С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (67)

КНИГА СЕДЬМАЯ Конец царствования 1878—1881 ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ Крамола 1861—1880 Первые шесть лет царствования императора Александра II протекли среди глубокого мира внутреннего. В продолжение их никто в России не посягал на государственный порядок, и общественное спокойствие ни разу не было нарушено. Кротость и милосердие государя, великодушно простившего и возвратившего из ссылки и заточения политических преступников, осужденных в предыдущее царствование, привлекли к нему все сердца. Общество с радостью приветствовало благие начинания молодого императора, направленные к преобразованию всех отраслей управления, и с доверием относилось к нему. Даже эмигрант Герцен, основавший русскую типографию в Лондоне и издававший с половины 1857 года ежемесячный журнал «Колокол», не шел в оппозиции своей далее отстаивания освобождения крестьян с землею, установления свободы слова и печати и отмены телесных наказаний.1 Беспощадно обличая злоупотребления, произвол, невежественность чиновничества, резко и язвительно отзываясь о высших правительственных лицах, в особенности о деятелях предыдущего царствования, он выражал глубокое почтение к самому императору Александру. «Ты победил, Галилеянин!» — воскликнул Герцен при получении известия о личном почине государя в деле упразднения крепостного права,2 а когда состоялось освобождение крепостных крестьян, приветствовал державного его виновника именем «Освободителя».3 Но как только разгорелась в Варшаве польская смута, в непосредственной связи с нею начали проявляться и в России признаки революционного настроения некоторой, хотя и весьма небольшой, части русского общества. В начале весны 1861 года в Петербурге разбрасывались летучие листки, отпечатанные в тайной типографии и требовавшие независимости Польши и созыва учредительного собрания или земского собора для начертания конституции для России. Воззвания эти, исходившие от нескольких кружков различных наименований: «Великорусс», «Земская дума», «Земля и воля», становились все радикальнее; в одном из них, распространенном в сентябре и озаглавленном «К молодому поколению», заявлялись самые крайние требования: насильственный переворот, ниспровержение существующего государственного и общественного строя, всеобщий передел земли, замена постоянного войска народным ополчением, введение представительного образа правления и ограничение самодержавной власти. Появление последнего листка совпало с беспорядками, происшедшими осенью 1861 года среди студентов Петербургского университета, скоро распространившимися и на все провинциальные университеты. Последствием их было исключение из университетов значительного числа студентов, участников беспорядков, и высылка их под надзор полиции в разные города империи. Та же мера принята и относительно лиц, замешанных в дело распространения революционных воззваний, составители которых и вообще зачинщики преданы суду Сената и осуждены на каторгу. В течение 1862 года брожение, охватившее так называемые передовые круги и, в частности, учащуюся молодежь, не только не улеглось и не успокоилось, но приняло еще бóльшие размеры. Поддерживаемое некоторою частью современной печати, только что освобожденною от цензурных стеснений, оно обнимало лиц обоего пола, различных общественных классов, молодых писателей, офицеров, врачей, воспитанников учебных заведений, отчасти преподавателей и даже университетских профессоров. К этому времени относятся первые попытки распространить революционные начала в народе под предлогом обучения его грамоте в воскресных школах. Подпольные листки самого возмутительного содержания продолжали появляться в большом числе. Их рассылали по почте, разбрасывали по улицам столицы и даже в Зимнем дворце, в ночь под Светлое Христово Воскресенье, во время заутрени. Листок «Молодая Россия» прямо взывал к бунту, кровавому и беспощадному, ко всеобщей резне с целью переустройства общества на иных началах и провозглашения в России социальной и демократической республики. Вслед за появлением этого воззвания вспыхнули в Петербурге пожары, в короткое время принявшие огромные размеры и повторившиеся в различных местностях империи. Такой оборот дела побудил правительство прибегнуть к чрезвычайным и энергичным мерам. По высочайшему повелению закрыты воскресные школы, приостановлено издание печатных органов, виновных в распространении разрушительных учений, и для расследования революционных сообществ, так нагло заявлявших о своем существовании, образована особая следственная комиссия под председательством статс-секретаря князя А. Ф. Голицына. Комиссия эта произвела ряд обысков и многочисленные аресты. Лица, изобличенные в преступных деяниях, преданы суду Сената, приговорившего главнейших из них, в том числе писателя Чернышевского, к лишению всех прав состояния и к ссылке в Сибирь в каторжную работу на продолжительный срок, а менее виновных — к поселению в Сибири. Но большее число арестованных лиц постигла административная кара: они высланы в более или менее отдаленные местности, где и водворены под полицейским надзором. Не столько, однако, эти меры строгости, сколько вспыхнувший в начале 1863 года мятеж в Царстве Польском и в Западном крае произвел в настроении русского общества коренной и спасительный перелом. Совращенная с правого пути русская молодежь очнулась, отрезвилась и примкнула к единодушному выражению патриотических чувств всех званий и состояний русского народа, спешивших излить их пред государем как олицетворением отечества, верховным блюстителем его целости, независимости и достоинства. Посреди всеобщего всенародного одушевления как дым рассеялись революционные бредни ничтожного и беспочвенного меньшинства. Напрасно пытались снова сплотить и возмутить его лондонские выходцы, открыто выступившие защитниками польских притязаний; напрасно старался повлиять на него польский революционный комитет, руководивший восстанием и имевший в русской столице сильные связи даже в высших правительственных кругах; воззвания, печатаемые в Лондоне, распространяемые в России по распоряжению Варшавского Жонда и обращенные к русским образованным классам, к офицерам и солдатам, к казакам, наконец, к крестьянам, оставались без отклика. Не оправдались и надежды, возлагавшиеся на действие подложного манифеста, составленного от царского имени и раскинутого по всему Поволжью, в котором объявлялась высочайшая воля о предоставлении крестьянам всей земли, оставшейся за наделом их в собственности государства и землевладельцев. Великорусские крестьяне так же мало поддались на его прельщения, как крестьяне малорусские на обещание «золотой грамоты», изданной от имени Жонда Народового с приглашением их восстать против русского правительства, за что вся земля, которою они пользовались, предоставлялась им в безвозмездную собственность. Крестьяне повсюду представляли грамоты властям и выдавали им их распространителей. Так рассыпались в прах революционные грозы при первом соприкосновении с действительностью. Заступничество за поляков окончательно подорвало влияние на русское общество лондонских выходцев, первый удар которым нанес в русской печати Катков, громовой статьею ответивший на вызов Герцена и возложивший на него ответственность за гибель множества молодых людей, совращенных или увлеченных его писаниями. «Колокол», расходившийся в первые годы своего существования в количестве от 2000 до 2500 экземпляров, спустился до 500, а с 1868 года прекратился вовсе. После подавления польского мятежа совершенно прекратились острые проявления революционного брожения в России. Государственные преобразования, быстро следовавшие одно за другим, судебная реформа и введение земских учреждений открывали молодежи широкий доступ к участию в делах управления. Если и обнаруживались еще конституционные вожделения то на легальной почве, в виде ходатайств дворянских и земских собраний. При первоначальной разработке комиссиею под личным председательством министра внутренних дел Валуева вопроса о земских учреждениях предполагалось систему этих учреждений дополнить всероссийским выборным собранием из представителей земства для заведования хозяйственными делами, общими всему государству. Мысль эта была оставлена в 1863 году ввиду смуты, что царила в Польше и Западном крае, в связи с революционными проявлениями внутри России. Но в начале 1866 года она снова была возбуждена только что назначенным председателем Государственного Совета великим князем Константином Николаевичем, который изложил и развил ее в записке, представленной императору всего за несколько дней до покушения 4-го апреля. Выстрел Каракозова зловещим светом озарил наше внутреннее положение. Председательствуемая графом Муравьевым, следственная комиссия хотя и установила, что злодейская попытка цареубийства не истекала из заговора, а зародилась в голове одного безумца под впечатлением окружавшей его среды и исповедуемых ею разрушительных учений, но она же обнаружила в высшей степени серьезное явление: повальное заражение целого поколения русской учащейся молодежи язвою социализма. Результаты, добытые следствием о злодеянии Каракозова, заключают в себе в зародыше все последующее развитие социально-революционного движения в России. Так, выяснено, что небольшой по числу своих членов Ишутинский кружок в Москве, состоявший преимущественно из студентов, к которому принадлежал покусившийся на цареубийство, замышлял подготовить государственный переворот следующими действиями: 1) пропаганда между сельским населением, с объявлением, что земля составляет собственность всего народа; 2) возбуждение крестьян против землевладельцев, дворянства и вообще против властей; 3) устройство разных школ, артелей, мастерских, переплетных, швейных и иных ассоциаций, дабы посредством их сближаться с народом и внушать ему учения социализма; 4) заведение в провинции библиотек, бесплатных школ и разных обществ на началах коммунизма для привлечения и подготовления новых членов с тем, чтобы провинциальные кружки состояли в зависимости от центрального общества в Москве и получали от него направление; 5) распространение в народе социалистических учений чрез воспитанников семинарий и сельский учителей; 6) социально-революционная пропаганда по Волге, пользуясь удобством пароходных сообщений. В будущем развитии предполагалось разделить тайное сообщество на отделы с различными наименованиями: «взаимного вспомоществования», «переводчиков и переводчиц», «поощрение частного труда». Отделы эти имели быть облечены законною формою, и для покрытия революционной цели предполагалось исходатайствовать им утверждение правительства. Московский кружок намерен был войти в близкие сношения с другими подобными же кружками в Петербурге и других городах и постепенно распространить свою агитационную деятельность на всю империю. Все это были только предположения, едва намеченные и далекие еще от осуществления, но они, несомненно, указывали на то, что социалистические начала получили широкое распространение среди русской учащейся молодежи и пустили в ней глубокие корни. Несмотря на это, ни одна из правительственных мер не была направлена прямо к искоренению зла. Члены Ишутинского кружка верховным уголовным судом приговорены к каторжным работам на разные сроки; значительное число их единомышленников высланы в разные города под надзор полиции. Запрещены окончательно два органа так называемого передового направления: «Современник» и «Русское Слово». Во главе III Отделения поставлен граф П. А. Шувалов, а во главе столичной полиции — генерал-адъютант Трепов. Наконец, министром народного просвещения назначен обер-прокурор Св. Синода, граф Д. А Толстой. В высочайшем рескрипте на имя председателя Комитета министров князя П. П. Гагарина государь выразил твердое намерение охранять русский народ от зародышей вредных лжеучений и волю свою, чтобы на воспитание юношества было обращено особое внимание и чтобы оно было направляемо в духе истин религии, уважения к правам собственности и соблюдения коренных начал общественного порядка, но мудрые слова эти остались мертвою буквою и не нашли себе применения в ряде мер, принятых новым министром народного просвещения по вверенному ему ведомству. Внимание графа Толстого обращено было на поддержание в высших учебных заведениях внешнего порядка и благоустройства. Усугублены строгие меры против студенческих сходок в стенах университета и вне его; студенты лишены права распоряжаться кассою взаимопомощи, устраивать в пользу ее спектакли и концерты, собирать пожертвования для неимущих товарищей, заведовать собственною библиотекою. Распоряжения эти вызвали в университетской молодежи крайнее раздражение, выражавшееся в непрестанных волнениях и попытках сопротивления ближайшему начальству. Весною 1869 года волнения эти приняли обширные размеры. Беспорядки начались в С.-Петербургском университете и быстро распространились на прочие высшие учебные заведения столицы, Медико-хирургическую академию, институты технологический и земледельческий, а вслед за тем и на провинциальные университеты. Последствием их было массовое увольнение студентов из заведений, высылка их из столиц и университетских городов и водворение в качестве поднадзорных в разных местностях империи. В гимназиях введенная в 1871 году так называемая классическая реформа дала не менее горькие плоды. Все усилия педагогов были исключительно направлены к обучению юношества двум древним языкам в ущерб прочим предметам преподавания и так же, как и в университетах, совершенно упущено из виду воспитательное воздействие на развитие образа мыслей и чувств, на утверждение в преданиях родной истории, в началах веры и нравственности подрастающих поколений. Последствия такой образовательной системы не замедлили сказаться, и в десятилетие с 1866-го по 1876-й год неверие в области религии, материализм — в науке, социализм — в политике окончательно овладели незрелыми умами русской учащейся молодежи. Результату этому не могло воспрепятствовать запрещение внутри России изданий, распространявших эти пагубные лжеучения. Не находя их на родине, юные социалисты обращались за ними за границу, откуда им беспрепятственно доставляли их русские эмигранты, водворившиеся в Англии и Швейцарии. Женева и особенно Цюрих — сделались местами паломничества большого числа юношей и девиц, студентов и студенток. Слушая лекции в тамошних высших учебных заведениях, они все более или менее почерпали крайние анархические учения у самого источника, в Женевской секции Интернационала, создателем и руководителем которой был Бакунин. Когда в 1871 году правительство решилось на энергичную меру и под угрозою лишения прав русского подданства вызвало обратно русских женщин, изучавших естественные науки в Цюрихском университете, большинство хотя и повиновалось, но вернулось на родину с твердо усвоенными социалистическими убеждениями и взглядами, которые и принялись усердно распространять среди соотечественников. Между тем в России очагами анархизма были уже не одни столицы или университетские города, но и все те местности в разных концах империи, в которые разосланы были поднадзорные, получавшие определенное содержание от казны и сверх того, не замедлившие, в силу своего полуобразования, занять влиятельное положение в местном обществе и немаловажные должности в общественных учреждениях, не исключая школ. Обстоятельство это, как показал опыт, немало содействовало быстрому и широкому распространению умственной заразы. Мало-помалу вся Россия покрылась густою сетью так называемых «кружков самообразования», в которых учащаяся молодежь, воспитанники высших и средних учебных заведений пропитывались учением анархизма, жадно прислушивались к голосам вожаков из товарищей, исключенных из университетов и гимназий, или тех из них, что побывали за границею и по возвращении на родину продолжали поддерживать с политическими выходцами непрерывные сношения. В кружках участвовало немалое число женщин и девиц, фанатических сторонниц полной эмансипации своего пола, не замедливших получить преобладающее в них значение и играть в их действиях выдающуюся роль. Явление это долго ускользало от внимания и педагогического начальства, и полицейских властей, судя по бездействию их ввиду нарождавшейся опасности. Меры пресечения вызывались лишь единичными случаями и не выходили из пределов обычных распоряжений: обыска, ареста, административной высылки. На след образовавшегося в 1869 году в Москве тайного сообщества под именем «Общества народной расправы», преследовавшего прямо революционные цели, навело полицию убийство одного из участников, заподозренного товарищами в измене. Следствие по этому делу, — главный зачинщик которого, Нечаев, успел бежать за границу и выдан лишь два года спустя швейцарским правительством, — произведено было судебными властями на точном основании нового устава уголовного судопроизводства. К нему привлечено в качестве обвиняемых 87 человек, преданных, в силу того же устава, суду судебной палаты с участием сословных представителей. Из них 4 лица присуждены к каторжной работе, 2 к ссылке на житье, 27 к тюремному заключению; остальные оправданы за недостатком юридических улик. Но бóльшая часть лиц последней категории выслана административно; та же участь постигла многих арестованных, заподозренных в политической неблагонадежности, но не привлеченных к следствию и суду. Нечаевский процесс обнаружил, между прочим, несоответствие лежавших на корпусе жандармов обязанностей по раскрытию государственных преступлений с судебными уставами 20-го ноября 1864 года, не предоставлявшими этому корпусу никакого участия в производстве дознаний по означенного рода делам. Законом, изданным 19-го мая 1871 года, устранено это неудобство и изменен порядок судопроизводства по делам политическим возложением производства по ним дознаний на чинов жандармского управления при участии прокуроров. Тем же законом установлено, что оконченные таким порядком дознания представляются министру юстиции, который, по соглашению с шефом жандармов, или делает распоряжение о производстве предварительного следствия, или испрашивает высочайшее соизволение на прекращение производства или на разрешение его в порядке административном. В следующем году в законодательство о государственных преступлениях внесены два другие существенные изменения: увеличены несколькими степенями наказания за принадлежность к преступным сообществам и создана для дел этого рода, бывших по судебным уставам подсудными судебным палатам, новая юрисдикция: Особое присутствие Правительствующего Сената по делам о государственных преступлениях. В продолжение четырех лет после Нечаевского процесса дознания в порядке закона 19-го мая возбуждались по многим отдельным случаям и обыкновенно завершались административною высылкою привлеченных к ним лиц. Только 13 человек, обвиняемых в заведении в Москве тайной типографии и печатании возмутительных воззваний, преданы в 1874 году суду Особого присутствия Сената и из них приговорены: 5 человек к каторге, 3 к отдаче в арестантские роты и 5 оправданы. Между тем проповедь социализма продолжалась в среде русской молодежи беспрерывно и почти беспрепятственно; с каждым днем увеличивалось число его убежденных сторонников. Набирались они преимущественно среди воспитанников учебных заведений, высших и средних, но в числе их были и лица более возмужалые: офицеры разных родов оружия, в особенности артиллеристы и инженеры, землевладельцы, педагоги, врачи и, сверх того, большое число девушек и женщин. Лица всех этих категорий покидали кто службу, кто школу, кто семью, поселялись на общих квартирах в так называемых «коммунах», составляя отдельные кружки, различавшиеся по оттенкам, но согласные в общем стремлении преобразовать на социалистических началах существующий в России государственный и общественный строй. Кружки эти поддерживали тесные сношения как между собою, так и с русскими политическими выходцами за границею. На сходках кружков, а также в заграничных революционных изданиях обсуждался вопрос о способах для произведения переворота, который, по общему сознанию, представлялся невозможным до тех пор, пока идеи анархизма не проникнут в народ и не возбудят его к восстанию. С начала семидесятых годов отдельные личности из социалистов искали сближения с простонародьем, водворяясь в деревнях и приурочивая себя к деятельности сельских учителей, волостных писарей, фельдшеров и других профессий, близких к крестьянскому быту. В 1872 г. петербургские кружки занялись систематическим совращением рабочих столичных фабрик и заводов. С этою целью они поселялись в частях города, где жили рабочие, на Васильевском острове, на Выборгской стороне, за Невскою заставой, и, привлекая рабочих или в трактиры, или в свои помещения, под предлогом обучения их грамоте, заводили с ними речь о бедственном их положении, несправедливости распределения богатств между трудом и капиталом, об успехах рабочего сословия на Западе в борьбе за свое освобождение из-под ига хозяев, читали им лекции по истории и естественным наукам, стараясь подорвать в них веру в Бога и царя. Пропаганда эта велась целые два года и не в одном Петербурге, но и во многих других городах, преимущественно университетских. Она обратила на себя внимание полицейских властей лишь в конце 1873 и в начале 1874 годов. В Петербурге произведено по этому поводу несколько обысков, задержано несколько лиц, но только немногие подверглись административным взысканиям, бóльшая же часть выпущена на свободу за недостатком улик. Отчасти затруднение, встреченное в продолжение пропаганды среди городских рабочих, отчасти убеждение в том, что громадное большинство населения в империи составляют крестьяне, побудили социально-революционные кружки расширить рамки своей проповеди и перенести пропагандистскую деятельность из города в деревню. Раннею весною 1874 года участники их, как по условленному сигналу, двинулись на пропаганду «в народ». С этою целью запаслись они поддельными паспортами и целою массою отпечатанных за границею брошюр, в которых доступным пониманию русского крестьянина простонародным языком излагались основные начала социализма в самых разнообразных видах, а именно, в форме рассказов, рассуждений, проповедей и проч. Чтобы проникнуть в народ и внушить ему доверие, пропагандисты, как мужчины, так и женщины, одевались в крестьянское платье, стараясь и внешним видом, и образом жизни походить на простолюдинов. Одни превращались в офеней, торгующих по деревням книгами; другие нанимались в работники на хуторах, фабриках и заводах; третьи изучали какое-либо ремесло. С этою целью устроено было несколько мастерских — столярных, слесарных, башмачных. Сближаясь с крестьянами, пропагандисты пользовались всяким случаем, чтобы распространять среди них те же учения, что проповедовались городским рабочим, и раздавать им принесенные с собою социалистические книжки и воззвания. Исходным пунктом движения был Петербург, откуда пропагандисты двинулись «в народ» по двум главным направлениям: юго-западному и северо-восточному. Те, что пошли в Киев, Харьков и Одессу, нашли на юге России многочисленных единомышленников, сплоченных в разные кружки, преследовавших одинаковые цели и не замедливших послать и своих членов вести пропаганду по деревням. Другая часть чрез Москву направилась по Волге в Ярославль, Нижний, Казань, Саратов и Самару. Появление петербургских агитаторов вызывало во всех городах Поволжья образование новых кружков из местной молодежи, по следам их также устремившихся «в народ». К половине лета социально-революционная проповедь раздавалась уже во всех концах России. Кроме перечисленных выше местностей, следы ее обнаружены в губерниях Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Херсонской, Курской, Орловской, Тульской, Калужской, Владимирской, Тамбовской, Пензенской, Оренбургской, Уфимской и Вятской, в земле войска Донского, в Таганроге и Ростове-на-Дону. Но нигде пропагандисты не нашли даже того относительного успеха, который имели в деле совращения, весьма, впрочем, незначительного числа городских рабочих. Освобожденные царскою волею, наделенные землею, крестьяне оставались глухи к разглагольствиям об уничтожении собственности вообще и, в частности, — поземельной; к пропагандистам относились они не только с недоверием и подозрительностью, но и прямо враждебно, отвергая раздаваемые им книжки, задерживая проповедников и выдавая их властям. Социалистические кружки хотя и действовали самостоятельно один от другого, но поддерживали между собою тесную связь и постоянные сношения. Вот почему обнаружение в мае 1874 года в Саратове одного из очагов пропаганды скоро привело к раскрытию ее преступной деятельности во всей империи. Производство о ней одного общего дознания возложено было, по высочайшему повелению, на начальника московского губернского жандармского управления генерал-лейтенанта Слезкина под наблюдением прокурора саратовской судебной палаты Жихарева. Поведено оно было с большою энергиею. Обыски и аресты произведены во всех местностях, служивших полем деятельности пропаганды. Привлечено к дознанию в качестве обвиняемых 770 человек (612 мужчин и 158 женщин); из них оставлены под стражею 265. Но все эти меры не остановили движения социалистов «в народ». Обнаружены и задержаны были далеко не все его участники. Многие из них скрылись от преследования, другие бежали из мест заключения. Убыль в рядах пропагандистов быстро пополнялась новыми деятелями из насквозь пропитанной анархическими учениями учащейся молодежи, а также из эмигрантов, мужчин и, в особенности, женщин, спешивших возвратиться в Россию, чтобы принять участие в общем деле. Летом 1875 года образовался в Москве кружок с более определенною организациею, чем все предшествовавшие, принявший меры, чтобы затруднить раскрытие своей деятельности. Члены кружка, в состав которого вошли несколько бывших цюрихских студентов, жили все по поддельным видам, называли друг друга условными именами и кличками, завели общую кассу, тайный шифр для переписки с единомышленниками, притон для укрывательства членов, возбудивших подозрение властей. Они поступали рабочими на заводы и фабрики в Москве, в Иваново-Вознесенске, в Туле, завели сношения с пропагандистами в Киеве, где после разгрома предыдущего года быстро восстановились социально-революционные кружки, продолжавшие прежнюю деятельность. То же явление повторилось в Харькове, в Одессе, в Саратове и других местах. Но к концу 1875 года обнаружена была большая часть и этих кружков, и деятели их, в числе нескольких сот человек, задержаны и привлечены к новым дознаниям. Обширные размеры социально-революционной пропаганды, невзирая на полный неуспех ее в народе, озаботили императора Александра. В 1875 году государь поручил Особому Совещанию под председательством министра государственных имуществ Валуева, из министров: юстиции, финансов и внутренних дел, начальника II Отделения Собственной его величества канцелярии и шефа жандармов изыскать меры против распространения в русском обществе разрушительных учений. В числе прочих предметов высочайше повелено Совещанию рассмотреть вопрос об устранении тех вредных последствий, которые обнаружились вследствие высылки политически неблагонадежных лиц во внутренние губернии России, причем обсудить и вопрос о том, не следует ли сосредоточить этих лиц в какой-либо одной местности? Министр юстиции граф Пален заявил Совещанию, что по соображению данных, обнаруженных при политических дознаниях, революционная пропаганда с особенною силою проявляется в тех именно местностях, где сосредоточено наиболее высланных, и наоборот, в тех губерниях, которые не избирались как место ссылки, это движение сказывается преимущественно лишь в виде отдельных разветвлений, занесенных туда из других губерний. По мнению графа Палена, административная высылка имеет значение лишь перенесения зла из одной местности в другую, а потому и принимая притом во внимание, что в глазах общества, незнакомого с причинами, которые вызывают высылку, меры эти возбуждают к высылаемым сожаление и сочувствие и, таким образом, служат к распространению их влияния, — полагал более целесообразным отрешиться от системы административной высылки, заменив ее установлением строгого надзора и запрещением жительства в известных определенных пунктах. Но прочие члены Совещания не согласились с этим взглядом, находя, что в постоянном месте жительства высылаемых, то есть в многолюдных центрах, едва ли возможно установить такие правила, которые совершенно обеспечивали бы устранение вредного их влияния на окружающую среду, а воспрещение жительства поднадзорных в таких центрах было бы равносильно высылке. Вследствие этого большинство Совещания полагало: что единственно возможный надзор в России может заключаться в постановке политически неблагонадежных лиц в такую среду, где наблюдение за ними облегчено и где менее удобств для распространения вредного их влияния, и что в этом отношении административная высылка вполне соответствует своему назначению, имея, сверх того, некоторый устрашающий характер, могущий остановить многих от преступных увлечений. На основании этих соображений Совещание положило оставить в силе существующий порядок административной высылки и, отвергнув мысль о сосредоточении ссылаемых в какой-либо отдельной местности как мысль практически неприменимую, остановилось на следующих двух мерах, которые, по мнению большинства, если не совершенно, то по крайней мере в возможных пределах должны устранить недостатки высылки, а именно: во-первых — на определении таких местностей для водворения ссылаемых, которые в политическом отношении представляются средою наиболее безопасною от влияния этих лиц, а во-вторых — на определении порядка и средств местного начальства для надзора за высылаемыми. 30-го мая 1875 года государь утвердил предложения Особого Совещания, но осуществлены они не были. Совещание, хотя и определило некоторое число городов в Европейской России, пребывание в которых политических ссыльных, по мнению его, представлялось наименее вредным, установив, что не следует скучивать поднадзорных более известного числа лиц на одном пункте, но число это скоро оказалось далеко не достаточным, так как количество поднадзорных, коих насчитывалось в 1875 году в Европейской России не более 260 человек, расселенных в 92 городах, в продолжение последующих четырех лет учетверилось, несмотря на высылку нескольких сот человек в Сибирь, так что пришлось административно-ссыльных распределять в таких местах, которые само Особое Совещание находило неудобными как места ссылки. Проект правил о местном надзоре, составленный комиссией при Министерстве внутренних дел, остался без дальнейшего движения, а усиление полицейских средств надзора состоялось лишь несколько лет спустя, учреждением в 1878 году конно-полицейских урядников,4 а в 1879 году ассигнованием на указанный предмет дополнительного кредита сверх прежде отпускавшихся в распоряжение министра внутренних дел 30 000 рублей, еще 40 000 ежегодно.5 Смута на Балканском полуострове и вскоре последовавшая война России с Турцией отвлекли внимание правительства от внутреннего положения. К тому же в правительственных кругах господствовало убеждение, что, за задержанием большинства пропагандистов, поход их против государства может почитаться оконченным, а сообщество — разрушенным. На деле было не так. Произведенные в рядах сообщества арестами 1875 года пробелы быстро пополнились новобранцами, все из той же среды учащегося юношества. Правда, часть социалистов была оттянута в Сербию в качестве добровольцев в 1876 году, а в следующем году — за Дунай, мужчины в должностях фельдшеров, женщины — сестер милосердия. Но те, что остались в России, по-прежнему составляли кружки в главных провинциальных городах, а петербургские социалисты сплотились в один кружок, которому искали придать руководящее значение в «партии», усвоившей название «социально-револю­ционной».6 Полный неуспех, постигший пропаганду их в крестьянской среде, не убедил их в неосуществимости преследуемой ими конечной цели: произвести переворот в государстве путем народного восстания. Но, продолжая стремиться к ней, они нашли нужным изменить средства и способы действия. Вместо проповеди отвлеченных начал космополитического социализма, недоступных пониманию русских простолюдинов, решено приноравливать пропаганду к тем желаниям, которые предполагались у крестьян, а именно, внушить крестьянам, что им одним должна принадлежать возделываемая ими земля, что не следует платить податей, что управлять миром должны одни только выборные должностные лица. С этого времени движение принимает так называемый народнический оттенок и мирную пропаганду заменяет чисто революционная агитация. Социалисты шли «в народ», но уже не для того, чтобы скитаться по деревням и селам, по фабрикам и заводам, а селиться среди крестьян, занимая должности волостных писарей, сельских учителей и учительниц, фельдшеров, фельдшериц и акушерок, и пользоваться каждым случаем, чтобы волновать умы крестьян, разжигая в них страсти, возбуждать к сопротивлению властям, к бунтам. Такие «поселения» основаны в продолжение 1876 и 1877 годов петербургскими пропагандистами в губерниях: Псковской, Тамбовской, Саратовской и Самарской. Социалисты в Киеве, Варшаве и Одессе сплотились также в одно сообщество, принявшее название «Южно-русского рабочего союза». Они искали возбудить крестьян в Малороссии распространением слухов о предстоящем земельном переделе; некоторым из них удалось даже совратить несколько сот крестьян в Чигиринском уезде, которым они выдавали себя за комиссаров, тайно посланных царем для образования из них боевых дружин, призванных действовать против панов и чиновников. Организация эта просуществовала полтора года и была обнаружена лишь осенью 1877 года. Но три устроителя ее хотя и были арестованы, успели бежать из киевского тюремного замка. Вообще побеги не только из-под стражи, но и из мест высылки, из самих сибирских острогов стали явлением весьма частым, так как к освобождению заключенных направлены были все старания остававшихся на свободе товарищей, которым не раз удавалось отбивать их даже от сопровождавшего вооруженного конвоя. Одновременно как петербургский, так и провинциальные кружки продолжали вести деятельную пропаганду среди городских рабочих и так называемой «интеллигентной» молодежи, вербуя из нее новых сочленов и пополняя убыль в своих рядах. С этою последнею целью заведена в Петербурге, осенью 1877 года, тайная типография, печатавшая возмутительные листки и брошюры. Были даже попытки производить уличные демонстрации. Та, что устроена была на площади пред Казанским собором при выходе из храма после обедни в Николин день, 6-го декабря 1876 года, не нашла ни малейшего отклика в толпе и тотчас же была подавлена полициею, арестовавшею два десятка ее участников. Но в марте того же года по случаю похорон умершего в доме предварительного заключения одного из обвиняемых социалистов, собралась большая толпа молодежи, силою овладевшая гробом и демонстративно пронесшая его по улицам столицы вплоть до самого кладбища. Дознание над тысячей с лишком привлеченных к ответственности за социально-революционную пропаганду молодых людей продолжалось несколько лет. За это время из них 43 человека умерли в тюрьме, 12 совершили самоубийство, 3 покушались на него, наконец, 38 сошли с ума. Вопрос о том, следует ли предать социалистов суду или решить их участь административным порядком, обсуждался в Комитете министров, который высказался в пользу гласного суда по следующим соображениям. «Комитет, — читаем в высочайше утвержденном журнале 18-го и 26-го марта 1875 года, — остановился на соображении, что одною из главнейших причин удостоверенного ныне прискорбного равнодушия благонамеренных общественных элементов к распространяющейся пропаганде разрушительных начал представляется всеобщая до сего времени неизвестность не только для большинства публики, но и для чинов высшего государственного управления, в том числе и для большинства членов Комитета министров обнаруженных произведенным в последнее время дознанием размеров пропаганды. По мнению Комитета, при такой неизвестности нельзя ставить прямым укором обществу отсутствие серьезного отпора лжеучениям; нельзя ожидать, чтобы лица, не ведающие той опасности, которой лжеучения сии грозят общественному порядку, могли столь же энергично и решительно порицать деятельность революционных агитаторов, как в том случае, когда опасность эта была бы для них ясна и им были бы известны те пути, коими приверженцы революции, называющие себя друзьями народа, хотят прийти к нему на помощь. Такое незнание обусловливает, конечно, в большинстве случаев легкомысленные упреки правительству за принимаемые меры преследования злоумышленников и их аресты, приписываемые часто одному лишь произволу администрации и возбуждающие обыкновенно сострадание к арестуемым и разыскиваемым лицам. Между тем, по глубокому убеждению Комитета, едва ли изложенная в представленной генерал-адъютантом Потаповым записке одного из передовых деятелей агитации картина будущности, которую революционные пропагандисты готовят настоящему поколению, могла бы возбудить какое-либо сочувствие не только в благонадежных общественных сферах, но даже в натурах неразвитых и склонных к экзальтации. Сами составители записки и программы это чувствуют и постоянно указывают на необходимость для успеха дела скрывать его конечные цели. Они с неимоверным цинизмом обсуждают все страшные последствия желаемого ими восстания и указывают на необходимость гибели настоящего поколения в потоках крови, в видах доставления благоденствия грядущим поколениям, по заранее определенным ими законам общежития. Они прямо высказывают, что для достижения их идеалов необходимы ручьи, реки, наводнения крови. Комитет глубоко убежден, что подобный бред фанатического воображения не может возбудить к себе сочувствия; но для того чтобы общественное мнение отвратилось от провозвестников такого учения, начала этого учения не должны оставаться во мраке. Признавая, таким образом, полезным и настоятельно необходимым не только продолжать систему гласности, принятую по тем трем политическим делам, которые производились в судебных учреждениях в последнее время, по допустить гласность в еще больших размерах, для полного разъяснения в обществе нашем возмутительного учения агитаторов. Комитет находит, что естественным и самым прямым путем для такой благотворной гласности представляется суд, в котором при судебном следствии может быть разоблачена вся тлетворность изъясненных учений и степень угрожающей от них опасности».