С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (54)

На эти заявления князя Бисмарка снова последовали выражения благодарности из Петербурга. Ободренный ими, он, при одном из следующих свиданий с русским послом, сказал, что не имеет ничего сообщить ему, а только хочет «просить у него инструкций». Каковы, в сущности, намерения русского двора? Желает ли он прийти к разрыву с Турцией или выиграть время до тех пор, пока война станет возможною и окончатся его вооружения, или, наконец, предпочитает вовсе избежать войны, довольствуясь более или менее благоприятными результатами, добытыми от Порты конференциею. «Эти три исхода одинаково возможны, — рассуждал Бисмарк. Но он хотел бы знать, который из них наиболее отвечает видам русского двора, чтобы сообразовать с ним собственные поступки и расположить в его пользу общественное мнение Германии и Европы, смотря по обстоятельствам, или осуждая турок за их упрямство или выставляя удовлетворительными добытые конференциею результаты, или даже восхваляя турок за их поведение. Легко влиять на печать в каждом из этих трех смыслов и подготовить таким образом общественное мнение к политическим видам России. «Но для этого, — настаивал он, — я должен знать ваши намерения, потому что не хочу, чтобы нас обвинили во враждебности к вам, если мы станем отзываться о турках с похвалою или вообще в благоприятных им выражениях». Впрочем, немецкий канцлер не хотел, чтобы его заподозрили в намерении подстрекать Россию к войне. «Я говорил вам в прошлый раз, — продолжал он, — так, как если бы сам я был русский; чтобы обеспечить России удовлетворительный и успешный результат, для достижения которого я, по крайней мере, не стал бы беречь несколько лишних миллионов сверх тех, которые уже истрачены. В подобного рода случаях надо не отступать пред финансовыми жертвами для достижения политических результатов. В самом деле, я предпочитаю результат, каков бы он ни был, состоянию «не по себе» (etat de malaise), в котором очутилась бы Россия при выходе из настоящего кризиса и которое когда-нибудь отразилось бы и на ее соседях, на Австрии и Англии прежде всего, а в конце концов, быть может, и на Германии. Как немец, я должен был бы говорить иначе, потому что в этом качестве могу лишь желать мира, более выгодного для нашей торговли и для экономического положения Германии, чем выигранное вами сражение». Общее направление своей политики князь Бисмарк выразил в следующих словах: «Я хочу прежде всего соблюсти наши сердечные отношения к России, как к нашему старому и искреннему другу; во-вторых, оказать услугу, насколько это зависит от нас, императору, вашему августейшему государю, и его политике; в-третьих, доставить удовлетворение и прочим державам, нам дружественным, но России прежде всего. Однако мне было бы очень приятно, если бы оказалось возможным дать какое-нибудь удовлетворение, хорошее или дурное, также и Австрии. Это — теория взаимного доброжелательства, которую я развивал вам в прошлый раз. Мы предпочитаем соседей удовлетворенных соседям недовольным или подчиняющимся влиянию какого-либо недуга. Такова моя политика и мои виды. У нас нет тайных замыслов, ни других целей. Изъяснения вашего кабинета дали нам повод предположить, что вы хотите войны. Если вы ее не предвидите, то мы можем действовать в смысле миролюбивых ваших намерений. Но нам необходимо их знать. Вот почему я прошу у вас инструкций». Немецкий канцлер был того мнения, что напрасно русский двор в дипломатических своих сообщениях так часто ссылается на Европу и, злоупотребляя ее именем, ставит в зависимость от нее исход своих несогласий с Турциею. Что такое Европа, — спрашивал он, — и кого следует разуметь под этим названием? Это понятие неопределенное и отвлеченное, и сам он всегда его оспаривал. При этом Бисмарк сослался на пример 1863 года, когда английский посол также убеждал его именем Европы: «Когда Англия и Франция говорят сообща, то под именем Европы разумеют самих себя и как бы забывают о существовании других держав. Я знаю Россию, знаю Англию, знаю ту державу, к которой обращаюсь, но решительно не знаю того, что любят обозначать неясным термином — Европа».69 Князь Горчаков усмотрел в запросе немецкого канцлера как бы обвинение себе и спешил в нем оправдаться, поручив передать Бисмарку, что и он также находит, что в политических кризисах на первом плане должно стоять дело, а не слова. Перечислив все предложения русского двора для умиротворения Востока, наш канцлер действию русского ультиматума приписывал созвание конференции, на которой Россия проявила крайнюю умеренность и миролюбие с целью собрать воедино мнения шести великих держав и противопоставить Турции единодушие «Великой Европы». Результат этот достигнут. По всей вероятности, Порта даст уклончивый ответ, равносильный отказу. За закрытием конференции последует отъезд из Константинополя послов. Неужели же этим кончится роль шести великих держав? Неужели Европа останется неподвижною перед таким оскорблением, нанесенным ее чести и достоинству? Русский канцлер выражал в этом сомнение и предоставлял себе обратиться к державам с запросом: что намерены они предпринять? Тогда уже, — говорил он, — нельзя будет довольствоваться более или менее удачными редакциями, а нужно выяснить, на какую совокупную меру решатся державы? Князь Горчаков надеялся, что в этом фазисе вопроса Бисмарк не откажет России в своем содействии, присовокупляя, что речь идет не о размолвке России с Турцией, что антагонизм обозначился, и что существует он между Портою и «великою христианскою Европой». Именем государя благодарил наш канцлер канцлера Германской империи за отзыв его об императоре Александре, который ныне, как и всегда, вполне на него полагается. Но, задетый за живое замечаниями Бисмарка о злоупотреблении словом «Европа», князь Александр Михайлович старался установить, что нынешнее положение нельзя приравнять к тому, что существовало в 1863 году. Всем известно, — пояснял он, — кто эта «Европа», вмешавшаяся в восточные усложнения. Это — Германия, Австро-Венгрия, Англия, Франция, Италия и Россия. Все эти великие державы говорили на предварительных совещаниях в Константинополе одинаковым языком и все же пришли к тождественным заключениям относительно требований, имеющих быть предъявленными Порте. В географическом отношении Германская империя может иметь интересы, отличные от соседних держав, но нельзя допустить, чтобы она пожелала облечься в мантию равнодушия (s'envelopper dans le manteau de l'indifference), когда речь об обязанностях высшего порядка, налагаемых человеколюбием! На этой почве роль Германии столь же преобладающа, как и во всех важных политических делах Европы, особенно потому, что имеется в виду одно только улучшение участи христиан, состоящих в оттоманском подданстве, и что ни с одной стороны не преследуется своекорыстных целей. Оправдывался князь Горчаков и против обвинения в нерешительности, говоря, что будущее зависит от ответа Порты на требования конференции. Он соглашался, что все интересы страдают от продолжительной неизвестности, но сократить ее не в его власти. Мир явится последствием подчинения Порты решениям Европы. С другой стороны, в зимнее время война невозможна. Таковы два препятствия, не зависящие от России, которая не может устранить господствующей действительности (ecarter des realites qui dominent).70 Еще ранее получения этих сообщений из Петербурга Бисмарк выразил сомнение в возможности мирного исхода конференции. Турки, — убеждал он нашего посла, — если даже и дадут обещание, то все же его не сдержат. Тогда возникнут снова для России затруднения, но при условиях менее для нее благоприятных. «Я не смею более говорить, — заметил немецкий канцлер, — потому что меня и без того обвиняют в подстрекательстве вас к войне, но я сужу о положении дел не как редактор, а как государственный человек. С такою превосходною армиею, уже сосредоточенною, предприятие быстрое, обширное и энергичное вполне возможно и было бы спасительно для вашего положения. Допускаю, что вы предпочитаете обождать еще два или три месяца, но решение надо принять ныне же, чтобы расположить соответственно ему, между прочим, и отношения ваши к вассальным княжествам. Так, например, можно было бы воспользоваться законным протестом против турецкой конституции Румынии, которую державы не могут покинуть на произвол судьбы, и поддержать его. Это придало бы войне характер не исключительно русско-турецкий».71 Но князь Горчаков и слышать не хотел о привлечении Румынии к делу, находя, что это вопрос «второстепенный». Пока эти беседы велись между князем Бисмарком и русским послом в Берлине, в Вене тоже шли у нас деятельные переговоры с австро-венгерским министром иностранных дел с целью определить положение монархии Габсбургов ввиду становившегося все более и более вероятным разрыва России с Турцией. Хотя между Россиею и Австро-Венгриею существовало немало различия во взглядах на положение дел на Европейском Востоке, но императорскому кабинету важно было заручиться по меньшей мере ее нейтральностью на случай войны; венский же двор хотел уговором с Россиею обеспечить за собою право участия в определении условий будущего мира. Различие этих двух исходных точек объясняет те препятствия, которые пришлось преодолеть уполномоченным: русскому — Е. П. Новикову и австрийскому — графу Андраши, чтобы прийти к окончательному соглашению. Доверительные эти переговоры, в тайну которых не был посвящен сначала берлинский двор, начались в ноябре, тотчас по получении известия о русской мобилизации. Основанием им служило соглашение, состоявшееся при личном свидании императоров Александра и Франца-Иосифа в Рейхштадтском замке в минувшем июне, согласно которому решено было точно определить взаимные обязательства обеих сторон на время русско-турецкой войны, а также согласовать виды двух дворов относительно последствий войны и территориального устройства Балканского полуострова в случае окончательного распада Оттоманской империи. Дворы петербургский и венский скоро сошлись на том, что в случае разрыва и войны между Россией и Портою Австро-Венгрия станет относительно России в положение доброжелательного нейтралитета (neutralite bienveillante); что она окажет России дипломатическое содействие, дабы парализовать, насколько это зависит от нее, всякую попытку вмешательства или коллективного посредничества других держав; что, не отрицая действующей силы договора 3-го апреля 1856 года, коим Австрия обязалась, сообща с Англиею и Францией, отстаивать независимость и целость Турции, венский двор провозгласит свой нейтралитет и уклонится от посредничества, если таковое ему будет предложено на основании VIII статьи Парижского трактата 18-го марта 1856 г.; что ввиду необходимости для русских военных целей временного заграждения Дуная Австро-Венгрия не будет протестовать против стеснений судоходства по этой реке, Россия же обяжется восстановить по ней свободу плавания, как только это окажется возможным; что русские военные лазареты могут быть устраиваемы, с соблюдением постановлений Женевской конвенции, вдоль линий австро-венгерских железных дорог, прилегающих к границам России и Румынии, и что русские больные и раненые воины будут принимаемы в военные и гражданские госпитали в Галиции и Буковине по тарифу, установленному для чинов австро-венгерской армии; что правительства обеих половин монархии дозволят русским правительственным агентам и комиссионерам закупать в пределах ее все нужное для русской действующей армии, за исключением лишь военной контрабанды, но при определении того, что следует понимать под этим названием, будут придерживаться толкования, наиболее благоприятного России; что от Австро-Венгрии зависит избрать время и способ для военного занятия Боснии и причитающейся ей части Герцеговины; что ни в каком случае занятие это не должно носить характера враждебного России, равно как и занятие Болгарии не должно быть угрожающим по отношению к Австро-Венгрии. Сверх того, обе стороны обязались не распространять своих военных операций: император австрийский — на Румынию, Сербию, Болгарию и Черногорию, а император всероссийский — на Боснию, Герцеговину, Сербию и Черногорию. Оба славянские княжества и промежуточная между ними территория имели служить нейтральною полосою, недоступною армиям обеих империй, которая должна была предотвратить непосредственное соприкосновение их войск. Впрочем, Австро-Венгрия не противилась союзному участию Сербии и Черногории в предстоявшей войне России с Турцией, но только вне пределов этих княжеств. Впрочем, это условие было изменено впоследствии, и венский двор признал, с некоторыми оговорками и ограничениями, право России перевести войска свои на правый берег Дуная в пределах княжества Сербского. Но если соглашение по всем этим вопросам установилось между договаривающимися сторонами легко и скоро, то несколько труднее было согласовать их виды относительно последствий войны и будущего территориального устройства Балканского полуострова. Соглашение было достигнуто путем взаимных уступок. Россия согласилась на то, чтобы окончательный мир ее с Турциею, или, в случае распада последней, политическое устройство Балканского полуострова были определены при деятельном соучастии Австро-Венгрии и чтобы причитавшееся в пользу последней земельное приращение в Боснии и части Герцеговины явилось последствием не прекращения турецкого владычества в Европе, а всякого территориального изменения в распределении балканских земель. Со своей стороны, Австро-Венгрия приняла предложенное Россией расширение пределов Сербии и Черногории с предоставлением им общей границы по реке Лиму. Во всем прочем подтверждены были условия уговора, состоявшегося в Рейхштадте — о возвращении России придунайской части Бессарабии, о недопущении образования на Балканском полуострове большого и сплоченного государства, славянского или иного, и о будущей участи Румелии, Албании, Фессалии, Эпира, Крита, наконец, Константинополя. Князь Бисмарк знал, что между Петербургом и Веною ведутся оживленные переговоры о соглашении ввиду все более и более становившейся вероятною войны России с Турциею, но сущность их оставалась для него тайною. Обстоятельство это возбуждало в нем большое неудовольствие и подозрение, как бы австро-русское соглашение не было направлено против Германии? По собственному признанию его, призрак враждебных Германской империи коалиций не давал ему покоя ни во сне, ни наяву, и ему уже мерещилась такая именно коалиция России и Австро-Венгрии, к которой не замедлит приступить и Франция, что воскресило бы союз этих трех держав, некогда заключенный против Фридриха Великого и в Семилетней войне приведшей Пруссию на край гибели. После того как дворы петербургский и венский пришли к полному между собою соглашению, они в конце декабря условились сообщить союзному берлинскому двору выработанные их уполномоченными проекты двух тайных конвенций, из которых одна определяла, в чем именно должен был заключаться доброжелательный нейтралитет Австро-Венгрии относительно России во время войны ее с Портою, а другая устанавливала будущее устройство Балканского полуострова в случае распада Оттоманской империи.72 Германский канцлер не нашел в них, конечно, ничего, что могло бы служить угрозой Германии, но содержание этих актов возбудило в нем другого рода тревогу. Ему ясно представилось, что непосредственное полюбовное соглашение России с Австро-Венгриею по делам Европейского Востока делает совершенно ненужным посредничество между ними Германии и лишает всякого значения постоянные напоминания его: России — что ему обязана она переменою прежних, враждебных отношений к ней Австрии, а Австрии — что он один удерживает Россию от нападения на нее и тем спасает само ее существование. Смущало его и то, что из рук России получала Австрия страстно желаемое земельное приращение на Балканском полуострове — две области, давно обещанные ей Бисмарком взамен понесенных ею по его вине утрат в Германии и Италии, приобретение которых должно было преисполнять монархию Габсбургов благодарностью к великодушному противнику и побудить ее, забыв прежние обиды, связать всю дальнейшую судьбу свою со сплоченною воедино под скипетром Гогенцоллернов Германской империей. Считая состоявшийся между Россиею и Австро-Венгриею уговор неодолимым препятствием к осуществлению заветного своего замысла: примирив Австро-Венгрию с Германиею, приковать ее к ней и подчинить ее своему политическому руководству, — князь Бисмарк решился расстроить в зародыше австро-русское соглашение. С этою целью он не поколебался доверительно сообщить графу Андраши, что венскому двору следует остерегаться России, таящей самые черные и коварные замыслы против своей юго-западной соседки; что не далее как минувшею осенью, уже после свидания в Рейхштадте императоров Александра и Франца-Иосифа русский император чрез состоявшего при нем генерала Вердера запросил Бисмарка, останется ли Германия нейтральною в случае войны между Россиею и Австриею; что на запрос этот Бисмарк отвечал, что Германия ни в каком случае не позволит России разгромить и разрушить Австрию; что вследствие такого категорического отзыва, император Александр решил войска, собранные в Бессарабии для нападения на Австрию и вторжения в Восточную Галицию, обратить против Турции, а с Австрией вступить в доверительные переговоры; что таким образом только отказу Германии вступить в заговор с Россиею против Австрии последняя обязана своим спасением.73 Легко себе представить впечатление негодования и страха, которое лживый донос германского канцлера на Россию произвел в Вене на императора Франца-Иосифа и его первого министра. Он был изложен с такими подробностями и вообще обставлен так искусно, что оба они придали ему полную веру, и это не замедлило отразиться на ходе дальнейших переговоров с нами о предложенных конвенциях. День ото дня граф Андраши становился неприятнее, несговорчивее и неуступчивее, выступая с новыми требованиями, намеренно тянул переговоры и по совету Бисмарка подписал наконец с Новиковым конвенции только в первых числах апреля, всего за несколько дней до объявления Россиею войны Турции.74 Само собою разумеется, что русским дипломатам Бисмарк не подавал и виду в какой-либо перемене своих отношений к России и, ознакомясь с проектом австро-русских конвенций, сказал даже нашему послу, что остался ими вполне доволен. При этом он поведал Убри, что в разговорах своих с австрийским послом поставил ему на вид, что условия их должны быть в точности исполнены Австро-Венгриею, так как Германия не может допустить, чтобы дружба трех императорских дворов обратилась в ущерб России. «Эти предания кинжала за пазухой, — объявил он русском послу, — предания австрийские, а не наши, и Германия не позволит такой бесчестной политики».75 Как трудно, однако, было Бисмарку выдерживать с нами эту роль лицемерного друга, видно из того, что в беседах с Убри он с этого дня стал проявлять большую нервность и раздражение. Так, когда посол наш передал ему возражения князя Горчакова на его заявления о том, что он «не знает Европы», германский канцлер выслушал их угрюмо и сдержанно, не проронив ни одного слова, и только на изъявление благодарности государя заметил, что, к сожалению, он не всегда пользовался доверием императора Александра, именно два года тому назад, когда в письмах к дяде его величество жаловался на «печать канцлера» (la presse du chancelier), которой приписывал распространение воинственных слухов. Бисмарк не настаивал более на своих предложениях услуг и ограничивался обсуждением вероятных последствий неудачного исхода константинопольской конференции. Германия, напомнил он, не желала ее. Сам он всегда думал, что вместо того чтобы разрешить усложнения, конференция вызовет лишь разлад между державами. Опасение это, к счастью, не оправдалось. Но все же это дипломатическое совещание потерпело неудачу. Причиною тому Бисмарк считал то обстоятельство, что конференция слишком много торговалась, уступала и тем только поддерживала турок в их сопротивлении. Лучше было бы, если бы она, выработав свою программу, предъявила ее Порте в виде положительного требования (sommation). Отозвание послов — театральный эффект и не более, и надо удивляться, как мог генерал Игнатьев вообразить, что такая угроза в последнюю минуту подействует на турок и побудит их к уступчивости? Они, напротив, как нельзя более рады, что, наконец, избавятся от него. Что касается возвещенного русского циркуляра, то Бисмарк спрашивал: какая его цель? Если это только запрос, предъявленный державам, чтобы узнать их мнение, то он, вероятно, останется без последствий; все они ответят также запросом, обращенным к России, и все кончится ничем. Другое дело, если циркуляр предложит точные и определенные меры. Тогда цель его будет положительна и практична. Бисмарк намекнул на понудительный характер этих мер и слегка коснулся возможности совместного австро-русского вооруженного вмешательства. О соглашении между Петербургом и Веною он снова отозвался одобрительно, находя его достаточным для того, чтобы венский двор не уклонился от соучастия с Россией (ne puisse vous fausser compagnie), и прибавил, что сообщение оснований соглашения обеими сторонами общему другу заключает в себе ручательство за их исполнение. Он советовал условиться на всякий случай и с Румынией, но ни в каком случае не стесняться с нею. Германия ничем не связана с принцем Карлом, сохранение за которым румынского престола не составляет германского интереса, и в случае какого-либо переворота отец его настолько богат, что будет в состоянии обеспечить его участь.76 Такие подстрекательства Бисмарка к войне вперемежку со злобною критикою действий нашей дипломатии, высказанной к тому же в резком и далеко не дружественном тоне, начинали беспокоить князя Горчакова, называвшего в письмах своих к Убри германского канцлера «великим искусителем в пустыне» (le grand tentateur de la montagne). Но посол наш в Берлине успокаивал его, утверждая, «что не может быть сомнения в том, что Бисмарк продолжает оставаться в согласии с нами».77 Другой русский дипломат, посол в Лондоне граф Шувалов, шел еще далее. Связанный с князем Бисмарком долголетнею личною дружбою, он искренно считал его бескорыстным, благодарным и преданным России другом и в письме к нему высказал свой взгляд на тройственный союз императоров, в котором Австрия была, по мнению графа, лишь молодою веткою, привитой к старому и могучему стволу вековой дружбы Пруссии с Россией. Задачу же этих держав в «двойственном их соглашении» определял так: чтобы Россия не дозволяла образования коалиции против Германии на Западе, а чтобы та платила ей тем же на Востоке. Характерно ответное письмо Бисмарка, в котором он, не разрушая иллюзий Шувалова, ловко уклонился от прямого ответа на поставленный им вопрос. Выражая полное согласие с мыслями графа Петра Андреевича о полной тождественности политических интересов Германии и России, германский канцлер уверял, что он последовательно и неуклонно проводил их во всей своей государственной деятельности, в 1848, в 1854 и в 1863 годах, как проводит их и ныне. Дело это, однако, легче разрушить, чем создать, и преемники его едва ли сумеют соблюсти его ввиду непостоянства и ненадежности людей, руководящих внешнею политикою России. Следовал ряд колких замечаний по поводу постоянного стремления князя Горчакова заигрывать с Франциею, которое рано или поздно приведет к ослаблению дружбы Германии к России. Разумеется, Бисмарк восставал против такого исхода и даже уверял, что пока он останется у власти, России трудно будет «освободиться» от союза с ним, но тут же заявлял о намерении своем не далее следующей осени, ввиду совершенно расстроенного здоровья, удалиться на покой.78 Ответ Бисмарка не только не вызвал в Шувалове никаких сомнений, но привел его в совершенный восторг. Он поспешил написать германскому канцлеру, что боялся, «что то, что существовало, более уже не существует», но Бисмарк дал ему доказательство противного и что он не только возрадовался этому, как добрый русский, от всего сердца, но и сообщил письмо Бисмарка своему государю, которому, конечно, оно доставит большое удовольствие.79 Князь Бисмарк не ограничился тем, что затормозил заключение письменного договора России с Австро-Венгриею. Он же долго удерживал Румынию от подписания конвенции о свободном проходе русских войск чрез территорию этого княжества на случай предстоящей войны с Турциею. В середине ноября прибыл в Бухарест, соблюдая строгое инкогнито, советник нашего посольства в Константинополе А. И. Нелидов с предложением такой конвенции, переговоры о которой велись в строжайшей тайне между ним и первым министром князя румынского, Братиано. Они пришли к соглашению в несколько дней, но прошли целые месяцы, прежде чем установленный между ними договор был утвержден и подписан. Лично сам князь Карл и два-три его министра склонялись в пользу соглашения с Россией ввиду готовившихся на Европейском Востоке важных событий; но большинство румынских министров было не в пользу его и предпочитало безусловный нейтралитет Румынии. В том же смысле давал ей советы венский двор, убеждая бухарестское правительство в случае вступления русской армии в княжество не оказывать сопротивления, но и не вступать в сделку с Россией, а отвести румынские войска в Малую Валахию, где они могли бы опереться на расположенные вдоль границы австро-венгерские войска. Запрошенный по этому поводу князем Карлом, германский канцлер выразил мнение, что нет повода ожидать столкновения между Австрией и Россией и что Румынии выгоднее впустить русские войска в княжество по договору, чем без него; но что не следует торопиться заключением конвенции. Договор между Россиею и Румыниею был действительно подписан генеральным консулом нашим в Бухаресте бароном Стуартом с русской стороны, и министром иностранных дел Когальничано — с румынской только за неделю до перехода русских войск через Прут. Он состоял из двух конвенций. Первая, всего из 4-х статей, обеспечивала русской армии на все время войны с Турцией свободный проход чрез Румынию под условием признания политических прав княжества, целости его территории, соблюдения его законов и расплаты с жителями за все поставки их нашим войскам; вторая конвенция, в 26-ти статьях, устанавливала до малейших подробностей порядок следования русской армии чрез Румынию и все истекающие из него последствия.80 Как и следовало ожидать, константинопольская конференция разошлась, не достигнув цели. В продолжение целого месяца — с 11 декабря до 8-го января — турецкие уполномоченные, ссылаясь на введенную во всей Оттоманской империи конституцию по западноевропейскому образцу, оспаривали программу реформ, предложенную им от имени шести великих держав. В заключение они изъявили согласие на условное принятие лишь некоторых статей ее, за исключением двух главнейших — назначения Портою в христианские области генерал-губернаторов с согласия держав и установления комиссий из представителей держав для наблюдения за введением в действие и исполнением условленных в пользу христиан преобразований. Тогда все прочие члены конференции объявили, что правительства отзывают из Константинополя послов своих, возлагая на Турцию ответственность за гибельные для нее самой последствия ее упорства.81 Русский посол оставил турецкую столицу 15-го января одновременно со всеми своими сотоварищами, представителями великих держав. Четыре дня спустя князь Горчаков обратился к европейским кабинетам с возвещенным заранее запросом. В циркуляре дипломатическим представителям России при иностранных дворах государственный канцлер подтвердил снова, что Россия считает Восточный вопрос вопросом человеколюбия и общего интереса, изложил подробно ход переговоров, приведших к созыву константинопольской конференции, завершившейся упрямым отказом Порты исполнить волю соединенной Европы. «Положение Востока, — писал князь, — не только не подвинулось по пути к благоприятному решению, но еще ухудшилось и остается постоянною угрозою для спокойствия Европы, для чувств человеколюбия и для совести христианских народов. При таких обстоятельствах государь император, прежде чем определить направление, в коем он станет действовать, желает знать то, на котором остановятся кабинеты, с коими мы старались доселе, хотим и впредь, насколько это будет возможно, идти сообща. Цель, которую имеют в виду великие державы, ясно определена актами конференции. Отказ турецкого правительства оскорбляет Европу в ее достоинстве и спокойствии. Нам необходимо знать, что намерены предпринять кабинеты, с которыми мы доселе совещались, дабы отвечать на этот отказ и обеспечить исполнение их воли».82 Принимая циркуляр князя Горчакова из рук русского посла, выразившего надежду, что и в этом фазисе вопроса немецкий канцлер окажет дружественное содействие России, князь Бисмарк отвечал, что рад нам быть полезным, лишь бы мы не требовали участия прусских батальонов в военном вмешательстве. Германия ни под каким видом не станет участвовать в занятии турецких областей. Для этого положение балканских христиан не вызывает достаточного сочувствия в стране, и весь вопрос для нее не представляется достаточно важным. Но Германии все равно, примет или нет участие в военном занятии какая-либо иная держава. Чем больше их будет, тем лучше для Германии, положение которой станет обеспеченнее. Что же касается просимого нами содействия, то Бисмарк не прочь оказать нам его, с тем, однако, чтобы мы доставили ему к тому возможность, сказав, чего мы, собственно хотим? Для этого он и спрашивал у русского посла инструкций несколько недель назад, так как ему одинаково легко распространить в общественном мнении Германии убеждение, что война нужна и даже необходима, или — что она не нужна и можно избежать ее. Россия, по-видимому, желает обеспечить участь христиан Востока, не прибегая к войне. Но возможно ли это? Порта дала отказ, и державы едва ли решатся на угрозы или на понуждение. Между тем, Порта уступила бы только тем или другим. На какой же мере остановиться ввиду такого положения дела? «Я ее не вижу, — объявил Бисмарк. — Ведь это так же трудно, как найти философский камень». Он не предвидел успеха ни от новой тождественной ноты держав, ни от письменного обещания Англии не поддерживать Порту в ее упрямстве. К тому же роль его, заметил он, затрудняется постоянными нападками на него печати вообще, и в частности русской. Когда Бисмарк высказывается в пользу России, его винят в подстрекательстве к войне, а когда он этого не делает, то жалуются на его сочувствие туркам. Впрочем, он сделает все возможное, чтобы сохранить мир, который вызывается и экономическими потребностями Германии, и беспокойством, внушаемым ей размерами французских вооружений.83 По совету Англии Порта объявила великим державам, что хотя она и отвергла их формальное вмешательство в свои внутренние дела как посягательство на ее независимость, но намерена по собственному почину ввести большую часть потребованных от нее улучшений не только в трех восставших областях, но и на всем пространстве Оттоманской империи и притом в пользу не одних христиан, но и мусульман. Тогда же великий визирь пригласил князей Сербии и Черногории прислать уполномоченных в Константинополь, чтобы вступить с Портою в непосредственные переговоры о мире. На приглашение его откликнулись князья Милан и Николай. Мир с Сербией был подписан на основании status quo ante bellum 16-го февраля. Главным препятствием к заключению мира с Черногорией были не столько потребованные ею земельные уступки, сколько настояние Порты, чтобы княжество это признало себя в вассальном к ней подчинении и, следовательно, составною частью империи султанов. Заключение мира с Сербиею и мирные переговоры, начатые Портою с Черногориею, в связи с уклончивым ответом на русский циркуляр, полученным от всех европейских кабинетов, вызвали в Петербурге новые колебания. И государь и канцлер склонялись в пользу мира, лишь бы найти благовидный исход из положения, созданного предшествующими заявлениями русской дипломатии. В письмах к представителям нашим при иностранных дворах князь Горчаков не скрывал своего разочарования, утверждая, что Россия может положиться только на самое себя и что содействие союзных с нею держав не более как призрак. В первых числах февраля русский посол в Лондоне заявил великобританскому правительству, что император Александр не упускает из виду все ту же цель, хотя средства к ее достижению могут изменяться сообразно обстоятельствам. Цель эта та, которую преследует и вся Европа, — мир между Турцией, Сербией и Черногорией и улучшение участи турецких христиан на основаниях, указанных великими державами. Русский император не раз объявлял, что стремится к такому разрешению Восточного вопроса в согласии с прочими державами, и что пока согласие это существует, он не отделится от них. По мнению князя Горчакова, главная опасность будет устранена, если состоится мир между Портою и славянскими княжествами. Если одновременно Порта, согласно данным ею обещаниям, действительно примет меры к улучшению участи своих христианских подданных, то, конечно, император Александр возьмет этот результат в соображение. Нужно только, чтобы приступлено было к делу и чтобы делалось оно не на одних словах. Тогда выяснится, должна ли Россия действовать сообща с прочими державами или одиноко, на свой страх. Если великие державы ответят ей, что они продолжают настаивать на своих требованиях улучшить участь христианского населения турецких областей и что единодушная воля Европы должна быть уважена Турциею, если установлено будет как основное начало, что Европа не оставляет на произвол судьбы будущее этого населения, — то России нет причин перестать стремиться к этой цели совокупно с прочими державами. Искреннее желание императора Александра — достигнуть мирного разрешения восточных усложнений.84 Такие же точно заявления были сделаны и прочим великим державам. Всем им было объявлено, что Россия, хотя и имеет уже под ружьем и готовыми к действию полмиллиона воинов, но все же предпочитает мирный исход. Нужно только дать ей достаточные основания, чтобы оправдать разоружение и жертвы, возложенные на страну. Зависит это от европейских держав, лишь бы они провозгласили, что продолжают считать необходимыми действительные улучшения участи балканских христиан и что если такое улучшение не состоится, то они изыщут средства к его осуществлению. Для разъяснения условий, при которых Россия получила бы возможность приступить к разоружению, отправлен был в главные европейские столицы посол в Константинополе генерал-адъютант Игнатьев. Он объехал последовательно Берлин, Париж, Лондон, Вену и всюду свидетельствовал о миролюбивом настроении русского императора, внушая, что война может повести к разрушению Турции, равно нежелательному для России и Европы. В бытность его в Лондоне граф Шувалов вручил лорду Дерби проект протокола, подписание которого представителями всех европейских держав должно было служить последним предостережением Порте, последним средством предотвратить вооруженное вмешательство России в пользу турецких христиан. В европейских кабинетах снова возникла надежда на мирный исход дела. Сент-джемский двор, хотя и предъявил множество возражений против русского проекта протокола, множество поправок к нему, но вошел с нашим послом в серьезное его обсуждение. Венский двор предложил свое посредничество для устранения несогласий, проявившихся между Россиею и Англиею. Приступить к протоколу обещали из Парижа и из Рима. Один только князь Бисмарк не сочувствовал этой примирительной попытке, предсказывая ей тот же неуспех, что постиг уже все предшествовавшие меры, решенные сообща великими державами. Русский двор, — говорил он, — сам должен решить, хочет ли он мира или войны и может ли он согласиться на изменения в протоколе, на которых настаивает Англия? Если он решится на войну, то действия его будут ограждены Германиею, которая не походит на прежнюю Пруссию и с намерениями которой вынуждена считаться и Австрия. Повторение австрийской измены в последней Восточной войне представляется совершенно невозможным, доколе он, Бисмарк, находится у власти. Вести из Константинополя также неудовлетворительны, и предстоящее созвание турецкого парламента готовит Европе новые сюрпризы, быть может, новое избиение христиан. Все это Россия должна принять в соображение, прежде чем согласиться на демобилизацию. Неужели же она должна будет мобилизовать свою армию снова и приносить новые жертвы, если того потребуют изменившиеся обстоятельства? «Но не мое дело, — говорил немецкий канцлер Убри, — высказываться по этому предмету; министры вашего государя одни призваны к тому. Решение вопроса зависит от соображений по внутренней политике, военных и гражданских, мне совершенно неизвестных». На замечание русского дипломата, что не последнюю роль играют финансовые соображения, Бисмарк возразил, что как состояние русского бюджета, так и кредит России вполне удовлетворительны и что нет повода сомневаться в успех внешнего займа. Банкир Блейхредер берется поместить в Германии русский заем в 100 миллионов металлических рублей.85 Те же речи держал немецкий канцлер и генерал-адъютанту Игнатьеву во второй проезд его чрез Берлин, на возвратном пути в Россию. Он сказал ему, что готов служить России, если она хочет драться, а если она предпочитает мирный исход, то берется заявить всей Европе, не исключая и Англии, что она совершенно права. «Меня обвиняют, — заключил он, — в том, что я наталкиваю вас на войну. Но если бы я был русским и призван был высказать мнение мое в советах русского императора, то я сказал бы: «Будем умеренны в наших требованиях, не станем драться, если добудем мирными средствами результат, который удовлетворил бы народное чувство. Никогда, быть может, Россия не найдет столь благоприятных, как ныне, обстоятельств и кордона друзей, обеспечивающих ее границы от всякого нападения». Войну России с Турцией немецкий канцлер считал средством предотвратить всеобщий кризис в Европе. По мнению его, она осуществила бы законные желания России, удовлетворила бы некоторые вожделения (aspirations) Австро-Венгрии, а быть может, доставила бы возможность и Англии с Францией получить также где-нибудь земельное приращение. Такая война, рассуждал он, не продлилась бы долее нескольких месяцев и была бы более действительным средством для упрочения мира Европы, чем какая-нибудь заплата (un replàtrage), за которой вскоре последовали бы новые усложнения. Наконец, послу нашему в Берлине Бисмарк сказал: «Германия, удовлетворенная вполне десять лет тому назад, не ищет ничего для себя, и совершенно ложно утверждение и самая мысль, будто ей нужен лоскут Польши, чтобы быть счастливою. Она ничего не хочет, ничего не требует. Но она будет рада, если в случае войны Россия выкажет себя умеренною после одержанных ею двух или трех побед. Она, впрочем, не станет возражать, если последствием войны явится разрушение Оттоманской империи, которое вынудит Россию к другим комбинациям и земельным присоединениям. Мы хотим прежде всего удержать наше историческое и традиционное тесное единение с Россией».86 Во второй половине марта в Лондоне представителями шести великих держав подписан протокол, в котором значилось: что державы почитают лучшим средством для умиротворения Востока поддержание установившегося между ними согласия и провозглашение участия своего к улучшению положения христианского населения Турции и реформам, которые Турция приняла и обещала ввести в Боснии, Герцеговине и в Болгарии; что они принимают к сведению мир, заключенный Сербиею; что относительно Черногории они находят желательным исправление границ и свободу плавания по реке Боян; что уговор Порты с обоими княжествами державы считают первым шагом к умиротворению, составляющему предмет общих их желаний; что они приглашают Порту упрочить мир приведением ее армии на мирную ногу и введением в возможной скорости реформ в трех помянутых выше областях; что, ввиду обнаруженных Портою добрых намерений державы надеются, что Порта не только примет все меры, необходимые для улучшения участи христианских ее подданных, но вступив на этот путь, не покинет его и впредь, как единственный, отвечающий собственной ее чести и пользам; что державы, чрез посредство представителей в Константинополе и местных своих агентов, будут внимательно наблюдать за исполнением обещаний Порты на всем пространстве Оттоманской империи; что если, однако, надежды их снова не оправдаются и положение христиан в Турции не улучшится настолько, чтобы предупредить повторение смут, периодически нарушающих спокойствие Востока, то державы заявляют, что признают такой порядок вещей несогласным со своими частными интересами и с интересами всей Европы, а потому предоставляют себе в означенном случае принять сообща меры, которые будут найдены наиболее целесообразными для того, чтобы обеспечить благосостояние христиан и интересы всеобщего мира.87 К протоколу были приложены две декларации. Первая, за подписью русского посла графа Шувалова, гласила: «Если будет заключен мир с Черногорией и Порта примет совет Европы и выкажет готовность поставить войска свои на мирную ногу, а также серьезно приняться за введение реформ, упомянутых в протоколе, то пусть отправит она в С.-Петербург нарочного посланника для переговоров о разоружении, на которое, со своей стороны, согласится государь император. Если произойдет резня, подобная той, что окровавила Болгарию, то все меры к демобилизации будут неизбежно приостановлены». Во второй декларации, подписанной лордом Дерби, великобританское правительство заявило, что согласилось подписать протокол, предложенный Россиею, исключительно в интересах мира Европы, и что если не будет достигнута эта цель, а именно: взаимное разоружение России и Турции и мир между ними, то оно будет считать помянутый протокол как бы несостоявшимся и лишенным обязательной силы. Лондонский протокол и обе приложенные к нему декларации были сообщены Порте поверенными в делах великих держав в Константинополе и 28-го марта высокомерно и решительно отвергнуты ею. Последняя надежда на мир исчезла. Узел восточных осложнений император Александр решился разрубить мечом.88