С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (38)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Соглашение трех императоров 1871—1876 В пятилетие, истекшее между окончанием франко-немец­кой войны и началом смут на европейском Востоке, приведших к войне России с Турцией за освобождение балканских славян, внутренняя законодательная деятельность правительства не производит новых коренных преобразований, а ограничивается развитием и постепенным распространением на окраины империи реформ, первоначально введенных лишь в губерниях, управляемых на общем основании. Так, судебные уставы вводятся в 1871 году в девяти губерниях Северо-Западного и Юго-Западного края, в 1873 году — в губерниях Пермской и Вологодской, в 1875 году — в Дагестанской области и в Царстве Польском, а земские учреждения — в земле войска Донского; в 1872 году общее Городовое положение применено к Петербургу, Москве, Одессе и по Закавказскому краю. В высших правительственных кругах неоднократно возникали предположения о возбуждении и разрешении других существенных государственных вопросов в направлении охранительном, главными представителями которого в советах императора Александра II являлись шеф жандармов граф Шувалов, министр народного просвещения граф Толстой и министр внутренних дел Тимашев. Последний внес, еще в 1870 году, в Государственный Совет проект об объединении губернской администрации со значительным расширением предоставленной губернаторам власти, но проект этот не встретил сочувствия в прочих ведомствах и остался без последствий. Другой вопрос, поднятый в следующем, 1871 году, по почину бывшего наместника кавказского князя Барятинского, был вопрос о замене общинного крестьянского землевладения личным. Фельдмаршал находил, что как общинное владение, так и круговая порука служат лишь ободрению праздности, развращению крестьян и задержке всякого экономического успеха. Он писал государю, что если при первоначальном введении крестьянской реформы благоразумие требовало придерживаться существующих фактов и не изменять разом всего, то теперь настала пора для руки, воздвигнувшей здание, дать и ключ к нему. «Последнее слово реформы, — утверждал князь, — будет сказано, когда полное освобождение русского народа дойдет до отдельной личности. Поощрите частную собственность крестьян, и вы задушите зародыши коммунизма, упрочите семейную нравственность и поведете страну по пути прогресса. Нет прочнее гарантии для законного преуспеяния, как собственность и свобода личности».57 На письмо фельдмаршала отвечал по высочайшему повелению граф П. А. Шувалов, сопровождавший императора в путешествии по Кавказу и писавший Барятинскому из Гуниба: «Воспользовавшись досугом во время нашего плавания по Волге, я счастлив, что могу с настоящей минуты предсказать серьезную будущность великой, полезной идее, вами покровительствуемой, т. е. упразднению второго рабства, быть может худшего, чем крепостное, — общинного пользования землею. Его величество, сочувствуя содержанию вашего письма, повелел написать министру внутренних дел, что он во время своего путешествия, выслушав несколько жалоб по этому поводу, желает, чтоб дело было подвергнуто обсуждению Комитета министров не в председательстве государя, но тотчас по возвращении его в Петербург. На мой взгляд, этого совершенно достаточно, чтобы дать нам возможность взять дело в свои руки; а чтобы не придать этому важному вопросу характера партийной борьбы даже в среде правительственной, я представил государю, как полезно было бы в настоящем случае совещание с земскими собраниями ввиду преимущественного экономического значения вопроса, что и входит в круг деятельности земства. Я не сомневаюсь, что значительное большинство собраний выскажется в смысле ваших взглядов, и тогда дело будет выиграно, вопреки всем петербургским «красным», которые при этом случае не преминут дать большое сражение, так как все их будущие надежды погибнут с уничтожением этой социальной и социалистической язвы».58 В связи с вопросом об общине находился и вопрос об установлении вместо крестьянской волости — волости всесословной, разрабатывавшийся в среде комиссии о губернских и уездных учреждениях, образованной при Министерстве внутренних дел. Но все эти и им подобные дела не достигли законодательного разрешения и окончательно сошли с очереди по оставлении в 1874 году графом Шуваловым поста шефа жандармов и по назначении его послом при великобританском дворе. Тем не менее, над разработкою многих частных преобразований по всем частям управления трудились многочисленные комиссии, учрежденные при разных ведомствах. В 1869 году по одному Министерству внутренних дел таких комиссий действовало 18; по министерствам: государственных имуществ — 4, путей сообщения — 6, юстиции — 1, морскому — 3; по ведомству православного исповедания — 4, по 11-му отделению Собственной его величества канцелярии — 3; по Собственной канцелярии по делам Царства Польского — 1 и с тремя самостоятельными комиссиями, не включенными ни в одно из ведомств, — всего 43 комиссии.59 Одним из насущнейших вопросов, вызванных широким распространением среди учащейся молодежи социально-революционных учений, был разрешен весною 1871 года изданием нового закона о согласовании деятельности корпуса жандармов участием чинов судебного ведомства в расследовании государственных преступлений едва ли не единственная мера, проведенная графом Шуваловым во время восьмилетнего заведования им III-м отделением Собственной его величества канцелярии, если не считать состоявшегося в следующем году высочайшего повеления о предоставлении министру внутренних дел права налагать арест на книги и повременные издания, направление которых признается им вредным, чтобы решение об окончательном их запрещении принадлежало Комитету министров. Другою немаловажною мерою было выделение города Петербурга в отдельное градоначальство с переименованием начальника столицы генерал-адъютанта Трепова из обер-полицмейстера в с.-петербургского градоначальника. По случаю рождения царского внука великого князя Георгия Александровича государь даровал значительные облегчения каторжным и ссыльно-поселенцам из государственных преступников, под известными условиями разрешил возвращение в Европейскую Россию из Сибири значительного числа административно-ссыльных».60 Летом 1871 года император Александр предпринял обычную поездку за границу для лечения водами в Эмсе, куда проследовал чрез Берлин и Веймар, и где ждала его императрица, с которою он оставался там четыре недели — с 30-го мая по 23-е июня. С императором Вильгельмом государь виделся в Берлине, а в Эмсе посетили его великие герцоги Ольденбургский и Саксен-Веймарский с супругою. Александр Николаевич навестил сначала в Кобленце, а потом в Баден-Бадене императрицу германскую. Окончив курс лечения в Эмсе, он отдохнул пять дней в замке Петерсталь близ Дармштадта, а проездом оттуда в Фридрихсгафен останавливался в Страсбурге и осмотрел тамошнюю крепость. Государь с императрицею целую неделю провел у сестры, королевы виртембергской Ольги Николаевны в летней резиденции ее на Боденском озере. Туда явилась к нему депутация из 17 делегатов протестантских обществ Европы и Америки с ходатайством в пользу свободы совести, якобы нарушаемой в русских прибалтийских областях по отношению к эстам и латышам. Император не принял ни депутации, ни привезенных ею адресов, но направил ее к находившемуся в Фридрихсгафене канцлеру князю Горчакову, который объявил депутатам, что начала веротерпимости и свободы совести составляют предмет убеждения его величества, и государь останется верным примеру своих предков, занесших эти убеждения на все страницы истории России, что та же история представляет в этом отношении явление, которому подобного нет в летописях других стран; наконец, что начала эти — одно из достославных отличий России, которое она желает сохранить, но ручательством в том должно служить делегатам исключительно доверие, ими же самими выраженное, к великодушию русского императора. Князь Александр Михайлович заметил в заключение, что удовлетворение выраженных ими просьб имело бы исходом отмену некоторых законов империи, самый прием депутации государем представился бы чужим вмешательством в наши внутренние дела, «а мы, — заключил канцлер, — не можем допустить даже и тени такого вмешательства с чьей бы ни было стороны».61 Отвезя императрицу в Югенгейм, где посетил их величества император германский, государь предпринял обратный путь в Россию и, чрез Берлин и Александрово, 14-го июля прибыл в Варшаву. В Царстве Польском продолжалось слияние этого края с империей. Весною 1871 года, за окончательным введением в действие указов 19-го февраля 1864 года о поземельном устройстве крестьян и за передачею гражданских в царстве управлений в непосредственное заведование министерств, упразднен, как «исполнивший свое назначение», учредительный комитет с состоявшею при нем юридическою комиссиею. Выражая наместнику благодарность за успешную и плодотворную деятельность этого комитета за семь лет его существования, император писал графу Бергу: «Утверждение в Царстве Польском общих условий государственного устройства и гражданской жизни — составляет существенную и непременную потребность общего государственного единства. Я твердо уверен, что, следуя и впредь по указанному мною пути с тою же бдительною неуклонностью, вы будете постоянно иметь в виду непреложность намерений моих относительно полного слияния Царства Польского с прочими частями государства». В четырехдневное пребывание в Варшаве император Александр явил участникам последнего польского мятежа новый знак монаршей милости, дозволив эмигрантам из уроженцев Царства Польского и Западного края, самовольно удалившимся за границу, возвратиться, если пожелают, в отечество с тем, чтобы, подобно тому как это было установлено после восстания 1830—31 годов, дела о них разбирались в подлежащих судебных учреждениях, решения которых по постановлении приговора повергались бы вместе с участью подсудимых, на высочайшее благоусмотрение. 20-го июля их величества возвратились в Петергоф, а после обычного лагерного сбора в Красном Селе в конце августа государь совершил путешествие на Кавказ, край, не посещенный им, если не считать кратковременного объезда черноморской береговой полосы в 1861 году, — с самого воцарения. Император поехал туда в сопровождении двух старших сыновей, проведя три дня в Москве, кружным путем вниз по Волге, останавливаясь в Нижнем Новгороде, Казани, Симбирске, Самаре, Саратове и Астрахани. Переезд чрез Каспийское море совершил он на пароходе «Цесаревна Мария» и 7-го сентября высадился на кавказский берег в Петровске. Государь направился затем в глубь замиренного Дагестана и чрез Темир-Хан-Шуру проследовал в Гуниб. «С высоты Гуниба, — телеграфировал он оттуда фельдмаршалу князю Барятинскому, — повторяю тебе мое душевное спасибо за услуги твои, оказанные России покорением всего восточного Кавказа и пленением самого Шамиля. Сожалею только, что не могу тебя здесь лично обнять, что исполняю мысленно. Я вполне всем доволен и в восхищении от новых дорог. Погода самая благоприятная». По Дагестану и Чечне государь ехал с одним конвоем из туземной милиции. Чрез укрепление Воздвиженское и Слепцовскую станицу 19-го сентября достиг он до Владикавказа и на другой день торжественно въехал в Тифлис. В столице Грузии он провел пять дней, а оттуда чрез Боржом, Кутаис и Поти 30-го сентября вернулся к ожидавшей его императрице в Ливадию. Радужные впечатления, вынесенные им из трехнедельного объезда Кавказа и Закавказья, император Александр выразил в следующем рескрипте августейшему брату своему, великому князю Михаилу Николаевичу: «Ваше императорское высочество, в 1862 году я признал за благо призвать вас к высшей государственной и военной деятельности в званиях наместника на Кавказе и главнокомандующего кавказскою армиею. С тех пор важные и существенные изменения совершились в этом отдаленном крае, вверенном мною вашему попечению. С именем вашего императорского высочества неразрывно будут связаны в истории Кавказа воспоминания о последних боевых подвигах русских войск, закончивших в 1864 году покорение западной части края. С окончанием Кавказской войны предстояло выполнить новую задачу не меньшей государственной важности: окончательно умиротворить покоренные народы и утвердить над горскими племенами нашу нравственную власть, которая составляет верный залог спокойного обладания страной. Справедливо оценяя всю важность этой задачи, ваше императорское высочество посвятили ей особенные ваши заботы. Целый ряд мероприятий, задуманных и исполненных под непосредственным вашим руководством, привел к водворению в горских обществах прочного порядка и настолько подвинул гражданское их развитие, что ныне признано возможным многие из них подчинить общим с русским населением гражданским учреждениям. Посетив ныне кавказский край и осмотрев войска кавказской армии, я с удовольствием убедился, что неутомимые труды и заботы вашего императорского высочества принесли благие плоды, вполне оправдавшие мое всегдашнее к вам доверие. Все, что я видел на Кавказе, не оставляет ни малейшего сомнения в том, что страна твердо поставлена на путь к дальнейшему преуспеянию в гражданском и общественном отношении в неразрывной связи с прочими частями империи. В войсках кавказской армии я нашел все то, что можно требовать от войск в мирное время. Молодецкий вид солдат, отличное состояние всех отраслей строевого их образования, порядок, находчивость и ловкость, с которыми были произведены все передвижения и действия как малых, так и больших частей войск всех родов оружия, дают мне полную уверенность, что войска кавказские под ближайшим руководством вашего императорского высочества, стремясь в мирное время совершенствоваться в деле военного образования, готовы в случае нужды показать себя на деле достойными славных преданий боевой кавказской армии. Отъезжая ныне с Кавказа, я уношу в душе самое отрадное воспоминание о всем мною виденном. Мне истинно приятно выразить вашему императорскому высочеству мою душевную признательность за ваши долголетние труды и заботы о благоустройстве вверенного вам края и за отличное состояние вверенных вам войск. Искренно вас любящий и благодарный брат и друг, Александр». Приняв в Ливадии молодого сербского князя Милана, явившегося туда в сопровождении регента Ристича, император Александр возвратился в Петербург в последних числах октября. К георгиевскому празднику прибыла из Германии депутация новопожалованных кавалеров русского военного ордена, во главе которой находились кавалеры 2-й степени, русские фельдмаршалы, принц Фридрих-Карл и граф Мольтке. На обеде в Зимнем дворце 26-го ноября государь произнес следующий тост: «За здоровье его величества императора — короля Вильгельма, старшего кавалера ордена Св. Георгия, и кавалеров нашего военного ордена его храброй армии, достойных представителей которой я горжусь видеть сегодня между нами. Желаю и надеюсь, что тесная дружба, нас связывающая, увековечится в будущих поколениях, а равно боевое братство наших обеих армий, существующее со времени, навсегда достопамятного. В нем я вижу лучший залог для сохранения мира и законного порядка в Европе». Ни политическому значению новосозданной Германской империи, ни личной дружбе, связывавшей императоров Александра и Вильгельма, не отвечало более взаимное дипломатическое представительство при обоих дворах, вследствие чего решено было миссии в Петербурге и Берлине преобразовать в посольства. Русский посланник при прусском дворе Убри возведен в звание посла, а послом императора германского при русском императоре назначен князь Рейс, 2-го декабря 1871 года вручивший государю свои верительные грамоты. Ослабевавшее здоровье императрицы Марии Александровны вызвало отъезд ее с тремя младшими детьми на южный берег Крыма раннею весною 1872 года. В конце марта прибыл в Ливадию и государь, который, проведя две недели в кругу царственной семьи, к Пасхе возвратился в Петербург, но в начале мая снова поехал в Ливадию и вернулся в столицу к 30-му числу этого месяца — дню чествования двухсотлетней годовщины рождения Петра Великого. Событие это было торжественно отпраздновано богослужением в соборах Петропавловском и Исаакиевском. По докладу министра народного просвещения император Александр учредил премии за научные труды в память бессмертного преобразователя России и повелел издать все акты и бумаги, вышедшие из-под его пера. В тот же день объявлено повременным изданиям об отмене силы предостережений, которым они подверглись не менее как за год до памятного юбилея, т. е. до 30-го мая 1871 года. В начале июня государь съездил на три дня в Москву, а в середине июля отправился в Ливадию, где оставался до 10-го августа. Внимание его привлекали происшествия, совершавшиеся в области внешней политики, в особенности начинавшее обнаруживаться вскоре по окончании франко-немецкой войны примирение и даже сближение австро-венгерской монархии с Германскою империей. В виды Бисмарка никогда не входил разлад с державою, столь долго игравшей первенствующую роль в Германии, и ближайшею задачею прусского министра было лишь вытеснить ее из состава Германского Союза, чтобы поставить Пруссию на ее место во главе его. С первых дней вступления своего в должность главного советника короля Вильгельма он в доверительных беседах с австрийским посланником в Берлине убеждал венский двор добровольно уступить Пруссии главенство в Германии и перенести центр тяжести монархии Габсбургов в Пешт, другими словами — на Восток. С таким же предложением обратился он к императору Францу-Иосифу тотчас после войны 1866 года, предлагая ему поддержку и союзную помощь Германии для осуществления давних видов его Дома на «тыльные» балканские области (Hinter­lander), сопредельные с Далмациею, — Боснию и Герцеговину. Предложения эти были отклонены, пока в Вене питали еще надежду возвратить Австрии прежний вес и значение в Германии при содействии Наполеона III. Но после разгрома империи Бонапартов там уже стали внимательнее относиться к неоднократно вторенным Бисмарком предложениям дружбы и союза. Препятствием на этом пути оставался еще руководивший внешнею политикою императора Франца-Иосифа личный соперник немецкого канцлера граф Бейст. Но в конце 1871 года Бейст пал, и преемником ему в качестве «общего» министра иностранных дел назначен председатель совета венгерских министров граф Юлий Андраши. Дипломатия князя Бисмарка издавна поддерживала с Венгриею дружеские связи, и в 1870 году влияние Андраши не было чуждо решению императора Франца-Иосифа не выходить из пределов строжайшего нейтралитета. С водворением мадьярского министра во главе венской государственной канцелярии между Веною и Берлином возобновились оживленные переговоры, результатом которых было принятие австро-венгерским монархом приглашения в конце августа 1872 года посетить императора германского в собственной его столице. Крупную эту политическую новость сообщил императору Александру в доверительном письме чтец императора Вильгельма Шнейдер. Будучи давним и ревностным сторонником тесного союза Пруссии с Россией, он не ограничился сообщением важного известия, но заключил письмо свое выражением пожелания, чтобы император Александр сам прибыл в Берлин ко времени, когда ожидался туда император Франц-Иосиф. Единению монархов России, Пруссии и Австрии, рассуждал Шнейдер, Европа, после продолжительных и разорительных войн с Французскою революцией и преемником ее Наполеоном I, обязана была пятьюдесятью годами глубокого мира. Конечно, было бы невозможно, да и бесцельно, воскресить Священный Союз, но съезд в Берлине трех императоров положил бы основание союзу полезному и даже весьма полезному. В завещании своем король Фридрих-Вильгельм III сказал: «Пусть, прежде всего, Пруссия, Россия и Австрия никогда не разъединяются, ибо их согласие составляет краеугольный камень великого европейского союза», и слова эти могут оправдаться снова. Пруссия вправе гордиться тем, что осталась неизменною по отношению к России, и таким образом соблюла завет «справедливого» короля. Напротив, Австрия, виновная в Шварценберговой неблагодарности, в Ольмюце и в решениях франкфуртского сейма 1866 года, не может прямо смотреть в лицо обеим прежним своим союзницам. С ее стороны, свидание является чем-то вроде «обязательного завтрака» (dejeuner de rigueur) после дуэли. А каково будет спасительное впечатление, произведенное таким съездом трех императоров на враждебные элементы в Европе, — обнаружится скоро. Мысли, высказанные Шнейдером, давно уже не были в ходу при берлинском дворе и во многом находились в прямом противоречии с политикою князя Бисмарка. Но они как нельзя более отвечали личным взглядам и предпочтениям императора Александра II. К тому же с удалением Бейста значительно улучшились отношения венского двора к петербургскому. Князь Горчаков приветствовал назначение графа Андраши выражением ему полного доверия, как бы в противоположность чувствам, которые внушал его предшественник. По всем этим причинам государь при ближайшем свидании с германским послом спросил его: «Разве меня не хотят видеть в Берлине?» Принц Рейс поспешил донести об этом императору Вильгельму, и желаемое приглашение тотчас же было отправлено в Петербург. Со своей стороны, император австрийский командировал в русскую столицу своего дядю, эрцгерцога Вильгельма, чтобы условиться о тройственном свидании. На собственноручное письмо императора Вильгельма государь отвечал следующим, также собственноручным, письмом: «Мой дорогой дядя, ваше столь дружеское письмо от 16-го (28-го) июля, за которое я уже благодарил вас по телеграфу, доставило мне истинное удовольствие. Я действительно намеревался посвятить конец августа инспекционным поездкам на юг России, но, узнав от князя Рейса, что вам желательно мое присутствие в Берлине одновременно с присутствием императора австрийского, поспешил устроиться так, чтобы иметь возможность принять ваше любезное приглашение. Я думаю, так же, как и вы, дорогой дядя, что наше тройственное свидание может иметь очень важное значение в интересе благосостояния наших государств и мира вселенной. Бог да придет нам на помощь! Что же касается огромной радости снова увидеть вас, то мне нечего упоминать о ней потому, что вам не нова привязанность, которую я к вам питаю. Для меня будет также совершенным праздником — увидеть опять вашу храбрую и великолепную гвардию, к составу которой я горжусь принадлежать по милости вашей постоянной дружбы, столь прекрасное доказательство которой вы дали мне под самыми стенами Парижа. Прошу у вас позволения привезти с собою сыновей моих Александра и Владимира, потому что я хочу, как вы знаете, чтобы чувства, нас соединяющие и которые мы унаследовали от наших родителей, могли также сохраниться и увековечиться в новом поколении. Брат мой Николай, которому князь Рейс передал ваше милостивое приглашение, крайне им осчастливлен и, если вы позволите, приедет в Берлин несколькими днями раньше меня. Присутствие ваших достойных офицеров при наших занятиях в Красносельском лагере доставило мне большое удовольствие, и я надеюсь, что они вынесли от нас то же приятное воспоминание, которое и нам оставили. О, как я радуюсь приближению возможности повторить вам на словах выражение искренней дружбы, с которою остаюсь, мой дорогой дядя, вашим преданнейшим племянником и другом, Александр». 10-го августа император Александр отплыл из Ливадии в Керчь и Таганрог. В Новочеркасске, принимая высших чинов войска Донского, он открыл им побудительную причину съезда своего с императорами германским и австрийским: «В настоящую минуту я никакой опасности для нас не предвижу. Для большего еще обеспечения мира я решился предпринять поездку за границу и надеюсь, что она не останется без результата для нас». Чрез Харьков, Чугуев, Елисаветград и Вержболово государь 25-го августа прибыл в Берлин в сопровождении многочисленной и блестящей свиты, в состав которой входили: великие князья — цесаревич, Владимир Александрович и Николай Николаевич, канцлер князь Горчаков, фельдмаршал граф Берг, министр императорского двора граф А. В. Адлерберг и шеф жандармов граф Шувалов. На другой день в прусскую столицу приехал и император Франц-Иосиф с министром иностранных дел графом Андраши. Начался блестящий ряд празднеств, военных и придворных: парады, спектакли, охоты, торжественный обед в Белой зале королевского замка, за которым император Вильгельм произнес тост за своих августейших гостей. В ответ на него император австрийский поднял кубок за императора и императрицу германских, а император Александр — за здоровье «храброй прусской армии». Съезд трех императоров в Берлине осенью 1872 года знаменует коренной перелом во внешней политике императора Александра II, восстановив политическое сочетание, известное под названием Священного Союза, господствовавшее над судьбами Европы с Венского конгресса до начала Крымской войны. При вступлении Александра Николаевича на престол оно уже не существовало. Измена Австрии и предательская политика ее по отношению к России, казалось, разрушили его навсегда. В продолжение первых лет своего царствования государь искал для России точки опоры в союзе с восстановленною империею Бонапартов во Франции, но связь эта не оказалась прочною, и русский двор скоро окончательно разочаровался в ней. Сердце Александра Николаевича больше лежало к Пруссии, с которой сближали его общие предания и личная дружба к королю Вильгельму. По преобразовании ее в Германскую империю государь продолжал считать и ее своею вернейшею и надежнейшею союзницею, а когда состоялось давно задуманное Бисмарком сближение между Берлином и Веной, то пожелал, чтобы прежнее единение было восстановлено между всеми тремя императорскими дворами. Такому его намерению вполне сочувствовали императоры Вильгельм и Франц-Иосиф, и даже Бисмарк не прочь был от присоединения России к зарождавшейся дружбе Германии с Австро-Венгрией, так как далеко еще не был уверен в искренности чувств побежденных под Садовой к их победителям. На совещаниях между тремя первенствующими министрами — Горчаковым, Бисмарком и Андраши — основою соглашения трех императоров провозглашена забота о поддержании сообща мира в Европе. Но тогда же между Германией и Австрией состоялся и другой уговор, оставшийся тайной для русской дипломатии: первая обязалась содействовать второй в доставлении ей вознаграждения на Балканском полуострове за понесенные в Германии и Италии земельные утраты. Три императора, проведя пять дней в дружественном общении, расстались 30-го августа, в день именин русского государя, который из Вержболова направился чрез Мендибож, Бендеры и Одессу прямо в Ливадию, куда прибыл 10-го сентября. Проведя шесть недель на южном берегу Крыма, Александр Николаевич в конце октября возвратился в Царское Село, а месяц спустя переехал на жительство в Зимний дворец. К георгиевскому празднику пригласил он второго брата императора Вильгельма принца Карла Прусского, получившего незадолго до того, по случаю исполнившегося пятидесятилетия со дня назначения его шефом русского полка орден Св. Георгия 2-й степени. В свите принца находился и Шнейдер. Отпуская своего чтеца, старец-император поручил ему передать царственному племяннику, что он «донельзя несчастлив» (kreuz-unglückliсh), что не может сам совершить поездку в Россию, но что ему нужно беречь себя вследствие повреждения ноги минувшим летом в Гастейне. Когда при представлении Александру Николаевичу Шнейдер исполнил поручение своего государя, передав в точности его слова, русский император отвечал: «Ну, так я вам скажу, что «я донельзя счастлив», потому что дядя Карл привез мне уверение, что я увижу здесь императора в будущем мае. Он сообразит свою поездку с посещением венской всемирной выставки и, конечно, будет чувствовать себя здесь как бы дома. Да, он дома здесь, в этих покоях! У меня везде поблизости его портреты. Посмотрите тут: это еще принц Вильгельм в мундире гвардейской кавалерии померанского ландвера, там новейший портрет шефа моего Драгунского полка, а далее, в Знаменной зале — он же, на большой картине парада в Потсдаме». В Георгиев день императоры русский и германский обменялись следующими телеграммами: «Благоволите принять поздравление всех кавалеров Св. Георгия с орденским праздником, на котором мы были бы так счастливы видеть вас присутствующим. Присутствие Карла — большая радость для меня. Я позволил себе назначить его, как инспектора артиллерии, шефом нашей артиллерийской бригады гренадерского корпуса. С гордостью ношу вот уже три года ваш голубой крест, который вручен был мне от вашего имени несчастным Альбрехтом (принц этот скончался летом 1872 года) — в нынешний день. Александр». На депешу эту последовал ответ из Берлина: «Благодарю вас от души за вашу дорогую телеграмму и за новую милость, которую вы соблаговолили оказать Карлу, столь же осчастливленному ею, сколько и признательному за нее. У меня тяжело на сердце от того, что не могу быть в Петербурге в настоящий день. Я уже получил телеграмму от Орденского полка, на которую отвечал тотчас же. Спасибо за воспоминание об Альбрехте. Вильгельм». Вильгельм I сдержал обещание и весною 1873 года посетил царственного племянника в Петербурге. Императору германскому был оказан торжественный и вместе с тем самый радушный прием. 14-го апреля государь встретил его в Гатчине вместе с наследником и великими князьями Константином и Михаилом Николаевичами. В Петербурге, на вокзале Варшавской железной дороги, ждал гостя во главе войск гвардии великий князь Николай Николаевич; в Зимнем дворце — все прочие члены императорского дома. Императрица Мария Александровна отсутствовала. Болезненное состояние вынудило ее еще в начале марта отправиться с дочерью в Сорренто. В Вержболово почетный караул со знаменем был от Кексгольмского гренадерского короля Фридриха-Вильгельма III прусского полка; в Гатчине — от Драгунского полка военного ордена; на вокзале в Петербурге — от Калужского полка. Все эти полки, коих августейший гость состоял шефом, были к его приезду вызваны в Петербург и вместе с гвардиею расположены шпалерами по пути от вокзала до Зимнего дворца. Торжественный путь пролегал по проспектам Измайловскому и Вознесенскому и по Большой Морской до Дворцовой площади. Все дома были разукрашены русскими, немецкими и прусскими флагами; в окнах и на балконах в густой зелени тепличных растений красовались увенчанные лаврами бюсты обоих монархов. Фасад Преображенского манежа украшал Георгиевский крест громадных размеров в честь знатнейшего и старейшего кавалера военного ордена. Во дворце почетный караул был от 1-й роты л.-гв. Преображенского полка. Несметная толпа народа наполняла площадь перед дворцом. Она оглашала ее криками «ура!» при проезде их величеств, а также когда оба императора появились на дворцовом балконе. Семейный обед состоялся в покоях, отведенных императору германскому. Первый выезд императора Вильгельма на следующий день, 16-го апреля, был в Петропавловский собор, где он поклонился гробницам Николая I и любимой сестры своей императрицы Александры Федоровны. Поутру он принимал фельдмаршалов князя Барятинского и графа Берга и ординарцев от шефских полков; обедал в Аничковом дворце у цесаревича. В этот день государь посетил находившихся в свите императора германского князя Бисмарка и графа Мольтке. 17-го апреля, в день рождения государя император Вильгельм в мундире гренадерского Кексгольмского прусского полка и в Георгиевской ленте, присутствовал при торжественном богослужении в большой церкви Зимнего дворца. После завтрака на дворцовой площадке происходил развод с церемонией от Прусского полка; вслед за тем император германский принимал членов дипломатического корпуса. Обед происходил на половине императора Вильгельма. После обеда, на дворцовой площадке собрались соединенные оркестры всех гвардейских полков в числе 1300 музыкантов и 480 барабанщиков. Они исполнили несколько музыкальных пьес, причем русские военные и народные мелодии сменялись прусскими. Пять электрических солнц освещали исполнителей и наводнявшую площадь несметную толпу. Начался концерт прусским национальным гимном, затем следовал марш сочинения короля Фридриха-Вильгельма III, марш Штейнмеца, die Wachtam Rhein, русский гвардейский марш 1808 года и так называемый парижский марш, при звуках которого русские и прусские полки вступали в 1814 году в столицу Франции. Программа заключилась гимном: «Коль славен наш Господь в Сионе!» Оба монарха неоднократно показывались на балконе, приветствуемые громкими восторженными криками. Те же крики встречали и сопровождали их, когда они в открытой коляске проезжали по залитым светом улицам столицы в Большой театр. 18-го апреля, принимая адрес от депутации проживающих в Петербурге германских подданных, император Вильгельм произнес речь, в которой выставил на вид великое историческое значение совершившегося объединения Германии. В тот же день происходил смотр императорских конюшен и обед на собственной половине государя, к которому приглашены были свита германского императора и члены немецкого посольства. День заключился балом в Эрмитаже. 19-го апреля император Вильгельм посетил инженерные академию и училище и рассматривал в музее их модели наших крепостей. «Высокий гость русского государя, — повествует биограф графа Тотлебена, — обратил особенное внимание на прекрасную модель Севастопольской осады. По желанию императора Александра Тотлебен делал необходимые пояснения, которые в отношении к Севастополю превратились в лекцию, продолжавшуюся полтора часа времени. Император Вильгельм с величайшим вниманием стоя выслушал импровизацию защитника Севастополя и, расставаясь с ним, выразил Тотлебену полнейшее удовольствие, пожаловав ему в знак признательности орден «Pour le mérite».62 Оба императора обедали у великого князя Михаила Николаевича, а вечер провели на бале, данном петербургским дворянством в зале своего собрания в честь августейшего гостя. 20-го апреля происходил большой парад на Царицыном лугу. Участвовали в нем 51 ½ батальон и 38 ½ эскадронов при 106 орудиях. Войска были построены в пять линий, фронтом к Летнему саду, но не могли уместиться на обширной площади, а потому часть их была расставлена по Дворцовой набережной. После парада императоры и все члены царствующего дома, а из немецких гостей Бисмарк, Мольтке и Рейс завтракали у принца Петра Георгиевича Ольденбургского. Одновременно был предложен завтрак и 500 воспитанницам женских институтов, смотревшим на парад из дома принца. Императору Вильгельму доставил большое удовольствие этот дополнительный смотр целого батальона молодых и красивых девушек. Вечером в Большом театре состоялся парадный спектакль для приглашенных. Давали балет «Дочь фараона». Императоры смотрели на первое действие из большой средней царской ложи, но затем перешли в боковую. Балет завершился апофеозом. 21-го апреля — день, посвященный воспоминанию о покойной императрице Александре Федоровне. Утром была панихида в Петропавловском соборе при гробнице государыни, а в четыре часа императоры в сопровождении избранной свиты отбыли в Царское Село. Там император Вильгельм посетил, прежде всего, покои в Александровском дворце, где провела последние дни жизни и скончалась любимая его сестра. По осмотре затем арсенала обед был подан в Большом дворце. К вечеру высочайшие гости возвратились в столицу. В воскресенье, 22-го апреля, император германский присутствовал при богослужении в лютеранской церкви Св. Петра, затем при разводе от Калужского своего имени полка, наконец, на большом утреннем концерте в Дворянском собрании, данном в пользу петербургского немецкого благотворительного общества. В 6 часов в Николаевской зале Зимнего дворца состоялся парадный обед на 636 приглашенных. За этим обедом государь произнес следующий тост на французском языке: «Здоровье его величества императора и короля Вильгельма, моего лучшего друга! В дружбе, нас соединяющей, которую мы унаследовали от наших родителей и которую, надеюсь, передадим нашим детям, я усматриваю для Европы лучший залог мира, в коем все нуждаются и которого все желают. Да сохранит Господь его величество еще на многие лета и да даст ему наслаждаться в мире и спокойствии его успехами и славой. Таковы искреннейшие желания моего сердца!» Император Вильгельм отвечал также по-французски: «Августейшие слова, которые ваше величество изволили произнести, останутся навсегда запечатленными в моем глубоко растроганном и признательном сердце. Эта признательность относится равномерно к дружескому приему, сделанному мне лично вами и встреченному мною в вашем государстве. Чувства и желания, вашим величеством выраженные, суть также и мои. Да услышит их Всевышний для благоденствия наших народов и для упрочения мира Европы!» 23-го апреля, в день именин великой княгини Александры Петровны, оба императора завтракали у великого князя Николая Николаевича, обедали в Зимнем дворце. День заключился балом у цесаревича и цесаревны. 24-го апреля августейший гость осматривал Эрмитаж и особенное внимание обратил на музей керченских древностей. В 2 часа на Царицыном лугу происходило в его присутствии ученье 1-го батальона л.-гв. Семеновского полка и драгун военного ордена. Обедали императоры в Михайловском дворце у великой княгини Екатерины Михайловны. В этот день, по первоначальной программе, должен был состояться отъезд германского императора. Но, уступая настояниям державного племянника и друга, он отложил его еще на два дня. 25-го апреля Вильгельм I воспользовался свободным утром, чтобы в сопровождении посла своего при русском дворе принца Рейса совершить прогулку по городу. Он присутствовал на смотру столичной пожарной команды, произведенном на Дворцовой площади, и на учении сводной пехотной бригады из полков: Прусского и Калужского на Царицыном лугу; обедал в Мраморном дворце у великого князя Константина Николаевича. В этот день был большой бал в немецком посольстве у князя Рейса, гостями которого были оба императора и все прочие высочайшие особы. 26-го апреля, после двенадцатидневного пребывания в русской столице, император Вильгельм выехал из Петербурга. Государь и все великие князья провождали его до Гатчины. Там после обеда во дворце, в 4 часа пополудни, произошла на вокзале железной дороги трогательная сцена расставания. Монархи несколько раз поцеловались и обнялись, потом, как рассказывает очевидец, император германский, с наклоненною головою, с растроганным лицом, быстрыми шагами направился к вагону, не оборачиваясь. Не один старец-император показывал себя глубоко тронутым торжественностью и задушевностью приема. По общему свидетельству, никогда князь Бисмарк не обнаруживал более чарующей любезности, чем во дни, проведенные им в Петербурге в 1873 году. «Насколько известно, — пишет один из биографов немецкого канцлера, — во все время этого пребывания вовсе не было речи о политике; даже в обращении с князем Горчаковым князь Бисмарк являлся более старым и близким знакомым петербургского общества, человеком, постоянно удостоенным особой милости и благоволения царя, чем чужестранным министром. Благодаря памяти, приводившей всех в изумление, бывший прусский посланник припоминал тысячу происшествий, больших и малых, случившихся в продолжение годов, проведенных вместе; не только чиновники посольства, но все лица, важные и неважные, с коими он находился в сношениях в период с 1859 по 1862 год, были узнаны им, и он приветствовал их и напоминал им о былом человеке, который с тех пор преобразил мир. Особенно внимательно относились к имперскому канцлеру теснившиеся к нему со всех сторон дамы, которые не умолкали в похвалах его любезностям и уверяли, что если бы не поседевшая борода и волосы, и не глубокие морщины на лице его, то можно было бы признать его «совсем не изменившимся» и столь же «незлобливым и приглядным, как и двенадцать лет назад». Всюду, где только появлялась высокая фигура в белом кирасирском мундире и голубой ленте, она могла с уверенностью рассчитывать на самый дружественный прием». Посещение императором Вильгельмом его царственного друга и племянника знаменовало высшую степень проявления дружбы, около столетия связывавшей государей России и Пруссии. Хотя по внешности оно преимущественно носило родственный и семейный отпечаток, но завершилось оно важным политическим актом: заключением между Германиею и Россиею тайного оборонительного договора. На подписании такого договора, которым обе державы обещали друг другу взаимную поддержку и союзную помощь в случае нападения кого-либо на одну из них, настоял император Александр II, невзирая на возражения Бисмарка, доказывавшего, что письменные международные обязательства излишни, если не имеют в виду точно определенной цели. Уступая убеждениям русского императора, Вильгельм I выразил согласие на его предложение, но упрямый министр наотрез отказался не только подписать конвенцию в качестве уполномоченного, но и контрастновать подпись своего государя как имперский канцлер. Чтобы выйти из затруднения, монархи приказали приложить под конвенциею свои подписи двум фельдмаршалам: князю Барятинскому и графу Мольтке, положив заключенный ими оборонительный договор соблюдать в глубочайшей тайне.63