С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (59)

«Прекращение военных действий, — доносил князю Горчакову посол наш в Лондоне, — столь пламенно желаемое, — совершившийся факт; мы изъявили крайнюю умеренность, остановясь пред оборонительными линиями Константинополя; и что же? Это вызвало лишь еще большее раздражение, и за последнюю неделю вражда к России развилась до непонятной и прямо безумной степени».158 Лишь только узнали в Лондоне о состоявшемся перемирии, как снова в правительственных советах поднят был вопрос о посылке английской эскадры к Константинополю. Тщетно наш посол пытался убедить лорда Дерби, что появление ее под стенами турецкой столицы освободит Россию от всех ее прежних обязательств пред Англиею и неминуемо повлечет за собою русское занятие и Босфора, и Дарданелл; Дерби не устоял против давления всех своих товарищей по министерству. Весть о занятии Чаталджи, местности, отстоящей всего на один переход от Константинополя, русскими войсками, сочтена была в Англии за первый шаг к занятию ими турецкой столицы, которое, как поспешил заявить лорд Август Лофтус князю Горчакову, не может уже быть вызвано военными соображениями и, следовательно, противоречило бы положительному обещанию императора Александра.159 Не успел дойти до Лондона примирительный ответ князя Горчакова, как уже был послан снова приказ адмиралу Горнби немедленно с шестью броненосцами вступить вторично в Дарданеллы и идти прямо к Константинополю. Извещая нашего посла об этом важном решении, лорд Дерби старался уверить его, что принято оно исключительно для ограждения безопасности проживающих в турецкой столице англичан и их собственности от бурных проявлений мусульманского фанатизма и отнюдь и не имеет значения враждебной России демонстрации. В том же смысле высказалось великобританское правительство пред обеими палатами и в сообщении великим державам, приглашая их последовать примеру Англии и также послать свои военные суда в Босфор. В объяснении с Дерби граф Шувалов наотрез отказался передать в Петербург его толкования и тем ввести свое правительство в заблуждение, так как ни для кого не было тайной, что истинной причиной принятой меры было желание Англии предупредить русских в Дарданеллах, в Константинополе и на Босфоре и с этими залогами в руках явиться на конференцию, приглашение участвовать в которой, сделанное графом Андраши, сент-джемский кабинет поспешил принять. Канцлеру посол наш советовал выказать энергию, объявив, что мера, решенная Англиею, освобождает нас от всех прежних наших обязательств перед нею и что, если англичане высадят на берег хотя бы единого матроса, то мы вынуждены будем, «подобно им», вступить в Константинополь. «Я думаю, — пояснял граф Шувалов, — что такая решимость не только не вызовет разрыва, но предупредит его, остановив англичан на наклонной плоскости опасных вызовов, которые без нее, конечно, продолжались бы».160 Вступление английского флота в Дарданеллы тотчас по заключении между Россиею и Портою перемирия было наглым и вопиющим нарушением Англиею не только целого ряда общеевропейских договоров, безусловно воспрещающих иностранным военным судам доступ в проливы, но и положительных обязательств, принятых этою державою пред Россиею во время войны, которыми и были обусловлены все наши ей уступки. Императору Александру оно представилось как прямое оскорбление, нанесенное России и требующее немедленного возмездия. Заявив своим министрам, что принимает на себя всю ответственность «пред Богом и народом», он сам продиктовал следующую телеграмму главнокомандующему: 161 «Из Лондона получено официальное извещение, что Англия, на основании сведений, отправленных Лайярдом, об опасном будто бы положении христиан в Константинополе дала приказание части своего флота идти в Царьград для защиты своих подданных. Нахожу необходимым войти в соглашение с турецкими уполномоченными о вступлении и наших войск в Константинополь с тою же целью. Весьма желательно, чтобы вступление это могло исполниться дружественным образом. Если же уполномоченные воспротивятся, то нам надобно быть готовыми занять Царьград даже силою. О назначении числа войск предоставляю твоему усмотрению, равно как и выбор времени, когда приступить к исполнению, приняв в соображение действительное очищение турками дунайских крепостей».162 Представлениям канцлера и военного министра удалось, однако, убедить государя не отправлять этой телеграммы, исполнение которой, по мнению их, неминуемо вызвало бы вооруженное столкновение с англичанами, и на другой день была составлена и послана великому князю Николаю Николаевичу другая телеграмма, в которой предположенное занятие Константинополя нашими войсками ставилось в зависимость от появления английской эскадры «в Босфоре» и от высадки их на берег. «Вступление английской эскадры в Босфор, — говорилось в ней, — слагает с нас прежние обязательства, принятые относительно Галлиполи и Дарданелл. В случае, если бы англичане сделали где-либо высадку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставляю тебе в таком случае полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем однако же, чтобы избежать непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно».163 Спустя еще день при встрече с военным министром государь сказал ему, что все же послал в Адрианополь и первую свою телеграмму.164 Поступая так, Александр Николаевич, очевидно, хотел посвятить главнокомандующего во все свои намерения, причем одна депеша должна была служить как бы пояснением и дополнением другой. Между ними, в сущности, не было ни малейшего разноречия. Первая телеграмма выражала решимость государя ввести наши войска в Константинополь как прямое последствие прорыва английской эскадры чрез Дарданеллы, предоставляя усмотрению великого князя определение времени и способа исполнения этого приказания; вторая же предписывала тотчас же принять эту меру возмездия в случае появления британских броненосцев в Босфоре или высадки англичан на берегах его. Как бы то ни было, государь пожелал сам откровенно предупредить султана о предстоящем занятии его столицы русскими войсками. «Ваше величество, — телеграфировал он ему, — отдадите мне справедливость, признав, что я продолжаю искренно желать устойчивого и прочного мира и восстановления дружественных сношений между обеими нашими странами. В то самое время, когда наши обоюдные уполномоченные стремятся к этому результату, великобританское правительство решилось, на основании донесений своего посла в Константинополе, воспользоваться ранее полученным фирманом, чтобы ввести часть своего флота в Босфор для охраны жизни и безопасности своих подданных, а другие державы приняли ту же меру с тою же целью. Это решение обязывает меня, со своей стороны, сообразить меры (à aviser) ко вступлению части моих войск в Константинополь для ограждения жизни и собственности христиан, которым могла бы угрожать опасность. Но если я буду вынужден принять эту меру, она будет направлена лишь к одной миролюбивой цели: поддержанию порядка, а потому она и не может быть в противоречии с намерениями вашего величества».165 О таком решении русского императора государственный канцлер оповестил и все правительства великих держав, в том числе и великобританское. В циркулярной своей телеграмме князь Горчаков повторил выражения императорской депеши к султану об отправлении английской эскадры «к Константинополю» (а не в Босфор, как выразился государь) и о предлоге, которым сент-джемский кабинет прикрыл эту меру, а также о принятии подобных же мер другими державами, и заключил ее так: «Совокупность этих обстоятельств обязывает нас позаботиться и с нашей стороны о средствах оказать покровительство христианам, жизни и имуществу коих будет угрожать опасность, и для достижения этой цели иметь в виду вступление части наших войск в Константинополь».166 Решение русского двора занять турецкую столицу привело английских министров в крайнее смущение, выразившееся в том, что несмотря на ясный смысл петербургской телеграммы, лорд Дерби запросил императорский кабинет, чем, собственно, вызвана возвещенная князем Горчаковым мера: заботою о безопасности христианского населения или же требованиями военной чести, чтобы в то время, когда Англия и другие державы развевают свои флаги в Константинополе, там появилось и русское знамя? 167 Ответ канцлера был, что русское правительство руководствуется тем же побуждением, что и великобританское, с тем лишь оттенком, что считает долгом оказать покровительство не одним своим подданным в Царьграде, но и всем христианам вообще; что оба правительства исполняют таким образом долг человеколюбия и что общее их миролюбивое дело не должно поэтому иметь вид взаимной враждебности.168 Лорд Дерби не согласился с таким взглядом, утверждая, что положение Англии и России неодинаково, так как первая состоит в дружбе с Турцией, а вторая ведет с нею войну, вследствие чего появление английского флота в Дарданеллах не может быть приравнено к занятию Константинополя русскими войсками в нарушение заключенного перемирия.169 Не вдаваясь в эти отвлеченные рассуждения, граф Шувалов в объяснениях своих с лордом Дерби твердо стоял на том, что Россия отныне свободна от всяких обязательств пред Англиею. Решительный тон его речей не замедлил произвести надлежащее действие. По обсуждении вопроса в Совете министров, министр иностранных дел королевы Виктории уже не настаивал на отречении России от возвещенного занятия турецкой столицы, но ограничился замечанием, что если одновременно со вступлением в Константинополь русские войска будут направлены и на Галлиполи, то Англия сочтет это движение за casus belli, потому что оно подвергло бы опасности ее эскадру, которая по заграждении Дарданелл минами очутилась бы в Мраморном море как в западне. В таком случае возбуждение в Англии достигло бы крайних пределов и немедленно вызвало бы объявление России войны. Из этого сообщения граф Шувалов заключил, что занятие Царьграда не вызовет войны с Англией, и советовал не отказывать сент-джемскому двору в обещании не занимать Галлипольского полуострова и линии Булаира под тем условием, что и Англия не высадит как на европейском, так и на азиатском берегу ни единого человека.170 Уполномочивая посла в Лондоне дать лорду Дерби это заверение князь Горчаков заметил, что, так как английская эскадра уже вошла в Дарданеллы, невзирая на протест Порты, то временное занятие Константинополя частью наших войск стало неизбежным.171 Несколько дней спустя сент-джемский кабинет, приняв к сведению заявление о Дарданеллах, все же возобновил протест свой против введения русского отряда в турецкую столицу без предварительного согласия султана, грозя хотя и не войною, но отозванием великобританского посла из Петербурга и отказом принять участие в конгрессе.172 На это новое притязание князь Горчаков, напомнив, что англичане сами вступили в Дарданеллы вопреки протесту Порты, не без раздражения ответил: «Пусть британское правительство поступает, как ему угодно. История, а быть может и современники, изрекут свой приговор этому полному отсутствию логики и этому презрению ко всеобщему миру».173 Весть о занятии русскими войсками Константинополя, как о прямом и неминуемом последствии входа английской эскадры в проливы, исполнила ужасом султана и Порту. Постановленное между двух огней, турецкое правительство, опасаясь русских более, чем англичан, решило отказать адмиралу Горнби в пропуске чрез Дарданеллы, о чем султан Абдул-Гамид сам уведомил государя: «Депеша, посланная мне вашим императорским величеством 11-го февраля (н. ст.), крайне встревожила меня. Я принял пред вашими уполномоченными обязательства с целью восстановления мира. Все народности, подчиненные моему скипетру, имеют равное право на покровительство и живут в совершенной безопасности. Права моей империи соблюдены, как о том ваше императорское величество, конечно, уже знаете по поводу самого последнего случая в Дарданеллах, так как английский флот удалился тотчас после того, как правительство мое напомнило, что вход его был бы противен трактатам. Поэтому я не могу предположить ни одной минуты, чтобы ваше императорское величество, узнав уже об истинных подробностях этого случая, могли дать ход мерам, указанным в вашей депеше».174 Но лондонский кабинет упорно стоял на своем и объявил в Петербурге и в Константинополе, что британская эскадра войдет в проливы, хотя бы для этого пришлось употребить силу, вследствие чего государь ответил султану: «Я только что получил телеграмму вашего величества от сегодня в полдень. Я остаюсь в прежнем дружественном и миролюбивом расположении, но мне трудно согласовать то, о чем вы меня просите, с сообщением, полученным от английского правительства. Оно дает мне знать, что, несмотря на отказ в фирмане, часть английского флота войдет в Босфор для ограждения жизни и имущества британских подданных. Если английская эскадра вступит в Босфор, мне нельзя будет не ввести временно в Константинополь части моих войск. Ваше величество обладаете в слишком высокой степени чувством собственного достоинства, чтобы не сказать себе, что если произойдет вышеозначенный случай, то я не могу поступить иначе».175 Действительно, 1-го февраля шесть английских броненосцев под флагом адмирала Горнби в третий раз появились пред Дарданеллами. Турки не оказали им сопротивления, и эскадра, войдя в Мраморное море, бросила якорь у Принцевых островов. Испуганный султан снова обратился к великодушию государя и умолял его отложить по крайней мере введение своих войск в Константинополь до получения ответа на письмо, которым он убеждал королеву Викторию отозвать ее эскадру.176 На это император Александр, «всегда готовый, — как писал он султану, — оказать содействие с целью избавить человечество от бедствий», согласился.177 Когда же дошло до него известие, что английский флот вошел уже в Дарданеллы и стоит у Принцевых островов, то он тотчас же телеграфировал султану, что тот сам по справедливости должен признать, что временное занятие Константинополя русскими войсками неизбежно.178 Все, чего удалось султану добиться от великобританского правительства, было приказание эскадре адмирала Горнби отплыть от Принцевых островов к заливу Мандания в Мраморном море, далеко отстоящему, как уверял султан императора Александра, от Босфора. К этому Абдул-Гамид присовокупил, что не получил еще ответа от королевы Виктории, и снова выразил надежду, что впредь до его получения не состоится движение русских войск к его столице.179 Ответ государя гласил: «Теоретический протест не воспрепятствовал английской эскадре ворваться в Дарданеллы. Прямое обращение вашего величества к королеве не приведет к ее отозванию. Поэтому я предоставляю вашей справедливости решить: возможно ли мне остановить временное введение моих войск в Константинополь? Они будут там лишь для облегчения вашему величеству поддержания общественного порядка».180 Напрасно султан в трех последующих телеграммах пытался склонить императора изменить его решение, выражая намерение отправить в Петербург нарочного посла с целью лично изложить государю опасности, грозящие султану, и уведомляя о приказании, данном им своему уполномоченному в Адрианополе ускорить заключение предварительного мира, о котором велись уже там переговоры с Игнатьевым.181 Император Александр остался непреклонен. «Как только Савфет-паша, — протелеграфировал он султану в ответ, — окончит переговоры с графом Игнатьевым на основаниях, принятых вашим величеством перед заключением перемирия, и результат этих переговоров будет утвержден вашим величеством, от вас будет зависеть отправить чрезвычайного посла чрез Одессу. До тех же пор такая посылка была бы бесцельна. Что же касается временного вступления части моих войск в Константинополь, то таковое не может быть ни отменено, ни отложено, коль скоро английская эскадра остается в Мраморном море вместо того, чтобы уйти обратно за Дарданеллы. Я одобрю предложения, сделанные моим братом по этому предмету».182 Все телеграммы султана и ответы на них государя были сообщены великому князю Николаю Николаевичу с приказанием руководствоваться последними в своих распоряжениях.183 Извещая брата, что невзирая на протест Порты, английский флот идет к Константинополю, не дожидаясь разрешительного фирмана, государь наставлял главнокомандующего: «Мы должны действовать соответственно действиям англичан, как мною приказано на этот случай».184 Уведомив великого князя о данном графу Шувалову приказании объявить великобританскому правительству, что появление английской эскадры в Мраморном море делает неизбежным вступление наших войск в Константинополь «с тою же мирною целью», государь сообщил, что подтверждение обещания не занимать Галлиполи — последняя уступка Англии, и то под условием, что англичане не высадят ни единого матроса на обоих берегах, и предписывал зорко следить за ними, а в случае такой попытки с их стороны стараться занять, если можно, с согласия Порты несколько укрепленных пунктов на европейском берегу Босфора.185 Получив от главнокомандующего известие о предложенном им Порте занятии «ближайших к Константинополю предместий», государь одобрил эту меру, настаивая на скорейшем приведении ее в исполнение. «Для сего, — телеграфировал он, — нужно назначить кратчайший по возможности срок для получения согласия султана и на случай отказа его приготовить достаточные силы. По твоему сообщению, вообще предоставляю тебе действовать, не ожидая особых моих разрешений».186 Даже после получения известия о перенесении главной квартиры великого князя из Адрианополя в Сан-Стефано на Мраморном море, государь напомнил ему о необходимости не терять из виду Босфора и принять все нужные меры к заграждению его, чтобы закрыть английской эскадре доступ в Черное море.187 В том же смысле писал главнокомандующему и военный министр. Все эти распоряжения, переданные по телеграфу, были, в сущности, направлены к одной цели, признаваемой государем необходимою и неотложною столько же по политическим, сколько и по военным соображениям и единственною отвечающею, как он сам неоднократно выражался в своих телеграммах, достоинству России, а именно к занятию Царьграда. В этом не оставляет ни малейшего сомнения следующее письмо императора Александра к великому князю Николаю Николаевичу: «...Я вполне понимаю радость твою и всей армии, свято исполнившей свой долг. Но, к сожалению, то, что я предвидел, сбывается и главные затруднения теперь именно для нас и начинаются, так что святое дело, нами предпринятое, далеко еще не окончено». «Из всего того, что тебе сообщается, и из самого факта вступления английского флота в Мраморное море вопреки протесту самого султана явствует, что англичане не хотят допустить прямой сделки нашей с Турциею и ищут теперь всякий предлог, чтоб довести до разрыва с нами. Дай Бог, чтоб до этого не дошло, ибо в таком случае нам пришлось бы иметь дело, по всем вероятиям, и с Австриею, которой политика становится с каждым днем двусмысленнее. С другой стороны, достоинство наше не позволяет нам делать дальнейших уступок. Вот почему я и приказал тебе занять Царьград, если можно, с согласия турок, в противном же случае даже силою. «Мои шифрованные телеграммы к тебе, равно и сообщаемые тебе телеграммы султана и мои ответы ему, ясно и определительно указывали тебе, как действовать. Но, к сожалению, неисправность телеграфа и неопределенность твоих ответов часто ставят меня в недоумение: дошли ли до тебя мои приказания? Поэтому еще раз повторяю, чтобы ты уведомлял меня каждый раз о получении моих телеграмм с обозначением числа их отправления и получения. «С 7-го февраля до вчерашнего числа я не получал от тебя ничего, а вчера получил разом три телеграммы твои от 7-го, 8-го и 9-го, из коих последние две шифрованные, но в которых ты ничего не упоминаешь о моих двух шифрованных и весьма важных телеграммах от 6-го февраля. Сегодня вечером дошла до меня твоя телеграмма от 10-го числа,188 где ты говоришь, что отправляешься сегодня утром в Чаталджу и что все идет благополучно, но о моих телеграммах опять ни слова. Все это ставит меня в самое неприятное положение, и тем более, что из всех английских телеграмм, проходящих через Одессу... видно, что Лайярд 189 не перестает возбуждать турок против нас и советует вместе с тем своему правительству их поддерживать даже материально. Князь Горчаков сообщил тебе вчера последний свой ответ в Лондоне насчет Галлиполи и самого Константинополя. Дальнейших уступок нам делать невозможно, так как довольно ясно видно, что англичане только стараются выиграть время, чтобы успеть подвезти свои войска. Вот почему нам необходимо воспользоваться нашим настоящим преимуществом, чтобы занять как самый Царьград, так и выход из Босфора в Черное море, дабы не пропустить туда безнаказанно английскую эскадру. Подробности распоряжений предоставляю, разумеется, тебе и надеюсь, что приезд генерал-адъю­танта Попова может быть для тебя весьма полезен. «Да поможет тебе Бог исполнить эту задачу, нелегкую, столь же успешно, как переход через Балканы и наступление до Адрианополя. Слава Богу, что здоровье в войсках поддерживается, но сожалею весьма, что ты сам все хвораешь...» 190 Неделю спустя по заключении перемирия, 27-го января, прибыл в Адрианополь назначенный русским уполномоченным для переговоров о «предварительном» мире с Портою граф Н. П. Игнатьев, а на другой день приехал туда же и турецкий уполномоченный, заменивший Сервера в должности министра иностранных дел, Савфет-паша. Но не успели они приступить к переговорам, как представитель Порты довел до сведения великого князя-главнокомандую­щего о намерении английского адмирала ввести свою эскадру в Дарданеллы и о последовавшем со стороны Порты отказе ему в пропуске. Великий князь одобрил решение Порты и предложил ей вступить с нами в соглашение для противодействия сообща насильственным действиям англичан. «Войдемте вместе друзьями в Царьград, — сказал он Савфету, — и если англичане станут противиться, выступим против них рука в руку. Я поставлю около моего орудия ваше в надежде, что вы, наконец, поняли, что англичане вас эксплуатируют». Турецкий уполномоченный немедленно протелеграфировал об этом предложении султану.191 Со своей стороны, великий князь отправил в Константинополь первого драгомана нашего посольства Ону, чтобы доверительным путем разведать, в какой мере расположена Порта допустить временное занятие Константинополя русскими войсками? По отзыву этого дипломата, турецкие министры противились больше для виду и только на словах. Султан, доносил он, собирается послать в Адрианополь Намык-пашу, чтобы попытаться убедить великого князя отказаться от заявленного намерения, но кончится, вероятно, тем, что Порта поторгуется и в конце концов уступит. Турки называли уже русскому драгоману константинопольские казармы, в которых готовились разместить русских солдат: Дауд-паша, Ильдиз-Чифтлик, на высотах Эюба.192 Между тем главнокомандующий получил обе телеграммы государя от 29-го и 30-го января с повелением так или иначе занять Константинополь. Ввиду некоторого между ними разногласия дипломатические советники великого князя предложили спросить из Петербурга разъяснения, но главнокомандующий не последовал этому совету и просто ответил: «Все будет исполнено, как тобою приказано».193 Однако при ближайшем соображении мер к приведению в исполнение высочайшей воли не замедлили обнаружиться важные затруднения. На наше предложение вступить в Константинополь по уговору с Портою не последовало согласие султана. Турки, хотя и выражали желание действовать заодно с нами, но упрашивали в Константинополь не входить. Правда, войска наши находились всего в двух переходах от Царьграда, но перемирие изменило положение далеко не в нашу пользу. Численность турецких войск, сосредоточенных впереди столицы, значительно увеличилась, и доступ к ней перестал быть легким, а, напротив, с каждым днем становился затруднительнее. Английская эскадра хотя и прорвалась чрез Дарданеллы и стала на якорь сначала у Принцевых островов, потом в отдаленном на 50 миль от Царьграда заливе Мраморного моря, но в Босфор не вступала и высадок не производила. Обо всех этих обстоятельствах, возбуждавших сомнение, главнокомандующий доносил по телеграфу в Петербург, прибавляя, что занятие Константинополя не должно считать «столь же легким и возможным, как то было две недели тому назад».194 Но телеграммы из Адрианополя, как и в Адрианополь, вследствие повреждения нашего походного телеграфа, шли чрез Константинополь, доходя до назначения на третий, четвертый и даже на пятый день. Та, в которой сообщалась телеграмма государя к султану, признававшая занятие нашими войсками Царьграда неизбежным, дошла до великого князя еще позднее. По этой причине, тщательно перечитывая и проверяя все телеграфные сообщения из Петербурга, главнокомандующий и его сотрудники: начальник штаба Непокойчицкий и дипломаты граф Игнатьев и Нелидов — не в состоянии были вывести ясного из них заключения. Сам великий князь не мог взять в толк, что, собственно, следует понимать под Босфором: пролив ли этого имени или Мраморное море и Дарданеллы? 195 Ввиду всех этих недоразумений, а также «переполнения Царьграда бежавшими переселенцами и крайней болезненности в столице», он решился наконец предложить Порте занять отрядом в 10 000 человек не самый город, а Сан-Стефано на берегу Мраморного моря, «составляющее, — как он выразился в телеграмме к государю, — предместье Константинополя», откуда он будет иметь возможность следить за английским флотом.196 На этот раз в согласии Порты нам не было отказано. 12-го февраля главнокомандующий во главе своего штаба прибыл в Сан-Стефано. Русские войска, переступив за установленную перемирием демаркационную черту, расположились вокруг этой местности на расстоянии 12 верст от Царьграда, не дойдя ни до высот, господствующих над Константинополем, ни до еще более отдаленного Босфора. Между ними и Царьградом сосредоточились на командующих высотах все наличные военные силы Турции, опиравшиеся на английскую броненосную эскадру, стоявшую на якоре в Мраморном море. Берега Босфора и Дарданелл остались вне района нашего расположения, хотя между русскими и турецкими войсками и не было проведено новой демаркационной черты и нам в первые дни вольно было занять все, что бы мы ни пожелали. Обстоятельства эти не были известны императору Александру, когда он поздравил брата с успешным занятием, с согласия султана, «предместья Константинополя».197 Положение русской армии в виду Царьграда, не обеспеченное ни со стороны Дарданелл, ни со стороны Босфора, было тем более опасно, что России действительно грозила война не только от Англии, но и от Австро-Венгрии и что на содействие или поддержку Германии не оставалось никакой надежды. Подписанные 19-го января «основания мира» и акт перемирия были сообщены русским двором всем европейским кабинетам. В Берлине не возражали против них, но снова выразили желание, чтобы Россия действовала в согласии с Австро-Венгриею,198 а граф Андраши опять предъявил резкий протест, находя, что Адрианопольские условия представляют целую политическую программу, противоречащую видам Австро-Венгрии, которая лишена ими принадлежащего ей права участия в определении оснований будущего мира. Единственным исходом из этого положения, который позволил бы венскому двору не отступать от своего уговора с Россиею, заключенного до войны, представлялось ему созвание общеевропейской конференции.199 Австро-мадьярский министр предложил князю Горчакову созвать ее в Вене и, не дожидаясь ответа из Петербурга, разослал приглашения всем великим державам.200 Наш канцлер согласился на конференцию и на передачу ей на обсуждение всех постановлений о мире, носящих общеевропейский характер, но решительно воспротивился созыву ее в австрийской столице, утверждая, что это воскресило бы печальные воспоминания о совещаниях, происходивших в Вене во время Севастопольской войны, и возмутило бы русское народное чувство. «Россия, — пояснял он, — несла одна всю тяжесть войны, и дорого обошлись ей победы, которые сломили упорство турок и вынудили их подчиниться воле Европы. Она имела бы преимущественное право пригласить уполномоченных прочих держав собраться в Петербурге, но русский двор не руководится в данном случае побуждениями честолюбия или тщеславия. Он предпочитает созвать конференцию в каком-либо городе, не принадлежащем ни одной из великих держав, с тем чтобы приняли в ней участие сами первенствующие министры, руководящие политикою своих государств». Местом сбора Горчаков предлагал назначить Баден-Баден или Дрезден.201 Отказ России созвать конференцию в австрийской столице крайне раздражил графа Андраши, сделав его еще более несговорчивым, и не без труда согласился он на наше предложение подвергнуть предварительному обсуждению спорные между Австрией и Россиею вопросы на частном совещании представителей трех императорских дворов в Вене, чтобы прийти к соглашению и потом действовать на конгрессе сообща, по заранее условленной программе. В Петербурге рассчитывали на деятельное посредничество князя Бисмарка для устранения возникших несогласий с Австриею. С этою просьбою император Александр в собственноручном письме лично обратился к императору Вильгельму. В то же время русскому послу в Берлине поручено было сообщить немецкому канцлеру наши возражения на австрийские замечания. Считая соглашение трех императорских дворов «осью политического положения» и «венцом свода европейского мира», канцлер выражал надежду, что влиянию Германии удастся удержать венский двор в составе этого сочетания, согласить противоположные взгляды России и Австрии и остановить последнюю на пути сближения или какой-нибудь сделки с Англиею.202 Князь Горчаков настаивал на предоставлении Болгарии полной автономии. Достижение ее было главною целью войны. Она — minimum того, чем может удовлетвориться Россия за все принесенные ею жертвы. Отступиться от нее не позволяют России ни честь ее, ни ее интересы. Так же точно Россия должна требовать, чтобы автономная, хотя и вассальная Болгария составляла единое государство, а не была разделена на две области, как то было предложено константинопольскою конференциею. Напрасно венский двор считает единую Болгарию несогласуемою с дальнейшим существованием Оттоманской империи. Россия, напротив, полагает, что она является единственным средством продлить существование турецкого владычества в Европе, доставлением христианским подданным султана хоть сколько-нибудь сносного существования. От Австрии зависит, впрочем, взять себе соответствующее вознаграждение, заняв Боснию и Герцеговину. Россия не будет этому препятствовать, хотя и не осуществились вполне предложения, которыми уступка эта была обусловлена в Рейхштадте. Пределы будущей Болгарии могут быть точно определены только на месте особыми комиссиями по разграничению, но основное начало, соответствующее и новейшему праву, и требованиям справедливости, — соображаться с национальностью большинства населения. Двухлетнее занятие Болгарии русскими войсками вызывается необходимостью этого срока для введения во вновь образуемом княжестве правильной государственной и военной организации. Сопротивление Австрии этой естественной и вполне необходимой мере представляется совершенно непонятным. Вопрос о вознаграждении России за принесенные жертвы возвращением участка Бессарабии, отторгнутого от нее в 1856 году, касается лишь воюющих сторон. Вопрос о проливах предоставляется решить европейской конференции. В заключение канцлер заявлял, что принятые Турциею главные основания мира составляют предел, за который Россия не отступит в своих требованиях, но что новые обстоятельства, как например: вступление иностранных эскадр в Босфор и вызванное им занятие Константинополя русскими войсками могут повести к более радикальным решениям. В таком случае Россия будет придерживаться условий Рейхштадского договора с одним только изменением: она откажется от мысли обратить Константинополь в вольный город и предпочтет оставить его во власти турок в качестве уполномоченных Европы, на обязанность которых будет возложено охранение проливов.203 Князь Бисмарк, проведший всю осень и начало зимы в сельском уединении в Варцине, возвратился в Берлин 2-го февраля. Приезд его был вызван предъявленным в германском имперском сейме запросом о политике Германии в Восточном вопросе. Гласных заявлений немецкого канцлера ждали с большим нетерпением как у нас, так и во всей Европе. В пространной речи Бисмарк откровенно изложил свой взгляд на события, совершившиеся за Дунаем и Балканами, и точно определил образ действий, которого держалась и впредь намерена была держаться Германия. О подписанных в Адрианополе главных основаниях мира он отозвался, что постановления, касающиеся Болгарии, Черногории, Румынии, Сербии, Боснии и Герцеговины, не затрагивают германских интересов настолько, чтобы побудить Германию поставить на карту (auf’s Spiel setzen) дружественные отношения ее к соседним государствам. Что же касается установленного в пользу России вознаграждения, то определение денежного вознаграждения касается лишь воюющих сторон, а земельного — держав-участниц Парижского договора 1856 года и требует их утверждения. Важность для Германии представляют только два вопроса: о проливах и о Дунае. Она заинтересована в том, чтобы оба эти водные пути остались открытыми для свободного плавания торговых судов всех наций. Сверх того, она не может быть безучастна к улучшению участи турецких христиан. Одобрив таким образом русские условия мира в общем их объеме, имперский канцлер перешел к обсуждению вопроса о том, как будет относиться Германия к совершившимся на Балканском полуострове переменам. Те из них, — объявил он, — что видоизменяют постановления Парижского трактата, могут совершиться не иначе, как с общего согласия Европы. В этом и заключается задача предстоящей европейской конференции. В интересе всех держав, не исключая и России, избежать войны и покончить все несогласия миром. Германия никому не станет навязывать своих взглядов, не будет разыгрывать из себя третейского судью, а ограничится ролью честного маклера, желающего, чтобы между спорящими сторонами действительно состоялось соглашение. Бисмарк распространился по этому поводу о сущности политической связи, соединяющей три императорские двора. «Они, — заявил он, — не покоятся на письменных обязательствах, и ни один из трех императоров не обязан подчиниться решению двух других. Связь эта зиждется на личных взаимных симпатиях трех монархов, на личном их доверии друг к другу и на долголетних, также личных отношениях руководящих министров трех держав. Когда между Россией и Австро-Венгриею возникали несогласия, Германия всегда избегала высказываться в пользу той или другой. Так будет поступать она и впредь. И без нее Россия добровольно принесет миру Европы все те жертвы, которые допустит народное чувство и интерес 80 миллионов русских. Россия не простила бы Германии, если бы та во имя европейского интереса потребовала от нее большего. Это подало бы лишь повод тем из русских людей, которые недолюбливают немцев и хотя, к счастью, не находятся у власти, но, конечно, стремятся к ней, — к такому упреку: что достижению векового русского народного идеала воспротивилась не Англия и не Австрия, а Германия, которой Россия оказала в прошедшем столько услуг. «Никогда, — так заключил Бисмарк первую часть своей речи, — мы не примем на себя ответственности за то, чтобы желанию играть роль третейского судьи в Европе пожертвовать верною и за несколько поколений испытанною дружбою». Возражая затем ораторам оппозиции, утверждавшим, что последняя война доставила России на Востоке могущественное положение, крайне опасное для всей Европы, и что Германия должна была предупредить это своевременно, не допуская Россию до единоборства с Турцией, Бисмарк привел из новейшей европейской истории несколько примеров вмешательства, обратившихся во вред держав-посредниц, а на замечание, что тому, кто владеет Дарданеллами, принадлежит и владычество над миром, язвительно ответил: что никто в Пруссии не ощущал доселе чувства, что живет под турецкою властью, хотя султан в течение нескольких столетий обладал этим проливом. «Впрочем, — продолжал князь, — я и не утверждал никогда, что ключ от Дарданелл не имеет важности. Я утверждаю только, что в настоящую минуту Россия не стремится обладать этим ключом, что она, в угоду заинтересованным державам, не вошла в Константинополь и что слово императора Александра ручается нам в том, что он не сохранит Константинополя за собою. А останется ли после того Турция, подчиненная преобладающему влиянию России — этого мы еще не знаем...» Не менее дружественно, чем о России, отозвался, впрочем, немецкий канцлер и об отношениях Германии к Австро-Венгрии. Отношения эти, заявил он, основаны на взаимности, на полной искренности и на обоюдном доверии не только между двумя монархами, но и лично между им, Бисмарком, и другом его графом Андраши, с которым он состоит в непрерывном и непосредственном общении, который ему верит и к которому сам он питает полное доверие.204 Все сказанное в рейхстаге князь Бисмарк подтвердил в доверительных сообщениях своих русскому правительству. Убеждая его поддержать соглашение с Австрией, он указывал на опасность стачки между Веною и Лондоном. Англия, — говорил он, — встревожена не на шутку и серьезно помышляет о вооруженном сопротивлении видам России. Если русский двор изменил свои намерения и хочет воспользоваться обстоятельствами, чтобы окончательно разрешить Восточный вопрос, пусть Россия возьмет и удержит за собою Константинополь; Германия не будет этому противиться. Приобретение это усилит положение России для защиты и ослабит его — для нападения. Но если император Александр и его канцлер предпочитают мирную развязку, то единственное средство избежать войны — немедленное созвание конференции. Ввиду ее России следовало бы сделать все от нее зависящее, чтобы удовлетворить Австрию. Если Австрия объявит ей войну, то Англия будет поддерживать австрийцев денежными субсидиями, тогда как без помощи Австрии Англия бессильна нанести России какой-либо вред. Германия, во всяком случае, останется нейтральною. Деятельная поддержка ее принесла бы России мало пользы; последствием же был бы только переход Франции на сторону ее врагов. Но стоит ли вести войну для того только, чтобы раздвинуть границы Болгарии? Результаты же, добытые Россиею, и без того чрезвычайно велики: срытие дунайских крепостей, независимость Румынии и Сербии, в особенности последней. Признание их венским двором — уже само по себе важная уступка. Для облегчения соглашения с Австро-Венгрией германский посол в Вене получил приказание принять участие в совещаниях графа Андраши с русским послом. Но, тем не менее, Германия воздержится от всякого давления на Австро-Венгрию, желая сохранить одинаково дружественные отношения к обеим соседним и союзным монархиям.205 Тройственное совещание в Вене не привело к желаемому результату. Предложения русского двора Андраши нашел неудовлетворительными уже по одной их неопределенности. Князь Горчаков хотел установить соглашение трех императорских дворов до собрания конференции, полагая, что даже в том случае, если они не придут к миру, трехдержавный союз все же останется «якорем спасения», тогда как австро-мадьярский министр настаивал на скорейшем созвании «европейского ареопага». После русского отказа от конференции в Вене Андраши разослал великим державам вторичное приглашение собраться в Баден-Бадене на 26-е февраля. И это предложение было принято всеми кабинетами, но князь Бисмарк и лорд Дерби заявили, что сами они не будут участвовать в совещаниях. Тогда Горчаков обратился к Бисмарку с просьбой: созвать в Берлине уже не конференцию, а конгресс из первенствующих министров великих держав под личным его председательством, выразив при этом надежду, что германский канцлер будет руководить прениями в духе честных отношений к России, в которых мы-де никогда не сомневались.206 После некоторых колебаний император Вильгельм и князь Бисмарк изъявили на то свое согласие, что возбудило живейшую радость в Петербурге.207 Поручая послу нашему в Берлине выразить императору и его канцлеру удовольствие по поводу их решения, «я снова нахожу его во весь рост (tout entier)», — отозвался князь Горчаков о последнем.208 Пока вся эта переписка происходила между Петербургом, Веною и Берлином, в Сан-Стефано графом Н. П. Игнатьевым и А. И. Нелидовым с русской стороны и Савфет-пашою и Саадулах-беем — с турецкой велись оживленные переговоры о заключении «предварительного» мира. Представители Порты затягивали их елико возможно, в надежде, что вмешательство великих держав избавит их от печальной необходимости подписать трактат, который представлялся им смертным приговором Оттоманской империи. Это же соображение побуждало имперский кабинет настаивать на скорейшем подписании прелиминарного договора. Русским уполномоченным поручалось объявить туркам, что, пока мир с ними не будет подписан, Россия не согласится на созвание конференции; 209 но им же предписывалось не выходить из пределов данных им инструкций и даже поступиться некоторыми из первоначально заявленных требований, как, например, уступкою в счет следующего России денежного вознаграждения турецких броненосцев или вступлением Турции в тайное соглашение с Россиею по вопросу о проливах.210 Граф Игнатьев и Нелидов спешили окончить переговоры ко дню восшествия императора Александра II на престол и чтобы подписание трактата могло состояться в этот день, решились не настаивать на двух других статьях, возбуждавших сопротивление турок: о согласных действиях России и Турции на будущем европейском конгрессе и о дозволении сажать на суда русские войска, предназначенные к возвращению на родину, в Буюк-Дере на берегу Босфора. 19-го февраля 1878 года уполномоченные обеих сторон приложили свои подписи к акту «предварительного» мира между Россиею и Турциею.