С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (56)

Проведя в Плоешти весь день 12-го июня, император выехал оттуда 13-го в четыре часа пополудни, к утру следующего дня доехал до Слатина по железной дороге и проследовал в экипаже на курган, возвышавшийся на самом берегу Дуная в трех верстах от румынского города Турн-Магурелли и почти насупротив турецкой крепости Никополь. Там нашел он главнокомандующего, вместе с которым, сидя на походном кресле, долго наблюдал за пушечной перестрелкой наших береговых осадных батарей с неприятельскою крепостью. Усиленная пальба здесь предпринята была с целью отвлечь внимание турок от Зимницы, где все готовилось к переправе, которая началась в ночь с 14-го на 15-е. Ночь эту император провел в Драче, деревне, расположенной неподалеку от Турн-Магурелли, а рано поутру в сопровождении великого князя Николая Николаевича старшего снова выехал на придунайский курган. Пока государь глядел в подзорную трубу в направлении к Зимнице, главнокомандующий, взобравшись на коалы телеграфной кареты, сам переговаривался с зимницкой телеграфной станцией и тут же передавал императору сведения о ходе переправы. Трудная и сложная операция эта удалась как нельзя лучше. К одиннадцати часам утра посаженная на понтоны 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова была уже вся перевезена на левый берег реки, а турки поспешно отступили к Систову. Вслед за 14-ю поплыла 9-я дивизия и стрелки. Уже по возвращении государя в Драч к обеду получена была телеграмма из Зимницы от начальника штаба армии генерал-адъютанта Непокойчицкого, известившая, что переход чрез Дунай двух пехотных дивизий, трех батарей артиллерии и сотни казаков совершился с полным успехом и что переправившиеся на правый берег войска наши овладели Систовом и окружающими высотами. Государь был в восторге. «Ура! Главнокомандующему и войскам! Ура!» — крикнул он и возложил на брата знаки ордена Св. Георгия 2-й степени. «С малолетства сроднившись с армией, — сказал он обступившим его генералам и офицерам императорской квартиры, — я не вытерпел и приехал, чтобы разделить с нею труды и заботы. Я рад, что хоть частичке моей гвардии досталось трудное дело, и она геройски исполнила его. Дай Бог, чтобы всегда так было». С этими словами император обнял великого князя главнокомандующего. На другой день, 16-го июня, на рассвете государь поехал в Зимницу, где уже опередил его прибытие великий князь Николай Николаевич старший. В Пятре ему встретился военно-временный госпиталь, в котором находились раненые с переправы. Император обошел все юрты, его составлявшие, ободряя и утешая раненых словами ласки и участия, щедро раздавая нижним чинам знаки отличия военного ордена. И в Зимнице прежде всего направился он в лазарет. «Продолжайте работать, как если бы меня здесь не было», — сказал он врачам и сестрам, производившим операции и перевязки. Вид тяжелораненых вызывал на глазах его слезы, но впечатление это быстро сменилось чувством живой радости при виде Дуная, оба берега которого были уже в нашей власти и на котором уже наведен был мост. Ровно в полдень при оглушительных криках «ура!» император Александр сел в приготовленный для него понтон и высадился на противоположном турецком берегу, где встретил его главнокомандующий, окруженный блестящею свитою, среди которой находился и герой переправы генерал Драгомиров. Завидя их, государь замахал фуражкой, войска взяли на караул, надев фуражки на штыки; полковая музыка играла гимн; «ура!» гремело по всему берегу. В прочувствованных словах благодарил верховный вождь русской армии начальников частей за их труды и распоряжения, увенчавшиеся столь блестящим успехом, а генералу Драгомирову вручил орден Св. Георгия 3-й степени. Георгиевский крест 4-й степени получил участвовавший в переправе великий князь Николай Николаевич младший. Сев на коня, государь поднялся в гору к Систову, поздравляя с победою расставленные по пути полки 8-го корпуса, на долю которого выпала честь первым вступить на неприятельскую землю. Корпусному командиру генералу Радецкому император также пожаловал Георгия на шею. Впереди Систова навстречу ему, вышло православное духовенство с хоругвями, крестом и св. водою и все болгарское население города. Мужчины кричали «живио!», женщины и дети усыпали царский путь цветами, старики плакали от умиления, все целовали стремена и ноги государя. Приложившись ко кресту, Александр Николаевич направился в собор, где отстоял литургию и молебствие, потом проехал на наши аванпосты, расположенные на запад от города, почти на ружейный выстрел от неприятеля и, осмотрев войско и местность, принял почетных жителей и стариков. К обеду государь вернулся в Зимницу. На другой день издан был высочайший приказ по войскам действующей армии, в котором его величество выразил сердечную благодарность главнокомандующему, ближайшим его помощникам и всем храбрым войскам, покрывшим себя новою славою при переправе чрез Дунай, на глазах самого государя, бывшего свидетелем-очевидцем их доблестных боевых подвигов. В присутствии его отслужен был по этому случаю благодарственный молебен. В Зимнице император Александр провел более двух недель в небольшом доме, принадлежавшем князю Ипсиланти, над высоким обрывистым берегом, из которого открывался обширный вид на Дунай и противоположный берег. Сначала государь следил за постройкой моста и за постепенным переходом по нему наших главных сил, разделенных на четыре отряда: 12-й и 13-й корпуса под начальством цесаревича составили Рущукский отряд, расположенный между реками Янтрою и Ломом для обеспечения левого фланга армии; 9-й корпус приступил к осаде Никополя; остальные войска сосредоточивались вокруг главной квартиры, перенесенной 25-го июня в Царевицы; наконец, передовой отряд под начальством генерала Гурко был двинут в направлении к Тырнову и Балканам. Великий князь Алексей Александрович назначен главным начальником собранных на Дунае морских частей и великий князь Владимир Александрович — командующим 12-м корпусом. По отъезде из Зимницы брата и двух старших сыновей государь время свое разделял между смотрами проходивших по мосту войск, посещением госпиталей и поездками по окрестностям. Скоро получил он известие о занятии Тырнова отрядом генерала Гурко и о перенесении главной квартиры в эту древнюю столицу болгарских царей. Император томился отдаленностью своего местопребывания от театра военных действий. Его тянуло за Дунай, поближе к полям сражений, на которых решалась участь кампании. Предоставив главнокомандующему полную свободу распоряжаться движениями армии, он считал своим царственным долгом заботу о жертвах войны, о страждущих воинах, раненых и больных. Он хотел находиться среди них «братом милосердия», как выражался он сам о своем человеколюбивом подвиге. 3-го июня государь и следовавшая за ним императорская квартира перебрались за Дунай и расположились на ночлег в деревне Царевицах в пяти верстах от переправы. При императоре находился великий князь Сергий Александрович; великий князь Алексей Александрович остался в Зимнице, чтобы руководить работами и действиями наших моряков на Дунае. К вечеру этого дня государь получил известие о переходе передового отряда генерала Гурко чрез Ханкиойский перевал за Балканы. В ночь с 3-го на 4-е июля в царском лагере вызвала тревогу телеграмма из Систова, извещавшая о появлении турок под этим городом. Государь тотчас приказал разбудить свою свиту и во главе ее выступил в направлении к селу Павло, где расположена была штаб-квартира наследника. К счастью, известие оказалось ложным. Встреченный цесаревичем, император по прибытии в Павло получил от командира 9-го корпуса генерала барона Криднера следующую телеграмму: «Никополь у ног вашего величества. Турецкая крепость после ожесточенного боя, длившегося целый день, сдалась на капитуляцию; взято в плен двое пашей и до 6000 человек регулярного войска». 6-го июля государь расстался с наследником, перенесшим свою главную квартиру далее к Лому, а 8-го сам переехал в Белу, город на Янтре, где и оставался до конца июля. Еще в Зимнице получены были из Малой Азии неблагоприятные вести. После поражения, нанесенного отряду генерала Геймана Мухтар-пашой у Зевина, генерал Лорис-Меликов вынужден был снять осаду Карса. Немалого труда стоило генералу Тергукасову освободить русский гарнизон, осажденный в Баязетской цитадели превосходными силами неприятеля. В последних числах июля все отряды кавказского действующего корпуса перешли обратно за русскую границу. На европейском театре войны первою неудачею было отражение Осман-пашой 8-го июля дивизии генерала Шильдер-Шульднера при нападении ее на Плевну. Предпринятая десять дней спустя вторичная попытка овладеть этим городом соединенными силами 9-го и 11-го корпусов окончилась еще более чувствительною неудачею. В этот промежуток времени главнокомандующий западною турецкою армиею Осман-паша, окопавшись впереди Плевны, обратил свою позицию в обширный укрепленный лагерь и отбил произведенный на него 18-го июля штурм с сильною потерею для нападавших. Урон наш в этом бою простирался до 6000 человек убитыми и ранеными. В тот же день генерал Гурко, по овладении Шипкинским перевалом и долиною Тунджи с городами Казанлыком, Эски-Загрою и Иени-Загрою, встретился со значительно превосходившею отряд его числом армиею Сулейман-паши и, оттесненный ею, вынужден был отступить за Балканы, удержав, однако, за нами горные перевалы, в том числе и важнейший из них — Шипкинский. Тотчас по получении известия об отбитии второй атаки на Плевну, не зная еще об отступлении генерала Гурко из-за Балкан, император Александр пригласил главнокомандующего немедленно прибыть к нему в Белу для совещания. На военном совете, происходившем 19-го июля в высочайшем присутствии, в котором приняли участие великий князь Николай Николаевич старший, цесаревич, военный министр и начальник штаба действующей армии, решено мобилизовать и двинуть за Дунай весь гвардейский корпус, за исключением кирасирской дивизии, а также 24-ю пехотную дивизию. Весть о неудачах, постигших отряд Гурко, не поколебала твердости императора. Бодрость свою он искал передать войскам, говоря офицерам различных частей, проходивших чрез Белу: «Вы слышали о неудаче? Не унывайте, Бог милостив. Я потребовал гвардию». Те же ободряющие речи держал он к своей свите. Так, одному из ближайших к нему лиц он сказал: «Два раза в меня стреляли, и я остался жив, стало быть я еще на что-нибудь нужен». Между тем главная квартира великого князя Николая Николаевича перенесена была из Тырнова в Горный Студень. Туда же решился переехать и государь со своей свитой, главным образом вследствие настояний лейб-медика Боткина, находившего климат Белы нездоровым и способствующим усилению лихорадки, которой уже начал страдать император. 2-го августа государь прибыл в Горный Студень, совершив верхом сорокапятиверстный переезд туда из Белы. Для него приготовлен был там небольшой деревянный дом в шесть комнат, которые государь разделил с министрами: императорского двора графом А. В. Адлербергом и военным — генерал-адъютантом Милютиным; в подвальном этаже дома поместился генерал-адъютант князь Суворов. Царская свита расположилась вокруг в палатках. Здесь царственному подвижнику суждено было пережить тяжелые, нерадостные дни. Ближайшие к нему лица, нежно любившие его: старший сын цесаревич, брат-главнокомандующий не раз, по переходе армии за Дунай, пытались убедить его оставить армию, возвратиться в Петербург. Они опасались вредного влияния на его нервную и впечатлительную натуру печальных известий с места боя, бедствий, неразрывно сопряженных с войною, переполнения госпиталей и лазаретов ранеными; трепетали и за личную его безопасность при том неблагоприятном обороте, который принимали дела в нашем центре и на правом фланге, где с минуты на минуту можно было ожидать перехода неприятеля в наступление. Но император Александр и слышать не хотел об оставлении армии. Невзирая на невыносимый летний зной, а потом ненастную осень, на все лишения, сопряженные с походной жизнью в дикой, опустошенной стране, на болезненное состояние своего здоровья, — он решился с христианским смирением нести крест, им самим на себя возложенный, и с глубокою верою в Провидение, в доблесть своего войска, в самоотвержение своего народа совершить свой подвиг до конца. В Горном Студене государь вставал около восьми часов утра, никогда не изменяя этого часа, даже после тревожных ночей, часто проведенных без сна. На замечания своего врача он отвечал: «Я не могу вставать позже потому, что не успею иначе всего сделать». До кофе он совершал утреннюю прогулку пешком, иногда заходя в лазареты; потом принимался за обычные занятия, читал телеграммы и разные донесения, просматривал и газеты, внимательно следя за военными действиями, изучая их на карте, делая отметки сообразно полученным сведениям. В двенадцать часов подавали завтрак в большом шатре, к которому собиралась вся свита. Государь садился в середине стола. Обыкновенно он был разговорчив и всегда приветлив и внимателен, за исключением тех случаев, когда что-нибудь озабочивало или печалило его. Телеграммы, получаемые во время завтрака или обеда, читались вслух. После полудня Александр Николаевич удалялся к себе и несколько часов посвящал работе над бумагами, присылаемыми из Петербурга, читал их и делал на полях отметки или писал резолюции. В эту пору дня слушал он доклады не отлучавшихся от него министров императорского двора и военного, и шефа жандармов, переписывался с оставшимся в Бухаресте государственным канцлером, принимал посланных к нему лиц или курьеров. В четыре часа государь ложился отдохнуть, всегда приказывая разбудить себя, если получится какое-нибудь важное известие. Отдохнув с час времени, он совершал прогулку в экипаже по лагерю и ежедневно навещал то тот, то другой лазарет. Обедал государь в семь часов в том же шатре, окруженный свитой. После обеда, за чаем, читались вслух выписки из газет иностранных и русских. В одиннадцать часов вечера все расходились, но император, погуляв немного, долго еще работал у себя, обыкновенно до часу ночи, иногда и долее, когда в часы, назначенные для дневной работы, ему приходилось выезжать на позиции. Приказано было будить его и ночью при каждом получении телеграмм с театра военных действий. О пребывании государя в Горном Студене в этот самый тяжкий период кампании так отзывается в частном письме очевидец, начальник гражданского управления в Болгарии и главноуполномоченный Красного Креста князь В. И. Черкасский: «Среди общего здесь брожения умов и непостоянства взглядов я часто и неустанно восхищаюсь государем, его спокойствием, хотя и нравственно болеющим, но и неизменно твердым отношением к делу. Когда видишь его неустанно посещающим госпитали, входящим с такою заботливость во все нужды несчастных, столько чувствительным ко всякому добросовестно исполненному долгу человеколюбия и так живо ощущающим те суровые границы, которые практическая необходимость неизбежно указывает действию этого столь ему сродного человеколюбия, так невольно проникаешься чувством беспредельной к нему любви как к человеку и сознаешь еще лучше, почему Провидение вплело именно в его исторический венец те высокие дела, которые выпали на его историческую долю. Видя его в лазаретных палатках, похудевшего, грустного, истомленного, — я сожалел, что не родился художником и лишен власти над полотном или мрамором, потому что невольно приходит на ум сближение его здесь роли с ролью Людовика Святого в крестовых походах. Для изображения последнего я непременно позаимствовал бы черты нашего государя». После второй Плевны и отступления передового отряда генерала Гурко из-за Балкан наступило повсеместное затишье, продолжавшееся без малого три недели. Прервано оно было 4-го августа неудавшеюся попыткою турок прорваться чрез Ханкиойский перевал. Пять дней спустя, 9-го августа, Сулейман-паша с большими силами атаковал перевал на Шипке. В этот день отбито несколько приступов, но турки с необычайным упорством возобновляли их в продолжение шести последующих дней, атакуя наши позиции по десяти и более раз в сутки. В шестидневном бою генерал Радецкий отстоял перевал благодаря прибывшим подкреплениям и беззаветной храбрости и самоотвержению войск. Но потери наши были огромны. Генерал Драгомиров тяжело ранен, генерал Дерожинский убит; одних раненых было до 2500 человек, не считая убитых. С беспокойством и тревогою следил император Александр за перипетиями кровавой бойни, от исхода которой зависела участь похода. Нетерпеливо ждал он телеграмм с места сражения; сам принимал, расспрашивал и выслушивал всех прибывших с Шипки офицеров, русских и иностранных, даже корреспондентов газет. «Что же это, наконец, второй Севастополь?» — воскликнул он, когда развернулась перед ним картина ужаса, страданий и смерти, отражавшаяся как в официальных донесениях, так и в рассказах очевидцев. Вести о многочисленных жертвах боя раздирали ему сердце. Беспрерывная внутренняя тревога отразилась на его здоровье. Вид его был истомленный, он похудел, осунулся, как будто сгорбился под тяжестью забот. Труднее прежнего переносил он стоявшую невыносимую жару, доходившую до 30 градусов Реомюра в тени. Единственною отрадою императора было непрекращавшееся ежедневное посещение госпиталей. «Государь, — свидетельствует обычный спутник его в этих посещениях С. П. Боткин — относится с такою истинною сердечностью к раненым, что невольно становится тепло при этих сценах. Солдатики как дети бросаются на подарки и радуются чрезвычайно наивно. Сколько мне приходилось видеть этих прекрасных синих добрых глаз, слегка овлажненных слезою. Я до сих пор не могу смотреть на эти сцены без особого чувства теплоты и умиления».108 Едва прекратились отчаянные приступы Сулейман-паши на Шипку, как перешли в наступление Осман-паша на нашем правом фланге и Мехмед-Али — на левом. Нападение на войска Западного отряда, стоявшего против Плевны под начальством генерала Зотова, было отражено 19-го августа под Пелишатом; накануне — 18-го — передовые войска Рущукского отряда были оттеснены турками, возобновившими 24-го свое нападение на отряд цесаревича по всей линии, но безуспешно. Между тем в действующую армию прибыли подкрепления: 2-я и 3-я пехотные дивизии и 3-я стрелковая бригада, а также двадцатипятитысячная румынская армия, перешедшая чрез Дунай, под личным предводительством князя Карла, который 16-го августа посетил императора в Горном Студене. Там на военном совете постановлено, что румынские войска вместе с нашими 4-м и 9-м корпусами войдут в состав Западного отряда, который поступит под главное начальство князя Карла, а его начальником штаба будет командовавший помянутым отрядом генерал Зотов. С этими силами признано было возможным возобновить в третий раз нападение на Плевну и защищавшие ее войска Осман-паши. С Западным отрядом соединился отряд генерала князя Имеретинского, взявший с боя Ловчу. 26-го августа все собранные под Плевной части придвинулись к этому городу и с возведенных в одну ночь батарей — в числе их две батареи осадной артиллерии — открыли огонь по турецкому укрепленному лагерю. Решено, по предварительной подготовке артиллерийским огнем, штурмовать Плевну. Государь пожелал быть свидетелем этого решительного боя. 24-го августа он вместе с главнокомандующим переехал из Горного Студеня в Чауш-Махала, а 26-го выехал на позицию под Плевною. С возвышенности, находившейся между центром и правым нашим флангом и получившей название «Царского валика», Александр Николаевич в этот и три последующие дня наблюдал за действием бомбардирования, а 30-го августа следил за ходом предпринятого штурма. В день тезоименитства государя в полдень на Царском валике отслужен был молебен в присутствии императора, главнокомандующего и многочисленной свиты. За завтраком в ответ на провозглашенный великим князем Николаем Николаевичем старшим тост за державного именинника государь произнес: «За здоровье наших славных войск, которые в эту минуту дерутся с неприятелем, и да дарует нам Бог победу!» Бой начался на левом фланге в 11 часов утра, но, согласно диспозиции, штурмовые колонны двинулись на приступ только в 3 часа пополудни. «Боже мой, Боже мой, какой ужасный ружейный огонь!» — молвил император Александр, выехавший на две версты вперед от валика, чтобы ближе следить за ходом сражения. Недобрые вести приходили с места боя. Все наши атаки были последовательно отбиты. Войска отступали со страшным уроном. Под этим удручающим впечатлением государь в 8 часов вечера уехал на ночлег в селение Радоницы. Через час был подан обед. Император молча сидел за столом, присутствующие тоже не разговаривали между собою. Скоро все разошлись. Лишь на другое утро государю доложили, что на левом фланге генерал Скобелев 2-й овладел двумя турецкими редутами, а на правом фланге большой Гривицкий редут взят приступом Архангелогородским полком, поддержанным румынами. «Скорбь государя действительно искренняя и горячая, — пишет близко присматривавшийся к нему доверенный врач его Боткин. — Но знает ли он причину всех этих погромов? Неизвестно. Его кругом обманывают, и кто же из специалистов решится прямо и откровенно высказать свое мнение? Все окружающее не блестит таким гражданским мужеством, которое бы давало право говорить правду там, где нужно...» С рассветом 31-го августа император снова выехал на позицию на Царский валик, который, по образному выражению Боткина, в эти скорбные дни был его «Голгофою». Он ясно видел оттуда, как на крайнем левом фланге, теснимый превосходными силами неприятеля, Скобелев вынужден был, отступая шаг за шагом, очистить занятые им накануне два редута. Поддержать его было нечем. Все резервы были уже введены в дело и, как и все прочие участвовавшие в штурме войска, понесли громадные потери. За два дня мы лишились убитыми и ранеными более 15 000 человек. Молодая румынская армия, восприявшая в этих кровавых боях крещение огнем, соревновалась в храбрости со старыми, испытанными в доблести русскими войсками. В ней выбыло из строя 3000 человек. Государь пожаловал князю Карлу орден Св. Георгия 3-й степени и велел раздать в румынских полках много знаков отличия военного ордена. Страшный, непомерный урон, ослабивший и расстроивший все части, отсутствие резервов, отдаленность шедших из России подкреплений — таковы были соображения, в силу которых главнокомандующий признавал невозможным оставаться на занимаемых под Плевною позициях. Он не скрыл от государя, что считает необходимостью отступление армии к Дунаю, ссылаясь на то, что война начата была с недостаточными силами. Против этого мнения с жаром восстал военный министр Милютин. Он возражал, что отступление невозможно и было бы для армии позором; что нельзя отступать, когда ничего еще не известно о намерениях неприятеля, который, быть может, отступит и сам, что никто нас не теснит; что мы должны стоять, пока не подойдут подкрепления... Но великий князь не убеждался этими доводами и даже предложил Милютину принять командование армиею. С самого приезда в армию государь тщательно отстранял себя от руководства военными действиями, предоставляя в этом отношении полную свободу и независимость главнокомандующему, и, по словам Боткина, «держал» себя безукоризненно, не вмешиваясь иначе, как добрым советом». Так, он не раз сдерживал порывы и увлечения полевого штаба, напоминал главнокомандующему о необходимости оградить себя с флангов, обеспечить систовскую переправу и не слишком зарываться вперед. Перед второю Плевною государь советовал быть осторожными, не давать сражения, не сосредоточив против Осман-паши сил, равных тем, которыми располагал тот. Теперь, после третьей неудачи под Плевною, в торжественную и решительную минуту, когда от принятого решения зависел не только исход войны, но и будущая судьба России, ее обаяние в мире, император Александр, «в сознании ответственности своей перед Россиею», как сам он выражался, рассказывая об этом эпизоде близким ему лицам, нашел, что царю принадлежит решающее слово. Личное мнение его было уже составлено. Он считал нужным, не отступая ни на шаг, в ожидании прибытия подкрепления приступить к правильной осаде или по меньшей мере к обложению Плевны и во что бы то ни стало покончить с Осман-пашою, прежде чем предпринимать какое-либо другое движение. Желая, однако, выслушать и отзывы главных чинов полевого штаба и начальников частей, он созвал военный совет для окончательного обсуждения плана дальнейших действий. Совет открылся на другой день, 1-го сентября, на Царском валике под личным председательством государя. В нем принимали участие: главнокомандующий, военный министр и генералы: Непокойчицкий, Зотов, князь Масальский и Левицкий. Император, обведя весь кружок вопросительным взглядом, остановил взор на главнокомандующем, который изложил подробно соображения, побуждавшие его настаивать на необходимости отступления к Дунаю. Генералы Зотов и князь Maсальский предлагали отвести войска Западного отряда на позиции, которые занимали они до последнего движения к Плевне, за Осмою, и там ждать прихода подкреплений. Энергично восстал против всякого отступления генерал Левицкий. Он выразил мнение, что отступать в настоящую минуту, после нового поражения, отнюдь не следует ни одной пяди; что отступление невозможно ни в политическом смысле, по нашим отношениям к некоторым из европейских держав, ни в смысле нравственном, по отношению к противнику, к своей собственной армии и, наконец, к России; что нам теперь не отступать, а, напротив, надо еще теснее сплотиться вокруг Плевны, притянуть к ней из России возможно большие силы, взять сюда гвардию и гренадер и, стянув вокруг Османа, так сказать, железное кольцо, пресечь ему пути сообщения с Виддином и Софией, и так или иначе, посредством блокады или осады, вынудить его наконец к безусловной сдаче; что таков наш долг, которого требует от нас не только честь армии, но и честь государства. Военный министр еще более вескими доводами поддержал и развил мнение помощника начальника штаба действующей армии. Мысли, высказанные генералами Милютиным и Левицким, вполне отвечали собственному убеждению императора, который приказал принять их за основание будущих действий. Решено мобилизовать три гренадерские дивизии, и 1-ю отправить на Кавказ, а 2-ю и 3-ю — за Дунай. Тогда же, по высочайшему повелению, вызван в действующую армию из Петербурга генерал-адъютант Тотлебен. Государю оставалось исполнить еще один, последний, столь милый его отеческому сердцу долг: навестить и утешить многочисленные жертвы боя — увечных и раненых воинов. Во все время пребывания под Плевною он усердно посещал госпитали и лазареты в тылу расположения войск. Но с места боя раненые были свезены в них не ранее, как через три или четыре дня. Некоторых встречавшихся ему в пути сам государь довозил в своей коляске. 3-го сентября в Радоницах явились с докладом к военному министру медицинский инспектор Коссинский и инспектор госпиталей Приселков. Государь пожелал их видеть. «Сколько всех раненых? — спросил он и на ответ, что на перевязочные пункты пяти дивизионных лазаретов с 26-го по 31-е августа явилось до 9600 раненых, — воскликнул: «Это ужасно!.. и все... без результата...» Государь прослезился. «Спасибо вам, — сказал он Коссинскому и Приселкову, подавая им руку. — Спасибо всем врачам... Сам видел я, как они в крови ходили... Еще раз спасибо. Где теперь мои герои?» Инспектор отвечал, что раненые из-под Плевны перенесены в военно-временный госпиталь, находящийся неподалеку от Радониц, в деревне Булгарени, для вторичной и окончательной перевязки, откуда уже их повезут за Дунай. «Так близко отсюда! — воскликнул император. — Ну! Дмитрий Алексеевич, — сказал он, обращаясь к военному министру, — сейчас же поедем туда!» На другой день по посещении госпиталя в Булгаренях государь возвратился в Горный Студень. Туда же последовал за ним и главнокомандующий со своим штабом. Вторичное пребывание императора в Горном Студене продолжалось шесть недель. За все это время под Плевною было сравнительно спокойно, но турки возобновили отчаянные нападения на Шипку и на Рущукский отряд цесаревича. Настроение государя было крайне тревожное и не замедлило отразиться на его здоровье. Со времени прибытия в армию он, правда, менее страдал грудною астмою, зато заболевал очень часто в Плоешти лихорадкой с катаром бронх; в Белой — эпидемическим катаром желудка и кишок; в Горном Студене — кровавым поносом. По возвращении из-под Плевны, когда нестерпимую летнюю жару сменила сырая и холодная осенняя погода, государь серьезно занемог местною лихорадкою. Врач его Боткин приписывал болезнь непривычке держать себя в данной местности сообразно требованиям известной гигиены. Припадки лихорадки были довольно продолжительны, сон тревожный, температура доходила до 40 градусов. Озабоченные нездоровьем отца, поспешили к нему: цесаревич, великие князья Владимир и Сергий и прибывший из Петербурга Павел Александрович. Но государь скоро оправился. Быстрому его выздоровлению содействовало прибытие гвардии на театр войны. Государь выезжал сам навстречу гвардейским частям, проходившим чрез Горный Студень, с любовью приветствовал их и поощрял к предстоявшим подвигам ласковыми и милостивыми словами: «Вы пойдете на святое дело, — говорил он офицерам. — Дай Бог, чтобы больше из вас вернулось назад... Вы не знаете, как каждый из вас мне дорог... Я уверен, что вы свято исполните свой долг... Я, впрочем, вас еще увижу, приеду к вам. До свидания!» 15-го сентября в Горный Студень прибыл генерал-адъютант Тотлебен. Его поразил болезненный вид государя, «но, — замечает он в своем дневнике, — страдания его скорее нравственного свойства... Он добр и милостив, как всегда, истинный рыцарь... Если бы все были такими, все бы пошло лучше». Защитник Севастополя приглашен был на военный совет, состоявшийся в высочайшем присутствии, в котором участвовали: главнокомандующий, цесаревич, военный министр и начальник полевого штаба. Решено обратить главные силы действующей армии против Плевны, чтобы покончить наконец с этою неожиданно созданною твердынею. Окончательно ободрили государя победные вести с Кавказа: 15 сентября отбито нападение Измаил-паши на отряд генерала Тергукасова; 20-го войска наши атаковали левый фланг расположения Мухтар-паши и овладели горою Большие Ягны, принудив турок отступить к Авлиару; 3-го октября на Авлиарских высотах армия Мухтар-паши разбита наголову и отрезана от Карса. Последствием этой победы было вторичное обложение Карса русскими силами. Император Александр сам объявил о победе кавказских товарищей своему почетному конвою и праздновавшему 4-го октября полковой свой праздник л.-гв. казачьему его величества полку. Главнокомандующему Кавказскою армиею великому князю Михаилу Николаевичу послан орден Св. Георгия 1-й степени при милостивой грамоте. По совершении генерал-адъютантом Тотлебеном объезда плевненских позиций знаменитый защитник Севастополя, ознакомившись с местностью и расположением войск Западного отряда, высказался решительно как против повторения штурма, так и против приступления к осаде. Целью действий он поставил: блокаду Плевны и пленение неприятельской армии. Соответственно этому взгляду, вполне одобренному государем, Западный отряд усилен всеми прибывшими в Болгарию войсками гвардейского корпуса и помощником князя Карла Румынского по званию начальника этого отряда назначен Тотлебен. Во исполнение его плана сильный отряд, в состав которого вошли гвардейские, 1-я и 2-я пехотные и 2-я кавалерийская дивизии под общим начальством генерала Гурко, перейдя на левый берег реки Вида, двинулся на софийско-плевненское шоссе. Ближайшею задачею его было овладеть турецкими фортами в тылу плевненского укрепленного лагеря. 12-го октября взят с боя Горный Дубняк. В этом деле гвардия покрыла себя славою но победа стоила больших жертв: более 2500 человек выбыло из строя. После усиленной бомбардировки 16-го сдался Телиш; 20-го занят Дольний Дубняк. Таким образом, вокруг Осман-паши стягивалось железное кольцо. К концу октября Плевна была уже обложена со всех сторон. Как только возобновились военные действия вокруг Плевны, государь выразил намерение приблизиться к ним. 14-го октября императорская квартира перенесена была в Парадим, в десяти верстах от Плевны, где уже помещалась штаб-квартира князя Румынского. Главная квартира действующей армии поместилась в соседней деревне Богот, а штаб-квартира Тотлебена — в деревне Тученице. В Парадиме, как в Зимнице, в Беле и в Горном Студене, император Александр большую часть свободного своего времени посвящал посещениям госпиталей, ездил в главную квартиру к брату и часто выезжал на позиции, чтобы наблюдать за огнем возведенных по указаниям Тотлебена многочисленных редутов и батарей, противопоставленных неприятельским укреплениям. 25-го октября он пожелал произвести смотр гвардейским частям, расположенным лагерем по левую сторону реки Вида. Трогательно было свидание государя с его гвардиею. Из Медована, где жил его брат-главнокомандующий, император отправился к Горному Дубняку, потом в Дольнему Дубняку. Первым представились ему лейб-гусары и лейб-уланы, потом гвардейская саперная бригада, 1-я и 2-я пехотные дивизии, л.-гв. Саперный батальон, 1-я и 2-я гвардейские артиллерийские бригады. Император останавливался у каждого полка, милостиво разговаривая с командирами и офицерами, расспрашивая их о понесенных трудах, о совершенных подвигах. Благодарственное молебствие отслужено в л.-гв. Егерском полку. При возглашении вечной памяти православным воинам, убиенным на поле брани за веру, царя и отечество, государь преклонил колена. Слезы ручьем лились из глаз его. При объезде гвардейских лагерей не забыты и лазареты. Ночь его величество провел в Медоване, на следующий день обедал в Боготе у главнокомандующего и к вечеру возвратился в Парадим. В конце октября отряд генерала Гурко выделен из состава Западного отряда, переименованного в отряд обложения Плевны, и двинут на юго-запад от Плевны в направлении к Балканам и Софии. На прежних позициях за Видом заменили его 2-я и 3-я гренадерские дивизии под начальством командира гренадерского корпуса генерал-адъютанта Ганецкого. Получивший название Западного, отряд Гурко взял город Врацу и занял Разолитский перевал. Подвигаясь далее к югу, он овладел укрепленною позициею под Правцом, взял с боя Этрополь, занял Орханиэ и настиг отступавшего пред ним неприятеля, засевшего в неприступной горной местности под Араб-Конаком. Здесь остановило Гурко высочайшее повеление: не идти вперед, пока не падет Плевна. Распоряжение это состоялось по настоянию Тотлебена, представившего императору, что действия Гурко не соответствуют силе его отряда и что он заходит слишком далеко, оставляя линию своих сообщений без прикрытия. Подвигаясь вперед, отдельные русские отряды постепенно расширяли район нашего расположения в Болгарии. Начальник Сельви-Ловчинского отряда генерал Карцов взял с боя Тетевень; румыны овладели Раховым и Лом-Паланкою. Под Плевною генерал Скобелев занял первый кряж Зеленых гор и придвинулся еще ближе к расположению неприятеля. Но предложенное им дальнейшее наступление было приостановлено Тотлебеном как не соответствующее общей цели наших действий. «Четвертой Плевны не будет», — сказал герой Севастополя Александру Николаевичу, принимая начальство над отрядом обложения, и сдержал слово. «Нужно гораздо больше решимости, — рассуждал он, — чтобы противиться безрассудным предприятиям и систематически следовать зрело обдуманному плану, чем идти наобум на штурм, который был бы весьма желателен неприятелю и расстроил бы наши силы. Весь вопрос заключается теперь в том: на сколько времени хватит у Османа продовольствия? Раз окажется недостаток в продовольствии, тесное обложение приведет к цели без значительных потерь». Ознакомясь с положением дела на месте, государь вполне разделил мнение Тотлебена. «Только терпением, — сказал он ему после первого посещения возведенных им укреплений, — преодолеваются всякие затруднения». С этого дня император энергично поддерживал Эдуарда Ивановича во всех случаях, когда ему приходилось оспаривать предложения полевого штаба или не в меру нетерпеливых частных начальников. Между тем дела в Малой Азии с каждым днем принимали более благоприятный оборот. Преследуя отступающего неприятеля, войска наши перешагнули за Саганлугский хребет. Кавалерия находилась уже в 18-ти верстах от Эрзерума. 23-го октября соединенные отряды генералов Геймана и Тергукасова разбили армию Мухтар- и Измаил-пашей на укрепленной позиции под Деве-Бойну. Турки бежали в полном расстройстве, бросив лагерь, оружие, запасы. Не менее успешно шла осада Карса: вылазки гарнизона все были отбиты с большим уроном для неприятеля. Получив известие об этих делах, государь телеграфировал великому князю Михаилу Николаевичу, от 26-го октября: «Благодарю Бога за вновь дарованную победу 23-го числа. Честь и слава нашим молодецким войскам и достойным их начальникам! Ты поймешь мою и общую радость. Буду ждать с нетерпением подробностей и дальнейших известий. Сегодня 27 лет, как я удостоился получить Георгиевский крест в рядах славных кавказских войск. Передай мое сердечное спасибо всем. Иду сейчас к молебну. Радуюсь успешным действиям князя Меликова в Дагестане и генерала Лазарева под Карсом. Кутаисскому полку мое особое спасибо за молодецкое дело. Ты можешь гордиться славными войсками, находящимися под твоею командою. Да будет благословение Божие и впредь с вами!» 6-го ноября император Александр поехал в деревню Згалевицы для осмотра помещенного там центрального военно-временного госпиталя. Туда прискакал верхом начальник императорских военно-походных телеграфов и, подавая государю депешу, воскликнул: «Ваше величество! Имею честь поздравить... Карс взят!» Государь изменился в лице, снял фуражку, перекрестился и взволнованным голосом вслух прочитал телеграмму окружавшим его лицам, потом снова перекрестился и крикнул «ура!» На другой день император приказал, чтобы ровно в полдень во всех отдельных отрадах и корпусах, находящихся за Дунаем в виду турецких позиций, было отслужено благодарственное молебствие, во время которого при возглашении многолетия российскому воинству и вечной памяти убиенным вся артиллерия должна была салютовать боевыми залпами по неприятельским позициям. Сам государь присутствовал на молебне на Тученицком редуте, в память этого дня получившем название Императорского. Салютационные залпы производились со всех редутов и батарей, окружавших Плевну. После молебна император обратился к войскам с краткою речью, в которой возвестил о взятии Карса, количестве пленных, орудий и прочих трофеев, и пожелал им скорейшего и победоносного окончания с Плевной. За завтраком он пил за здоровье великого князя Михаила Николаевича и славной Кавказской армии. Давно уже не видели государя, вид которого за все последние месяцы был озабоченный и угрюмый, в таком радостном настроении. Светлая улыбка озаряла его исхудалое лицо. Карс был взят ночным приступом, и успех этого блестящего штурма снова возбудил в военных кругах вопрос: не следует ли выйти из тяжкого выжидательного положения, решившись в четвертый раз штурмовать Плевну? Намерению этому генерал-адъютант Тотлебен воспротивился всею силою своих убеждений. «До сих пор, — писал он жене, — все шло по зрело обдуманному плану. Теперь же хотят действовать быстрее, чем возможно. Мы должны спокойно выжидать результатов обложения. Я употребляю все усилия, чтобы тормозить». Мнение Тотлебена восторжествовало, потому что встретило могучую опору в государе, пребывание которого в отряде, как занес в свой дневник защитник Севастополя, «было в высшей степени благотворно». «Нужно отдать полную справедливость государю, — писал тогда же Боткин, — который до сих пор геройски переносит как физические, так и нравственные невзгоды...» Лейб-медик прибавлял, что «им надо любоваться», потому что «разлагающиеся человеческие остатки», под которыми Боткин разумеет тех из лиц свиты, которые тяготились продолжительным пребыванием в армии, в непривычной и неприглядной обстановке, сопряженной с неизбежными лишениями, «самым тщательным образом скрывают пред ним свое нравственное состояние».109 Ежедневно заезжая то на ту, то на другую из наших позиций, император 15-го ноября посетил и румынский лагерь. Князь Карл принял державного союзника в новопостроенном форте, названном в честь его фортом «Александр», и поднес его величеству медаль «За военные достоинства». Государь надел ее при восторженных криках румынских солдат, которых сам щедро наделил знаками отличия военного ордена. По этому случаю князь Карл отдал приказ по своей армии, в котором говорилось между прочим: «Румынская армия сохранит память о тех днях, когда она шла в бой на глазах императора Александра, и в особенности о дне 15-го ноября, в который августейший предводитель мужественной армии, союзниками коей мы состоим, обозревая позиции наших храбрых и могущественных войск под огнем неприятеля, в форте, носящем его имя, удостоил принять из моих рук медаль «За военные достоинства». Этот знак доблести на груди августейшего монарха будет вечною честью для румынской армии и побуждением к новым жертвам, то есть к новым победам!»