С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (5)

Радость свою император Николай выразил во множестве милостей, щедро расточенных государственным сановникам, военным и придворным чинам. Наградой цесаревичу было производство во флигель-адъютанты. Не забыты и лица, причастные к воспитанию наследника: Жуковскому, которому еще в 1831 году пожалована рента в 1500 рублей на двенадцать лет, повелено производить ее по смерть в размере 3000 рублей, а Юрьевичу назначено производить ежегодно по 1000 рублей в течение двадцати четырех лет.31 Александр Николаевич сам пожелал ознаменовать добрым делом памятный для него день, в который он, по собственному выражению, «имел счастие исполнить первый долг свой, принеся пред престолом Божиим присягу в верности государю родителю и в лице его — любезному отечеству». С этою целью он препроводил петербургскому и московскому генерал-губернаторам по 50000 рублей, прося их распределить эту сумму между наиболее нуждающимися жителями обеих столиц. В рескрипте графу Эссену он, в числе своих побуждений, выставил намерение выразить признательность Петербургу, как тому месту, «где провел он свои ребяческие годы, где научился любить Россию и где, наконец, произнес свою святую присягу». Еще теплее отозвался он о первопрестольной столице в рескрипте к князю Голицыну. «Москва, — писал он, — есть любезная моя родина. Бог дал мне жизнь в Кремле. Да позволит он, чтоб сие предзнаменование совершилось: чтобы я, в остающиеся мне годы первой молодости, мог с успехом приготовиться к ожидающим меня обязанностям; чтобы со временем, исполняя оные, мог заслужить одобрение моего государя-родителя как сын-верноподданный и уважение России как русский, всем сердцем привязанный ко благу любезного отечества».32 В следующий день по принесении присяги в Зимнем дворце отпраздновали именины императрицы Александры Федоровны; на третий — там же происходил парадный обед для высшего духовенства и особ первых трех классов. Ряд блестящих торжеств, продолжавшихся всю Святую неделю, завершился балом, данным 29 апреля петербургским дворянством в палатах обер-егермей­стера Д. Л. Нарышкина, который удостоили присутствием государь и государыня, наследник и прочие члены царской семьи. Хотя император и повелел цесаревичу по достижении совершеннолетия присутствовать в Правительствующем Сенате, а на основании ст. 27 Учреждения императорской фамилии попечителем к нему назначил бывшего посла при лондонском дворе генерал-адъютанта князя Х. А. Ливена, но в то же время вместо умершего Мердера должность воспитателя поручена генерал-адъютанту Кавелину, помощником его остался Юрьевич, а Жуковский сохранил звание наставника. Из двух совоспитанников Александра Николаевича произведен в чин прапорщика и зачислен в лейб-гвардии Павловский полк граф Виельгорский, с назначением состоять при его высочестве.33 Предначертанный в «Плане учения» курс наук далеко еще не был выполнен. Ко дню совершеннолетия наследник прошел: из Закона Божия — священную историю Ветхого и Нового Завета, церковную историю и введение в катехизис; из всеобщей истории — древнюю и историю средних веков; из русской истории — до воцарения дома Романовых; из математики — арифметику, алгебру и начальную геометрию; из естественной истории — общее обозрение природы в ее происхождении и элементах; из физики — о телах вообще и о твердых телах в особенности, статику и динамику; из военных наук — начала фортификации и артиллерии. Кроме практических занятий языками: русским, французским, на котором преподавалась также и география, немецким, английским и польским, пройдена грамматика этих языков и начато ознакомление с литературами русской и немецкой. По программе окончательного курса, предположенного еще на три года, определено было пройти: в Законе Божием — пространный катехизис; по математике — сферическую тригонометрию, начертательную и аналитическую геометрию, высшую математику, политическую арифметику; по физике — о каплеобразных и газообразных телах, о звуке, свете, теплоте, электричестве и магнетизме, с обозрением космографии; по истории — историю трех последних веков с тем, чтобы изучение новейшей истории со времен Французской революции соединить с курсом дипломатии; по русской истории — от воцарения дома Романовых до кончины Александра I, а также географию и статистику России; по языкам русскому и иностранным — историю русской и иностранных литератур; по военным наукам — окончание курса фортификации и артиллерии, военную историю, тактику и стратегию; наконец, право, политическую экономию и высшую политику. Сохранялись установленные полугодовые и годовые экзамены, но переносились с июня на ноябрь и с января на апрель каждого года. Заключительный экзамен имел произойти по окончании полного курса, весной 1837 года. Лето 1834 года прошло в обычных военных занятиях и упражнениях, в лагерях Петергофском и Красносельском, и завершилось величественным торжеством, состоявшимся в самый день тезоименитства наследника: открытием на площади перед Зимним дворцом памятника императору Александру Благословенному. К этому празднеству прибыла в Петербург депутация от прусской армии, предводимая вторым сыном короля, принцем Вильгельмом. Александр Николаевич почти каждое лето видел при нашем дворе родственных прусских принцев, братьев императрицы. Так, в 1833 году приезжал в Петербург принц Альберт, в 1834 — наследный принц с женой. На этот раз он имел не только радость свидания с тем из дядей, к которому питал наибольшую привязанность, но и любовался целым отрядом прусских офицеров и солдат, о которых со времени первого посещения Берлина сохранил наилучшее воспоминание. Прусских гостей чествовали в кругах придворном и военном, а глава депутации, принц Вильгельм, получил по этому случаю редкую награду: орден св. Владимира 1-й степени, пожалованный ему при рескрипте, в котором император Николай в прочувствованных словах помянул братство по оружию двух армий и совместные подвиги их в эпоху войн за освобождение Европы.34 Во второй половине октября государь, совершавший путешествие по России, вызвал цесаревича в Москву, куда он прибыл в сопровождении попечителя князя Ливена, но пробыл там всего два дня и затем возвратился в Царское Село, а оттуда 27-го октября вместе с августейшим отцом выехал в Берлин, где находилась императрица. В первое посещение прусской столицы, в 1829 году, Александр Николаевич сблизился с родственниками прусского королевского дома. В этот приезд круг его знакомых расширился, так как ко дню прибытия русского императора в Берлин съехалось большое число немецких государей и принцев: великие герцоги Саксен-Веймарский и Мекленбург-Стре­лицкий, наследный великий герцог и герцог Карл Мекленбург-Шверинские с супругами, герцог и герцогиня Ангальт-Дессауские, герцоги Ангальт-Кетенский, Брауншвейгский и Нассауский, принц-регент саксонский, принц Георг Гессенский, принц Оранский с сыном принцем Александром. Время проходило в балах и увеселениях разного рода, но преимущественно в военных упражнениях — смотрах и парадах. На параде 10-го ноября наследник командовал 3-м прусским своего имени уланским полком, «причем, — как сказано в его формулярном списке, — пожалован его величеством Фридрихом-Вильгельмом III полковником прусских войск, а государем императором утвержден в сем чине и в русской службе». Царская семья возвратилась в Петербург к именинам государя, и в этот день Александр Николаевич зачислен в Преображенский полк. В течение учебного сезона 1835 года произошла важная перемена в составе преподавателей: законоучитель Павский замещен в этой должности протоиереем Бажановым. Причиной было неодобрение, высказанное некоторым из богословских сочинений Павского московским митрополитом Филаретом, мнение которого было поддержано и первенствующим членом Святейшего Синода Серафимом, митрополитом с.-петербургским. Обстоятельство это было, вероятно, не чуждо решению императора Николая наименовать старшего сына членом Синода. 4-го июня, прибыв в Синод в сопровождении цесаревича, государь отслушал краткое молебствие в освященной за несколько дней до того синодальной церкви и потом направился в палату заседаний Синода, где занял место посреди его членов, посадив наследника направо от себя. Приложившись к Евангелию и Кресту, поставленным, по синодальному обычаю, во главе присутственного стола, и пригласив иерархов занять свои места, Николай Павлович обратился к ним с пространной речью, в которой, напомнив о трудностях, с коими пришлось ему бороться при восшествии на престол, и о происшествиях 14-го декабря, совершившихся на площади перед Синодом, упомянул о победоносных войнах с Персией и Турцией и об успешном усмирении польского мятежа, а также о скором прекращении беспорядков, вызванных холерой, и заявил, что преодоление всех сих трудностей он относит к особенной помощи Божией, на которую паче всего и впредь возлагает надежду, быв утвержден в этих чувствах наставлениями благочестивейших родителей своих. Полагая ближайшим к сердцу своему попечением, — продолжал государь, — охранение православия, он уверен, что те же чувства разделяет и наследник, о чем он свидетельствует пред Россией как отец и государь. Коснувшись стоявших на очереди важных вопросов о воссоединении униатов и обращении раскольников, требующих, как выразился он, «неослабной бдительности, твердости и постоянства в принятых правилах, без всякого вида преследования», император Николай возвестил Синоду, «что, простирая попечение свое о делах церковных и на будущие времена и желая предупредить сим самым испытанное неудобство от нечаянного вступления в оные, он, подобно тому как ввел уже старшего своего сына и наследника в Сенат и намерен вскоре ввести и в Государственный Совет, признает полезным, чтобы, для ознакомления с церковными делами, цесаревич присутствовал всегда в заседаниях Синода и под личным руководством его величества приобретал сведения, потребные и по сей части для его высокого назначения. Государь окончил выражением надежды на преуспеяние наследника в этом деле, полагаясь на усердие Синода в споспешествовании ему и поручая его молитвам возлюбленного своего первенца. О посещении императором Синода и назначении наследника престола синодальным членом Святейший Синод объявил указом по духовному ведомству православного исповедания. Новый законоучитель, протопресвитер Бажанов, довершил религиозное воспитание цесаревича по весьма обширной программе. Пройдя с ним пространный катехизис и повторив церковную историю, он прочел ему курс догматического богословия и ряд наставлений об обязанностях христианина вообще и в частности — государя. Около того же времени, а именно 12-го октября 1835 года, начались продолжавшиеся по апрель 1837 года лекции Сперанского, скромно озаглавленные им «Беседами о законах». Изложив в кратком введении основные начала права и отношение его к нравственности, Михаил Михайлович разъяснил понятие об общежитии в четырех его видах: семейство, род, гражданское общество, государство, а также сущность основных законов вообще и в России в особенности. Самодержавную власть, присущую русским государям, определял он следующим образом: «Слово неограниченность власти означает то, что никакая другая власть на земле, власть правильная и законная, ни вне, ни внутри империи, не может положить пределов верховной власти российского самодержца. Но пределы власти, им самим поставленные, извне государственными договорами, внутри словом императорским, суть и должны быть для него непреложны и священны. Всякое право, а следовательно, и право самодержавное, потолику есть право, поколику оно основано на правде. Там, где кончится правда и где начнется неправда, кончится право и начнется самовластие. Ни в каком случае самодержец не подлежит суду человеческому; но во всех случаях он подлежит, однако же, суду совести и суду Божию». В другом месте Сперанский установляет, что в силу основных законов империи государь в России является единственным источником не одной законодательной, но и исполнительной власти, ибо, как гласит 80 статья этих законов: власть управления во всем ее пространстве принадлежит государю. От основных законов лектор переходит к русским государственным учреждениям и предметам их ведомства, к законам о состояниях, дворянстве, духовенстве, городских и сельских обывателях, о повинностях и их раскладке, и по этому поводу обозревает главные положения политической экономии и финансовой науки; рассматривает законы о податях, пошлинах, доходах; об отчетности и контроле; о денежном обращении и кредите. Третью часть своих бесед Сперанский посвятил уголовному праву, предоставив преподавание гражданского права инспектору классов Императорского училища правоведения барону Врангелю. Многочисленные приложения к общему курсу излагают взгляды составителя Свода на частные вопросы, стоящие в тесной связи с законодательством. Замечательны его рассуждения о взаимодействии в праве сил естественных с силами нравственными; о понятиях добра и пользы; историческое обозрение высших наших государственных учреждений: Совета, Сената и министерств; такое же обозрение изменений в праве поземельной собственности и состоянии крестьян; историю ассигнаций и пошлин; примеры упражнений в практическом судопроизводстве.35 Беседы Сперанского с цесаревичем о законах заслуживают тем большего внимания, что, обнимая всю совокупность государственного законодательства и управления, они вполне совпадают с личным взглядом на этот предмет самого императора Николая I, который по окончании курса правоведения в следующих выражениях изъявил свою благодарность маститому издателю Свода законов империи: «Нам в особенности приятно, как государю и отцу, видеть, с каким пламенным усердием вы посвящаете часть своего времени преподаванию российского права любезнейшему сыну нашему, наследнику нашего престола. Мы предоставили вам приучать юный ум его вникать в истинное свойство и дух нашего законодательства, соображать постановления оного с потребностями края и тщательно наблюдать их действие на благосостояние и нравственное достоинство народа. Вы совершенно оправдали наш выбор, и мы с признательностью к стараниям вашим замечаем сделанные уже им на сем важном поприще успехи. В ознаменование сего чувства и неизменяющегося благоволения нашего всемилостивейше жалуем вам алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного».36 Летом 1835 года Александр Николаевич не сопровождал августейших родителей ни в Калиш, где происходил совместный лагерный сбор войск русских и прусских, ни в заграничную поездку для свидания в Теплице с императором австрийским Фердинандом. В конце мая он отдал последний долг воспитателю своему Мердеру, тело которого привезено было из Рима в Петербург и предано земле на Смоленском кладбище после отпевания в лютеранской церкви. Рассказывают, что по этому поводу цесаревич заметил: «Я никогда не справлялся о его вероисповедании, но я знал его добрые дела, и мне не нужно было ничего более, чтобы уважать его и любить». Все летнее время наследник посвятил практическому довершению своего военного образования в Петергофе и Красном Селе, усиленно изучая и военные науки, для расширения объема преподавания которых император Николай еще в 1834 году повелел прекратить уроки естественной истории. По смерти генерала Христиани, чтение лекций по фортификации возложено было на генерала Ласковского, а военной истории — на полковника Веймарна. Успехи Александра Николаевича в военном деле были настолько заметны, что в лагерном сборе 1836 года он уже командовал отдельными частями: в Петергофе — батальоном 11-го кадетского корпуса; в день Преображения — 1-м батальоном Преображенского полка, а на высочайшем смотру отдельного гвардейского корпуса — своим лейб-гусарским полком. В свои именины государь произвел цесаревича «за отличие по службе» в генерал-майоры, с назначением в свиту его величества. С этого дня образовали наследнику придворный штат; один князь Ливен сохраняет звание попечителя; Ушаков назначается управляющим конюшенным отделом двора его высочества, генерал-адъютант Кавелин и произведенный во флигель-адъютанты Юрьевич — состоящими при его особе. Сверх того назначены состоять при нем несколько молодых офицеров, а именно: Преображенского полка — полковник Назимов, Семеновского полка — полковник Экеспарре; будущие его адъютанты: Кирасирского его величества полка поручик князь Барятинский и Преображенского полка прапорщик Адлерберг; наконец, оба его совоспитанника: Виельгорский и произведенный тем временем в офицеры прапорщик Павловского полка Паткуль.37 Весной 1837 года, после общего экзамена, завершившего круг образования наследника, Александр Николаевич предпринял, согласно собственноручно начертанной императором Николаем инструкции, путешествие по России. Целью его было личное ознакомление со страной и ее обитателями, как необходимое дополнение к познаниям, приобретенным научным путем. В путешествии этом сопровождали цесаревича бывшие его воспитатель и наставник Кавелин и Жуковский, преподаватель истории и географии России Арсеньев, состоящие при нем молодые офицеры и лейб-медик Енохин. Попечителя — князя Ливена — болезнь задержала в Петербурге. Путешественники ехали быстро, с короткими остановками в главных городах, что дало повод Жуковскому сравнить путешествие с чтением книги, в которой великий князь прочтет пока только одно оглавление, дабы получить общее понятие о ее содержании. «После, — рассуждал Василий Андреевич, — он начнет читать каждую главу особенно. Эта книга — Россия, но книга одушевленная, которая сама будет узнавать своего читателя. И это узнание есть главная цель настоящего путешествия. Можно сказать, что государь дал России общий, единственный в своем роде праздник. От Балтийского моря до Урала и до берегов Черного моря все пробуждено одним чувством, для всех равно понятным и трогательным; все говорят: государь посылает нам своего сына; он уважает народ свой, и каждое сердце наполнено благодарностью». В первом письме с пути к императрице Василий Андреевич так выражал свои впечатления: «Я не жду от нашего путешествия большой жатвы практических сведений о состоянии России: для этого мы слишком скоро едем, имеем слишком много предметов для обозрения и путь наш слишком определен; не будет ни свободы, ни досуга, а от этого — часто и желания заняться как следует тем, что представится нашему любопытству. Мы соберем, конечно, много фактов отдельных, и это будет иметь свою пользу; но главная польза — вся нравственная, та именно, которую теперь только можно приобресть великому князю; польза глубокого, неизгладимого впечатления. В его лета, в первой свежей молодости, без всяких житейских забот, во всем первом счастии непорочной жизни, не испытав еще в ней ничего иного, кроме любви в недрах своего семейства, он начинает деятельную жизнь свою путешествием по России — и каким путешествием? На каждом шагу встречает его искреннее, радушное доброжелательство, тем более для него трогательное, что никакое своекорыстие с ним не смешано: все смотрят на него как на будущее, прекрасно выражающееся в его наружности; никто не думает о себе, все думают об отечестве, и в то же время все благословляют отсутствующего заботливого государя. Как могут такого рода впечатления не подействовать благотворно на свежую молодую душу, которую и сама природа образовала для добра и всего высокого? Я вижу беспрестанно пред собою пленительную картину. Народ бежит за ним толпами, и не одна новость влечет его и движет им. Чувство высокое, ему самому неясное, но верное, естественное оживотворяет его: он видит пред собой представителя своего счастья. Масса толпы кричит, волнуется, мчится, но в этой толпе многие плачут и крестятся. И чем далее подвигаемся, тем сильнее движение: оно идет crescendo. Таким образом, в продолжение предстоящих четырех месяцев, которые да благословит Бог успехом, — великий князь будет счастлив самым чистым счастьем, и это счастье будет плодотворно для его будущего и для будущего России».38 Цесаревич и его свита после напутственного молебствия, совершенного, согласно обычаю, свято соблюдаемому царской семьей, в Казанском соборе пред чудотворною иконой Богоматери, выехали из Петербурга 2-го мая и на другой день, в пятом часу утра, прибыли в Новгород. Отдохнув несколько часов в Аракчеевском дворце, Александр Николаевич начал обозрение города с посещения древнего Софийского собора, осмотрел монастыри, церкви, училища, больницы, казармы и после обеда, к которому приглашены были губернатор, архиерей и городской голова, отправился на пароходе по Волхову в Свято-Юрьевский монастырь, где встретил его архимандрит Фотий. Наследник и спутники его были поражены богатством обители, великолепием, благочинием, но более всего — удивительным, чисто военным порядком, заведенным среди братии суровым настоятелем. В тот же вечер они выехали из Новгорода и, переночевав на станции Зайцеве, 4-го мая, после обеда в Валдае, где Александр Николаевич произвел смотр нескольким артиллерийским батареям, заехали в Иверский монастырь, а к вечеру достигли Вышнего Волочка. В этом городе внимание цесаревича привлекли шлюзы каналов, построенных Петром Великим; в Торжке был обед, кавалерийский смотр, посещение древнего монастыря св. Бориса и Глеба; к ночи прибыли в Тверь.39 Город весь сиял огнями. Несмотря на поздний час, все население высыпало на улицы, чтобы криками радости и счастья встретить желанного дорогого гостя. «Прекрасное сердце нашего бесценного путешественника, — повествует один из его спутников, — так сказать, пьет полную чашу удовольствия, видя, как русский народ с неподдельным, истинным восторгом везде принимает его. В Вышнем Волочке, Торжке и Твери нельзя было никому из свиты следовать за великим князем; народ целой массой льнет к нему, гласно любуется и в удовольствии своем гласно благодарит батюшку-царя, что дал полюбоваться на своего наследника ненаглядного». В Твери цесаревич направился прямо в собор и оттуда пешком прошел во дворец чрез густую толпу народа, приветствовавшего его несмолкаемым «ура!». 6-го мая происходили: прием должностных лиц, потом смотр войскам, поездка в Отрочь монастырь, прославленный страдальческой кончиной св. митрополита Филиппа, обозрение благотворительных и воспитательных заведений, а также устроенной к приезду его высочества промышленной выставки; обед во дворце для военных и гражданских властей; наконец, бал, данный тверским дворянством. На рассвете следующего дня наследник продолжал свой путь чрез Углич и Рыбинск в Ярославль. «С приближением к Волге, — читаем в письме Жуковского к императрице Александре Федоровне, — все принимает вид одушевленный: деревни становятся чаще, жилища и жители являют довольство и обилие, исчезают болота, пред глазами расстилаются засеянные хлебом поля; по берегам Волги тянутся целые деревни; беспрестанно мелькают на них богатые церкви. Обитатели деревень принимают заметно характер радушия, простосердечия. Они смотрят на вас с любопытством, но без всякого грубого удивления; в их стремлении встретить великого князя заметно и желание увидеть невиданное, и желание почтить то, что для них свято. Меня особенно поразило то, что в этом изъявлении почтения не было ни малейшего следа раболепства; напротив, выражалось какое-то простосердечное чувство, внушенное предками, сохраненное как чистое, святое предание в потомках. Одним словом, видишь русский народ, умный и простодушный, в его неискаженном образе». Пробыв день в Угличе, где цесаревич с благоговейным вниманием осмотрел храм, построенный на крови, то есть на месте убиения царевича Димитрия, и остановясь на несколько часов в Рыбинске, путешественники вечером 9-го мая достигли Ярославля. Следующий день посвящен был в Ярославле, так же как и в Новгороде, и Твери, официальным приемам и осмотру достопримечательностей, выставки произведений губернии и проч.; но особенностью ярославского приема было устроенное для великого князя после обеда катанье по Волге, о котором так рассказывает очевидец: «За катером его высочества следовали катера с музыкантами и русскими коренными песенниками; сотни маленьких лодок, наполненных мужчинами и женщинами, шныряли вокруг катера великого князя, покрывая Волгу на большое пространство. Десятки тысяч народа покрывали высокий берег Волги со стороны города. Русское «ура!» не переставало и на воде, и на берегу во все время нашего плавания вдоль по берегу, на расстоянии двух или трех верст взад и вперед. Эти десятки тысяч народа бежали за экипажем великого князя и, по выходе его из катера, не переставали провожать до самого дворца с тем же «ура!». Народ толпился до позднего вечера перед дворцом, ожидая появления великого князя на балконе. В девять часов прелестная иллюминация из разноцветных огней на судах по Волге и на берегу городском мгновенно переменила картину; а на другом берегу — тысячи смоляных костров, отражавшихся бесчисленными огненными струями величественной реки, довершали очарование. Великий князь вышел на балкон, и бесконечное «ура!» надолго заглушило хор музыки, игравшей национальный гимн. Великий князь не мог не быть восхищен всем тем, что он видел в русском народе: и в Ярославле, как и в Твери, и в Угличе, и в Рыбинске, и во всякой деревушке его с восторгом радости встречает русский народ. Часто он подвергается неизбежным задержкам (народ останавливает проезд экипажа); часто с трудом может продраться сквозь толпу жаждущих привлечь его взоры. Повсюду беспрерывное «ура!». Оно в ушах наших так вкоренилось, что и в тишине оно не оставляет нас».40 День завершился балом в дворянском собрании, на котором цесаревич много танцевал. Вообще, во время пути он был здоров и весел и, несмотря на быстрое следование, как будто не знал усталости, одолевавшей его спутников. По замечанию Юрьевича, в письмах к жене постоянно жаловавшегося на чрезвычайное утомление, всех больше уставал «наш первый старшина» Кавелин, уставал до такой степени, что часто не помнил себя; Жуковский не мог собраться с духом, Арсеньев — с мыслями, молодежь — с делом. Один великий князь оставался неутомим и всех ободрял своим примером. Каждый вечер он прилежно писал свой дневник и, сверх того, пространные письма родителям и сестрам, которые из каждого губернского города отвозил в Петербург нарочный фельдъегерь. «Могу всем сердцем радоваться, — писал Жуковский государыне, — живому полету нашего возмужавшего орла и, следуя за ним глазами и душою в высоту, кричать ему с земли: смелее, вперед по твоему небу! И дай Бог силы его молодым крыльям! Дай Бог любопытства и зоркости глазам его! То небо, по которому он теперь мчится, прекрасно, широко и светло; это наша родная Россия!» 41 Из Ярославля Александр Николаевич отправился в Кострому кружным путем — чрез Ростов, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польский, Суздаль, Шую и село Иваново. Внимание его привлекали не одни святыни и древности, но и промышленные заведения этого богатого края. Всех восхищал он своей приветливостью, обращением, полным достоинства и вместе с тем непринужденной любезности. В церквах усердно молился он, кладя земные поклоны, приводя тем в умиление набожных русских людей; в разговорах приноравливался к состоянию и степени образования собеседников; при представлениях очаровывал ласковостью приема, наконец, при обозрениях выставок, фабрик, заводов относился ко всему с величайшим интересом и любознательностью. Приятно поражали в нем деликатность и скромность, выразившиеся, между прочим, по следующему поводу. При въезде в Кострому приходилось переехать Волгу. Костромские дворяне заняли было места гребцов в катере, чтобы иметь честь перевезти царственного гостя. Цесаревич спросил: «А государь как переезжал Волгу?» Ему отвечали: с обыкновенными гребцами. Тогда он вошел в другую лодку, где были простые гребцы, волжские крестьяне, любезно поблагодарив усердных дворян.42 В Костроме наследник пробыл один день — 14-е мая, проведенный, так же, как и в прочих губернских городах, в приемах и осмотрах. Выдающимся событием было посещение Ипатьевского монастыря, колыбели величия рода Романовых. Там встретил его преосвященный Владимир, епископ костромской, прочувствованной речью. Помолившись в храме, где великая инокиня Марфа благословила на царство сына Михаила, Александр Николаевич, по выражению спутника, ни одного камушка в монастыре не оставил без внимания. Восторг костромичей превосходил всякое описание. В вечер приезда наследника тысячи народа ждали его на берегу Волги, многие по пояс стояли в воде, чтобы скорее насладиться его лицезрением, чтобы приблизиться к несшей его лодке. На пристани великий князь насилу мог добраться до экипажа, насилу его экипаж мог проехать чрез непроходимую толпу до Успенского собора, а оттуда в приготовленный для него дом на Сусаниной площади. «Нельзя описать того, можно сказать, ужаса, — восклицает Юрьевич, — с которым народ и здесь, как везде на пути нашем, толпился к великому князю. Беда отдалиться на полшага от него; уже более нельзя достигнуть до него, и бедные бока наши и ноги будут долго помнить русскую любовь, русскую привязанность к наследнику. Никакая полиция, ни чувство святости к духовенству, встречающему у храмов и провожающему великого князя, ничто не останавливает силы народной толпы. Вчера, при выходе из собора, толпа унесла, так сказать, далеко от дверей собора архиерея; он долго не мог попасть назад в церковь. Бедные женщины дорого платят за свое желание полюбоваться «прелестным наследником», как везде называют его умильные губки красавиц и некрасавиц. Часто жалкий женский крик стона сливается с непрерывным «ура!» при входе и выходе из церквей, из домов, из экипажа великого князя. Здесь как-то особенно, кажется даже более, нежели где-либо, народ неугомонен: большая прекрасная площадь Сусанина, до поздней ночи усыпанная народом, не переставала гудеть непрерывным «ура!» даже и тогда, когда великий князь был уже в постели. Сегодня я встал в седьмом часу и перед окнами та же толпа; кажется, как будто народ не сходил с площади». Обычный бал заменило в Костроме народное гулянье в городском саду и катанье по Волге.43 Переезд из Костромы в Вятку по северным лесам и пустыням совершен в четыре дня. В Вятке устроена была выставка и дан бал от купечества. Оттуда цесаревич направил свой путь на Ижевские и Котело-Воткинские оружейные заводы, а 25-го мая был уже в Перми, где остался два дня и где ссыльные поляки подали наследнику прошения о возвращении на родину, раскольники — об избавлении их от преследования. 26-го мая, в четыре часа пополудни, близ станции Решоты, в тридцати верстах от Екатеринбурга, августейший путешественник достиг высшей точки Уральского хребта и из Европы перевалил в Азию. К шести часам он прибыл в Екатеринбург и тотчас же поехал осматривать монетный двор, казенный золотопромывательный завод, лабораторию, в которой очищают золото и переплавляют в слитки, и гранильную фабрику. Там поднесли ему разные изделия из мрамора, яшмы и малахита, камеи с изображением портретов императора и императрицы, чернильницу из ляпис-лазури и печать из горного хрусталя; показывали изумруды небывалой величины, вновь открытое богатство уральских рудников. Проведя следующий день в Екатеринбурге, наследник 28-го мая обозревал частные горные заводы, расположенные в окрестностях этого города: пил чай в Старо-Невьянском железном заводе Яковлевых, поднимался на гору Благодать, ночевал в Нижне-Тагильском заводе Демидова; на другой день вернулся к обеду в Екатеринбург, а вечером ездил на Борцовские казенные золотоносные прииски. «Вчера, на расстоянии 200 верст, — писал Юрьевич, — мы, так сказать, все ехали по золотым россыпям; по обе стороны дороги постоянно видишь золотоносные пески; самая дорога — золото». 31-го мая цесаревич вступил в пределы Сибири, ночь с 1-го на 2-е июня провел в Тюмени, а следующей ночью, переправясь через Иртыш, достиг Тобольска. Там, как и в губернских городах Европейской России, для него была устроена промышленная выставка и генерал-губернатором Западной Сибири дан бал. Сибирь произвела на великого князя крайне благоприятное впечатление. Даже в лучших центральных губерниях он не видел такого бодрого, богатого, видного, настоящего русского народа, как по Сибирскому тракту, от Екатеринбурга до Тобольска. Даже женщины показались ему красивее и здоровее ярославских и костромских. Земля, благодатный чернозем, возделана отлично. Не оказалось по пути ни тундр, ни болот, обыкновенно связываемых с представлением о Сибири, но всюду — веселые виды полей, лугов, рощи и широкие реки: Тура, Тобол, Иртыш. Темным пятном на радужном фоне этой картины являлись лишь многочисленные ссыльные, поселенные в Тобольске и его окрестностях.44 Сердце цесаревича прониклось состраданием к несчастным, и он не поколебался обратиться к государю с просьбой о смягчении их участи.45