С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (13)

Первое заседание Парижского конгресса состоялось 13-го февраля. В нем приняли участие только представители воюющих держав. Первыми уполномоченными наших противников были министры иностранных дел: Франции — граф Валевский, Англии — лорд Кларендон, Австрии — граф Буоль, Сардинии — граф Кавур и Турции — великий визирь Аали-паша; вторыми уполномоченными назначены: французским — посланник в Вене и посланники прочих держав при тюильрийском дворе. Пруссия не заседала в первых собраниях конгресса, и уполномоченные ее, министр иностранных дел барон Мантейфель и посланник в Париже граф Гацфельд, приглашены были занять в нем места лишь три недели спустя, с одиннадцатого заседания, 6-го марта, когда уже были обсуждены и окончательно разрешены главные вопросы, бывшие предметом пререканий между воюющими сторонами. Прения в первых заседаниях, а также частных совещаниях, происходивших в промежутках собраний конгресса, начались с самого жгучего вопроса: об изменении границы в Бессарабии. Наши уполномоченные предложили: либо заменить предложенную уступку на Дунае возвращением Карса, либо сохранить Карс за Россией. Англичане возражали со страстною запальчивостью, что союзники поручились за целость владений Порты и что Англия скорее решится вести бесконечную войну, чем согласится на ослабление Оттоманской империи в самой уязвимой ее части — Малой Азии. Встревоженный горячностью спора между представителями России и Великобритании граф Валевский поспешил прервать заседание. «Англичане отвергают вознаграждение за Карс, — доносил граф Орлов по телеграфу. — Кажется, нельзя будет избежать изменения границ Бессарабии. Мы держимся твердо и отсрочили заседание, чтобы поставить Наполеона в известность о положении переговоров. Если это средство не удастся, то наши инструкции уполномочивают нас принять требование, иначе негоциация будет прервана». На телеграмме этой император Александр сделал отметку. «Судя по началу, я не предвижу ничего хорошего». Граф Орлов воспользовался приглашением к обеду в Тюильри, чтобы воззвать к посредничеству Наполеона III-го. Изложив ему ход переговоров, он заявил, что настала минута прибегнуть к личной помощи императора французов ввиду ежеминутно возрастающих притязаний Англии и колебаний Австрии, которые могут привести к окончательной размолвке. «Император Александр, — прибавил он, — свято исполнил все данные им обещания. Если он решился согласиться на австрийские предложения, то только потому, что, судя по некоторым данным, полагал, что владение Карсом придаст большой вес ходу переговоров и будет поддержано могущественным вмешательством вашего величества». Наполеон сознался, что действительно сам он дал понять Орлову, что Карс мог бы вознаградить Россию за уступку Бессарабского участка, но в этом вопросе он встретил со стороны Англии и Австрии непреодолимые затруднения, особенно после того как воспротивился «чудовищным» требованиям Англии разрушить Николаев и распространить на Азовское море ограничения, устанавливаемые в Черном море, как и многим другим условиям, задевающим Россию за живое. По вопросу о Карсе он не может, однако, разорвать все связи со своими союзниками, не подвергаясь обвинению в неустойчивости. Но, вполне понимая выгоду для себя крепкого союза с Россией, согласно как с чувствами, так и с интересами Франции, он обещает, не выходя из пределов осторожности, при определении пограничной черты в Бессарабии и вообще при обсуждении всех уже принятых Россией условий приказать своим уполномоченным поддерживать нас и сам будет предварительно исследовать все могущие встретиться затруднения. В заключение он разрешил Орлову во всех важных случаях непосредственно обращаться к нему. Заручившись поддержкой императора французов, граф Орлов проявил большую твердость при обсуждении вопроса о пограничной черте. «Споры о границах в Бессарабии уже начались, — доносил он в Петербург еще накануне открытия конгресса. — Расположение Австрии дурно и неуступчиво, Франция держит себя сдержанно по этому вопросу. Я почти не сомневаюсь, что дойду до крайних пределов моих инструкций». На этой телеграмме Орлова император Александр надписал: «Я желал бы избежать этой крайности». После обеда в тюильрийском дворце и следовавшего за ним разговора с Наполеоном наш первый уполномоченный поехал на заседание конгресса, «чувствуя уже твердую почву под собой». Император французов сдержал обещание. Валевский условился с Орловым, что из трех русских проектов разграничения он будет оспаривать первый и второй, чтобы не обнаружить пред прочими членами конгресса состоявшегося между уполномоченными России и Франции соглашения, но станет энергично поддерживать третий наш проект. Более того, о принятии последнего предупредил сам Наполеон графа Буоля и лорда Кларендона, чем и решил дело в нашу пользу. «Мы могли в этом убедиться, — писал граф Орлов графу Нессельроде, — по заметно смягченному, даже, можно сказать, приниженному тону, который вдруг приняли наши противники». Конгресс отвергнул пограничную черту, предложенную представителями Австрии, и принял, с незначительным изменением, третий проект русских уполномоченных. Выгоды, приобретенные Россией, Орлов перечислил в следующих четырех пунктах: 1) По австрийскому проекту крепость Хотин отходила к Молдавии; австрийцы очень желали этого, чтобы ослабить нас со стороны своих буковинских границ: мы удержали Хотин за собой. 2) Сверх того, мы удержали три четверти участка, который по австрийскому проекту должен был отойти от Бессарабии к Молдавии. Мы сохранили также: 3) главный торговый путь с севера на юг Бессарабии и 4) все немецкие и болгарские колонии в этой области с главным центром последних — Белградом. Не менее деятельное содействие оказал нам император Наполеон при обсуждении пятой статьи предварительных оснований мира о дополнительных условиях, имевших быть предъявленными нам в интересах Европы. Первым из этих условий — было требование не возобновлять укреплений на Аландских островах. Уполномоченные наши согласились на него с оговоркою, что уступка эта будет признана добровольной, каковою она и занесена в дополнительную конвенцию к мирному договору. Зато Орлов и Бруннов категорически отвергли требование Англии, которая хотела ни более ни менее, как подвергнуть сомнению все наши права на владение кавказским берегом Черного моря по ту сторону Кубани. Возражения наших представителей были энергично поддержаны Валевским, и граф Орлов мог телеграфировать в Петербург: «Претензии англичан о независимости Мингрелии, Закавказья и другие требования — совершенно отвергнуты. Наши пограничные крепости остаются нетронутыми. Споры по поводу Николаева, возбужденные лордом Кларендоном, устранены нашими ответами. Редакция по нейтрализации Черного моря окончена. Остается только конвенция наша с Портой о числе военных судов в Черном море — вопрос довольно трудный. Принцип закрытия проливов утвержден». «Все это хорошо», — гласит собственноручная заметка на этой телеграмме императора Александра. Благодаря дружной поддержке представителей Франции, наши уполномоченные легко пришли к соглашению с турецкими об определении предельного числа военных судов, которые прибрежные державы сохраняли право содержать в Черном море. Этим исчерпывались, в числе вопросов, подлежащих обсуждению конгресса, те, что касались прямых интересов России. О достигнутых нашими уполномоченными результатах граф Орлов писал канцлеру в конце февраля: «Начиная с 13-го числа, когда открылась первая конференция, все казалось неопределенным и неясным. Мало-помалу все разъяснилось и притом — в нашу пользу. Я не позволю себе с уверенностью сказать, что исход совещаний вполне обеспечен. Это зависит от множества разнородных интересов непредвиденных и, в особенности, посторонних случайностей, которые ставят меня вне возможности действовать иначе, как в расчете на простую вероятность. До сих пор император Наполеон, судя по словам его и поведению, проявляет желание прийти к мирному решению. Если бы он не имел этого в виду, то не старался бы умерить требования Англии в вопросе по пятой статье предварительных условий. Тогда переговоры немедленно прекратились бы. Наш отказ согласиться на несправедливые притязания британского правительства положил бы конец переговорам, и ответственность за то не пала бы на императора Наполеона. Словом, если бы он предпочитал войну, ему стоило только хранить молчание. Но он вовсе не хотел того. Он лично вмешивался деятельно и ловко — то чтобы умерить чрезмерные виды Англии, то чтобы обрезать расчеты Австрии на удовлетворение ее интересов. Он делал все это не только с желанием установить мир, но еще и с целью доставить нашим прямым пользам справедливое удовлетворение. Граф Валевский понял эту мысль и осуществил ее с тактом и талантливо. На конференциях ему случалось поддерживать английских представителей, дабы показать официально, что Франция не хочет разойтись с Англией. Но в наших доверительных разговорах он всегда обнаруживал по отношению к нам миролюбивое и, скажу даже, — дружественное расположение. Он поставил себя с нами в положение не врага, а нашего помощника, каким сам называл себя. Оставалось условиться по вопросам, лишь косвенно касавшимся России: будущему устройству изъятых из-под русского покровительства Молдавии, Валахии и Сербии и обеспечению прав и преимуществ христианских подданных султана. Относительно Дунайских княжеств граф Орлов писал канцлеру: «Приступая к делу, мы должны всегда помнить, что главная наша обязанность, выражающая непременную волю государя императора, заключается в восстановлении мира, что должно быть главным предметом наших усилий. Эта великая миссия относится к прямым интересам империи. Поэтому интересы княжеств имеют лишь второстепенное значение. Я не буду ими пренебрегать. Я буду с твердостью их поддерживать, насколько это возможно: но, как верный слуга моего государя, я должен помнить, что благо России, ее безопасность, честь, процветание в будущем и старание сберечь кровь ее храбрецов составляют — согласно высочайшей воле государя императора — высший для меня закон». Вполне разделяя взгляды первого уполномоченного, граф Нессельроде отвечал ему: «Молдавия и Валахия дали так много доказательств своей неблагодарности за все благодеяния, какие они получили ценою русской крови, что не приходится за них еще проливать эту кровь. Что касается княжеств, то для нас важно только, чтобы, согласно Адрианопольскому миру, все крепости на левом берегу Дуная были срыты и чтобы не строили новых крепостей на Дунае от Рени до устья, потому что эти крепости явились бы передовым постом Турции, выставленным против России». На конгрессе Франция предложила соединить Молдавию и Валахию в одно княжество, под верховным владычеством Порты; Англия поддержала это предложение; Австрия находила его преждевременным, а Турция решительно отвергла. Русские уполномоченные воздержались от подачи мнения. Предложение их занести в мирный договор преимущества, признанные Портой за Сербией, было принято единогласно. Гораздо более затруднений представил вопрос о правах турецких христиан. Великий визирь объявил, что недавно обнародованный по этому предмету гатти-шериф султана уже даровал его христианским подданным права, далеко превосходящие все, что было до сих пор выговорено в их пользу, а потому и нет надобности включать в трактат какие-либо о том постановления. Граф Орлов возразил, что, по мнению русского императора, этот именно пункт и составляет главное — достоинство мирного соглашения великих европейских держав, предмет общих их усилий, и предложил: статью, подтверждавшую права христианских подданных Порты, поставить в начале договора, в том уважении, что вопрос этот равно интересует все христианские державы, обязанные разрешить его по совести и чести. Уполномоченные Франции, Англии, Австрии и Сардинии единогласно выразили одобрение русскому предложению. Даже представители Турции не возражали и только просили отсрочки до получения из Константинополя дополнительных инструкций. Но положение изменилось с получением этих инструкций. Порта ни за что не соглашалась занести в мирный договор признание за своими подданными-христианами каких-либо прав или преимуществ, и отказ ее был страстно поддержан уполномоченными Англии. Русский проект редакции этой статьи Кларендон назвал «в десять раз худшим, чем даже нота князя Меншикова», и сам Валевский объявил, «что нельзя заставить турецких уполномоченных подписаться под ним». О своем проекте Орлов телеграфировал в Петербург: «Судя по всему, принятие его возбудит непреодолимые затруднения. В этом вопросе мы стоим одни. Прошу сказать мне, до какого предела могу я довести свое сопротивление? Следует ли безусловным отказом компрометировать подписание самого мира? Мы будем стараться достигнуть всего, что в нашей власти, но я сомневаюсь в каком-либо успехе». Канцлер в ответ предложил именем императора сделать все возможное для лучшей редакции статьи, относящейся до христиан, «однако, — прибавил он, — если не удастся вам сделать этого, не подвергая риску заключение мира, то вам разрешается принять редакцию в том виде, в каком она состоится». Возможным оказалось весьма немногое, а именно, вместо того чтобы быть помещенной в конце трактата, статья о турецких христианах включена в его начало. Самая редакция статьи, условленная между Валевским и Кларендоном, была крайне неопределенна и не создала для турок положительного обязательства пред Европой. Неуспех наших уполномоченных в этом деле объясняется отказом Наполеона III поддержать их мнение. Орлов приписывал его упорному сопротивлению, встреченному со стороны великобританского правительства. «Не имея личной опоры императора, — писал он, — все мои самые ревностные усилия остались бесплодными пред конференцией, на которой уполномоченные России, при настоящих обстоятельствах, остаются изолированными. Моя попытка послужит, по крайней мере, доказательством, что я не пренебрег ничем, что могло способствовать осуществлению намерения императорского кабинета, в границах возможного. Если бы я попытался преступить эти границы, то рисковал бы успехом переговоров, вверенных моим стараниям. Избежав этой опасности по вопросу о заключении почетного мира, совесть говорит мне, что я верно исполнил обязанности, возложенные на меня государем императором, и что я служил законным и истинным интересам России». На телеграмму, излагавшую те же соображения, государственный канцлер по телеграфу же отвечал графу Орлову: «Государь император одобряет все вами сказанное и сделанное. Теперь не будут уже создавать затруднений (On ne mettra plus de batons dans les roues). Кончайте и подписывайте». Парижский мирный договор подписан 18-го марта, в годовщину сдачи Парижа союзным войскам в 1814 году. Акт этот не только прекратил войну России с морскими державами и Турцией, но и определил на совершенно новых основаниях судьбу востока Европы. Им Турция принята в общение христианских держав, обязавшихся сообща уважать независимость и целость Оттоманской империи и считать всякое посягательство на них делом общеевропейского интереса. Вследствие сего державы обязались в случае возникновения каких-либо несогласий между одной из них и Портой, прежде чем прибегнуть к силе, воззвать к посредничеству всех прочих держав. Султан, хотя и сообщил державам изданный им фирман, улучшающий участь христианских его подданных, но договаривающиеся стороны, «признав высокое значение этого сообщения», постановили, что оно не дает им права ни в каком случае, ни единолично, ни совокупно, вмешиваться в отношения султана к его подданным и внутреннее управление его империей. Подтверждена конвенция 1841 года о закрытии Дарданелл и Босфора для военных флотов всех наций; Черное море провозглашено нейтральным; вход в него возбранялся военному флоту всех держав, в том числе и прибрежных, за исключением изъятий, определенных в отдельной конвенции, заключенной между Россией и Турцией и приложенной к общему трактату, как составная часть, с тем, что ни Россия, ни Турция не имеют права ни отменить, ни изменить ее без согласия всех держав, подписавших мирный договор; воспрещено сооружение или сохранение военно-морских арсеналов на берегах Черного моря, которое объявлено открытым для свободного плавания лишь торговых судов всех наций; акт Венского конгресса о речном плавании распространен на Дунай; для производства работ по расчистке устья Дуная и для заведования судоходством по этой реке учреждены две комиссии: одна европейская, из представителей всех великих держав, а другая из уполномоченных держав прибрежных; «для лучшего обеспечения свободы плавания по Дунаю» Россия уступила прилегающую к нему часть Бессарабии, отходившую к Молдавии; Валахии и Молдавии, равно как и Сербии, оставшимся под верховным владычеством Порты, державы поручились за сохранение прав и преимуществ, коими княжества эти пользовались дотоле; проведение новых границ между Россией и Турцией в Европе и проверка старых в Азии возложена на комиссию, составленную из делегатов всех великих держав; торговля между договаривающимися сторонами восстановлена на основаниях, действовавших до войны; взаимно возвращены занятые чужими войсками города и области, и провозглашена полная амнистия тем из подданных воевавших держав, которые действовали в пользу неприятеля. К общему мирному трактату были приложены три отдельные конвенции: первая — подписанная всеми шестью державами — о закрытии проливов; вторая — заключенная между Россией и Турцией — о числе военных судов, которое каждая из них имела право содержать в Черном море; и третья — состоявшаяся между Россией, Францией и Англией, в которую занесено было заявление России, что Аландские острова не будут укреплены и что на них не будет возведено никаких военных или морских сооружений.5 При первом известии о подписании мирного договора, полученном императором Александром во время поездки в Финляндию, государь поручил канцлеру благодарить графа Орлова за настойчивые усилия, употребленные им для ускорения окончательного мира. «Это — новая и видная услуга, оказанная вами отечеству, — писал ему граф Нессельроде, — так как мы пришли к такому положению, что необходимость быть готовыми к возможной войне бесполезно вызывала большие издержки. Среди всех разнообразных затруднений вы ничем не пренебрегли, ни в форме, ни в сущности дела. Вместе с тем, что весьма важно, вы успели, не вводя Россию ни в какие обязанности, ослабить узы коалиции против нас до того, что сомнительно, чтобы эти узы пережили заключение мира». По получении в Петербурге самого трактата и донесений о переговорах, непосредственно предшествовавших его подписанию, Александр Николаевич приказал повторить обоим уполномоченным выражение своей признательности. «Государю императору благоугодно было, — сообщал канцлер Орлову, — оценить по достоинству непреклонную настойчивость, проявленную вами для того, чтобы побороть злые намерения наших врагов, равно как и мудрую проницательность, с которою вы и барон Бруннов сумели, среди возникавших затруднений, устранить препятствия, которые повредили бы соглашению». Упомянув об успехе стараний Орлова заручиться поддержкою Наполеона III, граф Нессельроде продолжал: «Желания ваши исполнились, и вы сохранили при этом искренность, полную достоинства, столь согласного с чувствами государя императора. Вы успели, при добром расположении к вам императора Наполеона, расстроить намерения Англии и уничтожить коалицию, принимавшую все более и более страшные размеры, способную ввергнуть Россию в продолжительную войну, исход которой нельзя было предвидеть. Занятым вами на конференциях положением вы способствовали улучшению постановлений трактата. Вашим поведением вне конгресса вы заставили уважать русское имя и возбудили к нашим знаменам сочувствие тех, кто были нашими противниками. Договор, обеспечивающий России благодеяния мира, согласован с великодушным самоотвержением, сделавшим его возможным. Государь император вполне признаёт важность новой услуги, оказанной вами отечеству». К депеше канцлера к Орлову приложена была высочайше одобренная записка, излагавшая взгляд императора Александра на новое политическое положение, истекавшее из мирного договора: «Трактат, только что заключенный в Париже, полагая конец войне, а вследствие того и образовавшейся против России коалиции, все же, должно признаться, оставляет нас в неопределенном положении относительно нашей политики в будущем. После недавно перенесенного испытания России нужно сосредоточиться в самой себе и искать излечить внутренними средствами нанесенные ей войною раны. На этой мысли должна основываться вся наша политика в течение времени, которое нельзя определить, с целью достигнуть исполнения этого благого желания и с устранением внешних препятствий, которые могли бы затруднить его достижение. К осуществлению этой политики должны быть направлены теперь все усилия слуг императора. Как ни просто кажется это желание, но достигнуть его будет нелегко. Россия стоит перед Европой в новом положении. Перенесенный ею кризис значительно ослабил ее прежние связи. Тройственный северный союз, долго служивший противовесом союзу морских держав, перестал существовать. Поведение Австрии разрушило обаяние, которым союз этот пользовался в Европе. С другой стороны, Швеция на севере и Турция на юге стоят против нас в условиях совершенно новых и щекотливых; Англия, наш действительный, упорный враг, осталась недовольной и злобной по заключении мира, а потому начальные причины, вызвавшие против нас коалицию, продолжают существовать. Наше единственное ручательство против возникновения несогласий, прекращенных миром, и наше обеспечение в том, что мир этот продлится столько, сколько необходимо нам для наших внутренних потребностей, — заключается в добром к нам расположении императора Наполеона, а потому сохранить это расположение, не обязываясь, однако, следовать за ним в его предприятиях, — должно быть целью всех наших стараний». Записка приходила к двойному заключению. Во-первых, ввиду заявлений, сделанных императором французов Орлову о пересмотре договоров 1815 года и в том предположении, что под этим Наполеон III, вероятно, разумеет признание династических прав Бонапартов, графу Алексею Федоровичу предоставлялось, смотря по обстоятельствам, или признать эти права именем России, или отложить это признание на будущее время. Во-вторых, ему поручалось позаботиться об улучшении отношений Франции к Пруссии. «Мы, конечно, не можем забыть, — так оканчивалась записка, — что из всех великих держав одна Пруссия не была нам враждебна. Прямые интересы связывают ее с Россией, и нам кажется, что отношения наши к Франции только выиграли бы, опираясь на этот союз. Проявленное ныне тюильрийским двором примирительное расположение к этой державе, по-видимому, подтверждает нашу мысль». Между тем, пока в Петербурге помышляли о привлечении Пруссии к ожидаемому соглашению Франции с Россией, французское правительство, совершенно неожиданно для наших уполномоченных, возобновило союзную связь свою с дворами лондонским и венским заключением конвенции, коею три державы ручались сообща за целость и независимость Оттоманской империи, обязуясь почитать за casus belli всякое нарушение какой-либо из статей Парижского трактата, и в случае, если таковое произойдет, условиться с Портой о необходимых мерах к безотлагательному приведению в движение своих сухопутных и морских сил.6 Договор этот, хотя и прямо направленный против России, был доверительно сообщен Валевским Орлову, который, в донесении канцлеру, искал ослабить его значение, приписывая ему австрийское происхождение. «Мысль о подобной политической комбинации, — писал он, — не нова. Граф Буоль позаимствовал ее, как традицию, из архивов венских канцелярий, в которых покоятся обломки тройственного союза, заключенного в 1814 году, перед Венским конгрессом, по мысли, плодотворной в основании, князя Меттерниха и Талейрана. Но стараясь следовать примеру политики уже отжившей, принадлежавшей к эпохе, в настоящем не существующей, граф Буоль должен был бы подумать о том, насколько такая комбинация ненадежна. Он должен был бы вспомнить, в особенности, как блаженной памяти император Александр I сумел расстроить узкие расчеты своих противников, предав все великодушному, но презрительному забвению, когда трактат тройственного союза попал ему в руки. Этот великий пример политики мудрой, потому именно, что она великодушна, придет, как я в том верен, на мысль государю императору, когда он узнает о деле, следы коего я открыл спустя всего несколько дней по его совершении. Не без смущения старался Валевский уверить Орлова, что согласие Франции на совокупное ручательство за Порту дано было Англии и Австрии еще осенью 1854 года, когда тюильрийский двор не имел никакой надежды сблизиться с Россией. По словам его, Наполеон III долго колебался исполнить это обещание и решился на это лишь для того, чтобы не навлечь на себя осуждения за нарушение данного слова. То же подтвердил сам император обоим нашим уполномоченным. Орлову он выразил сожаление, что вынужден был подписать трактат, в котором не признаёт ныне ни цели, ни надобности, ибо он заключает лишь общие места, подходящие ко всем случайностям. На замечание Орлова, что ему понятны побуждения, руководившие Австрией и Англией, которые хотели поссорить нас с Францией и предупредить возможность союза между нею и Россией, — Наполеон отвечал: «Когда я узнал от Валевского, что текст трактата вам еще не сообщен, я выразил ему мое неудовольствие, потому что это имело вид хитрости, на которую я неспособен. Прошу вас уверить в том императора Александра». В еще более подробные объяснения вошел император французов с бароном Брунновым. «Я убежден, — сказал он ему, — что насущные интересы Европы для их обеспечения нуждаются в соглашении Франции с Россией и Англией. Я старался поддержать мой союз с Великобританией, но в то же время я имел в виду установить и доброе согласие с Россией. Если бы эти три державы пришли к общему соглашению, то, мне кажется, они могли бы полюбовно разрешить все вопросы, какие только могут возникнуть. Вы не можете себе представить, как трудно было мне иногда привести англичан к какому-нибудь положительному решению. Так было по случаю установления плана кампании. Они постоянно колебались. Когда я считал какое-либо решение уже состоявшимся, оказывалось, что чрез несколько дней нужно опять заново обсуждать тот же вопрос. Это происходит от конституционных порядков страны, в которой правительство не всегда свободно ни в своих желаниях, ни в действиях. Я представляю вам еще другой пример английской нерешительности. Когда на конференциях обсуждался вопрос об изменении бессарабской границы, я полагал, что можно устроить для вашего кабинета такой обмен: оставить неприкосновенною границу на Дунае и взамен уступить некоторые пограничные пункты ваши в Азии. Я передал об этом лорду Кларендону, но он никогда не мог договориться до какого-либо практического решения». О желаемом им союзе Франции с Англией и Россией Наполеон III отозвался так: «На Востоке, как я полагаю, мы могли бы сгладить все затруднения; в Италии и Германии, думаю, не существует между Россией и Францией никаких поводов к разномыслию. Поэтому наше соглашение представляется мне совершенно обеспеченным». По подписании мира конгресс заседал еще более двух недель и в это время обсуждал несколько частных вопросов, возбужденных преимущественно уполномоченными Франции и Сардинии: о занятии Церковной области французскими и австрийскими войсками, о положении дел в Неаполе, вообще — о будущности Италии. В прениях по этим вопросам наши уполномоченные участия не принимали, заявив, что возложенное на них поручение ограничивается заключением мира. Наполеон III сделал новую попытку завести на конгрессе речь о Польше, но предложение его, чтобы «слово милосердия и великодушия» было произнесено в ее пользу, граф Орлов отклонил самым решительным образом. Он прямо объявил императору французов, что всякая мысль об улучшении положения этой страны в будущем, невзирая на безумие ее в прошедшем, принадлежит единственно русскому императору и что всякая инициатива, принятая в этом отношении кем-либо другим, может только ухудшить положение вместо того чтобы улучшить. Сверх того, глубокое чувство долга пред своим государем заставляет его громко высказаться против иллюзий, возникших среди конгресса по вопросу, совершенно не подлежащему его обсуждению. «Прекрасный ответ», — начертал собственноручно император Александр на поле донесения Орлова. «Эти слова, — писал граф Алексей Федорович канцлеру, — как мне кажется, произвели удовлетворительное впечатление на императора Наполеона. Тем не менее я должен сообщить вашему сиятельству, что, когда наши заседания уже приближались к концу, граф Валевский в частном разговоре со мною убедительно просил меня сказать на конференциях от имени государя императора несколько слов, благоприятных Польше. Не подлежит сомнению, что желание это внушено намерением доказать польской эмиграции, что интересы эмигрантов не забыты и что влияние Франции побудило сделать в их пользу заявление на самых конференциях. Хотя внушение это и было передано мне в самой дружеской форме, но я счел своим долгом положительнейшим образом разочаровать их. В этих видах я не мог поступить лучше, как сообщить графу Валевскому мой разговор по этому предмету с Наполеоном. В самом деле, по отклонении мною требований императора, нельзя уже было ожидать, что я приму предложение его министра. Мне кажется, что граф Валевский пришел к очевидности этого вывода для своих размышлений». Не менее решительный отпор встретил со стороны первого уполномоченного России и лорд Кларендон, когда вздумал в частной беседе заговорить с ним о том же, и граф Орлов с понятным самодовольством мог заключить ряд своих донесений из Парижа следующими правдивыми словами: «Я вполне доволен тем, что мне не пришлось слышать имя Польши произнесенным на заседаниях в присутствии представителей великих держав Европы. Всякий признает, что соглашение, подписанное в Париже пред лицом коалиции, является, смею сказать, миром почетным для нашего государства и соответственным достоинству его короны». Конгресс завершил свои труды изданием декларации, которой провозглашены начала морского права, признанные всеми державами, в нем участвовавшими, и к коим они пригласили приступить прочие государства: крейсерство объявлено уничтоженным; нейтральный флот признан прикрывающим собственность неприятеля, а нейтральные товары — не подлежащими захвату под неприятельским флагом, за исключением военной контрабанды; наконец, постановлено, что блокада обязательна только тогда, когда действительно содержится морскою силою, достаточною для преграждения доступа к неприятельским портам и берегам.7 Русские уполномоченные тем охотнее приложили свои подписи к этому акту, что провозглашенные им начала были те самые, что положены Екатериной II в основание ее знаменитой декларации 1780 года о вооруженном нейтралитете и в течение целого столетия упорно отвергались Англией, тогда как Россия занесла их в конвенцию с Северо-Аме­риканскими Соединенными Штатами, заключенную как раз накануне Восточной войны. 12-го мая состоялась прощальная аудиенция графа Орлова в тюильрийском дворце, о которой он так донес в Петербург: «Аудиенция у императора была вполне удовлетворительна. Он говорил со мною обо всем вполне откровенно и поручил мне на этот раз совершенно искренно просить для него дружбы государя императора. Он надеется, что взаимные симпатии, существующие между обеими нациями, приобретут еще большую силу от согласия, установившегося между их государями. «Таково желание моего сердца», — прибавил он в волнении, со слезами на глазах. Он говорил со мною также о Польше, но в смысле, совершенно согласном с намерениями государя императора. Считаю лишним упоминать о том, что было сказано лично обо мне. Что же касается до будущего, то мне кажется, что слова Наполеона имеют значение правды». На полях депеши Орлова император Александр написал: «Все это очень хорошо, если только искренно». Парижский мир обнародован высочайшим манифестом, возвестившим о прекращении войны и о достижении главной ее цели — улучшения участи восточных христиан, ценою уступок, неважных в сравнении с тягостями войны и выгодами умиротворения. Манифест заключался достопамятными словами: «При помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый, под сению законов, для всех равно справедливых, всем равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодами трудов невинных. Наконец, — и сие есть первое, живейшее желание наше, — свет спасительной веры, озаряя умы, укрепляя сердца, да сохраняет и улучшает более и более общественную нравственность, сей вернейший залог порядка и счастья». Весть о мире нашла сочувственный отклик во всех слоях русского образованного общества, во всех концах России. В заключительных словах возвестившего о нем манифеста русские люди радостно приветствовали политическую программу нового царствования.8