С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (36)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Внешняя политика 1864—1871 Прямым последствием дипломатического вмешательства трех держав в защиту польского восстания было охлаждение русского двора к дворам лондонскому, парижскому и венскому и одновременное скрепление дружественной связи его с двором берлинским. В самый разгар мятежа, когда еще было неизвестно, как примут державы-посред­ницы решительный отпор России их притязаниям, император Александр собственноручным письмом предложил королю Вильгельму принять вызов и действовать сообща, не отступая даже пред войной с Англиею, Франциею и Австриею. Бисмарк убедил короля отклонить это предложение. Он признавал, что несомненный разгром монархии Габсбургов русскою силою доставит Пруссии возможность легко достигнуть давно желанной цели — главенства в Германии, но притом опасался, как бы не пришлось Пруссии вынести всю тяжесть войны с Францией, войны, которая к тому же могла бы завершиться примирением и непосредственным соглашением дворов петербургского и тюильрийского. «Тогда, — рассуждал прусский министр, — Россия оказалась бы сидящею на длиннейшем конце рычага». Соображения эти король Вильгельм подробно и откровенно изложил в ответе своем императору Александру, присовокупив, что лично он вполне уверен в чистоте намерений царственного племянника, но не должен терять из виду возможности установления в России, под влиянием обстоятельств, и другой политической системы, менее благоприятной для Пруссии, намекая этими словами на предпочтение, все еще оказываемое Франции вице-канцлером князем Горчаковым. Государь не настаивал. Между тем последовавшая 3-го ноября 1863 года кончина короля датского Фридриха VII дала Бисмарку давно желанный повод возбуждением шлезвиг-голштинского вопроса деятельно приняться за осуществление своей политической программы, направленной к достижению трех главных целей: расширения пределов Пруссии; исключения Австрии из состава Германского Союза; образования из союза немецких государств (Staatenbund) германского союзного государства (Bundesstaat), другими словами — объединения Германии под наследственною властью прусских королей. Несколько лет спустя, став уже канцлером восстановленной Германской империи, князь Бисмарк признавался, что более всех прочих гордится он этим первым своим дипломатическим походом. Решение приобрести приэльбские герцогства для Пруссии принято им тотчас по получении известия о смерти датского короля. «Но, — объяснял он в откровенной беседе со своими приближенными, — сделать это было трудно. Все были против меня: разные лица при дворе, Австрия, мелкие немецкие государства, англичане, не хотевшие, чтобы нам досталась Кильская гавань. С Наполеоном дело шло на лад, потому что тот желал связать нас обязательством. Наконец, противниками выступили и домашние наши либералы, которые вдруг начали отстаивать важность прав государей единственно из злобы и зависти ко мне, и даже шлезвиг-голштинцы того не хотели. Все они были против, и еще многие другие. У нас тогда состоялось заседание Государственного Совета, в котором я произнес одну из длиннейших речей своих и сказал много такого, что слушателям должно было показаться неслыханным и невозможным. По их удивленным физиономиям можно было заключить, что им, очевидно, пришло на мысль: уж не выпил ли я чего лишнего за завтраком?» Между тем утверждение герцогств за Даниею было русским делом. В царствование Екатерины II цесаревич Павел Петрович уступил королю датскому Голштинию и Шлезвиг, к которым на Венском конгрессе присоединен был и Лауэнбург. Тогда же Голштиния и Лауэнбург включены в состав Германского Союза, членом которого состоял с этих пор датский король. В 1848 году, под предлогом различия законов о престолонаследии в королевстве и в герцогствах, заседавшее во Франкфурте немецкое учредительное собрание пыталось отделить герцогства от Дании, и исполнительницей его решений явилась Пруссия, объявившая Дании войну. Но император Николай I принял маленькое королевство под свое покровительство и защиту. Русская эскадра была отправлена к Копенгагену, и берлинскому двору объявлено, что нападение на Данию вызовет вооруженное противодействие России. Мало того, действуя в согласии с Англией, русский двор пригласил все великие державы договором, подписанным в Лондоне в 1852 году, признать начало нераздельности датской монархии и право короля Фридриха VII передать всю совокупность своих владений провозглашенному им наследником принцу Христиану Глюксбургскому, который по смерти его и вступил на престол под именем Христиана IX. Обе великие немецкие державы — Австрия и Пруссия, в качестве участниц Лондонского трактата, не могли отказать ему в признании. Но прочие государства Германского Союза возбудили на франкфуртском сейме вопрос об отторжении Шлезвига и Голштинии с Лауэнбургом от Дании и образовании из них отдельного государства, имеющего войти в состав Союза под властью претендента, герцога Фридриха Августенбургского. Под видом союзной экзекуции в Голштинии в январе 1863 года саксонские и ганноверские войска в силу определения сейма заняли это герцогство, которое датчане очистили без выстрела, отступив за Эйдер, реку, служащую границей между Голштиниею и Шлезвигом. Предлогом к экзекуции послужила конституция, данная еще Фридрихом VII Голштинии, которую сейм признал несогласною с правами Германского Союза, и занятие этого герцогства саксонско-ганноверскими войсками состоялось, несмотря на то, что король Христиан IX поспешил отменить введение в действие помянутой конституции. Но в виды Бисмарка не входило дозволять второстепенным государствам Германского Союза распоряжаться в областях, смежных с Пруссией, а потому он, по соглашению с венским двором, предложил сейму уполномочить Австрию и Пруссию занять своими войсками Шлезвиг, как залог исполнения Данией обязательств, якобы нарушенных ею изданием в первые же дни по воцарении короля Христиана конституции, общей для королевства и Шлезвига. Сейм, подчиняясь влиянию Баварии и Саксонии, отверг австро-прусское предложение; тогда Пруссия и Австрия объявили, что займут Шлезвиг не в качестве членов Германского Союза, а как самостоятельные великие державы. Против такого притязания выступила Англия, обратившаяся ко всем великим державам с предложением оказать давление на дворы берлинский и венский, дабы побудить их отказаться от вступления в Шлезвиг, неразрывную часть датской монархии, к тому же не включенную в Германский Союз. Когда речь шла только о союзной экзекуции в Голштинии, вице-канцлер князь Горчаков убеждал великобританского посла в Петербурге, что Бисмарк одушевлен в шлезвиг-голштинском вопросе самыми умеренными чувствами и что экзекуция представляется мерою охранительною, так как союзные войска обеспечат в герцогстве порядок и не смешают правового государственного вопроса с вопросом дипломатическим.24 Тогда же, по почину русского двора, Россия, Англия и Франция отправили в Копенгаген особых уполномоченных, чтобы убедить датский двор неуступчивостью своею относительно требований германского союзного сейма не доводить дела до крайности. Русский посланец, старший советник министерства Эверс, проездом чрез Берлин виделся и совещался с Бисмарком, и его влиянию следует приписать решение датского двора отменить голштинскую конституцию и не сопротивляться занятию этого герцогства союзными немецкими войсками. Такую же поддержку берлинскому двору оказал русский двор, и когда стало известно о намерении Австрии и Пруссии сообща занять Шлезвиг. Князь Горчаков убеждал английского посла принять во внимание, что Бисмарк сдерживает короля Вильгельма, на которого влияют военные, с целью подвигнуть его на самые крутые меры, и настаивал на необходимости разъяснить копенгагенскому двору, что не следует сопротивляться занятию Шлезвига военными силами Пруссии и Австрии, так как это занятие оградит его от происков герцога Августенбургского и немецкой революционной партии.25 Но Бисмарк хотел именно войны, которая, по его толкованию, могла одна развязать руки Пруссии, связанные приступлением ее к лондонскому договору 1852 года. Желание его исполнилось. 20-го января 1864 года австро-прусские войска вступили в Шлезвиг. Датчане, удаляясь, обменялись с ними несколькими выстрелами и сосредоточились в Дюпеле и на острове Альзене. Князь Горчаков не только не протестовал против вступления союзных австро-прусских войск в Шлезвиг, но даже одобрил эту меру, объяснив австрийскому посланнику, что в этом вопросе Россия сочувствует Германии, и что, если Швеция подаст помощь Дании, то выставит наблюдательный отряд в Финляндии, а прусскому представителю — «что вооруженное сопротивление Дании освобождает до некоторой степени Австрию и Пруссию от обязательств лондонского договора и что, во всяком случае, император Александр будет продолжать благоприятствовать обеим немецким державам». Так платил русский двор долг признательности Пруссии за поддержку, ею оказанную России за год до того в польском вопросе. Но в Петербурге все еще надеялись, что столкновение Германии с Данией не поведет к отторжению герцогств и начало нераздельности датской монархии нарушено не будет. Вице-канцлер писал по этому поводу посланнику нашему в Берлине, что, ввиду интересов России в Балтийском море, она долгом считает воспротивиться всякой попытке раздробления владений короля Христиана IX, присовокупляя, что Австрия и Пруссия должны оценить такое заявление русского двора, как направленное к тому, чтобы парализовать вооруженное вмешательство в эту распрю Великобритании. «Раздел Дании, — заключал свою депешу князь Горчаков, — может повести к образованию великого скандинавского государства, то есть к осуществлению скандинавского единства; но наши интересы, безусловно, противны такой комбинации, и я должен вам заявить, что мы воспротивимся ей всеми нашими силами». Развивая эти мысли в разговоре с великобританским послом, русский вице-канцлер сказал ему, что императорский кабинет надеется уладить дело мирным путем. Он отвергает, впрочем, всецело мысль о материальной помощи Дании, зато готов оказать самое широкое содействие восстановлению мира мерами убеждения. Князь Горчаков признавался, что не считает возможным предугадать тайные намерения и планы немецких держав, и даже сомневается, чтобы Австрия и Пруссия сами знали заранее, каким путем они пойдут. При такой неясности положения, — рассуждал он, — единственный исход — конференция. А до тех пор следует направить все усилия к тому, чтобы не порвалась связь, приковывающая дворы венский и берлинский к международным договорам. Связь эта, по мнению вице-канцлера, довольно тверда в Вене, но в Берлине оказывается более слабою. Нужно влиять на оба двора, чтобы она продолжалась вплоть до созыва конференции.26 Между тем тайною целью Бисмарка было не только отторжение от Дании герцогств, но и завладение ими за счет Пруссии. Мирное занятие Шлезвига не приближало его к этой цели, а потому он решился сделать еще шаг, предложив венскому двору двинуться вперед и занять саму Ютландию. После некоторых колебаний австрийское правительство, не желавшее дать вековой своей сопернице опередить себя в общенемецком деле, выразило на то свое согласие. В конце февраля австро-прусские войска переступили границу собственно королевства Датского и заняли Ютландию. Этот новый акт насилия двух первостепенных немецких держав и вскоре последовавшее за ним взятие штурмом дюпельских укреплений пробудили от апатии нейтральные дворы. По настоянию Англии в середине апреля в Лондоне собралась наконец конференция из представителей держав, подписавших договор 1852 года, а именно: России, Великобритании, Франции, Австрии, Пруссии, Дании и Швеции, к которым присоединился и особый уполномоченный Германского Союза. Русским представителем на этом международном собрании явился посол наш в Лондоне барон Бруннов, главный участник упомянутого выше Лондонского трактата, которым начало нераздельности датской монархии признано было отвечающим общим интересам Европы. Первым делом конференции было установить между воюющими сторонами перемирие на шесть недель. Вслед за этим уполномоченные Австрии и Пруссии заявили, что война прервала для этих дворов обязательную силу договора 1852 года. Напрасно представители Англии и России оспаривали это рассуждение. Их австрийский и прусский сотоварищи остались при своем мнении, поддержанном представителем Франции. Вскоре после того они же потребовали полной автономии Шлезвига и Голштинии и «личного» соединения их в особе короля Христиана, а когда датские уполномоченные отвергли это требование, предложили отторжение трех герцогств от Дании и образование из них самостоятельного немецкого государства в составе Германского Союза. Барон Бруннов выразил по этому поводу «прискорбие и удивление», вызванные в нем таким посягательством на целость Датской монархии, а представители Дании и Швеции наотрез отказались обсуждать его. Тогда выступил граф Руссель с предложением разделить Шлезвиг, оставив северную часть его Дании, а южную присоединить к Голштинии. По вопросу о пограничной черте возникли оживленные прения. Но прежде чем приступить к ним, конференция выслушала заявление русского уполномоченного. Отречение Австрии и Пруссии от обязательств, наложенных на них трактатом 1852 года, объявил барон Бруннов, побуждает императора всероссийского вступить в обратное пользование наследственными правами на Голштинию и Шлезвиг, принадлежащими Готторпскому дому, коего он является главою; но, желая доказать не деле полное свое бескорыстие и, вместе с тем, облегчить мирный исход спора, император Александр означенные права свои в полном их объеме уступает великому герцогу Ольденбургскому.27 Члены конференции не могли сойтись на определении разграничительной линии между Голштиниею и Шлезвигом. Датчане, приняв начало разделения, отстаивали самую южную черту, немцы — самую северную, англичане — среднюю между тою и другою. В таком положении находились дела, когда Александр Николаевич проездом в Киссинген остановился на два дня в Берлине и вечером 29-го мая, приняв Бисмарка в частной аудиенции, имел с ним продолжительный разговор. Государь не скрыл от своего собеседника, что горячо желает скорейшего восстановления мира. Если, говорил он, конференции не удастся продлить перемирие, пусть Пруссия терпеливо сносит блокаду своих берегов и не вступает в Данию, чтобы не вызвать Англию на вооруженное вмешательство в пользу датчан. Бисмарк отвечал, что признает опасность подобного оборота, но еще хуже были бы последствия такого решения вопроса, которое не обеспечило бы немецкое население Шлезвига от притеснения датчан, и явилось бы унижением для короля Вильгельма, его храброго войска и всего прусского народа. При этом случае Бисмарк не преминул заметить, что такой исход дела оказался бы в пользу революции, дав ей в руки опасное оружие, той революции, борьба с которою составляет первый долг правительств. Государь согласился с этим взглядом и выразил желание, чтобы Пруссия всегда его придерживалась. «Для этого, — поспешил вставить Бисмарк, — должно воспрепятствовать нашим внешним затруднениям стать внутренними. Мы не можем допустить, чтобы британский кабинет те внутренние усложнения, что сам он создал себе своею политикою в датском вопросе, перенес на Германию и английские кабинетные вопросы разрешал насчет нашего внутреннего спокойствия». Разговор перешел на будущую участь приэльбских герцогств. Государь выразил собеседнику удовольствие за то, что выставленная им кандидатура великого герцога Ольденбургского дружественно принята в Берлине, но высказался очень определенно против присоединения герцогств к Пруссии. Бисмарк отвечал: «Мы из-за них не вызовем европейской войны, но если нам предложат соединение, то едва ли мы будем в состоянии отклонить его». Государь возразил, что до этого дело не дойдет, ибо кто же станет делать Пруссии такое предложение? Он советовал действовать в полном согласии с Австрией и избегать частного соглашения с Францией. Бисмарк уверял, что на такое соглашение Пруссия решится лишь в том случае, если Австрия или Россия вступит третьим членом в прусско-французский союз. Государь предостерегал собеседника от всякого задора по отношению к Англии, чтобы та не перешла на сторону Франции, так как Наполеон III носится с опасными замыслами. Бисмарк успокоил его уверением, что Англия одна не решится на войну. Наполеон же не может не знать, что борьба на Рейне за немецкое национальное дело вызовет не только дружный отпор со стороны Германии, но и воскресит снова коалицию трех великих восточных держав, ибо ни одна из них не может допустить одоления прочих французами, и если французские победоносные войска займут Германию, то уже, во внимание к положению своему в Польше, Россия вынуждена будет вмешаться в борьбу независимо от того, отвечает это ее склонности или нет. Император заключил беседу подтверждением совета не подвергать опасности мир Европы и выражением убеждения, что Шлезвиг должно поделить пополам между немцами и датчанами; лондонский же договор 1852 года назвал при этом уже отошедшим в область истории. Как ни старался Бисмарк скрыть состоявшееся тайное соглашение свое с Наполеоном III, оно не замедлило обнаружиться в одном из последних заседаний лондонской конференции, когда прусский уполномоченный возобновил давнее предложение Франции решить вопрос о пограничной черте в Шлезвиге между датчанами и немцами опросом населения. Барон Бруннов с жаром восстал против этого способа. «Как ни тяжело ему, — заявил он, — противоречить представителю державы, связанной с Россией узами тесной дружбы, но выше дружбы ставит он свой долг пред собственным правительством. Было бы противно основным началам русской политики допустить, чтобы подданных спрашивали, хотят ли они остаться верными своему государю. Нельзя доверить шлезвигским крестьянам решение вопроса, над которым трудятся собранные в конференции уполномоченные великих держав. Никогда не одобрит он намерения подчинить приговор правительств Европы мнению шлезвигской черни». На замечание прусского посланника, графа Бернсторфа, что речь идет не о предоставлении населению Шлезвига права решения, а лишь о доставлении им нужного для решений конференции материала, русский уполномоченный с живостью возразил: «Предложение это обличает намерение насильственно отнять у короля датского его собственность. Я могу лишь с прискорбием выразить сожаление, что оно исходит от уполномоченных его величества короля прусского». С Брунновым поспешили согласиться представители Англии, Швеции и даже Австрии. Франко-прусское предложение осталось, таким образом, без последствий. Со своей стороны, подчиняясь настояниям русского двора, датское правительство объявило, что крайний предел его уступок — пограничная черта, предложенная Англиею, которую отвергали представители Австрии, Пруссии и Германского Союза. С последним предложением: «передать решение спора на третейский суд» — безуспешно выступил британский уполномоченный лорд Кларендон. Между тем истек срок перемирия, и конференция разошлась.28 14-го июня возобновились военные действия нападением австро-пруссаков на остров Альзен. Несмотря на храброе сопротивление датчан, сражавшихся один против четырех, укрепленный остров этот занят союзниками, которые готовились уже перейти оттуда в Фионию и атаковать Копенгаген. Дании ничего не оставалось иного, как заключить мир на условиях, предписанных победителями. Предварительными статьями, подписанными в Берлине 20-го июля и подтвержденными Венским мирным договором 18-го октября, король Христиан все свои права на Шлезвиг, Голштинию и Лауэнбург уступил императору австрийскому и королю прусскому. Так совершилось без малейшего противодейстия и даже протеста с чьей-либо стороны, расчленение Датской монархии, за целость которой всего за двенадцать лет до того сообща поручились все великие державы Европы. Лишь только состоялось отторжение от Дании приэльбских герцогств, как Бисмарк стал обнаруживать более или менее явно намерение Пруссии завладеть ими. Признание принца Фридриха Августенбургского герцогом соединенных Шлезвига и Голштинии он поставил в зависимость от подчинения его строгой опеке берлинского двора и отречения в пользу Пруссии от самостоятельного распоряжения военными и морскими силами и внешнею политикою нового государства. Когда же претендент отверг эти требования, совещание прусских юристов объявило лишенными всякого основания притязания на наследование в герцогствах как принца Августенбургского, так и великого герцога Ольденбургского, признав законным их владельцем короля Христиана датского, а за уступкою им своих прав Австрии и Пруссии — императора Франца-Иосифа и короля Вильгельма. Тогда только в Вене поняли, что Австрия в шлезвиг-голштинском вопросе сыграла в руку Пруссии, и решительно отказались пойти на предложенную из Берлина сделку об отдаче ей приэльбских герцогств. Разлад между недавними союзниками обозначался все более, и после краткого перемирия, заключенного в Гастейне в 1865 году, привел их к необходимости разрубить узел мечом. Предметом распри был уже не вопрос о том, кому владеть приэльбскими герцогствами, а несравненно более важный вопрос о преобладании в Германии. Австрию поддерживали, за немногими исключениями, все второстепенные государства Германского Союза. Бисмарк не поколебался вступить в тесную связь с Италией, давно искавшей удобного случая, чтобы предъявить свои притязания на Венецианскую область, которою владел австрийский император. Прусской дипломатии удалось заручиться также косвенною поддержкою Наполеона III, объявившего, что он «ненавидит договоры 1815 года» и не считает их пригодными продолжать служить основою международного порядка в Европе. По мере того как обострялись отношения Пруссии к Австрии, русский двор не скрывал сочувствия своего к первой из них, и хотя перед самым началом военных действий присоединился к предложению Франции и Англии созвать европейский конгресс с целью попытаться предупредить вооруженное столкновение Пруссии и Италии с Австрией, но не иначе, как предварив о том заблаговременно берлинский двор. Когда же вследствие отказа Австрии участвовать в конгрессе Бисмарк выступил во Франкфурте с предложением преобразовать на новых началах Германский Союз, князь Горчаков высказал неодобрение этому предложению, находя его противным и частным русским, и общим консервативным интересам, причем напомнил, что союзная немецкая конституция — общее дело держав, собранных на венском конгрессе, и не может быть изменена иначе, как с общего же их согласия. Свой взгляд на дело русский вице-канцлер сообщил дворам тюильрийскому и сент-джемскому, приглашая их поддержать его совместным представлением в Берлине. Но вспыхнувшая война прекратила эту попытку в самом зародыше. Военные действия продолжались недолго. В семь дней пруссаки сломили сопротивление австрийцев и немецких союзников Австрии, Ганновера и южно-германских государств, заняли без выстрела Саксонию, вторглись в Богемию и, нанеся на полях Книгсгреца решительное поражение главной австрийской армии, в первых числах июля уже стояли под стенами Вены. Австрийцы, хотя и разбили наголову итальянцев под Кустоццею и в морском сражении при Лиссе, просили мира. В Никольсбурге, главной квартире короля Вильгельма, велись уже переговоры между Бисмарком и австрийскими уполномоченными, когда получена была от прусского посланника в Петербурге графа Редерна телеграмма, извещавшая, что император Александр желает созыва конгресса, находя, что возбужденные войною вопросы касаются всей Европы и не должны быть разрешены без ее согласия. Тогда же и тюильрийский кабинет предъявил Пруссии притязание свое на посредничество в мирных переговорах. В докладе королю граф Бисмарк выразил мнение, что как помянутая телеграмма, так и частные письма императора Александра к своему дяде указывают на нерасположение России к требованиям, предъявленным Пруссиею венскому двору и его немецким союзникам. Князь Горчаков уже изъявил прусскому посланнику в Петербурге желание ближе ознакомиться с ними. Родственные отношения русского императорского дома к немецким династиям вызывают опасения, как бы при последующих переговорах русские симпатии не оказались в их пользу. В силу этих соображений министр советовал своему государю не медлить заключением предварительных условий мира с Австрией, которые и были подписаны в Никольсбурге 14-го июля. Тогда же было решено сообщить их содержание императору Александру через посланного нарочного. Между тем русский посланник в Берлине Убри передал временному заместителю Бисмарка барону Вертеру официальное приглашение на конгресс, предупредив его, что такое же приглашение послано уже из Петербурга в Лондон и Париж. Известие это, полученное в Никольсбурге 15-го июля, на другой же день по подписании предварительных условий мира с Австриею, крайне озаботило прусского первого министра. Он предписал Вертеру отвечать Убри, что хотя Пруссия до начала войны и выразила согласие на конгресс, сделала она это лишь с целью предупредить войну. Теперь же, после того как она была вынуждена вести ее, поставив, так сказать, на карту самое свое существование, она не может признать зависимость от конгресса плодов побед, столь дорого ей стоивших. А потому она согласится на созвание конгресса лишь в том случае, если установлены будут основания переговоров, которые обеспечат Пруссии пользование ее победами. Король, замечал Бисмарк, ждет от справедливости и дружбы императора Александра, что он не предпримет никаких дальнейших мер в этом деле, не войдя с берлинским двором в предварительное соглашение. Но прямые известия из Петербурга подтверждали, что русский двор настаивает на конгрессе. Это побудило Бисмарка предписать прусскому военному агенту в русской столице полковнику Швейницу обратиться непосредственно к самому императору со следующим представлением. Он должен был внушить государю «самым осторожным и дружественным образом», что, под страхом вызвать революцию в Пруссии и Германии, король Вильгельм не может отказаться от достигнутых успехов и подчинить будущее устройство Германии решениям европейского конгресса. Телеграмма заключалась предписанием присовокупить, что король уже отбыл из Никольсбурга и Бисмарк будет советовать ему, если вмешательство иностранных держав в немецкие дела примет обширные размеры, разнуздать с целью сопротивления ему все национальные силы Германии и прилежащих к ней стран, под которыми очевидно разумелись Венгрия и Польша. Но прусскому военному агенту в Петербурге не пришлось прибегать к этой угрозе. При первом известии о намерении короля Вильгельма отправить к нему чрезвычайного посланца государь сказал Швейницу: «Король желает, чтобы впредь до соглашения с ним я не делал дальнейших шагов. Хорошо. Я сам не желаю ничего лучшего. Конечно, трудно уговориться на письме. С величайшею радостью приму я всякое лицо, пользующееся доверием короля и которое будет в состоянии выяснить мне задушевные намерения королевского кабинета». Важное это поручение возложено было королем Вильгельмом на генерал-адъютанта своего Мантейфеля. Вызванный к королю в Прагу, он выехал из Берлина 24-го июля, два дня спустя после того, как французский посол Бенедетти предъявил Бисмарку проект тайной конвенции об уступке Франции «в виде компенсации» Майнца и всего левого берега Рейна. Граф Бисмарк снабдил Мантейфеля инструкциею, в которой поручил ему выставить на вид силу общественного мнения в Пруссии, столь настойчиво требующего приличного вознаграждения за принесенные жертвы, что неудовлетворение его подвергло бы крайней опасности самые жизненные интересы монархии. Сначала предполагалось потребовать от Саксонии, Ганновера и Гессен-Касселя значительных земельных уступок. Но скоро выяснилось, что население этих государств предпочитает быть присоединенным в целом составе, чем раздробленным. Отсюда решение оставить неприкосновенною Саксонию, а Ганновер и Гессен-Кассель присоединить к Пруссии. Во внимание к близкой родственной связи Гессен-Дармштадта с Россией ему будет предложено за уступку Верхнего Гессена, как области, лежащей к северу от Майна, щедрое вознаграждение в южной Германии. Саксония сохранит, в составе вновь образуемого Северо-Германского Союза, все свои владения, но должна будет уступить Пруссии верховное право распоряжаться своими военными силами. Ради родства Виртемберга с Россией, от него не потребуется территориальных жертв. В дополнительной инструкции Мантейфелю, Бисмарк присовокупил, что если ему будет выражено желание России освободиться от стеснительных обязательств, наложенных на нее Парижским договором 1856 года относительно Черного моря, то он должен отвечать, «что Пруссия нимало не заинтересована в сохранении в силе этих условий». Независимо от инструкций министра, прусский генерал вез собственноручное письмо своего государя к императору Александру, в котором король в особенности настаивал на том, что влияние прусской короны на его подданных, составляющее последний оплот монархии в Германии, будет окончательно утрачено, если не будут приняты во внимание законные требования общественного мнения страны. По прибытии Мантейфеля в Петербург князь Горчаков в краткой беседе заявил ему свое желание, чтобы Бисмарк явился на политическом горизонте Европы не «метеором, а звездою неподвижною». В тот же вечер император Александр принял генерал-адъютанта своего дяди. Прием был ласковый, но сдержанный и даже отчасти строгий. Государь высказал чувства привязанности и дружбы к особе короля, но прочтенные Мантейфелем мирные условия, заключавшиеся в инструкции Бисмарка, произвели на Александра Николаевича прискорбное впечатление. Император благодарил за снисхождение, оказанное Виртембергу и Гессен-Дармштадту, но выразил при этом, что низведение с престола нескольких династий преисполняет его ужасом. «Это, — воскликнул он, — не утверждение монархического начала, а унижение его, так как династии эти царствуют «Божьею милостью», ни более, ни менее, как и сам прусский королевский дом». Государь выразил также порицание союзу с Италией и опасение, как бы предложенный немецкий парламент не вызвал революционной опасности. На замечание Мантейфеля, что Бисмарк показал, что умеет обходиться с парламентами, Александр Николаевич отвечал, что не сомневается в том, но одно слово «парламент» уже вызвало брожение в южной Германии, так что в Бадене и Дармштадте выражают желание вступить в состав Северо-Германского Союза, потому что Бавария не в силах оказать им поддержки, а Австрия лишена отныне возможности влиять на Германию. «Чем удовлетворительнее будут успехи Пруссии, — возразил Мантейфель, — тем тверже монарх прусский удержит бразды правления в королевской руке своей». От южно-германских государств разговор перешел к Франции, и прусский генерал передал своему царственному собеседнику личное мнение о тайных замыслах Наполеона III, вызвавших его посредничество между воюющими сторонами. «Император сказал мне, — доносил он королю, — что, по полученным им известиям, Наполеон намерен требовать границ 1814 года. Он судит и чувствует о Наполеоне совершенно так же, как и ваше величество. Я редко встречался с подобным единомыслием». Отпуская Мантейфеля, государь еще раз выразил опасение, внушенное ему низведением с престола нескольких династий в землях, которые предполагалось присоединить к Пруссии. На следующий день Мантейфель имел продолжительное совещание с князем Горчаковым, утром того же дня бывшим с докладом у императора. Вице-канцлер начал с повторения сказанного накануне государем. Его величество, пояснил он, радуется возвышению Пруссии. Если король Вильгельм воздержится от низвержения целых династий; если он в Саксонии не уничтожит обаяния монарха отнятием у него верховного права начальства над войсками и обеспечит существование южно-германских государств, то приобретет положение, полное могущества, и избежит всякого нового столкновения с Францией. Наполеон III не посмеет предъявить ему требований земельных уступок, если только король, уважая наследственное право династий, пребудет в единомыслии со «старой» Европою. Князь Горчаков коснулся и будущего. «Россия, — заявил он, — не требует ныне ни Дунайских княжеств, где дела принимают лучший оборот, ни Галиции, вопрос о которой разрешен предварительными условиями мира, ни даже пересмотра постановлений Парижского трактата, две стеснительные статьи которого должны быть отменены, но они упразднятся с течением времени сами собою. Когда наступит время их похоронить, император надеется на поддержку Пруссии». Наконец, вице-канцлер выразил сомнение, чтобы между Австрией и Францией существовал тайный договор по вопросу о Галиции. Первые донесения Мантейфеля по телеграфу из Петербурга и заключавшееся в них порицание предложенных земельных приобретений в пользу Пруссии вызвали в первом министре короля Вильгельма глубокое раздражение. Бисмарк знал, что те из немецких дворов, которым грозило низложение, а также и прочие родственные русскому дворы отправили в Петербург чрезвычайных посланцев молить императора Александра о принятии их под свою защиту — и обстоятельство это еще более его раздражало. «Мы почти уже договорились с Виртембергом и Дармштадтом, — телеграфировал он Мантейфелю 30-го июля, — на справедливых основаниях, из уважения к России. Если этого недостаточно, чтобы обеспечить нам по меньшей мере терпимость России в деле присоединения Ганновера, Гессен-Касселя и Нассау, то мы не покончим сделки со Штутгартом и Дармштадтом. Давление извне вынудит нас провозгласить имперскую конституцию 1849 года и прибегнуть действительно к революционным мерам. Уж коли быть революции, так лучше мы ее возбудим сами, чем станем ее жертвами. Опасений мы не можем принять в уважение. Если Россия потребует более чем вежливого поклона (mehr als höfliche Begrussüng), то придерживайтесь просто программы, которую мы в следующий понедельник провозгласим в палате». Программа эта была — проект закона о присоединении к Пруссии владений короля ганноверского, курфюрста гессен-кассельского, герцога Нассауского и вольного города Франкфурта. Принятый прусскими палатами, он тотчас был утвержден королем и вступил в законную силу. Передавая императору и вице-канцлеру страстную отповедь графа Бисмарка, строгий консерватор Мантейфель, лично не сочувствовавший беззастенчивости политических приемов первого министра своего государя, старался по возможности смягчить их, но в то же время не скрыл своих опасений, что действительно можно ожидать от раздражительного нрава Бисмарка самых крайних решений. Последнею попыткою императора Александра побудить короля Вильгельма не выступать из пределов умеренности было собственноручное письмо его к дяде, в котором он распространился снова об уважении охранительных начал монархического строя Европы, но заключил письмо уверением, что даже если убеждения его не будут приняты во внимание, то и тогда Россия «не примкнет к противникам Пруссии».29 На это сообщение король Вильгельм отвечал также собственноручным письмом. Выразив снова сожаление о том, что столь близкие русскому двору дворы штутгартский и дармштадтский, внушающие императору столько участия, стояли в первом ряду врагов Пруссии, король выставил на вид, что только из уважения к императору они получили благоприятные для них условия. С Виртембергом мир уже подписан. «Что же касается Дармштадта, — продолжал король, — то не отверг уполномоченного — первого министра великого герцога Дальвигка, который столько лет вел политику своего двора в направлении враждебном Пруссии, но, соображаясь единственно с вашими желаниями, согласился на предложения Дальвигка. Мне была крайне прискорбна невозможность столь же снисходительно поступить с династиями Ганновера, Гессен-Касселя и Нассау. Но я должен был принести личные свои чувства в жертву благу государства. Я должен был принять во внимание настроение моего народа и войска и прибегнуть к таким мерам, которые обеспечили бы страну от возобновления положения, раз уже вынесенного нами. Оставить этим государям часть их владений значило бы раздробить оные, чему более чем всему другому воспротивилось бы местное население. Вы опасаетесь немецкого парламента и революции. Верьте мне: ничто не вредило более монархическому началу в Германии, как существование этих маленьких и немощных династий, которые стремились продлить свое существование на счет национальных интересов, неудовлетворительно исполняли державные свои обязанности и так же компрометировали обаяние монархического начала, как компрометирует обаяние аристократии многочисленное и обнищавшее дворянство. Общественное мнение проникнуто убеждением, что эти небольшие монархии стоят в естественном и неизбежном противоречии к национальным интересам. В случае нового кризиса упадок национальных учреждений вызвал бы тягчайшие опасности. Мое правительство должно было предотвратить их посредством преобразований. С революциею я буду продолжать бороться в Германии, как боролся с нею до сих пор, и чрезмерным притязаниям немецкого парламента подчинюсь не более, как таким же притязаниям прусского ландтага. Надеюсь, что я этим успокоил ваши опасения. Я ничего не принимаю так близко к сердцу, как скрепление уз, нас соединяющих. Ни одна из моих политических комбинаций не нарушит русских интересов. Напротив, я сочту себя счастливым, если мне удастся найти в будущем случае доказать вам, что я постоянно почитаю их за интересы старейшего и вернейшего союзника Пруссии». Русский двор уже не противился новому устройству, данному Германии победоносною Пруссией. Пражский мирный договор с Австриею совершенно видоизменил порядок, установленный в немецкой земле заключительным актом Венского конгресса при участии и за поручительством восьми европейских держав. Монархия Габсбургов вытеснена из Германии. Все государства на север от Майна составили Северо-Германский Союз под главенством Пруссии, усиленной присоединением Шлезвига, Голштинии, Лауэнбурга, Ганновера, Гессен-Касселя, Нассау и Франкфурта. Четыре южно-германские государства: Бавария, Виртемберг, Баден и Гессен-Дармштадт сохранили с Северо-Германским Союзом таможенную связь и, сверх того, тайными конвенциями отдали все свои военные силы в распоряжение короля прусского. В силу Пражского договора союзница Пруссии Италия довершила свое единство приобретением Венецианской области. Ни одна из великих держав Европы не протестовала против такой переделки политической карты всей этой части света. Мысль о конгрессе, возбужденная Россией, не нашла отклика ни в Англии, где расположенные в пользу Пруссии тори сменили вигов у власти, ни во Франции, где Наполеон III долго еще ублажал себя мечтою получить согласие Пруссии на присоединение к Франции сначала левого берега Рейна, потом — Бельгии. Таким отречением великих держав от принадлежащих им прав объяснил императорский кабинет и свою решимость не вмешиваться в новое поземельное и государственное устройство Германии, как явствует из следующего правительственного сообщения, появившегося в «Journal de St.-Petersbourg» и перепечатанного в «Северной Почте»: «Императорское правительство предложило нейтральным дворам потребовать участия Европы в рассмотрении территориальных и политических перемен, происшедших в равновесии европейской системы, утверждающейся на основании подписанных ими сообща договоров. Это предложение не было поддержано прочими кабинетами, и так как вследствие этого принцип европейской солидарности временно нарушен в настоящее время теми самыми державами, взаимное согласие которых составляет существенное основание этой солидарности, то императорское правительство сочло нужным воздержаться от дальнейших представлений. Мнение России, ее права как великой державы остаются обеспеченными за нею. Она свободна в своих действиях и руководством для нее служат одни лишь национальные интересы России».30 Одним из ближайших последствий событий 1866 года было примирение императора Франца-Иосифа со своими венгерскими подданными и превращение Австрийской империи в двойственную монархию под именем Австро-Венгрии. Поставленный во главе ее общего Министерства иностранных дел личный противник Бисмарка, бывший саксонский министр барон, впоследствии граф Бейст вошел в частное соглашение с Наполеоном III, что вызвало еще большее против прежнего скрепление дружественной связи между Россией и Пруссиею и, в частности, между императором Александром и его дядею королем Вильгельмом. Но в то же время русский двор прилагал все старание, чтобы обострившиеся отношения торжествующей Пруссии к считавшей себя обойденной и обманутой ею бонапартовской Франции не привели к вооруженному столкновению обеих этих держав. Так, когда весною 1867 года, вследствие предложенной уступки последней королем нидерландским великого герцогства Люксембургского, едва было не возгорелась война, созванной по почину России в Лондоне конференции великих держав, к участию в которой привлечены были Нидерланды и Бельгия, удалось примирить противоположные виды дворов парижского и берлинского. Люксембург остался под властью короля нидерландского, но был объявлен нейтральным под ручательством великих держав, а Пруссия обязалась вывести из люксембургской крепости гарнизон, который она содержала в ней в эпоху принадлежности великого герцогства к составу Германского Союза. Исчезнувшие с политического горизонта Европы мрачные тучи, грозившие всеобщему миру, позволили императору всероссийскому и королю прусскому принять приглашение Наполеона III посетить Парижскую всемирную выставку. Оба государя отправились в Париж почти одновременно и одновременно же выехали оттуда, проведя неделю во французской столице в качестве гостей императора французов. В этой поездке сопровождали их министры: вице-канцлер князь Горчаков и возведенный в звание канцлера Северо-Германского Союза граф Бисмарк. Пребывание императора Александра в Париже не осталось без влияния на отношения императорского кабинета к тюильрийскому двору, с которым он снова пришел к соглашению по делам европейского Востока.