С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (63)

Из Константинополя генерал-адъютант Обручев направился в Филиппополь и там 24-го апреля всенародно прочел воззвание русского императора к болгарам Восточной Румелии. Государь объявлял им о твердой решимости своей исполнить в точности постановление Берлинского трактата, который один может обеспечить им пользование правами, добытыми русским оружием, и о приказании русским войскам очистить эту область в установленный конгрессом срок. Его величество благодарил население за чувства преданности и признательности, неоднократно выраженные русскому царю и России, и изъявлял надежду, что чувства эти будут переданы нынешним поколением детям и внукам. Перечислив права, обеспеченные жителям области органическим статутом, выработанным международною комиссиею: охрана жизни, чести и собственности, широкое самоуправление и распоряжение финансовыми средствами страны под властью генерал-губернатора, христианина и единоверца, — император приглашал их пользоваться этими правами в духе мирного развития их гражданской жизни. Он выражал строгое порицание замыслам, имеющим целью насильственное низвержение установленного в крае с общего согласия великих держав порядка, которые могли бы навлечь на страну лишь новые бедствия и подорвать в корне дело национального возрождения.281 Царские слова генерал-адъютант Обручев пояснил в речи, непосредственно обращенной к народу, в которой упомянул и об обещании султана не вводить турецких войск в Восточную Румелию, пока не будет нарушен в этой области законный порядок, и которую заключил следующими словами: «Порта сдержит регулярные свои силы; против вторжения же баши-бузуков у вас есть оружие; на то оно вам дано, чтобы вы могли защищать от злодеев ваши дома, ваших жен и детей и чтобы в вашей стране не могли уже повторяться те ужасы, от которых она страдала в течение многих веков. Отныне ваше положение прочно. Пользуйтесь его благами без всяких опасений. Благодарите за них Творца, благодарите русский народ и храните навсегда неизгладимую благодарность к великому царю, освободителю вашему. Помолимся же о сохранении и продлении драгоценных дней его». Императорское воззвание к обитателям Восточной Румелии произвело ожидаемое действие. Введение в область нового управления и водворение в ней генерал-губернатора по назначению султана прошли в полном порядке. Султан утвердил выработанный для автономной области европейскою комиссиею органический статут, установивший в ней народное представительство на выборном начале и провозгласивший неприкосновенность личности и собственности, полную свободу совести и мысли. Генерал-губернатором Восточной Румелии на первые пять лет Порта предполагала назначить Рустем-пашу, далматинца родом и католика, и получила на это согласие всех великих держав, за исключением России. Русскому послу в Константинополе удалось устранить эту кандидатуру и остановить окончательный выбор султана на Александре Богориде, лице болгарского происхождения и православном по вероисповеданию. Новый генерал-губернатор въехал в Филиппополь 15-го мая и был приветствуем всем населением благодаря тому, что на голове его вместо ненавистной турецкой фески надет был национальный болгарский «колпак». Три дня спустя он вступил в управление областью, причем хотя и был прочитан султанский фирман, но турецкий флаг с полумесяцем поднят не был, так как нельзя было салютовать ему 101 пушечным выстрелом, за неимением в распоряжении турецкого начальника местной милиции достаточного количества пороха.282 Одновременно новое государственное устройство введено и в Болгарском княжестве. Основной закон страны, названный органическим уставом, выработан был в совете императорского комиссара в Болгарии и пересмотрен в особой комиссии, образованной при II Отделении Собственной его величества канцелярии, состоявшей из главноуправляющего Отделением князя Урусова, статс-секретаря Бруна, вице-директора азиатского департамента Министерства иностранных дел Мельникова и профессора государственного права Петербургского университета Градовского. Проект устава по утверждении государем был передан князем Дондуковым-Корсаковым на обсуждение созванного им собрания именитых людей Болгарии.283 Собрание это состояло из 231 члена, разделенных на четыре разряда: 13 представителей духовенства, из них два иноверца; 103 представителя администрации и суда; 34 депутата по выборам, из коих 29 от округов и 5 от разных обществ и учреждений; 21 депутат по назначению императорского комиссара. Настроение представителей болгарского народа было тревожное и возбужденное. Они не мирились с отторжением Восточной Румелии от княжества и с оставлением Македонии под властью Порты. На частных совещаниях поднимался и обсуждался вопрос: не лучше ли, вовсе не приступая к рассмотрению органического устава, протестовать в адресе русскому императору и в заявлении на имя правительств прочих великих держав против провозглашенного берлинским конгрессом расчленения Болгарии и затем разойтись? Князю Дондукову-Корсакову немалого труда стоило убедить влиятельнейших из депутатов отказаться от этого намерения. Два дня провел он в переговорах с ними, убеждая их благоразумно подчиниться решениям Европы, освященным согласием державного Освободителя, обнадеживая их близкою переменою обстоятельств в их пользу и осуществлением в недалеком будущем их стремлений, несбыточных и в настоящее время. Внушения эти увенчались успехом. Большинство депутатов обещало князю-комиссару сообразоваться с его советами и указаниями. Открытие собрания состоялось в Тырнове 10-го февраля. К 10 часам утра в здании конака, в зале, отведенной для заседаний, собрались все депутаты и заняли приготовленные для них места. За отдельным столом поместился уполномоченный императорского комиссара, член совета управления Лукьянов. Особая трибуна была отведена для иностранных консулов и турецкого комиссара. Толпа народа, люди всех званий и положений, наполняли конак и прилегающие к нему улицы и площади. Войдя в залу, князь Дондуков-Корсаков направился к старейшему из представителей православного духовенства, 82-летнему старцу преосвященному Анфиму, митрополиту виддинскому и бывшему болгарскому экзарху, и, приняв от него благословение, стоя у портрета императора Александра II, возвышавшегося посреди залы, прочитал речь на русском языке, обращенную «к достопочтенному собранию представителей Болгарского княжества». В ней он именем государя приветствовал депутатов с открытием собрания, призванного положить прочное основание государственному устройству страны, и передал на его обсуждение проект органического устава, заметив, что проект этот — не более как программа, составленная для облегчения трудов собрания, от которого зависит внести в него, какие оно признает нужными, изменения или дополнения, «по совести и убеждению» каждого из членов. Подробно распространяясь о результатах, достигнутых временным русским управлением Болгарии, князь выразил желание, чтобы Всевышний благословил начинания собрания «на счастие и благоденствие страны, столь близкой нам, русским, по крови, по принесенным Россиею жертвам и по великодушным чувствам нашего царя, Освободителя болгарского народа». «Объявляю первое собрание представителей болгарского княжества открытым, — заключил императорский комиссар, — и приглашаю вас, господа, по подписании протокола вместе со мною в древнем Тырновском соборе вознести Господу Богу молитвы об успешном окончании предстоящих вам трудов и принести благодарение Царю Царей, сподобившему нас соприсутствовать великой исторической минуте возрождения вашего многострадального отечества».284 19-го февраля, в день восшествия императора Александра на престол и первой годовщины Сан-стефанского договора, освободившего Болгарию, депутаты народного собрания представили императорскому комиссару адрес, уверяя в нем, что болгары никогда не забудут «великого значения этого священного дня, который будет для них днем величайшей радости и торжеств, символом беспримерной в истории братской любви народа русского к болгарам, днем таким, в который болгары из глубины души будут молить Бога о благоденствии и могуществе великого русского народа и его великого монарха». Адрес заключался просьбою повергнуть к стопам государя выражение этих чувств болгарского народа.285 Сессия тырновского учредительного собрания продолжалась около шести недель, в течение которых оно пересмотрело и переработало проект органического устава, переименовав его в «конституцию Болгарского княжества». Хотя проектом устава и вводился в Болгарии представительный образ правления со всеми его гарантиями и обрядами, но внесенные в него собранием изменения не ограничились переменою названия, а придали основному закону страны еще более либеральный и демократический оттенок. Учрежден государственный совет, долженствовавший заменить верхнюю палату, введено всеобщее голосование, вассальное отношение Болгарии к султану обойдено молчанием, княжеская власть значительно ограничена, провозглашена полная свобода печати, сходок и ассоциаций. В таком виде тырновская конституция была с высочайшего соизволения утверждена князем Дондуковым, который, закрывая собрание, поздравил его с успешным разрешением порученной ему задачи. «Последние и окончательные решения, — сказал он, — устраняют все поводы к обвинению вас в незрелости и в неподготовке к предоставленной вам свободной политической жизни. Счастливое, правильное и законное довершение вами возложенного на вас законодательного труда торжественно оправдывает доверие к вам моего великого государя». Император Александр в воззвании к населению княжества сам возвестил ему о предстоящем удалении русских войск из Болгарии и об избрании князя на основании подлежащих статей Берлинского трактата и тырновской конституции. Воззвание начиналось теми же словами, как и то, что было обращено к жителям Восточной Румелии. Государь благодарил болгар за чувства признательности, выраженные его особе и всему русскому народу за бескорыстное содействие и тяжкие жертвы, принесенные их освобождению. «Господь, — говорил он, благословил оружие, поднятое мною на защиту вашего правого дела, и дозволил мне совершить то, что я желал. Державы по чувству справедливости не могли не признать права гражданства болгарской народности. Берлинский трактат, признавая их окончательно за вами и обеспечив вашу независимость, положил в основание Болгарского княжества твердые основы для дальнейшего развития вашей народности». Болгары приглашались доказать, что они способны к политической независимости и достаточно зрелы, чтобы пользоваться предоставленными им правами. Приглашались они также избрать себе князя, который призван быть их вождем и защитником их интересов пред державами. В лице будущего первого болгарского князя Царь-Освободитель приветствовал возрождение народа болгарского.286 17-го апреля, в день рождения императора Александра, в Тырнове после торжественного молебствия, совершенного на площади пред конаком, императорский комиссар открыл великое народное собрание, созванное на основании конституции, для избрания князя. В речи своей он именем государя и в выражениях, не допускавших никакого сомнения, предупредил депутатов, что его величество ни под каким видом не допустит ни одного из своих подданных принять избрание на болгарский престол, и напомнил собранию о важности предстоящего ему дела, которое оно призвано совершить вполне свободно, без малейшего стеснения или давления извне, после чего он сам вышел из залы в сопровождении своей свиты и дипломатических представителей великих держав. Заседание собрания происходило при закрытых дверях под председательством митрополита Анфима. На кафедру взошел софийский митрополит Климент и высказал, что собрание может иметь в виду лишь трех серьезных кандидатов на княжеский престол: принца Вальдемара датского, германского посла при австро-венгерском дворе князя Рейса и племянника русской императрицы принца Александра Батгенбергского. Первые два, по мнению преосвященного, не удовлетворяют условиям, которые болгарский народ желал бы видеть совмещенными в лице своего государя. В пользу же принца Александра говорят как близкое родство его с русским царствующим домом, так и личные его достоинства. К тому же он один из всех кандидатов сражался за освобождение Болгарии, а потому на нем и должно собрание остановить свой выбор. В ответ на речь митрополита Климента раздался единодушный крик депутатов: «Да живет князь Александр!», и принц Батгенбергский единогласно провозглашен владетельным и наследственным князем Болгарии.287 Весть об избрании племянника императрицы Марии Александровны болгарским князем император Александр получил в Ливадии, где вместе с августейшей супругою проводил он часть весны 1879 г. Туда же прибыл вскоре принц Александр Батгенбергский и там принял депутацию от тырновского собрания, привезшую ему постановление о выборе. Напутствуемый пожеланиями и щедро одаренный милостями русского государя, молодой князь посетил дворы великих держав, в Константинополе принял из рук султана фирман, утверждавший его избрание, и 25-го июня высадился на болгарский берег в Варне. Там встретил его князь Дондуков во главе властей военных и гражданских и сопровождал его в Тырнов, где в древнем соборе князь Александр принял присягу на верность конституции и, вступив в управление княжеством, проследовал в столицу его Софию. Бывший императорский комиссар прямо из Тырнова возвратился в Россию. Трудную задачу введения в Болгарское княжество правильного и стройного государственного устройства временное русское управление исполнило в краткий, определенный конгрессом десятимесячный срок. Организованы на основании изданных русскою властью положений части: административная, финансовая, судебная и учебная; все должности распределены между болгарами; для новоизбранного князя приготовлен в Софии дворец, снабженный мебелью, посудою и всеми необходимыми принадлежностями придворного хозяйства; наконец, в его же распоряжение передан образовавшийся в казне княжества избыток доходов над расходами в 14 000 000 франков. Но главные усилия русского временного управления направлены были к созданию болгарской армии. С этой целью введена в княжестве всеобщая воинская повинность на началах, сходных с теми, что приняты в России, и образовано земское войско в составе 27 пехотных дружин, 4 сотен кавалерии, 6 полевых батарей, одной роты осадной артиллерии, одной саперной строевой и одной саперной же учебной роты. Действующие войска вооружены ружьями системы Крынка, отпущенными в количестве 27 000 штук, по тысяче на каждую дружину. Для вооружения запаса уступлено около 100 000 винтовок разных систем и калибров, взятых у турок в минувшую войну; полевая артиллерия снабжена 142 орудиями, крепостная и осадная — 31; из русских интендантских складов отпущены вещи и материалы для боевого снаряжения и обмундирования нижних чинов; образованы военные лазареты и школы для приготовления фельдшеров из болгар; основано в Софии военное училище на 250 человек, 90 болгарских юношей отправлены для обучения в Елисаветградскую юнкерскую кавалерийскую школу, а 42 в школы — пиротехническую в Петербурге и оружейную в Туле; подарена княжеству русская дунайская флотилия, а также все конские запасы в Болгарии в количестве 20 000 голов. Осталось служить в болгарской армии в качестве инструкторов и для занятия высших военных должностей 394 русских офицера, из них 36 болгарского происхождения, а русских нижних чинов — 2700. Во главе вооруженной силы княжества по образовании князем Александром первого болгарского министерства поставлен русский генерал в звании военного министра. Так облагодетельствовал император Александр II им освобожденную страну, не выступая притом из пределов, установленных берлинским конгрессом. Строго придерживаться духа и буквы Берлинского трактата, добросовестно исполнить все его постановления — такова была программа, указанная высочайшею волею дипломатическим представителям России при иностранных дворах. Если последствием ее будет всеобщее умиротворение, рассуждал князь Горчаков, то Россия может только выиграть от прекращения неопределенного положения, тяжелым бременем лежащего на ней; если же, напротив, она приведет к усложнениям, то лучше для России встретиться с ними, сосредоточив внутри себя свои силы.288 Невзирая, однако, на такой образ мыслей и тщательно согласованный с ним добросовестный образ действий русского двора, отношения его к прочим великим державам не только не улучшились, но, можно сказать, обострялись с каждым днем. Одна только Италия, сочувствуя делу возрождения балканских христиан, подавала свой голос в их пользу во всех европейских комиссиях заодно с представителями России. Французские комиссары, следуя получаемым из Парижа инструкциям, держали, напротив, более сторону турок против христиан или румын и греков против славян. Всех больше подозрительности и явной, вовсе не скрываемой враждебности к России и покровительствуемым ею народностям проявляла Англия. Обострению наших отношений с нею немало содействовали происшествия в Афганистане. В промежутках времени между заключением Сан-стефанского мира и собранием берлинского конгресса, когда у нас ожидали войны с Англиею и готовились к ней, часть войск ташкентского военного округа была двинута за Амударью к границам Афганистана, а в Кабул к эмиру Шир-Али отправлено посольство с целью привлечь его к союзу с Россиею против Великобритании. Весть о прибытии в столицу Афганистана генералов Столетова и Разгонова и о почетном приеме, оказанном им эмиром, получена была в Лондоне вскоре по возвращении туда из Берлина лордов Биконсфильда и Салисбюри. Она крайне встревожила правительство и общественное мнение Англии и вызвала обращение сент-джемского кабинета в Петербург с требованием немедленного отозвания русских посланцев из Кабула на том основании, что в силу соглашения, состоявшегося между Россиею и Великобританиею в 1873 году, Россия обязалась не включать Афганистан в сферу своего влияния. Русский двор отвечал, что действие этого соглашения прервано событиями последнего времени, но что он не прочь возобновить его, если Англия обещает уважать независимость Афганистана. Лорд Салисбюри дал это заверение, хотя и не без существенных оговорок, вследствие чего между ним и русским послом в Лондоне состоялся обмен писем, коими англо-русское соглашение по среднеазиатским делам признано сохранившим для обеих сторон обязательную силу. Русское посольство было отозвано из Кабула, а англо-индийские войска тремя колоннами вступили в Афганистан, чтобы наказать эмира за попытку вступить в политическую связь с Россиею. Между тем эмир Шир-Али объявил народу, что не хочет вступать ни в какие сделки с англичанами и сам поедет в Петербург, дабы несогласие свое с ними отдать на суд императора всероссийского. 1-го декабря 1878 года он выехал из Кабула, назначив сына своего Якуб-хана правителем на время своего отсутствия и в сопровождении генерала Разгонова прибыл в Мазари-шариф, местность, находящуюся в русских владениях. Туркестанскому генерал-губернатору предписано было принять эмира с честью, но задержать его в Ташкенте, отнюдь не допуская продолжать следование в Петербург. Шир-Али умер от гангрены 9-го февраля в Шир-Абаде, не доехав даже до Ташкента. Мир, предписанный англичанами его сыну и преемнику Якуб-хану, окончательно подчинил Афганистан британскому влиянию, обратив нового эмира в подручника вице-короля Индии. Не считая возможным прямо противодействовать такому распространению английского могущества в Средней Азии, в непосредственном нашем соседстве, русское правительство решило, со своей стороны, расширить наши среднеазиатские владения, включив в них туркменскую степь к востоку от Каспийского моря, и с этою целью овладеть Ахаль-Текинским оазисом, отстоящим от Мерва на 200 верст. Предпринятая летом 1879 года экспедиция в степь не увенчалась успехом, но была возобновлена в следующем году под начальством генерал-адъютанта Скобелева, который 12-го января 1881 года взял Денгиль-Тепе приступом и привел туркмен в подданство Белому Царю. В продолжение переговоров, происходивших по среднеазиатским делам, английские министры выказали большую раздражительность, доходившую порою до грубости. Еще более вызывающего образа действия относительно России держались они во всех вопросах, касавшихся введения нового порядка на Балканском полуострове. В многочисленных европейских комиссиях по разграничению балканских государств с Турциею и между собою, равно как и в тех, что заседали в Филиппополе и в Софии, британские делегаты вступали с русскими в нескончаемые споры, причем в пользу их обыкновенно высказывались и представители большинства великих держав. Между Лондоном и Петербургом происходил непрерывный обмен взаимных жалоб, колких и язвительных замечаний. Лорд Салисбюри жаловался на представителей русской власти в Болгарии и Восточной Румелии, обвиняя их в потворстве христианам, в возбуждении последних против турок с одной стороны и западноевропейских дипломатов — с другой, и даже в подстрекательстве болгар и сопротивлении решениям Европы. Князь Горчаков, в свою очередь, вменял в вину английским агентам в балканских землях систематическую и предвзятую враждебность к России и желание во что бы то ни стало вызвать с нею столкновения. В Константинополе, как и в столицах христианских государств полуострова британская дипломатия усердно интриговала против русской, силилась подорвать русское влияние, оказывала поддержку всякому проявлению недоброжелательства или злых умыслов против России. Русские войска давно уже отступили от Царьграда, бóльшая их часть возвратилась на родину, а английская броненосная эскадра все еще продолжала оставаться в Мраморном море в непосредственной близости турецкой столицы и переступила обратно за Дарданеллы лишь весною 1879 года, после окончательного очищения от русского занятия Восточной Румелии и Болгарии. Только после происшедших в апреле 1880 года перемен в составе английского министерства и замены тори у власти вигами с Гладстоном во главе нового кабинета изменились к лучшему отношения Великобритании к России. Руководимый «великим старцем» (the great old man), сент-джемский двор скоро охладел к Турции и стал выказывать сочувствие христианским народностям Балканского полуострова. На этой почве он естественно сошелся с русским двором, и согласному их действию следует приписать успешное окончание разграничения Черногории и Греции с Турциею и беспрепятственное признание Румынии и Сербии королевствами.289 ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ Союз Германии и Австро-Венгрии против России 1879 Берлинский конгресс не поколебал веры императора Александра II в тройственное соглашение с Германиею и Австро-Венгриею, на которое государь, по собственному его выражению, продолжал взирать как на «наилучшее обеспечение сохранения мира».290 В этом убеждении поддерживал его граф Шувалов, давний личный друг Бисмарка, сблизившийся в Берлине и с Андраши и осенью 1878 года посетивший Вену, где с распростертыми объятиями приняли русского посла в Лондоне, заявившего себя на конгрессе самым ревностным сторонником неразрывного единения России с двумя соседними империями. После обеда, данного в честь его в Гофбурге, император Франц-Иосиф долго говорил Шувалову о неизменном желании своем поддержать с Россиею тесную дружбу ввиду событий, продолжающих волновать Европу и Восток, и твердо держаться союза «трех императоров» как надежнейшего средства противодействия социально-революционному движению. То же подтвердил ему граф Андраши, в частных и продолжительных с ним беседах распространившийся о необходимости для Австро-Венгрии действовать на Балканском полуострове в полном согласии с Россиею, но с оговоркою, что ни Австрия не должна претендовать на Россию, ни Россия на Австрию за отстаивание и проведение там собственных интересов. В доказательство личного своего доверия австро-венгерский министр иностранных дел посвятил Шувалова в тайну переговоров, которые вел с Портою по вопросу о занятии Боснии и Герцеговины, уверяя его, что предложенная австро-турецкая конвенция не будет заключать в себе ничего, что могло бы возбудить неудовольствие России. Но радужные впечатления, вынесенные Шуваловым из Вены, сменились несколько иными, когда он по приглашению Андраши два месяца спустя вторично посетил его в Будапеште. В этот раз сам граф Петр Андреевич нашел, что нам нельзя полагаться на содействие венского двора при приведении в исполнение на балканском Востоке постановлений берлинского трактата, содействие весьма условное, которое не пойдет далее дипломатической поддержки и обязательства не присоединяться к протестам других держав против России, да и то под условием, что пребывание русских войск в Болгарии не продлится слишком долго.291 Гораздо точнее и определеннее выражались те же сомнения в донесениях наших послов из Берлина и Вены. Убри и Новиков сходились на том, что от тройственного союза не осталось больше и следа, и оба указывали на частые и несомненные признаки одновременного все более и более тесного сближения Германии и Австро-Венгрии между собою. Проявилось оно, между прочим, в состоявшейся в конце сентября 1878 года отмене, с общего их согласия, V статьи Пражского мирного договора 1866 года, хотя и остававшейся неисполненною в продолжение двадцати лет, но все же тяготившей берлинский кабинет, как признание за Даниею нравственного права на возвращение ей северных округов Шлезвига. Но еще осязательнее сказалось взаимное единение все еще считавшихся союзными нам держав — на Европейском Востоке, где оно даже приняло явно враждебный России характер. Во всех вопросах, связанных со введением в действие условленных на берлинском конгрессе устройства и разграничения балканских земель, в среде многочисленных международных комиссий, австрийские комиссары заодно с англичанами вступали в пререкания с русскими, возвышая свой голос в защиту интересов турок против христиан вообще, и в частности — притязаний Румынии против Болгарии, а комиссары германские постоянно их поддерживали. То же повторялось каждый раз, когда, по какому-либо поводу, выражалось в тех же комиссиях недоверие к России представителей Западной Европы. Наконец, в высшей степени недружественным поступком по отношению к самой России был ряд крайне стеснительных для русской торговли мер, принятых сообща Германиею и Австро-Венгриею вдоль нашей границы под предлогом чумы, появившейся на нижней Волге, о которых обе эти державы даже не сочли нужным предупредить русское правительство. Все это вместе взятое рассеяло в уме нашего государственного канцлера последние иллюзии относительно политической системы, около столетия связывавшей Россию с соседними Австриею и преобразившеюся с тех пор в Германию — Пруссию. Личный опыт на берлинском конгрессе уже сильно поколебал доверие князя Горчакова к искренности дружбы обоих союзных императорских дворов. Теперь он окончательно пришел к заключению, что они между собою в стачке против России, и убеждение это открыто высказал в наставлениях русским послам в Берлине и в Вене. К Убри писал канцлер, что меры, принятые Германиею и Австро-Венгриею против занесения чумы из России без всякого предварительного сношения с русским правительством, произвели удручающее впечатление на государя, признавшего в них явное нарушение международных приличий, и что если меры эти не будут отменены или по крайней мере облегчены в применении к делу, то Россия вправе будет приписать им «иные цели». В политических же действиях немецкой и австрийской дипломатии на Востоке Горчаков прямо признал желание создать для России на Балканском полуострове положение тяжелое и затруднительное. В особенности негодовал он на Германию, про которую отзывался так: «Немецкие агенты, правда, воздерживаются от враждебной нам инициативы, предоставляя ее своим австро-венгерским товарищам, и ограничиваются тем, что идут по их следам. Не таково содействие, на которое мы имели право рассчитывать и которое, по нашему мнению, германское правительство могло и должно было бы нам оказывать в интересе самого дела, совершенного под его руководством, то есть на Берлинском конгрессе». Несколько позже Горчаков, снова упомянув о «все более обнаруживающемся стремлении всех немецких агентов к сближению с их австро-венгерскими товарищами и к действию заодно с ними во всех восточных делах», заключал: «Это даже не то, чего можно было бы ожидать от честного маклера, тем более не то, на что мы были вправе надеяться от наших давних отношений к Пруссии».292 Еще откровеннее высказал князь-канцлер взгляд свой на современные отношения России к Европе в следующем письме к послу в Вене: «Остановка в восточных делах должна была привести к новому порядку вещей либо в смысле всеобщего замирения, либо в развитие последствий войны. К сожалению, по-видимому, осуществляется вторая альтернатива. Положение пока еще неопределенно, но признаки, на которые вы указываете, имеют большое значение. Таков результат политики последних двадцати лет. Центр Европы стремился изолировать две ее окраины, разъединяя Францию и Россию. К несчастью, ошибки наполеоновской политики обеспечили успех этих усилий. Тогда Пруссия и Австрия свели между собою счеты векового своего соперничества в Германии, после чего Германия раздавила Францию. Теперь срединная Европа, втравив нас в войну с целью ослабить нас и сплотившись потом для того, чтобы отнять у нас ее результаты, еще теснее соединяется для утверждения своего преобладания, причем Австрия поддерживает Германию в Европе, Германия Австрию — на Востоке. По роковому совпадению, Франция самоуничтожается демократическою анархиею, подобно тому, как при Наполеоне III она уничтожила сама себя своею ложною политикою. Англия уединяется в своем своекорыстии, и мы остаемся одни перед лицом этого грозного сплочения европейских сил. Таково в общих чертах положение, против которого нам надлежит принять меры. При этих обстоятельствах мне нечего вам и говорить, что, на наш взгляд, соглашение «трех императоров» расторгнуто фактическим поведением наших двух союзников в отношении к нам. В настоящее время наша главная задача — закончить ликвидацию прошлого и впредь искать опоры лишь в самих себе».293 Такой коренной перелом в воззрениях русского двора не мог укрыться от проницательного взора князя Бисмарка, зорко следившего за всем происходящим в Петербурге, тем более что в русской печати все громче и громче стали раздаваться упреки Германии и лично ему за несоблюдение их обязательств пред Россиею на конгрессе, другими словами, за «измену» России. Печать в этом случае явилась выразительницею глубокого разочарования в пресловутой прусской дружбе, проникшего во все круги русского общества, до самых высших. «Ваша дружба слишком платонична», — сказала одному высокопоставленному германскому дипломату императрица Мария Александровна.294 Бисмарк почти прервал всякие личные сношения с русским послом в Берлине и при редких встречах с ним на придворных приемах и разных торжествах с аффектациею избегал разговора о внешних делах, распространяясь большею частью о тяжком внутреннем состоянии России и настаивая на необходимости строжайших мер против шайки крамольников и совершаемых ею преступлений.295 Но в то же время он сам внушал немецкой официозной печати язвительные статьи против России и, в особенности, против русского канцлера, которого считал главным виновником перемены в русском общественном настроении. Всего более задевало за живое и раздражало Бисмарка громко раздававшееся в России обвинение в том, что он черною неблагодарностью отплатил ей за многочисленные и неоценимые услуги, оказанные ею Пруссии в деле германского объединения. Поручая публицисту Бушу отвечать на этот упрек приведением нескольких примеров из истории недавнего прошлого с таким из них выводом, что Россия-де едва ли не более обязана Пруссии, чем Пруссия России, он всею тяжестью своего гнева обрушился на русского канцлера. «Горчаков, — воскликнул он, — ведет не русскую политику, считающуюся с нами как с друзьями, а политику личную. Он всегда хочет позировать и любит, чтобы иностранная печать хвалила его, в особенности парижские газеты. Он симпатизирует Франции, чего нельзя сказать об императоре, и желал бы казаться другом и покровителем этой страны. Союз «трех императоров» удовлетворял его недолго. С 1874 года следы политики Горчакова и Жомини 296 встречаются в иностранной печати, заигрывание и заискивание интимности между Россией и Франциею «отыгрыша». Отклонением этих предложений мы обязаны скорее Франции, чем России. Политика эта, по-видимому, зародилась не в уме императора Александра. Она достигла кульминационного пункта в период 1875—77 годов, когда пронесся слух, что Горчаков спас Францию от нас, и когда он начал одну из своих циркулярных депеш словами: «Теперь — мир обеспечен». Помните отчет Бловица в «Times». Перечитайте его и упомяните о нем. Отчет его правилен, за исключением того места, где он говорит о противофранцузской военной партии в Пруссии. Такой партии не существует. Вот эта самая политика, которую не должно смешивать с политикой императора, теперь проводится в «Голосе», служившем прежде Горчакову официальным органом. Сомнительно, чтобы, невзирая на все признаки немилости, это отношение ныне изменилось и чтобы Жомини перестал вдохновлять эту газету. Во всяком случае, она выражает политику Горчакова. Говорят о его отставке и что посол в Константинополе Лобанов избран ему преемником. Но хорошо осведомленные люди не верят этому и думают, что он не удалится с должности, пока жив». «Вы можете прибавить, — продолжал Бисмарк, — что в самом деле Горчаков вовсе не умен как политический деятель. Он действовал один за четыре последние года, приготовляясь к войне с Турциею, и нельзя сказать, чтобы он обнаружил особенную ловкость, вызвав ее. Отношения к Австрии и даже к Румынии были обделаны неискусно. Что делал он в продолжение шести месяцев, проведенных в Бухаресте? Старый фат был больше занят прекрасным полом, чем делом. Так же точно отношения с Австриею и Германиею не были обстоятельно выяснены, хотя главною его заботою должно было быть окончательное выяснение положения Австрии по отношению к целям России». В заключение продолжительной беседы Бисмарк выразил сожаление, что граф Шувалов не имеет никаких шансов на то, чтобы заменить Горчакова в должности министра иностранных дел, потому что император Александр не хочет иметь вокруг себя людей с положительными достоинствами, и при этом заметил, что Шувалов был бы «превосходен с точки зрения мира».297 Как ни тщательно отделял немецкий канцлер воззрения князя Горчакова от личных взглядов императора Александра II на политику Германии, различие это все более и более сглаживалось под неотразимыми впечатлениями последних событий. Конечно, государю было гораздо труднее, чем его канцлеру, отрешиться от убеждений, глубоко вкоренившихся в душе его. В понятии его союз «трех императоров» воплощал принцип монархической солидарности, а дружественная связь с Пруссиею покоилась на дорогих его сердцу семейных заветах и преданиях столько же, сколько и на личном глубоком уважении и нежной любви к старцу-дяде, в котором он чтил идеал благороднейшего человека и монарха и которому доверял безусловно. Но чувствам этим слишком противоречили факты, очевидность которых была вне всякого сомнения, и весной 1879 года император Александр не мог не признать, что между Германией и Австро-Венгрией с одной стороны и Россией с другой стороны — не было политической взаимности; что русский император один оставался верен основной идее тройственного соглашения и истекавшим из него обстоятельствам, тогда как оба союзные двора, действуя в полном между собой согласии, шли прямо наперекор России. Мысль эта глубоко волновала и тревожила Александра Николаевича в такую пору, когда он был опечален и озабочен смутой, царившей внутри России, и когда самая жизнь его находилась в постоянной опасности от дерзких посягательств на нее шайки злодеев. Терзаемый сомнениями, государь в доверительных беседах с германским и австрийским послами при своем дворе, генералами Швейницем и Лангенау, которых лично уважал, не раз касался того, что все еще продолжал считать лишь недоразумением, и не без горечи укорял их за явно недружелюбные поступки их правительств, но оба дипломата, в точности исполняя полученные инструкции, на все его вопросы и упреки отвечали молчанием.298