С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (60)

Сан-стефанский мирный договор совершенно видоизменял политическую поверхность Балканского полуострова. За Турцией оставались на европейском материке лишь Константинополь, Адрианополь, Солунь, Эпир, Фессалия, Албания, Босния и Герцеговина. Вся Болгария от Дуная до Эгейского моря, от Черного моря до Охридского озера обращалась в княжество, хотя и вассальное по отношению к султану, но вполне самостоятельное, с христианским управлением и народною милициею, с правом избрания себе князя; турецкие войска выводились из Болгарии, дунайские крепости имели быть срыты впредь до образования болгарской милиции, русские войска занимали княжество в продолжение двух лет. Порта признавала независимость Черногории, получавшей значительное земельное приращение со стороны как Албании, так и Герцеговины, а равно по Адриатическому побережью. Провозглашалась независимость Румынии и Сербии. От Румынии отходил к России участок Бессарабии, отторгнутый по Парижскому миру 1856 года, взамен которого Румыния получала Добруджу. Пределы Сербии расширялись к югу в направлении к Старой Сербии. В Боснии и Герцеговине вводились преобразования, проектированные константинопольскою конференциею 1877 года, с изменениями, которые будут установлены с общего согласия России и Австро-Венгрии. Чтобы сохранить связь между этими двумя областями и прочими владениями султана, Черногория и Сербия не получали общей границы по реке Лиму и Ново-Базарский дефилей оставлен за Турциею. Устройство, сходное с тем, что с 1868 года введено было на острове Крит, распространялось на Эпир, Фессалию и Албанию. Улучшения и реформы обещались армянам, а равно и ограждение их безопасности от курдов и черкесов. Размер денежного вознаграждения, следовавшего России за военные издержки и убытки, понесенные русскими областями и подданными вследствие войны, определен в 1410 миллионов рублей. Россия принимала в уплату большей части этой суммы, а именно 1100 миллионов, независимо от участка Бессарабии и Добруджи, предназначенной в вознаграждение Румынии, уступку в Малой Азии Ардагана, Карса, Батума, Баязета с окружающею их территориею, вплоть до Саганлугского хребта. Остальная часть контрибуции, 310 миллионов рублей, имела быть выплачена деньгами. Порта обязывалась рассмотреть и удовлетворить все предъявленные к ней или к ее подданным иски русских подданных. Русским духовным лицам и паломникам обеспечивались как в Европейской, так и в Азиатской Турции все права и преимущества, предоставленные иностранцам других исповеданий. Признавалось право покровительства как им, так и русским духовным и благотворительным учреждениям в Палестине и в других местах императорского посольства в Константинополе и русских консульств в Оттоманской империи. Те же права и преимущества признавались за афонскими монахами русского происхождения. Подтверждались не отмененные статьями Сан-стефанского договора прежние трактаты и конвенции, заключенные между Россиею и Турциею. Для вывода русских войск из Европейской Турции назначался трехмесячный срок, а из Азиатской — шестимесячный. Порта объявляла всеобщую амнистию. Возвращение военнопленных имело состояться немедленно по ратификации договора государем и султаном, обмен же ратификаций должен был последовать в Петербурге в пятнадцатидневный срок. «Имею счастье поздравить ваше величество с подписанием мира, — телеграфировал императору Александру великий князь-главнокомандующий. — Господь сподобил нас, государь, окончить предпринятое вами великое, святое дело. В день освобождения крестьян вы освободили христиан из-под ига мусульманского».211 Несколько дней спустя он же писал государю в собственноручном письме: «Благодарение Богу! Мир наконец подписан, мир достойный и почетный для России. Одного боюсь: чтобы на конгрессе князь Горчаков не уступил разным требованиям, могущим возникнуть при пересмотре мирных условий. Однако, что меня и многих утешает, что конгресс предполагается в Берлине. Надеюсь на нашего верного союзника императора и Бисмарка... «Церемония 19-го числа на параде была чудная, величественная. Она вовек у нас не изгладится из памяти! Гвардия была блистательна и представилась могучими богатырями. Церемониального марша я в жизни не видал такого: все иностранцы были глубоко поражены, и действительно, с таким войском ничего нет невозможного, как они это на деле доказали. К тому же обстановка местности парада была поразительная, у стен Константинополя и в виду Св. Софии! «При этом я вспомнил твои незабвенные слова, мне сказанные в твоем кабинете в Ливадии, когда мне объявил ты твою волю назначить меня главнокомандующим действующею армиею. Когда я у тебя спросил, к какой цели должен стремиться, ты мне лаконически ответил: «Константинополь!» и ровно через 16 месяцев я со всею гвардиею под Царьградом молился коленопреклоненно за дарованные нам победы и чудный мир!» 212 В день заключения мира султан поздравил государя по телеграфу с годовщиною восшествия на престол.213 В ответе своем император Александр выразил надежду, что мир послужит залогом восстановления между ним и Абдул-Гамидом добрых отношений, долговечных и прочных.214 Султан не замедлил ратифицировать «предварительный» мирный договор и с ним отправил в Россию чрезвычайным послом сераскира Реуф-пашу, который в сопровождении графа Игнатьева прибыл в Петербург, и там 4-го марта произошел обмен ратификаций. Сан-стефанский трактат был тотчас же обнародован во всеобщее сведение и сообщен правительствам великих держав.215 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Берлинский конгресс 1878 Война кончилась. Побежденная и разгромленная Турция приняла русские условия мира. Оставалось достигнуть утверждения их Европою. Во все продолжение войны великие державы Запада не выходили из пределов нейтралитета. Италия и Франция, внутри которой происходил перелом, выразившийся в переходе власти от монархистов-консерваторов в руки республиканцев, безучастно относились к военным событиям на Востоке. В период между заключением перемирия и подписанием «предварительного» мира обе эти державы не предъявляли России никаких возражений, притязаний или требований, доверяя заявлению русского двора, что вопросы, касающиеся общеевропейских интересов, будут окончательно разрешены при участии и с согласия Европы. Следует, однако, заметить, что со времени удаления герцога Деказа и замены его во главе Министерства иностранных дел третьей республики Ваддингтоном французская дипломатия стала, видимо, тяготеть к Англии и даже к Германии, как бы позабыв оказанную ей в 1875 году Россиею существенную услугу. Все великие державы приняли приглашение Германии собраться на конгресс в Берлине, как вдруг со стороны Великобритании возникли неожиданные препятствия. Сент-джемский кабинет объявил, что соглашается участвовать в конгрессе лишь под условием, что рассмотрению конгресса будут подлежать все без исключения вопросы, затронутые в мирном договоре, заключенном Россиею и Турциею в Сан-Стефано, и что никакое изменение порядка, установленного прежними трактатами, не будет признано действительным иначе, как с общего согласия великих держав.216 Требование это, выраженное к тому же в резком и не допускающем возражений тоне, князь Горчаков признал оскорбительным для России, которая, если бы оно было удовлетворено, явилась бы на конгрессе не в качестве равноправной участницы, а как бы в роли подсудимой, а потому канцлер решительно отклонил притязание Англии, заявив, что русский двор уже выразил согласие на обсуждение конгрессом вопросов, касающихся европейских интересов, и что дальше этого он пойти не может.217 Такое решение канцлер так пояснил в телеграмме графу Шувалову: «Мирный договор, заключенный Россиею и Турциею — единственно существующий, так как между ними нет никакого соглашения, — будет полностью сообщен правительству королевы гораздо ранее собрания конгресса. Правительство королевы, как и все прочие великие державы, предоставляет себе на конгрессе полную свободу суждений и действий. Не отрицая этой свободы для других, Россия требует ее и для себя, а она бы ограничила ее, если бы одна из всех держав приняла на себя предварительное обязательство».218 В Лондоне не удовлетворились этим толкованием и снова потребовали, чтобы Россия представила весь Сан-стефанский мирный договор на обсуждение и решение конгресса.219 Ответ князя Горчакова гласил: «Ввиду различных толкований свободы суждений и действий, которую Россия считает долгом сохранить за собою на конгрессе, императорский кабинет определяет точный смысл ее следующим образом: он предоставляет прочим державам право возбуждать на конгрессе какие бы ни было признанные нужными вопросы, а за собою сохраняет право принять или не принять эти вопросы к обсуждению».220 Скоро, однако, оказалось, что все эти оговорки и ограничения лишь прикрывали решимость великобританского правительства прибегнуть к оружию. 20-го марта лорд Биконсфильд издал королевский приказ о созыве резервов. Неодобрявший эту воинственную меру лорд Дерби вышел из состава кабинета, а на его место министром иностранных дел назначен лорд Салисбюри. Новый министр не замедлил обнародовать циркуляр к дипломатическим представителям Англии, явившийся грозным обвинительным актом по адресу России. Все постановления Сан-стефанского мира изображались в нем направленными к распространению преобладания России на Востоке: Болгария, простирающаяся от Черного моря до Архипелага, поглощающая в славянском государстве население греческого происхождения, управляемая правительством, избранным и организованным Россией и занятая русской армией, неизбежно явится проводником русского влияния, политического и торгового, в значительной части Балканского полуострова и на омывающих его морях. Влияние это распространится далеко за пределы Болгарии вследствие предоставленного России права наблюдать за введением реформ в Фессалии и Эпире и покровительствовать православному духовенству в прочих областях Оттоманской империи. Оторванность Константинополя от тех из них, что находятся в Европе и населены христианами, ослабит Порту, а сами эти области непременно ввергнет в состояние анархии. Насильственное отторжение Бессарабии и Румынии и приобретение Батума подчинят воле России все страны, прилегающие к Черному морю. Обладание крепостями Армении поставит в зависимость от России и все население этой области, а земельные уступки в Курдистане дадут ей возможность воздвигнуть по своему произволу преграды европейской торговле, направляемой чрез Трапезунт в Персию. Денежное вознаграждение в пользу России далеко превышает финансовые средства Турции независимо от того, что весь избыток ее доходов над расходами давно уже заложен другим кредиторам. Оно представляет могучее средство давления на оттоманское правительство. Все это неминуемо повлечет за собой полное порабощение Россиею политической независимости Турции. Между тем власть ее распространяется на местности, представляющие для Великобритании величайший интерес. Так, от султана зависит открытие или закрытие проливов, ведущих из Эгейского в Черное море; ему же подвластны некоторые местности, прилегающие к Персидскому заливу, берега Леванта, области, находящиеся в ближайшем соседстве с Суэцким каналом. Англия не может допустить, чтобы правительство, обладающее этими странами, находилось под давлением державы, несравненно более его сильной, посягающей на его независимость и подвергающей постоянной опасности само его существование. Лорд Салисбюри допускал необходимость улучшить участь христианских подданных Порты, а также что для достижения этой цели нужно видоизменить договоры, которыми до сих пор управлялась Юго-Восточная Европа, но не иначе, как с общего согласия держав на конгрессе, который рассмотрел бы эти перемены как одно целое и согласовал бы их с существующими трактатами, с признанным правом Великобритании и других держав и с теми благодетельными целями, к которым постоянно были направлены совокупные усилия Европы.221 Князь Горчаков не оставил обвинений лорда Салисбюри без опровержения. Заметив, что английский министр сказал, чего не хочет великобританское правительство, но умолчал о том, чего оно именно хочет для разрешения Восточного вопроса; канцлер отрицал, чтобы новосозданная Болгария была поставлена в какую-либо зависимость от России. Болгария, — утверждал он, — создана сообща великими державами на константинопольской конференции. В Сан-стефанском договоре ни единым словом не упоминается о контроле России над нею. Императорский кабинет сделал лишь по отношению к ней то, что уже было им сделано в 1830 году в пользу Молдавии и Валахии. Опыт показал, что автономия этих двух княжеств не повлекла за собою особого преобладания России в ущерб европейскому равновесию. «Можно прибавить, — доказывал русский канцлер, — что если Молдавия и Валахия, обязанные существованием своим России и с нею сопредельные, вполне сумели сделаться независимыми от нее, то тем более следует рассчитывать на тот же результат по отношению к Болгарии, территория которой будет отделена от России предложенною уступкою Добруджи Румынии». Занятие Болгарии русскими войсками в продолжение двух лет вызвано необходимостью оградить в ней порядок и спокойствие впредь до введения правильного управления и образования местной военной силы. Впрочем, срок этот только приблизительный, и Россия готова сократить его, если это окажется возможным. Границы Болгарского княжества указаны лишь в общих чертах, на основании начала большинства населения. Но применение этого начала возложено на смешанную комиссию, которая установит окончательные границы, приняв во внимание все предъявленные против них возражения. Князь Горчаков отрицал также всякое вмешательство России в дело избрания болгарского князя; ручался за полную свободу выборов; роль императорского комиссара в Болгарии, которому, впрочем, будут приданы делегаты великих держав, ограничивал наблюдением за действиями первого народного собрания, от которого вполне зависит дать стране какую угодно организацию. До тех же пор временные меры, принятые русскими властями в управлении страною, далеко не имеют в виду, как это утверждает Салисбюри, ввести в Болгарии политическую систему России. Восставал канцлер и против обвинения, будто Россия стремится к утверждению своего влияния в областях Оттоманской империи, населенных греками, и против приписанного ей намерения присвоить себе покровительство над православным духовенством в турецких владениях, разъясняя, что по Сан-стефанскому договору ей предоставлено покровительствовать там лишь русским духовным лицам и странникам. Воссоединение Бессарабии есть только возвращение утраченной области, да и то не в полном составе, так как устья Дуная, принадлежавшие России до 1856 года, остаются во власти Румынии. Приобретение Батумского порта — единственная положительная выгода, извлеченная Россией из войны, далеко не отвечающая, впрочем, принесенным ею жертвам. Малоазиатские крепости, доставшиеся России, имеют лишь оборонительное значение, и обладание ими нимало не грозит свободе европейской торговли. Что же касается денежного вознаграждения, оно, если и превышает платежные средства Турции, во всяком случае не уравновешивает вызванных войною громадных расходов. Напрасно лорд Салисбюри усматривает в нем средство давления на Турцию. Лучше признать его за желание пощадить Турцию, не нарушая интересов Европы, и направить оттоманское правительство на путь верного исполнения принятых им на себя обязательств и мирных сношений, выгодных для всех.222 Не менее решительные возражения против Сан-стефанского договора, чем Англия, предъявила и Австро-Венгрия. Граф Андраши даже не высказал своего мнения о частностях русско-турецкого мирного трактата, ограничиваясь общими замечаниями и упреками в нарушении нами уговора, заключенного с Австро-Венгриею до войны. В Петербурге причиною разногласия с Веною считали простое недоразумение, для разъяснения которого император Александр отправил в Вену графа Игнатьева, снабдив его собственноручным письмом к императору Францу-Иосифу. Русскому дипломату не удалось убедить венский двор в полном соответствии Сан-стефанского мира с условиями австро-русского соглашения 1877 года, но он успел настоять на предъявлении графом Андраши замечаний на те из статей договора, которые австро-венгерский министр считал несогласными с интересами империи Габсбургов, а также изменений, которые он желал бы в него внести. Последние сводились к следующим пунктам: 1) занятие Австро-Венгриею не только Боснии и Герцеговины, со включением и южных округов, присужденных в Сан-Стефано Черногории, но и Ново-Базарского пашалыка, то есть местности, расположенной к югу от Герцеговины, между границами Сербии и Черногории, а также крепости Ада-Кале на острове Дуная; 2) отказ в согласии на дарование Черногории какого-либо порта на Адриатическом море; 3) изменение западной границы Сербского княжества, установленной Сан-стефанским трактатом со стороны Боснии и Старой Сербии; 4) исключение из состава Болгарии всей Македонии, то есть округов, расположенных к западу от водораздела между морями Черным и Адриатическим, а также проведение южной границы княжества в расстоянии менее близком от Адрианополя; наконец 5) сокращение срока занятия Болгарии русскими войсками с двух лет до шести месяцев. В случае согласия России на эти перемены Австро-Венгрия обязывалась остаться верною своему с нею соглашению, не вступать в сделку с Англией, поддержать требование России о возвращении ей Дунайского участка Бессарабии и вообще поддерживать на будущем конгрессе ее дипломатическую программу. В противном случае венский двор уже не будет считать себя связанным прежними обязательствами и предоставит себе полную свободу действий.223 В Петербурге были тем менее расположены удовлетворить требованиям графа Андраши, что те из них, которые касались распространения австрийского занятия на южную Герцеговину и на Ново-Базарский округ и даже лишения Черногории доступа к морю, составляли существенное отступление от условий австро-русского договора. Не прерывая доверительных переговоров с Веною, у нас начали деятельно готовиться к войне не только с Англиею, но и с Австриею, тем более что громкие протесты против Сан-стефанского мира стали раздаваться и в некоторых из Балканских государств. Румыния восставала против решенной помимо ее и вопреки ей уступки Бессарабского участка; Греция, выведшая свои войска из Фессалии, требовала от Англии награды за воздержание от участия в войне России с Турциею и допущения своих уполномоченных на конгресс; даже Сербия выразила неудовольствие, признавая недостаточным выговоренное в ее пользу земельное приращение. В нашем Главном штабе составлены были планы военных действий на случай объявления России войны Англиею и Австриею. Решено собрать на австрийской границе армию из войск, не принимавших участия в походе 1877 года, с подкреплением их некоторыми частями, которые предполагалось вызвать с Кавказа и из-за Дуная. Но последняя мера могла быть принята лишь под условием овладения берегами Босфора и заграждения этого пролива, которое воспрепятствовало бы английскому флоту проникнуть в Черное море и действовать как на сообщения обеих наших армий, Дунайской и Кавказской, так и на черноморское наше побережье. Неотложную необходимость этой последней меры изложил в пространной записке генерал-адъютант Обручев, не раз уже обращавший внимание военного министра и самого государя на важное значение ее в смысле не только стратегическом, но и политическом. Нужно прежде всего, — доказывал он, — выяснить вопрос о нейтралитете Турции. Из трех решений, которые может принять Порта: быть за нас, быть против нас или объявить себя нейтральною, самое невыгодное для нас — последнее. Присутствие нейтральных вооруженных сил даже в соседстве с театром войны составляет нечто фальшивое; в районе же самих военных операций оно положительно немыслимо. Тут положение должно быть совершенно чистое. Доколе Турция имеет вооруженные силы, она должна быть или за нас, или против нас. Признать же ее нейтралитет мы можем лишь в том случае, если она безусловно сложит свое оружие, то есть откажется от всякой возможности пользоваться во вред нам своею армиею, своим флотом и своими укрепленными пунктами. Пока под Константинополем перевес сил еще на нашей стороне. Им и следует безотлагательно воспользоваться, чтобы произвести решительное давление на Порту, потребовав от нее, чтобы она восстановила в проливах порядок, определенный международными договорами для мирного времени, то есть удалила бы из них английскую броненосную эскадру и заявила нам: готова ли и может ли она это исполнить собственными средствами, а если не может, то согласна ли достигнуть этой цели совместно с нами? В случае же отказа ее под тем или другим предлогом, нужно требовать от нее немедленной сдачи нам всех укреплений в Босфоре и в Дарданеллах, распущения армии и разоружения флота. Но если и на это не последует согласия султана, то необходимо тотчас же прибегнуть к открытой силе для занятия обоих берегов этих проливов и для заграждения минами водного пути из Средиземного в Черное море. Государь вполне усвоил авторитетное мнение опытного стратега и в этом смысле в целом ряде телеграмм дал наставления главнокомандующему. «Теперь главною нашею заботою, — гласила одна из них, — должно быть сосредоточение больших сил к Константинополю и Галлипольскому району на случай войны с Англиею».224 Другая: «Ввиду явно враждебного расположения Англии, которая ищет предлогов к разрыву, необходимо приостановить отправление гвардии и гренадер и принять решительные меры к воспрепятствованию прорыва англичан через Босфор. Прошу тебя, не теряя времени, обдумать во всей подробности и сообщить мне твой план действий. Можно ли надеяться на содействие турок или исполнить помимо их?» 225 Третья: «Касательно отношений Австрии тебе известно из телеграммы канцлера настоящее положение дел. Стратегические соображения наши остаются прежние. В моих телеграммах не упоминалось об Австрии, потому что в них заключались лишь указания на ближайший предмет наших забот и распоряжений, именно на Босфор. Судя по твоей последней телеграмме, надеюсь вполне, что все меры будут приготовлены к быстрому захвату проливов, когда окажется нужным. Прошу сообщить, к какому именно сроку считаешь возможным это исполнить. Образ действий турок в этом деле не согласуется с заверениями здесь от Реуфа, как увидишь из посылаемой сегодня записки Игнатьева».226 Соображения свои о безотложной необходимости во что бы то ни стало занять Босфор император Александр ясно и подробно развивал в собственноручном письме к брату: «...Опасения мои, о коих я тебе уже не раз заявлял, начинают все более и более оправдываться, и, как ты увидишь из сообщаемых тебе депеш, Англия ищет только предлога, чтобы объявить нам войну, и поэтому вымышляет всякий день претексты, чтобы затруднить собрание конференции в Берлине, так как, видимо, не желает и даже опасается для своего достоинства мирного исхода. Угрозы ее Порте, чтобы не допустить посадки наших войск в Босфоре, ясно изобличают ее намерение ворваться в Черное море, что в случае войны может иметь для нас самые пагубные последствия. Вот почему я вчера в шифрованной телеграмме повторил тебе, что считаю необходимым нам занять Босфор, если возможно — с согласия Порты, а в противном случае — силою. По той же причине я счел нужным приостановить отправку войск в Россию, чтобы не ослаблять тебя, пока не получишь уверенности, что Турция не присоединится к англичанам, а будет действовать заодно с нами, как Реуф-паша нас о том уверял. Последний разговор его с Игнатьевым будет тебе сообщен и должен оставаться в твоих руках как документ. С нетерпением буду ожидать твоих соображений как для занятия и заграждения Босфора, так и Галлиполи, если оно еще возможно. При этом надеюсь, что Попов окажет тебе большую пользу относительно помощи со стороны морского ведомства. Военный министр пишет тебе об этом также подробно, и потому я далее распространяться не буду. Состояние здоровья твоего меня крайне огорчает. Дай Бог тебе сил довести дело до конца настоящего! Насчет Австрии не могу еще ничего положительного сказать, но неоспоримо, что Англия и там сильно возбуждает против нас, и потому мы должны готовиться к худшему, не скрывая от себя всю трудность нашего положения, если действительно Австрия объявит нам войну. В предвидении этой случайности я желал скорее воротить гвардию и гренадер, равно две дивизии с Кавказа, но теперь пришлось их приостановить, дабы подействовать угрозою на Турцию. Дай Бог, чтобы болезненность не увеличилась в войсках, а что каждый из вас исполнит свой долг по совести — я уверен... Я здоров, но ты поймешь, как я озабочен всеми этими новыми компликациями. Да поможет нам Бог!» 227 Предчувствие государя не обманывало его. Из Сан-Стефано получались неутешительные вести. На просьбу великого князя-главнокомандующего разрешить посадку русских войск на суда в Буюк-Дере на Босфоре для возвращения их в Россию Порта отвечала, что не может допустить этого, так как появление русских в названной местности будет сочтено английским правительством за занятие Константинополя и повлечет за собою вторжение британской эскадры в Босфор. Вообще Порта заявила, что станет протестовать против всякого движения наших войск к Белграду или к Буюк-Дере, то есть в направлении к Босфору.228 Вопрос о том, как отнесется Турция к разрыву России с Англиею и какое положение займет она между воюющими сторонами, поставлен был прямо великим князем-главнокомандующим султану при первом личном свидании с ним в Ильдыз-киоске 15-го марта. Ответ Абдул-Гамида звучал уклончиво. Спрашивать его об этом, — говорил он, — несправедливо, после того как ему обломали руки и ноги и довели Турцию до состояния полного бессилия. Не мог же он силою задерживать английский флот пред Дарданеллами в то самое время, когда русская армия, подобно неудержимому потоку, наступала на его столицу? И теперь всякая попытка с его стороны воспротивиться действиям англичан обрекла бы Константинополь на гибель. Ведь не для чего иного, как для спасения Константинополя, принял он тяжкие русские условия мира. Положение его между русскими и англичанами то же, что между молотом и наковальнею. С ужасом помышляет он о возможности — впрочем мало вероятной, по его мнению — вступления английской эскадры в Босфор. Голова идет у него кругом от одной этой мысли, и спрашивать его, как он поступит в данном случае, все равно что спросить, что станется с ним на том свете? Он сам этого не знает. Бесспорно лишь то, что Россия довела Турцию до нынешнего состояния беспомощности. Но от нее же зависит предупредить все эти грозные случайности. Почему англичане вступили в Мраморное море? Из опасения занятия Константинополя русскими. Теперь мир подписан и русская армия удалится отсюда. Удаление ее, конечно, повлечет и удаление англичан за Дарданеллы. Султан пригласит их к тому, как только русские войска начнут отступление. Но великий князь настаивал на первоначальном своем вопросе. Тогда Абдул-Гамид снова распространился о намерении соблюдать относительно России доброжелательный нейтралитет, о несчастиях Турции, о ее бессилии, о невозможности предвидеть то, как поступит она в случае ужасной катастрофы, под которою он разумел столкновение России с Англией и едва ли не разрушение Константинополя. «Если, — прибавил он, — русский император желает, чтобы я сделал более, пусть и он сделает что-нибудь для нас». Турцию надо поддержать, возвратить ему, султану, хоть несколько обаяния смягчением подавляющих условий мира. Под этим Абдул-Гамид разумел применение в Болгарии постановлений константинопольской конференции 1877 года, чтобы доказать, что Россия не желает окончательного распада Турции. В таком только случае он будет в состоянии дать оттоманской политике новое направление и, быть может, даже заключить с Россией оборонительный и наступательный союз, а это может быть ей небесполезно в случае составления против нее общеевропейской коалиции. Так не лучше ли сделать это ныне же, оказать более справедливости несчастным туркам, которых преследуют дикари-болгары, не заслуживающие питаемого к ним Россиею сочувствия...229 Лично на великого князя султан Абдул-Гамид произвел благоприятное впечатление, но ни ему, ни Порте он не решился снова предложить совместно защищать Босфор против англичан. Овладеть же Босфором, помимо турок, — писал он в собственноручном письме государю, — «вещь до крайности трудная». В том же письме он доносил императору, что ввиду вероятного разрыва с Англиею «сделаны все распоряжения, чтобы немедленно двинуться к Босфору, занять его берег и этим помочь нашим морякам забросать его минами». «Войскам приказано, — сообщал главнокомандующий, — в случае, если при движении нашем турецкие войска нам окажут сопротивление, силою пробиться чрез них, но все-таки исполнить твое приказание: во что бы то ни стало дойти до Босфора. Полагаю сопротивление турок нашему движению вперед считать как объявлением нам с их стороны войны. Так ли я смотрю на это дело или нет?.. Да поможет нам Бог окончить вое запутанные дела миром! Если же суждено опять драться, то верь, что каждый из нас исполнит свой долг свято».230 Получив телеграмму, излагавшую вкратце прием великою князя в Ильцыз-киоске, «разговор твой с султаном хорошего не обещает», — телеграфировал государь брату и тут же прибавил, что никакие уступки Турции невозможны.231 Между тем по возвращении из Вены графа Игнатьева выяснилось окончательно коренное противоречие во взглядах графа Андраши с нашими на будущее устройство Балканского полуострова, что и побудило государя не откладывать занятия Босфора до становившегося все более и более вероятным разрыва с Великобританиею и Австро-Венгриею, а приказать приступить к нему без замедления. В этих видах к великому князю-главнокомандующему отправлена следующая телеграмма: «Соображения, изложенные в твоем письме от 9-го марта, в общих чертах одобряю. Разрыв с Англиею почти неизбежен. Мы должны неотлагательно все приготовить к решительным действиям и только тогда, когда все будет готово, потребовать от Порты категорического ответа: как намерена она действовать в случае враждебных действий Англии? Если заодно с нами, то немедленно должна передать в наши руки укрепления Босфора, по крайней мере на европейском берегу, и войти с тобою в соглашение о распределении ее военных сил. Если же она сочтет себя слишком ослабленною для участия в войне против Англии, то должна, сдав нам означенные укрепления, прекратить все вооружения, распустить или удалить войска, затрудняющие наши действия, разоружить остающиеся в Черном море суда и поставить их в те порты, которые будут нами указаны, и воспретить своим подданным всякое участие во враждебных нам действиях. В том и другом случае мы не должны вступать в самый Константинополь, но утвердиться только на берегах Босфора, заняв несколько пунктов, чтобы эшелонировать заграждения. Начинать решительные переговоры и действия следует только тогда, когда все будет вполне подготовлено, и притом отнюдь не следует подвергать предприятие какому-либо риску, и для сего желательно заранее притянуть ближе к Босфору наибольшие силы, какие признаешь возможным».232 Вслед за этою телеграммою была послана вторая, вполне подтверждавшая первую, предписывавшая великому князю уведомить, когда будет все готово для действия, и заключавшаяся такими словами: «Нам не следует терять времени, чтобы предупредить десант английских войск».233 Главнокомандующий уведомил, что обе высочайшие телеграммы приняты им к «сведению», и получил в ответ, с выражением удивления о том императора, строжайшее подтверждение принять их «к исполнению и руководству». В собственноручном письме, написанном в тот же день, у Александра Николаевича вырвался горький упрек брату: «Что скажет Россия и наша доблестная армия, что ты не занял Константинополя!.. Я с трепетом ожидаю, на что ты решишься...» 234 Данные великому князю инструкции предусматривали две случайности. Непредвиденным остался третий случай: уклонение Порты от всякого соглашения с нами, полное подчинение ее внушениям английской и австрийской дипломатии и открытый переход на сторону Великобритании и Австро-Венгрии в тот день, когда державы эти вступили бы с Россиею в вооруженную борьбу. На такой именно исход указывали все ее действия и распоряжения: отказ в разрешении сажать русские войска на суда в Босфоре, замедление в выводе турецких гарнизонов из Варны, Шумлы и Батума и в сдаче нам этих крепостей, наконец, сосредоточение всех наличных оттоманских военных сил в Константинополе и его окрестностях и возведение вокруг столицы многочисленных и сильных укреплений. При таких условиях воля государя об обезоружении турецкой армии и флота и о занятии, и заграждении Босфора могла быть исполнена не иначе, как открытою силою, то есть с нарушением мира и с возобновлением против Турции военных действий. Невзирая на неблагоприятные стратегические условия, в которых находилась со времени заключения мира русская армия, на ослабление ее численного состава, на сильно развитую в ней смертность от тифа и других заразных болезней; несмотря также на ежедневное возрастание сил неприятеля, на занимаемые им грозные позиции и на близость великобританской эскадры, великий князь-главнокомандующий не отказывался предпринять эту отчаянную попытку, но ввиду тяжкой ответственности, которой подвергла бы его возможная неудача, настаивал, чтобы ему было дано на то точное и определенное приказание.235 Такого приказания не последовало. 17-го апреля великий князь Николай Николаевич был по собственной просьбе, вынужденной расстроенным состоянием его здоровья, отозван в Петербург с производством в генерал-фельдмаршалы; в то же звание возведен в тот же день и главнокомандующий Кавказскою армиею великий князь Михаил Николаевич, а главнокомандующим действующею армиею в Турцию назначен генерал-адъютант Тотлебен, прибывший в Сан-Стефано 21-го апреля и тотчас же вступивший в командование. Первою заботою нового вождя было исследовать на месте положение армии и обсудить вопрос о плане будущих военных действий на случай войны с Англиею. Успешное заграждение Босфора минами он признал при настоящих обстоятельствах немыслимым делом, так как при сопротивлении турок, владеющих обоими берегами пролива, мы бы не успели под огнем неприятеля погрузить достаточное число мин до появления английской эскадры в Босфоре, а потому Тотлебен находил и само занятие Босфора бесцельным, так как оно не помешало бы англичанам проникнуть в Черное море. Весьма трудною и рискованною операцией считал также Тотлебен штурм константинопольских укреплений и взятие с боя турецкой столицы, хотя и допускал, что занятие ее русскими войсками произведет сильное нравственное впечатление на турок и на Европу. Но, — заключал он, — приобретение этой выгоды будет лишь временным. Война этим не окончится, но только затянется на продолжительное время, в течение которого русская армия может быть вынуждена к отступлению, вследствие недостатка продовольствия, развития болезней и решительных действий неприятеля на растянутую донельзя и совершенно необеспеченную линию наших сообщений. С другой стороны, в случае неудачного штурма армия будет поставлена в самое затруднительное положение и могут быть утрачены все результаты, добытые предшествующею кампаниею. Лучшим исходом представлялось Тотлебену добровольное отступление армии к Адрианополю, по очищении турками Шумлы и Варны, при надлежащем обеспечении тыла, что дало бы возможность отбить все попытки неприятеля овладеть завоеванною нами Болгарией и, пользуясь обстоятельствами, разбить его в поле. Только при этом условии новый главнокомандующий считал возможным отделить от Дунайской армии два корпуса для поддержания ими войск, сосредоточенных вдоль австрийской границы.236 Ввиду всех этих обстоятельств императорскому кабинету не оставалось ничего иного, как продолжать вести с Австрией и Англией доверительные переговоры и все усилия направить к достижению мирного разрешения возникших с ними несогласий. При этом естественно рождался вопрос: которую из двух этих держав легче удовлетворить, которая из них удовлетворится меньшими уступками? По мнению большинства русских дипломатов, следовало искать установить прежде всего соглашение с Австро-Венгриею, как потому, что потребованные ею изменения в Сан-стефанском трактате представляли меньшую важность по сравнению с английскими, так и потому, что, по общему убеждению, в случае войны с Австриею Англия непременно приняла бы в ней участие, но едва ли решилась бы вести войну с Россиею один на один без поддержки австрийцев. В Петербурге не без колебаний решились на уступки венскому двору, к тому же не сразу, выразив сначала лишь согласие на распространение австрийского занятия на южные округа Герцеговины и на заключение Австро-Венгриею с соседними княжествами торговых и таможенных договоров, потом даже на выделение восточной части Болгарии в особое автономное княжество, пользующееся, впрочем, одинаковыми правами и преимуществами с Болгарией западною; 237 зато настаивали на даровании Черногории гавани на Адриатическом море и не соглашались ни под каким видом на уступку Австрии Ново-Базарского пашалыка, то есть узкой полосы земли, отделяющей Черногорию от Сербии, в том уважении, что владение этим участком (enclave) доставило бы Австрии преобладающее военное и политическое положение во всей западной половине Балканского полуострова и обратило бы в ее подручницы как Черногорию, так и Сербию. Россия, — рассуждали у нас, — естественная покровительница славянских народностей; она может допустить отсрочку полного их освобождения, но не вправе подвергать опасности будущее их развитие и само существование.238 Уступки русского двора не удовлетворили графа Андраши, признавшего их недостаточными. Он объявил, что доселе противостоял всем заискиваниям англичан, оспаривая их доводы против созыва конгресса, и даже отверг их план разделения Болгарии на северную и южную; но что если не состоится соглашения с Россией, Австро-Венгрии поневоле придется вступить в сделку с Англиею, чтобы не очутиться одинокою на предстоящем конгрессе.239 Русская дипломатия все еще рассчитывала на содействие князя Бисмарка для образумления Австрии и удержания ее в составе трехдержавного союза. Но немецкий канцлер упорно держался политики, возвещенной им с самого начала восточного кризиса, отказываясь произвести какое-либо давление на венский двор. Он находил, что для России даже выгодно дозволить Австрии зарваться (s'enferrer) на Балканском полуострове и во всяком случае не стоит рисковать войною с соседнею великою державою из-за большего или меньшего протяжения границ Болгарии. Если же, невзирая на это, война все-таки вспыхнет между ними, то Германия, — говорил Бисмарк, — останется нейтральною, так как ей одинаково было бы неприятно поражение и той, и другой из воюющих сторон.240 Однажды в беседе с нашим послом в Берлине при обсуждении условий Сан-стефанского мира у Бисмарка в раздражении вырвалось восклицание: «В сущности, я всегда думал, что вам нужно только несколько бунчуков пашей, да победная пальба в Москве!» 241 Уклоняясь таким образом от вмешательства в пререкания петербургского кабинета с венским, Бисмарк сам предложил для предотвращения столкновения английских морских сил с русскою армиею под стенами Царьграда выступить посредником между Россиею и Англиею и устроить соглашение между ними, в силу которого английская эскадра ушла бы из Мраморного моря обратно за Дарданеллы одновременно с удалением от турецкой столицы русских войск. Предложение это было принято как в Петербурге, так и в Лондоне, но оно не привело к желаемому соглашению. Англичане требовали удаления русской армии на линию Мизия — Адрианополь — Дедеагач, т. е. на расстояние, несравненно дальнейшее от Константинополя, чем то, что отделяет этот город от бухты Безика, обычной стоянки британского флота в Эгейском море. На это, разумеется, не согласились в Петербурге, а также не сошлись и на сроке, предложенном на случай нового разрыва и возвращения обеих сторон на прежние позиции. Прошло уже два месяца со дня подписания Сан-стефанского мирного договора, а вопрос о мире или войне ни на шаг не приблизился к развязке. Вооружения Англии и Австрии вызывали усиленные вооружения России, мобилизацию всех ее военных сил, сосредоточение целой армии на австрийской границе и вдоль Черноморского побережья. Дипломатические переговоры тянулись вяло и бесплодно, не обещая надежды на успех. В особенности тяжело было это положение для России, средства которой были истощены войною предыдущего года, тогда как громадным чрезвычайным расходам на военные надобности не предвиделось конца. В последних числах апреля в Петербурге решились, чтобы выйти из состояния томительной неизвестности, снова воззвать к содействию Германии. Послу нашему в Берлине поручено было отдать на суд князя Бисмарка и самого императора Вильгельма поведение Англии и Австро-Венгрии и просить, с одной стороны, произвести на сент-джемский кабинет давление, дабы побудить его не воздвигать препятствий к собранию европейского конгресса, который один может обеспечить мир Европы, а с другой — повлиять на венский двор в том смысле, чтобы он удовлетворился нашими уступками, не вступал в смычку с Англией и не разрывал связи, соединявшей, в общем соглашении, три соседние империи.242 Сообщение это не нашло уже в Берлине князя Бисмарка, под предлогом нездоровья удалившегося в поместье свое Фридрихсруэ близ Гамбурга, где германский канцлер и остался выжидать выяснения общего политического положения. Никому тягостное положение, в котором находилась Россия, несшая все бремя войны и лишенная возможности воспользоваться ее выгодами, не представлялось яснее, как послу нашему в Лондоне. Граф Шувалов считал необходимым во что бы ни стало выйти из него, но не признавал пригодным к тому средством одновременное удаление от Константинополя русской армии и английского флота, находя, что подобная мера состоялась бы в исключительную пользу англичан. Не был он сторонником и европейского конгресса, на котором, как предвидел он, должно было неминуемо произойти сближение между представителями Великобритании и Австро-Венгрии в ущерб России. Но идею конгресса выдвинул вперед сам князь Горчаков еще до начала русско-турецкой войны и снова выступил с нею по ее окончании. По мнению графа, если конгресс был неизбежен, то следовало попытаться предупредить на нем стачку австрийцев с англичанами. Средством к тому представлялось ему предварительное соглашение с сент-джемским двором по главным статьям Сан-стефанского трактата. В беседах своих с лордом Салисбюри граф Шувалов старался внушить ему, что долг обоих правительств сделать все от них зависящее, чтобы избежать войны и сохранить мир, и что даже конгресс может повести к войне, если Россия и Англия не условятся предварительно о взаимных уступках делу мира. Поэтому им непременно следует объясниться: какие из статей Сан-стефанского мира могут быть удержаны, какие изменены и в каком смысле? Если удастся прийти к соглашению по спорным вопросам, то успех конгресса и мирный его исход будут вполне обеспечены. Великобританский министр иностранных дел после некоторых колебаний и совещания с первым министром лордом Биконсфильдом согласился на предложенный нашим послом обмен мыслей, но под условием строжайшей тайны. Дабы избежать всякой огласки, решено, что переговоры лорда Салисбюри с графом Шуваловым будут происходить только на словах, что русский посол не будет доносить о них своему двору письменно, а сам отправится в Петербург, чтобы довести до сведения государя и канцлера о достигнутом результате. На такой способ ведения переговоров последовало высочайшее разрешение. После нескольких свиданий обоюдным уполномоченным удалось установить главные основания будущего соглашения. Англия соглашалась на присоединение к России придунайского участка Бессарабии, Карса и Батума, но требовала разделения Болгарии на две части: северную и южную, границею которых должны были служить Балканы. Оставалось найти формулу созыва конгресса, которая не слишком бы противоречила противоположным заявлениям по этому предмету дворов петербургского и лондонского. Граф Шувалов предложил посвятить князя Бисмарка в тайну англо-русского соглашения и просить его созвать конгресс в Берлине на следующем основании: каждая из держав-участниц конгресса, принимая приглашение на конгресс, тем самым выражает готовность подвергнуть его обсуждению все статьи Сан-стефанского договора.