С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (23)

Как в высочайшем повелении, так и в указе Сената об учреждении редакционных комиссий Ростовцев был назван их «председателем и непосредственным начальником». Хотя этими распоряжениями и устанавливались две комиссии: одна для составления общего, другая — местных положений, но председателю предоставлялось право дать им внутреннее устройство и образование по его ближайшему усмотрению, соответственно пользе и важности порученного комиссиям дела, а потому Ростовцев слил обе комиссии в одно общее присутствие, а членов распределил по трем отделениям: административному, хозяйственному и юридическому, к которым присоединена впоследствии, в виде четвертого отделения, образованная несколько позже финансовая комиссия для изыскания мер к производству выкупа крестьянских наделов. Делопроизводителем редакционных комиссий Ростовцев назначил П. П. Семенова. Первое заседание общего присутствия состоялось в большой зале 1-го кадетского корпуса 4-го марта. «Мы приступаем к делу щекотливому, — с такими словами обратился председатель к своим сотрудникам, — мы можем быть разных мнений и взглядов; между нами могут произойти горячие и раздражительные споры и несогласия, а потому мы все должны заранее простить друг другу огорчения, если бы у нас вышло что-нибудь неприятное, и я первый теперь же прошу у всех вас прощения, если бы неумышленно хотя бы одним словом кого-нибудь обидел». На третий день, 6-го марта, все находившиеся уже в Петербурге члены комиссии были представлены председателем государю в Зимнем дворце. Прежде чем отправиться туда, они явились in corpore к председателю Главного Комитета князю Орлову, который принял их довольно сухо, сказав: «Господа, на вас лежит трудная обязанность распутать дело сложное и запутанное. Так уже сделалось; пойти назад невозможно. Вы должны идти по тому направлению, которое дано ему. Вам остается исполнить то, что вам указано; а что вы не так сделаете, мы поправим. Итак, дай Бог вам успеха». Совсем иной прием ждал членов редакционных комиссий во дворце. Император, удостоив каждого несколькими вопросами о службе или занятиях, не раз выразил надежду, что комиссии исполнят возложенное на них дело так, как он того желает. Затем, обратясь ко всем членам, государь сказал: «Я желаю только блага России. Вы призваны, господа, совершить большой труд. Я буду уметь оценить его. Это дело щекотливое, я знаю. Мой выбор пал на вас: обо всех вас я слышал от вашего председателя; он мне всех рекомендовал. Я уверен, что вы любите Россию, как я ее люблю, и надеюсь, что исполните все добросовестно и оправдаете мое к вам доверие. На случай сомнения и недоразумений при исполнении моих предначертаний, посредником между вами и мной будет ваш председатель. Он будет доводить обо всем происходящем до моего сведения. Я надеюсь, что с вами мы приведем это дело к благополучному окончанию. Да поможет вам Бог в этой трудной работе, а я вас не забуду. Прощайте». Пожав руку Ростовцеву и поцеловав его, император удалился из залы. Несколько месяцев спустя, а именно 2-го августа, государь принял в Петергофе тех из членов редакционных комиссий, которые были приглашены в их состав или прибыли в Петербург после приема 6-го марта. В числе их была бóльшая часть «экспертов», а также члены финансовой комиссии. Представление состоялось в Александрии. Как и в первый раз, государь обошел всех представлявшихся по очереди, спрашивая, между прочим, каждого, какой губернии он помещик? Ответ Самарина, что он самарский уроженец, вызвал замечание императора: «Вы — и из Самарской губернии!» Князь Черкасский на вопрос, где он служил, затруднился ответом, потому что не состоял вовсе на государственной службе. Обойдя всех, государь произнес следующие слова: «Господа, я благодарю вас за ваши труды и надеюсь на ваше усердие. Желаю, чтобы вы сделали хорошо и для помещиков, и для крестьян, как до сих пор видел я это в ваших трудах. Делать нужно неспешно и не тянуть». После царского приема представлявшимся членам редакционных комиссий предложен был от высочайшего двора завтрак в кавалерских домиках. В первых заседаниях общего присутствия редакционных комиссий Ростовцев изложил программу его занятий, предложив ему, при начертании положений, руководствоваться извлечениями из его всеподданнейших писем и его же запискою «Ход и исход крестьянского вопроса» с дополнением к ней, на котором государь собственноручно надписал: «Главные основания совершенно согласны с моими мыслями». Сущность предложений председателя сводилась к следующим основным началам: 1) освободить крестьян с землею; 2) конечною развязкою освобождения считать выкуп крестьянами их наделов у помещиков; 3) оказать содействие делу выкупа посредничеством, кредитом или финансовыми операциями правительства; 4) избегнуть, по возможности, регламентации срочно-обязанного периода или сократить переходное состояние; 5) барщину уничтожить законодательным порядком через три года, переводом крестьян на оброк, за исключением только тех, которые сами того не пожелают; 6) дать самоуправление освобожденным крестьянам в их сельском быту. Большинство членов комиссий находилось по этим вопросам в полном единомыслии с председателем. Ростовцев тщательно доводил до высочайшего сведения о ходе занятий в комиссиях, представляя государю все журналы их заседаний и главнейшие из докладов отделений. Александр Николаевич, читая их с живейшим интересом, неоднократно выражал одобрение свое поощрительными надписями на полях. Доказательством того внимания, с которым император относился к делу, служат его собственноручные поправки слов в этих бумагах и даже опечаток, вкравшихся в печатные журналы комиссий. Ростовцев передавал государю и некоторые из поступавших в комиссию книг, между прочим, доставленную министром иностранных дел князем Горчаковым брошюру: «О разрешении крестьянского вопроса в Молдавии», которую император возвратил при следующей надписи: «Весьма любопытно и многое совершенно применимо к нам». Скоро императору Александру пришлось личным вмешательством разрешить спор между большинством комиссий и двумя их членами, графом Шуваловым и князем Паскевичем, по одному из важнейших вопросов: что считать окончанием крепостного периода? Ростовцев разъяснил, что «по воле государя, твердо им выраженной, свобода крестьян должна исходить от помещиков, как это определено в рескриптах; дворянство изъявило желание дать свободу крестьянам, потому что она исходит от него, и государь желает остаться верным первой своей мысли». Комиссия постановила, согласно с предложением председателя, признать концом срочно-обязанного переходного периода выкуп, хотя и необязательный, крестьянских полей и угодий. Шувалов и Паскевич не согласились с этим постановлением, отказались подписать журнал и требовали занесения в него их отдельного мнения: чтобы со времени положительного разрешения имущественных отношений помещиков и крестьян, право собственности помещиков и право пользования крестьян вошли немедленно в состав общих гражданских прав и чтобы вопрос о выкупе был поставлен совершенно отдельно от определения личных и имущественных прав крестьян. Председатель и большинство комиссии, находя это мнение «противным высочайшей воле», допустили это занесение не в общий, а только в особый журнал. Решение это утверждено высочайшим повелением, состоявшимся по докладу Ростовцева: в печатные журналы, рассылаемые для общего сведения, мнения, поданные членами отдельно от большинства, не помещать, дабы избежать всякого проявления разномыслия комиссий как органов правительства, но вносить их вместе с постановлением большинства в комиссию Главного Комитета в виде приложений. Тогда Шувалов и Паскевич подали прошения об увольнении их от звания членов редакционных комиссий. Просьбу эту Ростовцев не преминул повергнуть на воззрение государя и в особой записке выяснил сущность разногласия между большинством комиссий и двумя членами. Государь отнесся к делу со вниманием, подобающим важности этого первого столкновения в среде редакционных комиссий двух противоположных направлений. Он утвердил решение большинства, как явствует из надписи Ростовцева на журнале общего присутствия: «Государь император изволил читать постановления комиссий, одобрить и вообще все их действия найти совершенно верными основным началам, высочайше данным им в руководство. 28-го мая 1859 года, в Царском Селе». При этом председатель удостоверил членов, «что государь читал наши журналы два раза, излагая мне конфиденциально свои виды и взгляды на дело, из чего можно было заключить, что он так знаком с вопросом и понимает его, как только понимают его, может быть, сами члены комиссий». Но, выслушав одну сторону, император считал справедливым выслушать и другую и, приняв Шувалова с Паскевича в частной аудиенции, написал Ростовцеву: «После личного объяснения я потребовал от них письменного и полного разъяснения их мнения, с тем чтобы они прислали его мне в собственные руки. Поэтому увольнением их повременить, впредь до дальнейшего приказания». Несколько дней спустя состоялось высочайшее повеление об окончательном обсуждении в общем присутствии редакционных комиссий мнения Шувалова и Паскевича о значении и способах прекращения срочно-обязательного положения, изложенного в представленной ими всеподданнейшей записке. Сущность разногласия с большинством члены меньшинства так определили в заключении своей записки: «По смыслу предложения генерал-адъютанта Ростовцева, окончательное освобождение крестьянского сословия поставлено в зависимость от выкупа, который хотя и предполагается в виде добровольной меры, но, составляя единственный общий исход крестьянскому вопросу, тем самым принимает характер принудительный; по нашему же убеждению, необходимо, чтобы действительное освобождение крестьян, с правом бессрочного поземельного пользования, было достигнуто в определенный и непродолжительный срок, независимо от выкупа, который, при содействии государственного кредита, должен быть безусловно предоставлен добровольному соглашению помещиков и крестьян». Обсуждение записки двух членов возбудило горячие прения в чрезвычайном заседании общего присутствия комиссий, в котором Ростовцев устранил себя от председательства. Ораторы большинства: Милютин, Соловьев, князь Черкасский возражали графу Шувалову и князю Паскевичу, что освобождение крестьян без обеспечения их земельными наделами, которые, с согласия помещиков, могли бы переходить к крестьянам путем организованного правительством выкупа, было бы только номинальным освобождением, «птичьею свободой», как выразился в своих объяснительных записках к государю Ростовцев, а в сущности — оставлением их в полной экономической зависимости от помещиков, в вечно обязательных к ним отношениях, неизбежных, когда одно лицо пользуется собственностью другого, и в административном им подчинении, как в прибалтийских и привислинских губерниях. Члены большинства полагали, что правильная организация выкупа установленных на долгие сроки неизменных повинностей может одна только положить предел неудобному и могущему породить ряд непрерывных столкновений переходному положению, которое сопряжено с продолжением неприятной для крестьян барщины и сложного урочного положения, обставленного дисциплинарными взысканиями, и есть в сущности продолжение крепостного права в несколько измененной форме. К этим соображениям члены-эксперты из помещиков присовокупили другие, еще более неотразимые доводы. «Крепостное право, — рассуждали они, — только тогда падет быстро, когда помещики будут убеждены, что регулированные законом наделы поступят в бесповоротное пользование крестьян за определенные также законом неизменные повинности, и в таком случае нельзя сомневаться, что помещики сами и притом весьма быстро пойдут навстречу организованной правительством выкупной операции, представляющей единственный окончательный выход из крепостных отношений. Здравому смыслу и духу русского дворянства, расставшегося уже с крепостным правом, совершенно соответствует не тянуть длинной канители обязательных отношений, а принять сразу бесповоротное решение и затем уже устраивать свое хозяйство на новых началах при помощи тех оборотных капиталов, которые даст дворянству организованный правительством выкуп». Перенесенные на такую чисто принципиальную почву, прения не могли привести к соглашению. Шувалов и Паскевич, с одной стороны, и большинство комиссий — с другой, остались при прежних своих мнениях. На журнале общего присутствия государь положил следующую резолюцию: «Исполнить по мнению большинства, но желаю, чтоб и два члена оставались в комиссии, надеясь, что, принеся в жертву свое личное мнение, они с прежним усердием будут участвовать в работах комиссии для довершения великого дела, ей порученного». Вскоре после того император Александр отправился в путешествие по южной и западной России. Когда государь вернулся в столицу, князь Паскевич обратился к нему с оправдательным письмом, вызвавшим следующие замечания императора на полях, свидетельствующие, что он вполне усвоил взгляд Ростовцева и большинства редакционных комиссий на окончательное разрешение крестьянского вопроса. Против утверждения, что правительство во что бы то ни стало хочет сделать из крестьян поземельных собственников, государь написал, что это — «существенное условие, от которого он «ни под каким видом не отойдет»; против места, где говорилось о предоставлении крестьянам права отказа от земли: «и тогда помещики будут сгонять их с земли и пустят ходить по миру»; против замечания, что предложения редакционных комиссий могут быть введены только силой: «да, если дворянство будет продолжать упорствовать»; против предложения даровать полную личную свободу не далее как через три года: «с первого дня по издании положения»; против слов, что выкуп должен быть добровольный: «иначе я его не допускаю»; против заключительного уверения автора письма в добросовестности его убеждения: «верю, но сожалею о неправильности взгляда». Такому крутому повороту в воззрениях Александра Николаевича немало способствовали обстоятельства, сопровождавшие вызов в Петербург и пребывание в столице членов, командированных дворянскими губернскими комитетами для представления высшему правительству разъяснений по поводу выработанных этими комитетами положений об улучшении быта крепостных крестьян. К концу июля 1859 года почти все губернские комитеты — 44 из 48 — окончили свои занятия и составили проекты положений, но так как и в их среде члены раздвоились, то едва ли не каждый комитет представил в Министерство внутренних дел по два проекта, один — от большинства, другой — от меньшинства. Не сочувствуя направлению первых, министр внутренних дел озаботился, чтобы из вызванных в Петербург депутатов, по два от комитета, один был от большинства, другой от меньшинства. Но и эта мера показалась ему недостаточной, чтобы устранить коренной разлад между представителями губернских комитетов и членами редакционных комиссий, уже приступивших к составлению положений в направлении, совершенно отличном от того, которое преобладает в среде дворян-помещиков. «Нет никакого сомнения, — писал Ланской в доверительном докладе государю, — что каждый из членов идет с намерением поддержать и, если можно, ввести в будущее положение о крестьянах свой взгляд на предмет. Не подлежит также сомнению, что поборники каждого направления выразят стремление действовать по взаимному между собою соглашению, стараясь достигнуть изменения принятых правительством начал, несогласных с их мнением. Такое стремление не может не затормозить дела. Для спокойствия государства, для успешного окончания предпринятого преобразования главная работа должна состоять в том, чтобы мнения, рассеянно выраженные в разных комитетах, не слились в единомысленные и не образовавшиеся еще разноцветные партии, гибельные как для правительства, так и для народа. Посему стремление к образованию партий с самого начала должно быть положительно устранено». Напомнив, что, в силу высочайшего повеления, избранные комитетами члены вызываются для представления правительству «тех сведений и объяснений, кои оно признает нужным иметь», — министр продолжал. Правительству же полезно иметь от них справки не о коренных началах, которые признаны неизменными, не о развитии их, которое принадлежит самому правительству, а единственно только о применении проектированных общих правил к особенным условиям каждой местности. Посему не должно давать развиваться мечтаниям, будто бы избранные комитетами члены призываются для разрешения каких-либо законодательных вопросов или изменения в государственном устройстве. Уничтожение крепостного права есть дело уже решенное в благотворной мысли вашего величества и никакой перемене подлежать не может. Царское слово непоколебимо. Дело подданных осуществить это священное слово с тем же радушием и любовью, с какими оно произнесено вами, для блага современников и потомства». Соглашаясь с мнением Ланского, государь начертал на его докладе: «Нахожу взгляд этот совершенно правильным и согласным с моими собственными убеждениями. Прошу сообщить это генерал-адъютанту Ростовцеву». Избранники губернских комитетов были разделены на две смены: депутаты от 21 губернии вызваны в Петербург к концу августа; представители прочих губерний должны были последовать за ними несколько месяцев спустя, уже по оставлении столицы членами первого призыва. Депутаты стали съезжаться в середине августа и 25-го того же месяца были приглашены в общее присутствие редакционных комиссий. Председатель прочитал им высочайше утвержденную инструкцию, определявшую круг и предел их деятельности, которая сводилась к обязанности давать письменные разъяснения на предложенные им редакционными комиссиями вопросы, а также словесные разъяснения в заседаниях комиссий. Такое ограничение возбудило всеобщее неудовольствие депутатов. Собравшись на совещание к одному из сочленов, петербургскому губернскому предводителю дворянства П. П. Шувалову, они, в числе 32 человек, составили было проект адреса государю, в котором в резких выражениях укоряли «бюрократию» в извращении высочайшей воли, жаловались на Министерство внутренних дел, редакционные комиссии и, ссылаясь на слова, сказанные императором тверскому дворянству, просили о допущении их в собрание Главного Комитета для совместного рассмотрения, согласования и исправления выработанных губернскими комитетами положений. Но на следующий день сами депутаты отказались от подписания адреса и заменили его коллективным письмом к Ростовцеву с ходатайством об испрошении им высочайшего соизволения иметь общие совещания, с тем чтобы все их соображения как по предъявленным им, так и вообще по существу крестьянского положения вопросам поступили на суд высшего правительства. В ответ на это письмо председатель редакционных комиссий сообщил депутатам следующее высочайшее повеление: «Его императорское величество прежде и ныне не встречает препятствия к тому, чтобы члены губернских комитетов совещались между собою; в деле столь важном и столь близко касающемся интересов дворянства государь император изволит находить полезным, чтобы члены губернских комитетов помогали друг другу своею местною опытностью; но подобные частные совещания не должны иметь характера официального». Далее подтверждалось депутатам, чтобы они, в точности соображаясь с сообщенной им инструкцией, не касались общих начал, а ограничивались применением их к своим местностям и мнения свои представляли отдельно по каждой губернии. В заключение им снова обещалось, что все их ответы, без исключения, будут представлены на обсуждение Главного Комитета. На другой день, 4-го сентября, депутаты приглашены были в Царское Село для представления императору, который обратился к ним со следующею речью: «Господа, я очень рад вас видеть. Я призвал вас для содействия делу, равно интересному для меня и для вас, и успеха которого, я вполне уверен, вы столько же желаете, сколько и я. С ним связано будущее благо России. Я уверен, что верное мое дворянство, всегда преданное престолу, с усердием будет мне содействовать. Я считал себя первым дворянином, когда был еще наследником, я гордился этим, горжусь этим и теперь и не перестаю считать себя в вашем сословии. С полным доверием к вам начал я это дело; с тем же доверием призвал вас сюда. Для разъяснения обязанностей ваших я велел составить инструкцию, которая вам предъявлена. Она возбудила недоразумения; надеюсь, что они разъяснились. Я читал ваше письмо, представленное мне Иаковом Ивановичем; ответ на него, вероятно, вам уже сообщен. Вы можете быть уверены, что ваши мнения мне будут известны; те, которые будут согласны с мнением редакционной комиссии, войдут в ее положение; все остальные, хотя бы и несогласные с ее мнением, будут представлены в Главный Комитет и дойдут до меня. Я знаю, вы сами убеждены, господа, что дело не может окончиться без пожертвований, но я хочу, чтобы жертвы эти были как можно менее чувствительны. Буду стараться вам помочь и жду вашего содействия; надеюсь, что доверие мое к вам оправдаете не одними словами, а и на деле. Прощайте, господа». Воронежский депутат князь Гагарин отвечал, что дворяне готовы на жертвы, хотя бы оные простирались до трети их достояния. Государь возразил: «Нет, таких значительных жертв я не требую. Я желаю, чтобы великое дело совершилось безобидно и удовлетворительно для всех». Депутаты были очарованы милостивым и ласковым приемом. Обедая за гофмаршальским столом, они дважды с шумными криками восторга пили за здоровье государя. Александр Николаевич был, по-видимому, уверен, что личное его вмешательство восстановит мир и согласие между избранниками дворянских комитетов и редакционными комиссиями. Надежду свою на конечный успех он выразил проездом через Харьков 16-го октября тамошнему дворянству в таких словах: «Пользуюсь случаем, господа, находясь среди вас, чтобы лично вас благодарить еще раз за усердие, оказанное вами, и жертвы, принесенные вами в минувшую войну. Насчет крестьянского дела, в котором я также обратился с полною доверенностью к вашему участию и результатов которого и я, и вы ожидаем теперь, скажу вам, что оно подвигается вперед, хотя медленно, но добросовестно, и я надеюсь, что мы достигнем, с Божиею помощью, окончания этого вопроса, как я того желаю, то есть чтобы было хорошо и вам, и крестьянам вашим. До свидания, господа, на бале. Я рад, что буду видеть сегодня ваше общество». Однако в отсутствие государя из столицы, продолжавшееся более двух месяцев, отношения между дворянскими депутатами и редакционными комиссиями обострились еще сильнее прежнего. Первые были раздражены оповещением от Министерства внутренних дел, что по доставлении ими потребованных комиссиями объяснений дальнейшее пребывание в Петербурге для них необязательно; но того более — оглашением в заграничной печати предпосланного их прибытию всеподданнейшего доклада Ланского. Не обошлось и без личных пререканий между членами губернских комитетов с одной стороны, и редакционных комиссий — с другой, в заседаниях общего присутствия. К тому же от депутатов не могло укрыться коренное различие в направлении трудов комиссий сравнительно с проектами положений, выработанными губернскими комитетами. Об этом существенном разномыслии Ростовцев, по возвращении императора, откровенно довел до высочайшего сведения в доверительном докладе, в котором писал между прочим: «Главное противоречие состоит в том, что у некоторых депутатов различные точки исхода: у комиссий — государственная необходимость и государственное право; у них — право гражданское и интересы частные. Они правы со своей точки зрения; мы — со своей. Смотря с точки гражданского права, вся зачатая реформа от начала до конца несправедлива, ибо она есть нарушение права частной собственности; но как необходимость государственная и на основании государственного права реформа эта законна, священна и необходима. Огромное число врагов реформы, не уясняя себе этой неотложной необходимости, обвиняет и словесно и письменно редакционные комиссии в желании обобрать дворян, а иные даже и в желании произвести анархию, называя некоторых из членов комиссии «красными». Желать обобрать дворян было бы мыслью бесчестною и бесцельною, тем более что 810 из членов комиссий суть сами помещики, а некоторые из них и весьма богаты. Об обвинении последнем не стоит и говорить: оно придумано людьми, которые желали бы, чтоб именно их теории были приняты в руководство комиссиями, и, видя иное, прибегли к клевете». Изложив разновидность во взглядах самих членов губернских комитетов, почти ни в чем не согласных между собою, Ростовцев продолжал: «Главная цель комиссии — спасать Россию и, как средство для достижения этой цели — освободить крестьянина действительно, т. е. с надлежащим улучшением его быта, на основании высочайшей вашей воли; произвести это паллиативно и рационально, и не завязывать новых социальных узлов, которые пришлось бы впоследствии России, по примеру Европы, или распутывать, или разрубать. Смею думать, ваше величество, что главные основания редакционных комиссий верны; в подробностях есть еще, может быть, и много ошибок, и недомолвок, и неясностей; в этом последнем отношении мнения депутатов будут для нас очень полезны. Комиссии желали от всей души уравновешивать интересы крестьян с интересами помещиков. Если они равновесия этого доселе еще не достигли, если и есть, действительно, в иных правах некоторый перевес на стороне крестьян, то это происходит, конечно, уж не оттого, чтобы комиссии желали огорчить помещиков и чтоб они не уважали священных их прав, а во-вторых, оттого, что одна Минерва родилась прямо вооруженная, а главное оттого, что при особенно затруднительных вопросах, как наклонить свои весы, комиссии иногда наклоняли их на сторону крестьян, и делали это потому, что наклонять весы потом, от пользы крестьян к пользе помещиков, будет много охотников и много силы, а наоборот — иначе, так что быт крестьян мог бы не улучшиться, а ухудшиться. Конечно, комиссии с радостью воспользуются всем для установления елико возможного равновесия. Комиссии, чуждые недобросовестного искательства, популярности и авторского самолюбия, смотрят на дело освобождения не как на приходскую работу своей канцелярии, а как на дело — России на благо, а вам во славу». Так защищал председатель подведомственные ему комиссии от обвинений, все громче и громче раздававшихся против них в помещичьей среде, в высшем петербургском обществе и даже в ближайшей окружности государя. Со своей стороны, перед отъездом из Петербурга дворяне-депутаты пожелали довести до высочайшего сведения взгляд свой на труды комиссий. Первоначальный проект адреса, составленный рязанским депутатом Кошелевым, испрашивавший дозволения «рассмотреть» проекты комиссий до поступления их на обсуждение Главного Комитета и представить этому Комитету изустные объяснения, в подтверждение изложенных депутатами мнений, не был принят единогласно. Депутаты разделились на три группы. Первая, самая многочисленная, из 18 членов, представила свой адрес, в котором, выразив убеждение, что предложения редакционных комиссий в настоящем их виде не соответствуют общим потребностям и не приводят в исполнение указанных высочайшею волею основных начал, ограничивалась просьбой: дозволить депутатам представить свои соображения на окончательные труды комиссии до поступления их в Главный Комитет. Пять членов, принадлежавших к передовому меньшинству, подписали второй, отдельный адрес, в котором подвергали еще более резкой критике «заключения комиссий». Они находили, что увеличением надела крестьян землею и крайним понижением повинностей в большей части губерний помещики будут разорены, а быт крестьян вообще не будет улучшен по той причине, что хотя крестьянам и предоставляется самоуправление, но оно будет подавлено и уничтожено влиянием чиновников, и потому крестьяне только тогда почувствуют быт свой улучшенным, когда избавятся от всех обязательств перед владельцами и сделаются собственниками, ибо свобода личная невозможна без свободы имущественной. Выразив мнение, что в установленных обязательных отношениях между лично свободными крестьянами и помещиками, лишенными общественного значения и участия в управлении народом, лежат зародыши опасной борьбы сословий, пять членов сущность своих желаний выразили в следующих четырех статьях: 1) даровать крестьянам полную свободу с наделением их землею в собственность посредством немедленного выкупа по цене и на условиях, не разорительных для помещиков; 2) образовать хозяйственно-распорядительное управление, общее для всех сословий, основанное на выборном начале; 3) учредить независимую судебную власть, т. е. суд присяжных и гражданские судебные учреждения, независимые от административной власти, с введением гласного и словесного делопроизводства и подчинением местных должностных лиц непосредственной ответственности перед судом; и 4) дать возможность обществу, путем печатной гласности, доводить до сведения верховной власти недостатки и злоупотребления местного управления». Наконец, депутат от большинства симбирского губернского дворянского комитета Шидловский пошел еще далее и во всеподданнейшем письме, подписанном, впрочем, им одним, убеждал государя, ввиду того что «дворянство есть первый и самый естественный охранитель престола и отечества, созвать уполномоченных от дворянства для окончательного разрешения, под личным председательством императора, предпринятого им дела освобождения крепостных крестьян». «Вот какие мысли бродят в голове этих господ», — надписал император Александр на адресе Шидловского. Неудовольствие государя возбуждено было совпадением адресов дворянских депутатов с запиской, представленной лицом, не принадлежавшим к их составу, камергером Безобразовым, в которой, после пространных рассуждений об антагонизме бюрократии с дворянством, первая обвинялась в тайном намерении ввести в России конституцию по западному образцу, в отвращение чего Безобразов предлагал созвать выборных от губерний и, придав к ним депутатов от губернских комитетов, составить совещательное собрание для обсуждения общих государственных вопросов и во главе их — крестьянского. Государь испестрил поля записки Безобразова своими замечаниями и возражениями. Против обвинений «бюрократии» в искажении высочайшей воли, а также в конституционных стремлениях он несколько раз написал слово: «вздор!» На предложение отдать на суд выборных решение крестьянского дела, дабы, по выражению автора, «обуздать Министерство внутренних дел и редакционные комиссии», император заметил: «Надобно начать с того, чтобы самого его обуздать». Признавая тон записки «непомерно наглым», государь находил, что предложение Безобразова созвать выборное собрание «произведет еще больший хаос», а на утверждение его, что на этом пути нельзя будет проявляться партиям и интригам, возразил: «лучшим примером противного служат сами губернские комитеты». «Хороши софизмы!» — начертал Александр Николаевич против слов: «собрание выборных есть природный элемент самодержавия», а против утверждения, что дворянство горячо сочувствует государю и доказало готовность свою исполнять его волю: «хорошо доказало!» Общее заключение императора о записке Безобразова: «Он меня вполне убедил в желании подобных ему учредить у нас олигархическое правление». По высочайшему повелению, как адреса дворянских депутатов, так и записка камергера Безобразова рассматривались в Главном Комитете, постановившем: восемнадцати членам, подписавшим первый адрес, сделать замечание; прочим членам — внушение чрез губернаторов; Безобразова же удалить из Петербурга. Все эти инциденты раздражали государя. «Дай Бог нам терпения», — писал он по поводу их Ростовцеву. Но, строго осуждая поступки и побуждения зачинщиков и участников демонстраций, он не распространил своего гнева на совокупность дворянского сословия, что ясно высказал в речи, обращенной 10-го ноября к дворянам во Пскове, куда император нарочно съездил, чтобы принять предложенный ему от дворянства бал. На утреннем приеме он говорил так: «Давно, господа, я желал посетить вас и очень рад, что мне, наконец, удалось исполнить это желание. Дворянство всегда с готовностью отвечало на царский призыв. И я обращался к нему всегда с полным доверием. С тем же доверием я обратился к вам, господа, и в крестьянском деле и благодарю вас, что, по примеру других, вы с сочувствием отозвались на этот призыв мой. Теперь это дело, с помощью Божиею, приходит к концу, и я надеюсь, что вы будете ожидать окончания его с тем же доверием ко мне, с каким я обратился к вам, с полною уверенностью, что это дело будет окончено к общей взаимной пользе обеих сторон, чтоб интересы дворянства были сколько возможно гарантированы, а вместе с тем быт крестьян был действительно улучшен. Я убежден, что вы оправдаете мое доверие». На другой день государь, принимая дворянскую депутацию, явившуюся благодарить его за присутствие на бале, выразился еще определеннее, сказав: «Помните, господа, мои вчерашние слова. Я уверен в вашем ко мне доверии и имею одинаковое к вам. Будьте уверены, что интересы ваши всегда близки моему сердцу. Я надеюсь, что общими силами, с помощью Божиею, мы достигнем желаемого конца в этом деле, к общей пользе. Прошу вас не верить никаким превратным толкам, которыми только хотят вас мутить, а верьте мне одному и моему слову». Последствием всех этих происшествий было новое выражение государем полного доверия Ростовцеву, который живо принимал к сердцу упреки, раздававшиеся в обществе и при дворе против него и председательствуемых им комиссий. Это отразилось на состоянии его здоровья, и уже в конце октября он подвергался припадкам болезни, которая должна была скоро свести его в могилу. В ответ на оправдательное письмо его государь написал ему собственноручно: «Крайне сожалею, любезный Иаков Иванович, что вы, как кажется, не на шутку занемогли. Убедительнейше прошу вас себя поберечь и отложить важные ваши занятия, пока совсем не оправитесь. Обзор положения святого нашего дела и различные мнения гг. членов от дворянских комитетов совершенно согласны со всеми сведениями, которые до меня доходят с разных сторон. Между тем, кроме Шидловского, я еще получил два адреса, от 18-ти и от 5-ти членов. Последний, в особенности, ни с чем не сообразен и дерзок до крайности. По выздоровлении вашем желаю, чтобы они были обсуждены в Главном Комитете в моем присутствии. Если господа эти думают своими попытками меня испугать, то они очень ошибаются. Я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении оного. Но главный вопрос состоит в том, как его довершить? В этом, как и всегда, надеюсь на Бога и на помощь тех, которые, подобно вам, добросовестно желают этого столь же искренно, как и я, и видят в этом спасение и будущее благо России. Не унывайте, как я не унываю, хотя часто приходится переносить много горя, и будем вместе молить Бога, чтобы Он нас наставил и укрепил. Обнимаю вас от всей души. А.». Болезнь Ростовцева быстро развивалась. Он уже не мог выходить из дому, но в ревности к предпринятому делу продолжал председательствовать в общем присутствии редакционных комиссий, которое собирал у себя на квартире. Государь три раза посетил его до конца 1859 года, а именно, 26-го ноября, 12-го и 18-го декабря, каждый раз оставаясь у него по часу и более. В третье посещение он пожелал осмотреть залу 1-го кадетского корпуса, где обыкновенно происходили заседания комиссий. В первых числах января 1860 года Иаков Иванович слег в постель. У него назревал карбункул, и 5-го января врачи произвели ему первую операцию. Чувствуя приближение смерти, больной просил врачей, если положение его станет безнадежным, предупредить его о том, дабы он, прежде чем потерять сознание, имел еще время переговорить с государем. Александр Николаевич участил свои посещения. Навещая больного 10-го, 16-го, 21-го, 26-го и 29-го января, он приказал окружавшим его родным и близким друзьям тщательно устранить от него занятия. Но Ростовцев не хотел о том и слышать. Предсмертною его заботою было составление для государя записки, которая явилась бы его завещанием по крестьянскому делу. «Наш проект разбросан в нескольких томах, — говорил он родственнику своему и ближайшему сотруднику П. П. Семенову, — которые прочесть очень трудно. Во втором периоде он еще развился и изменился. Я желаю представить государю полное, ясное, но сжатое изложение всей сущности наших трудов. Такое изложение будет служить добросовестным отчетом нашей деятельности. Это будет вместе с тем и мое profession de foi, а может быть, и мое последнее слово в крестьянском вопросе. Если бы государь соизволил разрешить напечатать эту записку, то ее прочли бы все члены Главного Комитета и Государственного Совета. Может быть, пред истиною падут многие предубеждения и несправедливые нападки. Если я умру теперь, то умру со спокойною совестью; мы честно исполнили долг свой пред государем; действовали открыто, без всяких интриг; разъяснили вопрос и, может быть, подвинули вперед святое дело. В твердости государя я уверен, а Бог России и святого дела не оставит». В другой раз повторял он тому же доверенному лицу: «Бога ради, поторопитесь с запиской; я должен ее просмотреть и исправить, пока в силах. Может быть, придет и такое время, когда я буду в беспамятстве». Записка была составлена, но больной не был уже в состоянии подвергнуть ее окончательному просмотру. Силы его быстро падали. 3-го февраля врачи объявили семье, что на выздоровление нет более надежды. На другой день Ростовцев причастился св. Таин, но находился уже в бреду, когда приехал государь, снова возвратившийся к одру больного на третий день, 5-го февраля. Ростовцев указал ему на записку, лежавшую на стуле у изголовья постели, и император поспешил успокоить умирающего обещанием прочесть ее, когда силы его восстановятся. После отъезда государя началась агония. Извещенный о том, Александр Николаевич вернулся к Ростовцеву в четыре часа утра. По свидетельству очевидца, государь подошел к постели, взял умирающего за руку и почувствовал легкое его рукопожатие. Священник читал отходную. Скрестив руки на груди, император стоял около четверти часа у постели, внимательно прислушиваясь к дыханию больного, который едва слышным голосом произнес: «Государь! Не бойтесь!» Император придвинул стул и сел. Больной снова прошептал: «Я умираю! Господи, да будет воля Твоя!» — Дыхание становилось реже и реже. — Государь встал, начал молиться и заплакал. В 6 часов 41 минуту утра Ростовцева не стало. Император ежедневно присутствовал при панихидах, а в день погребения, 9-го февраля, сам, с великими князьями и родными, вынес гроб до печальной колесницы и затем сопровождал его до последнего жилища в Феодоровской церкви Александро-Невской лавры. Похоронные расходы государь приказал отнести на свой счет. На другой же день по кончине Иакова Ивановича, Семенов, исполняя его последнюю волю, лично вручил государю предсмертную записку покойного председателя редакционных комиссий. «Я с нетерпением ждал тебя», — сказал ему император. Внимательно прочитав записку, он воскликнул: «Бедный наш Иаков Иванович! Из разговоров с ним я знаю, что в своей записке он оставил нам как бы завещание, которое нам будет священно. Одно только меня тревожит и не дает мне покоя — это именно вопрос о преемнике Иакову Ивановичу. Несколько раз было у меня почти на языке спросить его, кого бы он назначил себе в преемники, и, конечно, я свято исполнил бы его волю, но внутреннее чувство не позволило мне высказаться. Я боялся огорчить больного, если напомнил бы ему об опасности его положения, о которой я знал от медиков». На вопрос государя, не называл ли ему кого-нибудь Ростовцев, как своего преемника, Семенов отвечал отрицательно. Отпуская Семенова, государь сказал: «Я внимательно прочту записку нашего покойного друга и подумаю о назначении председателя, а главное, поговорю заранее с тем, на кого падет мой выбор, поставлю ему условия его назначения. Тебя же прошу успокоить своих товарищей. Я не отступлю ни от чего такого, что выражено в записке покойного нашего друга, так честно действовавшего согласно с моею волею, и не только не допущу никакого изменения в составе комиссий, но и обеспечу вам составление проекта, согласно мнению большинства, без всякого препятствия со стороны председателя комиссий. Вас, сотрудников покойного Иакова Ивановича, прошу окончить ваше дело в том самом духе, в котором вы его вели доселе. Проект ваш, конечно, еще может измениться только в каких-нибудь подробностях, но то, что выражено по этому делу покойным Иаковом Ивановичем, останется неприкосновенным. Разрешаю тебе слова мои передать своим товарищам». С высочайшего соизволения копии с предсмертной записки Ростовцева были доставлены великому князю Константину Николаевичу и великой княгине Елене Павловне.