Прот. Валентин Асмус / 16 лекций по истории Церкви (5)

ЛЕКЦИЯ 7 В результате III Вселенского Собора Церковь приблизилась к формулированию христологического догмата, но сама формула еще не была дана, поскольку III Вселенский Собор, ограничился признанием православного характера некоторых текстов св. Кирилла и отказом в таком признании двум посланиям Нестория св. Кириллу. Это еще не было в собственном смысле определением веры. Вследствие осуждения Нестория, который закончил свои дни в далекой египетской ссылке, от Церкви откололись его последователи — образовалась несторианская община. Родиной самого Нестория и родиной несторианства как особого богословского явления была Сирия. О Нестории говорили, что он персидского происхождения — в то время «персами» называли не персов в собственном смысле, а восточных сирийцев. Сирия была предметом спора между великими державами, между Римской империей и Персидским государством, и эта постоянная вражда двух царств сказалась на истории несторианской общины. Постепенно несторианство оказалась вытесненным из Западной Сирии и локализовалось в Восточной Сирии, которая принадлежала Персии. Это, конечно, связано с большим влиянием в Сирии таких богословов, как епископ Феодор Мопсуэстийский, о котором я уже упоминал, в свое время — соученик св. Иоанна Златоуста, ему адресовано одно из первых творений Иоанна Златоуста «К Феодору падшему». (Феодор жил в одном монастыре с Иоанном, но потом захотел вернуться в мир, чтобы жениться и начать светскую карьеру юриста, и св. Иоанн Златоуст своим увещевательным словом предотвратил возвращение Феодора в мир, и таким образом Феодор стал одним из виднейших сирийских богословов — сирийских в чисто территориальном смысле, ибо богословствовал он на греческом языке). И вот, не Несторий, а именно Феодор, впоследствии епископ Мопсуэстийский, стал главным богословом возникшей несторианской общины. Сама по себе несторианская церковь была чисто национальным явлением — она локализовалась в Восточной Сирии и стала чисто сирийской. Наряду с сильным обаянием той линии богословия, что представлена, прежде всего, Феодором, консолидации общины содействовал и политический фактор. До тех пор, пока христианская Церковь в Персии была православной, связанной с имперской, Римской церковью, она рассматривалась персидскими властями как враждебное явление. Когда произошло церковное разделение, когда эта восточно-сирийская церковь окончательно утвердилась в несторианской ереси, отношение правительства к ней совершенно изменилось. Она перестала преследоваться по политическим мотивам, и власти стали ей благоприятствовать. Впоследствии, уже в начале второго тысячелетия христианской эры несторианская церковь пережила большой взлет — период большой миссионерской активности. Несторианские миссионеры достигали восточной оконечности Азии и, между прочим, это в каком-то отношении сказалось на судьбе России. В то время, когда Русь подпала монголо-татарскому игу, ее поработители еще не были мусульманами, они оставались язычниками, но в великой Монголо-татарской империи было очень сильно влияние христиан несторианского толка. В силу этого влияния отношение завоевателей к христианской Церкви было не просто терпимым, а весьма благоприятным. Впоследствии, когда татары приняли ислам, их отношение к христианской Церкви претерпело изменение в худшую сторону. Сказав о несторианстве, о том, что несторианство идентифицировалось с одной определенной нацией, нужно вообще коснуться национальной проблемы, как она теперь нами понимается. Хотя в те времена национальному вопросу не придавалось такого огромного значения, как в новой истории, христианство, однако, было мощным стимулом роста национального самосознания, христианская вера призывала к национальному бытию те народы, которые только начинали себя осознавать. В других случаях она возвращала к национальному самосознанию народы, бывшие ранее в подавленном, угнетенном состоянии. Попытаюсь это конкретизировать, возьмем для примера Кавказ. Здесь уже в начале IV в. происходит христианизация Армении и в том же IV в. — христианизация Грузии. В обеих странах создается алфавит, — оригинальный, хотя и на основе греческого, — и начинается очень быстрый рост национальной культуры. Несколько иная картина в Египте. Египетский народ был уже давным-давно завоеван греками, потом римлянами и в силу этого как бы выключен из культуры, потому что вся египетская элита, — аристократия, интеллигенция, — эллинизировалась, и египетский язык сохранялся только в низах населения Египта, преимущественно в сельской местности. В то же время, как в таком городе, как Александрия, и вообще в больших городах, египетский национальный элемент как бы и не ощущался вовсе. И вот с первых же веков христианства происходит национальное возрождение египетского народа, уже обновленного христианской верой. Возникает новая египетская письменность (если прежде египтяне пользовались иероглифами, то христиане-египтяне создают свой национальный алфавит, почти полностью совпадающий с греческим) и начинается развитие культуры. В IV в. происходит крещение далекой Абиссинии (Эфиопии). О крещении министра эфиопской царицы упоминается уже в Новом Завете, но Эфиопия «Деяния Апостолов» — это Эфиопия в широком понимании, т. е. страна, которая лежала к югу от Египта, примерно на территории нынешнего Судана. Теперь же, в IV в. происходит крещение Абиссинии, которая находилась там, где и нынешняя Эфиопия. Обычно крещение целого народа происходит по одной и той же схеме — христианские миссионеры обращают царя, и царь совершает крещение всего народа. Так было в Армении, так было в Грузии, так же произошло и в Абиссинии, где миссионером оказался молодой человек, попавший в рабство из Египта и впоследствии достигший высокого положения при царском дворе. О крещении готов я уже говорил, оно связано с деятельностью миссионера Вульфилы, который тоже происходил из христианской семьи и попал к готам в рабство. Поначалу этот процесс становления наций в единой христианской Церкви имел целиком положительное значение, потому что создание национальных культур помогало лучшему усвоению содержания христианской веры различными народами. И впоследствии, мы знаем, Восточная христианская Церковь никогда не отказывалась от принципа национальных культур. Она не знала того имперского комплекса культурного превосходства, который сложился в Западной Церкви. В Западной Церкви, правда, значительно позже, было сформулировано учение (не ставшее, впрочем, официальным), о том, что есть только три священных языка: еврейский (который и не имел уже в ту пору никакого практического значения), а также латинский и греческий. Согласно этому учению и богослужение, и богослужебный текст Священного Писания допустимы только на этих языках. На Востоке, при всем преобладании в Церкви греческого элемента, такой доктрины никогда не возникало. Но уже в V в. мы видим, этот процесс христианского возрождения наций начинает сказываться и отрицательными сторонами, появляется национальный сепаратизм, который соединяется с еретическим учением. Это произошло на примере несторианства, но если отпадение несториан было все-таки явлением довольно частным, то уже через несколько десятилетий произошло гораздо более страшное церковное разделение, которое связано с событиями, последовавшими непосредственно за III Вселенским Собором. Св. Кирилл Александрийский умер в 444 году. Вообще говоря, в первой половине 40-х годов V в. происходит смена поколений, приходят новые люди, которые возглавляют главнейшие кафедры. Преемником св. Кирилла на Александрийской архиепископской кафедре становится его племянник Диоскор. Вообще в Египте замещение Александрийской кафедры совершалось по династическому принципу — место умершего архиепископа занимал его племянник, который уже загодя готовился к этому служению (так, сам св. Кирилл был племянником еп. Феофила). В церковно-политическом отношении Диоскора можно считать продолжателем дела св. Кирилла, но он не обладал очень многими достоинствами своего дяди. Прежде всего он не был таким богословом, можно сказать не был богословом вовсе и, кроме того, если св. Кирилла отличала определенная властность, то у Диоскора властность переходила в самый настоящий авторитаризм, который ни с чем не хотел считаться. Новое столкновение Александрии с Константинополем произошло по поводу учения, которое начал распространять один из весьма уважаемых константинопольских монахов, настоятель одного из столичных монастырей, архимандрит Евтихий. Этот Евтихий в богословии был, как он сам считал последователем св. Кирилла. Однако, незаметно для себя, пришел к таким выводам, с которыми сам святитель ни в коем случае не согласился бы. Односторонне раскрывая формулу св. Кирилла о единой природе Бога-Слова воплощенного (я вам уже говорил, что она не принадлежит самому св. Кириллу, и в творениях его эта заимствованная им формула уравновешивается высказываниями, в которых он признает реальность двух природ во Христе). Евтихий делает такие выводы: во Христе человечество растворяется в Божестве, как капля меда в океане. Евтихий не отрицает, что человеческая природа сохраняется во Христе, но подобно тому, как капля меда, растворившись в океане, становится совершенно неощутимой, так, по его представлениям, человечество во Христе полностью претворяется в Божество. Это учение уважаемого константинопольского архимандрита, который имел очень большое влияние при дворе, встретило противодействие со стороны константинопольского патриарха, святого Флавиана. Св. Флавиан созвал собор, на котором осудил Евтихия. Осуждение это одобрил римский папа, святой Лев Великий. По поводу учения Евтихия папа Лев составил изложение веры, которое называется «Томос (свиток) к Флавиану» — оно адресовано константинопольскому архиепископу и предлагается ему как правильное и окончательное изложение православной христологии. Низложенный и осужденный Евтихий апеллировал к тому же римскому папе, кроме того, он апеллировал в Александрию, где в связи с характером своего богословия совершенно обоснованно рассчитывал встретить поддержку. И, естественно, он апеллировал и к императору. Феодосий II повелел созвать Вселенский Собор. Как я уже говорил, император отличался слабоволием, и полностью отказался от влияния на дела Собора. Председательствовать на нем он предоставил никому иному, как Диоскору Александрийскому. Этим, конечно, исход Собора был предрешен. Собор открылся в 449 г. в том же городе, где проходил III Вселенский Собор, т. е. в Ефесе. Диоскор создал на нем обстановку настоящего морального террора. Естественно, Евтихий был восстановлен, Флавиан Константинопольский низложен и отправлен в ссылку; очень скоро, по пути в ссылку, святитель Флавиан скончался. Было объявлено о низложении некоторых других иерархов, неугодных Диоскору. Противники Диоскора называли серию расправ с неугодными «человекоубийством» в фигуральном смысле — до человекоубийства в смысле буквальном там все-таки не доходило, хотя ситуация была бурной, и Диоскор все время, так сказать, бряцал оружием и угрожал самыми суровыми расправами. Римские легаты, которые присутствовали на Ефесском Соборе, не могли принимать в нем реального участия, поскольку они не знали греческого языка, однако они все-таки заявили по поводу его деяний свой протест и покинули Ефес, не подписав никаких соборных определений. Очень скоро папа св. Лев Великий назвал этот Собор «разбойничеством», и под этим названием Собор и вошел в историю, он так и называется «разбойничий собор», или «Ефесское разбойничество» 499 г. Диоскор одержал решительную победу во всей Восточной Церкви, он назначил епископов в Константинополь и в Антиохию, в то время как иерусалимский архиепископ св. Ювеналий уже был на его стороне. Таким образом, мы видим, что все четыре восточных патриархата оказались как бы заодно и поддерживали, по крайней мере в лице своих предстоятелей, «разбойничий собор». Меньше чем через год после Ефесского разбойничьего собора, император Феодосий II внезапно скончался в результате неудачного падения с лошади, и это в корне изменило положение дел. К власти пришла сестра императора, святая Пульхерия, которая не была согласна со своим братом в вопросах церковной политики. Поскольку, по понятиям того времени, женщина не могла править государством, святая Пульхерия избрала себе мужем одного из сенаторов, Маркиана, который и стал императором. Фактически они правили вместе, и у святого Маркиана сразу появилась мысль созвать Вселенский Собор. Началась переписка по этому поводу — в частности, с папой Львом, у римского папы св. Льва были свои причины не желать нового Собора — с одной стороны он опасался, что дело окончится тем же, что и на Соборе 449 г., поскольку все патриархаты, кроме Римского, были в руках сторонников Диоскора. С другой стороны у папы было очень сильное и определенное сознание своего примата (первенства) во всей Вселенской Церкви. Папа считал, что если он высказался по вопросу вероучения (как он это сделал в своем «Томосе к Флавиану»), то всем остальным епископам остается для подтверждения своего православия только подписаться под его определением. Но на Востоке были совсем другие представления о церковной жизни, об управлении Церковью и т. п., там считали, что Собор необходим, тем более что нужно было отменить решение Ефесского Собора, который хоть и был разбойничьим, однако формально считался законным, как созванный и одобренный императором. Так что, несмотря на нежелание Льва Великого Собор все-таки состоялся. Местом его проведения хотели сделать город Никею, с которым связывались славные воспоминания о I Вселенском Соборе, но потом решили избрать другой город — Халкидон, который был гораздо ближе, чем Никея, к Константинополю (он располагался на азиатском берегу Босфора прямо против столицы). Такая близость к Константинополю позволяла Собору постоянно сноситься с императором. Император Маркиан, в отличие от своего предшественника Феодосия II, не хотел упускать Собор из-под своего контроля. Если на Ефесском Соборе 449 г. председательствовал Диоскор, то на Соборе Халкидонском председательствовали почти на всех сессиях представители императора — их было 19, и они обеспечивали работу Собора в нужном направлении. От двух предшествующих Соборов, — III Вселенского, а также Ефесского разбойничьего, — IV Вселенский Собор отличается очень хорошей организацией, которая стала возможной исключительно благодаря императорскому контролю. Халкидонский Собор состоялся в 451 г. Он имел 11 рабочих дней, в некоторые из этих дней проходила не одна, а две сессии, и почти на всех заседаниях Собора, кроме двух, председательствовали, как было сказано, императорские представители. Только на одном из заседаний, когда обсуждался заранее решенный вопрос об осуждении Диоскора, председательство предоставили легатам римского папы, и еще на одном из заседаний председательствовал сам император Маркиан. Когда Собор открылся, его участники были рассажены в церкви св. Евфимии в два ряда: с одной стороны — римские легаты и те, кто к ним примыкал, с другой — главы Восточных церквей: Диоскор, а также епископы Константинопольский, Антиохийский и Иерусалимский. Во главе Собора сидели императорские представители, как председатели Собора. Сразу же после окончания первого заседания римские легаты потребовали, чтобы Диоскор был немедленно переведен в число подследственных и лишен права участвовать в Соборе наряду с другими участниками. Это требование было удовлетворено, Диоскора перевели с его места в ряду других епископов на место в середине собрания, которое предназначалось для подсудимых. На последующие заседания он не явился, и в силу этого был заочно осужден, причем осужден (это важно отметить) не как еретик, но как нарушитель церковных канонов. Дело в том, что в богословском отношении подавляющее большинство участников Собора были последователями св. Кирилла Александрийского. Именно поэтому очень многие из них всего два года назад поддержали и деяния Диоскора на Ефесском Соборе 449 г. Так что Собору предстояла нелегкая задача: он должен был дать определение веры, лишенное какой бы то ни было односторонности. Была односторонность у некоторых последователей Антиохийской богословской школы, которая вылилась в ересь несторианства, но была также односторонность и у многих последователей богословия св. Кирилла, как мы это видели на примере архимандрита Евтихия. Для легатов римского папы дело представлялось очень простым: Собор всего-навсего должен подтвердить то определение веры, которое уже составлено в Риме. Но Халкидонский Собор не стал этого делать, несмотря на высокие достоинства «Томоса» Льва. Многие участники Собора хотели вовсе уклониться от формулирования христологического догмата, потому что гораздо легче было сослаться на Никейский и Константинопольский Символы Веры, сослаться на учение св. Кирилла, апробированное III Вселенским Собором, нежели составлять новое вероопределение. Однако Церковь имела потребность в соборном вероопределении, и император Маркиан продолжал настаивать на том, чтобы Собор его дал. Собор в конце концов подчинился, и так появилось знаменитое Халкидонское вероопределение. Оно говорит о том, что в Господе Иисусе Христе в едином Лице или единой ипостаси, соединяются две природы, — и соединяются неслиянно, непреложно, нераздельно, неразлучно. Перед нами четыре отрицательных определения. Что здесь имеется в виду? Неслиянное соединение природ — это такое соединение, при котором каждая природа — и Божественная, и человеческая — сохраняет свои свойства в полном объеме. Непреложное соединение — это соединение, при котором человечество не прелагается, не превращается в Божество, и, наоборот, Божество не превращается в человечество. Эти два первых определения осуждают монофизитскую ересь, первым и весьма крайним выразителем которой был Евтихий. Вторые два определения — «нераздельно» и «неразлучно» — осуждают несторианскую ересь. Самой общей задачей, которая стояла перед Халкидонским Собором, было согласование, приведение к единству богословия двух школ — Александрийской и Антиохийской. Между этими двумя школами была разница по существу, которая еще усиливалась терминологическими различиями. Если формулировать эти богословские расхождения в двух словах, то можно сказать, что александрийское богословие и учит о воплощении Бога-Слова, в то время как антиохийское — что Бог-Слово воспринял человека. Александрийское богословие подчеркивает единство Богочеловека, антиохийское богословие имеет тенденцию разделять единого Богочеловека на два лица. Это выражается даже и терминологически. Антиохийские богословы обычно говорили, что во Христе две природы, две ипостаси, два лица. Правда, нужно отметить, что греческое слово «просопон» — лицо (этот термин надо знать обязательно), в то время не имел столь определенного значения, столь определенной связи с понятием личности, какое он получил после. Потому что, вообще говоря, слово «просопон» имеет различные значения: скажем, в античном театре оно обозначало «маску» и смысл его часто сводился к внешности, к обличию. Когда в таком смысле говорится о двух лицах во Христе, это может иметь вполне православное значение, потому что и мы тоже говорим о «зраке» раба, который воспринял Сын Божий. Но здесь все-таки есть явный терминологический дефект, его чувствовал даже сам Несторий, который говорил о том, что наряду с двумя природными лицами («просопа») есть еще общее лицо, «лицо единения» («просопон эносиос») — термин, изобретенный самим Несторием. Александрийское богословие, напротив, учило о единой природе, о единой ипостаси и о едином лице. Такие термины, как «лицо» и «ипостась» широко употреблялись уже в богословии IV в., когда шли тринитарные споры, т. е. споры о Святой Троице. Но для того, чтобы эти термины с тем содержанием, которое за ними закрепилось в ходе тринитарных споров IV века, были перенесены область христологии, потребовались значительные усилия, этого еще не было в годы III Вселенского Собора, не было этого и в терминологии св. Кирилла Александрийского; при всей ясности своего богословского видения, св. Кирилл — великий защитник единства Богочеловека страдал терминологической неточностью. В христологии св. Кирилла понятие «природы» и понятие «ипостаси» весьма близки, хотя еще в IV в. в области триадологии — учения о Святой Троице — они имели разное значение. Отцы IV в. учили о единой природе Бога и о трех ипостасях или лицах. При всех достоинствах «Томоса» папы Льва, в нем не было прояснения терминов, там употреблялся латинский термин «персона», что соответствует греческому «просопон» — «лицо», но, как я уже вам пытался объяснить, само по себе слово «лицо» не имело четкого значения. Такое значение придали ему отцы Халкидонского Собора, которые в своем вероопределении отождествили «лицо» и «ипостась». Это было вполне в духе отцов IV в., но это было и большим новшеством в области христологии и, конечно, новым шагом вперед в уточнении христологического догмата. В свете Халкидонского вероопределения и некоторые высказывания св. Кирилла получают совсем другое значение. Там, где св. Кирилл говорил о соединении во Христе двух природ по ипостаси, он вряд ли имел в виду такое точное значение, какое эта его формула приобретает после Халкидонского вероопределения, после отождествления ипостаси с лицом. Халкидонский Собор был весьма представительным Собором, на нем было, по разным данным, около 500 епископов — может быть, даже несколько больше. Многие из них участвовали в Ефесском Соборе 449 г., хотя он был гораздо менее представительным — число его участников едва ли доходило до 150. В ходе Халкидонского Собора те епископы, которые прежде поддерживали Диоскора, перешли на сторону римского папы Льва и императора Маркиана. Хотя император и старался вести себя корректно, но он не отказывался от руководства Собором через своих представителей, и его точка зрения, его намерения вовсе не были секретом — они заранее были известны. И можно сказать, что очень многие епископы перешли на сторону православия, в основном, по побуждению императора. III Вселенский Собор был среди семи Вселенских Соборов самым антиимператорским. И хотя никто на нем не выступал против императора (да это было и немыслимо), но при всех изъявлениях лояльности, которые делали отцы Собора, он состоялся все-таки против воли императора, и впоследствии пришлось приложить большие усилия для восстановления нарушенного в Ефесе церковного единства. В Халкидоне, конечно, не было ничего подобного, но этот Собор имел другую интересную особенность — ни прежде, ни после Халкидонского Собора, ни один из Вселенских Соборов никогда не шел так далеко в смысле признания притязаний римского папы на первенство в Церкви. Иными словами, Халкидонский Собор из всех семи Соборов был самым проримским, но это вовсе не означало отождествления воли его отцов с директивами римского папы. Я уже говорил, что Халкидонский Собор отказался просто-напросто подписаться под «Томосом» Льва, а напротив, составил свое собственное вероопределение. Еще более это сказалось в канонических трудах Собора; как и предшествующие Вселенские Соборы, Халкидонский Собор выработал несколько церковных правил. Вот знаменитое 28 правило Халкидонского Собора, которое касается Константинопольского архиепископского престола. Собор подтверждает то, что было провозглашено еще II Вселенским Собором, а именно, что Константинопольская кафедра — это вторая во Вселенской Церкви кафедра после Римской. Причем он обосновывает это не происхождением кафедры от кого-либо из апостолов, но ее политическим значением. Поскольку Константинополь, как и Рим, — это столица империи (в ту пору империя разделена на две половины), и в Риме есть свой император, то и архиепископ столицы должен занимать соответствующее место в церковной структуре. Папа Лев Великий и слышать не хотел об этом правиле. Вообще, он был не очень доволен тем, что Собор состоялся, и только поставленный перед фактом созыва, согласился послать своих представителей в Халкидон. Примерно через два года после Халкидонского Собора св. Лев согласился, наконец, подтвердить его деяния, но заявил, что это относится исключительно к вопросам вероучения. Что же касается канонов Собора, он отказался их принять. Впоследствии, правда, эти Халкидонские каноны были формально подтверждены и в Риме, но практического значения это не имело, ибо церковная жизнь развивалась на Востоке и на Западе по-разному, и фактически каноны Вселенских Соборов имели очень мало значения в жизни Западной Церкви. Запад жил, руководствуясь папскими декреталами, т. е. единоличными или соборными деяниями римских пап — папы не отрицали соборного принципа и время от времени собирали в Риме небольшие поместные соборы. Поэтому Халкидонский Собор нам интересен не только как источник ясно выраженной на все времена православной христологии, но и как место весьма острого столкновения различных представлений о Церкви. Представление западное исходило из идеи римского примата (св. Лев Великий — один из весьма энергичных представителей этой идеи), восточное представление требовало для решения важнейших вопросов созыва Соборов с возможно более полным представительством (хотя все епископы никак не могли присутствовать ни на одном из Вселенских Соборов, — это мы должны твердо знать) и отдавало значительное место в церковной жизни императору. Впрочем, надо сказать, что и сам папа Лев Великий, выразитель идеи римского примата, не был чужд имперской идеи. Он тоже признает за императорами очень большое значение в церковной жизни. В некоторых случаях он говорит чуть ли о непогрешимости императора в вопросах веры, в других он признает за императорами священническое достоинство. Конечно, это еще не утверждение, что императорское звание есть некая ступень священства, вроде пресвитера или епископа, но вместе с тем — признание определенных прерогатив императора в области вероучения и церковной администрации. Так что и в то время, несмотря на все различие между Западом и Востоком, которое уже ощущается, Церковь все же остается единой. ЛЕКЦИЯ 8 Если позволительно говорить, какой Собор важнее, то в ряду Вселенских Соборов Халкидонский — один из самых значительных. Подобно тому, как I Вселенский Собор (Никейский) определил Тринитарный догмат, Халкидонский Собор определил догмат Христологический. Этот результат остался на все века, но, как это было и в случае с Никейским Собором, усвоение соборного деяния церковным сознанием заняло немалое время, и не обошлось без больших трудностей и даже исторических трагедий, ибо далеко не все приняли вероопределения IV Собора. Прежде всего, Халкидонский Собор не приняли в Египте. Жизнь Египетской Церкви издавна отличалась большой централизацией. Вся Церковь беспрекословно подчинялась патриарху, недаром св. Иоанн Златоуст в момент своего конфликта с александрийской кафедрой называл патриарха Феофила «фараоном». Действительно, в методах церковного управления, которые сложились в Египте независимо от того, какой патриарх находился на кафедре, многое напоминало автократическую монархию. И поэтому в Египте не было особых сомнений: подавляющее число христиан египетских отвергло Халкидонский Собор, осудивший их патриарха Диоскора. Диоскора отправили в ссылку, где через несколько лет он умер, и вместо него император Маркиан Святой назначил православного патриарха. Однако для того, чтобы он смог въехать в Александрию, потребовалось вмешательство армии, и в Александрии шли уличные бои, поскольку население города не хотело впускать православного патриарха. Через несколько лет толпа противников Халкидонского Собора убила этого патриарха, который таким образом попал в Церковный мартиролог как священномученик Протерий, патриарх Александрийский. Монофизитам (будем так условно называть противников Халкидонского Собора) удалось рукоположить в Египте своего собственного патриарха, и таким образом, было положено начало существованию на египетской земле двух параллельных иерархий. С одной стороны — православная патриархия с очень немногочисленной паствой, с другой стороны — патриархия монофизитская, духовный авторитет которой признавало почти все население Египта. В других областях империи положение было не такое однозначное: сложнее всего дело обстояло в Сирии, там оставались еще остатки несториан, хотя, как я уже говорил, несториане были вытеснены ходом событий за пределы империи в персидскую Сирию. Вместе с тем в Сирии было немало защитников Халкидонского Собора (и это, пожалуй, было лучшим результатом сирийской богословской школы). Теперь там появились и монофизиты. Примерно такое же положение существовало в Палестине, хотя там влияние православия было сильнее, чем в Сирии. К противникам Халкидонского Собора примкнула также Армянская Церковь. Одно время Армянской Церкви подчинялась и Грузинская Церковь, которая через это вошла в число монофизитских общин. И один из крупных монофизитских богословов — Петр Ивер, который стал епископом Маюмским, был грузинского царского рода. Но затем, не без помощи империи, Грузия порвала с Арменией, и это дало возможность утвердиться там православию — в то время как Армения так и осталась в числе областей, охваченных монофизитством. Надо сказать, впрочем, что существовала большая армянская диаспора, и в этой диаспоре, где армяне иногда проживали компактно, довольно значительными массами, среди них было немало православных, не говоря уже о представителях знатных византийских фамилий армянского происхождения, которые были православными по определению, а некоторые из них даже поднимались на императорский престол. Поэтому нельзя говорить, что армяне были исключительно противниками Халкидонского Собора. Но совершенно естественным образом к противникам Халкидонского Собора примкнули абиссинские христиане. Абиссинская церковь только в нашем веке прекратила свою формальную зависимость от Египетской. Все эти века она находилась под сильным влиянием египетского монофизитского христианства, хотя уже довольно рано в V–VI веках, в Эфиопии сложилась весьма сильная местная традиция, национальная культура, делавшая Абиссинскую церковь практически самостоятельной, несмотря на формальную зависимость. Итак, получается, что очень значительная часть населения Восточной Римской империи не приняла Халкидонского Собора. Император Лев, который сменил Маркиана, произвел письменный опрос епископата, и от шестисот до семисот епископов высказались в пользу Халкидонского Собора. Но это еще ничего не значит, потому что епископат далеко не всегда проявлял принципиальность. Уже на самом Халкидонском Соборе Диоскор издевался над епископами, обвинявшими его в том, что он оказал на них давление во время «разбойничьего» собора. Он говорил, что древние христиане так себя не вели. А если они под давлением вынесли соборное определение 449 года, то что они вообще за христиане? И вот, все ближайшие за Халкидонским Собором годы и десятилетия, епископат в значительной части своих представителей проявлял такую, мягко говоря, непоследовательность. Император Лев был православным императором, но затем на константинопольском императорском престоле начали появляться лица, которые отказывались от православия и от верности Халкидонскому Собору. Почему они отходили от православия — это, впрочем, для нас вопрос второстепенный, некоторые из них по убеждению примыкали к монофизитству, но сама переменчивость их политики показывает, что это был, прежде всего, расчет, ведь отпадение от православной Церкви значительной части населения, создавало для империи очень серьезную политическую проблему. И вообще в жизни империи нельзя было отделить церковное от политического, это удавалось только там, где Церковь не имела никакого реального веса. Первая попытка такого компромисса с монофизитством была сделана в 475 г., когда власть в империи захватил узурпатор Василиск. Он издал, так называемое Окружное послание или «Энциклику» (если воспользоваться греческим словом). В этом послании узурпатор осуждал Халкидонский Собор. По образцу императора Льва, Василиск разослал свое Окружное послание всем епископам, и опять был очень обильный сбор подписей, хотя по своему содержанию этот документ был прямо противоположен тому, который в свое время, совсем незадолго до этого, разослал император Лев. Но это не было решением проблемы. После недолгого правления узурпатора Василиска, к власти вернулся император Зенон. Зенон поначалу выступил как защитник Халкидонского Собора и просто-напросто отменил «Энциклику» Василиска, но потом он решил действовать дипломатическими, так сказать, примирительными методами и попытался найти настоящий вероисповедный компромисс. В 482 году был опубликован вероисповедный указ, который назывался «Энотикон», что переводе с греческого означает «объединительное послание», «объединительный документ». В нем давалось весьма расплывчатое вероопределение и бросалась некая тень на Халкидонский Собор. Документ объявлял осуждение тем, кто в Халкидоне или в других местах мыслил и говорил противное тому, что утверждалось в императорском указе, «Энотиконе». Но поскольку сама вероопределительная часть «Энотикона» была очень расплывчатой, и сам Халкидонский Собор в нем не осуждался, то многие православные представители смогли подписаться под этим документом. Надежды Зенона, однако, провалились, потому что документ не был признан и теми, кто твердо держался Православия, т. е. Халкидонского Собора, и теми, кто твердо стоял на позициях того, что мы называем «монофизитством». Таким образом, вместо двух противоборствующих сторон образовались три. И хотя большинство епископата приняло «Энотикон», ясно, что реальное положение определялось не епископами-конформистами, а теми, кто был искренен в своих убеждениях и в силу этого мог оказывать реальное влияние на народ. В связи с «Энотиконом» произошел и разрыв Константинополя с Римом. Это так называемая акакианская схизма, по имени константинопольского патриарха Акакия, который принимал деятельное участие в церковной политике императора Зенона. Эта схизма продолжалась более 30 лет, до 518 г. В середине V века, после того, как умерли такие великие богословы, как святитель Кирилл Александрийский, с одной стороны, и блаженный Феодорит Киррский, сильнейший представитель антиохийского богословия, — с другой, наступает некоторый упадок богословской науки. Во второй половине V века и в первой четверти VI века у православных в общем не было ни одного сильного богослова. У монофизитов, наоборот, начинается короткое время расцвета. Этот расцвет проявляется в разных сферах — и в монашеской жизни, и в литургической области, и в богословии. Что касается литургической сферы, то здесь монофизитам принадлежат некоторые нововведения, принятые затем всей Вселенской Церковью. Например, монофизиты ввели в чин Божественной Литургии чтение Никео-Константинопольского Символа Веры. Этот момент имел полемическое значение. Монофизиты хотели тем самым косвенно осудить Халкидонский Собор как провозгласивший новое исповедание веры. Себя монофизиты считали верными двум первым Вселенским Соборам. Один из крупнейших монофизитских богословов Севир, патриарх Антиохийский был также крупным гимнографом и составил один из первых, во всяком случае первый известный в истории, вариант Октоиха. Из песнопений, составленных им, можно назвать молитву Богородице «Под Твою милость» — она входит в нашу Постную Триодь, и, кроме того, получила распространение на латинском Западе. Из литургических новшеств монофизитов нужно упомянуть также вставку, которую они сделали в Трисвятое. Трисвятое вошло в литургическое употребление в первой половине V века при патриархе Константинопольском Прокле, а монофизитская вставка состояла из слов «распныйся за ны». Эта вставка вызвала большую богословскую полемику и была решительно отвергнута православными (хотя если считать, что Трисвятое обращено не к Святой Троице, но к лицу Сына Божия, то эта вставка не имеет полемического характера сама по себе). Интеллектуальным центром монофизитства на несколько десятилетий стала Александрия.