С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (29)

В ближайшем заседании Государственного Совета царства маркиз Велепольский воскликнул: «Если удары убийц станут снова отыскивать жертвы, то пусть лучше обратятся они на мою грудь, чем мне пережить добродетели отцов наших и честь польского имени». На вызов этот ответили два покушения на жизнь маркиза, оба, впрочем, неудавшиеся. Все три убийцы были судимы военным судом и повешены на гласисе варшавской цитадели. По совершении этих казней великий князь-наместник обратился к полякам с воззванием, предварительно представленным на утверждение государя и удостоившимся высочайшего одобрения. «Дай Бог, чтоб это воззвание возымело благотворное действие», — надписал император Александр на проекте. Великий князь, увещевая поляков отречься от всякой солидарности с виновниками совершенных преступлений, зачинщиками беспорядков, сеятелями смуты, терроризирующими и позорящими страну, обещал немедленное приведение в исполнение новых законов об организации Государственного Совета царства, об учреждении учебных заведений, о переводе крестьян с барщины на оброк, о даровании прав евреям, об образовании городских и уездных советов, наконец, об административных преобразованиях, и убеждал жителей царства направить все усилия, чтобы законы эти не были парализованы партией преступления, которая жертвует благом страны осуществлению своих бессмысленных начал и помышляет лишь о разрушении, сама ничего не создавая. «Поляки, — так заключалось воззвание, — вверьтесь мне, как я вверился вам. Да одушевляет нас единое чувство. Будем трудиться сообща и в мире для счастья Польши, моля Бога, чтобы Он благословил наши усилия, и новая эра благосостояния и довольства откроется для отчизны, которую вы так любите». Странный ответ последовал на великокняжеское воззвание. То был адрес, подписанный польскими дворянами, в числе более 300 съехавшимися в Варшаву, на имя не наместника, а графа Андрея Замойского, как «представителя и истолкователя духа нации», с просьбою довести о содержании адреса до сведения великого князя. Адрес требовал возвращения Польше ее древних прав и вольностей. «Мы не отказываем, — говорилось в нем, — в нашем содействии образованию новых учреждений; мы хотим только заявить, что меры, принятые доселе в стране, довели возбуждение умов до такой степени, что ни военная сила, ни чрезвычайные суды, ни тюрьма, ни ссылка, ни эшафот не в состоянии их обуздать, а только вызовут крайнее отчаяние, которое толкнет нацию на путь, одинаково вредный для управляющих и управляемых. Как поляки, мы можем поддерживать правительство лишь тогда, когда оно станет правительством польским и когда все области, составляющие нашу родину, будут соединены воедино и будут пользоваться конституцией и свободными учреждениями. В своем воззвании великий князь сам уважил и понял нашу привязанность к родине; но эта привязанность не может быть раздроблена, и если мы любим нашу родину, то всю в совокупности, в пределах, начертанных ей Богом и освященных историей». «Часть дворянства, — доносил по телеграфу Константин Николаевич, — составила адрес Замойскому для передачи мне, в котором говорится про Литву и конституцию. Велепольский полагает, не дожидаясь подачи, арестовать его и выслать за границу. Я полагаю арестовать его при подаче и отправить в Петербург, дабы отвечать в своих действиях пред своим государем. Ожидаю скорого ответа». Ответ последовал строгий: «Адреса не принимать. Замойского арестовать немедля и прислать сюда с надежным жандармским офицером. Главных зачинщиков также арестовать в цитадели и Ново-Георгиевске и произвести следствие». Впрочем, из лиц, подписавших адрес, никто арестован не был. Даже самого Замойского наместник не решился подвергнуть аресту, но, отправляя его в Петербург в сопровождении своего адъютанта, просил государя, чтобы и там Замойский находился на свободе, не отвечая в противном случае за сохранение в Варшаве спокойствия. Император уважил просьбу брата. «Вчера Замойский, — известил он его, — повторил мне все, что ты от него слышал сам, и я объявил ему о высылке его на пароходе за границу, чего он, кажется, никак не ожидал». Снисходя к просьбе Замойского, государь дозволил ему, впрочем, выехать по железной дороге в Кенигсберг под надзором жандармского офицера до самой границы. Не стесняемый более присутствием непримиримого противника, Велепольский энергично принялся за приведение в действие своей политической программы. По его настоянию почтовая часть и пути сообщения в Царстве Польском были изъяты из подчиненности подлежащим ведомствам империи; должности главных директоров правительственных комиссий, губернаторов, уездных начальников и все прочие, до самых низших в администрации края, замещены природными поляками; польский язык введен в официальную переписку всех властей, причем даже на нем велись процессы государственных преступников, преданных русскому военному суду в Варшаве; открыта Главная Школа — так назывался восстановленный Варшавский университет и политехническое училище в Новой Александрии; созваны уездные советы в губерниях Радомской, Люблинской, Августовской, Плоцкой и Варшавской; постепенно снято военное положение в тех же пяти губерниях, за исключением губернских городов. По мере отмены военного положения, раскрытие и преследование государственных преступлений переходило от военных к гражданским властям. Великий князь-наместник широко пользовался предоставленным ему правом помилования. К концу сентября из общего числа 499 осужденных им прощены 289 человек. В день празднования тысячелетия России государь в Новгороде подписал указ, которым прекращались все иски казны по имениям, конфискованным за государственные преступления. Толпами возвращались в Царство Польское поляки, сосланные в Сибирь, водворенные в империи, выходцы, удалившиеся за границу. Речь свою при открытии новой сессии Государственного Совета царства 19-го сентября Константин Николаевич начал так: «Господа, в первый раз обращаясь к вам в этом собрании, прежде всего желаю убедить вас, что печальные события, воспрепятствовавшие мне принять участие в последних ваших заседаниях, не охладили во мне благих намерений, которыми я одушевлен в видах благоденствия края. Полный веры в покровительство Провидения, я полагаюсь на чувства вернопреданности добрых граждан, которые проявляет уже Государственный Совет. Выполняя обязанности, возложенные на меня августейшим братом, всемилостивейшим нашим государем, я не перестану заботиться о благоденствии Царства Польского. Правительство, во главе которого стою я, не уклонится от пути законности и никому не дозволит безнаказанно с него уклониться». Но все правительственные меры оставались без влияния на расположение умов в крае. Брожение во всех классах населения нимало не успокаивалось. Революционные демонстрации не прекращались. 31-го июля Варшава, как и в предыдущем году, праздновала годовщину Люблинской унии снятием траура, закрытием лавок, торжественным богослужением в костелах. 2-го сентября, в день Воздвижения Креста, по новому стилю, до пятидесяти тысяч народу собралось в бернардинском Крестовом костеле на Лысой горе Опатовского уезда, и в национальных костюмах, под революционными хоругвями, целый день толпа пела возмутительные гимны, а ксендзы говорили пламенные проповеди, убеждая народ молить Бога об изгнании врагов из польской земли. Там же собирались пожертвования на революционные цели. Подпольный комитет, руководивший движением и присвоивший себе название «центрального», обнародовал воззвание к соотечественникам-полякам, выдавая себя за народное правительство, призванное вести беспощадную борьбу с пришельцами впредь до совершенного освобождения отчизны. Тот же комитет установил сбор на «повстанье», а уездные и городские советы пригласил немедленно разойтись. Те, хотя и не исполнили этого требования, но проявили такой оппозиционный дух, что некоторые из них пришлось распустить. Подпольные листы «Рух», «Стражница», «Коссиньер» возбуждали граждан к сопротивлению властям, а в разных местностях царства появились кинжальщики, убивавшие лиц, заподозренных в измене народному делу. Брожение из царства распространилось на Северо-Западный и Юго-Западный края. Беспорядки проявились в Литве, Белоруссии, Подолии, на Волыни. Польские дворяне губерний Минской и Подольской простерли дерзость до того, что в адресах на высочайшее имя требовали соединения названных губерний с Польшей. Все эти признаки указывали на близость взрыва, издавна подготовленного польской, эмиграцией и ее эмиссарами. В первых числах января 1863 года в Царстве Польском вспыхнул вооруженный мятеж.18 ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Мятеж в Царстве Польском и в Западном крае 1863—1864 Пламень, долгие годы таившийся под пеплом, вспыхнул, наконец, и скоро разросся в разрушительный пожар, охвативший обширное пространство от Вислы и Буга до Западной Двины и Днепра; то был вооруженный мятеж поляков, быстро распространившийся из Царства Польского на всю западную окраину России. Предлогом к восстанию послужил рекрутский набор, произведенный в Варшаве в ночь со 2-го на 3-е января 1863 года. По распоряжению Совета управления Царства Польского имели поступить в рекруты те из подлежащих военной службе поляков, которые были известны как участники уличных беспорядков и революционных демонстраций. Но, предупрежденные своими сообщниками-чиновниками, состоявшими на государственной службе, молодые люди эти успели бежать из Варшавы и, собравшись в окрестных лесах, образовали первые мятежнические шайки, вооруженные косами, ножами, саблями, отчасти охотничьими ружьями и пистолетами. В продолжение следующих дней то же явление повторилось в разных других местностях Царства Польского. Подпольный центральный комитет, руководивший движением, издал призыв к общему повстанью. 13-го января по окончании развода от л.-гв. Измайловского полка в Михайловском манеже император Александр, собрав вокруг себя офицеров, сам сообщил им о вспыхнувшем в Польше мятеже. «Так как многим из вас, господа, — сказал государь, — вероятно, неизвестны последние происшествия в Царстве Польском, то я хочу, чтобы вы узнали о них от меня самого. После столь благополучно совершившегося набора, со 2-го на 3-е января, стали появляться мятежнические шайки на обоих берегах Вислы, для рассеяния которых были немедленно посланы отряды. Наконец, в ночь с 10-го на 11-е число по всему царству, за исключением Варшавы, было сделано внезапное нападение на войска наши, стоящие по квартирам, причем совершены неслыханные злодейства. Так, например, около Седлеца атакованные солдаты оборонялись отчаянно в одном доме, который мятежники подожгли, не видя средств им овладеть. Несмотря на то, храбрые войска наши отбили повсюду мятежников. По первым сведениям, потеря наша заключается в 30 человеках убитыми, в том числе старый наш измайловский товарищ, командир Муромского пехотного полка Козлянинов. Раненых до 400 и между ними генерал Каннабих. Подобная же попытка была сделана около Белостока, в пределах даже империи. Но и после сих новых злодейств я не хочу обвинять в том весь народ польский, но вижу во всех этих грустных событиях работу революционной партии, стремящейся повсюду к ниспровержению законного порядка. Мне известно, что партия эта рассчитывает и на изменников в рядах ваших, но они не поколеблют мою веру в преданность своему долгу верной и славной моей армии. Я убежден, что теперь более, чем когда-либо, каждый из вас, чувствуя и понимая всю святость присяги, исполнит свой долг, как честь нашего знамени того требует. В рядах ваших я сам начал свою службу, потом несколько лет имел честь вами командовать, и потому чувства преданности вашей мне хорошо были известны, и я гордился ими за вас перед покойным государем, родителем моим. Уверен, что если обстоятельства того потребуют, вы и теперь докажете на деле, что я могу на вас рассчитывать, оправдаете мое полное к вам доверие». Для подавления мятежа в зародыше приняты были соответственные меры. По распоряжению великого князя-наместника вновь введено по всему пространству Царства Польского военное положение, отмененное во многих местностях частными распоряжениями предыдущего года; объявлено высочайшее повеление о том, чтобы мятежников, взятых в плен с оружием в руках, судить на месте преступления сокращенным полевым военным судом и приговоры немедленно приводить в исполнение, по конфирмации начальников военных отделов, соответствующих пяти губерниям царства; восстановлены военно-ссудные комиссии; изданы правила о наложении секвестра на имущества всех лиц, причастных к восстанию. Еще в 1862 году переведена была в Варшаву 3-я гвардейская пехотная дивизия. В начале 1863-го двинуты туда же 2-я гренадерская дивизия и несколько кавалерийских и казачьих полков. Великий князь-наместник возведен в звание главнокомандующего всеми войсками, расположенными в Царстве Польском. Войска тотчас же принялись за преследование мятежнических шаек. Всюду русские летучие отряды наносили повстанцам чувствительные поражения, всюду, где только настигали их; но, разбитая и рассеянная в одном месте, банда снова собиралась в другом или искала убежища в лесах. Попытки образовать большие скопища — Мирославского в соседстве прусской границы, Лангевича — вдоль границы австрийской — окончились полным разгромом предводимых ими шаек, но число последних постоянно росло, распространяясь по всему Привислинскому краю, проникая в Белоруссию и Литву с одной стороны, с другой — на Волынь и до самой Подолии. Быстрота движения русских войск при преследовании мятежников, неутомимое их рвение и отличная храбрость вызвали царское спасибо, выраженное в телеграмме к наместнику: «Журнал военных действий прочел с истинным удовольствием и поручаю тебе благодарить как всех начальников, так и славное войско наше за их молодецкую службу. Я горжусь ими более, чем когда-либо». Не столько военные действия повстанцев, сколько быстрое и широкое распространение мятежа за пределы собственно Польши, а также слухи о дипломатическом вмешательстве великих европейских держав сильнее прежнего возбудили надежды поляков и побудили нескольких членов Государственного Совета царства подать в отставку. В числе этих последних находился архиепископ варшавской Фелинский. Уступая убеждениям великого князя Константина Николаевича, он хотя и взял назад прошение об отставке, но настоял на представлении государю письма, в котором заявлял, что дарованные царству учреждения недостаточны для благоденствия края; что Польша не удовлетворится административной автономией; что ей нужна полная политическая и национальная независимость, предоставление которой одно только может, при сохранении соединения царства с империей в лице императора, остановить кровопролитие и привести к прочному умиротворению края. Невзирая на все эти признаки дерзкой притязательности польских своих подданных, император Александр, в неистощимом милосердии, издал в первый день Пасхи манифест, заключавший последнее слово вразумления заблудшим: «При первом известии о вспыхнувшем в Царстве Польском мятеже, мы, по движению нашего сердца, провозгласили, что не виним польский народ за волнения, для него самого наиболее пагубные. Мы относили их единственно к возбуждениям, издавна подготовленным вне царства несколькими лицами, в которых многолетняя скитальческая жизнь утвердила привычку к беспорядкам, насилию, тайным замыслам и крамолам, погасила самые возвышенные чувства любви к человечеству и возбудила даже решимость запятнать народную честь преступлением. Все эти проявления другого времени, над которым история уже давно произнесла свой приговор, не соответствуют более духу нашей эпохи. Настоящее поколение должно иметь целью не потоками крови, но путем мирного развития доставить благоденствие стране. Эту же цель и мы себе предначертали, когда, в уповании на покровительство Божие, дали обет пред Всемогущим и пред собственной совестью посвятить нашу жизнь благу наших народов. Но к полному и всестороннему осуществлению сего обета, для нас всегда священного, нам нужна помощь всех людей благомыслящих, искренно преданных своей родине и понимающих эту преданность не в своекорыстных преступных порывах, а в охранении общественного спокойствия, законами утвержденного. В наших заботах о будущности края мы готовы все происшедшие смуты покрыть забвением и вследствие того, в горячем желании положить предел кровопролитию, столь же бесцельному для одних, сколько тягостному для других, даруем полное и совершенное прощение тем из числа вовлеченных в мятеж подданных наших в Царстве Польском, которые, не подлежа ответственности за какие-либо иные уголовные или по службе в рядах наших войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения до 1-го будущего мая. На нас лежит священная обязанность охранять край от возобновления волнений и беспорядков и открыть новую эру в политической его жизни, которая может начаться только посредством разумного устройства местного самоуправления как основы всего общественного здания. Мы и положили эту основу в дарованных нами царству установлениях; но, к искреннему нашему прискорбию, успех их еще не мог быть изведан на опыте вследствие превратных внушений, поставивших мечтательные увлечения на место того порядка, без которого немыслимо никакое преобразование. Сохраняя и ныне эти установления во всей их силе, мы предоставляем себе, когда они будут испытаны на самом деле, приступить к дальнейшему их развитию соответственно нуждам времени и страны. Только доверием к этим намерениям нашим можно будет Царству Польскому изгладить следы минувших бедствий и надежно идти к цели, предназначаемой нашей о нем попечительностью. Мы же, с нашей стороны, испрашиваем помощь от Бога на довершение всего, что постоянно считали нашим в сем деле призванием».19 Обнародованный в тот же день указ Сенату распространял действие высочайше дарованной амнистии и на весь Западный край. Ответом на царский призыв к примирению послужили два воззвания подпольного центрального комитета. В первом из них отвергалось обещанное прощение тем из мятежников, которые изъявят покорность; вторым — означенный комитет присвоил себе название «народного правительства» и конечной целью восстания провозгласил полную независимость Польши, Литвы и Руси как нераздельных частей единого государства Польского. Чаша русского долготерпения переполнилась. Дерзкие притязания поляков, русская кровь, проливаемая мятежниками, но всего более известие о замышленном несколькими европейскими дворами вмешательстве в наше внутреннее дело глубоко возмутили русское общество, преисполнив его пламенным патриотическим негодованием. В сознании государственной опасности, ввиду посягательства на драгоценнейшее достояние России, ее независимость и целость, все сословия, звания и состояния русского народа тесно сплотились вокруг престола, изъявляя державному вождю русской земли полное доверие и беспредельную любовь и преданность. Первое выразило эти чувства пред государем во всеподданнейшем адресе петербургское дворянство: «Вызванные польскими смутами притязания на достояние России возбуждают в нас и скорбь, и негодование. Завистники наши мнят, что время преобразований, предпринятых вами для пользы и преуспеяния государства, благоприятствует их замыслам на всецелость русской державы. Но тщетны были бы их покушения! Испытанное в преданности и самоотвержении дворянство, не щадя сил и жертв, в тесном союзе со всеми сословиями станет на защиту пределов империи. Да узнают враги России, что жив еще в нас тот могучий дух предков, коим создано государственное единство любезного нашего отечества». Император милостиво принял это выражение верноподданнических чувств и в следующих словах изъявил свою признательность поднесшей ему адрес дворянской депутации: «Благодарю вас за адрес. При нынешних обстоятельствах он доставил мне одну из самых приятных, утешительных минут. Я вполне разделяю ваши чувства, как дворянин, и уверен, что все русское дворянство их разделяет с вами. Надеюсь, что вы и детям вашим передадите такие же чувства, какими теперь меня порадовали. Понимаю любовь к отечеству так, как вы ее выразили: она составляла в течение веков силу России; она же, переходя из рода в род, останется вернейшей охраной ее могущества. Еще раз благодарю вас и прошу передать искреннюю мою благодарность дворянству». Несколько дней спустя, принимая в Светлое Христово Воскресение депутацию петербургского городского общества, представившего всеподданнейшее письмо с выражением тех же чувств, император сказал городскому голове и старшинам сословий: «Истинно благодарю вас, господа, за красное яичко, которое поднес мне от вас князь Суворов в день Светлого праздника. Ничем лучшим не могли вы порадовать меня в этот день. Верю, что ваши патриотические чувства искренни, что вы вполне их разделяете со всем русским дворянством и передадите вашим детям и внукам. До тех пор, пока эти чувства будут жить в вас, пока в вас будет та же вера и молитва к Богу — она сохранит Россию. Еще раз благодарю вас». Первопрестольная столица не отстала от Петербурга в патриотическом одушевлении. Московское дворянство, дума, незадолго до того преобразованная по образцу петербургской, с допущением в состав ее гласных от всех сословий, университет, старообрядцы Рогожского кладбища и беспоповцы Преображенского богаделенного дома, наконец, водворенные в Москве временно-обязанные крестьяне из разных губерний — все спешили наперерыв повергнуть к подножию престола выражение благоговейной любви к царю, преданности, доверия, готовности жертвовать всем для защиты отечества. Московские адреса отличались необычайной задушевностью, теплотой, подъемом духа. Дворяне писали: «Услышав голос вашего величества, обращенный к мятежным подданным, дворянство Московской губернии поспешило собраться необычным порядком. Оно хотело, государь, чтобы русское дворянство немедленно отозвалось из самого сердца России, из первопрестольной Москвы, зиждительницы русского государства. Государь, мы все перед вами как один человек. Все заботы смолкают и падают пред всесильным призывом отечества. Враги, возмутившие Западный край ваших владений, ищут не блага Польши, а пагубы России, призываемой вами к новой исторической жизни. Государь, ваше право на Царство Польское есть крепкое право: оно куплено русской кровью, много раз пролитой в обороне от польского властолюбия и польской измены. Суд Божий решил нашу тяжбу и Польское царство соединено неразрывно с вашей державой. Вы произнесли, августейший монарх, слово милости и прощения, чтобы исторгнуть оружие у возмутившихся ваших подданных; да будет же это слово услышано с благодарностью и покорностью! Вы пребываете тверды в благих начинаниях ваших. Вы сохраняете все льготы, дарованные вами Царству Польскому. Вы не делаете различия между поляками и русскими и открываете для них одну и ту же будущность благосостояния и успехов, которая должна теснее сблизить и сроднить их между собой. Ваше милосердие, государь, есть твердыня и сила. Так понимает его ваше верное дворянство; так понимает его весь народ ваш; так должны понимать его и недруги России. Мы молим Всевышнего, да отвратит Он от нашего отечества бедствия войны. Но война не страшит нас. Все устремится на зов отечества, все поднимется при малейшем покушении на всецелость вашей державы, при малейшем оскорблении нашей народной чести. Доверьтесь судьбам вашего народа, государь. Положитесь на испытанную преданность вашего дворянства. Как всегда, оно будет впереди, где грозит опасность. Во главе освобождаемой вами России вы могущественны, государь. Вы могущественнее ваших предшественников. Дерзайте, уповая на Бога, на вашу правду и на любовь к вам всей России». В том же духе пробудившегося государственного и народного самосознания составлены были и адреса думы и университета московских. Крестьяне выражали готовность поголовно идти в огонь и в воду за Русь и за царя-Освободителя, даровавшего им новую жизнь. Раскольники восклицали: «Мы храним свой обряд, но мы твои верные подданные. Мы всегда повиновались властям предержащим, но тебе, царь-Освободитель, мы преданы сердцем нашим. В новизнах твоего царствования нам старина наша слышится. На тебе, государь, почиет дух наших царей добродетельных. Не только телом, но и душою — мы русские люди. Россия нам матерь родная, мы всегда готовы пострадать и умереть за нее. Наши предки были русские люди, работали на русскую землю и за нее умирали. Посрамим ли мы память отцов и дедов наших и всех русских христиан, от которых кровь нашу прияли?.. Престол твой и русская земля не чужое добро нам, а наше кровное. Мы не опоздаем явиться на защиту их и отдадим за них все достояние и жизнь нашу. Да не умалится держава твоя, да возвеличится, да не посрамятся в нас предки наши, да возрадуется о тебе старина наша русская!» Примеру Петербурга и Москвы последовали все прочие города и области обширного царства русского. Со всех концов России поступали всеподданнейшие адреса от всех сословий, обществ, учреждений, большая часть чрез нарочных депутатов, спешивших в столицу ко дню рождения императора. В этот день обнародовано законоположение, свидетельствующее о человеколюбии венценосца и об уважении его к человеческому достоинству: отмена телесных наказаний. Вопрос о том возбужден был генерал-адъютантом князем Н. А. Орловым, вскоре по объявлении манифеста 19-го февраля 1861 года подавшим государю записку, в которой он доказывал, что телесные наказания, отмененные в большей части европейских государств, противны христианству, нравственности и общественности. По высочайшему повелению записка Орлова рассматривалась в Комитете, учрежденном при II отделении Собственной его величества канцелярии для составления проекта нового воинского устава о наказаниях. Комитет согласился с основной мыслью Орлова о своевременности отмены телесных наказаний как не соответствующих ни духу времени, ни достоинству человека и лишь ожесточающих нравы, не достигая главной своей цели — устрашения преступников. По собрании отзывов разных ведомств, причем как военный министр Милютин, так и главный начальник морского ведомства великий князь Константин Николаевич высказались за отмену помянутых наказаний в войсках и во флоте, проект закона в этом смысле поступил на рассмотрение Государственного Совета, и 17-го апреля 1863 года издан указ Сенату о некоторых изменениях в существующей ныне системе наказаний, уголовных и исправительных. Актом этим отменялось телесное наказание, сопряженное дотоле с лишением всех прав состояния, ссылкой в каторжные работы или на поселение, потерей всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, отдачей в исправительные арестантские роты гражданского ведомства и вообще со всяким другим наказанием или взысканием: отменялось также наложение клейма и штемпельных знаков; наказание розгами за проступки заменялось заключением в тюрьме или кратковременным арестом; совершенно освобождались от телесных наказаний женщины, церковнослужители христианских исповеданий и дети их, духовные лица нехристианских исповеданий и дети их, учителя народных школ, лица, окончившие курс в уездных или земледельческих училищах, а также в средних и высших учебных заведениях, и лица крестьянского сословия, занимающие общественные должности по выборам. Одновременно высочайшим приказом по военному и морскому ведомствам, «в видах возвышения духа в нижних чинах», отменены шпицрутены в армии, «кошки» во флоте и вообще ослаблено употребление телесных наказаний. В тот же день государь принял в Белой зале Зимнего дворца депутатов, привезших из разных местностей империи всеподданнейшие адреса по польскому делу. Участвовали в приеме губернские и уездные предводители дворянства Московской губернии: московский городской голова и сословные старшины; ректор и один из деканов Московского университета; губернские предводители дворянства: новгородский, тверской, лифляндский, эстляндский и курляндский; депутации от городских обществ: тверского, ярославского, владимирского, рязанского — и от московских старообрядцев. Выйдя к ним вместе с императрицею, государь произнес следующую речь: «Благодарю вас, господа, за поздравление, а особенно за выражение ваших патриотических чувств, вызванных смутами как в Царстве Польском, так и в Западных губерниях и посягательством врагов наших на древнее русское достояние. Адреса ваши и те, которые я ежедневно получаю от всех сословий и из других губерний, составляют для меня истинное утешение посреди всех моих забот. Я горжусь единством этих чувств вместе с вами и за вас. Они составляют нашу силу и, пока они будут сохраняться, мы будем призывать Бога на помощь. Он нас не оставит, и единство царства всероссийского — непоколебимо. Враги наши надеялись найти нас разъединенными, но они ошиблись. При одной мысли об угрожающей нам опасности все сословия земли русской соединились вокруг престола и оказали царю своему то доверие, которое для него всего дороже. Я еще не теряю надежды, что до общей войны не дойдет; но если она нам суждена, то я уверен, что с Божией помощью мы сумеем отстоять пределы империи и нераздельно соединенных с ней областей. Еще раз благодарю вас всех за чувства вашей преданности, которым я верю; верьте же и мне, что моя жизнь имеет единственную цель: благо дорогого нашего отечества и постепенное развитие гражданской его жизни. Но на этом трудном поприще всякая торопливость не только не принесет нам пользы, но была бы вредна и даже преступна. Предоставьте мне дальнейшее их развитие, когда я почту его возможным и полезным. Взаимное наше доверие есть залог будущего благоденствия России. Да будет благословение Божие с нами. Еще раз благодарю вас всех от души». Их величества долго и милостиво разговаривали с депутатами, обходя их ряды. Приветливо обошелся государь и с раскольниками, сказав им: «Я рад вас видеть и благодарю за сочувствие общему делу. Мне хотели вас очернить, но я этому не поверил и уверен, что вы — такие же верноподданные, как и все прочие. Вы мои дети, а я — ваш отец и молю Бога за вас так же, как и за всех, которые так же как и вы, близки моему сердцу». По окончании приема в Белой зале государь принял хлеб-соль от депутаций поселенных в Петербурге и Москве временнообязанных крестьян, которые были выстроены на площади пред Зимним дворцом и представлены петербургским и московским генерал-губернаторами. Долго еще продолжали поступать бесчисленные всеподданнейшие письма со всех концов России, с окраин ближних и дальних. В числе их заслуживает особенного внимания адрес прибалтийских дворян, заявивших, что несмотря на различие языка и учреждений, «остзейские провинции знают только один долг, одно знамя», что жителей их соединяет единое чувство к престолу и монарху, общее им с коренными обитателями России, и что в случае войны они проявят непоколебимую верность и достойное предков самоотвержение. В том же смысле высказались в своих адресах представители Закавказского края, дворянство тифлисское и кутаисское, карабахские беки и дворяне, караногайцы и тифлисские молокане. «Адреса доставили мне истинное удовольствие, — телеграфировал государь наместнику кавказскому, — передай всем душевное мое спасибо за изъявление чувств преданности, которым я вполне верю». Общее одушевление, вызванное событиями в Польше, знаменует переворот в воззрениях русского общества на существеннейшие вопросы политики как внутренней, так и внешней. Пробудившееся в нем народное самосознание свело его с пути увлечений отвлеченными учениями, навеянными с Запада, и возвратило к правильной оценке и разумению исторических начал русской государственной и общественной жизни. Мощным выразителем этого направления, поборником единения всех русских людей с верховной властью в общем деле отстаивания державных прав России, ее чести и достоинства явился в новонарожденной бесцензурной русской повременной печати издатель «Московских Ведомостей» М. Н. Катков. Пламенная речь этого даровитого и убежденного писателя поколебала и скоро совсем вытеснила влияние либеральных органов и заграничных выходцев, которым известная часть русского общества подчинялась дотоле, и в значительной степени содействовала установлению того единодушного взгляда русских людей на польскую справу, что послужил правительству твердой и надежной опорой в мерах, предпринятых им для подавления мятежа и водворения порядка в Царстве Польском и в западных областях империи. По этому поводу военный министр Д. А. Милютин писал брату своему Николаю: «Общество вообще несравненно лучше настроено теперь, чем прежде. Одни только завзятые нигилисты долгом считают проявлять свое беспристрастие и даже сочувствие к Польше; вся же масса благоразумных людей выказывает неоспоримый порыв патриотизма, опровергающий множество идей, распространенных за границей нашими революционными выходцами и нелепыми туристами». Не менее Привислинского края озабочивало императора Александра положение Белоруссии и Литвы. В подкрепление расположенных там войск отправлены сперва 2-я, а по отозвании ее обратно в Петербург и 1-я гвардейская пехотные дивизии; ввиду же того противодействия, которое встретили в этих местностях причастные к восстанию поляки-помещики от крестьян русского происхождения, 1-го марта объявлен указ Сенату, которым в губерниях Виленской, Ковенской, Гродненской, Минской и в четырех уездах губернии Витебской прекращены обязательные отношения крестьян к землевладельцам и приступлено к немедленному выкупу их угодий при содействии правительства. Вскоре мера эта была распространена и на все прочие уезды Витебской губернии, а также на губернии Могилевскую, Киевскую, Волынскую и Подольскую. Тем не менее мятеж разгорался в Северо-Западном крае: вооруженные шайки нападали на транспорты с оружием, терроризуя сельское население, верное долгу. Главный начальник края, генерал-адъютант Назимов, не мог совладать с движением, в особенности по той причине, что едва ли не вся администрация состояла из поляков. Не только сочувствовавших, но и потворствовавших восстанию. Он сам просил об увольнении, а на место его государь избрал бывшего министра государственных имуществ М. Н. Муравьева. В совещаниях с министрами и в личных докладах императору Муравьев изложил свой план действий, заключавшийся в том, чтобы, не ограничиваясь усмирением мятежа, восстановить в искони русском крае русскую народность и православие. Государь благодарил его за самоотвержение и прибавил, что вполне разделяет его образ мыслей и предложенную систему действий, от которой и сам не отступит.20 Тогда же помощником великого князя Константина Николаевича по званию главнокомандующего войсками в Царстве Польском назначен генерал-адъютант граф Берг. Оба эти назначения указывали на решимость императора Александра не отступать пред мерами строгости для водворения порядка в западной окраине. Но в противоположность этим мерам, вынужденным строптивостью поляков, государь явил высокое доказательство расположения и доверия своим финским подданным, объявив манифестом от 6-го июня о созыве в Гельсингфорсе в начале будущего сентября государственных чинов великого княжества Финляндского. В конце июля император сам отправился в Финляндию, посетил Гельсингфорс, а в Тавастгусте присутствовал на маневрах собранных там 10 финских стрелковых батальонов. Восторженно встретили его финляндцы, осыпая цветами путь его. По возвращении из Финляндии государь проводил до Нижнего Новгорода отправившуюся в Крым императрицу Марию Александровну. Августейшие путешественники в подробности осмотрели Нижегородскую ярмарку, купечество которой представило императору приветственный адрес. Принимая его, Александр Николаевич выразил благодарность купцам, присовокупив, что вполне верит им и надеется на непоколебимость их чувств. По последним известиям, сообщил монарх, положение политических дел клонится к мирному исходу. «Если же, несмотря на то, — заключил он, — дела приняли бы другой оборот, то мы постоим за себя твердо». В Нижнем же поднесли императору хлеб-соль волостные старшины временно-обязанных крестьян и удельные головы. Государь сказал им: «Благодарю вас за полную преданность и усердие, которое вы выразили в письмах ко мне. Старайтесь оправдывать это на деле. Неуклонно повинуйтесь поставленным над вами начальникам. Честно платите следующие по уставным грамотам оброки. Исполняйте точно все, что повелено вам данными мною положениями. Вздорным слухам не верьте, а верьте только тому, что, чрез поставленные над вами власти, от меня повелевается. Скажите об этом вашим односельцам». Ко времени возвращения государя в столицу — 11-го августа — успели выясниться благие последствия целого ряда энергических и целесообразных мер, принятых генералом Муравьевым для восстановления порядка в Северо-Западном крае. Вооруженное восстание подавлено с неумолимою строгостью; мятежнические шайки истреблены или рассеяны; участники их и тайные или явные пособники обнаружены и подвергнуты заслуженной каре; край очищен от неблагонадежных лиц высылкой их в отдаленные местности империи; обузданы римско-католическое духовенство и дворяне польского происхождения; поднято значение и достоинство православия и русской народности; восстановлено обаяние власти. В признание этих заслуг император Александр в день своих именин пожаловал Муравьеву орден св. Андрея при милостивом рескрипте, в котором выразил, между прочим, надежду, «что приближается то время, когда, не обращаясь к прискорбным мерам строгости, можно будет приступить к окончательному укреплению в крае общественного спокойствия и восстановлению в полной силе общих начал гражданского управления». Той же награды удостоен киевский, волынский и подольский генерал-губернатор генерал-адъютант Анненков за успешные меры к предупреждению мятежа в Юго-Западном крае. Между тем в Царстве Польском восстание продолжало развиваться, невзирая на постоянные поражения, наносимые мятежническим шайкам русскими войсками. Причиной тому было, с одной стороны, нежелание великого князя-наместника принимать беспощадные меры строгости, к коим прибегал в Литве генерал Муравьев, с другой — большее или меньшее соучастие в мятеже польских властей как высших, так и низших, в руках которых сосредоточивалось управление Привислинским краем. Кровь лилась не в одних схватках русских летучих отрядов с повстанцами, но и вследствие многочисленных убийств, совершенных по распоряжению подпольного жонда агентами его, так называемыми жандармами-вешателями и кинжальщиками, над мирными обывателями, не сочувствовавшими мятежу. Состав тайного комитета, руководившего восстанием, оставался необнаруженным, хотя от имени его едва ли не ежедневно издавались разные воззвания и распоряжения, делались поборы, устраивались манифестации. К тому же, между правительством наместника и высшим духовенством и дворянством обозначился окончательный разлад, приведший к удалению из Варшавы архиепископа Фелинского и водворению его на жительство в Ярославль. Ввиду всех этих обстоятельств попытку примирения с Польшей на началах программы Велепольского нельзя было не признать окончательно неудавшейся. Это сознавал и сам маркиз, в середине июня обратившийся к наместнику с просьбой уволить его, по расстроенному здоровью, в заграничный отпуск на два месяца для пользования морскими купаньями. «Когда здоровье мое позволит мне обратиться к серьезным занятиям, — писал он великому князю, — я буду готов снова приняться за мой труд, если его величество признает его полезным для своей службы». Велепольский получил испрошенный отпуск и 4-го июля оставил Варшаву, а в конце августа уволен от всех занимаемых должностей. Тогда же выехал за границу и великий князь Константин Николаевич, сдав должность наместника и главное начальство над войсками временному заместителю, помощнику своему графу Бергу.