С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (51)

КНИГА ШЕСТАЯ Освобождение балканских христиан 1875—1880 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ Восточный кризис 1875—1877 Второе десятилетие царствования императора Александра Николаевича завершилось среди глубокого мира, забота о поддержании которого была главною причиною, побудившею русского государя вступить в так называемое «соглашение трех императоров». Опасность войны или каких-либо международных столкновений, по-видимому, совершенно исчезла с политического горизонта Европы, когда небольшая черная тучка показалась в северо-западном углу Балканского полуострова. Мало-помалу она разрослась в громовую тучу, разразившуюся над европейским Востоком грозою, которая вполне видоизменила как его политическую поверхность, так и соотношения великих держав. То было восстание, вспыхнувшее летом 1875 года в нескольких южных округах Герцеговины. Ближайшим поводом к восстанию послужили притеснения христианского населения турецкими сборщиками податей, вызвавшие кровавые схватки между христианами и мусульманами. В дело вмешались оттоманские войска, встретившие неожиданное сопротивление. Все мужское население округов Невесинского, Билекского и Гачковского ополчилось, оставило свои дома и удалилось в горы; старики, женщины, дети, чтобы избежать поголовной резни, искали убежища в соседних Черногории и Далмации. Усилия турецких властей подавить восстание в зародыше оказались безуспешными. Из южной Герцеговины оно скоро перешло в северную, а оттуда и в Боснию, христианские жители которой бежали в пограничные австрийские области, а те, что остались дома, также вступили с мусульманами в отчаянную борьбу. Кровь полилась рекою в ежедневных столкновениях восставших с турецкими войсками и местными мусульманскими жителями. С обеих сторон проявлялось необычайное ожесточение; не было пощады никому; борьба велась не на жизнь, а на смерть. Первые известия об этих происшествиях получены были в Петербурге в середине июня, вскоре по возвращении государя из заграничного путешествия. Князь Горчаков находился в отпуску, а временно управлял Министерством иностранных дел барон Жомини. По его предложению в Вене установлен «центр соглашения» (un centre d'entente) трех императорских дворов с целью изыскать средства ограничить и прекратить беспорядки или по меньшей мере не дать им разрастись настолько, чтобы они могли угрожать всеобщему миру. Условясь относительно общих мер, дворы петербургский, берлинский и венский пригласили и прочие великие державы примкнуть к состоявшемуся между ними уговору, дабы вызвать умиротворение восставшей турецкой области. «Речь идет не о том, — писал барон Жомини французскому послу в Петербурге, — чтобы вмешаться во внутренние дела Турции; но державы могут действовать на обе стороны, чтобы побудить восставших к покорности, сербов и черногорцев к нейтралитету, Турцию к милосердию и справедливым преобразованиям. Это нравственное воздействие (cette action morale) будет тем более действительно, чем единодушнее и тождественнее будет образ действий представителей держав».1 Все великие державы откликнулись на этот призыв и, заручившись согласием Порты, послали в Герцеговину комиссию, состоявшую из местных их консулов, поручив им вступить в личные сношения с вожаками восстания и, действуя не коллективно, а в качестве агентов дружественных держав в согласии с турецким комиссаром пригласить их предъявить последнему их жалобы и пожелания, которые великие державы, со своей стороны, поддержат пред Портою. Мера эта успеха не имела. Инсургенты ответили консулам, что прежде всего должно быть заключено перемирие и что, не полагаясь на обещания турок, они не удовольствуются никакими реформами, если таковые не будут поставлены под охрану и ручательство великих держав. Оба эти требования были отвергнуты Портою.2 Между тем возбуждение росло в сопредельных с восставшими областями странах, в Черногории и Сербии. Черногорцы не только давали приют семьям инсургентов, но и снабжали их продовольствием, оружием, порохом и другими припасами и даже сами нередко принимали участие в их боевых стычках с турками. Сербия начала поспешно вооружаться. Из всех славянских земель, не исключая и России, посылались герцеговинцам и боснякам щедрые денежные пособия от обществ и частных лиц, сочувствовавших делу их освобождения. В Вене и Будапеште всего более опасались, как бы восстание не пришло к присоединению Боснии к Сербии, а Герцеговины к Черногории, как на то рассчитывали в Белграде и Цетинье. Император Франц-Иосиф давно питал надежду, что рано или поздно эти две области послужат ему вознаграждением за земельные и другие утраты, понесенные его монархией в Германии и Италии. Среди босняков и герцеговинцев католическое меньшинство было расположено в пользу присоединения к Австро-Венгрии, и в этом направлении усердно интриговали латинские монахи и вообще католическое духовенство. Но в самой Дунайской монархии общественное мнение не сочувствовало такому приобретению по сю, как и по ту сторону Лейты. Пока усилия графа Андраши были направлены к тому, чтобы, не допуская Боснию и Герцеговину ни до соединения с двумя славянскими княжествами, ни до образования автономной области, оставить их под властью Порты, но с тем чтобы в них введены были реформы по плану, составленному австро-венгерским министром, применение которых было бы поставлено под ручательство великих держав и под фактический контроль венского двора. Первым условием успеха такого плана было получить для него согласие, а если возможно, то и содействие России. На просьбу австрийского поверенного в делах поддержать в Белграде требование прекратить вооружения барон Жомини отвечал, что он вполне понимает, что Австро-Венгрия не может терпеть, чтобы государство, столь беспокойное, как Сербия, расширилось и превратилось на ее границах в постоянный очаг агитации.3 Ободренный этими словами, граф Андраши поручил своему представителю в Петербурге передать на заключение русского двора выработанный им проект преобразований в Боснии и Герцеговине. Задача великих держав, — доказывал он, — не только ограничить настоящее движение, но и по возможности предупредить повторение подобных ему столкновений, исправив существующее зло. Теперь настало тому время, после того как, с одной стороны, сделались известны желания инсургентов, с другой — выяснилась невозможность для них достигнуть осуществления их собственными силами. Граф Андраши с жаром восставал против образования из Боснии и Герцеговины автономной области под властью наследственного правителя, еще более — против раздела их между Сербиею и Черногориею. По мнению его, нужно искать уменьшить зло практическими реформами на почве как вещественной, так и нравственной. Нужно, чтобы в этих областях христианская вера была поставлена de jure и de facto в положение, равноправное с исламом. Нужно, кроме того, улучшить материальное положение христиан. Турецкое оружие может потушить пламень восстания: оно несомненно успеет в том; но прочное умиротворение края невозможно без соблюдения трех условий: 1) полная свобода вероисповедания для христиан; 2) прекращение отдачи податей на откуп; 3) уничтожение феодального порядка владения землею путем выкупа. Требовать этого от Порты — не значит еще вмешиваться в ее внутренние дела. Державы имеют на то несомненное право в силу постановлений Парижского трактата 1856 года. Австро-Венгрия более других заинтересована в прекращении постоянных смут в ближайшем своем соседстве. О всех этих мерах Андраши выражал желание условиться прежде всего с Россиею, а потом и с прочими великими державами в уверенности, что если между ними будет достигнуто полное соглашение, то и Порта не отвергнет сделанных ей предложений.4 Тем временем в Константинополе не без страха помышляли об опасности вмешательства великих держав в отношения Порты к христианским подданным султана и, по совету русского посла, спешили предупредить ее принятием решений в том же направлении, но самостоятельных. Султанские «ирадэ» и фирман, изданные некоторое время спустя, даровали турецким христианам всевозможные облегчения в податях и налогах и гражданскую равноправность с мусульманами.5 Австрийские предложения были доведены до сведения государя уже по приезде его в Ливадию, то есть в середине октября. Прибывший туда же русский посол в Константинополе генерал-адъютант Игнатьев доложил императору и о мерах, принятых по почину султана Абдул-Азиса с целью привести к умиротворению христиан удовлетворением их потребностей и выраженных ими пожеланий. Искренно хотел улучшения бедственной их участи император Александр, не отвергая такового, откуда бы оно ни исходило: от самой Порты или от великих держав. Такой взгляд русского двора на положение дел на европейском Востоке ясно выражен в сообщении, появившемся в «Правительственном Вестнике»: «Важные политические события, совершающиеся ныне на Балканском полуострове, застали Россию не одну, а в союзе с двумя державами, одинаково с нею одушевленными желанием сохранить и упрочить европейский мир. Чуждый каких-либо корыстных политических целей, основанный на взаимном доверии правительств и скрепленный свиданием трех императоров, союз этот является пред Европою не решителем судеб ее, а охранителем ее свободы и блюстителем ее спокойствия. Доступ в этот союз открыт всем ищущим мира. Но, участвуя в этом союзе, Россия не принесла в жертву ему того сочувствия, которое питала постоянно к угнетенному христианскому населению Турции и которое разделяла с нею и, без сомнения, разделяет и теперь вся христианская Европа. Жертвы, принесенные русским народом для христиан Турции, так велики, что дают России право заявить об этом сочувствии и ныне пред лицом всей Европы. Проникнутый прежними симпатиями к христианскому населению Балканского полуострова и сознанием опасности, угрожающей спокойствию Европы, императорский кабинет ныне, как и прежде при таких же обстоятельствах, не мог остаться равнодушным и безучастным зрителем событий, совершающихся в Герцеговине, грозивших вовлечь в неравную борьбу Сербию и Черногорию и возжечь войну, пределы которой трудно было предвидеть. Он первый возвысил голос в защиту бедственного населения Герцеговины, доведенного до крайнего положения непомерными налогами, и в пользу сохранения мира, столь необходимого для Европы вообще и для Турции в особенности. По приглашению его, правительства союзных держав, Германии и Австро-Венгрии, движимые тем же желанием предупредить дальнейшие замешательства в Турции, поспешили оказать ему содействие для примирения Порты с восставшими подданными. Правительства Франции, Англии и Италии, разделявшие взгляды северных кабинетов на опасное для европейского мира положение дел в Турции, присоединили свои старания для достижения предложенной цели. Миролюбивые советы, преподанные Порте представителями держав в Константинополе, имели первым последствием посылку в Герцеговину консульской комиссии, долженствовавшей содействовать примирению инсургентов с правительством, а вторым — свободное и невынужденное обнародование его величеством султаном «ирадэ», дарующего христианским подданным его значительные облегчения в налогах, равноправность с мусульманами в судах и лучшее административное устройство. Никто, конечно, не сомневается в искренности желания его величества султана улучшить настоящее бедственное положение христианских подданных его. Правительства всех великих держав отнеслись сочувственно к новому «ирадэ» как к несомненному доказательству постоянной заботливости султана о благе этих подданных. Но примеры недавнего прошлого, ясно указывающие на то, что от подобных же сочувственных христианам заявлений воли султана не оставалось и следа и что те сравнительно ничтожные права, которыми пользуются христиане некоторых местностей Турции, были даны им вынужденно, вследствие настояний европейской дипломатии, дают повод общественному мнению Европы относиться к новому султанскому «ирадэ» не с тем доверием, которого он заслуживал бы, как выражение сочувствия его величества к бедственному положению христианских подданных его. Доверие же сих последних к подобным правительственным актам поколеблено до того, что Порте трудно будет восстановить его вдруг, без дружественного содействия европейских кабинетов. В этом содействии кабинеты, без сомнения, не откажут Порте. В свою очередь, и Порта не преминет дать этим кабинетам осязательное доказательство твердой и непреклонной решимости своей выполнить точно нынешние торжественные обязательства относительно христиан и этим положить конец ненормальному положению, внушающему столько опасений Европе. Во всяком случае, можно быть уверенным, что бедственный порядок вещей, продолжавшийся доселе в Турции в ущерб интересам Порты, подданных ее и Европы, должен будет прекратиться».6 Решение султана непосредственными уступками попытаться примирить с Портою ее восставших христианских подданных, не доводя дела до вмешательства великих держав, возбудило тревогу и неудовольствие в Вене. Граф Андраши приписывал его внушению русского посла в Константинополе, которого подозревал в намерении возвратиться к преданиям Ункиар-Искелесского договора и, устранив в советах Порты влияние всех прочих держав, подчинить Турцию исключительно русской опеке. Такое поведение, — говорил он нашему послу в Вене, — прямо противоречит букве и духу соглашения трех императоров. Не русский ли двор сам предложил установить в Вене «центр соглашения» по делам Балканского полуострова? Не он ли, вместе с двором берлинским, возложил на венский двор составление проекта реформ для восставших областей? И теперь, когда проект этот готов, позволительно ли отдавать предпочтение пред ним султанским «ирадэ» и фирманам, не представляющим к тому же ни малейшего ручательства, что они будут исполнены на самом деле? Недоумения эти русский посол при австро-венгерском дворе счел нужным передать на заключение государственного канцлера. Осенью 1875 года князь Горчаков находился в Веве в Швейцарии, куда в последних числах октября и был отправлен к нему для личного доклада один из секретарей венского посольства, изложивший канцлеру сущность предложений австро-венгерского министра, но не скрывший также, что принятие их русским двором, подчинение им Порты и введение в действие в Боснии и Герцеговине представят ту опасность, что в случае возобновления смут в этих областях Австро-Венгрия получит преимущественное право вмешательства, которое может привести к осуществлению ее заветной тайной цели: занятию их ее войсками, а впоследствии, вероятно, и окончательному присоединению к владениям Габсбургско-Лотарингского дома. Опасения эти князь Горчаков признал химерическими. «Вот двадцать лет, как я утверждаю, — воскликнул он, — что Порта может сохранить своих христианских подданных лишь на тех самых условиях, которые формулирует ныне Андраши, или должна лишиться их!» Канцлер ускорил на целую неделю отъезд свой в Россию. «Macte animo!» телеграфировал он с пути из Берлина послу в Вене Новикову и тотчас по возвращении в Петербург известил его по телеграфу, что государю неугодно отделяться в восточных делах от своих союзников и что он вполне одобряет проект реформ, составленный для Боснии и Герцеговины австро-венгерским министром иностранных дел.7 Заметку «Wiener Zeitung», заявившей, что три императорские двора с самого начала возникших на Балканском полуострове смут действовали не иначе, как в полном согласии, а представители их в Константинополе не сделали ни одного шага, который не был бы им указан условленными сообща инструкциями,8 не замедлил подтвердить наш «Правительственный Вестник», поместивший следующее второе правительственное сообщение: «Обнаружившиеся в некоторой части европейской печати опасения по поводу настоящих смут в Герцеговине не оправдываются ни общим политическим положением Европы, ни исключительным состоянием дел на Балканском полуострове. Никогда еще Европа не находилась в положении более благоприятном, чем теперь, для успешного и мирного устранения всяких недоразумений, влияющих на ее спокойствие. Три сильные державы Севера стремятся соединенными усилиями, при содействии других европейских правительств, приискать мирное разрешение затруднений, возникших в Герцеговине, и никто не может помышлять о том, чтобы нарушить мир и выступить наперекор общим миролюбивым стремлениям. Таким образом, можно утвердительно сказать вновь, что как бы ни были прискорбны замешательства, ныне возникшие на Балканском полуострове и нарушившие спокойствие Европы, соединенные усилия трех держав, с содействием других европейских кабинетов, дадут этим замешательствам исход, соответствующий настоящему миролюбивому настроению, и что во всяком случае мир Европы покоится так твердо на взаимном доверии и согласии великих держав, что в нарушении его не предвидится никакой опасности».9 Вскоре после того граф Андраши разослал всем великим державам предварительно одобренный в Петербурге свой проект реформ, введение которых в Боснии и Герцеговине он выставлял единственным средством к скорому и прочному умиротворению этих областей. Сводились они к следующим пяти статьям: 1) полная свобода вероисповедания; 2) уничтожение отдачи податей на откуп; 3) употребление на местные нужды доходов областей; 4) учреждение смешанной комиссии из христиан и мусульман для наблюдения за исполнением преобразований как тех, что потребованы державами, так и дарованных непосредственно Портою; 5) улучшение аграрного положения сельского населения. Султан приглашался подтвердить в официальном сообщении державам намерения свои, занесенные в «ирадэ» и фирмане по отношению ко всей Оттоманской империи и, в частности, принять вышеизложенные пять статей для применения их к двум восставшим областям. «Этим способом, — заключал австро-венгерский министр свою депешу, — христиане, хотя и не получат ручательств в той форме, которой они, по-видимому, добиваются, но все же найдут некоторое обеспечение в том, что необходимость реформ будет признана державами, перед которыми Порта обяжется привести их в исполнение».10 Требования, заключавшиеся в депеше графа Андраши, были поддержаны в Константинополе представителями всех великих держав, не исключая и Англии, и, уступая их давлению, Порта выразила готовность сообразоваться с их советами.11 Оставалось получить от инсургентов обещание, что они удовлетворятся осуществлением проектированных в Вене преобразований и положат оружие. Вступить с ними в переговоры по этому предмету поручено с общего согласия держав австрийскому наместнику в Далмации генералу барону Родичу. В Петербурге были довольны таким оборотом дела и, по-видимому, не сомневались в успехе примирительной миссии, возложенной на австрийского генерала. Князь Горчаков в разговорах с иностранными послами одобрительно отзывался о министрах султана, подчинившихся воле европейских держав, и выражал надежду, что Родичу удастся личным убеждением побудить и инсургентов не оказывать ей сопротивления. Товарищ министра Гирс подтверждал слова канцлера, уверяя английского посла, что Россия ни под каким видом не станет действовать одиноко, не выделится из общеевропейского соглашения. Действительно, русский двор присоединил свой голос к голосам прочих держав, чтобы настойчиво советовать в Белграде и Цетинье не выходить из пределов умеренности и не перечить усилиям Европы водворить мир и порядок в восставших областях. Русским агентам в Сербии и Черногории предписано было заявить князьям Милану и Николаю, что собственный интерес их требует того, чтобы они влияние свое на христиан Боснии и Герцеговины употребили для убеждения их в необходимости исполнить желание великих держав, предупредив, что в противном случае Россия не станет защищать ни Сербию, ни Черногорию от могущей возникнуть для них самих опасности. Однако на жалобы сент-джемского двора, что русские дипломатические представители в этих странах открыто заявляют о своем сочувствии восстанию и оказывают ему материальную поддержку, распределяя поступающие к ним из России от славянских благотворительных комитетов пожертвования в пособие выходцам из восставших областей, и что такое поведение их находится в прямом противоречии с уверениями императорского кабинета, наш канцлер отвечал, что политика русского двора ясна как день и не может быть заподозрена ни в чем, но что он не вправе вменить в вину проявления человеколюбия русским консулам, которые влиянием своим на князей сербского и черногорского немало способствуют воздержанию их от вмешательства в дело восстания.12 Со своей стороны, русский посол в Константинополе, пользуясь личным влиянием своим на султана Абдул-Азиса и на верховного визиря Мухмуда-пашу, не переставал внушать им, что простейшим средством положить конец восстанию в Герцеговине было бы доставить удовлетворение князю черногорскому уступкою ему некоторых пограничных округов и гавани на Адриатическом море. Когда слух о таких единоличных попытках генерал-адъютанта Игнатьева воздействовать на Порту помимо своих сотоварищей, послов прочих великих держав, достиг до Вены, то возбудил большое беспокойство в тамошних дипломатических кругах, тем более что венский двор, сам втайне замышляя присоединение Боснии и Герцеговины к монархии Габсбургов, вовсе не был расположен благоприятствовать какому-либо земельному расширению Черногории, а и того менее открытию ей свободного доступа к морю.13 Потребовалось немало времени, чтобы устранить все препятствия к предложенному съезду барона Родича с вожаками восстания. Он состоялся не ранее весны 1876 года, после того как Порта издала амнистию и согласилась на заключение перемирия с инсургентами на двенадцать дней. Герцеговинские главари, прибывшие в Суторину на свидание с австрийским генералом, объявили ему, что они не прекратят восстания иначе, как на следующих условиях: 1) треть земель в Герцеговине будет предоставлена христианам в собственность; 2) турецкие войска навсегда очистят эту область, за исключением шести городов, в которых останутся турецкие гарнизоны; 3) Порта обяжется выстроить вновь все разрушенные церкви и дома, в продолжение года снабдить христиан продовольствием, доставить им домашнюю утварь и нужные земледельческие орудия и на три года освободить их от платежа всяких налогов и податей; 4) христиане до тех пор не положат оружия, пока не будут обезоружены мусульмане и не введутся все обещанные реформы и улучшения; 5) по возвращении выходцев будут немедленно введены при участии их главарей обещанные Портою преобразования на основании проекта графа Андраши; 6) распоряжение средствами края должно быть поставлено под контроль европейской комиссии, которая будет наблюдать, чтобы они действительно употреблялись на восстановление церквей и домов, на приобретение домашней утвари и сельскохозяйственных орудий, на снабжение запасных магазинов всем потребным для возвращающихся выходцев продовольствием; 7) правительства русское и австрийское назначат постоянных агентов во все шесть городов Герцеговины, где останутся турецкие гарнизоны, для наблюдения за точным исполнением реформ.14 По истечении перемирия одинаковые притязания предъявили и боснийские инсургенты, но Порта наотрез отказалась принять их в соображение, и назначенный главнокомандующим ее военными силами в восставших областях Мухтар-паша тотчас же возобновил военные действия против христиан.15 Западноевропейские кабинеты признали притязания инсургентов чрезмерными и не подлежащими удовлетворению. Не таково было мнение князя Горчакова. Русский канцлер находил, что, предъявив свои требования, главари Боснии и Герцеговины тем самым доказали, что под известными условиями они готовы положить оружие. Кроме того, все выраженные ими желания нимало не противоречат предложениям графа Андраши. Они не стремятся к полному освобождению из-под власти Порты и не добиваются земельного распадения Оттоманской империи. Цель их — получить ручательство в точном исполнении Портою принятых ею на себя обязательств. Князь Александр Михайлович выразил сожаление, что условия инсургентов не были приняты во внимание, так как, по его убеждению, они могли бы послужить основанием к соглашению. Вину за разрыв он возлагал на Порту, которая приказала Мухтару-паше возобновить военные действия. «Теперь, — говорил он, — слово останется за пушками, и надо выждать дней десять результата боя». Вместе с тем он высказывал представителям иностранных держав твердое намерение поддержать соглашение, установившееся между ними и русским двором. Россия, — свидетельствовал он, — не преследует своекорыстной политики; она не хочет материальных приобретений; сам канцлер всегда противился расширению ее в Средней Азии. Все, чего она желает, — это соблюдение мира в Европе и улучшение положения турецких христиан.16 Между тем в Петербурге получено было известие из Константинополя, что султан страшно раздражен против Черногории за поддержку, оказываемую ею восстанию, и что Порта замышляет нападение на нее с двух сторон: из Герцеговины и Албании, с тем чтобы там подавить восстание в корне. Князь Горчаков тотчас же поручил генерал-адъютанту Игнатьеву энергично протестовать против такого решения и предупредить Порту, что подобный необдуманный шаг может повести к разрушению Оттоманской империи. 10-го апреля, собрав у себя представителей великих держав, канцлер именем императора Александра просил их правительства поддержать в Константинополе представления русского посла. При этом случае князь очень строго отозвался о действиях Порты, которая до сих пор не исполняла ни одного из своих обещаний. Несколько дней спустя, после того как Порта в обращении к великим державам заявила, что не намерена нападать на Черногорию, и приписывала, напротив, черногорскому князю намерение вторгнуться в турецкие пределы, — русский канцлер поведал английскому послу, что, по его глубокому убеждению, Порта никогда не выполнит обязательств, принятых ею пред Европою относительно улучшения участи ее христианских подданных, потому что она бессильна сделать это. На замечание лорда Августа Лофтуса, что незачем было и требовать от нее того, что она не в состоянии исполнить, князь Александр Михайлович возразил: «Это правда; но когда ей были предъявлены наши требования, мы думали, что Порта располагает бóльшими средствами, имеет более жизненности (vitality), что она не столь немощна, как оказалось с тех пор». Несмотря на это, канцлер все еще думал, что депеша графа Андраши может быть согласована с притязаниями, выраженными инсургентами, которым следовало бы вступить в прямые переговоры с турецкими властями, помимо посредничества держав. Но когда послы турецкий и английский обратились к нему с просьбой сделать князю черногорскому внушение, чтобы удержать его от вмешательства в борьбу герцеговинских христиан с турками, Горчаков отвечал резким отказом. Выслушав сообщение турецкого дипломата, он воскликнул, обращаясь к Кабул-паше: «То, что вы мне прочитали — роман, а я хочу истории», и присовокупил, что оставит турецкое сообщение без ответа; лорду же Августу Лофтусу сказал, что ввиду неисполнения Портою ее обещаний и угрожающего положения, принятого ею на границах Черногории, он не только не считает себя вправе произвести какое-либо давление на князя Николая, но и не может поручиться за то, что последний не будет вынужден обстоятельствами перейти к действию. По мнению князя Горчакова, державам надлежало произвести общее давление на Порту, чтобы та, не медля долее, решилась на уступки, которые удовлетворили бы инсургентов и восстановили бы мир в восставших областях. И теперь, — заявил канцлер, — как и несколько лет тому назад, он выставляет против Турции начало невмешательства и сам будет твердо его держаться; потому, если усилия европейских держав вызвать примирение Порты с инсургентами останутся бесплодными, то он хотя и не предпримет ничего, чтобы возбудить (to incite) Сербию и Черногорию к действию, но и не станет их более от него удерживать. Тогда, — заключил князь Александр Михайлович, — восстание, без всякого сомнения, примет несравненно обширнейшие размеры, и пламя его распространится на Болгарию, Эпир, Фессалию, Албанию, такое пламя, потушить которое не будет в состоянии Порта с ее истощенными средствами, и долг человеколюбия, поддержанный общественным мнением, вынудит великие державы Европы выступить посредницами, чтобы остановить пролитие крови.17 Мысли эти были высказаны князем Горчаковым всего за неделю до отъезда императора Александра за границу. По случаю проезда его чрез Берлин, туда по приглашению князя Бисмарка отправился граф Андраши для личного совещания с немецким канцлером и с русским, который должен был сопровождать государя. Выехав из Петербурга 27-го апреля, Александр Николаевич прибыл в германскую столицу 29-го и провел там три дня, в продолжение которых между руководящими министрами России, Германии и Австро-Венгрии происходили оживленные совещания по восточным делам. На этих собраниях довольно ясно обозначилось существенное различие во взглядах князя Горчакова и графа Андраши на восстание в Боснии и Герцеговине. Единственною, бескорыстною целью совокупного действия великих держав русский канцлер почитал восстановление мира и порядка в этих двух областях путем улучшения участи их христианского населения и с оставлением их под непосредственною властью султана и Порты. Явно не противореча ему, австро-венгерский министр старался, однако, направить дело так, чтобы единственно возможным исходом являлось присоединение обеих областей к монархии Габсбургов. Заветный этот замысел императора Франца-Иосифа давно уже был известен князю Бисмарку, обещавшему всячески содействовать его осуществлению, но все еще оставался тайною для русской дипломатии, другими словами — двое из участников тройственного союза были между собою в стачке против третьего. К тому же за последние три с половиною года личная дружба Бисмарка и Андраши возросла и окрепла, тогда как прежние тесные отношения германского канцлера к русскому сильно поколебало заступничество России за Францию в 1875 году. По внешности, однако, на берлинских совещаниях Бисмарк выступал посредником и как бы примирителем между Россиею и Австро-Венгриею, постоянно твердя, что Германия заранее согласна на все меры, которые будут соглашены между Петербургом и Веною. Меры эти были формулированы князем Горчаковым, а Бисмарк убедил Андраши принять их без возражений, доказав ему, что они нимало не предрешают исхода дела и столь же легко могут повести к цели, преследуемой Австриею, как и к той, которую желает Россия. Таким образом, декларация, известная под именем «берлинского меморандума», явилась выражением общего мнения трех императорских дворов о положении дел на Балканском Востоке. Исходною точкою этого акта послужили тревожные вести, полученные их разных городов Турции о возрастающем возбуждении мусульманского населения как в Константинополе, так и во многих других местах, между прочим в Солуне, где разъяренная толпа турок умертвила германского и французского консулов. Три союзные двора настаивали на необходимости общего соглашения великих держав относительно отправления военных судов в турецкие воды для ограждения безопасности как своих подданных в Турции, так и местных христиан и вообще для поддержания спокойствия и порядка вооруженною рукою в тех местностях, где это окажется нужным. Но, — заявляли они, — цель эта не может быть достигнута вполне, пока не будет устранена первоначальная причина всех этих волнений умиротворением Боснии и Герцеговины. Напомнив о безуспешности всех усилий держав побудить к тому Порту, союзные дворы выражали опасение, как бы возбуждение национальных и религиозных страстей не привело ко всеобщему восстанию христиан Балканского полуострова, желание предотвратить которое и вызвало посредничество держав. Средством к тому императорские дворы признавали совокупное давление держав на Порту, чтобы заставить ее исполнить, наконец, обязательства, принятые на себя пред Европой. Первое требование, которое следовало предъявить ей «со всею энергией, приличествующею общему голосу великих держав», есть требование двухмесячного перемирия. В этот срок державы будут иметь возможность повлиять на инсургентов и на выходцев, чтобы вселить в них доверие к бдительной попечительности Европы, на оба соседние княжества, чтобы побудить их не подвигать препятствий этой примирительной попытке, наконец, и на Оттоманское правительство, чтобы понудить его исполнить свои обещания. Так подготовилось бы соглашение между христианами Боснии и Герцеговины и Портою путем прямых переговоров на основании желаний, выраженных инсургентами, а именно: 1) выходцам, возвратившимся на родину, даны будут материалы для восстановления разрушенных церквей и домов и обеспечено продовольствие до тех пор, пока они получат возможность существовать плодами трудов своих; 2) распределение этих пособий будет производиться турецким комиссаром по соглашению со смешанною комиссиею из христиан и мусульман, составленною из выборных лиц обоих исповеданий под председательством христианина, для наблюдения за введением реформ и их исполнением на деле; 3) для устранения всяких столкновений турецкие войска будут сосредоточены в нескольких определенных пунктах, по крайней мере до тех пор, пока умы не успокоятся; 4) христиане сохранят оружие, так же как и мусульмане; 5) консулы или делегаты держав будут наблюдать за введением реформ вообще и в частности — за условиями возвращения и водворения выходцев. В случае, однако, если бы все эти меры не состоялись или не увенчались успехом, три императорских двора выражали убеждение в настоятельной необходимости «поставить их дипломатическое действие под охрану соглашения, ввиду действительных мер, вызванных заботою о поддержании всеобщего мира, дабы остановить зло и воспрепятствовать его развитию» (Les trois Cours impénales sont d'avis qu'il deviendrait nécessaire d'ajouter a leur action diplomatique la sanction d'une entente, en vue des mesures efficaces qui paraitraient reclamées dans l'intérêt de la paix générale pour arrêter le mal et en empêcher le developpement).18 Оставалось обеспечить предложенным втроем мерам содействие и поддержку великих держав. С этою целью 1-го мая послы Великобритании, Франции и Италии в Берлине приглашены были к князю Бисмарку, у которого собрались также князь Горчаков и граф Андраши. В кратком вступительном слове немецкий канцлер разъяснил послам причины, вызвавшие берлинский съезд трех министров: необходимость условиться об общей программе действий, вызванную, с одной стороны, недостаточностью достигнутых дотоле результатов, с другой — происшествием в Солуне и волнениями в разных местностях Оттоманской империи. Плодом совещаний министров является меморандум, от принятия которого прочими державами и Портою они надеются достигнуть умиротворения. После того Бисмарк передал председательство в собрании князю Горчакову, который пространную речь свою начал с заявления, что ни одна из реформ, обещанных Портою, не приведена еще в исполнение. Цель трех императорских дворов, — настаивал русский канцлер, — остается та же, что и прежде: сохранение целости Турецкой империи, но с серьезным улучшением участи христиан, другими словами: улучшенное status quo. Он указал на полное согласие с ним Бисмарка и Андраши относительно как цели, так и средств к ее достижению, и прибавил, что он и его сотоварищи, дорожа содействием всех других великих держав, желают, чтобы не прошло и двадцати четырех часов со времени подписания меморандума без того, чтобы он был сообщен представителям Англии, Франции и Италии, в надежде, что правительства их не откажутся приступить к нему. По прочтении меморандума бароном Жомини послы объявили, что принимают этот акт ad referendum и об окончательном решении своих дворов не замедлят уведомить трех министров.19 В тот же день император Александр выехал в Эмс, куда последовал за ним князь Горчаков и где император оставался до 1-го июня. В эти пять недель на Балканском полуострове произошел целый ряд событий, имевших чрезвычайно важные последствия. Франция и Италия примкнули к соглашению трех императорских дворов и выразили готовность поддержать пред Портою требования, изложенные в берлинском меморандуме; 20 Англия отказалась последовать этому примеру. Напрасно послы русский, германский и австрийский пытались убедить министра иностранных дел королевы Виктории, что единодушие всех великих держав — необходимое условие успеха их воздействия на Порту; напрасно в этом смысле высказались и представители в Лондоне Франции и Италии. Лорд Дерби стоял на том, что берлинский меморандум не может быть одобрен правительством ее британского величества как по содержанию своему, так и по форме. По форме потому, что условия его не были предварительно обсуждены и соглашены с сент-джемским двором; по содержанию потому, что он, по мнению министра, не поведет к предложенной цели. Нельзя, — доказывал лорд Дерби, — требовать от Порты установления перемирия, когда известно, что Сербия и Черногория поддерживают восстание; нельзя также понуждать ее к доставлению средств на перестройку церквей и домов восставших, ввиду истощения ее казны. Дерби возражал и против смешанной комиссии из местных жителей, и против комиссии из консулов и делегатов держав, находя, что последняя свела бы власть султана к нулю. Да, наконец, по мнению английского министра, инсургенты не пойдут ни на какую мировую сделку, как только им станет известно, что в случае продолжения восстания последует деятельное вмешательство держав. Отправление иностранных военных судов в турецкие воды сент-джемский кабинет допустит только для защиты европейцев, отнюдь не для вмешательства в отношения оттоманских властей или вообще мусульман к местным христианам.21 Между тем кровавый переворот произошел в Константинополе. Ежегодно возраставшее возбуждение мусульман привело сначала к министерской перемене: сменен был великий визирь Махмуд-паша, а затем, не без соучастия новых министров, принадлежавших к партии молодой Турции, низложен и умерщвлен султан Абдул-Азис и провозглашен султаном племянник его Мурад V, который вскоре был в свою очередь низложен и заменен на оттоманском престоле братом своим Абдул-Гамидом. Оба султана объявили при воцарении амнистию восставшим своим подданным и обещали ввести в Турции представительную конституцию по западному образцу. Но тогда же обнаружилась возмутительная жестокость, с которой турки подавили попытки восстания болгар в окрестностях Филиппополя. Дознанием, произведенным на месте секретарем великобританского посольства в Константинополе Берингом, установлено, что под предлогом усмирения мусульмане совершили над болгарами ряд неслыханных злодейств: участники восстания преданы лютой казни; не пощажены ни старики, ни женщины, ни дети; дома и имущество болгар разграблены, церкви разрушены, целые селения сожжены. Число жертв в одном Филиппопольском санджаке превышало 12 000.22 Вопль негодования пронесся по всей Европе и сильнее всего откликнулся в Англии. Общественное мнение этой страны было глубоко возмущено турецкими зверствами, ответственность за которые падала до известной степени и на потворствовавшее туркам правительство королевы. Вождь партии вигов Гладстон заклеймил виновников болгарских убийств и грабежей в страстном воззвании к чувствам справедливости и человеколюбия старой Англии и всего образованного мира. В брошюре, озаглавленной: «Болгарские ужасы и Восточный вопрос», он настаивал на совершенном изъятии из-под турецкого управления Болгарии, Боснии и Герцеговины. Полное освобождение этих областей от мусульманского ига, — доказывал он, — составляет единственное удовлетворение, которое можно еще дать памяти груды убиенных, поруганной и посрамленной цивилизации, законам Бога и — если угодно — Аллаха, наконец, нравственному разуму человечества. Под впечатлением возбуждения, вызванного в Англии воззванием Гладстона, председательствуемый лордом Биконсфильдом сент-джемский кабинет потребовал от Порты строгого наказания властей, руководивших усмирением болгарского восстания, настаивая на необходимости немедленно ввести во всей Оттоманской империи возвещенные Портою коренные реформы.23