С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (62)

Особою статьею конгресс провозгласил, по предложению Англии, полную религиозную свободу на всем пространстве Оттоманской империи и совершенную равноправность всех подданных султана без различия вероисповедания. Французские уполномоченные настояли на придаче к этой статье оговорки, что ею не ограничиваются особые права Франции и что ничего не будет изменено в настоящем положении святых мест в Палестине.258 По предложению Австро-Венгрии, конгресс принял ряд статей, подтверждающих установленную договорами 1856 и 1871 годов свободу плавания по Дунаю и определяющих условия этого плавания. Вопрос о денежном вознаграждении, следующем России от Турции за военные издержки, был возбужден турецкими уполномоченными, утверждавшими, что размер его далеко превышает платежные силы Оттоманской империи, и просившими конгресс признать невозможным для Порты принять на себя обязательство, которое она не может выполнить. Председатель строго заметил на это, что обязательство уже принято ею в Сан-Стефано. Но русским представителям пришлось все же успокоить встревоженных англичан и французов уверением, что ни в каком случае следующее с Турции денежное вознаграждение не будет обращено в территориальные уступки и что Россия признает преимущественное право на удовлетворение заимодавцев Порты, ссудивших ее деньгами до заключения мира.259 Конгресс уже близился к концу, когда обнародование в одной из лондонских газет тайного соглашения России с Англиею, состоявшегося накануне конгресса, вызвало целую бурю в английском обществе и печати, и страстные упреки министерству Биконсфильда за чрезмерные уступки России. Возгласы эти до того смутили великобританских уполномоченных на конгрессе, что лорд Салисбюри объявил графу Шувалову, что он, как лицо, подписавшее тайные протоколы 18-го мая, вынужден подать в отставку, после чего сент-джемский кабинет возьмет обратно выраженное им согласие на присоединение к России Батума. Озадаченный таким неожиданным заявлением, наш второй уполномоченный обратился к посредничеству князя Бисмарка, который взял на себя объявить лорду Биконсфильду, что, отступив от своего обязательства пред Россией, Великобритания тем самым нарушила бы и обязательство пред Германиею, так как имперский канцлер решился созвать конгресс в Берлине лишь по предъявлении ему тайного англо-русского соглашения. Первый министр королевы Виктории сдался на этот довод и, после того как в заседании конгресса граф Шувалов подтвердил отказ России от присужденных ей в Сан-Стефано Баязета и Алашкертской долины и заявил о намерении русского императора обратить Батум в порто-франко, — не возражал против перехода Батума, Ардагана и Карса под владычество России. Признав эти наши приобретения в Азии, конгресс утвердил условленные в Сан-Стефано уступку Персии турецкого города Хотура с его округом и льготы, дарованные султаном его армянским подданным.260 В одном из последних заседаний конгресса русские уполномоченные выступили с предложением включить в трактат заключительную статью, которая определила бы способ обеспечения конгрессом приведения в исполнение его решений. «Россия, — сказал при этом князь Горчаков, — более чем кто-либо заинтересована в деле. Она принесла большие жертвы во время войны; еще бóльшие — восстановлению мира и общеевропейского согласия. Поэтому она вправе рассчитывать, что дело, основание которому положено конгрессом, не останется бесплодным за недостатком исполнения, как все прежние попытки умиротворить Восток. Она не может допустить возобновления в будущем кризисов, подобных тому, конец которому призван был положить конгресс в Берлине, и представители ее убеждены, что конгресс, разделяя эту мысль, не захочет воздвигнуть здания непрочного, которое подвергло бы новым опасностям мир Востока и Европы». Против этого предложения возражали турецкие уполномоченные, но русский канцлер продолжал настаивать на необходимости для держав, представленных на конгрессе, совокупно поручиться за точное исполнение его постановлений. Говоря от имени Германии, князь Бисмарк выразил мнение, что, придя к соглашению по вопросам, занимающим Европу с начала столетия и, в особенности, в продолжение 20 последних лет, великие державы, конечно, не желают создать дело недействительное и все должны наблюдать за исполнением постановлений конгресса, составляющих одно целое, из которого нельзя принять одну часть, отвергнув остальные. Но германский канцлер не думает, ни что каждое отдельное государство обязано поддержать силою исполнение этих решений, ни что возможно поставить их под всеобщую и совокупную гарантию. Конгресс может лишь создать такое положение, которое, подобно всякому человеческому делу, подвержено колебанию событий. Да и русские уполномоченные едва ли имеют в виду что-либо другое, как такую статью, которая постановила бы, что все обязательства, занесенные в выработанный конгрессом трактат, составляют одно целое, наблюдение за исполнением которого державы поручат представителям своим в Константинополе, предоставив себе принять сообща решение (d'aviser), если это исполнение окажется ошибочным или запоздалым. В этих пределах он, как уполномоченный Германии, ничего не имеет против русского предложения. Граф Шувалов формулировал его так: «Высокие договаривающиеся стороны, дав торжественную и обязательную санкцию постановлениям Берлинского трактата, взирают на совокупность статей настоящего акта как на свод постановлений, исполнение которых они обязуются проверять и наблюдать». Пущенное председателем на голоса, предложение это не было принято конгрессом и осталось без всяких последствий.261 В последнее заседание конгресса, 1-го июля, представители великих держав приложили свои подписи к состоящему из 64 статей трактату, в главных чертах подтвердившему результаты, добытые войною России с Турцией и занесенные в Сан-стефанский «предварительный» мирный договор, но значительно видоизменившему их в смысле интересов западных держав, преимущественно Англии и Австро-Венгрии. Содержание Берлинского трактата было следующее: Под именем Болгарии разумелись лишь болгарские области к северу от Балкан, возведенные на степень вассального, но вполне самостоятельного княжества, с правом избрать себе князя, утверждаемого султаном с согласия великих держав, а также содержать войско и выработать органический статут. Впредь до введения в нем нового государственного устройства управление княжеством возлагалось на императорского русского комиссара, для содействия которому «с целью контроля» приданы оттоманский комиссар и консулы великих держав. Временное управление могло продолжаться не долее девяти месяцев со дня ратификации берлинского договора, после чего следовало приступить к избранию князя, и Болгария вступала в полное пользование своею автономиею. Турецкие войска очищали Болгарию, а крепости подлежали срытию и не могли быть впредь восстановляемы болгарским правительством. Болгария к югу от Балкан составила отдельную область, получившую название Восточной Румелии, которая хотя и оставлена под непосредственною военною и политическою властью султана, но пользовалась административною автономиею. Границы ее не доходили к югу до Эгейского моря, а к востоку не простирались далее бывшего Филиппопольского санджака. Во главе области поставлен генерал-губернатор из христиан, назначаемый на пятилетний срок Портою с согласия великих держав. В Восточной Румелии вводилась местная милиция, подчиненная начальнику, назначаемому султаном, но турецкие войска сохраняли право занимать границы области, не исключая северной, то есть линии Балкан, воздвигать новые укрепления, а в случае опасности, внутренней или внешней, могли даже вступить и внутрь области. Организация Восточной Румелии поручалась европейской комиссии из представителей великих держав и Порты, которая должна была управлять ее финансами впредь до введения нового направления. Русские войска, занимавшие как Болгарию, так и Восточную Румелию, не должны были превышать состава 50 000 человек, а срок их пребывания определен в девять месяцев со дня ратификации Берлинского трактата. В следующие за тем три месяца Россия обязывалась окончательно очистить от войск своих и Румынию. Все пространство к востоку от Болгарии и Восточной Румелии до границ Албании, включая и побережье Эгейского моря, отнесенное по Сан-стефан­скому договору к Болгарии, оставлено за Портою, которая обязывалась ввести как в этих областях, так и во всех прочих подвластных ей частях Европейской Турции, населенных христианами, областное устройство, сходное с тем, которое с 1868 года введено на острове Крит, с предоставлением местному населению участия в составлении новых правил. Греции предоставлено условиться с Портою относительно исправления границ, а если обе державы не успеют прийти к соглашению, то великие державы предложат им свое посредничество. Австро-Венгрия получила право занять своими войсками и ввести свое управление в Боснии и Герцеговине, а также держать гарнизоны в Ново-Базарском пашалыке, оставленном за Портою, и проложить в этой области военные и торговые дороги. Великие державы и Порта признали независимость Черногории, получившей земельное приращение со стороны Герцеговины и Албании, хотя и значительно меньшее, чем то, что было присуждено ей по Сан-стефанскому трактату. На адриатическом побережье получила она порт Антивари, но без права содержать военные суда под своим флагом. Морская полиция в черногорских водах предоставлена Австро-Венгрии, которая обещала торговому флагу Черногории покровительство своих консульских агентов. Провозглашена независимость от Порты Сербии и Румынии. К Сербии прирезано несколько округов, но в более восточном направлении, чем по Сан-стефанскому миру. Румыния получила Добруджу в обмен придунайского участка Бессарабии, который присоединен к России, хотя и без устья Дуная, оставленных за Румынией. Подтверждены и расширены права Дунайской европейской комиссии, в состав которой вступила Румыния. Ардаган, Карс и Батум с их округами присоединены к России, которая возвратила Порте уступленные ей в Сан-Стефано Алашкертскую долину и г. Баязет. Батум провозглашен вольной гаванью, исключительно торговою. Хотур отошел к Персии. Порта обязалась ввести в областях своих, населенных армянами, улучшения и преобразования, вызываемые местными потребностями, и о ходе их периодически сообщать великим державам. В Румынии, Сербии и Черногории, равно как и в Болгарии и Восточной Румелии, наконец, во всех владениях султана провозглашена полная свобода совести и пользование всеми гражданскими и политическими правами распространено на лиц всех исповеданий. Порта обещала предоставить те же преимущества и духовным лицам всех народностей в своих владениях, как европейских, так и азиатских, признав право покровительства над ними, а также над их церковными и благотворительными учреждениями — за дипломатическими и консульскими представителями великих держав. Оговорены при этом исконные права Франции и установлено, что положение, существующее в святых местах, не может быть подвергнуто какому-либо изменению. Заключительною статьею подтверждены все неотмененные или неизмененные берлинским трактатом постановления Парижского договора 1856 года и Лондонского — 1871 года. Независимо от условий, занесенных в Берлинский трактат, до и во время конгресса между отдельными державами, принимавшими в нем участие, завязались более или менее тесные связи. Так, за несколько дней до собрания конгресса Англия подписала с Турциею в Константинополе оборонительный союзный договор, которым обязалась, в случае, если Батум, Ардаган и Карс или какая-либо одна из этих крепостей достанется России или если когда-нибудь Россия посягнет на какую-нибудь часть владений султана в Азии, — защищать все эти местности с оружием в руках. За это султан обещал ввести условленные с Англиею преобразования в свои азиатские владения и обеспечить в них всем своим, подданным христианским и иным, порядок в управлении и всякое покровительство, а сверх того передать остров Кипр в управление англичан, для занятия его английскими войсками.262 В Берлине на конгрессе состоялось личное сближение между двумя главными великобританскими министрами и министром иностранных дел Французской республики, следствием которого было тайное между ними соглашение, обеспечившее Франции дружественный нейтралитет Англии в случае осуществления давних замыслов французов на Тунис и подчинения этой области французскому протекторату. Наконец, со времени конгресса окончательно окрепла зародившаяся несколько лет до того личная дружба между князем Бисмарком и графом Андраши. Австро-венгерский министр не мог не сознаться, что благодаря практическим советам и деятельной поддержке германского канцлера ему удалось осуществить давнюю мечту императора Франца-Иосифа присоединением к его монархии двух «тыльных» областей, которые имели заменить те, что были им утрачены в Италии в 1859 году и притом без всякой денежной затраты, без кровопролития, самым мирным способом, с одобрения и согласия всей Европы. Императорская ратификация берлинского договора последовала 15-го июля. Обнародование его не сопровождалось высочайшим манифестом, но несколько дней спустя в «Правительственном Вестнике» появилось пространное официальное сообщение, излагавшее взгляд императорского кабинета на акт, «увенчавший войну». Начиналось оно с заявления, что последняя война предпринята была Россиею «не по расчету, не из материальных выгод или честолюбивых политических замыслов, но в силу чувства, заглушающего всякие посторонние побуждения, из чувства христианского, чувства человеколюбия, того чувства, которое охватывает всякого честного человека при виде вопиющего зла». Вслед за пространным изложением дипломатических переговоров, происходивших до, во время и после войны, сообщались результаты, достигнутые на берлинском конгрессе, результаты хотя и несовершенные, но все же существенные, как для самой России, так и для христианских народностей Востока. Следовало изложение политической программы, которой русский двор намерен держаться и впредь в Восточном вопросе. С одной стороны, он «проникнут чувством солидарности с Европой», с другой — считает освобождение христиан Востока «нашею историческою миссиею». Берлинский договор — важный шаг к достижению этой цели, хотя и приобретенный дорогою ценою. Россия, которая «не делала торга ни из своих жертв, ни из своих успехов», будет продолжать «притягивать Европу к общему делу» и в то же время точно исполнять принятые на себя обязательства. Не напрасно «русский народ подчинил свои права победителя высшим интересам общего мира и солидарности народов». Жертвы его уже принесли плоды, принесут их еще больше в будущем. Окончательная развязка Восточного вопроса — не более как вопрос времени, ибо, «несмотря на временные препоны, порождаемые страстями, пороками и слабостями людей, человечество идет к тем же неуклонным целям, которые предназначены ему Провидением». Заключительные слова: «Берлинский конгресс был только роздыхом, остановкою на этом трудном пути. Оценивая его с этой точки зрения, Россия находит в прошедшем веру в будущее».263 ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ Исполнение Берлинского трактата 1878—1880 Заключая мир с Портою после победоносной войны, приведшей русскую армию к стенам Царьграда, император Александр имел в виду согласовать цель войны — улучшение участи балканских христиан — с существованием Турции как независимой державы и избежать конечной развязки Восточного вопроса, другими словами, разрушения Оттоманской империи. Князь Горчаков ласкал себя надеждою, что дарование самостоятельного управления христианским подданным султана в Европе прекратит всякий повод к несогласиям России с Турциею, которая, сосредоточив силы свои в Азии, останется стражем проливов, охраняющим в них свободу всемирной торговли и возбраняющим доступ к ним военных судов всех наций, причем, изверившись в Англии, найдет в России верную и твердую союзницу. Так выражался канцлер в инструкциях, которыми был снабжен вновь назначенный русским послом при султане князь А. Б. Лобанов-Ростовский.264 По прибытии князя Лобанова к своему посту, от прозорливости его не скрылась несостоятельность этих предложений, призрачность их и полное противоречие с действительностью. «Константинополь, — доносил он оттуда, — с русскою армиею у ворот своих, с английским флотом в Мраморном море, с непопулярным султаном, который со дня на день может быть низложен и сознает это, — такой Константинополь представляется мне пороховым погребом, который от одной искры может взлететь на воздух». Сравнивая Сан-стефанский мир с тем, что был дарован Порте императором Николаем I в Адрианополе в 1829 году, посол находил его «безжалостным». «Турки, — объяснял он, — подписали его под впечатлением обуявшей их паники и в надежде получить впоследствии какое-либо облегчение. Надежда эта не оправдалась. Что же случилось? Потеряв к нам всякое доверие, турки обратились в сторону Англии и Австрии, и эти две державы ищут теперь конфисковать в свою пользу плоды наших побед, тогда как мы, вчерашние победители, находимся сегодня в самом затруднительном положении. Тысячи признаков, перечислять которые было бы докучливо, убеждают меня, что в Константинополе существует тесная связь между Австриею и Англиею. Они усчитывают заранее в Порте, в пользу своих и в ущерб наших интересов, уступки, которые мы готовимся им сделать. Если эти уступки неизбежны, то лучше было бы сделать их по собственному нашему побуждению и прямо Турции».265 Султан очень ласково принял Лобанова, выразив ему радость, что имеет при себе представителем русского императора дипломата, который состоял в том же звании при отце его султане Абдул-Меджиде, и обещал полное свое содействие к устранению всех недоразумений. Но несколько дней спустя он откровенно передал князю чрез драгомана русского посольства, что в России недостаточно ценят услуги, которые может оказать ей Турция. «От вас зависело, — говорил Абдул-Гамид, — привязать нас к себе узами признательности, смягчив столь тяжкие условия Сан-стефанского договора. Вы ничего не хотели и предпочли возбудить против себя державы и общественное мнение. Напрасно думаете вы, что турки вовсе неживучи. Я сказал великому князю, что Турция готова была тогда даже заключить с Россиею оборонительный и наступательный договор, если бы вы только согласились отменить некоторые неосуществимые статьи последнего договора. Но вы остались глухи. Я свободен от каких бы то ни было обязательств, но спасение остальной части моей империи возлагает на меня обязанность искать в другом месте поддержку, если Россия в самом деле поклялась нас погубить!» 266 Слова эти прямо намекали на предложенный уже Англиею и скоро принятый Портою союзный договор. С этого дня влияние Англии стало преобладающим в Порте, которая не делала ни шагу, не спросясь совета и не сообразуясь с указаниями великобританского посла, в чаянии, что лондонскому двору удастся на предстоявшем конгрессе добыть ей те облегчения, которых ей не удалось достигнуть путем соглашения с Россией. При таких неблагоприятных обстоятельствах дипломатическому представителю России приходилось вести с турецкими министрами переговоры по важным вопросам, не разрешенным Сан-стефанским договором вследствие торопливости, с которою заключен был этот трактат. В первом их ряду находился вопрос об очищении турецкими войсками крепостей: Варны и Шумлы в Европе и Батума в Азии, для которого не было определено срока, но которое представлялось настоятельно необходимым для обеспечения тыла русских войск, расположенных как в Азии, так и под стенами Царьграда. Пока заседал в Берлине конгресс. Порта не поддавалась ни на какие доводы и представления. Но тотчас по ратификации Берлинского трактата князь Лобанов, действуя в полном согласии с главнокомандующим генерал-адъю­тантом Тотлебеном, предъявил ей требование о сдаче поименованных выше трех крепостей, ставя в зависимость от этого акта и отступление русской армии от Царьграда. 7-го июля русские войска сменили турецкие в Шумле, 27-го того же месяца в Варне и 25-го августа в Батуме. «Занятие Батума без боя, — писал император Тотлебену, — и радушный прием, оказанный войскам нашим жителями, которые будто бы, по словам турок и их покровителей англичан, были столь враждебно против нас настроены, был для меня радостным событием, заключившим плоды минувшей войны».267 Возвращение русских войск в отечество началось после блестящего смотра, произведенного главнокомандующим в Сан-Стефано 5-го августа в присутствии высших турецких сановников и иностранных послов в виду Константинополя. Одна часть войск отплыла на судах морем в Одессу и Севастополь; другая отступила сухим путем в направлении к границам Восточной Румелии и Болгарии. 15-го сентября главная квартира действующей армии перенесена в Адрианополь. В этом городе она пробыла целые пять месяцев. Дальнейшее отступление пришлось приостановить вследствие целого рада происшествий, возбуждавших опасение, что обязательства, наложенные на Порту Берлинским трактатом, не будут исполнены ею. То были: восстание мусульман, вспыхнувшее в Родопских горах, образование Албанской Лиги и сопротивление ее передаче черногорцам территорий, присужденных им конгрессом, жестокости, совершенные турками над христианами в местностях, очищенных русскими войсками, по мере возвращения в них оттоманских властей. Но главною причиною продолжительного пребывания в Адрианополе главнокомандующего с его штабом и задержания отступления армии было уклонение Порты от заключения с Россиею окончательного мирного договора, который имел подтвердить все статьи Сан-стефанского «прелиминарного» трактата, не отмененные берлинским конгрессом. Трудная задача эта была возложена на князя Лобанова, которому пришлось в данном случае бороться и с обычною тактикою турецких министров, искавших путем проволочек затормозить дело, и с враждебным России влиянием на Порту представителей прочих великих держав. Немалым препятствием успеху переговоров служили также беспрерывные перемены в личном составе оттоманского правительства. По этому поводу император Александр писал из Ливадии генерал-адъютанту Тотлебену: «Весьма желательно выйти нам скорее из того неопределенного и тягостного положения, в которое мы поставлены силою обстоятельств, от нас не зависящих; поэтому необходимо нам настаивать на заключении с Портою окончательного мирного договора. К сожалению, дело это не подвигается, благодаря интригам английского посла в Константинополе, поддерживаемого и французским... Эти же интриги проявляются и в Румынии, и нам известно, что ввиду могущего быть нового разрыва с Турциею Англия советовала румынам не соглашаться на сохранение за ними права пользоваться свободным чрез нее военным сообщением, которое для нас необходимо, пока войска наши будут оставаться на правом берегу Дуная... Все это меня озабочивает до крайности. Да поможет нам Бог выйти из всей этой компликации без новой войны!» 268 По возвращении в Петербург из Крыма государь сообщал главнокомандующему: «Политические дела, к сожалению, продолжают находиться в том же неопределенном положении, которое для нас столь томительно. Перемена министерства в Константинополе вновь замедлила заключение окончательного мирного договора с Портою. По последним сведениям князя Лобанова, преемник Савфет-паши Каратеодори высказал заверение о желании его окончить это дело в возможно скорейшем времени; но я не вполне доверяю этим заверениям, зная из достоверных источников, что английский посол Лайярд продолжает употреблять все средства, чтобы препятствовать исполнению наших требований. С другой стороны, обнаружившиеся несогласия между членами румелийской комиссии не предвещают ничего хорошего; европейские ее члены, как кажется, хотя и убедились в непрактичности будущей ее организации на основании Берлинского трактата, но не имеют довольно смелости в том признаться публично. Из этого возникает новая комбинация об occupation mixte. Если она нам будет предложена, то мы, разумеется, не иначе можем на нее согласиться, как по окончании предоставленного нам срока оккупации и с тем чтобы и мы в ней участвовали наравне с прочими. Покуда все войска наши должны оставаться на занимаемых ими ныне местах, до сдачи Портою Подгорицы и подписания и ратификации окончательного мирного договора... Я сам было простудился в Москве и вследствие того не могу еще отделаться от кашля. Слабость, которую я после того чувствовал, начинает проходить, и силы возвращаются, хотя забот у меня немало. Да поможет нам Бог как можно скорее выйти из теперешних компликаций, как внешних, так и внутренних!» 269 Отвечая на поздравления главнокомандующего с наступлением нового 1879 года, император телеграфировал ему: «Благодарю и поздравляю также с новым годом тебя и все славные войска в твоей армии. Дай Бог, чтобы нам удалось наконец заключить окончательный мир и воротить вас домой. В этом заключаются ежедневные мои молитвы».270 Тотчас по подписании окончательного мира с Портою высочайше повелено Тотлебену принять все меры к немедленному возвращению действующей армии в Россию. «Ни в каком случае, — подтвердил ему государь, — не допускаю возможности не только дальнейшего оставления армии за границей, но и продления оккупации долее срока, назначенного Берлинским трактатом. Сообщи это категорически князю Дондукову».271 Несколько дней спустя князь Лобанов, преодолев все препятствия, подписал в Константинополе с уполномоченным Порты министром иностранных дел Каратеодори-пашою столь нетерпеливо ожидаемый у нас окончательный мирный договор. Актом этим устанавливались мир и дружба между обеими империями; объявлялось, что постановления берлинского трактата заменили статьи трактата Сан-стефанского, измененные или отмененные конгрессом; следующее России от Турции денежное вознаграждение определено в 802,5 миллиона франков, а способ уплаты предоставлен позднейшему соглашению; вознаграждение русским подданным за убытки ограничено суммою в 2 675 000 франков; положено свести и уплатить взаимные счеты по содержанию военнопленных; предоставлено жителям уступленных России местностей покинуть их в трехлетний срок с правом продажи их недвижимых имуществ; обещано прощение лицам, уличенным в сношениях с неприятелем во время войны, и дозволено тем из оттоманских подданных с их семьями, которые этого пожелают, удалиться вместе с русской армией из пределов Турции; дарована амнистия всем оттоманским подданным, принимавшим участие в событиях, предшествовавших войне, и подвергнутых за это ссылке или какому-либо иному наказанию; вновь введены в действие приостановленные войною все договоры и обязательства обеих сторон, касающиеся торговли или прав, предоставленных в Турции русским подданным; Порта обязалась рассмотреть все иски русских подданных и доставить им удовлетворение.272 Мир с Турцией, по ратификации, обнародован высочайшим манифестом, в котором подробно изложены причины войны, весь ход ее и обстоятельства, приведшие к заключению Сан-стефанского «предварительного» договора и соглашению их на берлинском конгрессе с международными обязательствами России с другими великими державами. Результаты войны перечислены в следующих словах манифеста: «Отныне всеми признана полная независимость Румынии, Сербии и Черногории и владения сих княжеств расширены; северная Болгария возведена в самостоятельное княжество, турецкие крепости в ней имеют быть срыты; большей части южной Болгарии, под наименованием Восточной Румелии, предоставлена автономия под управлением князя-губернатора христианского вероисповедания. Турция обязалась даровать прочим ее областям в Европе новые административные учреждения; России возвращена часть Бессарабии, отторгнутая от нее Парижским трактатом 1856 года; в Азиатской Турции владения наши расширились присоединением Карса, Ардагана и Батума, с прилегающею к ним территориею». Манифест заключался выражением уверенности государя, что русские люди соединят свои молитвы с его молитвами «в воздаяние благодарения Всевышнему, даровавшему России новые победы, новую славу и признательность освобожденных ею племен христианских».273 Император Александр был крайне обрадован вестью о заключении окончательного мира. «Дай Бог, чтобы он был прочен, — телеграфировал он главнокомандующему действующею армией, — и чтобы все вы благополучно вернулись домой. При этом не могу не повторить мое сердечное спасибо тебе и всем участникам в минувшей войне. Вы все честно и славно исполнили ваш долг».274 Но все еще политический горизонт представлялся императору тревожным и мрачным. «Не могу скрыть от тебя, — писал он несколько дней спустя Тотлебену, — моих опасений о тех компликациях, которые нас еще ожидают, благодаря непрактичности решений берлинского конгресса. Никому лучше не известно, как тебе, что затруднения эти начали уже обнаруживаться. Несмотря на то, нам следует держаться того, что было решено еще во время пребывания твоего в Ливадии... Мне остается желать, чтобы эвакуация армии нашей исполнилась, согласно твоему плану, в должном порядке и чтобы не повторилось теперь то же, что произошло при отступлении нашем из Сан-Стефано. Опасаюсь еще бóльших беспорядков, когда придется нам совершенно очистить Восточную Румелию. Все меры, ныне нами предпринимаемые относительно сей отторгнутой части Болгарии, должны бы доказать Европе правильность наших действий, и потому ответственность за те волнения, которые могут произойти тогда между болгарами, падет не на нас, а на прочие европейские державы, участвовавшие в берлинском конгрессе. Ты хорошо сделал, что отклонил вмешательство их представителей в так называемой европейской комиссии в дела, касающиеся собственно нашего управления...» 275 Высочайшая воля была исполнена. 6-го февраля начался отход войск с передовых пунктов: Визы, Люле-Бургаса, Айроболя. 22-го февраля главнокомандующий оставил Адрианополь, а 4-го марта выступил из этого города генерал-адъютант Скобелев с последним кавалерийским эшелоном. Проведя десять дней в Варне, Тотлебен 10-го марта отбыл в Одессу. Турецкие владения в Европе и в Азии были все очищены от русских войск. Оккупационный русский корпус остался, на точном основании постановлений берлинского конгресса, лишь в Восточной Румелии и в Болгарии для обеспечения вводимого там нового государственного устройства. Задачу эту берлинский конгресс возложил на русскую власть только в северной Болгарии, и то под наблюдением комиссаров великих держав. В Болгарии южной начертание органического статута поручено было комиссии, составленной из делегатов всех держав, участвовавших в конгрессе. Впредь до введения нового устройства в обеих областях они оставлялись под русским управлением. По кончине начальника гражданского управления в Болгарии князя Черкасского, умершего в Сан-Стефано в самый день подписания «предварительного» мирного договора, император Александр начальником этого управления, со званием императорского комиссара, назначил генерал-адъютанта князя Дондукова-Корсакова, избравшего местом своего пребывания Филиппополь. Но когда состоялось на конгрессе разделение Болгарии на вассальное княжество и автономную область, императорский комиссар переехал в северную Болгарию, а во главе временного управления Восточною Румелиею поставлен особый генерал-губернатор генерал-адъютант Столыпин. Скоро прибыла в Филиппополь и европейская комиссия, приступившая к выработке основного закона области и, согласно постановлению конгресса, принявшая в свое заведование ее финансы. Между комиссарами с одной стороны, русскими властями и болгарским населением — с другой, происходили частые пререкания и даже столкновения, устранять и сглаживать которые выпадало на долю примиряющего влияния русского посла в Константинополе. С большою силою и единодушием проявлялось неудовольствие в среде болгар, крайне возбужденных нечаянным разделением общего отечества на две половины. Резко выражали они его в адресах и других обращениях к великим державам, в газетных статьях, в пламенных речах на общественных собраниях и сходках. Император Александр сам глубоко скорбел о расчленении Болгарии. «Симпатии болгар, находящихся под нашим управлением, — писал он Тотлебену, — к их соплеменникам, оставшимся под владычеством Турции, вполне понятны. Поэтому я опасаюсь, что образование так называемой Восточной Румелии согласно Берлинскому трактату окажется на деле неисполнимым. Самое выгодное было бы для нас, если бы члены европейской румелийской комиссии сами могли в том убедиться».276 Государь одобрял распоряжения главнокомандующего об устранении европейских комиссаров от вмешательства в управление областью и об образовании местной милиции с русскими кадрами и инструкторами. По представлению генерал-адъютанта Тотлебена, он разрешил передать в военные склады обеих Болгарий все ружья системы Крынка, оставшиеся без употребления после перевооружения нашей пехоты ружьями Бердана, «дабы дать, — как выразился он в письме к главнокомандующему, — болгарам возможность, подобно албанцам, отстаивать свою независимость».277 В другом письме к нему же император развивал следующие мысли: «Те меры, которые ты предлагаешь, я одобряю как существенное средство, могущее остановить переселение христиан из Восточной Румелии, когда настанет время очищения ее нашими войсками, и ты справедливо говоришь, что нам никогда не представится более благоприятного случая подготовить болгар к самозащите, как в настоящее время, когда все распоряжения зависят еще от наших властей. При этом весьма вероятно, как ты сам говоришь, что Порта будет протестовать против учреждения больших складов оружия и обучения стрельбе большого числа охотников и что в своих протестах найдет сочувствие и у других держав. Но я полагаю, как и ты, что ни одно государство по этому вопросу не объявит нам войны и что все ограничатся протестами, а между тем дело будет сделано и независимость болгар обеспечена не менее Албании, которая, — и я полагаю, — по всей вероятности, отложится от Турции. Назначение турецких офицеров в болгарскую милицию немыслимо и не может состояться, ибо по берлинскому договору Порта обязана назначать таковых той же национальности, которой принадлежит большинство милиционеров. Наблюдение за этим есть одна из главных обязанностей румелийской комиссии, в которой участвуют и наши делегаты. Совершенно правильные их действия дают мне полную надежду, что они не попустят никакого отступления от настоящего смысла берлинского договора, которого исполнение равно обязательно для всех держав, в нем участвовавших».278 На точном основании высочайших указаний выработаны были на совещании посла в Константинополе с главнокомандующим действующею армиею окончательные наставления генерал-адъютанту Столыпину. Государь одобрил их и выразил удовольствие по поводу адресов, поданных Тотлебену жителями Адрианополя всех национальностей перед отъездом его из этого города, находя эти адреса «лучшим доказательством, что они умеют ценить честные, бескорыстные и справедливые действия наших властей, равно и примерно добродушное поведение наших войск». Но императора продолжало озабочивать брожение среди болгарского населения, направленное против разъединения Болгарии. В конце февраля 1879 года он так выражал Тотлебену опасения свои по этому поводу: «Из телеграмм явствует, что умы болгар находятся в большом волнении и что они не могут привыкнуть к мысли отчуждения от княжества Восточной Румелии и Македонии и хотят обратиться с протестом на решение берлинского договора ко всей Европе, и будто бы в этом находят поддержку как в английском, так и в австрийском делегатах. Признаюсь, на поддержку эту я смотрю с большим недоверием и опасаюсь намерения их вовлечь болгар в такие действия, которые могли бы оправдать в глазах Европы вооруженное вмешательство Турции, тем более, что из секретных сведений мы знаем достоверно, что английское правительство советует туркам ускорить занятием и укреплением некоторых пунктов в Балканах, к сожалению, по Берлинскому трактату турки имеют на это права, но, однако, не прежде окончательного проведения пограничной линии между княжеством Болгарским и Восточною Румелиею, на чем я и настаиваю».279 По мере приближения определенного берлинским конгрессом срока для вывода русских войск из Восточной Румелии и передачи управления этой областью назначенному султаном с согласия великих держав генерал-губерна­тору император Александр все более и более утверждался в мысли, что добровольный отказ Порты от пользования предоставленным ей конгрессом правом содержать турецкие гарнизоны в Балканах был бы лучшим средством успокоить волнение умов в болгарском населении, предотвратить беспорядки и до известной степени примирить болгар с разделением их отечества на две, или, точнее, на три части. Убеждение свое государь изложил в собственноручном письме к султану, которое отправил в Константинополь с генерал-адъютантом Обручевым. Абдул-Гамид внял благоразумному совету и уполномочил русского генерала объявить населению Восточной Румелии, что Порта, не отрекаясь от своих прав, не имеет, однако, в настоящую минуту намерения вводить свои войска в автономную область.280