С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (3)

Как Василий Андреевич признавался в дальнейших строках того же письма, оно было писано не для одной императрицы, но и для самого великого князя, которому наставник прочитал его и на которого оно, по-видимому, произвело хорошее впечатление. Этим средством Жуковский хотел воздействовать на царственного питомца, чтобы искоренить в нем главный недостаток, о котором воспитатель Мердер отзывается так: «Великий князь, от природы готовый на все хорошее, одаренный щедрой рукой природы всеми способностями необыкновенно здравого ума, борется теперь со склонностью, до сих пор его одолевавшею, которая, при встрече малейшей трудности, малейшего препятствия, приводила его в некоторый род усыпления и бездействия». Впрочем, Мердер тотчас же оговаривается, что не имеет уже более надобности постоянно понуждать наследника, который и сам начинает убеждаться в истине, «что веселость и тихое удовольствие сердца имеют источником точное исполнение обязанностей». Счастливую эту перемену приписывал он благотворному влиянию на Александра Николаевича молодого Виельгорского, примерного юноши, который с благородным поведением, всегдашней бодростью и необыкновенной точностью в исполнении долга соединял милую детскую веселость, искреннюю и дружескую привязанность к царственному сотоварищу. Паткуль, как по способностям, так и по прилежанию, далеко отставал от обоих, хотя и был одарен добрым сердцем и хорошей памятью. После экзаменов начались каникулы, продолжавшиеся шесть недель, в течение которых, согласно «Плану учения», классные занятия прекратились и весь день посвящался чтению, играм и прогулкам. Читали попеременно: Павский — Евангелие с толкованием на него, Жуковский — свои произведения, Жилль — сказки из «Тысячи и одной ночи». Великий князь слушал их не без удовольствия, но, кажется, предпочитал игры на открытом воздухе. Продолжительные прогулки совершались пешком, верхом, в экипажах по окрестностям Павловска, а потом и Петергофа, куда императрица Мария Федоровна переехала в июле с вверенными ее попечению государевыми детьми. В сопровождении Мердера и двух товарищей Александр Николаевич наезжал и в Царское Село, где дети любили кататься на лодке по озеру, играть на Детском острове, пить чай на ферме; занимались они и уженьем рыбы, стрельбой, купаньем; великий князь стрелял хорошо и плавал превосходно, поражая воспитателя ловкостью и смелостью. Посещали кадетский лагерь, где после развода играли с кадетами в мяч; ездили на крестьянские пасеки знакомиться с пчеловодством; предпринимали и более отдаленные прогулки в Дудергоф, Ораниенбаум, Кронштадт. Заботою Жуковского в это время было приучить своего питомца правильно изъясняться и выразительно читать по-русски. Упражнением в слоге служила ему частая переписка с родителями. Письма великого князя никогда не исправлялись ни в слоге, ни в правописании. Из них наставник заключал, что «он со временем будет иметь слог». «Он выражается очень непринужденно и просто, — сообщал Василий Андреевич императрице Александре Федоровне, — пускай прежде научится думать, разбогатеет идеями и чувствами, тогда получит и слог, я в этом не сомневаюсь». О результатах применения своей программы к воспитанию наследника он писал государыне: «Судя по тому, как идет наше учение, я, кажется, могу сказать, что не ошибся в своем плане и в своем методе. Мы подвигаемся вперед медленным, но твердым шагом. Мы знаем немного, но что знаем — наше. Это главное; тем более выиграем времени и тем быстрее пойдем вперед впоследствии». Жуковский был как нельзя более доволен всеми учителями и свидетельствовал о «их бескорыстном единодушии». Между ним и воспитателем великого князя существовало полное согласие, как видно из следующего отзыва его: «Я совершенно счастлив моим товариществом с нашим почтенным, редким Мердером. Мы идем с ним к святой нашей цели рука об руку; еще не было между нами ни минуты разномыслия. Будет ли успех — это зависит от Провидения. Но от нас зависит действовать так, чтобы не могли упрекнуть себя в произвольном препятствии успеху». Вскоре по окончании вакаций, а именно 13-го сентября, вдовствующая императрица с детьми переехала в Зимний дворец. Тут постигли Александра Николаевича и большая радость, и большое горе. 1-го октября возвратилась из Одессы императрица Александра Федоров на и 14-го того же месяца вернулся из армии государь, а 24-го скончалась императрица Мария Федоровна. Император Николай сам подвел старшего сына к постели умирающей матери и со словами: «Voila mon garcon, maman», испросил ему ее предсмертное благословение. Долго оплакивал Александр Николаевич утрату столь же нежно любившей его, как и им любимой, бабушки, и заливался слезами при одном воспоминании о ней.21 С первых дней 1829 года начались приготовления к годичному экзамену, определенному в конце января. Наследник и его сотоварищи усердно занимались повторением пройденного, зная, что экзамен будет происходить в присутствии императора и императрицы. Испытания продолжались с 24-го января по 2-е февраля и были выдержаны великим князем с блестящим успехом. «Всё в Александре Николаевиче было прекрасно, — читаем в дневнике его воспитателя, — его ответы, скромные манеры, в особенности выражение его очаровательной физиономии, воодушевленной благородным желанием сделать удовольствие родителям». После последнего экзамена из Закона Божия государь, выразив полное удовольствие протоиерею Павскому, обратился к Жуковскому со следующими словами: «Мне приятно сказать вам, что не ожидал найти в сыне моем таких успехов. Покойная матушка писала мне об этом, но, зная ее любовь к нему, я полагал, что она была к нему слишком снисходительна. Всё у него идет ровно, всё, что он знает, — знает хорошо, благодаря вашей методе и ревности учителей. Примите мою искреннюю благодарность». «Экзамен доказал вашему величеству, — ответил Василий Андреевич, — чтó в состоянии делать великий князь. Я вижу сам, что экзамен был хорош, но по рапортам, которые ваше величество получать изволили, вы могли видеть, что из числа двадцати шести недель у великого князя было отличных всего две за учение и поведение, у Виельгорского — пять, у Паткуля — одна. Это доказывает, что эти господа, как в учении, так и в поведении, имеют мало настойчивости, единственного качества, которое достойно уважения и без которого невозможно им дозволить приобресть прилежанием и поведением права на обещанные им суммы для бедных. Мы будем, однако же, просить ваше императорское величество сделать им какое-нибудь удовольствие». «С удовольствием соглашаюсь, — сказал император, — но надеюсь, что в остальные шесть месяцев эти господа покажут более постоянства и заслужат вышеупомянутое позволение». Слова как государя, так и наставника, относились к задуманной Мердером кассе благотворения, долженствовавшей составиться из взносов, соответствующих успехам в науках и поведении всех трех совоспитанников, соразмерно полученным ими отличным отметкам. Два раза в год, после каждого экзамена, предполагалось считать, сколько кем собрано денег на какое-либо благотворительное дело. Проект этот вызван следующим соображением воспитателя: право делать добро — величайшая награда. И прежде из сумм наследника уделялась известная часть на оказание помощи нуждающимся. Но такое добро делалось именем его высочества без личного его участия и даже без ведома его, и потому Мердер полагал, что великий князь и его товарищи должны отличным прилежанием и поведением заслужить «право делать добро». Государь вполне одобрил мысль воспитателя, и «касса благотворения» действовала во все время воспитания наследника. По удалении их величеств из залы, где происходил экзамен, Жуковский обратился к трем ученикам своим с прочувствованным назидательным словом: «С прошедшим годом, можно сказать, окончилось ваше ребячество; наступило для вас такое время, в которое вы можете начать готовиться быть людьми, то есть стараться заслужить уважение. Оно не есть одобрение за один или несколько отдельных хороших поступков, но одобрение за постоянно хорошую жизнь и в то же время уверенность, что эта хорошая жизнь постоянно таковою останется. Теперь мы начнем заниматься историей; она будет для нас самым убедительным доказательством, что уважение приобретается одними постоянными добродетелями. Вы, великий князь, по тому месту, на которое назначил вас Бог, будете со временем замечены в истории. От этого ничто избавить вас не может. Она скажет о вас свое мнение пред целым светом и на все времена, — мнение, которое будет жить в ней и тогда, когда и вас, и нас не будет. Чтобы заслужить уважение в истории, начните с ребячества заботиться о том, чтобы заслужить его в кругу ваших ближних. Теперь ваш свет заключен для вас в учебной вашей горнице и в жилище вашего отца и государя. Здесь все вас любят, все живет для вас, вы для нас прекрасная, чудная надежда. Знаю, что вы верите нашей любви; но, будучи уверены в ней, думаете о том, чтобы ее отбить. Знайте, какова будет ваша жизнь здесь, в маленьком вашем свете, перед вашим семейством, перед вашими друзьями, такова она будет и после, перед светом и целою Россией; что будем думать о вас мы, то со временем будет думать о вас отечество. Мы начали любовью к вам, но по этой же любви к вам обязаны судить вас строго. Отечество прежде начнет судить вас строго и потом уже станет любить вас, если вы это заслужите. Чтобы строгий суд отечества мог со временем обратиться в любовь, думайте о том, чтобы наша любовь обратилась в уважение, а на это одно средство: владейте собою, любите труд, будьте деятельны, тогда будете иметь все, ибо за ваше сердце мы все отвечаем смело. То же, что я говорил великому князю, могу сказать Виельгорскому и Паткулю, с той, однако, великой разницей, что их будущая обязанность маловажна в сравнении с обязанностью великого князя. Но обязанность быть достойными уважения одинакова для всех. До сих пор вы еще не могли понимать совершенно, для чего вы здесь и что значит быть товарищами великого князя. Теперь вы уже это понимать способны. Государь, приблизив вас к своему сыну, благоволил тем изъявить свою надежду, что вы будете ему полезны, будете сами достойны уважения чувствами, мыслями, поступками. Быть товарищами великого князя не значит жить с ним под одной кровлей, делить с ним труд и забавы, нет! Будьте товарищами души его, будьте сами прекрасны душой, так, чтобы со временем государь и отечество, видя, что вы сделались людьми отличными, могли порадоваться, что во младенчестве и молодости вы были приближены к наследнику России. Скажу одним словом — великому князю: владей собою, будь деятелен! Виельгорскому: будь постоянен и откровенен! Паткулю: не будь легкомыслен! А всем трем: будьте покорны вашим наставникам, которые теперь представляют для вас и закон ваш, и ваши обязанности. Эта покорность есть не иное что, как уважение правила. Привыкнув теперь повиноваться нам по доверенности к любви нашей, вы и тогда, когда мы вас покинем, останетесь с привычкой повиноваться закону, — а это главное в жизни как для собственного счастья, так и для пользы других. Успешный экзамен, на котором все вы отличились, доказывает только то, что вы способны исполнять свою должность, когда на это решитесь, а не то, чтобы вы ее постоянно исполняли, ибо годовой расчет не совсем соответствует экзамену. Чтобы подобного не могло случиться с вами в течение настоящего года, берегите в сердце одно: благодарность к государю, который, пожертвовав вашему экзамену двенадцатью часами своей царской жизни, сделал более, нежели сколько вам ожидать было позволено. Вы заслужили одобрение его величества на экзамене; мы надеемся, что в конце следующего года получите право и на его уважение своим постоянством. А этого мы имеем право от вас ожидать. Какими вы лично были произвольно в течение шести дней экзамена, такими вы можете быть также произвольно и, следственно, должны быть в течение целого года». С 1829 года учебная программа снова расширилась включением в нее трех новых предметов: естественной истории, химии и всеобщей истории. Первую читал наследнику академик Триниус, вторую — Кеммерер, третью, на французском языке, — Линман, преподаватель в пользовавшемся в то время заслуженною известностью частном пансионе пастора Муральта. Особенный интерес проявил Александр Николаевич к последней науке, воскликнув пред началом первого урока, обращаясь к Мердеру: «Мы сегодня начнем историю! Если бы вы знали, как я горю нетерпением!» Преподавание истории отечественной Жуковский оставил за собою. Чистописанию учил Рейнгольдт, фехтованию — Сивербрик, танцеванию — Огюст. В одиннадцатилетнем мальчике уже ярко обозначались блестящие природные дарования и выдающиеся нравственные качества наследника; сказывались и кое-какие недостатки, озабочивавшие его наставника и воспитателя. Они преимущественно проистекали из нервной натуры ребенка, который легко смеялся, еще легче плакал при малейшем огорчении и неудаче, порою шалил во время уроков, ссорился с товарищами, но главным его недостатком было отсутствие выдержки и энергии, время от времени овладевавшая им некоторая вялость, апатия, побуждавшая его не раз говорить воспитателю, «что он не желал бы родиться великим князем». Мердер замечает по этому поводу, что чувство долга развито в нем весьма сильно, но что у него недостает настойчивости, чтобы победить леность ума. Впрочем, как Мердер, так и Жуковский обожали царственного питомца, который внимательно выслушивал их увещания и наставления и платил им за привязанность нежною ласкою и любовью. При таких условиях наказания были крайне редки и во всю зиму 1828—1829 годов пришлось только раз лишить великого князя права входа в учебную комнату в воскресный день. Строже относился к нему государь, однажды за невнимание в классе запретивший подойти к себе вечером при прощании. Наказание это сильно подействовало на впечатлительного юношу. Здоровье великого князя было удовлетворительно, и он несколько раз подвергался лишь легким простудам. В течение всего Великого поста он с удовольствием постился, хотя, по замечанию Мердера, вообще «любил покушать». К таинствам исповеди и причащения он приступал с глубочайшим благоговением, проникнутый важностью исполнения этого христианского долга. Классные занятия чередовались с физическими упражнениями: гимнастикой, фехтованием, верховой ездой в манеже, прогулками пешком или в санях, катаньем с ледяных гор в саду Аничкова дворца. По вечерам происходили игры, разделять которые приглашались, по воскресеньям и праздникам, кроме двух совоспитанников, сверстники великого князя, молодые Адлерберги, Фредериксы, Барановы, Нессельроде, Шуваловы, Карамзины, сыновья Мердера. Играли в бары, жмурки, «хромоногого черта», придумывали шарады, изредка устраивали представления живых картин, в которых участвовали и великие княжны с их подругами. Но любимой забавой наследника и его товарищей была военная игра, которой развлекались они едва ли не каждый вечер и которой придавало особенную прелесть участие в ней императора Николая. Обыкновенно императрица бросала жребий: у кого из юношей быть «начальником штаба» государю, который в этом качестве руководил игрой и приводил все молодое общество в неописуемый восторг. Наследник начинал уже принимать участие в придворных торжествах: в Новый год он был на высочайшем выходе, шествуя в паре с великим князем Михаилом Павловичем; в Светлое Воскресение — присутствовал при церемонии baise-main. По желанию государя, наследнику представлялись знатные иностранцы: французский посол герцог Мортемар, пэр Франции граф Сен-При, а знаменитый Гумбольдт был приглашен к его столу. Из русских наследник принимал баснописца Крылова и пришедшего пешком из Сибири старца крестьянина. Военное образование ограничивалось обучением ружейным приемам в залах Зимнего дворца, но в Крещенский парад император приказал Александру Николаевичу стать в ряды Павловского полка на место подпоручика; в день своего рождения он участвовал в происходившем в манеже разводе от того же полка и на Майском параде командовал 4-й ротой 3-го батальона Преображенского полка. «Желал бы очень убедиться, — записал по этому случаю Мердер в своем дневнике, — что частые появления его высочества на парадах, видя, что из парада делают государственное дело, не будут иметь для него дурных последствий. Легко может ему прийти мысль, что это действительно дело государственное, и он может тому поверить». Весной наследнику предстояло новое и еще неизведанное развлечение: он должен был сопровождать августейших родителей сначала в Варшаву, где император Николай решил короноваться царем польским, а потом в Берлин, куда царственная чета отправлялась на свидание с прусским королем. В этом путешествии следовали за ним оба его сотоварища, а также Жуковский, Мердер, Юрьевич и Жилль. Александр Николаевич настолько уже преуспел в польском языке, что мог свободно на нем изъясняться. Жуковский помышлял познакомить его с литературой и историей Польши и хотел воспользоваться пребыванием в Варшаве, чтобы подыскать достойного преподавателя из поляков. Делу этому он придавал большую важность, находя, что будущего царя польского необходимо познакомить с Польшей и заставить полюбить ее. «Надобно, — писал он, — чтобы он узнал ее такою, какова она есть, без предубеждений, без односторонности; надобно, чтоб он знал, что она теперь, чего ей не достает, что ей иметь должно; чтобы он, познакомившись с ее прошедшим и настоящим, мог полюбить ее будущее, как следует царю, которому надлежит на небе, простертом над двумя подвластными ему народами, поставить светлую радугу союза».22 Буря польского мятежа 1830—1831 годов рассеяла политические мечтания русского поэта. 24-го апреля императрица выехала со старшим сыном из Петербурга. Опередивший их на сутки государь съехался с ними в Динабурге. Прощаясь с сестрами и братом, Александр Николаевич казался очень взволнован и растроган, но в пути развеселился, был разговорчив и спал немного. Новые впечатления возбудили его любопытство. Услыхав в поле пение жаворонков, он прыгал от радости; проезжая чрез деревни с развалившимися строениями и запущенными домами, замечал, что владетели их должны быть ленивы и небрежливы; удивлялся бедности и невежеству крестьян, особенное сострадание его возбуждало жалким своим видом и нищетой еврейское население Западного края. Путь лежал на Псков, Остров, Динабург, Вилькомир, Мариамполь, Ковно, Пултуск и Ломжу. В Динабурге, по приказанию государя, наследник тщательно осматривал крепость со всеми ее принадлежностями. С польскими помещиками, у которых останавливались августейшие путешественники для ночлега, он непринужденно и любезно разговаривал по-польски, «немного, — замечает Мердер, — но что скажет, всегда обдуманно и правильно». По-польски же здоровался он с солдатами польских войск и приветствовал поляков, командиров отдельных частей. Торжественный въезд их величеств в Варшаву состоялся 5-го мая; великий князь ехал верхом впереди своего Польского конно-егерского полка. Первые дни, проведенные в этом городе, были посвящены посещениям цесаревича Константина Павловича и его супруги, княгини Лович, своею красотой и грацией восхитившей царственного племянника; представлением должностных лиц, военных и гражданских, осмотру достопримечательностей, причем уроки ограничивались чтением из польской литературы. На параде польских войск, доведенных цесаревичем до высокой степени совершенства, наследник был в польском мундире и провел свой полк церемониальным маршем пред их величествами. В день коронации, 12-го мая, он вел под руку княгиню Лович и присутствовал на ступенях трона при возложении на себя императором Николаем венца польских королей. В этот день государь пожаловал его орденом Белого Орла и зачислил в польский гвардейский гренадерский полк. После коронации царская семья провела в Варшаве еще десять дней, наполненных разными торжествами, преимущественно военными, а 21-го мая императрица с наследником направилась в Пруссию, сначала в замок Антонин, принадлежавший князю Радзивиллу, женатому на принцессе Луизе Прусской, у которых они прогостили два дня, а затем — в Берлин. В Гринберге к ним присоединился император Николай, а во Франкфурте-на-Одере приветствовали их принцы: наследный, Фридрих-Вильгельм, Карл и Альберт. Король выехал навстречу дочери и зятю с прочими членами своего семейства в местечко Фридрихсвальде, за милю от Берлина. Въезд в столицу произошел 25-го мая при ликованиях берлинской толпы, радостными криками встретившей царственных русских гостей. Восторгу толпы не было предела, когда на балконе королевского замка показались император и король, а между ними стройный и красивый мальчик в казацком мундире, и когда старец-дед, приподняв на руки милого внука, горячо поцеловал его на глазах у всех. Первое пребывание в Берлине, хотя и кратковременное, — оно продолжалось восемь дней, с 25-го мая по 2-е июня, — оставило в душе Александра Николаевича глубокий, неизгладимый след. До тех пор он не выходил из тесного круга семьи и ближайших к нему лиц. Там он вдруг очутился в многочисленном и блестящем обществе родственных принцев и принцесс, съехавшихся ко двору Фридриха-Вильгельма III ко дню вступления в брак второго сына его, Вильгельма, с принцессою Августою Саксен-Веймарскою, дочерью великой княгини Марии Павловны. Русские император и императрица занимали первое место в ряду этих царственных гостей, которые все с особенной нежностью и лаской обращались с одиннадцатилетним наследником русского престола. В свою очередь мальчик удивлял их своей развязностью; он много и любезно разговаривал со всеми, по замечанию Мердера, обращаясь с ними, как с людьми, давно ему знакомыми. Миловидность его, ловкость, манеры, полные грации и достоинства, приводили в восторг берлинский двор; но и на наследника производило сильное впечатление все, что показывали ему в Берлине, Шарлотенбурге и Потсдаме — исторические воспоминания, в особенности же строго военная обстановка, посреди которой вращался и жил старый король и все члены его семьи. Великий князь посетил замок Сансуси и сады его; с благоговейным вниманием осмотрел он это жилище Великого Фридриха, а в церкви, где покоится прах его, написал свое имя на одной из мраморных досок, повешенных по стенам. Императрица повела его помолиться над гробницею своей матери, королевы Луизы, пред мраморным ее изваянием, лучшим произведением резца знаменитого Рауха. В Александровской колонии он вместе с августейшими родителями и дедом присутствовал при освящении вновь выстроенной православной церкви; побывал и на Павлином острове, любимом летнем местопребывании Фридриха-Вильгельма III, и при посещении тамошнего зверинца, состоявшего из редких животных и птиц, очень обрадовался двум медведям, увидав которых воскликнул, обращаясь к Мердеру: «Вот наши земляки!» Но, разумеется, бóльшая часть времени посвящалась военным упражнениям и празднествам. Первый прусский полк, представившийся наследнику в образцовом порядке, был кирасирский полк имени императора Николая, виденный им по пути, в Силезии. На второй день по приезде в Берлин там происходил парад, на котором он гарцевал в казачьей форме. «Парад, — замечает Мердер в дневнике, — был не хуже петербургских». За ним следовал другой, в Потсдаме. Накануне бракосочетания принца Вильгельма с принцессой Августой, 29 мая, король назначил Александра Николаевича шефом 3-го прусского уланского полка. Это доставило ему невыразимое удовольствие. Облекшись в полный парадный мундир своего полка, великий князь отправился сначала показаться родителям, потом к деду, чтобы благодарить его, а от него явился к дяде, принцу Вильгельму, как к своему корпусному командиру. С этого дня и до самого отъезда из Берлина он уже не снимал прусской формы. На свадебном вечере наследник принимал участие в традиционном шествии с факелами (Fackeltanz), исполняемом при бракосочетаниях принцев и принцесс бранденбургского дома. В некоторое замешательство привело его требование прусского придворного этикета, чтобы он, как почетный гость, участвовал в игре в карты. Играли в мушку, и Александру Николаевичу пришлось сидеть в партии принца Карла Мекленбургского. Незнакомый с игрой и даже не различая карт, он признался воспитателю, что намерен выйти из затруднения, постоянно пасуя. Зато ни малейшего смущения или застенчивости не выказал он в обращении с офицерами и солдатами своего прусского полка. 31-го мая в ожидании нового шефа полк был выстроен в Тиргартене. Прибыв верхом к месту его расположения, король представил великого князя, который, приняв над полком начальство и отсалютовав королю, провел полк церемониальным маршем пред его величеством. После учения, при котором уланы производили различные построения с примерной точностью и быстротой, шеф повел их чрез Бранденбургские ворота к замку, где штандарты были отнесены в покои наследника. На другой день трубачи полка явились поздравить шефа, и все офицеры были вместе с ним приглашены к обеденному столу короля. Императрица Александра Федоровна осталась одна в Берлине. Государь выехал оттуда 1-го июня, а великий князь последовал за ним 2-го. Отстояв обедню в русской посольской церкви, Александр Николаевич со слезами на глазах простился с матерью и дедом, а также со всеми родными, причем старик-король был крайне растроган. Проезжая по улицам Берлина, наследник кланялся на все стороны приветствовавшей его густой толпе. Близ Фридрихсвальде увидел он свой уланский полк выстроенным вдоль дороги. Лицо его просияло. Он проехал в коляске по фронту, простился с офицерами и солдатами и просил командира благодарить короля за милостивое к нему внимание, доставившее ему случай еще раз увидеть свой славный и дорогой его сердцу полк. Прусские уланы громкими криками «ура!» проводили своего царственного шефа. Снова проведя день в семействе князя Радзивилла в замке Антонине, в Силезии, наследник и спутники его 6-го июня прибыли в Варшаву. Там оставались они пять дней, участвуя в смотрах и парадах, происходивших в высочайшем присутствии, и чрез Ковно, Митаву, Ригу и Ревель 22-го июня возвратились в Царское Село. На берегу Немана, на той самой горе, с которой Наполеон в 1812 году смотрел на переправу чрез Неман своей великой армии, Александр Николаевич сорвал себе ветку на память об этом событии, заметив: «Вот как все проходит! Ни Наполеона, ни страшной его армии не существует! Осталась гора и к ней присоединилось предание». Как ни разнообразны были впечатления двухмесячного путешествия, великий князь рад был, однако, возвращению домой. При приближении к Царскому Селу им овладело сильное волнение. Он горел нетерпением увидеть любимое свое летнее жилище. Уже въезжая в Красное Село, при виде белеющего лагеря он не мог спокойно сидеть в экипаже, беспрестанно обнимал и целовал Мердера, а при въезде в царскосельский парк воскликнул: «Наконец я дома! Боже мой! Здесь всё, каждый кустик, каждая дорожка напоминает мне о каком-нибудь удовольствии. Какое счастье видеть места и людей, сердцу милых, бывших свидетелей наших радостей!» Посмотрев на часы, он сказал: «В эту минуту сестрицы должны быть на балконе». И действительно, первой показалась великая княжна Александра Николаевна. Наследник замахал ей фуражкой, его узнали, и не успел он выйти из экипажа, как уже очутился в объятиях выбежавших ему навстречу брата и сестер. «Вечер проведен, — свидетельствует Мердер, — в сердечных излияниях любви и рассказах». 25-го июня, в день рождения отсутствующего отца, великие княжны устроили в честь возвращения брата на Детском острове праздник, на который приглашено было целое общество их сверстников и сверстниц. Наследник был крайне растроган вниманием милых сестер и со слезами умиления рассматривал украшенные гирляндами из цветов чайный стол, дом, деревья и пристань, которую Ольга Николаевна назвала: «Мысом доброго Саши». «Или доброй Надежды», — прибавил один из маленьких гостей. Дети долго веселились, играя и прыгая на сетке. Между тем наступил срок обыкновенного полугодичного экзамена. Великий князь и сотоварищи выдержали его с успехом. По возвращении из заграничного путешествия государя и императрицы двор переселился в Петергоф, где ожидало Александра Николаевича новое занятие — участие в лагерном сборе военно-учебных заведений. 21-го июля наследник встретил в Стрельне выступивших из Петербурга в Петергофский лагерь кадет и пошел с ними в полной амуниции в рядах 2-го кадетского корпуса. У дачи Мятлевой надели ранцы и остановились, не доходя до шлагбаума. Там подъехал к кадетам государь и сам повел их в лагерь мимо коттеджа, с балкона которого глядела на них императрица с великими княжнами. Кадеты проходили по отделениям. Александр Николаевич находился в знаменных рядах 2-го корпуса, Виельгорский и Паткуль — за унтер-офицерами в стрелковых взводах. Едва дошли они до палаток, как набежала туча, поднялся вихрь, ударил гром, и дождь полил рекою. Все промокли до костей, не исключая великого князя, стоявшего у знамени на часах. Марш и непогоду он, по выражению своего воспитателя, перенес «с похвальным терпением». С этого дня началось практическое обучение наследника военному делу. Занимая на парадах место офицера по чину подпоручика, он в кадетских рядах был только рядовым и последовательно унтер-офицером и фельдфебелем. 25-го июля, получив известие о победах, одержанных Паскевичем в Азиатской Турции, государь прибыл в кадетский лагерь, вызвал дивизион артиллерийского училища для салютационной стрельбы и поставил сына третьим нумером с пальником к орудию. Великий князь оставался в строю во все время пальбы. Три дня спустя происходил первый «штурм» петергофских каскадов. После обеда государь сам повел кадет к Самсону и оттуда, по его сигналу: «раз-два-три», все они с криком «ура!» кинулись вверх по уступам бьющих фонтанов к находившемуся на верху террасы гроту, где императрица раздавала призы. Великий князь барахтался в воде, как и все прочие, и был из первых у цели. В шесть часов пополудни в лагере военно-учебных заведений забили тревогу и начался маневр, продолжавшийся два часа. Наследник и товарищи его участвовали в нем в строю 2-го кадетского корпуса. Такие маневры несколько раз повторялись и в следующие дни. Великий князь все свое время проводил с кадетами, которые по воскресеньям и праздникам приглашались в Александрию и привлекались к играм царских детей. 3-го августа окончился лагерный сбор, а на другой день двор переехал из Петергофа в Елагин дворец, где оставался до осени. 1829-й год заключился обычными экзаменами, прошедшими столь же успешно, как и экзамены предыдущего года. В наставлении, прочтенном Жуковским трем своим ученикам, звучит, однако, жалоба на ослабление прилежания Александра Николаевича, упреки за непостоянство в труде. Снова убеждает он его относиться с доверием и вниманием к наставникам и воспитателям, вступить с ними в дружеское товарищество, чтобы облегчить им достижение цели — будущего счастья царственного питомца, основанного на просвещении, которое ведет к добродетели и к заслуженной славе. «На том месте, которое вы со временем займете, вы должны будете представлять из себя образец всего, что может быть великого в человеке, будете предписывать законы другим, будете требовать от других уважения к закону. Пользуйтесь счастливым временем, в которое можете слышать наставления от тех, кои вас любят и могут свободно говорить вам о ваших обязанностях; но, веря нам, приучайтесь действовать сами, без понуждения, произвольно, просто из любви к должности, иначе не сделаетесь образцом для других, не будете способны предписывать закон и не научите никого исполнять закон, ибо сами не будете исполнять его... Все наши познания вместе утверждают в нас одну только главную мысль, что человеческая жизнь есть училище, в котором учитель — Бог, и что мы здесь только для того, чтобы каждому на своем месте быть достойным своего учителя».23 В продолжение 1830 года не произошло существенных перемен в занятиях и образе жизни наследника, если не считать назначения новых преподавателей: Арсеньева — для географии и статистики России и Плетнева — для русской словесности, а также замены Альфри Варрантом в преподавании английского языка. Зима по-прежнему проведена в Зимнем дворце, весна в Царском, лето в Петергофе. 1-го июля, в именины императрицы, Александр Николаевич произведен в поручики и причислен к кавалергардскому ее величества полку. За три недели до этого дня император Николай писал к Мердеру из Варшавы, где находился вместе с государыней: «Спасибо, любезный Карл Карлович, за добрые вести, которые меня сердечно радуют. Дай Бог успеха твоему старанию и благословения вашему делу! К приезду нашему вели изготовить Саше всю кавалергардскую форму; но постарайся, чтоб хорошо его одели: жене сделаем сюрприз, и 1-го числа он пропарадирует с разводом. Кадеты выступят в лагерь 28-го числа. Саша и товарищи его будут в фронте, как прошлого года. После праздников поедут в Красное Село. Саша на это время будет со мной жить; если погода хороша, то я вас помещу в лагере подле себя; я хочу, чтобы все трое несли в это время службу наравне с кадетами, обедая особо, но, впрочем, соблюдая все, что с других требоваться будет. Ты будешь командовать батальоном, Юрьевич станет в дивизион, в который они помещены будут, чтобы за ними ближе смотреть. Пробыв там десять дней и отведав приятного и тяжелого, мы поедем в Ревель к жене, а потом воротимся домой. Все это останется между нами, и не говори о том никому, но приготовь что тебе нужно для них. Скоро, с помощью Божиею, воротимся; признаться, с нетерпением жду минуту обнять милых ребят. Я устал крепко. Поклонись Жуковскому и всем нашим. Тебя искренно любящий Николай». Между тем наследник обнаруживал все большее прилежание и интерес к преподаваемым предметам, как свидетельствуют о том похвальные отзывы его воспитателя. В подтверждение Мердер приводит в дневнике своем следующий случай: «Я предложил Александру Николаевичу придумать себе девиз для флага, который он желал иметь на Детском острове. Он сел к своему столу, сказав мне: «Хорошо, я вам мой девиз сейчас нарисую». В самом деле, через несколько времени принес ко мне рисунок, на коем представил водою промытую скалу, муравья и якорь, написав вокруг: постоянство, деятельность и надежда. Я крайне был обрадован сею прекрасною мыслью и советовал только рисунок отделать получше».