С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (16)

После разрешения от бремени императрицы Марии Александровны пятым сыном, нареченным Сергием, врачи предписали ей лечение водами в Киссингене. Государь и государыня с августейшими детьми 11-го июня отплыли из Петербурга на пароходе «Грозящий» и высадились на берег в Киле, в Голштинии, откуда через Гамбург и Ганновер направились сначала в Дармштадт, а потом в Вильдбад, где находилась вдовствующая императрица. Туда приехал навестить Александра Николаевича король Виртембергский, которого император австрийский просил взять на себя роль примирителя между им и русским государем. На представление короля об опасностях, грозящих Европе от революции, поддерживаемой бонапартовской Францией, и о необходимости для монархов сплотиться, дабы дать ей отпор, император Александр отвечал: «Я не питаю вражды к Австрии, но и не имею повода сочувствовать ей. О сближении России с нею не может быть и речи, пока я не получу от австрийской политики более надежных ручательств, чем ныне. Но если даже она и даст мне таковые, то все же я никогда не дам увлечь себя в тройственный союз, направленный против Франции». В свою очередь, сопровождавший государя князь А. М. Горчаков заявил виртембергскому королю, что Россия будет стараться вступить с Пруссией и Францией в тесную связь, имеющую назначением сообща поддерживать мир и право в Европе, и если впоследствии Австрия почувствует потребность приступить к их союзу для защиты тех же начал, Россия не будет ей в том препятствовать. Сам король должен был сознаться, что попытка его примирить Австрию с Россией не удалась. Из Вильдбада государь проследовал сперва в Карлсруэ для посещения вдовствующей великой герцогини Баденской, а потом в Баден, чтобы отдать визит лечившемуся там королю виртембергскому и повидаться с принцессой Августой, супругой его любимого дяди, принца прусского. В этом последнем городе приветствовал его от имени императора французов генерал-адъютант Наполеона III Ревбель, выразивший сожаление своего государя о том, что ему не было заранее известно о проезде русского императора чрез местность, столь близко отстоящую от французской границы. Государь отвечал, что сам не рассчитывал быть в Бадене, заехал туда случайно и очень сожалеет, что лишен при этом случае возможности лично познакомиться с императором Наполеоном. Из Бадена император Александр заехал за императрицей и детьми в Дармштадт, а 24-го июня вся царская семья прибыла в Киссинген. Между тем Бисмарк воспользовался проездом чрез Франкфурт бывшего своего сотоварища по званию посланника при германском сейме Горчакова, чтоб прямо поставить ему вопрос: состоится ли всеми ожидаемое свидание двух императоров? Князь Александр Михайлович отвечал, что это весьма возможно; что лично ему, да и его государю, такое свидание может быть только приятно, так как обоюдные отношения монархов, состоящих в постоянной дружеской переписке, — превосходны; что, однако, первый шаг должен последовать со стороны Франции, которой Россия показала уже довольно предупредительности. Коснувшись отношений России к Австрии, русский министр иностранных дел поведал прусскому дипломату, что настроение императора Александра то же, что и было; что, одним словом, Австрия не изменит холодности России, которая не даст ввести себя фразами в обман, утратив веру в мнимую свою солидарность с «австрийским» консерватизмом; что пока Франция будет держаться настоящей системы, она, естественно, займет утраченное Австрией место, а союз России, Пруссии и Франции, заменив прежний Священный Союз, охранит мир Европы и укажет предел австрийскому честолюбию на Востоке и в Германии. Такой тройственный союз князь Горчаков выставил целью всех своих усилий, допуская приступление к нему со временем и четвертого члена, Англии, о которой отозвался с несравненно меньшим недружелюбием, чем об Австрии. Недоверчивый Бисмарк полагал, что, беседуя с ним, русский министр намеренно скрыл от него время и место свидания обоих государей, которое считал уже решенным делом. Прозорливый дипломат ошибался. В Киссингене к приезду императорской четы собрались представители России при разных европейских дворах, в числе их и граф Киселев, посол в Париже. На замечание его, что нам всячески надо стараться о союзе с Францией, на которую одну мы можем опереться, потому что Пруссия, связанная с Германией, в состоянии оказать нам некоторую поддержку лишь до тех пор, пока мы находимся в хороших отношениях с Францией, государь не высказался определенно, но изъявил согласие на личное свидание с Наполеоном III, коль скоро оно будет им предложено. Сам Наполеон колебался и медлил. Сколь ни сильно было желание его сблизиться с Россией, но он опасался, как бы сближение это не вызвало разрыва союзных отношений с Англией, которыми он все еще очень дорожил. В этом настроении поддерживала его императрица Евгения, не скрывавшая от нашего посла, что, по мнению ее, Франция союзом с Англией возвратила себе подобающее ей место в Европе и только в союзе с нею может сохранить его. О сравнительной выгоде для Франции соглашений с дворами лондонским и петербургским императрица французов так отозвалась в доверительной беседе с графом Киселевым: «Я думаю, что для сохранения порядка, для спокойствия Франции, для status quo, как вы выражаетесь в дипломатии, союз с Англией необходим. Другое дело, когда захотят действовать наступательно, когда задумают исправить карту Европы; тогда и только тогда союз с Россией нужен. До тех же пор мы должны оставаться добрыми друзьями и не идти далее. Всего же лучше жить в согласии со всеми и в особенности с Англией». Устроить свидание императоров Александра и Наполеона взял на себя родственный нашему дармштадтский двор, давно уже поддерживавший с Парижем самые дружественные отношения. С этой целью один из братьев императрицы Марии Александровны, принц Александр Гессенский, написал Наполеону письмо, в котором предлагал ему съехаться с шурином в Дармштадте или Бадене, а другой брат, великий герцог Лудвиг, даже сам отправился в Пломбьер для личных о том переговоров. Ему доверил, наконец. Наполеон желание свое свидеться с русским государем. Узнав о том, король виртембергский не захотел дать опередить себя дармштадтским соседям, поспешил в Биарриц, где находился император французов, и пригласил его отпраздновать в Штутгарте 15-го сентября семьдесят шестую годовщину его рождения, предупредив, что к этому дню он ждет к себе и императора Александра. 10-го июля именины императрицы Александры Федоровны были торжественно отпразднованы в Вильдбаде, куда к этому дню съехались все ее братья, за исключением короля Фридриха-Вильгельма. Туда же прибыл из Киссингена и государь. Из Вильдбада он снова вернулся в Киссинген и, оставив там императрицу продолжать лечение, сам с детьми чрез Потсдам и Штеттин предпринял обратный путь в Россию. Целью возвращения государя в Петергоф было участие в Красносельском лагере, а также семейное торжество. Еще 25-го января 1856 г. великий князь Николай Николаевич вступил в брак с дочерью принца Петра и принцессы Терезии Ольденбургских Александрой Петровной. 16-го августа 1857 года состоялось бракосочетание великого князя Михаила Николаевича с принцессой Цецилией Баденской, нареченной, по принятии ею православной веры, великой княжной Ольгой Федоровной. Шесть дней спустя государь выехал в Варшаву, где провел день своих именин и чрез Берлин 6-го сентября вернулся к ожидавшей его в Дармштадте императрице. Готовившееся в Штутгарте свидание императоров Александра и Наполеона возбуждало всеобщее беспокойство в Англии. Негодовала и королева с принцем-супругом, и все ее министры, а лорд Пальмерстон приписывал сближение с Россией интригам окружавших Наполеона III «политических аферистов» (stockjobbing politicians), под которыми разумел графа Морни и главного советника его по финансовым делам банкира Перейра. Желая лично воздействовать на впечатлительного владыку Франции, королева Виктория пригласила его и императрицу Евгению провести несколько дней в любимом ее месте, на острове Уайте. Мысль эта была внушена ей французским послом в Лондоне графом Персиньи, ревностным сторонником английского союза, видевшим в соглашении с Россией торжество личного своего соперника Морни и опасавшимся, как бы после свидания с русским государем Наполеон не подпал окончательно русскому влиянию и не променял Англию на Россию. В промежутке между приглашением и поездкой отношения тюильрийского кабинета к сент-джемскому обострились до крайности, в особенности по вопросу о соединении Дунайских княжеств. Дошло до того, что, подчиняясь внушениям из Лондона и Вены, Порта отвергла предложения, заявленные ей от имени России, Франции, Пруссии и Сардинии представителями этих держав в Константинополе, которые спустили тогда свои флаги и объявили оттоманскому правительству, что прерывают с ним дипломатические сношения. В этот самый день 25-го июля приехали в Осборн Наполеон и Евгения. Император французов был в крайне мрачном расположении духа и в первом своем разговоре с принцем Альбертом дал понять, что ему надоел и грубый тон Пальмерстона, и упреки в измене английскому союзу каждый раз, когда он расходится во мнениях с сент-джемским двором. Приглашенные в Осборн лорды Пальмерстон и Кларендон пошли на уступки, королева рассыпалась в любезностях и заискиваниях пред своими гостями, а принц Альберт взялся обратить Наполеона на путь истины, вселить в нем недоверие к России и возвратить его в лоно исключительного союза с Великобританией. Цели этой он не достиг. На обвинение во вступлении в заговор с Россией против независимости и целости Порты Оттоманской Наполеон возразил, что убедился в том, что Россия и не помышляет об овладении Константинополем, и сам принялся упрекать принца за состоявшееся соглашение Англии с Австрией по восточным делам, которое гораздо заметнее и деятельнее, чем собственное его сближение с Россией. Он негодовал на Австрию за ее двоедушие, указывал на попытки ее примириться с Россией и привел ответ императора Александра, что хотя он и не злопамятен, но никогда не согласится на такой договор с Австрией, который был бы враждебен Франции. «Согласитесь, что это делает честь императору», — заметил Наполеон. Главным побуждением его в стремлении сойтись с Россией было именно желание предупредить возобновление направленного против Франции союза трех северных держав, то есть России, Австрии и Пруссии. Что же касается свидания с русским императором, то оно, как признался Наполеон, вызвано следующим обстоятельством. Убежденный в том, что мир Европы не упрочится, пока не будут подвергнуты пересмотру договоры 1815 года, Наполеон поручил Морни возбудить этот вопрос в беседе с императором Александром, постараться узнать его мнение и вызвать его на обмен мыслей. Но русский государь ответил, что он научен опытом отца, имевшего накануне последней войны подобный разговор с сэром Гамильтоном Сеймуром, и что воспоминание о вреде, проистекшем от оглашения этого разговора, налагает печать молчания на уста его каждый раз, когда он имеет дело с дипломатом. Из беседы с принцем Альбертом император французов вынес убеждение, что ему не дождаться поддержки роившимся в голове «тихого упрямца» (le doux entete), — как некогда называла его мать королева Гортензия, — широким планам об облагодетельствовании вселенной. Тем более росло в Наполеоне III желание объясниться с русским императором без посредников и с откровенностью, исключаемой дипломатическими приемами и обычаями. У нас несколько иначе понимали предстоявшее свидание и были далеки от мысли связывать с ним какое-либо «исправление карты Европы». Император Александр жаждал спокойствия и мира. Князь Горчаков хотя и придавал высокую цену дружбе с Францией и даже приписывал свиданию в Штутгарте значение «исторического события», далеко выходящего за пределы обычного акта придворной вежливости, но виды его не простирались далее отмены ненавистных для России статей Парижского трактата. За содействие достижению этой русской цели он готов был выдать с головой Наполеону Австрию, которой не прощал ее предательства в последнем восточном кризисе. Наконец, в соглашении с тюильрийским кабинетом он видел лучшее средство разрешить со временем, без особых потрясений и согласно с пользами и историческими преданиями России, трудную задачу распределения турецкого наследства между различными христианскими народностями, населяющими Балканский полуостров. Государь разделял взгляды своего министра иностранных дел и одобрял его политику. Но вокруг него было немало лиц, с трудом свыкавшихся с мыслью о сближении с двором революционного происхождения, каким представлялся у нас двор третьего Бонапарта. Они не скрывали своей к нему брезгливости, и их стараниям следует приписать отмену первоначального предположения, чтобы в свидании императоров приняли участие и обе императрицы. В Париж дали знать, что государыня Мария Александровна не может прибыть в Штутгарт по нездоровью, но по чьей-то, вероятно, злонамеренной нескромности императрице Евгении было показано письмо самой русской государыни, выражавшее нежелание встретиться и познакомиться с нею. «Письмо это, — рассказывала впоследствии Евгения Киселеву, — показалось мне, по меньшей мере, жестоким (cruelle). Я решилась не ехать в Штутгарт, несмотря на выраженное императором желание, и умоляла его не настаивать, говоря, что не могу преодолеть себя и что гораздо осторожнее отклонить неприятную встречу, которая может иметь только прискорбные последствия». Пока один родственный двор, гессен-дармштадтский, устраивал свидание в Штутгарте, другой двор, также родственный, — саксен-веймарский, хлопотал о том, чтобы за этим свиданием последовало другое: между русским и австрийским императорами. Уступая настояниям его, Александр Николаевич не без труда согласился встретиться с Францем-Иосифом в Веймаре, на возвратном пути из Штутгарта. К этому съезду немецкие государи хотели привлечь одновременно и короля прусского, чтобы изгладить впечатление франко-русского сближения противопоставлением ему призрака Священного Союза. Князь Горчаков, встретившийся снова с Бисмарком на вечере, данном при дармштадтском дворе в честь русской императорской четы, не преминул, однако, его заверить, что император Александр ни за что не согласится на «тройственный союз», который своим демонстративным характером непременно вызвал бы вполне понятное и законное недоверие тюильрийского двора. На том же вечере впервые был представлен государю прусский посланник при германском сейме. Александр II выразил Бисмарку сожаление о том, что король Фридрих-Вильгельм не будет присутствовать при его знакомстве с Наполеоном, но тотчас заметил, что великий герцог дармштадтский этому рад, потому что штутгартское свидание и без того озабочивает немецкие дворы. 11-го сентября император Наполеон в сопровождении министра иностранных дел графа Валевского и обер-шталмейстера генерала Флери выехал из Шалонского лагеря и на другой день прибыл в Баден. Вечер он провел у родственницы своей герцогини Стефании. Там узнали французы, что прямо из Штутгарта русский император отправится в Веймар для свидания с императором австрийским. Известие это крайне их озадачило. Впрочем, генерал Флери заметил Бисмарку, прибывшему в Баден за несколько дней до того времени в свите принца Вильгельма прусского, что когда один государь предупреждает другого, что будет находиться на пути его, то последний не может, конечно, изменить своего маршрута, не совершив невежливости, и что существуют средства сделать встречу двух монархов неизбежной. И он, и Валевский осведомлялись с беспокойством: правда ли, что император Франц-Иосиф намерен посетить в Дармштадте императрицу Марию Александровну? Утром следующего дня принц прусский был принят Наполеоном и имел с ним продолжительное совещание. Того же 12-го сентября приехал в Штутгарт из Дармштадта император Александр. В свите его находились: принц Александр гессенский и министры; иностранных дел князь Горчаков и императорского двора граф Адлерберг. В Штутгарте ожидал его граф Киселев. Великая княгиня Ольга Николаевна с супругом, наследным принцем виртембергским, выехала навстречу брату в город Лудвигсбург; старик король встретил русского государя на станции Фейербах, в миле от столицы. Государь остановился в принадлежавшей августейшей сестре его вилле Берг. 13-го сентября, в 5 часов пополудни, прибыл туда же император французов. Встретивший его на вокзале король виртембергский отвез его в замок, где ему отведено было помещение. Император Александр находился в павильоне, служившем жилищем великой княгине Елене Павловне. Он вышел из павильона и направился в большую залу замка в ту самую минуту, когда входил в нее Наполеон. Оба государя встретились и дружески пожали друг другу руки. Они удалились затем в смежную гостиную и пробыли там в оживленной беседе более получаса. В это время Горчаков и Валевский разговаривали в зале у окна. Императоры обедали за семейным столом короля виртембергского в замке, а вечер провели на рауте у великой княгини Ольги Николаевны в вилле Берг, на котором князь Горчаков имел первый и весьма продолжительный разговор с Наполеоном. На другой день, после торжественного обеда в загородном дворце короля, император французов ездил в виллу Берг приветствовать императрицу Марию Александровну, приехавшую утром из Дармштадта. Бал при дворе был отменен по случаю траура по скончавшемуся принцу Евгению Виртембергскому. День рождения короля, 15-го сентября, праздновался в семейном кругу. Наконец, 16-го оба императора, проведя утро на народном земледельческом празднике в Канштадте, завтракали у великой княгини, а в три часа пополудни русский император и императрица отбыли в Дармштадт. Наполеон проводил их на вокзал железной дороги и в тот же вечер сам уехал из Штутгарта. В продолжение трех дней, проведенных вместе в виртембергской столице, Александр II и Наполеон III виделись часто и вели оживленные политические беседы; совещались и сопровождавшие их министры. И те и другие обменялись мыслями по всем текущим политическим вопросам и одинаково признали обоюдную пользу откровенных объяснений, а также дружеского и согласного действия с целью поддержания мира и равновесия в Европе. Согласились также о несовместимости с этой программой всякой революционной политики. Наполеон обратил внимание государя на положение Италии, служащее источником беспокойства и волнений в будущем, и приписывал его тому обстоятельству, что Австрия переступила за пределы договоров 1815 года. Он настаивал на необходимости устранить ее из Италии. Александр Николаевич ограничился уверением, что не повторит ошибки 1849 года. Что же касается предстоявшего свидания с императором Францем-Иосифом, то государь просил собеседника считать его как бы уже состоявшимся, потому что ни в каком случае оно не может повлиять на его политику, а тем менее видоизменить ее. Таким образом, штутгартские переговоры двух императоров и их министров иностранных дел увенчались бы успехом, если бы ободренный приветливостью русского государя Наполеон не решился завести разговор о Польше. Вот его слова государю, как он сам передавал их графу Киселеву тотчас по возвращении в Париж: «Что касается отношений России к Франции, то я вижу только один вопрос, который может стать щекотливым. Это вопрос польский, если он должен подняться снова и занять собой европейскую дипломатию. Я имею обязательства, от которых не могу отречься, и должен щадить общественное мнение, которое во Франции очень благоприятно Польше. Об этом обязательстве я должен откровенно предупредить ваше величество, чтобы не пришлось прервать наши добрые отношения, которыми я так дорожу». Столь неожиданное заявление, естественно, произвело на императора Александра впечатление в высшей степени неприятное. Сдержав порыв негодования, он холодно и спокойно ответил Наполеону, что никто более его самого не желает Польше спокойствия и преуспеяния, но что всякое чужеземное вмешательство может только повредить исполнению его добрых намерений, возбуждая в поляках несбыточные надежды. Едва император французов вышел от государя, как Александр II, обратясь к одному из лиц своей свиты, сказал: «Со мною посмели заговорить о Польше!» Слова эти были произнесены так громко, что отголосок их тогда же разнесся по всей Европе. По этой или по другим причинам, но заготовленные русским министром иностранных дел акты остались неподписанными. Впрочем, они не имели важного значения и касались лишь второстепенных вопросов: о закрытии Дарданелл и о государственном устройстве Дунайских княжеств. Не того ожидали в Европе от свидания двух могущественнейших государей своего времени. Об опасениях, возбужденных им в Германии, можно судить по следующим словам из современного письма Бисмарка из Франкфурта: «Ввиду одного только факта русско-французского свидания, здесь уже чувствуют, что Германский Союз пошатнулся и все союзные вопросы не вызывают более интереса в моих сотоварищах. Как скоро вся конституция сейма низошла бы на степень «исторического материала», если бы действительно состоялся союз между обеими державами с практическими целями»! Ничего подобного не состоялось в Штутгарте, и произошло даже нечто совершенно противное. Роковое слово «Польша» внесло семя раздора в зарождающуюся дружбу России к Франции. Иначе быть не могло с той минуты, как, повторяя ошибку всех своих предшественников на французском престоле, Наполеон III отношения свои к России обусловил не жизненными интересами Франции, а соображениями посторонними, частью династическими, частью отвлеченно-сентиментального свойства. Несмотря на такой непредвиденный оборот штутгартской встречи, князь Горчаков был или, по крайней мере, казался вполне ею довольным и в разговоре с Бисмарком выразился о ней в тоне полной удовлетворенности, едва не триумфа. По словам его, свидание это исполнило и даже превзошло все ожидания России. Ему приписывали значение «исторического события». Таково оно на самом деле. Это факт совершившийся: изменить его не может свидание в Веймаре. Бисмарка интересовало в особенности узнать, не было ли принято каких-либо решений по шлезвиг-голштинскому вопросу, бывшему предметом давних пререканий между Данией и Германским Союзом и снова начинавшему возбуждать умы в Германии. Князь Александр Михайлович отозвался о нем с пренебрежением, несколько оскорбившим его собеседника. Он сказал, что в этом вопросе Франция придерживалась сначала мнения, отличного от мнения России, настаивая на сильном и скором вмешательстве Европы в датско-немецкий спор, но что, после того как она пришла к соглашению с Россией по несравненно более важным предметам, шлезвиг-голштинский вопрос отошел на степень тех, о которых говорится: de minimis non curat praetor, и уже не вызовет разногласия между обоими дворами. Франция вполне усвоила воззрения России, а потому разрешение спора будет предоставлено уговору копенгагенского двора с вожаками партий в герцогствах, а потом и с франкфуртским сеймом. Сам он переговорит о том с Мантейфелем в Берлине. Датский представитель на сейме Бюлов уже обращался к нему в качестве личного друга за советом, и князь преподал ему таковой, «как это делает отец по отношению к спорящим детям, предлагая сильнейшему быть благоразумнейшим и уступить», причем под сильнейшим разумелась Дания. «По крайней мере, — замечает Бисмарк, — так понял я не совсем ясное в подробностях изложение». Князь Горчаков несколько раз говорил, что шлезвиг-голштинский вопрос — вопрос чисто немецкий и не представляет важности с точки зрения европейских интересов. Что же касается штутгартского свидания, то на нем обсуждались дела первостепенной важности, и по всем достигнуто полное соглашение, вполне удовлетворяющее интересам России, «а также, — присовокупил русский министр, — и Пруссии». Из Штутгарта государь и императрица заехали в Дармштадт за августейшими детьми и 18-го сентября были встречены в Эйзенахе великим герцогом и великой герцогиней Саксен-Веймарскими, с которыми осмотрели исторический замок Вартбург. К вечеру они прибыли в Веймар, куда на другой день приехал австрийский император. Свидание его с Александром Николаевичем продолжалось всего один день. Министры с обеих сторон отсутствовали, и время проведено в веймарском семейном кругу, расширившемся прибытием сестры вдовствующей великой герцогини — вдовы нидерландского короля Анны Павловны. У великого герцога в замке был обед, на котором присутствовали оба императора, потом спектакль. На следующее утро император Франц-Иосиф уехал из Веймара, а государь съездил в Дрезден, чтобы навестить короля саксонского. 22-го сентября вся царская семья уже была в Потсдаме и там отдохнула целую неделю. Дальнейший путь ее лежал на Варшаву, где император и государыня расстались с детьми, отправившимися прямо в Петербург, а сами они, исполняя давнее намерение посетить «древний богоспасаемый Киев, Иерусалим русской земли, и поклониться печорским святыням», как писал о том Александр Николаевич еще до коронации митрополиту киевскому Филарету, — проследовали туда чрез Люблин, Владимир-Волынский, Ровно и Житомир. 15-го октября государь и императрица возвратились в Царское Село, а к георгиевскому празднику 26-го ноября переселились на зиму в Петербург.13 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Внешние дела на Западе и на Востоке 1858—1860 В продолжение 1858 года император Александр не выезжал из России. Все его время, вся царственная заботливость были поглощены предпринятыми им важными преобразованиями по всем отраслям внутреннего управления и самому главному из них — упразднению крепостного права. Между тем военные силы наши были заняты довершением покорения Кавказа. При таких обстоятельствах внешняя политика русского двора могла быть только выжидательной, хотя и не оставалась безучастной к крупным событиям и переворотам, совершавшимся на Западе Европы. Под впечатлением предсмертного письма Орсини, осужденного на казнь за покушение на жизнь Наполеона III, император французов все помыслы направил к разрешению итальянского вопроса. В Пломбьере между ним и первым министром короля сардинского графом Кавуром состоялось тайное соглашение, в силу которого Франция обязалась содействовать отторжению Ломбардии от Австрии и присоединению ее к Сардинии, которая, в свою очередь, обещала вознаградить Францию уступкой ей Ниццы и Савойи. Не полагаясь на Англию, Наполеон тем более старался заручиться расположением и поддержкой русского двора. 30-го мая, в годовщину рождения Петра Великого, освящен в высочайшем присутствии Исаакиевский собор, величественный храм, сооружавшийся в продолжение четырех царствований в память основателя Петербурга и преобразователя России. Тотчас после этого торжества государь предпринял продолжавшуюся с 18-го по 30-е июня поездку на незнакомый ему дотоле север России. Чрез Тихвин и Вологду проехал он в Архангельск, посетил Соловецкий монастырь и возвратился чрез Лодейное поле по Ладожскому озеру. По окончании лагерного сбора в Красном Селе император с императрицей и дочерью, великою княжною Марией Александровной, спустился по Волге от Ярославля чрез Кострому до Нижнего, осмотрел ярмарку и, расставшись с государыней в Москве, чрез Смоленск, Вильно и Ковно 11-го сентября прибыл в Варшаву. Там навестили его уже вступивший в управление государством за болезнью брата, короля, принц Вильгельм прусский, а по отъезде регента — принц Наполеон, которому император французов поручил отдать визит, сделанный французскому двору великим князем Константином Николаевичем, и при этом случае сообщить русскому государю об обострении отношений Франции к Австрии и о неизбежности войны между ними за освобождение Италии. Двоюродный брат Наполеона III принят был в Варшаве вежливо, но сухо; он остался там всего на два дня. 21-го сентября император Александр возвратился в Царское Село. В середине декабря Наполеон III воспользовался проездом чрез Париж великого князя генерал-адмирала, чтобы в доверительной беседе с ним подробно развить программу своей политики. Австрию выставлял он заклятым, непримиримым врагом как Франции, так и России. Пока Франция займется вытеснением ее из Италии, Россия должна возбудить против нее подвластных ей славян, за что, при мире, получить Галицию, независимо от пересмотра в ее пользу Парижского трактата. Всесильною, по мнению императора французов, явилась бы тогда на европейском материке коалиция, состоящая из Франции и России — на окраинах, а Пруссии с германскими государствами — в центре. Англия потеряла бы всякое значение; могущество ее было бы поколеблено, под условием, конечно, чтобы Россия, Франция и Пруссия действовали дружно и стремились к одной цели, не дозволяя враждебным проискам совращать их с общего политического пути. Не дремала и английская дипломатия. Пользуясь родственными отношениями королевы к принцу прусскому, возникшими вследствие выхода старшей дочери за сына последнего Фридриха-Вильгельма, сент-джемский кабинет хлопотал о примирении Пруссии с Австрией и заключении между ними союза, к которому приступила бы и Англия с целью противодействовать единению России и Франции. Слухи об этих предположениях, вдохновителями которых считали короля бельгийцев и племянника его принца Альберта, мужа королевы Виктории, тревожили тюильрийский двор. В последний день 1858 года по новому стилю русский посол в Париже имел по этому предмету продолжительное совещание с французским министром иностранных дел. Валевский старался разведать, какого содействия может ожидать Франция от России в случае войны с Австрией из-за Италии? Граф Киселев отвечал: «Главные основания обоюдных действий при подобной случайности были определены в Штутгарте, и обещанное содействие будет свято выполнено моим августейшим государем; что же касается подробностей, то нужно войти в ближайшее соглашение. В настоящую минуту могу сказать только одно: в России не сочувствуют войне наступательной, но между Россией и Францией могут быть возбуждены переговоры насчет постановки на границе Австрии наблюдательного корпуса или армии в составе, достаточном для отвлечения части ее военных сил». «А на каких условиях и в каком именно составе?» — спросил министр. Посол уклонился от ответа, находя вопрос «несколько нескромным и главное — преждевременным». Слова, сказанные императором французов австрийскому послу на торжественном приеме в Тюильри в первый день нового 1859 года, были поняты в Европе как предвестие близкой и несомненной войны. В Лондоне хотя и сочувствовали национальным стремлениям, но боялись, как бы из-за Италии не произошло у Франции столкновения с соединенными силами Германии, которое, при соучастии России, легко могло разгореться во всеобщую войну, а та — повести к территориальному расширению обеих союзных империй. Отсюда усилия сент-джемского кабинета убедить Наполеона не нарушать мира, раздражавшие императора французов, который не без досады говорил английскому послу: «Взгляните на различие ваших действий в настоящую минуту с действиями России. И вы, и она заинтересованы в поддержании мира. Англия выставляет мне постоянно на вид ответственность, которая падет на меня, если начнется война, и требует, чтобы я соблюдал мир. С другой стороны, Россия заявляет мне, что мир составляет предмет ее желаний, что поддержание мира — в интересе всех государств, но если я, взвесив обстоятельства, вынужденным найдусь взяться за оружие, то она окажет мне содействие в пределах своих сил, выставив такую армию на границе, которая послужит предостережением Австрии и Пруссии». Несколько дней спустя в тронной речи, произнесенной при открытии законодательной сессии, Наполеон III не без умысла оттенил свои отношения к Англии и России. О первых он сказал: «Союз Франции и Англии, для скрепления которого я не щадил ничего, утвердился вследствие счастливо восстановившейся взаимности чувств с королевой и государственными людьми всех партий». А о вторых: «Отношения мои к русскому императору носят, со времени заключения мира, отпечаток самой искренней дружественности, потому что по всем спорным вопросам мы пришли к соглашению». Императорский кабинет откликнулся на эти слова, и пока Англия навязывала свое посредничество между Францией и Австрией, Россия, отвечая тайному желанию Наполеона, предложила обсудить и разрешить возникшие недоразумения по итальянскому вопросу на общеевропейском конгрессе. В Англии забили тревогу. Там все были до того убеждены, что русское предложение истекало из предварительного уговора с Францией, что «Times» напечатал даже — разумеется, вымышленный — текст франко-русского союзного трактата, оборонительного и наступательного. Весть эту британское общественное мнение приняло с негодованием. Дипломатические запросы полетели в Париж и Петербург. Газеты подняли страшный шум, нашедший себе отголосок в Германии, где также забряцали оружием, готовясь отразить воображаемое нашествие французов на Рейн, русских на Вислу. «Станем бодрствовать и вступим в соглашение», — писал принц-регент прусский королеве Виктории. В письме к королеве великобританской Наполеон III не скрыл впечатления, произведенного на него этим взрывом ненависти, проявившейся среди англичан и особенно немцев. «Признаюсь вашему величеству, — писал он, — что такое поведение Германии вызывает меня на серьезные размышления, и я усматриваю в нем великую опасность для будущего, потому что я всегда буду уважать договоры. Я знаю, что их нельзя изменять иначе, как с общего согласия; но уважение к договорам не противоречит моему долгу, заключающемуся в том, чтобы следовать политике, наиболее отвечающей чести и пользе моей страны». Два месяца спустя, подойдя на бале в Тюильри к русскому послу, император французов заявил ему, что настало удобное время, чтобы войти с Россией в соглашение относительно одновременного пересмотра трактатов: Венского 1815 года и Парижского 1856 года, которые одинаково тягостны для обеих империй. Если верить показанию принца Альберта, то князь Горчаков был не прочь пойти на такую сделку и высказался в этом смысле перед английским послом в Петербурге. Но до этого дело не дошло. Война вспыхнула внезапно, вследствие отказа Австрии принять участие в конгрессе и последовавшего затем нападения ее на Сардинию. Цель войны император французов определил так в воззвании своем к итальянскому народу: «Италия, свободная от Альп до Адриатики!» Это, впрочем, не помешало немецкой печати отвечать на его программу предъявлением прав Германии на Эльзас и Лотарингию, отвоевать которые следовало в Париже. Несмотря на собственные натянутые отношения к венскому двору, Пруссия, в защиту Австрии, мобилизовала свою армию. По ее предложению франкфуртский сейм постановил держать в боевой готовности все союзные контингенты. В эту критическую минуту императорский кабинет выступил на помощь Франции. В циркулярной депеше на имя русских дипломатических представителей при немецких дворах князь Горчаков взял на себя посредничество между Францией и Германией. Упомянув о том, что некоторые государства Германского Союза, встревоженные войной Франции с Австрией, опасаются за свою будущность, русский министр иностранных дел успокаивал их, напоминая о торжественном заявлении французского правительства, что никаких враждебных замыслов против Германии оно не питает. Такое заявление, — продолжал он, — горячо и сочувственно принятое всеми великими державами, налагает и обязательство. В этом смысле Россия выразила Франции свое сочувствие, та самая Россия, что напрасно старалась достигнуть разрешения всех спорных вопросов на ею же предложенном конгрессе. Сожалея, что венский двор не оценил по достоинству его примирительных намерений, императорский кабинет стремится ныне лишь к тому, чтобы возникшая война ограничилась тою местностью, на которой столкнулись породившие ее интересы. Князь Горчаков указывал, что Пруссия приняла на себя защиту неприкосновенности Германии и охрану равновесия Европы; что возвышенно-рыцарский характер принца-регента, располагающего к тому же значительными военными силами, может, кажется, служить достаточным залогом спокойствия Германии; что России едва ли нужно упоминать, ссылаясь на историю, в какой степени ей не чужды интересы Германии, и что она не щадила жертв тогда, когда интересам этим угрожала действительная опасность; наконец, что Германский Союз — комбинация исключительно оборонительного свойства, и только в этом значении она получила место в европейском международном праве, на основании договоров, в подписании коих участвовала Россия. По всем этим соображениям, если немецкие государства, руководясь догадками, ни на чем не основанными, предпримут враждебные действия против Франции, то нарушат цель учреждения Союза и поступят противно духу договоров, узаконивших его существование.