С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (25)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Тысячелетие России 1861—1862 Высочайший манифест об освобождении крестьян, обнародованный в Петербурге и в Москве в воскресенье 5-го марта, был объявлен во всех губернских городах нарочно командированными генерал-майорами свиты государя и флигель-адъютантами с 7-го марта по 2-ое апреля 1861 года. Впечатление, произведенное на народ положениями 19-го февраля, было самое благотворное. Крепостное население встретило весть о своей свободе в тишине и спокойствии, превзошедших общие ожидания. Вместо шумных изъявлений радости крестьяне выражали ее тем, что служили благодарственные молебны; ставили свечи за державного Освободителя; составляли приговоры об отправлении в день объявления манифеста церковного служения на вечные времена; жертвовали на сооружение в приходских церквах икон или приделов во имя св. Александра Невского, а также особого храма того же имени в Москве; делали сборы на облегчение участи арестантов и учреждение сельских школ; христосовались между собою; писали всеподданнейшие адреса. Другое утешительное явление, сопровождавшее манифест, была трезвость. Обнародование его не только не увеличило, но уменьшило пьянство, которому обыкновенно предается простонародье в последний день масленицы и первое «прощеное» воскресенье Великого поста, считающееся во многих местах по городам и селам годовым ярмарочным или базарным днем. Воздержность эта замечена была в обеих столицах, и такие же получены известия из губерний Симбирской, Ярославской, Псковской, Калужской, Костромской, Тульской и Архангельской.11 Проживавшие в Петербурге бывшие крепостные крестьяне стремились лично выразить монарху чувства благоговейной и умилительной благодарности за дарованную волю. В следующее воскресенье по обнародовании манифеста в столице, в час пополудни, когда государь в сопровождении наследника вышел из Зимнего дворца, чтобы ехать на развод в Михайловский манеж, из несметной толпы народа, наполнявшей Дворцовую площадь, отделилась депутация от мастеровых и фабричных из-за Шлиссельбургской заставы и, низко кланяясь, поднесла ему хлеб-соль. «Здравствуйте, дети», — раздался голос императора. «Здравия желаем, ваше императорское величество», — дружно откликнулись крестьяне. В ответ на простые, но задушевные и трогательные выражения признательности государь сказал: «Благодарю вас, дети, за сочувствие ваше, которое мне стоило немало труда. Поняли ли, дети, что для вас сделано в пользу вашего общего блага мною в объявленном вам манифесте?» — «Мы чувствительно благодарим ваше императорское величество, — ответили депутаты, — за ваши великие благодеяния, которыми вы обновили жизнь нашу». — «Это дело было начато еще моим родителем, — продолжал император, — но он не успел его кончить при своей жизни. Мне пришлось, с помощью Бога, совершить оное дело для блага вашего. Но вы, дети, должны теперь благодарить Бога и молиться о вечной памяти моего родителя, и самим вам, всем вообще, быть полезными для блага отечества. Благодарю вас, я доволен вами». Толпа громкими криками радости и восторга долго сопровождала царский экипаж. Введение в действие новых положений производилось, за весьма немногими исключениями, в полном порядке. Заблаговременно приняты были меры, чтобы тотчас по объявлении манифеста образовались губернские по крестьянским делам присутствия. Лучшие люди дворян-помещиков шли на должность мировых посредников, в круг обязанностей которых входило составление уставных грамот и вообще определение взаимных отношений между землевладельцами и бывшими крепостными, водворенными на их земле. Недоразумения случались довольно редко, еще реже — волнения между крестьянами или сопротивление их распоряжениям властей. Явления последнего рода происходили преимущественно в Западном крае, вследствие существовавшей между помещиками и крестьянами племенной и религиозной розни. В великорусских губерниях серьезные размеры приняли беспорядки лишь в двух местностях: в Спасском уезде Казанской губернии и в Чембарском — Пензенской губернии, где для усмирения возмущенных крестьян пришлось прибегнуть к оружию. В подавляющем большинстве, бывшие крепостные, исполненные беспредельной преданности и признательности к царю, мирно и спокойно вступили в пользование высочайше дарованными им правами, свободных сельских обывателей. К сожалению, совсем иное было настроение некоторой части русского образованного общества и, в особенности, учащейся молодежи. В повременной печати уже несколько лет преобладало крайнее направление, заимствованное с Запада, и проповедовались политические и социальные учения самого разрушительного свойства. Провозвестниками этих учений являлись петербургские ежемесячные журналы: «Современник», «Отечественные Записки», «Русское Слово». В Москве органом умеренного либерализма по западному образцу был издаваемый Катковым «Русский Вестник»; славянофилы же проводили свои мысли и излагали свои взгляды в журнале «Русская Беседа» и в еженедельных газетах: сначала в «Молве», потом в «Парусе». Замечательно, что издания последнего направления, отстаивавшие исконные исторические начала русской государственной и народной жизни, более всех прочих подвергались цензурным строгостям. Под гнетом их «Молва» просуществовала недолго, издаваемый же И. С. Аксаковым «Парус» запрещен по второму выпуску. Император Александр не был противником гласности, признавая пользу ее в обнаружении злоупотреблений всякого рода, и с первых дней своего царствования дозволил обсуждение в органах печати вопросов государственных и общественных, и самих правительственных мероприятий, повелев пересмотреть в особой комиссии старый и составить новый цензурный устав. Но дело это замедлилось, а между тем в литературе с каждым днем все сильнее и резче сказывалось так называемое «обличительное направление», все более и более враждебное правительству. В конце 1858 года, по мысли министра иностранных дел князя Горчакова, учрежден Негласный Комитет, назначением которого было «влиять на печать, направляя ее любовно, патриархально и разумно, входить в непосредственные сношения с журналистами и действовать на них назиданием и убеждением, отнюдь не вступая в цензурные права». Членами этого Комитета назначены товарищ министра народного просвещения П. А. Муханов, начальник штаба отдельного корпуса жандармов Тимашев и, как ближайшее к государю лицо, его довереннейший советник и друг, граф А. В. Адлерберг, и производителем дел — профессор Петербургского университета Никитенко. Принимая последнего, государь сказал ему, что желает, чтобы Комитет влиял на литературу так, чтобы она действовала в согласии с правительством для блага общего, а не в противном смысле. «Есть стремления, — продолжал император, — которые несогласны с видами правительства. Надо их останавливать. Но я не хочу никаких стеснительных мер. Я очень желал бы, чтобы важные вопросы рассматривались и обсуждались научным образом; наука у нас еще слаба. Но легкие статьи должны быть умеренны, особенно касающиеся политики... Не надо думать, что дело ваше легко. Я знаю, что Комитет не пользуется расположением и доверием публики... Опять повторяю, что мое желание не употреблять никаких стеснительных мер, и если Комитет понимает мои виды, то, несмотря на трудности, может все-таки что-нибудь сделать». Записав в свой дневник о царском приеме, Никитенко замечает: «Трудно передать кротость, благородство и любезность, с какими государь говорил. Меня особенно поразило во всем тоне его, в улыбке, которая почти не сходила с его уст, по временам только сменяясь какою-то серьезною мыслью, во всем лице, в каждом слове какая-то искренность и простота, без малейшего усилия произвести эффект, показаться не тем, что он есть в душе. В нем ни малейшего напускного царственного величия. Видно, что это человек любви и благости, и он невольно привлекает к себе сердца». Негласный Комитет не оправдал надежд государя и, просуществовав менее года, был упразднен. Явилась было мысль, выделив цензуру из Министерства народного просвещения, образовать из нее самостоятельное ведомство, независимое от прочих, и во главе ее поставить, с правом непосредственного доклада императору, статс-секретаря барона Корфа. Но и эта мысль вскоре была оставлена, и в конце 1862 года решено передать цензуру в ведение Министерства внутренних дел, образовав в среде его особое Главное управление по делам печати. Всего гибельнее так называемое передовое, в сущности прямо-таки анархическое, направление известной части нашей печати отразилось на незрелых умах русской учащейся молодежи, воспитанников средних и высших учебных заведений, легко подчинявшихся ее растлевающему влиянию. Беспорядки в университетах начали обнаруживаться с 1857 года, по разным в большей части случаев маловажным поводам, сначала в Киеве, потом в Москве, а вскоре распространились и на другие университеты. Вначале правительство отнеслось к ним снисходительно, и государь простил киевских студентов, а московских повелел освободить от всякой ответственности. Но с течением времени волнения в университетах сделались явлением хроническим и в начале 1861 года выражались уже в целом ряде беспрерывных беспорядков, в неповиновении начальству, нарушении установленных правил, созвании недозволенных сходок и проявлении при каждом случае недоверия и дерзкой враждебности к правительству. Широкое распространение среди юношей находили заграничные революционные издания русских выходцев, в особенности Герцена, основавшего в Лондоне ежегодник «Полярная Звезда» и еженедельную газету «Колокол». Брожение в университетах поддерживалось увлечением многих профессоров теми же социалистическими теориями, которые они, не стесняясь, развивали студентам с кафедры. Вопрос о таком печальном положении высших рассадников русского просвещения обсуждался весною 1861 года в Совете министров в связи с движением в Польше, которому русские либералы выражали явное сочувствие. Некоторые из членов Совета требовали повсеместного закрытия университетов впредь до полного их преобразования. Государь не согласился на такую крайнюю меру, но, приняв отставку министра народного просвещения Е. П. Ковалевского, решил заменить его лицом, которое в заведование этим ведомством внесло бы строгий порядок и водворило бы надлежащую дисциплину как среди учащих, так и учащихся. Выбор его остановился на адмирале графе Путятине. Другая перемена состоялась во главе Министерства внутренних дел. Старик Ланской сам просил об увольнении. Император возвел его в графское достоинство и в звание обер-камергера своего двора, а преемником ему назначил статс-секретаря П. А. Валуева. Новый министр внутренних дел не принимал участия в подготовительных трудах по освобождению крепостных крестьян. В то время когда редакционные комиссии составляли проекты положений, он занимал место директора департамента в Министерстве государственных имуществ и по поручению генерала Муравьева писал контрпроект, который тот противопоставил предложениям комиссий при обсуждении их в Главном Комитете по крестьянскому делу. Не будучи противником самого преобразования, Валуев осуждал тенденциозность Николая Милютина и его товарищей, проявившуюся в полном устранении дворянства от руководства самоуправлением вышедших из крепостной зависимости крестьян. Две главные мысли лежали в основе его критики проектов редакционных комиссий. Он признавал желательным не восстановлять одного сословия против другого, но стараться их примирить, а также находил, что лучше ограничиться установлением главных начал реформы и затем дать развиваться делу самому собою, так сказать, органически, замечая по этому поводу, что «хлеб не сажают снопами, а сеют зерном». Заявленные Муравьевым, возражения эти не прошли в Главном Комитете, который, как и Государственный Совет, принял положения почти в том самом виде, в каком они были составлены редакционными комиссиями. Вскоре после того, к новому 1861 году, Валуев получил важное назначение: управляющего делами Комитета министров, а менее четырех месяцев спустя призван был занять пост министра внутренних дел, на прямой обязанности которого лежало введение в действие положений о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. При таких условиях замена Ланского Валуевым получила определенное политическое значение, как указание на желание государя в дальнейшем направлении крестьянского дела принять в соображение законные интересы дворян, а также изгладить то раздражающее впечатление, что произвело на большинство землевладельцев недоверчивое и даже отчасти пренебрежительное отношение к поместному дворянству органов администрации. Что таково именно было значение состоявшейся министерской перемены, подтверждалось и одновременным удалением Николая Милютина с должности товарища министра, хотя с производством в сенаторы, но и с увольнением в продолжительный заграничный отпуск. Деятельнейшие из сотрудников Милютина в среде редакционных комиссий, Самарин и князь Черкасский, тогда же оставили Петербург и в качестве мировых посредников занялись применением к делу на месте выработанных ими законоположений. Из участников их влиятельного кружка остался во главе Земского отдела один Соловьев, но и тот ненадолго. Валуев приступил к отправлению новых своих обязанностей «мягко и уклончиво», говорили его политические противники: в действительности же с такой программой: строгое и точное введение в действие положений 19-го февраля, но в примирительном духе. Программа эта вполне отвечала желаниям и воззрениям императора Александра. Во второй половине мая государь вместе с императрицей поехал в Москву, где провел три недели. Там он принял депутацию от водворенных в первопрестольной столице фабричных и ремесленников из бывших крепостных крестьян, с выражением благоговейной признательности за освобождение. При этом случае трогательное проявление народной любви и преданности к царю приняло поистине величественные размеры. 21-го мая, в день св. Константина и Елены, викарий московский преосвященный Леонид совершил литургию в Чудовом монастыре, в том самом храме, где восприял крещение Александр Николаевич, и, отслужив молебен Милостивому Спасу и св. Александру Невскому, освятил хлеб-соль, предназначенную к поднесению государю крестьянами на серебряном блюде с надписью: «Царю Освободителю Александру II фабричные и ремесленники Москвы и уезда, в память 19-го февраля 1861 года». Затем началось торжественное шествие от собора. Более десяти тысяч крестьян, все с обнаженными головами, двинулись из Кремля, направляясь к Александрийскому дворцу, где имели пребывание их величества. Депутаты от разных сельских обществ, числом около 400, шли впереди, отличаясь от следовавших за ними лишь тем, что все опоясаны были кушаками. По прибытии ко дворцу они с четырьмя выборными, несшими хлеб-соль, были введены за ограду, а прочие разместились позади их, частью на дворцовом дворе, частью, по тесноте места, вдоль Большой Калужской улицы. К ним вышел государь, которому четверо выборных поднесли хлеб-соль при следующей «грамотке»: «Всемилостивейший государь отец Освободитель! Благодарим тебя, государь, за великие твои милости, за дарованную нам тобою свободу. Денно и нощно молим мы за тебя, молят наши жены и дети, и будут молить внуки и правнуки. Храни тебя милосердный Бог и дай тебе силу и крепость всё совершить с любовью, чтобы все твои верноподданные дети, тебе Богом данные, во взаимной любви и согласии благословляли твое имя в роды родов, как мы благословляем имя нашего отца Освободителя». Вручая государю «грамотку», староста депутации, семидесятилетний старик, дрожащим от слез и волнения голосом сказал: «Благодарим ваше императорское величество и весь ваш августейший дом! Бог на небеси, а вы на земли! Вменяем себе в обязанность благодарить Бога за вас!» «Благодарю вас за память, — отвечал растроганный император, — благодарю, благодарю! Помните только, что теперь ваш долг повиноваться закону и свято исполнять установленные обязанности». Благоговейно выслушав царские речи, староста произнес слово благодарности помещикам, что, видимо, порадовало государя. Потом он же поздравил императора с дорогим именинником, великим князем Константином Николаевичем, и просил дозволения отправить к нему поздравительную телеграмму, чем вызвал милостивое царское спасибо. Другой выборный просил государя не взыскать, что они по простоте не могут выразить на словах и малой доли того, что чувствуют сердцем при мысли о милосердии к ним царя. К общей радости крестьян, император прошел между густыми их рядами по всему пространству двора, до Калужской улицы. Толпа, расступаясь пред монархом, падала на колени и оглашала воздух громкими криками «ура!». — То же повторилось, когда, по просьбе крестьян, на балконе появилась императрица и ласково поклонилась народу. После удаления их величеств депутаты чинно разошлись.12 Ко времени обычного красносельского лагерного сбора император возвратился в Царское Село и Петергоф, но тотчас по выступлении гвардии из лагеря, 6-го августа, вместе с императрицей отправился в Крым, чтобы отдохнуть во вновь приобретенной на южном берегу даче графини Потоцкой «Ливадия». Путь их лежал на Москву, Тулу, Орел, Святогорский монастырь, Харьков, Полтаву, Елисаветград, Николаев, Одессу и Севастополь. Государь производил смотры, ученья и маневры расположенным по пути следования войскам, а в Туле и в Полтаве произнес две знаменательные речи, обращенные в первом из этих городов к представлявшимся ему предводителям дворянства, во втором — к собранным из окрестных губерний волостным старшинам временно-обязанных крестьян. «Господа, — сказал император тульским дворянам, — я изъявил благодарность дворянам в манифесте за то добровольное пожертвование, которое оно принесло и которым пособило мне, с Божиею помощью, совершить великое дело; теперь снова повторяю эту благодарность. Прежние отношения ваши к вашим крестьянам прекращены, к ним возвратиться более нельзя; но то положение, которое мною установлено взамен старого порядка, должно приводиться в исполнение добросовестно, к упрочению быта владельцев и крестьян. Я надеюсь, что вы мне в этом поможете; надеюсь, что дворянство и в этом деле выкажет себя таким же, каким оно было всегда, то есть точным исполнителем воли государевой». Царское внушение волостным старшинам вызвано было распространенными среди крестьянского населения России толками о земельном переделе. «Ко мне доходят слухи, — строго заметил государь, — что вы ожидаете другой воли. Никакой другой воли не будет, как та, которую я вам дал. Исполняйте, чего требует закон и положение! Трудитесь и работайте! Будьте послушны властям и помещикам». Возвращение из Крыма в столицу император ускорил вследствие полученного известия о серьезных беспорядках, произведенных студентами Петербургского университета. Поводом к волнениям послужили новые правила, изданные Министерством народного просвещения с целью введения между студентами более строгой дисциплины и усиления за ними надзора. Правилами этими требовалось от них внесение установленной платы за слушание лекций, отменялась форменная одежда, безусловно воспрещались всякие сходки, заведование студенческой благотворительной кассой и библиотекой поручалось не выборным студентам, а назначенным правлением университета. Тотчас по открытии Петербургского университета после летних вакаций студенты на сходке 22-го сентября в одной из университетских аудиторий протестовали против правил, а когда последовало по распоряжению начальства прекращение лекций и закрытие университета, то собрались на университетском дворе и оттуда толпою отправились с Васильевского острова на Колокольную улицу, где жил попечитель округа генерал Филипсон, для личного с ним объяснения. Демонстрация эта повлекла за собою арест главных зачинщиков, который вызвал 27-го сентября новую сходку студентов, требовавших освобождения арестованных товарищей. Они разошлись лишь по прибытии к университету призванной петербургским генерал-губернатором Игнатьевым роты л.-гв. Финляндского полка; но несколько дней спустя, 2-го октября, снова собрались на сходку, причем арестовано 35 студентов. Университетское начальство объявило тогда, что студенты, желающие продолжать образование, обязаны дать подписку в подчинении установленным правилам и получить матрикулу с подробным перечислением их. Часть студентов подчинилась этому требованию, после чего возобновились Лекции в университете, но большинство, отказавшееся принять матрикулы, 12-го октября собралось опять на площади перед университетом и шумно протестовало против исключения их из состава слушателей. По отказе студентов разойтись вторично вызваны были войска, с которыми у студентов произошла кровавая схватка. Лишь по прибытии на место взвода л.-гв. Преображенского полка городовым и жандармам удалось оцепить бунтующих студентов и в числе около 300 человек отвести их в Петропавловскую крепость. В тот же самый день в Москве студенты университета произвели такую же демонстрацию на Тверской площади перед домом генерал-губернатора. Толпа простолюдинов помогла жандармам и полиции рассеять скопище, причем задержано более 300 студентов, из которых, впрочем, оставлено под арестом лишь 39 человек, остальные же распущены по домам. Беспорядки, произведенные учащейся молодежью в Петербурге и Москве, более или менее отразились на всех других университетах и прочих высших учебных заведениях гражданских и даже военных. По возвращении в Петербург 18-го октября государь остался крайне недоволен действиями столичных властей и неумелыми распоряжениями, приведшими к столкновению студентов с полицией и войсками, к массовому аресту их и заключению сначала в Петропавловской крепости, затем в казематах в Кронштадте. Уволив Игнатьева от должности петербургского генерал-губернатора, император заменил его в этом звании генерал-адъютантом князем Суворовым, в бытность свою во главе управления Прибалтийским краем снискавшим себе славу мягкого и популярного администратора. Император, хотя и утвердил представление министра народного просвещения об окончательном закрытии Петербургского университета впредь до пересмотра общего университетского устава, об увольнении всех его студентов и об оставлении за штатом профессоров и других должностных лиц, но в то же время «во внимание к тому, что некоторые студенты С.-Петербургского университета нуждаются в средствах к жизни и были бы особенно затруднены в случае желания переселиться в другие университетские города», приказал отпустить значительную сумму денег в распоряжение князя Суворова для производства, по его усмотрению, пособий нуждающимся студентам. Впрочем, главные зачинщики беспорядков не избегли взыскания. Они были высланы из Петербурга и водворены на жительство в отдаленных губерниях под надзором полиции. Озабочиваясь установлением общей системы правительственной деятельности и единства в действиях разных ведомств, государь, с самого воцарения, нередко собирал своих доверенных советников под личным своим председательством для совместного обсуждения важнейших государственных вопросов. Осенью 1861 года он признал нужным включить Совет министров в число высших учреждений империи. Высочайшее повеление точно определило состав и круг деятельности этого собрания, ведению которого подлежали: 1) виды и предложения по устройству и усовершенствованию разных частей, вверенных каждому министерству и главному управлению; 2) сведения о ходе работ по устройству и усовершенствованию разных частей, заведоваемых министерствами и главными управлениями, и предложения об устранении тех затруднений, кои при производстве сих работ могут встретиться; 3) первоначальные предложения, возникающие в министерствах и главных управлениях о необходимости отменить или заменить какой-либо из действующих законов, с тем чтобы проект закона, составленный вследствие такого предположения, был министерством или главным управлением внесен на рассмотрение Государственного Совета; 4) те меры, требующие общего содействия разных ведомств и управлений, кои по существу своему не подлежат рассмотрению других высших государственных учреждений; 5) сведения о важнейших распоряжениях каждого министерства и каждого управления по его ведомству, требующих общего соображения; сведения сии должны быть заявляемы в Совете министров с тою целью, чтобы каждому министру и главноуправляющему были известны главнейшие действия и распоряжения других министров и главных управлений; 6) заключения особых комиссий, учреждаемых по высочайшим его императорского величества повелениям для рассмотрения отчетов министерств и главных управлений, и 7) те дела, кои, по особым повелениям его величества, будут назначены для предварительного рассмотрения и обсуждения в Совете министров. Сообразно такому взгляду государя на сущность правительственной деятельности, видоизменен был и личный состав правительства целым рядом состоявшихся в конце 1861 и в начале 1862 годов назначений новых министров. Старика Сухозанета заменил во главе Военного министерства молодой даровитый и деятельный генерал, главный сподвижник князя Барятинского по покорению Восточного Кавказа Д. А. Милютин, а вместо уволенных графа Путятина, Муравьева и Княжевича назначены министрами: народного просвещения Головнин, государственных имуществ Зеленый и финансов Рейтерн. Граф Блудов возведен в звание председателя Государственного Совета и Комитета министров и заменен во главе II отделения Собственной его величества канцелярии бароном Корфом. Большинство новых советников императора принадлежало к кружку государственных деятелей, группировавшихся вокруг великого князя Константина Николаевича и известных за ревностных и убежденных сторонников коренных преобразований по всем отраслям управления. Замещение ими важнейших министерских постов указывало на твердую решимость государя неуклонно продолжать предпринятое им дело государственного обновления России. В новый 1862 год, с которым государство русское вступило во второе тысячелетие своего существования, появилось в первом выпуске «Северной Почты», официального органа Министерства внутренних дел, основанного министром Валуевым, сообщение о следующих работах, находившихся на рассмотрении высших государственных установлений: 1) О главных началах преобразования всей вообще судебной части. Предложения по сему важному предмету обнимают: а) судоустройство; б) судопроизводство гражданское; в) судопроизводство по преступлениям и проступкам и г) переходные меры от порядка существующего к порядку новому. 2) О полном преобразовании всей городской и земской полиции вообще. 3) О порядке составления, рассмотрения, утверждения и исполнения государственного бюджета, а также частных смет доходов и расходов всех министерств и главных управлений. 4) О преобразовании всего вообще управления государственных имуществ и применении к государственным крестьянам тех положений 19-го февраля 1861 г., кои касаются сельского общественного управления. 5) О применении сих положений к крестьянам государевых, дворцовых и удельных имений. 6) Об устройстве народных школ и вообще о системе народного образования. Русские люди в подавляющем большинстве, сознавая необходимость преобразований, сочувствовали благим начинаниям правительства, но некоторая часть общества, та, что подчинялась влиянию так называемых передовых органов печати и даже воспринимала внушения от заграничных листков, издаваемых русскими выходцами в Лондоне, не только не удовлетворялась обещанными реформами, но старалась все более и более волновать умы, возбуждая, обсуждая и разрешая общественные вопросы в самом радикальном смысле. Так относилась она к вопросам о народном образовании, о положении женщины в обществе. Такая чисто революционная пропаганда наибольшие опустошения производила в среде учащейся молодежи и даже начала проникать в войска, где несколько офицеров дали увлечь себя крайними учениями до забвения долга чести и присяги. С осени 1861 года по Петербургу стали раскидывать подметные листки, заключавшие прямое воззвание к бунту и программу переустройства государства на социалистических началах. Одно из таких изданий, под заглавием «Молодая Россия», в разглагольствиях своих шло гораздо далее «Колокола», издатели которого обзывались в нем ретроградами, открыто проповедовало насильственный всеобщий переворот, сопровождаемый всеми ужасами политической и социальной революции: уничтожением семьи, собственности, кровавой резней, «красным петухом» и т. д. Как бы в подтверждение этих угроз, весною 1862 года пожары вспыхнули в разных губерниях империи, и в Петербурге в течение одной недели достигли ужасающих размеров. В первые дни горели преимущественно кварталы, населенные беднейшим классом, фабричным людом и мелкими торговцами. В последние, 21-го мая, сгорело три улицы на Большой Охте, где проживали мастеровые; 22-го и 23-го в Каретной части, по обеим сторонам Лиговки, — множество домов, обитаемых рабочими и бедными чиновниками; 23-го мая на Малой Охте — вся солдатская слободка. В тот же день и в последующие было еще несколько пожаров в разных частях столицы. Наконец, 28-го мая запылали Щукин и Апраксин дворы. Сгорели дотла оба рынка, вмещавшие в себя более 2000 лавок и ларей, несколько соседних домов, в том числе дом Министерства внутренних дел, а по ту сторону Фонтанки — деревянные дворы. Пламенное море разлилось на обширном пространстве, угрожая дому Министерства народного просвещения, Пажескому корпусу, Публичной библиотеке, Гостиному двору. Государь лично руководил тушением пожаров, и его ободряющему действию на изнемогавшие от семидневной борьбы с огнем пожарные команды должно приписать тот успех, с которым те отстояли соседние с пожарищем здания и кварталы. По высочайшему повелению погорельцы нашли убежища в палатках, расположенных на Семеновском плацу и на месте сгоревших Щукина и Апраксина дворов, и щедро наделены одеждой и пищей. Все члены царской семьи, следуя примеру императора и императрицы, пожертвовали в пользу их значительные суммы, а падший дух несчастных возбужден был посещением их величествами их импровизированного лагеря. 6-го июня государь и государыня посетили печальное пепелище. Встреченный на Царскосельском вокзале старостою погоревших торговцев, поднесших ему на коленях хлеб-соль, «встань, старик», — ласково сказал ему император и прибавил: «Благодарю вас, я рад, что могу хотя несколько вам помочь, и надеюсь впоследствии сделать и более по возможности. Императрица объехала Семеновский плац, тихо следуя по рядам палаток, дорого платя торговцам за подносимые ей вещи, раздавая неимущим щедрые пособия, ободряя их милостивыми словами. Оттуда она поехала в казармы Стрелкового батальона, где помещены были те из погорельцев с их семьями, которых пожар лишил всего их имущества. Государыня раздала им все купленное на Семеновском плацу, утешая рыдающих женщин и детей. Под помещение бездомных погорельцев отведены также: 1-й сухопутный госпиталь, казармы л.-гв. Московского полка и старый арсенал. Высочайше учрежденной следственной комиссии не удалось открыть поджигателей, непосредственных виновников пожаров, но дознанием обнаружено вредное направление учения, преподаваемое литераторами и студентами мастеровым и фабричным в воскресных школах, в большом числе открытых за последние два года в Петербурге и в других городах империи, по частному почину, без всякого за ними правительственного надзора; выяснены также сношения с лондонскими эмигрантами многих сотрудников некоторых из петербургских журналов, а потому высочайше повелено: все воскресные школы закрыть впредь до пересмотра положения о них, а издание журналов «Современник» и «Русское Слово» приостановить на восемь месяцев. Тогда же учреждена при III отделении Собственной его величества канцелярии особая комиссия для разыскания виновных в составлении подметных листков и других революционных изданий. По распоряжению ее арестовано несколько лиц — в числе их и влиятельнейший из писателей так называемого передового направления, Чернышевский, — которые и преданы суду Правительствующего Сената. Лучшим русским умам будущее представлялось в самом мрачном свете. Юрий Самарин так излагал в письме к жене друга своего Николая Милютина опасения за грядущие судьбы России: «Прежняя вера в себя, которая при всем неразумии возмещала энергию, утрачена безвозвратно, но жизнь не создала ничего, чем можно было бы заменить ее. На вершине — законодательный зуд в связи с невероятным и беспримерным отсутствием дарований; со стороны общества — дряблость, хроническая лень, отсутствие всякой инициативы, с желанием, день ото дня более явным, безнаказанно дразнить власть. Ныне, как и двести лет тому назад, во всей русской земле существуют только две силы: личная власть наверху и сельская община на противоположном конце; но эти две силы, вместо того чтобы соединиться, отделены промежуточными слоями. Эта нелепая среда, лишенная всех корней в народе и в продолжение веков хватавшаяся за вершину, начинает храбриться и дерзко становится на дыбы против собственной единственной опоры (как-то: дворянские собрания, университеты, печать и проч.). Ее крикливый голос только напрасно пугает власть и раздражает толпу. Власть отступает, делает уступку за уступкой, без всякой пользы для общества, которое дразнит ее из-за удовольствия дразнить. Но это не может долго продолжаться, иначе нельзя будет избежать сближения двух оконечностей — самодержавной власти и простонародья — сближения, при котором все, что в промежутке, будет разделено и смято, а то, что в промежутке, обнимает всю грамотную Россию, всю нашу гражданственность. Хорошо будущее, нечего сказать! Прибавьте к этому совершенный застой, оскудение в полном смысле слова нашего Юга, который за недостатком путей сообщения, за неимением капиталов и предприимчивости, благодаря, в особенности, непосильной конкуренции с Венгрией и Дунайскими княжествами, беднеет и истощается с каждым днем. Прибавьте польскую пропаганду, которая проникла всюду и в последние пять лет сделала огромные успехи, в особенности в Подолии. Прибавьте, наконец, пропаганду безверия и материализма, обуявшую все наши учебные заведения — высшие, средние и отчасти даже низшие, — и картина будет полная...» В борьбе со всеми этими трудностями император Александр не унывал и бодрость свою сообщал своим сотрудникам. Министр иностранных дел писал одному из русских послов, выразившему опасение по поводу внутреннего состояния России: «Теплота высказанного вами чувства позволила мне судить о размерах преувеличенных толков, распространяемых заграницей о положении нашей столицы и России вообще. Это призрак на дальнем расстоянии или же фантастическое здание, строители которого далеко не благоволят к России. Положение наше трудное, как и всякого государства, приступающего к органическим реформам. Пространство империи, разнообразие племен, ее составляющих, увеличивают затруднения. Всеобщая болезнь, свирепствующая в Европе и вне ее, не пощадила и нас; но из всего этого разумный и беспристрастный наблюдатель, пребывающий на местах, не заключит, что мы на краю пропасти и бессильны обуздать волнение умов, а также преступные замыслы, с ним связанные. Все классы общества чувствуют себя не вполне хорошо, и существует некоторое колебание ввиду того, что представляется толпе великою неизвестностью. Дело в том, что она выступила из своих привычек и стоит лицом к лицу с властью, которая, вступив на путь прогресса, не считает материального давления необходимым условием успеха. Мы полагаем, что прогресс этот, чтобы быть верно понятым и идти путем правильным и прочным, нуждается в содействии общественного мнения. Отсюда широкая свобода, дарованная выражению мысли, даже писанной и порою переходящей в своеволие. Симптомы эти поразили иностранцев. Морская ширь (La plaine liquide), как выражается Расин, нигде не бывает спокойна. Так и у нас. Но равновесие восстановляется. Когда волны вздымаются, как теперь повсюду, было бы наивностью утверждать, что море мигом утихнет. Главная задача — поставить плотины там, где общественному спокойствию или интересу, а в особенности существу власти угрожает опасность. Об этом и заботятся у нас, не отступая от пути, который наш августейший государь предначертал себе со дня вступления на престол. Наш девиз: ни слабости, ни реакции. Его начинают понимать в России. Нужно больше времени, чтобы акклиматизировать его в Европе, но я надеюсь, что очевидность убедит, наконец, самые предубежденные умы. Пожары в Петербурге и в некоторых других местностях империи суть, конечно, несчастия, тем более что они коснулись, в особенности, наименее достаточных классов. Возможно, даже вероятно, что в них проявилось злоумышление, но следствие не собрало доселе достаточных данных для смертных приговоров, которые, если бы существовали улики, были бы произнесены без малейшего колебания... Говорят, что огонь очищает. В Петербурге эта народная поговорка нашла себе самое широкое применение. За исключением очень слабого мятежного меньшинства, которое не смеет ныне даже показаться на свет, все заявили правительству одно только желание: чтобы оно действовало энергично во всей полноте своей власти. Такое расположение умов представляло трудность, которой сумеет избежать правительство. Все, что угрожает безопасности частных интересов или покушается на сущность власти, будет беспощадно подавлено. Но прогрессивный ход всякого рода улучшений, который император признает нужным для блага России, не только не будет задержан, но еще ускорится, насколько окажется возможным без ущерба зрелости, необходимой для мер, с коими связаны судьбы России. Я полагаю, что эти указания представят вам двойной интерес в настоящую минуту. Я оставил в стороне узоры: это — верный снимок с того, что есть».