С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (12)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Парижский мир 1856 Война прекратилась, но о мире не было и речи. Несмотря на общее утомление, ни одна их воюющих сторон не хотела принять на себя почина возобновления мирных переговоров. Деятельные вооружения продолжались всюду. Дипломатия французская и английская настойчиво хлопотала о привлечении к коалиции против нас второстепенных государств. В Стокгольме усилия ее увенчались успехом, и Швеция подписала союзный договор с дворами парижским и лондонским. С другой стороны, король прусский отклонил наше предложение заключить с нами конвенцию, которая подтвердила бы отречение Пруссии от союза с Австрией, прося императорский кабинет верить «его королевскому слову». Император Александр не надеялся на скорое окончание войны. Единственным средством положить ей конец представлялось ему возникновение во Франции внутренних беспорядков, вызванных плохим урожаем и возрастающим неудовольствием низших классов населения. «Прежние революции всегда этим начинались, — рассуждал он, — итак, может быть, до общего переворота недалеко. В этом я вижу самый правдоподобный исход теперешней войны, ибо искреннего желания мира с кондициями, совместными с нашими видами и достоинством России, я ни от Наполеона, ни от Англии не ожидаю, а покуда я буду жив, верно других не приму». Вот почему он недоверчиво отнесся к полученному им в середине октября в Николаеве известию о склонности императора французов вступить с нами в непосредственное соглашение. «Если бы действительно мы могли этого достигнуть, — заметил он, впрочем, по этому поводу, — то, разумеется, я предпочту прямые с ним переговоры всякому стороннему вмешательству». Известие о миролюбивом настроении Франции не замедлило подтвердиться. Причиною такого неожиданного поворота в намерениях Наполеона III был отказ Англии поставить целью войны восстановление Польши. С падением Севастополя самолюбие императора французов было удовлетворено, упрочена военная слава восстановленной им империи; продолжать же войну в исключительную пользу Великобритании или Австрии он признавал невыгодным для Франции. Отсюда запросы французской дипломатии, с конца октября начавшей осведомляться в Берлине и при второстепенных германских дворах, не сделает ли Россия первого шага к миру? Ответом было, что русская дипломатия, хотя и обречена обстоятельствами на молчание, но, по меткому выражению князя А. М. Горчакова, «будучи нема, не останется глухою». Минута эта показалась удобной ближайшему и довереннейшему из советников Наполеона III, графу Морни, для вступления в тайные сношения с посланником нашим в Вене чрез посредство двух банкиров: парижского — Эрлангера и венского — Сину. В письмах первого ко второму высказано было от имени Морни убеждение, что как России, так и Франции пора взяться за ум и положить конец изнурительной борьбе, истощающей силы двух держав, не имеющих ни малейшего повода к взаимной вражде. Князь А. М. Горчаков с жаром ухватился за этот неожиданный способ воздействовать на решения императора французов. Он отвечал Морни тем же путем, что вполне разделяет мнение его о выгоде для Франции прямого соглашения с Россией, которого нетрудно достигнуть на почве чисто французских интересов. Наученный примером великого дяди, говорил он, Наполеон III не захочет вступить на путь завоеваний без конца, а потому позволительно напомнить, что апогеем славы и могущества Наполеона I была эпоха его тесного единения с Россией. Не задаваясь мыслью о возврате к этим героическим временам, должно признать, что сближение России с Францией несомненно послужит к пользе обеих сторон. Нужно только, чтобы основания сближения соответствовали их обоюдному достоинству. Соглашаясь с русским дипломатом, Морни в своем ответе настаивал на необходимости для России принести делу мира некоторые жертвы. Связанный союзным обязательством с Англией, Наполеон III не может после падения Севастополя предъявить условия мира более мягкие, чем те, что были предъявлены в начале войны. Все, чего можно достигнуть — замена ограничения русских сил на Черном море «нейтрализацией» Черного моря. В Петербурге скажут, что мера эта — то же, хотя и иносказательное, ограничение. Но уже и то хорошо, что оно «иносказательное» и, следовательно, неоскорбительно для народного самолюбия. «Что же представляет, в сущности, эта мера? — спрашивает Морни и отвечает. — Обратимся к истории. Когда после всех военных неудач от державы требуют больших денежных жертв, то этим надолго удручают ее финансы; когда навязывают ей земельную уступку, то уменьшают ее значение, быть может, навсегда; но когда требуют от нее условий столь мечтательных (illusoires), как ограничение сил, то, коль скоро она нуждается в мире, ей не следует их отвергать. Не в первый раз заносятся в договор подобные условия. Сколько же времени соблюдаются они? Пройдет несколько лет, и интересы переместятся, ненависть потухнет, установятся дружеские отношения, благодеяния мира излечат раны войны, и такого рода договоры забудутся и не станут больше применяться. Часто случается даже, что та самая нация, которая настояла на ограничении сил, первая требует их отмены». Ввиду всех этих соображений, Морни приходил к заключению, что на месте русского императора «Франциск I отверг бы помянутое требование, но Карл V непременно бы его принял». Возбужден был уже вопрос о том, чтобы Горчакову и Морни съехаться в Дрезден для продолжения личного обмена мыслей, когда посланник наш в Вене получил от государственного канцлера приказание прервать эти доверительные сношения, дабы не помешать успеху тайных переговоров, завязавшихся, с согласия императорского кабинета, в Париже между французским министром иностранных дел графом Валевским и саксонским посланником при тюильрийском дворе бароном Зеебахом, зятем графа Нессельроде. Эпизоду этому предшествовал следующий случай. В октябре 1855 года первый министр Саксонии барон Бейст, отправляясь в Париж на Всемирную выставку, виделся во Франкфурте-на-Майне с посланником нашим при Германском Союзе бароном Брунновым, сообщившим ему, что Россия не прочь заключить мир, лишь бы не требовали от нее двух унизительных условий: военной контрибуции и территориальной уступки. Хлопотливый саксонский министр не преминул воспользоваться аудиенцией у Наполеона III, чтобы передать ему этот отзыв русского дипломата, и получил ответ, что о таких требованиях не может быть и речи, но Россия должна согласиться на нейтрализацию Черного моря. Слова императора французов Бейст сообщил русскому государственному канцлеру, присовокупив совет без дальнейших колебаний согласиться на эти условия, в сущности невыполнимые, так как с течением времени окажется совершенно невозможным воспретить государству с восьмидесятимиллионным населением содержать военные суда в своих водах. Граф Нессельроде вежливо отклонил непрошеное вмешательство барона Бейста, но когда то же внушение было сделано Валевским Зеебаху, разрешил последнему вступить с французским министром иностранных дел в доверительные объяснения по вопросу о мире. Граф Валевский, как и Морни, выражал желание примириться с Россией, не скрывая, однако, что Наполеон III дорожит союзом с Англией и твердо решился соблюдать принятые относительно ее обязательства. Это лишает его возможности выступить с мирными предложениями, которые должны исходить от России и быть удовлетворительными и практичными, словом, такими, на принятии которых тюильрийский двор мог бы настоять в Лондоне. Французский министр предоставлял нам выбор между ограничением наших сил на Черном море посредством соглашения России с Портою и нейтрализацией Черного моря, говоря, что сам предпочитает первую комбинацию, как наиболее простую и целесообразную, но согласится и на вторую, которая менее щекотлива для нашего самолюбия, ставя Россию в одинаковое положение в Портою, ибо мы сохранили бы права содержать военные суда в Азовском море так же точно, как турки в Мраморном. Основываясь на этих заявлениях, граф Нессельроде поручил барону Зеебаху сообщить французскому правительству следующие три предложения русского двора: 1) Босфор и Дарданеллы останутся закрытыми; 2) военный флот всех наших наций не будет допущен в Черное море, за исключением судов, которые прибрежные державы сочтут необходимым содержать там; 3) число этих судов будет определено прямым соглашением с Портою, без всякого постороннего посредничества. К удивлению Зеебаха, французский министр отказался вступить с ним в обсуждение этих условий, ссылаясь на то, что русский двор одновременно сообщил их и двору венскому. Обстоятельство это, а также нескромность Бейста, выдавшего австрийскому министру иностранных дел тайну доверительных переговоров наших с Францией чрез посредство саксонского посланника в Париже, вызвали Австрию из ее бездействия. В Вене пришли в ужас при одной мысли о непосредственном примирении России с Францией, которое лишило бы Австрию плодов ее предательской политики по отношению к России. Граф Буоль поспешил выступить с собственной мирной программой, обещая, в случае отклонения ее русским двором, принять, наконец, деятельное участие в войне. Как ни были тяжки для России условия мира, выработанные Австрией, Наполеону III стоило много труда, чтобы уговорить Англию согласиться на них, до того правительство и общественное мнение в этой стране были увлечены воинственным задором. Сущность новых «оснований мира» тщательно была скрыта Буолем от нашего посланника в Вене. В Петербурге не знали, что почин в данном случае исходил от венского двора. Предполагали, что французскому послу в Вене, барону Буркенэ, по возвращении из Парижа удалось «вовлечь Австрию в новые сети». Такое мнение выражал государь в письме к главнокомандующему Крымской армией, присовокупляя: «В непродолжительном времени дело это должно разъясниться. Не дай Бог нам новой грозы с этой стороны». Но скоро донесения нашего посланника рассеяли заблуждение, и в начале декабря император Александр писал князю М. Д. Горчакову: «На днях мы должны получить из Вены новые предложения или условия для мирных переговоров, предварительно соображенные с требованиями врагов наших. Они нам еще неизвестны, но по всему тому, что до нас доходит с разных сторон, хорошего ничего ожидать нельзя. Непринятие их, вероятно, повлечет за собою сначала прекращение дипломатических сношений с Австрией, а потом и окончательный разрыв, хотя доселе продолжающиеся уменьшения в австрийской армии не доказывают, чтобы она готовилась к военным действиям против нас. Из всего этого заключить должно, что к весне положение наше будет весьма критическое и что нам должно готовиться к худшему, но я уповаю, как всегда, на милость Божию и надеюсь, что Он нас не оставит. Совесть моя чиста, ибо все, что можно было сделать, дабы показать врагам нашим, что мы готовы вступить с ними в новые переговоры на честных основаниях, нами исполнено. Мы дошли донельзя возможного и согласного с честью России. Унизительных же условий я никогда не приму и уверен, что всякий истинно русский будет чувствовать, как я. Нам остается, перекрестившись, идти прямым путем, то есть общими и единодушными усилиями отстаивать родной край и родную честь». Пять дней спустя прибывший в Петербург прямо из Вены австрийский посланник при русском дворе граф Эстергази вручил государственному канцлеру австрийский ультиматум, изложенный в депеше графа Буоля на его имя и поддержанный собственноручным письмом императора Франца-Иосифа к императору Александру. К депеше приложен был проект предварительных условий мира, на принятии которых настаивал австрийский министр, грозя в противном случае «серьезными последствиями». Проект воспроизводил известные уже четыре статьи, обсуждавшиеся на венских совещаниях, но значительно исправленные и дополненные в смысле враждебном России. Так, третья статья, объявляя Черное море нейтральным, не только закрывала доступ в него военному флоту всех держав, но воспрещала как России, так и Турции содержать или сохранять военно-морские арсеналы на черноморском побережье. Определение числа и вместимости военных судов, русских и турецких, необходимых для охраны берегов, хотя и предоставлялось прямому соглашению России с Портою, но чтобы конвенция о том была включена в общий мирный договор и не могла быть ни изменена, ни отменена без согласия всех держав, подписавших трактат о мире. Еще тягостнее этих условий было новое дополнение к первой статье о Дунайских княжествах: скрашенное выражением «исправленные границы» требование уступки Молдавии, взамен русских крепостей и земель, занятых союзниками прилежащего к Дунаю участка Бессарабии. Условие это было предъявлено не кем иным, как самим венским двором, и являлось выговоренной Австрией платой за услуги, оказанные морским державам, и обещание объявить России войну в случае отклонения ею австрийского ультиматума. Наконец, к прежним четырем статьям прибавлена, но настоянию Англии, пятая, крайне опасная по своей неопределенности: «Воюющие державы предоставляют себе право предъявлять в интересе Европы, сверх четырех ручательств, еще особые условия (des conditions particulieres en sus des quatre garanties)». По просьбе австрийского императора король прусский в доверительном письме на имя Александра II поддержал настояния Франца-Иосифа. «Ваше императорское величество знаете, — писал он царственному племяннику, — из всего, что барон Вертер (прусский посланник в Петербурге) имел случай сказать вашему кабинету, из соображений, которые он имел счастие повергнуть на личное воззрение вашего величества, какую огромную цену я придаю скорому совершению правого и почетного мира. Я твердо уверен, что ваше величество признавали в откровенных и честных речах своего министра доказательство глубокого и искреннего участия моего к России и ее государю. Те же чувства побуждают меня еще раз обратиться к вам лично, мой дорогой и добрый Александр. Вашему кабинету уже предъявлены предложения, принятие коих вами может быть, по-видимому, признано равносильным восстановлению мира. Я воздерживаюсь от всяких подробностей в оценке этого документа, сообщенного мне лишь по составлении и отправлении в Петербург; но я не был бы верен заботливости о мире, налагаемой на меня моею совестью, если бы в настоящем случае не стал просить вас, дорогой племянник, пойти елико возможно далеко в ваших уступках, зрело взвесив последствия, которые могут проистечь для истинных интересов России и самой Пруссии, а также всей Европы от бесконечного продолжения этой ужасной войны. Стоит только разнуздаться разрушительным страстям, и кто сможет исчислить последствия этого повсеместного наводнения? Я трепещу, мой добрый и дорогой Александр, проникаясь сознанием ответственности, что лежит на обоих нас; на мне, если мне не удастся вложить в письмо, с которым обращаюсь к вам по поводу предложений, мне чуждых, выражения убедительности, требуемой положением; на вас, дорогой и добрый Александр, если вы зажмурите глаза пред опасностью, грозящей прочности всех законных правительств в Европе. Бог да направит и благословит, дорогой Александр, ваши решения и да возвратит скорее вселенной благодеяния мира». Император французов также счел нужным довести до сведения русского императора мнение свое об австрийских предварительных мирных условиях. Пригласив к себе барона Зеебаха, он поручил ему написать в Петербург, что существуют два средства, чтобы привести великую войну к окончанию: или полным истощением одной из воюющих сторон, или равновесием между ними, без посягательства на их честь. Настоящий случай — последний, говорил Наполеон III. В Балтийском море союзники не совершили ничего существенного; в Крыму они одержали серьезный успех, но стоивший им дорого. Сопротивление, оказанное русскими войсками, покрыло их славою; дельные стратегические распоряжения князя Горчакова обеспечили безопасность Крыма на всю зиму. Таково прошлое. Что же касается будущего, то, по убеждению императора французов, шансы все были на стороне союзников. Они не перенесут войну в глубь России, потому что опыт доказал нецелесообразность этого средства; но они воспользуются всеми усовершенствованиями, введенными в морское дело, чтобы атаковать Россию в Балтийском море и разрушить Кронштадт. Блокада черноморских портов вынудит нас содержать на юге значительные военные силы. К чему все это поведет? К пролитию крови и бесполезным издержкам, а выгоду извлечет одна Австрия. Наполеон III выражал искреннее намерение сблизиться с Россией, но, прибавлял он, у России нет союзников, и она должна решиться на жертвы. Предъявленные ей условия — единственно возможный minimum, и как они ни тяжелы, благо государства требует их принятия, потому что они не затрагивают будущего, не компрометируют его. Император французов выставлял на вид громадные затруднения, с которыми ему пришлось бороться в Лондоне. Английские министры противятся миру в уверенности, что он повлечет за собою их падение. Наполеону, к счастью, удалось умерить их чудовищные притязания. По его словам, они хотели распространить на Азовское море принцип нейтрализации и потребовать срытия Николаева. Немалого труда стоило разъяснить им, что нельзя требовать того, чем не владеешь. Но не подлежит сомнению, что сент-джемский двор обрадовался бы отклонению Россией мирных условий, потому что помышляет лишь о том, как бы отомстить за свои неудачи в предыдущей кампании. Одного этого соображения должно было бы быть достаточно, чтобы побудить Россию принять условия мира. На вопрос Зеебаха, следует ли считать их не подлежащими изменению, Наполеон ответил уклончиво, что он искренно желает сближения с Россией и даст тому доказательство в продолжение мирных переговоров. Австрийские требования были переданы императором Александром на обсуждение особого совещания высших государственных сановников в его личном присутствии. 20-го декабря в восемь часов вечера в кабинете государя в Зимнем дворце собрались: великий князь Константин Николаевич, государственный канцлер граф Нессельроде, военный министр князь Долгоруков, министр государственных имуществ граф Киселев, генерал-адъютанты князь Воронцов и граф Орлов, статс-секретарь граф Блудов и бывший посланник в Вене барон Мейендорф. Государь сам прочитал проект предварительных условий мира, после чего начались прения. Один Блудов высказался за войну, утверждая, что Россия подобна человеку, на которого напали разбойники в лесу, приставив ему нож к горлу; следует согласиться на мир лишь в том случае, если она лишена средств продолжать борьбу, в чем он, впрочем, сомневается. Ему возражали, что сомнение это и составляет суть вопроса, предложенного на заключение совещания; что военный министр ясно доказал, что нельзя надеяться на успешный исход войны; что министр финансов подтвердил то же самое в финансовом комитете; что членам совещания надлежит именно взвесить, представляется ли надежда на успех в случае продолжения войны, и затем высказать мнение свое со всею искренностью, не прибегая к сравнениям, которые, под личиною воинственного патриотизма, ничего не объясняют и только оставляют вопросы, предложенные государем, неразрешенными. В ответ на прямое обращение к нему императора граф Киселев следующим образом изложил свой взгляд на дело: Положение наше — чрезвычайно трудное. В истории не было еще примера — союза двух морских держав, уничтоживших сообща действие нашего флота. Четыре союзные державы, со 108 миллионами населения и тремя миллиардами дохода, стоят против России, у которой 65 миллионов населения и едва ли один миллиард дохода. В таком положении, без помощи извне, без всякого вероятного союза с кем-либо, нуждаясь в средствах для продолжения войны и имея в виду, что и нейтральные государства склоняются на сторону наших противников, было бы по меньшей мере неблагоразумно рисковать новою кампаниею, которая усилит требования неприятеля и сделает мир еще более трудным. Если мы и будем иметь успех, то только отрицательный; тогда как в противном случае нейтральные державы обратятся в воюющих и составят вокруг России железное кольцо. Правда, русский народ в подавляющем большинстве глубоко проникнут сознанием долга, но есть также и оттенки, которые могут колебаться, а потому не должно ставить себя в безвыходное положение, которое неизбежно приведет к условиям еще более тяжелым, чем нынешние. Недостаток оружия и запасов усиливается; затруднения в этом отношении растут ежедневно, как свидетельствует военный министр. Все причины, вместе взятые, приводят к убеждению, что должно действовать с крайней осторожностью и, не отвергая австрийских предложений, постараться изменить те условия, которые не могут быть нами приняты без ущерба нашему достоинству, а именно: уменьшение нашей территории и некоторые из последствий нейтрализации Черного моря. «Если союзники желают мира, — заключил граф Киселев, — то они примут наши исправления; если же нет — то да будет воля Божия!» Мнение Киселева было поддержано графом Орловым. Князь Воронцов пошел еще далее, утверждая, что если наши предложения будут отвергнуты союзниками, то нужно принять и подписать их условия, не рискуя новою кампанией. Великий князь Константин Николаевич заметил, что, допустив даже, что кампания 1856 года может быть начата, следует спросить: что же останется нам делать в 1857 году, когда затруднения только увеличатся? Князь Долгоруков высказался за мир, если возможно заключить его пристойным образом. Граф Блудов не высказался ни за мир, ни за войну. Граф Нессельроде прочитал собранию изготовленную им депешу на имя посланника нашего в Вене, в которой выражалось условное согласие России на предложенные Австрией предварительные основания мира, с некоторыми «исправлениями». Последние касались дополнительных требований. Императорский кабинет отвергал новую пятую статью, а также требование территориальной уступки в Бессарабии и, ссылаясь на доказанное свое миролюбие, отклонял от себя ответственность за серьезные последствия, на которые намекал в своем ультиматуме венский двор. Государь одобрил депешу канцлера, сделав в ней незначительные изменения. Личный взгляд его на дело виден из следующих строк его письма к главнокомандующему Крымской армией: «На австрийские условия об основаниях для мирных переговоров невозможно было вполне согласиться, и мы отвечали новым предложением, составляющим крайний предел уступкам нашим. Дай Бог, чтобы они могли иметь желаемый успех, ибо иначе положение наше сделается самое затруднительное. Уповаю и в этом случае, как всегда, на милость Божию». 30-го декабря князь А. М. Горчаков передал графу Буолю наш ответ на его предложения. Австрийский министр отказался довести его до сведения союзников, настаивая на безусловном принятии ультиматума и предварив, что если таковое не будет сообщено ему по телеграфу в шестидневный срок, то австрийский посланник получит приказание оставить Петербург. Все, что удалось достигнуть нашему представителю, было обещание Буоля, что вопрос о земельной уступке будет еще обсуждаться на мировом конгрессе и Англия и Франция не воспользуются пятой статьей для предъявления России требований вознаграждения за явленные издержки или новых территориальных жертв. В телеграмме, извещавшей канцлера о заявлениях главы австрийского кабинета, князь А. М. Горчаков выразил убеждение, что ультиматум графа Буоля надо отвергнуть и России следует непосредственно обратиться к императору французов с такими предложениями, которые, удовлетворив интересам Франции, удалили бы из мирной программы требование земельной уступки в Бессарабии, прибавленное венским двором в исключительно австрийском интересе. Но граф Нессельроде, не разделяя надежд посланника в Вене, не сообщил его телеграммы совещанию, созванному в прежнем составе 3-го января 1856 года в государевом кабинете для вторичного обсуждения вопроса о мире. Собрание открылось чтением записки, составленной в Министерстве иностранных дел, излагавшей взгляд канцлера и приходившей к заключению, что России не остается иного выбора, как принять без изменения все пять статей предварительных оснований для мирных переговоров. Действительно, рассуждал граф Нессельроде, нам приходится либо безусловно принять, либо безусловно отвергнуть австрийские предложения. Но отклонение их неминуемо повлечет за собою дипломатический разрыв с Австрией, последствием коего будет приступление к коалиции не только этой державы, но, вероятно, и всей Германии и скандинавских государств. Конечно, сопротивление России еще не сломлено, не истощились ни энергия правительства, ни патриотизм народа. Война может еще продолжаться, но едва ли с какими-нибудь шансами на успех. Неприятель может выбирать для нападения любой пункт нашей территории, мы же не можем нигде атаковать его, за исключением разве Малой Азии. Победа наших противников подвергнет опасности самые жизненные интересы империи; наша победа только временно ослабит силы противников. Быть может, Австрия и не вступит еще, в продолжение 1856 года, в ряды коалиции; но, как решено на военном совете в Париже, пока англичане, турки и сардинцы нападут на кавказские берега, французы займут весь Крым и со стороны Дуная вторгнутся в Бессарабию. Таким образом, война будет перенесена в ближайшее соседство Австрии, которая легко может быть увлечена. Сама Пруссия, несмотря на личное расположение короля, не устоит против оказываемого на нее давления, и Россия очутится лицом к лицу с ополчившейся на нее совокупной Европой. Даже вне этой крайности неисчислимые материальные потери понесет Россия от повсеместной блокады ее берегов и границ. Такое положение нельзя вынести долго. Рано или поздно мы вынуждены будем принять мир. Но тогда условия его непременно ухудшатся соразмерно нашим затруднениям, успехам и жертвам наших врагов. Расположение Англии не позволяет нам сомневаться в этом исходе. Не без труда убедили ее согласиться на пять статей. В случае их отклонения она уже выразила намерение предъявить новые, тягчайшие для нас требования. Напротив, приняв австрийские предложения, мы расстроим козни наших противников, рассчитывающих на наш отказ, и получим возможность попытаться разъединить коалицию, составленную из разнородных и далеко не дружественно расположенных друг к другу элементов. Единственною связью между ними служила доселе война. Мир разовьет уже обнаружившиеся между ними несогласия. Франция выказывает нам сочувствие. Наполеон III склоняется на нашу сторону. Наш отказ надолго, быть может навсегда, отбросит его в объятия Англии, тогда как согласие на мир позволит России и Франции вступить на путь политики, которая совокупит их интересы. Что же касается самих австрийских предложений, то, принимая их, мы только принимаем принципы, положенные в основание переговоров о мире. Бóльшая часть этих принципов давно уже признана нами. Определение границы между Бессарабией и Молдавией зависит от окончательного соглашения; о Карсе и Николаеве нет пока и речи. Все эти вопросы остаются открытыми. При обсуждении их мы можем быть поддержаны, но и в худшем случае, если усилия наши разобьются о враждебность противников, мы по крайней мере дадим Европе новое доказательство нашего миролюбия, возложим на союзные державы ответственность за войну и дадим нейтральным государствам достаточный повод не принимать участия в борьбе. Как и в первом заседании, граф Воронцов с жаром высказался в пользу мира. Сколь ни тяжелы для нас настоящие его условия, но продолжением войны мы не получим лучших. Напротив, по всем признакам следует предвидеть мир еще более унизительный, который на долгие годы ослабит Россию неисчислимыми потерями территориальными и денежными. Опасности отторжения подвергнутся Крым, Кавказ и даже Финляндия и Польша. Ввиду того, что борьба, дойдя до известного предела, непременно должна прекратиться, лучше не доводить дела до крайности и заключить мир, прежде чем мы будем к тому вынуждены полным истощением наших сил и пока еще возможно сопротивление. В том же смысле высказался и граф Орлов. Признавая патриотическое возбуждение общественного мнения в России, он находил, что население, уставшее от пожертвований, все же с радостью примет весть о мире. Во всяком случае, дело правительства — взвесить и решить вопрос по существу, не подчиняясь влиянию неосновательных предубеждений. Граф Киселев наглядно изобразил опасности, грозящие России в случае продолжения войны. Области, присоединенные к империи около полувека тому назад, не успели еще слиться с нею. Глухое недовольство распространяется в Волыни и Подолии агентами польской эмиграции. Финляндия тяготеет к Швеции. Наконец, Польша восстанет как один человек, как только военные действия союзников дадут ей к тому возможность. Если неприятелю удастся занять все эти области, решительно нельзя предвидеть, когда и ценою каких усилий удастся нам их возвратить! В сравнении с этими случайностями, жертвы, от нас требуемые, — ничтожны. Военный министр князь Долгоруков распространился о неблагоприятности условий, при которых пришлось бы продолжать войну. Барон Мейендорф обусловил необходимость мира полным расстройством наших финансов. Даже граф Блудов не решился настаивать на своем прежнем мнении. Со слезами на глазах он повторил слова Шуазеля: «Если мы не умеем вести войну, то заключим мир». Ввиду такого единогласия всех своих советников, император Александр, скрепя сердце, принес требуемую от него жертву. На другой день государственный канцлер объявил австрийскому посланнику, что Россия принимает сообщенные австрийским двором предварительные условия мира. 20-го января представители воюющих держав подписали в Вене протокол, коим державы эти обязались прислать в трехнедельный срок уполномоченных на конгресс в Париж для заключения перемирия и подписания мирного договора. Уполномоченными России на Парижский конгресс назначены генерал-адъютант князь Орлов и посланник при Германском Союзе барон Бруннов. В наставлении им граф Нессельроде привел два обстоятельства, долженствующие послужить нам на пользу: во-первых, признанное всею Европою несомненное миролюбие русского императора, прямота и искренность его намерений; во-вторых, различие интересов и страстей, проявленное нашими противниками. Англия, утверждал канцлер, есть и останется непримиримым нашим врагом. И правительство, и общественное мнение этой страны одинаково одушевлены ненавистью к России и желают продолжения войны. В этом стремлении Наполеон III расходится со своей союзницей. Конечно, он не доведет дела до разрыва союза с Англией, ни даже до вступления с нею во враждебные отношения, но он, несомненно, воспользуется случаем выйти из-под ее зависимости. На это указывает его расположение вступить в более тесную связь с венским двором. От искусства наших уполномоченных будет зависеть воспользоваться таким настроением императора французов. Главною их задачей должно быть устранение из мирного договора таких постановлений, редакция которых была бы оскорбительна для России; прежде всего им следует приложить все старание, чтобы взамен очищения русских городов и местностей, занятых союзниками, последние удовольствовались возвращением Карса, другими словами, избежать земельной уступки в Бессарабии. На их выбор предоставлялось, действуя сообразно с обстоятельствами, либо удовлетворить Англию в Азии и тем изолировать Австрию и лишить ее возможности настаивать на устранении России от Дуная, либо присоединиться к состоявшемуся уже, по-видимому, соглашению Австрии с Францией, дабы противодействовать Англии и ее чрезмерным требованиям. «Впрочем, — присовокуплял канцлер, — мы должны только маневрировать, вести временную игру с целью ослабить наших врагов, и достигнуть главной цели — заключения мира. Но теперь государь император более чем когда-нибудь желает сохранить своей политике свободу от всяких обязательств. Россия не имеет надобности заключать преждевременные союзы, чтобы возвратить себе то политическое влияние в Европе, которым она так долго пользовалась». Следовал совет: остерегаться императора французов. При неопределенности видов Наполеона III, направленных к обеспечению собственного положения, мы никоим образом не должны связывать нашу с его политикой. Все, что дозволялось уполномоченным, — было заручиться его добрым расположением, дав ему понять ту выгоду, какая проистечет лично для него от примирения с Россией, без участия которой, каково бы ни было настроение остальной Европы, не исключая и Англии, не может состояться коалиция против его династических прав. Бруннов приехал в Париж несколькими днями ранее Орлова. Из первого свидания с французским министром иностранных дел он уже вынес убеждение, что Наполеон III искренно желает мира и сделает все, что может, для устранения препятствий, которых следует ожидать во время переговоров, от Англии и Австрии. То же подтвердил ему Морни, прибавив, что хотя император французов и будет гласно заявлять о ненарушимости своего союза с Англией, но что этим не надо смущаться, ибо подобные заявления будут только прикрывать совершающееся в нем перерождение. Громко выражали свое сочувствие России — военный и морской министры, маршал Вальрян и адмирал Гамелен, а также генерал Ниель, инженер, руководивший осадой Севастополя. В салонах и даже в публике проявлялась живая симпатия к русским. «Так как вы желали моего прибытия, — сказал Бруннов Валевскому, которого близко знал по Лондону, где оба дипломата были до войны посланниками при сент-джемском дворе, — то, я надеюсь, не для того чтобы я испытал неудачу». — «Избави Бог, — отвечал министр, — удар поразил бы не вас одних; я разделил бы его вместе с вами; для меня это было бы еще важнее, а потому вы понимаете, что я сделаю все, что от меня зависит, для отвращения неудачи». 9-го февраля прибыл в столицу Франции граф Орлов и, после визита Валевскому, был принят Наполеоном III сначала в торжественной, а потом и в частной аудиенции. Последняя происходила в кабинете императора, с глазу на глаз. Орлов откровенно изложил своему собеседнику содержание полученных инструкций, сказав, на что может согласиться при предстоящих переговорах и что должен отвергнуть. Россия, говорил он, согласна на свободу плавания по Дунаю, нейтрализацию Черного моря, но, возвращая Карс и другие местности, занятые ею в Малой Азии, она вправе надеяться, что союзники откажутся от требования земельной уступки в Бессарабии. Сообщение свое он заключил просьбой к императору оказать нашим заявлениям поддержку во всей их совокупности, и тогда, прибавил он, дело мира скоро будет приведено к желанному концу. На вопрос Наполеона, согласимся ли мы не возобновлять укреплений Бомарзунда, первый наш уполномоченный отвечал, что таково намерение императора Александра, который желает, однако, чтобы обязательство это не было внесено в мирный трактат. Тогда император французов озадачил Орлова вторым, совершенно неожиданным вопросом: «Я хотел бы знать ваши мысли относительно венских договоров 1815 года. Обстоятельства внесли в них значительные изменения. Что думаете вы об их пересмотре?» Связанный своими инструкциями, Орлов ограничился ответом, что вопрос этот, по обширности своей, затрагивает интересы всех европейских держав, и что он считает себя вправе высказать о нем свое личное мнение. «Но ведь это простой разговор, — заметил Наполеон и тотчас прибавил: — А бедная Италия!.. Во всяком случае, она не может остаться в своем настоящем состоянии, полном страдания. Разве нельзя что-нибудь для нее сделать? Я говорил об этом с графом Буолем — он ничего мне не ответил. Кажется, ему не нравится этот вопрос. Потом также эта бедная Польша, стесняемая в своей религии! Разве милосердие императора не может положить конец угнетениям католической церкви? Разве нельзя облегчить сколько-нибудь многих несчастных, увлекшихся политическими заблуждениями?» Орлов с живостью возразил, что Польша пострадала по собственной вине: ей предоставлены были все способы процветания, но она не сумела ими воспользоваться; поляки лишились своих политических прав, потому что нарушили клятву и обещания; тем не менее им обеспечена полная свобода вероисповедания, и с этой целью пересматривается конкордат, заключенный с папой. «Со дня вступления на престол, — заключил наш первый уполномоченный, — государь император превысил надежды, возлагаемые на его милосердие, и хотя я не позволяю себе высказываться о его намерениях, но полагаю, что в день своего коронования он имеет в виду облегчить участь виновных». Из первой своей беседы с Наполеоном граф Орлов вынес впечатление, что мысль о пересмотре договоров 1815 года сильно занимает императора французов, и что он с этой целью намерен созвать в близком будущем новый конгресс.