С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (28)

Тем временем, революционное движение не только усиливалось в Варшаве с каждым днем, но стало распространяться и на провинцию. Беспрестанная душевная тревога отразилась на здоровье старца-наместника. Силы его, видимо, слабели. 14-го мая высочайше повелено исправляющему должность варшавского генерал-губернатора, генерал-адъютанту Мерхелевичу, за болезнью князя Горчакова, вступить в управление гражданской частью и председательствовать в совете управления, впредь до приезда военного министра Сухозанета, которому государь поручил временное исправление должности наместника. Прибывший 23-го мая в Варшаву генерал-адъютант Сухозанет уже не застал в живых князя Горчакова, скончавшегося 18-го числа. Задача военного министра была поддержать порядок и спокойствие в крае до прибытия нового наместника, на должность которого государь назначил близкое к себе и доверенное лицо, к тому же католика по вероисповеданию, генерал-адъютанта графа К. К. Ламберта. В последние дни жизни Горчакова всеобщее возбуждение в Царстве Польском постоянно возрастало. Стычки населения с полицией повторялись чуть не ежедневно. Демонстрации возвещались заранее и сопровождались пением революционных гимнов в церквах и на улицах при явном потворстве и даже соучастии духовенства. На кладбищах служили панихиды по февральским жертвам. Ввиду полной дезорганизации полиции, временный наместник возложил на войска заботу о соблюдении тишины и порядка как в Варшаве, так и в прочих городах Царства Польского. Не стесняясь распоряжениями своего предшественника, он в силу военного положения, объявленного Паскевичем в 1833 году и с тех пор формально не отмененного, стал одних из задержанных участников демонстраций предавать полевому военному суду, других — высылать из пределов царства во внутренние губернии империи административным порядком. Такой энергичный образ действий, одобренный государем, не замедлил принести плоды. Возвещенные демонстрации оставались без исполнения. Наружное спокойствие в Варшаве восстановилось мало-помалу. 31-го июля поляки намеревались торжественной манифестаций отпраздновать годовщину соединения Литвы с Польшей, но попытка эта предупреждена появлением войск на улицах и площадях, а также предварительными арестами. «Вчерашний день, — доносил военный министр государю, — благодаря грозному присутствию войск, порядок в городе нарушен не был, хотя волнение было весьма значительное. Но дамы были в цветных платьях, лавки были заперты, вечером была иллюминация внутри комнат. Словом, такого рода проявления, кои не могут быть предупреждены и остановлены ни полицией, ни силою оружия. Арестовано 30 человек». Извещая Сухозанета о скором прибытии в Варшаву Ламберта, государь отвечал ему: «В системе действий не хочу никакой перемены и прошу вас этим руководствоваться до его приезда, не допуская ни под каким видом никаких демонстраций и своеволий». Точно исполняя полученное повеление, военный министр телеграфировал несколько дней спустя: «Вчера в городе было отлично спокойно, ни малейшего признака беспорядка: хотя демагогия удостоверяет, что на это ее дано приказание, но я приписываю единственно грозной мере 31-го июля и произведенным здесь до 14 лиц арестованиям. В губернских городах той же мерой одновременно все удержано в порядке. Отправление ксендзов и неблагонадежных людей в империю и казематы крепостей до приезда графа Ламберта, не стесняясь, по-прежнему продолжать буду». «Энергичные меры одобряю», — отозвался государь. Строгое преследование нарушителей общественного порядка не препятствовало Сухозанету постепенно вводить в действие дарованные Царству Польскому учреждения. По назначении членов, пожизненных и временных, Государственного Совета из римско-католических епископов и знатнейших поляков, они были приведены к присяге, и 4-го июля собрание это торжественно открыто временным наместником. Впрочем, выборы в городской совет в Варшаве отложены, по высочайшему повелению, впредь до преобразования варшавской полиции. Как образ действий Сухозанета, так и достигнутые им результаты не могли, однако, не привести его к столкновению с Велепольским, проявившим, в звании члена совета управления и главного директора правительственной комиссии духовных дел и народного просвещения, сначала скрытое противодействие, а потом и явное сопротивление распоряжениям временного наместника. При Горчакове маркиз успел стать действительным главой всего гражданского управления в царстве, взяв в собственное заведование и комиссию юстиции, а во главе всех прочих комиссий заменив русских чиновников поляками. Незадолго до кончины князя Михаила Дмитриевича Велепольский в записке на имя государя ходатайствовал о предоставлении Царству Польскому новых прав и преимуществ, которые обеспечили бы последнему полную административную самостоятельность и ослабили бы последние узы, связывавшие царство с империей. Так, настаивал он на скорейшем преобразовании IX и Х департаментов Сената в верховный кассационный суд; на объявлении польского языка официальным языком в царстве; на даровании Государственному Совету Царства Польского национального герба, а всем чиновникам и даже членам выборных советов — такого же мундира. С прибытием генерала Сухозанета в Варшаву личное положение маркиза изменилось. Он перестал быть доверенным и влиятельным советником наместника, опиравшегося преимущественно на русскую военную силу в крае и вождей ее. Возникшие между ними несогласия по незначительным поводам скоро перешли в явный и резкий антагонизм. Обнародовав в официальной газете речь, произнесенную Сухозанетом на обеде, данном в день открытия заседаний вновь образованного Государственного Совета, Велепольский позволил себе переделать сами его выражения. Когда же состоялись распоряжения о предании бунтовщиков военному суду и высылке из царства неблагонадежных лиц, Велепольский протестовал против этих мер под предлогом их незаконности. Кончилось тем, что маркиз подал в отставку, «не признавая возможным, — как выразился он в письме к Сухозанету, — при таких условиях служить с пользой императору и царю, как повелевают ему его лояльные чувства и благо родины». В то же время, чрез посредство одного из петербургских сановников, с которым связывала его тесная дружба, Велепольский довел до высочайшего сведения о причинах своей размолвки с Сухозанетом, обвиняя последнего «в замене законного порядка военным произволом». Со своей стороны, военный министр не скрыл от государя всех этих пререканий с польским советником, присовокупив, что главная причина просьбы маркиза об увольнении — «решения мои против злоумышленников вне правил местного судебного порядка». Император отвечал, что «весьма сожалеет о намерении Велепольского», и разрешил его сыну прибыть в Петербург для личных объяснений, которые, по-видимому, удовлетворили государя, так как вскоре после того он протелеграфировал Сухозанету: «Желаю, чтобы маркиз оставался при занимаемых должностях до приезда графа Ламберта». Новый наместник прибыл в Варшаву 12-го августа и, вступив в управление краем, обнародовал следующий высочайший рескрипт на его имя: «Граф Карл Карлович, назначая вас исправляющим должность наместника моего в Царстве Польском, я поручаю вам принять все меры к благоуспешному действию государственных учреждений, дарованных царству указом моим 14-го (26-го) марта сего года. Остаюсь при этом в твердой уверенности, что жители Царства Польского просвещенным и здравым умом своим поймут, что только в правильном развитии этих учреждений они могут обрести залог дальнейшего успеха в самобытности управления и общественного благосостояния, а не в раздоре и народных волнениях, поставляющих преграды к осуществлению лучших моих намерений и предначертаний. Призовите к содействию в трудах ваших людей способных и благомыслящих, дабы действительные нужды любезных мне подданных восходили ко мне чрез посредство ваше, как законное выражение общих желаний, зрело обдуманных в кругу просвещенных и благонамеренных сограждан, а не в виде заявлений обманчивых увлечений, внушаемых врагами всякого порядка. Восстановите спокойствие в царстве, а я, со своей стороны, с радостью готов предать прошедшее забвению и на доверие ко мне и любовь польского народа отвечать всегда тем же». Граф Ламберт не менее князя Горчакова подпал влиянию Велепольского, убеждавшего его отступить от системы, принятой Сухозанетом, в действиях своих держаться строгой законности, ненарушимо соблюдать дарованную Царству Польскому административную автономию и всем своим распоряжениям и поступкам придавать национально-польскую окраску. По представлению наместника Велепольский не только утвержден в должности директора комиссии юстиции, но и назначен вице-председателем Государственного Совета царства. В донесениях государю Ламберт выражал надежду на успех принятых им мер в отмену распоряжений своего предшественника, но император, на извещение о вступлении его в должность ответивший: «Дай Бог, чтобы вступление твое в управление было в добрый час», не разделял этих ожиданий. Ввиду возобновившихся с новой силой уличных демонстраций он писал наместнику: «Последующие телеграммы твои доказывают продолжающееся своеволие. Оно долее терпимо быть не должно ни в Варшаве, ни в провинциях, и потому требую, чтобы те местности, которые ты сочтешь нужным, были объявлены на военном положении». Не сдерживаемая более железной рукой Сухозанета, крамола снова вздымала дерзкую голову. Возобновились пение гимнов, шествия по улицам с революционными эмблемами и значками; женщины не покидали траура. Брожение усилилось, когда в Варшаве узнали о беспорядках в Вильно, повлекших за собой провозглашение военного положения в Литве. Повторилось то, что в самом начале смут уже происходило между государем и князем Горчаковым. В письмах и телеграммах к Ламберту император постоянно настаивал на строгих мерах к обузданию своеволия, а наместник отговаривался под разными предлогами, внушаемыми ему Велепольским. «В городе спокойно, — доносил он по телеграфу в конце августа. — Объявлять военное положение теперь нет поводов, потому что положение не изменилось к худшему, несмотря на то, что войска сняты. К тому же наружная полиция еще не устроена; тайной полиции нет и мы сами мало ознакомлены с делом. Немудрено, что будет волнение в день взятия Варшавы, но в этом опасности не предвижу. Объявлением же военного положения волнений не предотвратить, а в случае необходимости войска у нас всегда в готовности. Не столько опасаюсь уличных демонстраций, сколько выборов». Но государь не сдавался на эти доводы. «В день взятия Варшавы, — телеграфировал он, — никаких демонстраций не допускать, и если, несмотря на принятые меры, таковые состоятся, то Варшаву объявить непременно на военном положении. Тем же руководствоваться и в прочих местностях и приступить к немедленному обезоружению жителей». Годовщина взятия Варшавы, 26-е августа, прошла благополучно, но 30-го, в именины государя, беспорядки повторились и революционные гимны пелись в католическом соборе во время торжественного богослужения. Это подало повод императору заметить в телеграмме к Ламберту: «Из Литвы со времени объявления военного положения известия удовлетворительны, что меня еще более подтверждает в необходимости принятия той же меры в царстве в случае возобновления подобных беспорядков, как в Варшавском соборе 30-го августа. Давно пора их прекратить». Но наместник всячески уклонялся от этой решительной меры, полагая, что накануне выборов в губернские и уездные советы она «испортит навсегда дело». «Не отвергаю необходимости, — телеграфировал он, — прийти к военному положению, но предоставьте, государь, выбрать время. Ажитаторы рады вывести нас из терпения»; на это император возразил: «Рад, что ты, наконец, сам убедился в необходимости военного положения. Ажитаторы уже слишком давно привыкли рассчитывать на наше терпение, которое они приписывают нашей слабости и нерешительности. Еще раз повторяю тебе: надо положить этому конец». С начала сентября манифестация в костелах и на улицах и всякие бесчинства происходили ежедневно, невзирая на начавшиеся выборы в городские советы в Варшаве и провинции. Наместник уверял государя, что волнение принимает характер борьбы между крайней и умеренной партиями, и заключал: «Объявить тотчас же военное положение не могу без вреда делу. Выжидаю благоприятного момента, но его не пропущу». Однако, к концу месяца собственное его мнение изменилось. Доверие к Велепольскому было сильно поколеблено событиями. Последовавшая смерть архиепископа варшавского Фиалковского послужила поводом к новым демонстрациям. Перед печальной колесницей несли, в числе прочих национальных эмблем — короны короля и королевы польских и старый герб Речи Посполитой: Белого орла с гербами Литвы и Руси. И когда государь, выразив неудовольствие по этому поводу, опять потребовал немедленного объявления военного положения в царстве по окончании выборов, граф Ламберт уже более не противился исполнению высочайшей воли. 30-го сентября происходило сборище в местечке Городле на Буге, где перед фронтом высланных туда для поддержания порядка русских войск совершено было богослужение в открытом поле в память соединения с Польшей Литвы и Руси в 1413 году. По этому поводу наместник телеграфировал государю: «В предупреждение новых возмутительных заявлений по случаю памяти о Костюшке, долженствующей праздноваться завтра, 1-го октября, я признал необходимым безотложно объявить все царство на военном положении. В городе войска занимают свои места нынешней же ночью». Ответ государя был: «Дай Бог, чтобы объявление всего царства на военном положении произвело тот результат, которого я давно ожидаю». В воззвании к полякам наместник подробно перечислил причины, вынудившие его к принятию этой строгой меры: оскорбление полиции и войска; распространение возмутительных листков; политическая окраска религиозных торжеств и манифестаций; обращение храмов в места противозаконных сборищ; соучастие духовенства; пламенные проповеди ксендзов, возбуждающие ненависть и презрение к правительству; пение революционных гимнов; наконец, результат выборов, не оправдавший ожиданий правительства, так как избранными оказались лица, подписавшие прошения и адреса непозволительного содержания. Все эти действия, грозившие ниспровержением законной власти и ввержением края в состояние анархии, не могут быть долее терпимы, — объявлял наместник, — и введение в царстве военного положения является неизбежным их последствием. Граф Ламберт приглашал благомыслящую часть населения не отдаваться внушениям зачинщиков смут, презирать их угрозы и содействовать правительству в усилиях его восстановить мир и тишину в крае. Главы семейств приглашались наблюдать за членами семьи, особенно за малолетними детьми, дабы охранить их от опасности, сопряженной с необходимостью поддержать порядок вооруженной силой. «Поляки, — так заключалось воззвание, — исполнением ваших обязанностей пред государем, доверием вашим к его примирительным намерениям и покорностью установленным от него властям вы приблизите время, когда мне позволено будет ходатайствовать пред его величеством о прекращении действия военных законов и о возобновлении трудов, долженствующих развить законным путем всемилостивейше дарованные Царству Польскому учреждения». Первый день по объявлении военного положения прошел спокойно, но на другой день, 3-го октября, возвещенные заранее панихиды по Костюшке были отслужены в трех варшавских церквах при обычном пении революционных гимнов. Войска оцепили храмы. Из одного из них народ вышел скрытым ходом; в двух других оставался всю ночь. На заре приступлено к задержанию всех мужчин. Войска вошли в собор св. Яна и в костел бернардинов и там арестовали 1600 человек посреди неописуемого смятения. Уличные скопища рассеивались патрулями и кавалерийскими разъездами. Происшествия эти послужили предлогом к распоряжению временно заведовавшего варшавской римско-католической епархией прелата Бялобржеского, который в дерзком письме на имя наместника протестовал против вторжения войск в храмы, называя эту меру «возвращением к временам Аттилы», и объявил о закрытии всех костелов города Варшавы с воспрещением совершать в них богослужение. Городское духовенство поспешило повсеместно привести эту меру в исполнение. Одним из ее последствий было самоубийство распоряжавшегося действиями войск варшавского генерал-губернатора Герштенцвейга после бурного объяснения с наместником. Ламберт, сам изнемогавший под бременем тяжкого телесного недуга и сильных душевных волнений, донося государю о происшедших событиях, взывал: «Ради Бога, пришлите кого-нибудь на наши места». Отчаяние наместника свидетельствовало о полном безначалии, водворившемся в местном правительственном составе. Находившийся в Ливадии император Александр тотчас вызвал туда из Одессы генерал-адъютанта Лидерса и предложил ему должность наместника в Царстве Польском, а впредь до прибытия его в Варшаву вызвался заместить его там возвращавшийся чрез этот город из заграничной поездки военный министр Сухозанет. Выражая последнему благодарность свою за эту готовность, государь телеграфировал: «Прошу вас действовать без всякого послабления и не допускать ни под каким видом своеволий. Виновных судить по военному положению и приговоры приводить в исполнение немедля». При первом известии о возвращении Сухозанета в царство, хотя и на время, Велепольский подал в отставку, но граф Ламберт «нашел необходимым от имени государя его удержать». 10-го октября прибыл в Варшаву военный министр, а Ламберт, сдав ему главное начальство над войсками и управление краем, на другой же день выехал за границу. «Объявите Велепольскому, — телеграфировал государь Сухозанету, — что я желаю, чтобы он оставался на службе и что он этим докажет истинную свою преданность отечеству и мне». Исполнив повеление императора, военный министр доносил: «Велепольский ответил уклончиво; хочет с курьером писать вашему величеству. Причина желания удалиться есть убеждение, что я с усиленной строгостью буду исполнять военное положение, на которое он согласился в надежде смягчения графом Ламбертом, ибо объяснение по сему имел с ним Платонов. Мое убеждение в необходимости увольнения или по крайней мере оставления его при одной только юстиции. В просвещении и, в особенности, в духовной комиссии, он положительно вреден. Мнение сие разделяют граф Ламберт и Платонов». Сам Велепольский упорно отказывался исполнить высочайшую волю. «Он сумасбродно продолжает ослушание, — телеграфировал Сухозанет, — затрудняюсь в решительных против него мерах, но терпеть его поступки опасно». О действиях маркиза военный министр поручил отправленному в Царское Село генералу Потапову лично доложить государю, а тем временем приостановился сообщением Велепольскому высочайшего повеления: немедленно ехать в Петербург для представления личных объяснений императору. Приняв и выслушав Потапова, Александр Николаевич предписал Сухозанету по телеграфу: «Письмо Ваше и его объяснения вполне убедили меня, что Велепольский не может быть долее терпим в Варшаве, и потому объявите ему мое приказание о немедленном отправлении сюда. Если он осмелится ослушаться, то арестовать в цитадели и донести».16 Между тем Велепольский все еще продолжал заведовать обеими вверенными ему комиссиями и в действиях своих не отступал пред явным ослушанием временному наместнику. Мало того: «он явно бравирует наместника, — жаловался Сухозанет государю. — Я его ни разу не видел; он везде бывает, где меня не встретит; все это для выиграния популярности в оппозиционной правительству партии, в чем отчасти и успел. С сохранением его положение наместника и всего русского элемента невозможно». На объявленное ему высочайшее повеление об отправлении в Петербург строптивый сановник долго не давал ответа, а Сухозанет находил, что лучше допустить замедление, чем «эскландру», могущую увеличить популярность. Наконец, маркиз дал знать, что выедет чрез три дня, и отсрочку эту Сухозанет признал справедливой, «ибо у него не было ни дорожного экипажа, ни шубы». В назначенный день Велепольский отправился в Петербург, куда вскоре последовал за ним и военный министр, сдавший 28-го октября должность наместника прибывшему за пять дней до того генерал-адъютанту Лидерсу. В кратковременное вторичное пребывание военного министра в Варшаве он принял целый ряд мер для обуздания распущенного населения, назначил новых директоров в комиссии духовных дел и юстиции, вместо отбывшего Велепольского, русским Крузенштерном заменил генерала Гечевича во главе комиссии внутренних дел; над задержанными участниками демонстраций нарядил следствие, порученное особой следственной комиссии, а прелата Бялобржеского, заключив в цитадели, предал военному суду. Костелы оставались закрытыми, но это содействовало лишь восстановлению порядка, так как с прекращением богослужения перестали петь и революционные гимны. К приезду Лидерса наружное спокойствие в городе было восстановлено. В таком положении оставались дела в Царстве Польском в продолжение всей зимы и весны следующего 1862 года. Подобно своему непосредственному предшественнику, генерал Лидерс главную свою задачу полагал в соблюдении общественного порядка. Войска стояли лагерем на варшавских улицах и площадях; на зиму для офицеров выстроены теплые деревянные домики; патрули днем и ночью разъезжали по городу; приступлено к обезоружению обывателей, у которых отобрано более 7000 ружей, кроме пистолетов, сабель, кинжалов и проч. Следственная комиссия и военные суды продолжали действовать; ксендзов, виновных в участии в политических демонстрациях или произнесении возмутительных проповедей, высылали на жительство внутрь империи. Из прочих участников манифестаций наиболее виновных присуждали к каторжным работам, отдаче в рекруты или в арестантские роты, прочих — к заключению в крепостях или аресту на гауптвахте. Уличенные в соучастии в беспорядках чиновники увольнялись от должностей, равно как и те, жены и дети которых носили траур и участвовали в уличных процессиях. Прелат Бялобржеский, виновник закрытия богослужения в костелах, приговорен к смертной казни, но помилован и заключен в Бобруйскую крепость на один год. Но строгие меры наместника смягчались предписаниями из Петербурга. По сношении с папским двором на место умершего Фиалковского архиепископом варшавским назначен молодой прелат Фелинский, бывший преподавателем в петербургской римско-католической духовной академии. Тотчас по прибытии в Варшаву он совершил обряд «примирения» (reconciliatio) освящением костелов, якобы оскверненных вторжением в них русских войск, последствием чего было открытие их и возобновление в них богослужения. В первой произнесенной новым архиепископом проповеди в соборе он обратился к своей пастве с увещанием не петь в церквах возмутительных гимнов. «Я принес вам добрую весть, — сказал он. — Я говорил с государем, который объявил мне, что не намерен лишить вас ни веры вашей, ни народности. Он сдержит свое обещание и дарует нам все, чего мы законно желаем, под одним лишь условием умиротворения края». Но когда архиепископ пригласил тех из присутствующих, которые верят словам его, стать на колени, дабы принять его благословение, храм мгновенно опустел. Это настолько подействовало на впечатлительного прелата, что он отказался обнародовать пастырское послание в том же смысле, составленное им еще в Петербурге и предварительно повергнутое на высочайшее воззрение. Вслед за тем запрещенные гимны стали опять распевать в костелах по-старому, женщины снова облеклись в траур, возобновились даже уличные процессии с революционными значками, разные манифестации в национальные памятные дни. В годовщину восшествия на престол и в день рождения государя объявлено помилование большому числу политических преступников, участь прочих значительно смягчена. Многие из них возвращены в царство из ссылки, крепостей и арестантских рот. Среди прощенных немало находилось ксендзов и наиболее виновный из них прелат Бялобржеский. Возвращение его из Бобруйска в Варшаву было триумфальным шествием. Мужчины выпрягали лошадей из экипажа, женщины осыпали его цветами. Густая толпа наполняла храм, в котором он впервые отправлял богослужение, и приветствовала его восторженными криками. Незадолго до объявления военного положения произведены были выборы во все губернские и уездные советы, созвание которых было, впрочем, отложено до восстановления спокойствия в крае. Но с начала 1862 года признано возможным открыть городские советы в некоторых из наименее зараженных революционными происками городах, а 15-го мая произведены выборы в городской совет в самой Варшаве. Избранными оказались исключительно члены февральской делегации, в том числе четыре лица, возвращенные из ссылки или заключения. Наконец, Государственный Совет Царства Польского продолжал свою деятельность, рассматривая внесенные в него Велепольским проекты органических законов, бюджет на 1862 год и отчеты управлений за 1860, тогда же упразднен признанный излишним департамент по делам царства в Государственном Совете империи.17 На такой благоприятный для поляков оборот несомненно повлияло продолжительное пребывание в Петербурге маркиза Велепольского, которому оказан был там благосклонный и даже милостивый прием. Император принял его в частной аудиенции в Царском Селе и, поблагодарив за службу, внимательно выслушал мнение его о способах водворения спокойствия в Царстве Польском. Маркиз указывал на необходимость отделить военное управление от гражданского, на что государь возразил, что об этом не может быть речи при военном положении и что он, хотя и намерен сохранить царству дарованную ему автономию, не потерпит ослабления власти. При дворе и в высшем петербургском обществе Велепольский нашел много друзей, сочувствовавших его системе примирения, в числе которых были три влиятельных сановника: председатель Государственного Совета граф Блудов и министры: иностранных дел — князь Горчаков и внутренних дел — Валуев. Участливо относились к нему и его мнениям два члена царской семьи: великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна. Маркиз усердно посещал кабинеты министров и петербургские гостиные, появлялся и на выходах в Зимнем дворце, где не без аффектации занял место в ряду членов дипломатического корпуса. По его настоянию изготовленные им проекты законов по разным вопросам государственного управления вытребованы были из Варшавы и рассматривались в особых комитетах, а важнейший их них — положение об очиншевании польских крестьян — в Главном Комитете по устройству сельского состояния. К Рождеству маркиз, хотя и был уволен от звания главного директора двух правительственных комиссий, но с оставлением членом Государственного Совета Царства Польского и при милостивой грамоте получил орден Белого орла, «во внимание к тому самоотвержению, — как сказано в грамоте, — какое он оказал, вступив в состав правления Царства Польского при трудных обстоятельствах, и полезных трудов для общественной пользы». В следующем марте 1862 года, с высочайшего соизволения, Велепольский ездил на короткое время в Варшаву для принятия участия в посвященных обсуждению его законопроектов в заседаниях Государственного Совета Царства Польского. Мысль маркиза об отделении в Польше военной власти от гражданской, командования войсками от управления краем скоро была усвоена в высших наших правительственных сферах; не отвергал ее и сам император, с тем однако, чтобы должность начальника гражданского управления поручить природному русскому. Выбор государя остановился на Н. А. Милютине, как лице, наиболее способном ввести в Царстве Польском всемилостивейше дарованные ему учреждения, и в первых числах апреля, по высочайшему повелению, генерал Милютин спешно вызвал брата из заграничного отпуска. 11-го мая Николай Алексеевич прибыл в Петербург прямо из Парижа и в тот же день получил два знаменательных письма. В первом великая княгиня Елена Павловна выражала желание, чтобы его «миновал опасный варшавский пост, который отнял бы его у России, без всякого шанса успеха во враждебной стране, язык, законы и стремления которой нужно еще изучить и которая долго еще будет обращать в жертвы тех русских, что будут посланы туда»; во втором письме друг Милютина Головнин передавал ему мнение великого князя Константина Николаевича, советовавшего бывшему товарищу министра внутренних дел категорически отказаться от должности в Польше, так как, по убеждению генерал-адмирала, на должность эту «нужен не русский, а поляк». Истинный смысл обоих этих сообщений младший Милютин так разъяснял в письме из Петербурга к жене своей: «Дело в том, что промедление в моем приезде сюда не осталось без последствий. Намерение императора дошло до сведения заинтересованных лиц. Велепольский принялся за работу и, поддерживаемый князем Горчаковым и еще несколькими особами, поколебал первоначальные намерения государя. Придумали новую комбинацию: вверить управление царством Велепольскому, а чтобы успокоить тех, кто не верит в его искренность, поставить над ним наместника в лице самого великого князя Константина. К величайшему удивлению всех — не исключая и императора — великий князь не только принял комбинацию, но и выказал необычайное рвение... Все это совершилось в несколько дней, можно почти сказать в несколько часов, и скромная моя личность, нечаянно выдвинутая было на первый план, очень скоро отодвинута на последний, к полному моему удовольствию». Государь ласково принял Н. А. Милютина, выражая сожаление, что напрасно его потревожил, и, снисходя на его просьбу, продлил ему отпуск до зимы, в надежде, как выразился император, что, собравшись с силами, он снова вернется на действительную службу. В конце мая состоялся высочайший указ: «Его императорскому высочеству любезнейшему брату нашему, государю великому князю Константину Николаевичу повелеваем быть наместником нашим в Царстве Польском с подчинением ему на правах главнокомандующего всех войск, в царстве расположенных». Другим указом от того же числа точно определены права и обязанности наместника, а также «пределы прав гражданской власти в царстве». Признавая несовместной с настоящими обстоятельствами неограниченную власть, дарованную царским наместникам в царствование императора Александра I, государь облекал наместника, как своего представителя, полною властью, за исключением власти законодательной и случаев особой важности, подлежащих решению самого императора. Поддерживая в царстве порядок, безопасность и спокойствие, наместник в кругу своей административной и исполнительной власти действует чрез посредство подчиненных ему начальника гражданского управления и командующего войсками. Вместе с тем, он — главный начальник всех властей царства и расположенных там войск. Он председательствует в Государственном Совете царства и в Совете управления, но непосредственное заведование гражданскою частью в царстве принадлежит начальнику гражданского управления. Заменяя наместника в Совете управления в его отсутствие, он имеет решительный голос в случае равенства голосов, будучи непосредственным начальником всех правительственных комиссий и прочих гражданских властей того же разряда; он же по праву заседает в Государственном Совете, где занимает первое место между членами Совета управления. Рассмотрению наместника подлежат протоколы заседаний Совета управления, с правом приостановить исполнение всякой меры и повергнуть ее на верховное разрешение государя императора; постановления Совета, включенные в собрание законов, должны быть подписаны наместником, но скреплены начальником гражданского ведомства и главным директором подлежащей комиссии. Наместник рассматривает и решает все дела высшего управления и военные. Ему одному предоставляется: обнародование высочайших повелений и дневных приказов касательно всех перемен в управлении; право помилования и конфирмации приговоров уголовных судов, а также постановлений, разрешающих столкновения властей, равно как и приговоров по политическим делам, впредь до обнародования положительного закона по сему предмету; наконец, окончательное разрешение всех вопросов относительно военной силы, насколько она соприкасается с гражданским управлением. Сверх того, наместник рассматривает и представляет государю императору все денежные отчеты и дела, подлежащие высочайшему решению. Все прочие дела разрешаются начальником гражданского ведомства и Советом управления. Начальником гражданского управления тогда же назначен маркиз Велепольский. 27-го июня он прибыл уже в Варшаву, куда через несколько дней должен был последовать и августейший наместник. Сообщая Государственному Совету Царства Польского о назначении великого князя Константина Николаевича, Лидерс выразил надежду, «что вся страна ответит ожиданиям императора и царя, принимая искреннее участие в приведении в исполнение высоких и милостивых его намерений, и что прибытие августейшего брата его императорского величества может быть началом новой эпохи благоденствия для царства. Ответом подпольного комитета, руководившего революционным движением в Варшаве, было совершенное несколько дней спустя покушение на жизнь бывшего наместника. 15-го июня среди бела дня в Саксонском саду неизвестный выстрелил в генерала Лидерса из пистолета и разбил ему челюсть. Убийца успел скрыться. Встревоженный Велепольский тотчас обратился к Константину Николаевичу с убедительной просьбой ускорить прибытие в Варшаву. Великий князь с супругой, великой княгиней Александрой Иосифовной, приехал туда 20-го июня. «Желания ваши, любезный маркиз, — писал Велепольскому из Петербурга князь А. М. Горчаков, — были тотчас же исполнены. Государь великий князь — посреди вас и государыня великая княгиня, несмотря на свою беременность, пожелала сопровождать своего августейшего супруга. Русская императорская семья не знает робкой осмотрительности. Мы не смешиваем нации с преступлением, опозорившим Варшаву. Ввиду этого преступления, прошу вас выпрямиться во всю высоту вашей энергии. Sic itur ad astra, любезный маркиз. В наш злополучный век вы обеспечиваете себе прекрасную страницу в истории. В мои лета я, по всей вероятности, должен завещать моим преемникам удовольствие прочесть ее». Тогда же вице-канцлер, сообщая об этом событии одному из русских послов, пояснял: «Приезд в Варшаву государя великого князя Константина Николаевича, отправившегося туда тотчас по получении известия о покушении, будет живым символом решимости правительства не покидать системы примирения и твердости. Он докажет, что одинокие преступления не столкнут власть с пути, почитаемого ею соответствующим потребностям края». Покушение на Лидерса недолго оставалось одиноким. На другой же день по приезде, 21-го июня, при выходе великого князя из театра сделан был и в него выстрел из пистолета в упор. Пуля, пройдя чрез эполету, легко ранила его в плечо. «Спал хорошо, лихорадки нет, — телеграфировал Константин Николаевич государю, — жена не испугана, осторожно ей сказали. Убийцу зовут Ярошинский, портной подмастерье». Император отвечал: «Слава Богу, что ты чувствуешь себя хорошо и что Сани (великая княгиня Александра Иосифовна) не была испугана. Общее участие меня радует и не удивляет. Могу то же сказать и здесь. Обнимаем вас. Утром был у нас благодарственный молебен». Такой же молебен отслужен и в римско-католическом Варшавском соборе архиепископом Фелинским, произнесшим по этому случаю проповедь на текст: «Не убий». На приеме в Замке великий князь наместник сказал, обращаясь к явившимся поздравить его с чудесным спасением чиновникам и почетным лицам из поляков: «Вот уже второе преступление в одну неделю. Провидение охранило меня, и я считаю этот случай счастливым, потому что он указывает краю на то, как далеко зашла зараза. Я глубоко убежден, что благородная и великодушная польская нация отвергает всякое соучастие в покушениях такого рода, но слов недостаточно: нужно дело. Брат мой желает вашего счастья, вот почему он прислал меня сюда. Рассчитываю на вашу помощь, чтобы я мог исполнить мою миссию. Дайте мне возможность трудиться вам на благо и будьте уверены, что я совершу все, что только в моих силах». Обратясь к графу Замойскому, великий князь спросил: «Вы, граф, одобряете меня? Так дайте же руку» и, взяв за руку Велепольского, прибавил: «Прошу, господа, вашего содействия. Поддержите меня вашим нравственным влиянием, так как всякое правительство, лишенное поддержки нации, остается бессильным».