С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (39)

Условие это было свято исполнено. Руководимая Бисмарком германская официозная печать ограничилась провозглашением непреложности неизменной и непоколебимой дружбы, связывающей императоров Германии и России, главным проявлением которой было посещение племянника дядей. «Общность взглядов, — писала по этому поводу берлинская официозная «Provin­zial-Correspondenz», — создавшая союз Пруссии и России в 1863 году, во время польского восстания, была исходною точкою той нынешней политики обоих государств, которая по поводу великих событий последних лет проявила свое могущество. Начиная от поведения России в шлезвиг-голштинском вопросе и до важных доказательств сочувствия, данных императором Александром Германии в продолжение последней войны, все содействовало тому, что означенный союз стал крепче прежнего». Еще определеннее высказался в том же смысле сам князь Бисмарк, перед отъездом из Петербурга повторивший многим их своих русских друзей и знакомых следующие знаменательные слова: «Если бы я мог только допустить мысль, что стану когда-нибудь враждебно относиться к императору и к России, то я почел бы себя изменником» (Si j'admettais seulement la pensée d'étre jamais hostile à l'Empereur et à la Russie, je me consideraris comme un traitre). Несколько дней спустя по отъезде германского императора в Петербург прибыл шах персидский и провел там пять дней. Проводив его, император Александр сам отправился в Вену, отвечая на приглашение императора Франца-Иосифа посетить венскую всемирную выставку. Сопутствовали ему цесаревич и цесаревна и великий князь Владимир Александрович, а кроме обычной свиты — канцлер князь Горчаков. То было первое посещение австрийской столицы русским императором после отпадения Австрии от союза с Россиею во время Крымской войны. Он был встречен там в высшей степени предупредительно императором Францем-Иосифом, восторженно — тогда еще многочисленными сторонниками при дворе и в войске. В нем приветствовали они восстановление прежней дружественной связи государей России и Австрии, из которой монархия Габсбургов вынесла столько выгод и разрыв которой причинил ей неисчислимые беды. Сопровождавший государя канцлер князь Горчаков не проявлял уже ни малейшей злопамятности и завязал личную дружбу с австро-венгерским министром иностранных дел графом Андраши, обнаруживая к нему личное расположение и доверие, в которых упорно отказывал целому ряду его предшественников на этом посту. Государь оставался в Вене целую неделю — с 20-го по 27-е мая, причем в честь его при дворе и в венском обществе дан был ряд блестящих празднеств. Из Вены Александр Николаевич чрез Штутгарт поехал в Эмс, где съехался с возвратившеюся из Южной Италии августейшей супругою. В замке Югенгейме 29-го июня состоялась помолвка великой княжны Марии Александровны со вторым сыном королевы великобританской принцем Альфредом, герцогом Эдинбургским. На возвратном пути в Россию, в Варшаве, присоединился к царскому поезду дядя императора Франца-Иосифа генерал-инспектор австро-венгерской армии фельдмаршал эрцгерцог Альбрехт, ехавший для присутствования при Красносельских маневрах. Государь пожаловал по этому случаю победителю при Кустоцце орден Св. Георгия 1-й степени. Осень императорская чета, по обыкновению, провела в Ливадии. По возвращении государя в Петербург 24-го ноября состоялось в его присутствии торжественное освящение памятника, воздвигнутого императрице Екатерине II на площади пред Александрийским театром. 1873-й год закончился знаменательным рескриптом императора Александра министру народного просвещения графу Д. А. Толстому, возлагавшим на дворянство ближайшее наблюдение за народным образованием. «В постоянных заботах моих о благе моего народа, — писал государь, — я обращаю особенное мое внимание на дело народного просвещения, видя в нем движущую силу всякого успеха и утверждение тех нравственных основ, на которых зиждутся государства. Дабы способствовать самостоятельному и плодотворному развитию народного образования в России, я утвердил в 1871 и 1872 годах составленный согласно с такими моими видами устав средних учебных заведений вверенного вам ведомства, долженствующих давать вполне основательное общее образование юношеству, готовящемуся к занятиям высшими науками, а не предназначающих себя к оным приспособлять к полезной практической деятельности. Заботясь равно о том, чтобы свет благого просвещения распространялся во всех слоях населения, я повелел учредить институты и семинарии для приготовления наставников народных училищ, городских и сельских; вместе с тем, самые училища эти должны получить указанное им правильное устройство и развитие сообразно с потребностями времени и замечаемым в настоящую пору повсеместно в империи стремлением к образованию. Я надеюсь, что ожидаемое вследствие сего значительное размножение народных училищ распространит в населениях, вместе с грамотностью, ясное разумение божественных истин учения Христа, с живым и деятельным чувством нравственного и гражданского долга». «Но достижение цели, для блага народа столь важной, надлежит предусмотрительно обеспечить. То, что в предначертаниях моих должно служить истинному просвещению молодых поколений, могло бы при недостатке попечительного наблюдения быть обращено в орудие нравственного растления народа, к чему уже обнаружены некоторые попытки отклониться от тех верований, под сенью коих в течение веков собралась, крепла и возвеличилась Россия». «Как лицо, призванное моим доверием к осуществлению моих предначертаний по части народного просвещения, вы усугубите всегда вас отличавшее рвение к тому, чтобы положенные в основу общественного воспитания начала веры, нравственности, гражданского долга и основательность учения были ограждены и обеспечены от всякого колебания. Согласно с сим, я вменяю в непременную обязанность и всем другим ведомствам оказывать вам в сем деле полное содействие». «Дело народного образования в духе религии и нравственности есть дело столь великое и священное, что поддержанию и упрочению его в сем истинно благом направлении должны служить не одно только духовенство, но и все просвещеннейшие люди страны. Российскому дворянству, всегда служившему примером доблести и преданности гражданскому долгу, по преимуществу предлежит о сем попечение. Я призываю верное мое дворянство стать на страже народной школы. Да поможет оно правительству бдительным наблюдением на месте к ограждению оной от тлетворных и пагубных влияний. Возлагая на него и в сем деле мое доверие, я повелеваю вам, по соглашению с министром внутренних дел, обратиться к местным предводителям дворянства, дабы они, в звании попечителей народных училищ в их губерниях и уездах, и на основании прав, которые им будут предоставлены особыми о том постановлениями, способствовали ближайшим своим участием обеспечению нравственного направления этих школ, а также их благоустройству и размножению». Со всех концов России дворянство в ряде всеподданнейших адресов с единодушным одушевлением откликнулось на царский призыв, выражая благодарность за оказанное ему доверие и готовность исполнить высочайшую волю. «История русского дворянства, — писали в адресе своем дворяне московские, — свидетельствует, что не вещественно-выгодные сословные льготы, ныне упраздняемые великими преобразованиями вашего императорского величества, но дарованное ему грамотою Екатерины II значение дворянство ставит выше всего». 1-го января 1874 года обнародован манифест о введении в России всеобщей воинской повинности. Начинался он следующими словами: «В постоянной заботливости о благе нашей империи и даровании ей лучших учреждений мы не могли не обратить внимания на существовавший до сего времени порядок отправления воинской повинности. По действовавшим доныне узаконениям повинность эта возлагалась лишь на мещан и крестьян и значительная часть русских подданных изъята была от обязанности, которая была для всех одинаково священна. Такой порядок, сложившийся при иных обстоятельствах, не согласуясь с изменившимися условиями государственного быта, не удовлетворяет настоящим военным требованиям. Новейшие события доказали, что сила государства не в одной численности войска, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высшего развития лишь тогда, когда дело защиты отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний, соединяются на это святое дело». Манифест излагал историю совершившегося преобразования, к разработке которого приступлено в 1870 году, и упомянул с признательностью о сочувственном отклике дворянства и других не подлежащих рекрутству сословий, выразивших радостное желание разделить с остальным народом тягости обязательной военной службы. «Мы приняли эти заявления, — свидетельствовал государь, — с отрадным чувством гордости и благоговейной признательностью к Провидению, вручившему нам скипетр над народом, в котором любовь к отечеству и самоотвержение составляют заветное, из рода в род переходящее достояние всех сословий». Перечислив главные основания нового устава, привлекающего к участию в отправлении воинской повинности все мужское население империи, без допущения денежного выкупа или замены охотниками, по жеребью, определяющему раз навсегда, кто обязан идти на действительную службу и кто от нее свободен, — манифест заключался так: «Утвердив составленный согласно с сими основаниями устав о воинской повинности и призывая подданных наших именем дорогой всем нам отчизны к ревностному исполнению возложенных на них обязанностей, мы не имеем намерения отступить от начал, которым неуклонно следовали во все наше царствование. Мы не ищем, как не искали до сих пор, блеска военной славы и лучшим жребием, ниспосланным нам от Бога, почитаем вести Россию к величию путем мирного преуспеяния и всестороннего внутреннего развития. Устройство могущественной военной силы не остановит и не замедлит этого развития; оно, напротив, обеспечит правильный и непрерывный ход оного, ограждая безопасность государства и предупреждая всякое посягательство на его спокойствие. Даруемые же ныне важные преимущества молодым людям, получившим образование, да будут новым орудием к распространению в народе нашем истинного просвещения, в котором мы видим основание и залог его будущего благоденствия».64 Все подготовительные меры к немедленному введению в действие нового устава о воинской повинности были приняты заблаговременно, и первый призыв новобранцев на основании этого устава состоялся осенью того же 1874 года. 11-го января совершено бракосочетание дочери императора великой княжны Марии Александровны с герцогом Эдинбургским в присутствии августейших родителей и всех членов царской семьи, а также прибывших к этому дню братьев жениха, принца Валлийского и принца Артура. После совершения обряда государь с новобрачными съездил в Москву, но остался там всего лишь три дня, спеша возвратиться в Петербург, чтобы принять императора австрийского, впервые посетившего северную русскую столицу. Император Франц-Иосиф прибыл в Петербург 1-го февраля в сопровождении своего министра иностранных дел графа Андраши, и провел там одиннадцать дней. В честь его состоялся при дворе и в высшем обществе ряд празднеств, независимо от военных торжеств. На парадном обеде в Зимнем дворце, происходившем 3-го февраля, государь в следующих словах приветствовал своего августейшего гостя: «Пью за здоровье друга моего императора Франца-Иосифа, которого мы радуемся видеть среди нас. В дружбе, связывающей нас обоих, с императором Вильгельмом и с королевой Викторией, усматриваю я самый верный залог мира в Европе, столь всеми желаемого и для всех необходимого». Император австрийский отвечал: «Преисполненный благодарности за дружеский прием, здесь мною встреченный, и искренно разделяя убеждения и чувства, только что выраженные августейшим другом моим, я пью за здоровье его величества императора, ее величества императрицы и всего августейшего дома. Да будет над ними благословение Божие!» Проведя в Петербурге день своего рождения, император Александр 19-го апреля выехал за границу. В Берлине в присутствии его состоялось обручение второго его сына великого князя Владимира Александровича с принцессою Мариею Мекленбург-Шверинскою, а в Штутгарте — бракосочетание племянницы, великой княжны Веры Константиновны, с герцогом Вильгельмом Виртембергским. Посетив в Амстердаме короля Нидерландского по случаю двадцатипятилетия со дня его свадьбы, государь спешил в Англию, чтобы быть свидетелем супружеского счастия любимой дочери. Отплыв из Флиссингена 1-го мая, он в тот же день высадился на берег в Дувре, а к вечеру прибыл в Виндзорский замок. Там и в Лондоне, в Букингемском дворце, государь оставался целые девять дней, чествуемый в семейном королевском кругу, при дворе и в высшем английском обществе как дорогой и желанный гость. При приеме дипломатического корпуса император выразился, что политика России заключается в сохранении мира на материке Европы и он надеется, что европейские правительства соединятся между собою для этой общей цели; а на завтраке, данном в честь его лондонским лорд-мэром в Гильдголле, благодарил за гостеприимный сердечный прием, оказанный как его августейшей дочери, так и ему самому, и выразил надежду, что эти заявления любви со стороны британского народа еще теснее скрепят узы дружбы, соединяющие Россию и Англию, ко взаимной пользе обоих государств. На возвратном пути из Лондона император Александр навестил в Брюсселе короля и королеву бельгийцев и четыре недели провел в Эмсе, куда в то же время прибыл для лечения император Вильгельм. Государь съехался с императрицей в Югенгейме, где собрался по случаю прибытия августейшей невесты великого князя Владимира Александровича семейный круг, в котором принял участие и император германский. Оттуда Александр Николаевич заехал в Веймар к двоюродному брату великому герцогу, и чрез Дрезден и Варшаву 30-го июня возвратился в Царское Село. В продолжение 1872—74 годов состоялось несколько важных перемен в составе высшего государственного управления. В начале 1872 года во главе Министерства путей сообщения графа В. А. Бобринского сменил граф А. П. Бобринский. В 1873 году по смерти генерал-адъютанта Зеленого преемником ему в звании министра государственных имуществ назначен бывший министр внутренних дел П. А. Валуев, причем расширен круг деятельности этого министерства включением в состав его лесного департамента и государственного коннозаводства. В 1874 году в должности председателя Комитета министров умершего князя П. П. Гагарина заменил генерал-адъютант П. Н. Игнатьев. Тогда же по смерти графа Берга упразднена должность наместника Царства Польского и главным начальником Привислинского края определен в звании генерал-губернатора генерал-адъютант Коцебу, а министром путей сообщения назначен адмирал Посьет. Наконец, отправление графа Шувалова послом в Лондон повлекло за собою назначение шефом жандармов генерал-адъютанта Потапова, а генерал-губернатором Северо-Западного края — генерал-адъютанта Альбединского. Должность новороссийского генерал-губер­натора упразднена, как два года спустя и должность генерал-губернатора в Прибалтийском крае. Вскоре по совершившемся 16-го августа бракосочетании великого князя Владимира Александровича с великою княгинею Мариею Павловною, государь и императрица уехали в Ливадию, откуда государыня, сопровождаемая наследником, выехала в Англию, чтобы потом всю зиму провести в Сан-Ремо, близ Ниццы. Император оставался в Крыму до половины ноября и вернулся в столицу к георгиевскому празднику. Между тем в Брюсселе собралась по приглашению русского двора международная конференция из представителей шести великих держав, а также Бельгии, Дании, Испании, Греции, Нидерландов, Португалии, Швейцарии, Швеции и Турции. Предметом ее совещаний был составленный в русском Министерстве иностранных дел проект конвенции об определении законов и обычаев войны, разделявшейся на четыре отдела: о правах воюющих сторон в отношении частных лиц; о сношениях между воюющими сторонами и о репрессалиях. По мысли нашего дипломатического ведомства, обнимающее эти вопросы соглашение между державами, вызванное интересами человеколюбия, должно было быть дальнейшим шагом по пути, на который вступили они подписанием договоров: в 1864 году в Женеве о Красном Кресте, а в 1868 году в Петербурге о разрывных пулях. Но такая попытка обратить в обязательные постановления некоторые отвлеченные начала международного права не имела успеха. Представители европейских держав на брюссельской конференции ввиду обнаружившихся между ними существенных разногласий не пришли к соглашению и разошлись, подписав протокол, в котором выразили лишь желание, чтобы труды их послужили основанием к окончательному разрешению их правительствами возбужденных на конференции вопросов. Решительный отказ Англии продолжать переговоры по существу предмета, представлявшегося лондонскому двору, да и многим из других участвовавших в брюссельских совещаниях держав стеснением законного права обороны государства в случае неприятельского в него вторжения, положил делу конец, а предложенная по тем же вопросам вторая конференция в Петербурге — не состоялась. В начале марта 1875 года императрица Мария Александровна возвратилась из Италии в Петербург, а 25-го марта состоялось в области духовной важное, издавна подготовленное событие: воссоединение с православною церковью последней греко-униатской епархии в России — Холмской. В день Благовещения депутация, состоявшая из администратора епархии протоиерея Поппеля, соборных протоиереев и всех благочинных Люблинской и двух уездов Седлецкой губернии, а равно из выборных от прихожан, вручила государю в Зимнем дворце всеподданнейшее о том прошение и соборное постановление епархиального духовенства. «Выслушав с особенным удовольствием, — отвечал государь, — ваши заявления, я прежде всего благодарю Бога, которого благодать внушила вам благую мысль возвратиться в лоно православной церкви. К ней принадлежали предки ваши, и она в настоящее время с распростертыми объятиями принимает вас. Благодарю вас за то утешение, которое вы мне доставили, верю вашей искренности и уповаю на Бога, что Он подкрепит вас на том пути, который вы ныне добровольно избрали». Император Александр готовился предпринять обычную поездку за границу для пользования водами в Эмсе, когда на долю его выпало выступить решающим посредником в зарождавшейся между Германиею и Франциею распре и спасти мир Европы от угрожавшей ему опасности. Взаимные отношения Германии и Франции начали обостряться очень скоро по окончании франко-немецкой войны. Уже в 1874 году упоминание несколькими французскими епископами в окружных посланиях к своей пастве об утраченных Франциею Лотарингии и Эльзасе послужило поводом к угрожающим протестам берлинского двора. Но главною причиною его раздражения была удивительная быстрота, с которою Франция оправилась от своих поражений и восстановила разгромленные в 1870—1871 годах военные свои силы. Весною 1875 года в дипломатических кругах Берлина и в официозной немецкой печати усиленные вооружения Франции выдавались за желание ее возобновить борьбу с Германией, тогда как в Париже подозревали самого князя Бисмарка в намерении напасть на Францию, прежде чем она успеет преобразовать и усилить свою армию и укрепить границу. Понятна тревога, возбужденная во французском правительстве этими опасениями. Герцогу Деказу, вскоре по избрании маршала Мак-Магона президентом Французской республики, занявшему пост министра иностранных дел, единственным спасением представлялось обращение к покровительству русского императора. В начале апреля возвратившийся из отпуска французский посол в Петербурге генерал Лефло обратил внимание князя Горчакова на опасность, угрожавшую Франции из Берлина. Канцлер отрицал предполагаемые у Бисмарка намерения, приписывая толки о войне желанию его повлиять на депутатов рейхстага с целью добыть их согласие на потребованные имперским правительством новые военные кредиты, но в виде заключения преподал такой совет: «Будьте сильны, очень сильны» (il faut vous rendre forts, tres forts). Тогда посол ознакомил министра с полученными французским правительством доверительными сведениями, сводившимися к тому, что решенное в Берлине нападение на Францию непременно состоится не далее как в следующем сентябре, и заключил выражением надежды, что император Александр и его канцлер не допустят до такого насилия, гибельного не только для Франции, но и для всей Европы. Князь Горчаков успокоил Лефло уверением, что Россия сделает все от нее зависящее, чтобы склонить берлинский двор к умеренности и к миру, и что сам государь воспользуется своим предстоящим проездом чрез Берлин, чтобы повлиять в этом смысле на императора Вильгельма. Несколько дней спустя император Александр, принимая генерала Лефло в частной аудиенции, выразил ему удовольствие по поводу состоявшегося принятия французским национальным собранием конституционного закона как залога правительственной устойчивости и прочности. Посол воспользовался этим, чтобы противопоставить успокоению умов во Франции ту тревогу, что возбуждают в ней задорные выходки немецкой дипломатии и ее руководителя. «Я понимаю эту тревогу, — возразил император, — и скорблю о ее причинах. Впрочем, я убежден, что Германия далека от мысли начать войну и что все эти достойные сожаления происки Бисмарка суть ничто иное как хитрость, к которой он прибегает, чтобы утвердить власть за собою распространением веры в свою необходимость посредством возбуждения призрачных опасностей. Я знаю достоверно, что император Вильгельм — решительный противник всякой новой войны, а если б его не стало, то, я думаю, наследный принц воспротивится ей не менее отца. Во всяком случае, будьте уверены, что я, подобно вам, желаю мира и что ничем не пренебрегу для того, чтобы помешать его нарушению». — «Франция питает эту надежду, государь, — отвечал Лефло. — Для предотвращения опасностей, ей угрожающих, она рассчитывает на могущественное вмешательство вашего величества, так как ваше слово пользуется ныне таким весом в Европе». Посол прибавил, что России делает честь то значение, которого она достигла среди мира, не прибегая к пушечным выстрелам, благодаря единственно мудрости ее правительства и личному характеру государя, мнение которого будет, конечно, уважено в Берлине. Император заметил, что если французы жалуются на усиленные вооружения немцев, то и немцы имеют основание быть недовольными такими же вооружениями французов. На возражение посла, что сравнение это не вполне верно то той причине, что война только усилила военную мощь Германии, тогда как совершенно расстроила французскую армию, государь продолжал: «Это правда! Я ее вполне признаю, и не только не порицаю вас, но совершенно напротив. Тем не менее повторяю вам опять: нельзя объявить вам войны, доколе вы сами не подадите к тому серьезного повода, а вы такого не дадите. Если же бы вышло иначе, то есть, если бы Германия вздумала выступить в поход без причины или под вздорными предлогами, то она поставила бы себя перед Европою в то же положение, как Бонапарт в 1870 году, и, — заключил император, — она сделала бы это на свой риск и страх. А потому не тревожьтесь, генерал, и успокойте ваше правительство. Передайте ему мою надежду, что отношения наши останутся всегда такими же, как ныне, совершенно искренними (cordiales). Вы знаете, как высоко мое уважение к вам. Я питаю к вам полное доверие и верю всему, что вы мне говорите. Имейте же такое же доверие ко мне. Пользы наших обоих государств тождественны, и если, — чему я отказываюсь верить, — настанет день, когда вам будет угрожать серьезная опасность, то вы узнаете о ней очень скоро, и узнаете от меня». Что опасения французского правительства не были вполне лишены основания, в Петербурге убедились, когда прибыл туда один из ближайших доверенных сотрудников князя Бисмарка, советник имперского ведомства иностранных дел Радовиц, на которого возложено было поручение осведомиться под рукою, какое положение займет Россия в случае возобновления враждебных действий между Германиею и Франциею. В беседах с русскими государственными людьми немецкий дипломат намекал довольно прозрачно, что за дружественный нейтралитет Германия согласна отплатить России содействием всем ее видам на Востоке. Но внушения эти остались без отголоска. Радовицу дали понять, что русский двор не питает никаких честолюбивых замыслов, и на Востоке, как и на Западе, желает лишь одного: мира и соблюдения территориального status quo, с возможным лишь облегчением бедственной участи христианских подданных султана. Между тем герцог Деказ, получив от генерала Дефло донесение об объяснениях его с князем Горчаковым и, с самим императором и ободренный их успехом, поручил послу сделать еще шаг с целью обеспечить Франции поддержку России в случае столкновения с Германиею. Он сообщил ему, что в Берлине заметно некоторое успокоение, и результат этот приписывал внушениям русского двора. «От императора Александра, — писал он, — зависит довершить и упрочить свое дело. Я часто говорил вам, что в моих глазах русский император есть верховный хранитель мира вселенной. В настоящую минуту он может утвердить его надолго словами, которые он произнесет проездом в Берлине, и тою энергию, с которою выразит свою волю — не допустить, чтобы мир этот был нарушен... Если я не успокоен в той мере, в какой желает это и советует князь Горчаков, то, конечно, не вследствие сомнения в поддержке, которую окажет нам против гибельных стремлений его государь, ни в решающем значении его вмешательства, лишь бы только оно состоялось вовремя. Но потому именно, что миролюбивая его воля хорошо известна в Берлине, потому, что там хорошо знают, что он станет энергично протестовать против злобных намерений — я и опасаюсь, что они будут от него тщательно скрыты и что будет в один прекрасный день принято решение, которое поставит его лицом к лицу с совершившимся фактом. Я потеряю это опасение и чувство безопасности, испытываемое мною, будет полно, если только его величество соблаговолит объявить, что он почтет нечаянность (une surprise) за оскорбление и что он не позволит совершиться этому беззаконию. Одно это слово утвердит мир вселенной, и слово это будет достойно императора Александра. Что до меня касается, то я не поколеблюсь присовокупить к тому, что было так справедливо сказано вам в подтверждение наших мирных решений, готовность дать царю всякое ручательство, какое только он признает нужным, против какого-либо замысла о нападении, против малейшего нарушения всеобщего мира, в твердой решимости повергнуть на августейшее его посредничество всякий спор, который может возникнуть, и таким образом поставить под охрану его мудрости то успокоение сердец и интересов, которое принято им под свое достославное покровительство. Его величество изволил вам сказать, что в час опасности мы будем предупреждены, и предупреждены им самим. Мы принимаем уверение в том с тем большим доверием, что в этот день мы обратимся к его заботливости. Но если император не будет сам предуведомлен заранее, то он соблаговолит признать, что и он явится обманутым и застигнутым врасплох, что он, таким образом, окажется невольным сообщником западни, нам поставленной. А потому я питаю веру, что он отмстит за оскорбление, ставшее для него личным, и защитит своим мечом тех, которые положились на его поддержку». Письмо герцога Деказа с многочисленными приложениями было сообщено в подлиннике генералом Лефло князю Горчакову, который тотчас довел его до сведения государя. На другой день канцлер возвратил его послу при следующей записке: «Император вручил мне сам приложенные бумаги и поручил благодарить вас за этот знак доверия. Его величество присовокупил, что подтверждает все сказанное им вам на словах». Тотчас было послано русскому послу в Лондоне приказание условиться с великобританским двором об общих мерах к поддержанию мира. Встретясь с французским послом на разводе за два дня до своего отъезда за границу, император Александр повторил выражение благодарности за выказанное ему доверие, похвалил умеренность и благоразумие французской дипломатии ввиду немецких придирок и заключил так: «Все это, надеюсь, уладится. Во всяком случае, вы знаете, что я вам сказал: я этого не забуду и сдержу обещание». 26-го апреля государь выехал из Царского Села и остановился на два дня в Берлине. В разговорах с императором Вильгельмом и с Бисмарком он категорически заявил, что заботы Франции о своей безопасности не могут служить поводом к нападению на нее. Старец-император поспешил ответить, что и не помышляет о нарушении мира, а Бисмарк свалил вину на Мольтке и военную партию. Как бы то ни было, князь Горчаков мог телеграфировать из Берлина русским представителям при иностранных дворах: «отныне мир обеспечен!» Узнав о содержании этой циркулярной телеграммы, князь Бисмарк не сдержал пред русским канцлером выражения своей досады. Он старался уверить его, что никогда миру и не грозило опасности со стороны Германии, что убеждение в противном свидетельствует лишь о впечатлительности французов и о пылком их воображении. С едким сарказмом, хотя и в шутливом тоне, упрекал он русского канцлера в желании прослыть «спасителем Франции» и насчет Германии заполучить благодарность французов. Поведение его в данном случае он сравнивал с человеком, который внезапно и неожиданно вскочил бы на плечи доверчивого и ничего не подозревающего друга, чтобы предать его на позорище толпы, что «едва ли уместно со стороны руководящего министра одной великой державы по отношению к такому же министру другой». — «Если, — говорил он князю Александру Михайловичу, — вам уже так захотелось быть прославленным в Париже, то незачем из-за этого портить наши отношения к России, а я готов приказать начеканить в Берлине пятифранковые монеты с надписью на ободке: «Горчаков покровительствует Франции». Или мы можем устроить там, в германском посольстве, театр, на котором станем показывать вас французскому обществу с тою же надписью в виде ангела-хранителя в белой одежде, с крыльями, освещенными бенгальским огнем». Но заключение шуток Бисмарка звучало как угроза: «Вы, конечно, не будете иметь повода радоваться тому, что рисковали потерять нашу дружбу ради пустого удовлетворения собственного тщеславия. Скажу вам откровенно: я добрый друг моих друзей и враг моих врагов». Если верить Бисмарку, то он решился самому государю принести жалобу на то, что назвал «нечестным» поступком Горчакова. Русский император не возражал на его страстные обвинения, но, куря и слегка улыбаясь, спокойно заметил, что не следует принимать всерьез всякое проявление «старческого тщеславия».65 Между тем герцог Деказ писал генералу Лефло в Петербург: «В первый раз за последние шесть лет Европа пробудилась. Послушная голосу России, она заявила о себе в общем соглашении, и заявление это было решающим... Успокоенные насчет настоящего, мы можем, кажется, взирать на будущее с некоторым доверием. Император Александр заставит уважать свое дело, и Европа приучилась уже следовать за ним». Личная размолвка Горчакова с Бисмарком глубоко запала в злопамятную душу последнего и мало-помалу привела к полному изменению отношений его к России и постепенному переходу от тесной с нею дружбы к злобной и упорной, хотя до времени затаенной еще вражде. Но на первых порах она не отразилась на взаимных отношениях императоров Александра и Вильгельма. Дядя навестил племянника во время пребывания его в Эмсе, а на возвратном пути в Россию встретил русского государя в Эгере и проводил его до границы Саксонии император Франц-Иосиф. Лето Александр Николаевич провел в Петергофе и Красносельском лагере, осень — в Ливадии, и вместе с императрицею к концу ноября возвратился в Петербург.66 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Завоевание Средней Азии 1864—1881 В тот самый год, когда громы войны умолкли на покоренном Кавказе, началось наступательное движение России в глубь Средней Азии, приведшее к распространению русского владычества на обширном пространстве к востоку от Каспийского моря, вплоть до вершин Тянь-Шаня и до подножия Гималайского хребта. В последние годы царствования императора Николая I, с занятием Заилийского края и учреждением Сырдарьинской линии, укрепление Верное со стороны Сибири и форт Перовский со стороны Оренбурга были конечными точками русского военного господства в Средней Азии. По вступлении императора Александра II на престол признано было необходимым соединить их новою кордонною линиею, которая обеспечила бы наши пределы от вторжения диких кочевников и от нападений со стороны среднеазиатских ханств — Хивы, Бухары и Кокана. С этою целью в мае 1864 года выступили на соединение два отряда: первый в 2500 человек под начальством полковника Черняева из Верного, второй в 1500 человек под начальством полковника Веревкина из форта Перовский. Черняев занял в бою коканскую крепость Аулие-Ата, Веревкин — город Туркестан, после чего оба отряда поступили под начальство Черняева, который двинулся с ними к Чимкенту и 22-го сентября взял его приступом. Первоначальная цель экспедиции была достигнута. Учрежденная тогда же Ново-Коканская линия связала конечные пункты русских владений на низовьях Сырдарьи и в Заилийском крае. Произведенный в генерал-майоры Черняев назначен начальником ее с подчинением генерал-губерна­тору Западной Сибири. Об этих движениях русских войск в Средней Азии вице-канцлер князь Горчаков довел до сведения иностранных держав пространным циркуляром, в котором объяснял как вызвавшие их причины, так и пределы, которыми предполагалось их ограничить. «Положение России в Средней Азии, — писал он, — одинаково с положением всех образованных государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации. В подобном случае интересы безопасности границ и торговых сношений всегда требуют, чтобы более образованное государство имело известную власть над соседями, которых дикие и буйные нравы делают весьма неудобными. Оно начинает прежде всего с обуздания набегов и грабительств. Дабы положить им предел, оно бывает вынуждено привести соседние народцы к более или менее близкому подчинению. По достижении этого результата эти последние приобретают более спокойные привычки, но в свою очередь они подвергаются нападениям более отдаленных племен. Государство обязано защищать их от этих грабительств и наказывать тех, кто их совершает. Отсюда необходимость далеких, продолжительнейших, периодических экспедиций против врага, которого общественное устройство делает неуловимым. Если государство ограничится наказанием хищников и потом удалится, то урок скоро забудется; удаление будет приписано слабости: азиатские народы, по преимуществу уважают только видимую и осязательную силу; нравственная сила ума и интересов образования еще нисколько не действует на них. Поэтому работа должна начинаться постоянно снова. Чтобы быстро прекратить эти беспрестанные беспорядки, устраивают среди враждебного населения несколько укрепленных пунктов; над ним проявляют власть, которая мало-помалу приводит его к более или менее насильственному подчинению. Но за этою второю миссиею другие, еще более отдаленные народы скоро начинают представлять такие же опасности и вызывать те же меры обуздания. Таким образом, государство должно решиться на что-нибудь одно: или отказаться от этой непрерывной работы и обречь свои границы на постоянные неурядицы, делающие невозможным здесь благосостояние, безопасность и просвещение, или же все более и более подвигаться в глубь диких стран, где расстояния с каждым сделанным шагом увеличивают затруднения и тягости, которым оно подвергается. Такова была участь всех государств, поставленных в те же условия. Соединенные Штаты в Америке, Франция в Африке, Голландия в своих колониях, Англия в Ост-Индии — все неизбежно увлекались на путь движения вперед, в котором менее честолюбия, чем крайней необходимости, и где величайшая трудность состоит в умении остановиться». Изложив эти общие соображения, князь Горчаков заявлял, что ни то, ни другое из приведенных решений не отвечает цели, которую предначертал себе император Александр и которая «состоит не в том, чтобы расширить вне всякой разумной меры границы земель, подчиненных его скипетру, но утвердить в них власть свою на прочных основаниях, обеспечить их безопасность и развить в них общественное устройство, торговлю, благосостояние и цивилизацию». Вследствие сего решено устройство кордонной линии, связывающей линию Оренбургскую с Сибирскою, и притом так, чтобы она была расположена в местности довольно плодородной, дабы не только обеспечить ее продовольствие, но и облегчить правильное ее заселение и, наконец, «определить эту линию окончательным образом, чтобы избежать опасных и почти неизбежных увлечений, которые могли бы, от возмездия к возмездию, привести к безграничному расширению». Циркуляр заключался уверением, что Россия не намерена переступать за Чимкент, долженствовавший служить военным и административным центром вновь приобретенного Зачуйского края.67 Соответственно этому решению, генералу Черняеву послано приказание прекратить дальнейшее наступление. Между тем занятие русскими войсками целой области, принадлежавшей Кокану, вызвало сильное волнение как в этом ханстве, так и в сопредельной Бухаре. Ссылаясь на сосредоточение в Ташкенте значительных коканских сил, угрожавших нашим приобретениям, и на необходимость предупредить их нападение, Черняев, еще осенью 1864 года пытавшийся овладеть Ташкентом, но безуспешно, весною 1865 года двинулся к этому городу, под стенами его разбил многочисленное коканское войско и самый Ташкент взял приступом 17-го июля. Известие о том дошло в Петербург, когда уже было видоизменено первоначальное устройство наших новых среднеазиатских владений. Все пространство от Аральского моря до озера Иссык-Куль, занятое в предыдущем году, соединено в одну область, получившую название Туркестанской, управление которою вверено военному губернатору — звание это получил Черняев, — подчиненному как в военном, так и в гражданском отношении оренбургскому генерал-губернатору и командующему войсками Оренбургского военного округа. В сентябре 1865 года оренбургский генерал-губернатор генерал-адъютант Крыжановский сам отправился в Ташкент, жители которого просили о принятии их в подданство русского царя. Согласно с решением, постановленным в Петербурге, Крыжановский объявил им, что желание их не может быть исполнено и город их имеет образовать отдельное владение под покровительством России, для чего он пригласил их самим избрать себе хана. Но предложение это осталось без последствий. По отъезде Крыжановского из края бухарский эмир задержал и посадил в тюрьму посольство, отправленное к нему Черняевым, и стал собирать войска на северной границе ханства. Требование об освобождении русских посланцев Черняев поддержал в январе 1866 года движением к бухарской крепости Джизаку, но зимний этот поход не увенчался успехом, и русский отряд вынужден был отступить за Сырдарью. Когда весною того же года генерал Черняев был отозван и на место его военным губернатором Туркестанской области назначен генерал Романовский, нельзя было уже избежать войны с Бухарой. Эмир собрал все свои силы вокруг Ура-Тюбе и стал лагерем посреди урочища Ирджар на Сырдарье, выше Чиназа. Там 7-го мая Романовский во главе трехтысячного отряда атаковал неприятеля в десять раз сильнейшего числом и разбил его наголову. Эмир и остатки его войска искали спасения в бегстве в направлении к Джизаку и Самарканду. Романовский их не преследовал, а пошел на занятую бухарцами коканскую крепость Ходжент и взял ее приступом. Последствием этих побед было поздравление, принесенное генералу Романовскому коканским ханом Худояром, освобождение из заключения русских посланцев в Бухаре и отправление в Оренбург бухарского посольства с мольбою о мире. Генерал-адъютант Крыжановский вторично прибыл в Ташкент во второй половине августа, чтобы объявить о состоявшемся между тем высочайшем соизволении на принятие этого города в подданство России. Намерение генерал-губернатора было отклонить мирные предложения Худояра-хана коканского, который по положению своему, — утверждал он, — должен быть вассалом России, но неблагоприятный исход мирных переговоров, веденных с бухарским послом, побудил его возобновить военные действия с эмиром, чтобы силою оружия принудить его к заключению мира с подчинением всем предъявленным ему требованиям. Приняв лично начальство над действующим отрядом, Крыжановский вступил в бухарские владения и штурмом взял города Ура-Тюбе и Джизак. В Петербурге, однако, сочли эти действия нарушением преподанных ему наставлений и, изъяв Туркестанский край из подчинения оренбургскому генерал-губернатору, образовали из всех земель, занятых с 1847 года в киргизских степях и в коканском ханстве, Туркестанское генерал-губернаторство, во главе которого поставлен со званием генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа генерал-адъютант К. П. фон Кауфман. 26-го марта император Александр принял в Зимнем дворце депутацию из новоприсоединенного края, прибывшую в столицу для заявления Белому царю верноподданнических чувств. Депутат от города Туркестана шейх Ислам, потомок султана Азрета, гробница которого, находящаяся в этом городе, считается мусульманскою святынею, поднес адрес от жителей области с выражением преданности и признательности монарху, принявшему их в свое подданство. Милостиво выслушав адрес, государь изъявил удовольствие, что видит депутатов и они, как новые подданные России, довольны нынешним своим положением, причем выразил надежду, что со временем положение их еще более улучшится. В ласковой беседе с депутатами император осведомлялся о состоянии торговли в крае, о народном образовании, о положении мусульманского духовенства и собственноручно роздал пожалованные им ордена, медали и перстни. Между тем военные действия с Бухарою не прекращались. Летом 1867 года бухарцы атаковали наш передовой отряд, выставленный у Яны-Кургана, под начальством полковника Абрамова, который в нескольких делах нанес им ряд поражений. В начале следующего 1868 года, генерал Кауфман, прибыв во вверенный ему край, 29-го января заключил в силу высочайше данных ему полномочий мир с правителем Кокана, признавшим за нами все наши завоевания, но не утвердил мирного договора, подписанного в Оренбурге Крыжановским с посланцем бухарского эмира, а предъявил последнему новые условия, которые были отвергнуты эмиром. Пришлось снова прибегнуть к оружию, и в мае 1868 года Кауфман, вступив в долину Зарявшана, разбил и рассеял бухарские полчища и занял священный город Самарканд, славный гробницею Тамерлана. Только после нескольких проигранных сражений, завершившихся 2-го июня решительным поражением на высотах Зирабулака, эмир принял предписанный ему мир. Договором 18-го июня он не только признал принадлежность России городов и земель, отвоеванных у Кокана, но и уступил ей Ура-Тюбе, Джизак и весь Зарявшанский округ с городами Самаркандом и Катты-Курганом, а также выплатил значительную денежную контрибуцию. Как Кокан, так и Бухара предоставили, сверх того, русским подданным право свободный торговли в своих владениях, обязавшись строго наблюдать за их безопасностью и сохранностью и не препятствовать сооружению торговых складов, причем пошлина с русских товаров определена неизменно в 2½ % их стоимости. Таким образом, в продолжение четырех лет русскому владычеству в Средней Азии положено было прочное начало. Новообразованное Туркестанское генерал-губернаторство разделялось на две области — Сырдарьинскую и Семиреченскую с придачею к ним Зарявшанского округа и с военно-админи­стративным центром в Ташкенте, служившим местопребыванием главному начальнику края. Бухара и Кокан вполне подчинились русскому влиянию. С другой стороны, в 1870 году кавказские войска заняли на восточном берегу Каспийского моря полуостров Мангишлак и основали укрепление, названное Красноводском. В 1871 году вспыхнувшее в Западном Китае восстание дунганей побудило генерал-адъютанта фон Кауфмана ввести русский гарнизон в Кульджу. Год спустя он вступил в сношения с правителем Кашгара Якуб-беком и заключил с ним выгодный торговый договор. Из всех среднеазиатских ханств одна Хива оставалась в неприязненных отношениях к России в расчете на безнаказанность, обеспеченную ей недоступностью хивинского оазиса, окруженного со всех сторон песчаными и безводными пустынями. Быстрые успехи России в Средней Азии вызвали большую тревогу в Англии и опасения за безопасность ее Ост-Индских владений. Выразителем этих опасений явился сент-джемский кабинет, уже в 1865 г. обратившийся к русскому двору с предложением обменяться нотами для выяснения взаимного положения обеих держав в Средней Азии. Предложение графа Русселя было отклонено князем Горчаковым, но сам государь успокоил великобританского посла уверением, что правительство его не питает никаких честолюбивых замыслов в этих краях и объяснения русской дипломатии в данном вопросе вполне свободны от оговорок и задних мыслей.68