Жилль, — государь наследник посвящает по несколько часов в день посещению всего достойного обозрения в этом городе, столь замечательном историческими воспоминаниями своего могущества и славы, столь богатого памятниками всех веков, столь знаменитого художественными коллекциями. Ватиканские галереи и библиотека, Капитолийский музей, частные собрания картин, несравненные образцы древнего и нового зодчества, наконец, мастерские пребывающих в Риме художников всех стран попеременно привлекают внимание великого князя. Его высочество с особенной заботливостью относится к русским художникам, из которых многие приобрели заслуженную славу в этой столице. С наступлением рождественских праздников начались здесь спектакли и балы. Его высочество принимает участие в увеселениях высшего общества. Воздух светел и чист, и государь цесаревич находится в вожделенном здравии». И все же цесаревича тянуло назад, в Россию. «Я такой человек, что могу весь в воспоминании жить, — читаем в письме его из Рима к любимому адъютанту Назимову, — и это служит мне утешением в моем отдалении, и хотя Италия очень хороша, но дома все-таки лучше. Завтра отправляемся в Неаполь, а оттуда далее, по назначенному маршруту, так, чтобы к 20-му июня быть дома. О, счастливый день! Когда бы он скорее пришел».61 Пребывание наследника в Риме было омрачено печальным событием. Сопровождавший его попечитель, князь Ливен, скончался за несколько дней до нового года. Отдав последний долг усопшему, наследник отказался от всех приготовленных в честь его празднеств и 6-го января 1839 года выехал в Неаполь. Неаполитанский двор чествовал высокого гостя самым разнообразным распределением времени между военными и светскими праздниками, парадами, спектаклями, балами и прогулками по окрестностям столицы. Цесаревич не только посетил подземный Геркуланум и отрытую Помпею, но и восходил на Везувий, катался по заливу, осматривал загородные дворцы Капо-ди-Монте и Казерту и в первый день карнавала присутствовал на процессии масок на Via di Toledo. На возвратном пути он опять остановился на несколько дней в Риме, где для него по приказанию папы был иллюминован купол храма св. Петра. Из Рима Александр Николаевич направился в Северную Италию, имел свидание по пути, в Массе, с выехавшим к нему навстречу герцогом Моденским, в Карраре обозревал каменоломни, из которых добывался мрамор для колонн и украшений Георгиевской залы возрождавшегося из пепла Зимнего дворца, провел день в Генуе, в Нови — объехал поле сражения, выигранного Суворовым в 1799 г., и провел три дня в Турине, при дворе сардинского короля.62 Дальнейший путь наследника лежал на Вену через Милан, Тревизу, Клагенфурт и Нейштадт. В этом последнем городе съехался он с генерал-адъю­тантом графом Орловым, назначенным заменить при нем во время заграничного путешествия умершего попечителя, князя Ливена. В австрийской столице ожидали его торжественная встреча и прием. В самый день приезда, 19-го февраля, цесаревич обедал у императора Фердинанда в замке, присутствовал на парадном спектакле в придворном театре и на вечере у князя и княгини Меттерних; на другой день происходил обед у посла Татищева и концерт в замке; на третий — большой парад, по окончании которого император австрийский назначил августейшего гостя шефом 4-го гусарского полка. Десятидневное пребывание в Вене, посвященное прилежному осмотру достопримечательностей этой художественной столицы, заключилось осмотром полей битв при Асперне и Ваграме. Население приветствовало громкими криками каждое появление на улице сына и наследника могущественного союзника своего государя; высшее общество и двор соперничали в устройстве в честь его блестящих празднеств. Всех более ухаживали за ним имперский канцлер и жена его. Почти каждый день посещал цесаревич дом Меттерниха, где с удовольствием проводил время, в особенности по вечерам, в небольшом избранном кружке молодых женщин и кавалеров, приглашенных нарочно для него, с которыми он забавлялся салонными играми (petits-jeux).63 На всех в Вене произвел он самое приятное впечатление. Его находили красивым, симпатичным и веселым, удивлялись его такту и скромности. Так, на вечере у Татищева он встречал эрцгерцогов при приезде, ссылаясь на то, что праздник происходит на русской территории, но первое место уступил старцу-послу, как представителю государя, прося, чтобы его самого считали лишь как бы принадлежащим к посольской семье. Император Николай собственноручным письмом отблагодарил княгиню Меттерних за радушный прием, оказанный цесаревичу в ее доме. «Вы были так добры и любезны, — писал он ей, — что я не могу отказать себе в удовольствии выразить вам за это мою благодарность. Воспоминание о Вене, которую я так любил и без того, становится мне вдвое дороже, и я прямо признаюсь, что почти завидую сыну, имеющему предо мной то преимущество, что он провел там больше времени, чем я, и так легко изгладил своего отца из вашей памяти. Если бы мне было дозволено желание, то я хотел бы передать вам устно, как высоко ценю я прием, сделанный вами моему сыну, и как мне приятно разделять с ним его чувства признательности».64 После австрийского двора цесаревич посетил дворы виртембергский и баденский, проведя по два дня в Штудгарте и Карлсруэ. В Гейдельберге остановился он на несколько часов для осмотра знаменитого замка. Путешествие шло благополучно. Несмотря на суровое время года, на ненастную погоду, на быструю езду, на краткие остановки, здоровье Александра Николаевича было постоянно хорошее. В письме к императрице Жуковский жаловался лишь на то, что дорогой путешественникам не на что глядеть, ибо ни на что и глядеть не хочется от холода, снега и дождя. «Сверх того, — сообщает он, — в городах немногие часы, посвященные пребыванию в них, задушены представлениями, балами, одним словом всем тем, что можно было бы видеть и не покидая Петербурга; самые же осмотры так быстры, что нет от них ни удовольствия, ни пользы, нет времени одуматься и побыть с собою на просторе. Мы бросили весну за Альпами и скачем от нее без памяти на север. Ей не догнать нас до самой Гааги, а там совершенно утопим ее в нидерландских туманах. Дай только Бог, чтобы она не вздумала отомстить нам лихорадкой. Зато, с другой стороны, любо поглядеть на нашего великого князя. Его прекрасная благородная природа привлекает к нему все сердца и, конечно, повсюду после него останется самое светлое воспоминание. Сколько могу судить по тому, что удается слышать, то всюду произвел он одинаковое впечатление: его полюбили и отдали справедливость тем качествам, которые он подлинно имеет, его чистому сердцу, его здравому уму и тому достоинству, которое он непринужденно и самым деликатным образом сохраняет. Он нравится тем, что сближает его с другими — своей любезной приветливостью, и тем, что всякого заставляет без усилия соблюдать необходимое с ним расстояние, признавая в нем добровольно что-то, созданное для высшего порядка». В том же письме Василий Андреевич касался щекотливого вопроса, бывшего не последней целью заграничного путешествия цесаревича: выбора невесты. «Наша жизнь так тревожна, — писал он, — что мне весьма редко удается быть с ним вместе, с глазу на глаз, на досуге; но в свободные минуты доверенности, в минуты братской встречи сердца с сердцем, я люблю его невыразимо и чувствую, что принадлежу ему вполне. Но что делается теперь в его сердце — я не знаю. Разумеется, не позволю себе никакого вопроса: это для меня святыня, к которой прикасаться не смею. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу его жизни! Полагаю, что в своем письме к вашему величеству он скажет, что произвело его пребывание в Карлсруэ. Не могу, однако, не заметить, что в те два дня, которые мы здесь провели в тревоге развлечений всякого рода, нельзя было иметь досуга для какого-нибудь решительного чувства; напротив, впечатление должно было скорее произойти неблагоприятное, ибо оно не могло быть непринужденным». Слова Жуковского оказались пророческими. Письмо его писано из Карлсруэ 12-го марта. На другой день цесаревич прибыл в Дармштадт. Свидание с великим герцогом Лудвигом II не было условлено заранее, и Александр Николаевич склонен был даже избежать его, опасаясь скучного этикетного вечера. Остановиться в Дармштадте не без труда уговорил его Кавелин. Тотчас по приезде посетил его великий герцог и пригласил ехать в театр, а оттуда на вечер в замок. Цесаревич, нарядясь в казачий мундир, отправился туда с графом Орловым и несколькими адъютантами. Жуковский остался дома. Кавелин уехал вперед в Майнц. «Словом, — повествует Василий Андреевич, — этот импровизированный праздник дармштадтский казался всем одним лишь эпизодом, который был должен только надоесть и наскучить». Совершенно иное значение придала ему встреча Александра Николаевича с младшей дочерью великого герцога, пятнадцатилетней принцессой Марией. Поздно вернулся он домой, очарованный, плененный. Имя принцессы не сходило у него с уст. Впечатление свое он тотчас же изложил в письмах к родителям. Тяжело было ему уезжать из Дармштадта. Добрый Жуковский вызвался было притвориться больным для того, чтобы доставить ему повод из любви к занемогшему наставнику остаться в этом городе еще несколько дней. Наследник не согласился. «То, на что решился он, — отписал Василий Андреевич императрице, — конечно, лучше, ибо он и в деле сердца предпочел держаться того, что будет решено государем, и следовать своему чувству только тогда, когда оно будет согласно с одобрением вашим. Повторяя опять сказанное вчера: благослови Бог выбор сердца, который решит судьбу его жизни, прибавляю: благослови его тем благословением, которое некогда дал отцу его при том выборе, в котором нашел он и свое счастье, и счастье России!» 65 14-го марта, осмотрев во всех подробностях крепость в Майнце и снова навестив в Бибрихе герцога Нассауского, Александр Николаевич спустился на пароходе по Рейну до Кобленца, обозрел все тамошние укрепления, в числе их и форты «Александр» и «Константин», продолжил путь по Рейну до Кельна, где в честь его состоялся парад русских войск, и оттуда поехал в Дюссельдорф — местопребывание принца Фридриха прусского, племянника короля. С живейшим интересом посетил он академию, картинную галерею, мастерские живописцев этого художественного центра северной Германии, снова сел на пароход и по Рейну, чрез Нимвеген, 20-го марта прибыл в Роттердам. Апрель по новому стилю цесаревич провел в Голландии. В Гааге, в домовой церкви тетки своей, принцессы Оранской Анны Павловны, на Страстной неделе он отговел, причастился св. Таин и встретил Светлое Христово Воскресение. На Святой — состоялся в честь его в голландской столице ряд блестящих празднеств; затем начался объезд по Нидерландам. В Амстердаме и Саардаме особенное внимание цесаревича привлекли места, прославленные пребыванием Петра Великого. День своего рождения он провел в Гааге и, прежде чем оставить Голландию, пожелал посетить лагерь нидерландской армии, собранный на границах Бельгии в ожидании военных действий. 20-го апреля оставил он эту гостеприимную страну и, на голландском пароходе «Цербер» переплыв Ла-Манш, высадился в Гревезенде, в устье Темзы.66 Когда распространился в Европе слух о скором приезде в Англию наследника русского престола, то произвел большое брожение среди искавших убежища в Лондоне многочисленных политических выходцев разных стран, и до русского посла в этой столице стали доходить сведения о замышляемом эмигрантами-поляками покушении на жизнь цесаревича. Граф Поццо ди Борго не счел себя вправе скрыть эти опасения от императора Николая. Донесение его государь получил в присутствии графа Орлова пред самым отъездом последнего для сопровождения наследника в путешествии за границей. «Я дважды прочитал эту депешу, — рассказывал впоследствии император, — мое первое движение было отменить поездку в Англию, хотя я и считал ее крайне полезной. Но, поразмыслив, я вознес мысль мою к Богу, и тайный голос мне сказал: «Александру не грозит опасность; Я возвращу тебе его здравым и невредимым». Тогда я перестал колебаться и показал депешу Орлову. Тот был крайне встревожен ею, но я успокоил его моей верой в судьбу, сказав ему: «Полагаюсь на тебя и на Провидение. Наследник поедет в Англию и проведет в ней то время, что предначертано моей инструкцией». Цесаревич посвятил изучению этой своеобразной страны, ее исторических памятников, двора, общества целый месяц. Молодая королева Виктория, его ровесница по летам, оказала цесаревичу самый ласковый и предупредительный прием. Он неоднократно обедал у нее в Букингемском дворце, танцевал с нею на придворных балах, сопровождал в оперу и три дня провел у нее в загородном замке Виндзоре. Члены королевского дома, министры и государственные люди, родовитые вельможи наперерыв устраивали в честь его великолепные празднества: обеды, балы, концерты. На банкете, данном ему в London Tavern русской торговой компанией, на тост, предложенный за его здоровье, он отвечал речью на английском языке, заключив ее следующими словами: «С удовольствием пользуюсь настоящим случаем, чтобы гласно заявить, как тронут я приемом, оказанным мне в этой благородной стране не только королевой и министрами ее величества, но также — смею сказать без аффектации, но с гордостью — каждым англичанином в отдельности. Никогда, никогда это не изгладится из моей памяти. Прошу позволения предложить тост за преуспевание русской торговой компании и за здоровье всех ее членов и, сверх того, за продолжение дружбы между Великобританией и Россией». Цесаревичу отвечал глава кабинета, лорд Мельбурн, в слове своем высказавший мысль, что чувства, выраженные в речи его высочества, должны быть почитаемы залогом и ручательством сохранения мира двумя нациями, созданными для того, чтобы любить, уважать и почитать друг друга, теми двумя нациями, раздор коих потряс бы до основания вселенную, но которые, в согласии и дружбе, обеспечат всеобщий мир, утвердят порядок между народами и правительствами и быстро распространят гражданственность и счастье человеческого рода. Пиры и торжества придворные и военные — наследник произвел смотр английской армии в Сент-Джемском парке — не исключали ежедневного прилежного обозрения достопримечательностей Лондона и его окрестностей. Осмотрены цесаревичем собор св. Павла, Вестминстерское аббатство, Лондонская башня, доки, английский банк, тюрьмы Ньюгэт и Брайдвелл, туннель под Темзой; по целому дню отведено для ознакомления с Британским музеем и арсеналом в Вульвиче, третий день посвящен осмотру исторического замка в Ричмонде, четвертый — посещению Оксфорда и его знаменитого университета, поднесшего высокому гостю диплом на степень доктора прав. Александр Николаевич побывал на заседаниях обеих палат парламента и высшего королевского суда; присутствовал и при национальном торжестве: скачках в Эпсоме и Аскоте, всюду привлекая к себе всеобщее внимание, приветствуемый громкими криками толпы.67 Простившись с королевой, цесаревич 29-го мая оставил Англию и, проведя по одному дню в Гааге и Дюссельдорфе, прибыл в Эмс. Но и там оставался он не более суток. Его влекло далее — в Дармштадт, где, при посредстве родственников обоих дворов, принца Вильгельма прусского, брата короля, и вдовствующей герцогини Нассауской, уже шли переговоры с родителями принцессы Марии, мысль о которой не покидала Александра Николаевича со дня первой с нею встречи. Новое пламенное чувство до того охватило его, что в разговорах с графом Орловым, заменившим при нем умершего попечителя князя Ливена и скоро снискавшего полное доверие, он открывал ему свою душу, признаваясь, что вовсе не желал бы царствовать, что единственное его желание — найти достойную супругу, которая украсила бы его семейный очаг и доставила бы ему то, что считает он высшим на земле счастьем — счастие супруга и отца. С нетерпением ожидал он разрешения родителей, чтобы отдаться неудержимому влечению, и лишь только получил его, понесся в Дармштадт, где провел неделю в тесном кругу великогерцогской семьи. Александр и Мария ближе узнали друг друга, и в сердцах обоих развилось и укрепилось чувство, зародившееся в них при первом свидании. Но о браке и даже о помолвке пока не могло еще быть речи. Принцесса была слишком молода: ей не исполнилось и пятнадцати лет. С душой, исполненной самых светлых, радужных впечатлений и надежд, оставил цесаревич двор будущего своего тестя, остановился на один день в Киссингене, для свидания с теткой, великой княгиней Марией Павловной, и зятем ее, своим любимым дядей, принцем Вильгельмом прусским, засвидетельствовал в Берлине почтение маститому деду королю Фридриху-Вильгельму III и, сев в Штетине на русский военный пароход, 23-го июня высадился на берег в Петергофе за неделю до дня, назначенного для бракосочетания великой княжны Марии Николаевны с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским. На этом семейном торжестве Александр Николаевич исполнял обязанности шафера и держал венец над головою любимой сестры. Сопровождалось оно рядом блестящих празднеств в Петергофе, за которыми следовали обычные маневры в Красносельском лагере. Цесаревич принимал в них участие сначала в должности командующего Преображенским полком, потом — 1-й бригадой 1-й гвардейской пехотной дивизии. По окончании маневров государь назначил его командиром сводной гвардейской и гренадерской пехотной бригады, составленной из отрядов разных полков и предназначенной представлять гвардию и гренадерский корпус на торжестве открытия памятника, воздвигнутого на Бородинском поле. Событие это император Николай пожелал окружить особым блеском. С этой целью вокруг Бородино собраны были, кроме сводной бригады наследника, 2-й и 6-й пехотные корпуса, а также отряд резервных и запасных войск под начальством великого князя Михаила Павловича, всего до 120000 человек. Государь со старшим сыном прибыл в Бородинский лагерь в ночь с 16-го на 17-е августа. Там собрались вокруг него представители двух союзных монархов: эрцгерцог Альбрехт австрийский и принц Альбрехт прусский, а также находившиеся в живых ветераны славного боя и в числе их фельдмаршал князь Паскевич, принц Евгений Виртембергский, генералы Ермолов и граф Воронцов. Десять дней прошло в осмотре лагерей и разнообразных маневрах. 26-го августа, в годовщину битвы, состоялись открытие и освящение памятника и большой парад. Во все это время император и его свита были гостями цесаревича, принимавшего и угощавшего их в своем Бородинском дворце. Государь наименовал его по этому случаю шефом Бородинского егерского полка. Во главе сводной гвардейской бригады цесаревич участвовал в церковном параде, происшедшем 6-го сентября, в день закладки храма Христа Спасителя в Москве, а оттуда чрез Смоленск отправился для обозрения западных губерний, не вошедших в маршрут его первой поездки по России. Посетив Могилев, Вильно и Витебск, он 26-го октября возвратился в Царское Село. Месяц спустя император Николай признал за благо приобщить своего первенца к трудам высшего учреждения империи. «Я хочу, — сказал он председателю Государственного Совета князю Васильчикову, — чтобы цесаревич присутствовал при заседаниях общего собрания Совета, выслушивая доклады и знакомясь с решениями. Сын мой совершеннолетен с 17-го апреля 1838 года и уже с этого дня имел бы право заседать в Государственном Совете и участвовать в его совещаниях. Но здоровье его долго вызывало опасения, и я вынужден был отправить его в Италию и в другие страны Европы для выздоровления. Теперь он, слава Богу, совершенно здоров, и пора наверстать потерянное время. В Государственном Совете изучит он свое царственное ремесло». Васильчиков представил к подписи государя указ о назначении наследника членом Совета, но император нашел эту меру преждевременной; впредь, до ознакомления с делами, цесаревич мог заседать в Совете без права голоса. 23-го ноября он был введен в зал заседаний общего собрания великим князем Михаилом Павловичем и по знаку государя, пожелавшего быть зрителем этой сцены, занял место, обыкновенно занимаемое его величеством, по правую руку председателя. В краткой речи князь Васильчиков выразил мнение, что присутствие наследника при занятиях Совета послужит драгоценным поощрением в его трудах. Год спустя, 10-го декабря 1840 года, наследнику высочайше повелено на тех же основаниях присутствовать и в Комитете министров. С нетерпением ждал цесаревич наступления весны. Брак его с принцессой Марией Гессенской был уже решен, и в ночь с 4-го на 5-е марта он отправился в Дармштадт в сопровождении секретаря императрицы Шамбо, на которого возложено было заключение всех актов и совершение формальностей, предшествовавших помолвке. По дороге Александр Николаевич на пять дней остановился в Варшаве, двое суток провел в Дрездене у короля саксонского и, навестив в Берлине тяжко больного деда своего, короля прусского, а в Веймаре — тетку, великую княгиню Марию Павловну, принимавшую деятельное участие в переговорах о его браке, прибыл в Дармштадт. 4-го апреля состоялась помолвка его с принцессой Марией. Известие об этом событии привез в Петербург адъютант его высочества князь Барятинский. Салют в 101 выстрел с Петропавловской крепости возвестил о столь радостном происшествии жителям Петербурга. Из Дармштадта наследник поехал в Берлин для присутствования при открытии памятника Фридриху Великому. Предсмертная болезнь короля Фридриха-Вильгельма III задержала его в этом городе до самой кончины этого государя, последовавшей 26-го мая; оттуда цесаревич, сопутствуя августейшим родителям, направился в, Веймар. Семейное горе русской царственной семьи сменилось великой семейной радостью: первым свиданием императора и императрицы с невестою старшего сына. Оно состоялось во Франкфурте-на-Майне 4-го июня. В этот день цесаревич, прибывший из Веймара в Дармштадт, привез оттуда принцессу Марию во Франкфурт в сопровождении отца — великого герцога, брата — Александра, и дядей — принцев Карла и Эмиля Гессенских. В тот же день прибыли туда и государь с государыней. Николай Павлович тотчас же навестил будущую невестку в дармштадтском доме, а некоторое время спустя она приехала в Hotel de Russie, где остановились император и императрица. Государь встретил принцессу при выходе ее из кареты, взвел по лестнице и сам представил императрице, которая обняла ее, как давно любимую дочь. «Сия минута, — повествует Жуковский, — столь решительная для царского семейства, была вполне счастлива; ни малейшая принужденность не возмутила ее чистой радости. Вдруг, без всякого усилия, сердца породнились, и этот союз, одним мгновением совершенный, останется твердым на все остальные годы жизни».68