С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (58)

Между тем движение генерала Гурко от Софии к Филиппополю и переход в наступление генерала Радецкого на Шипке положили конец колебаниям султана и Порты. 27-го декабря в Ловче великий князь Николай Николаевич получил от турецкого военного министра Реуф-паши телеграмму с просьбою известить его, куда следует отправить мушира Мегмет-Али, уполномоченного для заключения перемирия, и на каких условиях оно может быть заключено? Главнокомандующий тотчас же ответил по телеграфу: «Содержание вашей депеши доведено до сведения императора. Переговоры могут быть ведены только непосредственно со мною, но о перемирии не может быть речи без принятия предварительных оснований мира».123 Радость, с которою узнали в нашей главной квартире о решимости султана и Порты просить мира, была усугублена полученным в тот же день известием о полном успехе, увенчавшем операции генерала Радецкого на Шипке, и о сдаче в плен двадцатипятитысячной турецкой армии Вессель-паши. Великий князь Николай Николаевич со своим штабом сам спешил перейти за Балканы и 31-го декабря прибыл в Казанлык, город, лежащий в Долине Тунджи, в одном переходе от Шипкинского перевала. В Петербурге одновременная весть о новой блестящей победе и об обращении Порты к главнокомандующему с мольбою о мире вызвала не меньшую радость. Государь одобрил все распоряжения брата и на просьбу его о скорейшей высылке полномочий и инструкций ответил, что таковые посланы 21-го декабря, но что не следует торопиться сообщением туркам мирных условий, а стараться протянуть дело и не ослаблять энергии военных действий, другими словами — продолжать идти вперед.124 На второй день нового года император Александр получил телеграмму от самого султана Абдул-Гамида, извещавшего его, что, глубоко скорбя о несчастных обстоятельствах, вызвавших злополучную войну между двумя державами, призванными жить всегда в добром согласии, и желая как можно скорее положить конец бесцельному кровопролитию, султан, в силу соглашения, состоявшегося между его правительством и великим князем Николаем Николаевичем, назначил своими уполномоченными министра иностранных дел Сервер-пашу и министра двора Намык-пашу, которые через три дня отправятся в русскую главную квартиру для установления оснований мира и условий перемирия, и выразил при этом надежду, что государь не замедлит дать приказание приостановить военные действия на всех театрах войны.125 Император отвечал, что, не менее султана желая мира и восстановления дружественных сношений между Россиею и Турциею, он не может остановить военных операций до тех пор, пока Порта не примет предварительных оснований мира, которые будут сообщены ей главнокомандующими русскими армиями.126 Об отправлении турецких уполномоченных в русский лагерь известила императора по телеграфу и королева Виктория, но в то же время великобританский посол, едва ли не ежедневно требовавший объяснений у князя Горчакова то о причинах, замедляющих заключение перемирия, то об условиях перемирия, то, наконец, о подтверждении обещания не занимать русскими войсками полуострова Галлиполи, заявил от имени своего правительства, что, по мнению его, договор, заключенный между Россиею и Портою и касающийся трактатов 1856 и 1871 годов, должен быть договором «европейским» (an European treaty) и не будет действителен (valid), если состоится без согласия всех держав-участниц поименованных выше трактатов.127 На запрос о Дарданеллах канцлер ответил, что русские военные операции не будут распространены на Галлиполи, если турки не сосредоточат там регулярных сил, с тем, конечно, что и великобританское правительство не займет этого полуострова своими войсками.128 Приняв это заявление к сведению, сент-джемский кабинет в свою очередь объявил, что «при нынешних обстоятельствах» и он не помышляет о занятии этих позиций.129 Об обращении султана и о назойливой притязательности великобританского правительства государь сам известил великого князя Николая Николаевича, выразив в собственноручном письме к нему мнение, «что во всем этом, как и в настаивании турок на заключении немедленного перемирия», он видит «наущение Англии, чтобы дать возможность Турции подготовиться к продолжению войны и оправдать свою политику пред собственными камерами». Подтвердив по телеграфу, что все эти заявления ни в чем не изменяют образа действий, предписанного главнокомандующему инструкциею, посланною к нему с фельдъегерем 21-го декабря, Александр Николаевич в том же письме к брату писал: «Пока уполномоченные турецкие не примут безусловно наших предварительных кондиций для мира, о перемирии и речи быть не может и военные действия должны продолжаться со всевозможною энергиею.130 Да поможет нам Бог довершить начатое святое дело, как мы того желаем для пользы и достоинства России».131 Вопрос о мире с Турциею обсуждался в особом совещании из высших сановников империи, созванном императором под личным его председательством в Зимнем дворце. Не одна Англия выразила притязание подвергнуть наш договор с Портою пересмотру держав-участниц Парижского трактата. Такое же требование предъявил нам и венский двор, после долгого молчания сообщивший наконец свои возражения против сообщенных ему из Парадима условий будущего мира. Они главным образом касались объема будущей Болгарии, который граф Андраши находил слишком обширным, создающим на Балканском полуострове то самое «сплошное славянское государство», образование которого не допускалось соглашением, состоявшимся между Россиею и Австро-Венгриею до войны. Венский двор напомнил о предоставленном ему этим соглашением праве голоса в определении мирных условий и не скрыл своего неудовольствия, когда узнал об отправлении турецких послов в русскую главную квартиру для переговоров не только о перемирии, но и об «основаниях мира». Упрекая императорский кабинет в уклонении от обязательства ничего не решать без предварительного уговора с Австро-Венгриею, граф Андраши заявил одновременно в Петербурге и в Константинополе, что венский двор признает действительными лишь такие мирные условия, которые будут согласованы с собственными его интересами, а поскольку они касаются общих интересов Европы — получат утверждение всех держав-участниц Парижского трактата. Такое неожиданное согласие во взглядах между Лондоном и Веною побудило совещание прийти к следующему решению: тотчас по подписании перемирия вступить в непосредственные переговоры с Портою о заключении мира, предупредив в то же время великие державы, что мир этот будет лишь «предварительным» и все вопросы, представляющие общеевропейский интерес, будут окончательно разрешены не иначе, как по соглашению с Европой.132 Решение это государь подробно изложил в собственноручных письмах императорам Вильгельму и Францу-Иосифу, а князь Горчаков оповестил все великие державы, что Россия отнюдь не намерена одиноко разрешать сопряженные с миром европейские вопросы.133 Проект предварительного мирного договора с Портою был составлен бывшим послом нашим в Константинополе графом Н. П. Игнатьевым, рассмотрен в особом совещании и утвержден государем. Самого же Игнатьева решено отправить в главную квартиру в Адрианополь для ведения переговоров с турецкими уполномоченными о скорейшем заключении «предварительного» мира.134 Обо всех этих распоряжениях император Александр уведомил великого князя Николая Николаевича по телеграфу, а канцлер, предупредив его об отправлении новых собственноручных писем государя к императорам германскому и австрийскому, передал ему «желание его величества», чтобы главнокомандующий повременил сообщением турецким уполномоченным «оснований мира» и сам спросил бы их, на каких условиях предлагает нам мир Турция, а содержание их ответа протелеграфировал бы в Петербург, так как, — пояснял князь Горчаков, — нам важно выиграть время, чтобы прийти к соглашению с Австро-Венгриею, предъявившею возражение на некоторые из наших мирных статей.135 3-го января прибыл в Казанлык фельдъегерь, привезший великому князю полномочие и инструкции, а 7-го января явились туда же и турецкие уполномоченные, Сервер- и Намык-паши. Великий князь, хотя и получил уже приведенную выше телеграмму канцлера, но не счел возможным сообразоваться с выраженным в ней наставлением. «С 3-го января, — телеграфировал он государю, — после телеграмм моих, на которые я получил ответ только сегодня, военные события до того изменились, что, после нового разбития армии Сулеймана у Филиппополя, стою у ворот Адрианополя. Затягивать переговоры и продолжать военные действия имело бы последствием занятие Адрианополя и движение далее на Константинополь, влекущее за собою неизбежное, в военном отношении, занятие Галлиполи, что, согласно и твоим указаниям, было бы лишь усложнением дел политических. Посему, как выше сказано, я не мог не объявить уполномоченным Порты условий мира в том виде, как я их получил, дабы можно было, если они будут приняты, заключить перемирие. Наконец, из первого свидания с турками я вынес убеждение, что всякая искусственная затяжка переговоров, при быстроте нашего наступления может только произвести в Турции, а быть может и в Европе, неблаговидное впечатление: как будто мы желаем выиграть время для большего захвата неприятельской страны».136 8-го января главнокомандующий принял Сервера и Намыка и, хотя и начал с предложения им вопроса: какие мирные условия предлагает нам Порта, но, получив в ответ, что побежденный не может предъявлять победителю никаких требований и что султан повергает себя и свою империю на великодушие русского императора, вручил послам текст полученных из Петербурга оснований мира и потребовал от них точного и определенного ответа, прибавив, что от этого ответа зависит столь желаемая Портою приостановка военных действий. Ознакомясь с содержанием бумаги, послы с ужасом воскликнули: «Это конец Турции!» Ответ обещали они дать на следующий день. 9-го января, снова явясь к главнокомандующему, турецкие уполномоченные предъявили ему ноту, в которой большая часть наших условий прямо отвергалась, остальные же принимались с существенными оговорками и ограничениями. Великий князь объявил, что не допустит никаких изменений и что ответ послов должен быть: да или нет? «Но самостоятельная Болгария, — возразил Намык, — знаменует гибель Турции, прекращение ее владычества в Европе, и после этого туркам ничего не остается, как уйти обратно в Азию». Признав условия непринятыми, главнокомандующий согласился на просьбу уполномоченных испросить по телеграфу инструкции от султана, но при этом предупредил их, что военные действия будут энергически продолжаться и что ответа Порты, даже вполне удовлетворительного, он не сочтет себя вправе принять без предварительного на то разрешения государя. Донося об этом императору, великий князь спрашивал по телеграфу: может ли он в случае принятия султаном наших оснований мира заключить перемирие или должен ожидать новых инструкций? «Кроме того, — доносил он в той же телеграмме, — ввиду быстро совершающихся событий, неожиданно скорого движения наших войск, возможного в эту уже минуту занятия нами Адрианополя и неоднократно высказанного тобою желания о безостановочном движении вперед наших войск, испрашиваю, как мне поступить в случае подхода моего к Царьграду, что легко может случиться при панике, которою объято турецкое население от Адрианополя до Стамбула включительно, а также что делать в следующих случаях: 1) Если английский или другие флоты вступят в Босфор? 2) Если будет иностранный десант в Константинополе? 3) Если там будут беспорядки, резня христиан и просьба о помощи к нам? 4) Как отнестись к Галлиполи, с англичанами и без англичан?» 137 Нерешительность турецких уполномоченных, видимо, повлияла на настроение великого князя-главнокомандующего и совершенно изменила взгляд его на конечный исход войны. После занятия Адрианополя он телеграфировал императору: «События так быстро совершаются и опережают все возможные предположения, что если так Бог благословит далее, то мы скоро можем быть невольно под стенами Царьграда». Указав на «страшную, неописуемую панику, овладевшую турками», он выражал свое крайнее убеждение, «что при настоящих обстоятельствах нам нельзя остановиться и ввиду непринятия турками условий мира необходимо идти до центра, то есть до Царьграда», и там «покончить святое дело». «Сами уполномоченные Порты, — сообщал он, — говорят, что их дело и существование кончены и нам не остается ничего другого, как занять Константинополь. При этом, однако, неизбежно занятие Галлиполи, где находится турецкий отряд, чтобы предупредить, если возможно, приход туда англичан и при окончательном расчете иметь в своих руках самые существенные пункты для разрешения вопроса в наших интересах». «Вследствие этого, — так заключал великий князь свою телеграмму государю, — не буду порешать с уполномоченными до получения ответа на эту депешу, и с Богом иду вперед». Отправляя императору подробный отчет о переговорах своих с Сервером- и Намык-пашами, главнокомандующий так оправдывал свои действия в собственноручном письме к его величеству из Казанлыка: «Надеюсь, что ты усмотришь, что я употребил все усилия, чтобы действовать по твоим указаниям и предупредить разрушение Турецкой монархии, и если это мне не удалось, то положительно виноваты оба паши, которые не имели достаточно гражданского мужества взять на себя и подписать наши условия мира. Войска мои движутся безостановочно вперед. Ужасы, делаемые уходящими, бегущими в панике турками, — страшные, уничтожая все за собою и предавая многое пламени. Войска следят по пятам за бегущими и по возможности тушат горящее и помогают бедствующим. Я лично завтра выхожу отсюда и 14-го или 15-го буду в Адрианополе, где, полагаю, останусь недолго и, перекрестясь, пойду дальше, и кто знает, если не получу твоего приказания остановиться, с благословением Божиим, может быть буду скоро с виду Царьграда! Всё в воле Божией! Но мое убеждение то, что настало время, что необходимо идти до конца, т. е. до сердца Турции. Жду с нетерпением от тебя уведомления: доволен или нет моими действиями?» 14-го января главнокомандующий перенес свою главную квартиру в Адрианополь, куда последовали за ним и оба турецких уполномоченных. Войска безостановочно продолжали наступление. Передовые отрады высланы в восточном направлении к Каракилиссе, в южном — к Демотике. Авангард генерала Струкова, подвигаясь вдоль железной дороги по прямому направлению к Константинополю, занял Люле-Бургас и 17-го января взял с боя Чорлу, город, отстоящий всего в трех верстах от Царьграда. Весть о перерыве переговоров в Казанлыке и об общем наступлении наших войск к Константинополю нимало не смутила государя и даже вызвала в нем живейшую радость. Получив ее, он воскликнул: «Если суждено, то пусть водружают крест на Св. Софии!» В этом настроении поддерживал его великий князь Константин Николаевич, выступивший на одном из совещаний, происходивших под председательством императора, со смелым предложением: идти прямо на Константинополь, занять его и оттуда возвестить России и Европе об окончании многовековой борьбы христианства с исламом и о прекращении турецкого владычества над христианами, после чего Россия, довольная совершенным ею подвигом и ничего не требуя для себя, созывает в Царьград представителей европейских держав, дабы сообща с ними воздвигнуть на очищенной ею от обломков прошлого почве здание, достойное XIX-го века.138 Но величественная мысль генерал-адмирала не отвечала настроению большинства участников совещания. Канцлер и военный министр в особенности настаивали на опасности новых грозных осложнений, которые, по мнению их, неминуемо вызвали бы для России окончательный разгром Оттоманской империи и падение мусульманского владычества в Европе. Уступая их представлениям, государь решил наступление к Константинополю предпринять лишь в случае окончательного отказа Порты согласиться на наши «основания мира». В этом смысле составлена была следующая телеграмма императора к главнокомандующему: «Изложенные в трех твоих шифрованных телеграммах от 10-го января соображения относительно дальнейшего наступления к Константинополю я одобряю. Движение войск отнюдь не должно быть останавливаемо до формального соглашения об основаниях мира и условиях перемирия. При этом объяви турецким уполномоченным, что если в течение 3-х дней со времени отправления ими запросной телеграммы в Константинополь не последует безусловного согласия Порты на заявленные нами условия, то мы уже не признаем их для себя обязательными. В случае, если условия наши не приняты — вопрос должен решиться под стенами Константинополя. «В разрешение поставленных тобою на этот случай четырех вопросов, предлагаю тебе руководствоваться следующими указаниями: По 1-му. В случае вступления иностранных флотов в Босфор войти в дружественные соглашения с начальниками эскадр относительно водворения общими силами порядка в городе. По 2-му. В случае иностранного десанта в Константинополе избегать всякого столкновения с ним, оставив войска наши под стенами города. По 3-му. Если сами жители Константинополя или представители других держав будут просить о водворении в городе порядка и охранения личности, то констатировать этот факт особым актом и ввести наши войска. Наконец, по 4-му. Ни в каком случае не отступать от сделанного нами Англии заявления, что мы не намерены действовать на Галлиполи. Англия, со своей стороны, обещала нам ничего не предпринимать для занятия Галлипольского полуострова, а потому и мы не должны давать ей предлога к вмешательству, даже если бы какой-нибудь турецкий отряд находился на полуострове. Достаточно выдвинуть наблюдательный отряд на перешеек, отнюдь не подходя к самому Галлиполи. Ввиду твоего приближения к Царьграду я признал нужным отменить прежнее распоряжение о съезде уполномоченных в Одессе, а вместо того приказал генерал-адъютанту графу Игнатьеву немедленно отправиться в Адрианополь для ведения, совместно с Нелидовым, предварительных переговоров о мире в главной квартире».139 В тот же день граф Игнатьев выехал из Петербурга. В данных ему канцлером инструкциях предписывалось не придавать трактату, который он имел заключить с турецкими уполномоченными, вида формального и окончательного договора, а только как бы «прелиминарного» протокола, не вдаваясь в слишком определенные подробности, так как все вопросы, затрагивающие интересы других держав или совокупной Европы, предполагалось решить сообща на общеевропейской конференции. По пути в Адрианополь ему надлежало заехать в Бухарест и там условиться с князем Карлом и его министрами об обмене принадлежащего Румынии придунайского участка Бессарабии на Добруджу.140 Приближение русских военных сил к Константинополю привело султана и его советников в совершенный ужас. Они спешили дать турецким уполномоченным приказание немедленно и безусловно принять русские основания мира. Телеграмма о том не застала уже в Казанлыке Сервер- и Намык-пашей, последовавших за великим князем в Адрианополь. Недоумевая о причине замедления, Абдул-Гамид снова обратился прямо к государю по телеграфу, извещая его, что прошло уже шесть дней со времени принятия Портою всех русских требований, и, взывая к человеколюбию русского императора, умолял его, ввиду такого полного подчинения его воле, приказать главнокомандующим приостановить наступление русских войск.141 «Я не имею еще известия, — отвечал государь, — о получении уполномоченными вашего величества в главной квартире вашего принятия оснований, предложенных для заключения перемирия. После того как они это предъявят, я разрешу моему брату даровать перемирие. Ваше величество можете быть уверены, что он искренно разделяет ваше желание о мире, но мне нужен — я даже скажу, обоим нам нужен — мир долговечный и прочный».142 Главнокомандующему император предписал по телеграфу: «Желательно ускорить заключение перемирия, дабы отвратить нарекания. Приближение к Константинополю не должно отнюдь входить в наши виды, коль скоро Порта приняла наши условия».143 За день до отправления этой телеграммы из Петербурга в Адрианополь уже были подписаны «основания мира» и заключено перемирие. Пространная телеграмма государя от 12-го января дошла до великого князя Николая Николаевича только на пятый день. В тот же день, 17-го января, турецкие уполномоченные, явясь к нему, объявили, что, не имея более средств к сопротивлению, Порта принимает все наши условия в надежде, что неприязненные действия будут немедленно прекращены. Ввиду изъявленной Портою полной покорности великий князь Николай Николаевич не счел себя вправе медлить долее подписанием предварительных условий мира и заключением перемирия. Приказания, полученные им из Петербурга, были несколько сбивчивы. С одной стороны, ему предписывалось требовать от Порты решительного ответа на наши условия, с другой — сообщалось о скором прибытии в Адрианополь графа Игнатьева для ведения переговоров о мире. Разрешение идти к Константинополю было поставлено в зависимость от отказа Порты ответить на наш запрос, а в то же время строго воспрещено занятие проливов, которое одно могло обеспечить положение русской армии под стенами турецкой столицы. Канцлер хотя и выразил мнение, что лучше дождаться установления окончательного соглашения с Австро-Венгриею об основаниях мира, но не уведомлял, есть ли надежда на такое соглашение и в какой срок оно может последовать, а между тем он же извещал о грозящем разрыве с Англией и о намерении ее вести свою эскадру в Босфор. Последнее известие положило конец колебаниям великого князя. Он приказал тотчас же приступить к составлению конвенции о перемирии и 19-го января сам подписал с турецкими уполномоченными предварительные условия мира. Взяв перо, Намык-паша долго не мог решиться приложить свою подпись к протоколу, заключавшему, по словам его, смертный приговор Турции. Великий князь протянул ему руку, выразив надежду, что, напротив, мир упрочит существование Оттоманской империи, так как отныне Россия и Турция будут жить в согласии и дружбе. Подписанные великим князем, Сервером и Намыком «основания мира» были следующие: 1) Болгария, в пределах, определенных большинством болгарского населения, которые ни в каком случае не могут быть менее пределов, указанных на константинопольской конференции, будет возведена в автономное княжество, платящее дань, с правительством народным, христианским и туземною милициею. Оттоманская армия не будет там находиться. 2) Независимость Черногории будет признана; увеличение владений, соответствующее тому приращению, которое отдала в ее руки судьба оружия, будет за нею утверждено; окончательные границы определятся впоследствии. 3) Независимость Румынии и Сербии будет признана; первой из них будет назначено достаточное земельное вознаграждение, а для второй произведено исправление границ. 4) Боснии и Герцеговине будет даровано автономное управление с достаточными обеспечениями; подобного же рода преобразования будут введены в прочих христианских областях Европейской Турции. 5) Порта примет обязательство вознаградить Россию за ее издержки на войну и за потери, которым она должна была себя подвергнуть; способ сего вознаграждения — деньгами, либо поземельною уступкою, либо чем иным, будет определен впоследствии. Его величество султан войдет в соглашение с его величеством императором всероссийским для охранения прав и интересов России в проливах Босфорском и Дарданелльском. Немедленно будут открыты переговоры в главной квартире его императорского высочества главнокомандующего между уполномоченными двух правительств для установления предварительных условий мира. Как только настоящие основания мира и условия о перемирии будут подписаны, последует приостановление неприязненных действий между воюющими армиями, включая румынскую, сербскую и черногорскую, на все время продолжения переговоров о мире. Главнокомандующие обеими армиями в Азии немедленно будут о том уведомлены для заключения между ними перемирия, которое равномерно приостановит военные действия. Императорское оттоманское правительство даст приказание оттоманским войскам очистить, как только перемирие будет подписано, крепости: Виддин, Рущук и Силистрию в Европе и крепость Эрзерум в Азии. Кроме того, русские войска будут иметь право на военное занятие, в продолжение переговоров, известных стратегических пунктов, обозначенных в условиях о перемирии, на обоих театрах войны.144 В тот же день генералы Непокойчицкий и Левицкий подписали с турецкими военными уполномоченными конвенцию о перемирии, заключенную на все время переговоров о мире, впредь до благоприятного окончания их или разрыва. Актом этим устанавливалась демаркационная линия между армиями русскою и турецкою на всем пространстве Балканского полуострова. Турки обязывались немедленно очистить дунайские крепости Виддин, Силистрию и Рущук, а также Эрзерум в Малой Азии. Русская армия занимала всю Болгарию, за исключением четырехугольника вокруг Варны и Шумлы, ограниченного берегом Черного моря между Бальчиком и Мисиври. Далее разграничительная линия шла от Деркоса на Черном море до впадения реки Карасу в Мраморное море. Пространство между русскою и турецкою линиями составляло нейтральную полосу, на которой не дозволялось ни воздвигать, ни усиливать, ни исправлять укреплений во все время продолжения перемирия. Русские войска занимали Родосто на Мраморном море и Дедеагач в Архипелаге, не переступая, однако, за перешеек от Таркиой до Урши, отделяющей от материка полуостров Галлиполи. Тою же конвенцией снимались турецкая блокада с русских черноморских портов и русские заграждения на Дунае. Приказания о приостановлении военных действий тотчас же были отправлены во все отряды Дунайской армии, в Румынию, Сербию и Черногорию, в Малую Азию и на Кавказ.145 «Хвала Всевышнему! Слава тебе! Слава твоему чудному войску!» — так восклицал великий князь Николай Николаевич, отдавая государю отчет в собственноручном письме о состоявшемся подписании условий мира и заключении перемирия. «Великое и святое дело, тобою предпринятое, ныне окончено. Порта безусловно приняла тобою ей предложенные основы мира. Акт этот мною и уполномоченными турецкого правительства вчера, 19-го января, подписан, и на основании этого акта час спустя, то есть в 7 часов вечера, подписаны условия перемирия и демаркационные линии между союзными и турецкими армиями. Копию с этих условий при сем прилагаю. «Минута, когда подписывали этот многознаменательный акт, была невыразимо потрясающая. Старик Намык-паша, старец 76-тилетний, был сильно взволнован. Когда он подписал акт, то прослезился и долго не мог выговорить слова. Третьего дня, когда он и Сервер-паша были у меня с объяснениями, что Порта принимает безусловно основы мира, Намык начал с того, что сказал: «Вы победоносны, ваше честолюбие удовлетворено, Турции в Европе больше нет!» 146 «Вчера во всех войсках и во всем городе было заметно какое-то возбужденное состояние в ожидании, чем-то кончится день, так как узнали, что уполномоченные просили быть у меня в 5 часов вечера. Когда же было все кончено и подписано и паши от меня уехали, то я вышел в залу к собравшимся в большом числе офицерам гвардии и армии и объявил им, что перемирие заключено и подписано, поздравил их, закричал им: «Государю императору «ура!» — Дружно было оно подхвачено всеми, и затряслись стены от русского «ура!», вырвавшегося из каждой души, от чистого сердца, преисполненного счастьем и восторгом и с чувством, что каждый исполнил свой долг свято.147 Тотчас «ура!» было услышано на улице и быстро разнеслось по всему городу и всем войскам. Музыка всюду заиграла: «Боже, царя храни!» Минута была поистине торжественная. Все бросились в объятия друг другу и целовались, как в Светлый праздник. Немедленно тут же, в зале, отслужен благодарственный молебен. Сегодня же будет торжественный молебен для всех войск в метрополии... «Могу и должен засвидетельствовать перед тобою, что моя армия, от генерала до последнего фурлейта, свято и добросовестно исполнила свой долг, презирая все труды и лишения. Еще раз поздравляю тебя от всей любящей и преданной тебе души с благополучным окончанием тобою начатого святого дела».148 Император Александр в самых милостивых выражениях изъявил свою благодарность брату за успешное окончание переговоров о перемирии, хотя и сознавал, что для достижения окончательного мира придется еще преодолеть немало трудностей. «Поздравляю вас, господа, с заключением перемирия на столь выгодных для нас условиях, — сказал он, обращаясь к генералам и офицером на разводе, происходившем в Михайловском манеже 22-го января. — Мы этим обязаны славным нашим войскам, которые доказали, что для наших молодцов ничего невозможного нет. Но этим дело далеко еще не кончено, и мы должны оставаться наготове, пока не достигнем прочного и достойного России мира. Да поможет нам Бог и в этом!» «Признаюсь тебе откровенно, — писал государь несколько дней спустя великому князю, — что я крепко не верю искренности турок в принятии ими всех предварительных мирных условий и вижу в этом уловку, внушенную им Англиею, а может быть, и Австриею, которые, вероятно, обещали им быть их ходатаями на европейской конференции, предложенной Андраши. Мы ее приняли условно, с тем чтобы она происходила не в Вене и не в Лондоне, и желали бы предварительно прийти к соглашению, если возможно, с Австриею и Германиею. Во всяком случае, в главных наших требованиях насчет Болгарии мы никаких уступок принять не можем; вот почему я уже тебе телеграфировал, что до окончательного заключения мира нам необходимо оставаться наготове, так как в наш век прогресса одна сила берет верх».149 Действительно, едва было заключено перемирие, как со всех сторон возникли новые препятствия к обращению его в окончательный мир. Во все продолжение войны английской дипломатии удалось то ласкою, то угрозою удержать Грецию от принятия в ней деятельного участия. Но под давлением общественного мнения тотчас после падения Плевны афинское правительство стало вооружаться, чтобы не быть застигнутым врасплох, а 21-го января, два дня после подписания в Адрианополе перемирия, под предлогом насилий баши-бузуков над христианским населением Фессалии и Эпира, ввело греческие войска в эти области, не объявляя, впрочем, Порте войны. Император Александр был очень озабочен этим нечаянным осложнением, признавая вмешательство Греции крайне несвоевременным, и приказал посланнику нашему в Афинах именем его дать королю Георгу настоятельный совет остановить военные действия и отозвать свои войска, тем более что Порта, обеспеченная с нашей стороны заключенным перемирием, не прочь была, по-видимому, принять вызов и тотчас же отправила к Пирею турецкую броненосную эскадру. Сообщая об этом главнокомандующему, государь заметил, что как ни малоблагоразумно поведение Греции, «но оставлять ее на жертву туркам нам тоже нельзя и придется, может быть, угрожать им перерывом перемирия в случае новых насилий». К счастью, однако, король эллинов и его министры вняли доброжелательному совету и греческие войска, очистив турецкие области, перешли обратно границу. Важнее было осложнение, возникшее со стороны Румынии. Проездом через Бухарест 19-го января граф Игнатьев вручил князю Карлу собственноручное письмо государя, и другое от канцлера — румынскому министру иностранных дел. Император уведомлял князя, что поручил Игнатьеву откровенно объясниться с его министрами о некоторых вопросах, относящихся к предстоящим переговорам о мире. «Граф Игнатьев, — писал он, — знает мой образ мыслей, чувства привязанности, связывающие меня с вашим высочеством, и сочувственное участие, питаемое мною к Румынии. В этом смысле поручено ему искать соглашения. Думаю, что Румыния найдет в нем в будущем, как и в прошедшем, лучший залог своей безопасности и своего благосостояния. Я твердо рассчитываю на личное содействие вашего высочества, дабы устранить препятствия, которые могут быть вызваны духом партий».150 Ту же надежду высказывал и князь Горчаков в письме к Когальничано, но в выражениях более резких, настаивая на необходимости устранить всякие недоразумения об условиях будущего мира, напоминая Румынии, что она всем обязана России и настоящая минута решительна для будущих отношений обоих государств. «На нас, — заявлял канцлер, — лежит обязанность соблюдать интересы и права России, поступиться которыми мы не властны, и мы ждем от румынского правительства справедливой и реальной оценки его и нашего положения».151 На вопрос князя Карла, не желает ли русский двор возбудить вопрос об изменении границ, граф Игнатьев отвечал, что император Александр лично дорожит возвращением России придунайского участка Бессарабии, отторженного от нее по Парижскому трактату. Князь возразил, что сам будет писать об том государю, так как не может согласиться на уступку Бессарабии. В письме к императору он взывал к его великодушию и выражал надежду, что императорский кабинет найдет такой исход, который не умалит достоинства Румынии и соблюдет ее интересы.152 Но едва огласилась в Бухаресте весть о намерении России обменять придунайскую Бессарабию на Добруджу, как в политических кругах и в печати поднялась целая буря. Палата депутатов единогласно приняла резолюцию о решимости соблюсти во что бы то ни стало земельную целость Румынии и не допустить отчуждения какой-либо части румынской территории, под каким бы ни было видом и в обмен на какое бы ни было вознаграждение. Министерство Братиано обратилось ко всем великим державам с жалобами на Россию и с протестом против ее притязаний, и сам князь Карл в письме к императору германскому просил его повлиять на императора Александра и убедить его отказаться от них. По этому поводу государь писал великому князю главнокомандующему: «Игнатьев передаст тебе все интриги румын против уступки нам обратно отнятой у нас Парижским трактатом 1856 года части Бессарабии. Если они не образумятся, то мы с ними шутить не будем и перестанем хлопотать об увеличении их территории на правом берегу Дуная».153 Всего опаснее был, однако, постепенный, но непрерывный переход великобританского правительства от назойливой подозрительности и тайного недоброжелательства по отношению к России к явной и деятельной вражде. Тотчас после перехода наших войск через Балканы возбужден был в совете английских министров вопрос: не следует ли ввести английскую эскадру в Дарданеллы для охраны Константинополя и Босфора от русского занятия? Накануне сознания парламента такое приказание уже было послано адмиралу Горнби, но на другой же день отменено, и в тронной речи королева ограничилась заявлением, что пока не будут нарушены условия нейтралитета Англии и британские интересы не подвергнутся опасности какою-либо из воюющих сторон, Англия не примет участия в войне, но продолжение войны может вызвать непредвиденные случайности, ввиду которых потребуются меры предосторожности, и средства для них должен будет дать парламент.154 Удовлетворительные ответы, полученные из Петербурга на целый ряд нескромных запросов, несколько сдержали воинственный пыл главы кабинета лорда Биконсфильда и большинства его сотоварищей по министерству, тем более что из числа их два министра: иностранных дел — лорд Дерби и колоний — лорд Карнарвон, выступили убежденными сторонниками мира и дружественных отношений к России. Но враждебное положение, открыто занятое Австро-Венгриею по вопросу о наших мирных условиях, снова дало перевес в Англии партии войны. По предложению Биконсфильда на Совете министров 11-го января решено послать эскадру в Дарданеллы и потребовать от парламента чрезвычайного кредита в 6 000 000 фунтов стерлингов на вооружения. Не соглашаясь с мнением большинства, лорды Дерби и Карнарвон подали в отставку. Королева приняла отставку министра колоний. Но удаление из состава кабинета влиятельного министра иностранных дел грозило ему распадением, а потому Биконсфильд убедил Дерби не покидать своего поста, после того как было вторично отменено данное адмиралу Горнби приказание войти в Дарданеллы. Предлогом к этому распоряжению послужило сообщение графом Шуваловым русских условий мира, которые лорд Биконсфильд в заявлении палате лордов признал «представляющими достаточное основание перемирия», скрыв, однако, что сам султан и Порта убедительно просили об отозвании обратно английской эскадры, которая, войдя 14-го января в Мраморное море, на другой же день возвратилась на старую свою стоянку, в заливе Безика. Но требование чрезвычайного кредита все же было внесено в палату общин и, несмотря на то, что оппозиция громкими рукоплесканиями приветствовала перечисление наших мирных условий, принято большинством 328 против 124 голосов. Конечно, на решение великобританского правительства отозвать эскадру, уже вступившую в Дарданеллы, повлияло и соображение, что присутствие ее в виду Константинополя только затруднит заключение столь желаемого турками перемирия и поведет, пожалуй, к занятию турецкой столицы русскими войсками. Но при этом случае оно опять обратилось с новым запросом к императорскому кабинету. Крайне встревожила его та из статей наших оснований мира, которая касалась обеспечения прав и интересов России в проливах Босфорском и Дарданелльском. На возражение, переданное ему чрез великобританского посла в Петербурге, князь Горчаков ответил, что и сам он находит эту статью «неопределенною и ненужною» и готов ее даже вовсе отменить, так как Россия считает вопрос о проливах подлежащим разрешению только с общего согласия всех европейских держав.155 Но, не довольствуясь этим заявлением, сент-джемский двор еще раз повторил, в сообщении императорскому кабинету, что хотя он и признает обязательными для обеих сторон мирные условия, соглашенные между русскими и турецкими уполномоченными, но поскольку условия эти видоизменяют постановления европейских трактатов или затрагивают общие или частные британские интересы, Англия не может признать их действительной силы, пока они не будут утверждены с общего согласия держав-участниц Парижского договора 1856 года.156 На это сообщение последовал опять успокоительный ответ русского канцлера. Для заключения перемирия нужны были некоторые основания мира, но их следует считать только предварительными и не окончательными по отношению к Европе. Что же касается вопросов, относящихся к интересам Европы, то князь Горчаков снова и категорически объявил, что они будут соглашены с великими европейскими державами, в чем он и дает правительству ее британского величества самое ясное и положительное заверение.157 Но никакие примирительные заверения, никакие уступки русского двора не в состоянии были успокоить общественное возбуждение, возраставшее в Англии с каждым известием, приходившим с театра войны, ни рассеять тревожную подозрительность великобританского кабинета.