Меню
Назад » »

Прот. Евгений Попов / НРАВСТВЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ ДЛЯ МИРЯН (59)

О нравственном направлении умственных сил Не нравственное направление деятельности пяти чувств «Имущих чувствия обучена... в рассуждение добра же и зла» (Евр.5,14). Пять внешних чувств: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание, это органы нашей познавательной способности. Ими мы приобретаем низшее познание, или только материал для знания, но почти весь материал для душевного нашего развития. Особенное значение в этом случае имеют зрение и слух. Душевная жизнь наша значительно беднела бы от потери внешних чувств вообще (Господь Бог так мудро и милосердно устроил наши чувства, что и в случае потери которого либо из них не вдруг же может произойти потеря. Именно, Он дал нам для зрения не один глаз, а два глаза, для слуха также не одно ухо, но два уха, равно и для обоняния две ноздри, для вкуса и обыкновенно язык и так называемый, небный, для осязания же осязательные нервы распространены по всему телу). От деятельности их зависит раскрытие самого ума. Высшие стремления ума развиваются из собственной природы души посредством чувственных или внешних впечатлений. Отсюда следуют наши обязанности и к этой (низшей) познавательной деятельности, т. е. посредством пяти чувств. Долг наш вообще умерять действия чувств,—не в целях только здравия их или долговечности, но главным образом для того, чтоб от них не было ущерба для жизни внутренней, душевной. Обыкновенно, чем более человек занят видимыми предметами, тем менее способен и расположен к занятиям невидимым, например, умственным.—Но, к сожалению, каждое из пяти чувств наших способно более подслуживать греху, чем вносить в душу, как через окна ее, впечатления добрые, святые. Для христианской истины и добродетели чувства наши оказываются как-то тупы, хотя начало греха во всяком случае заключается не в них, а в душе. Отсюда встречаем выражения в слове Божием: «тма ослепи очи...» (1Ин.2,11), «чешеми слухом» (2Тим.4,3). Отсюда новый наш долг в отношении чувств: противодействовать их греховному влечению. Не без разбора мы должны принимать весь тот запас сведений для ума и души, какие они доставляют нам. Мы должны удерживать их от предметов запрещенных, от наслаждений безнравственных. Но если они неизбежно встречаются с греховными искушениями: мы должны стараться удержать их так, чтобы, например «видя, не видеть и слушая, не слышать». Это возможно в том случае, когда мы, при помощи Божией, сделаем ум управителем своих чувств, когда подчиним чувства душе или обратим действительность их в душе. Не известно ли по опыту, что если человек глубоко занят какими-либо мыслями, то его чувства остаются как бы в стороне, или прекращают свою деятельность, даже до того, что он не замечает, когда мимо его проходят, даже не чувствует, когда трогают его. Так велика может быть сила души! Так видимые предметы, и прикасаясь чувством, например, слуху музыкальные звуки, в самую же душу могут и не входить, потому что со стороны души нет на них воззрения, душа делает им от себя отпор. Более всего мы должны подчинять такому управлению ума два чувства: зрение и слух, и особенно зрение (не глаз, конечно, смотрит на что либо соблазнительное, но через глаз, как чрез орган, смотрит наш ум). Когда не удержим от греховного увлечения этих органов— зрения и слуха, тогда и обоняние у нас ослабеваете и осязание и вкус неумеренно возбуждаются. Противодействуя греховному увлечению пяти чувств, мы должны желать или искать для каждого из них благодатного освещения. Известно, что когда нас миропомазали, то на каждом из пяти чувств положена была своя «печать дара Духа святаго» (Помазываются святым миром для освещения зрения глаза, слуха – уши, обонянии – ноздри, вкуса – уста, осязания – руки). И мы, однако, можем возвращать эту первобытную чистоту своим пяти чувствам. Чем же? Глазами, например, будем чаще видеть храмы, и все то, что есть и совершается в храмах, будем ими любопытно рассматривать священные изображения, чаще обращать их на домашние иконы и горящую пред иконами лампадку: все это вместо того, чтобы смотреть на зрелища, на картины грязные и соблазнительные. Ушами будем чаще воспринимать чтение или пение божественное и разговоры душеспасительные, прямо затыкая их от речей богохульных и развращенных, отклоняя от слушания пересудов и лести. Обонянием будем чаще ощущать каждения от церковного ладана. С благоуханием роснаго ладана, составляющего принадлежность молитвы, входит в душу услаждение особенное: оно не разнеживает души, а как – то очищает и укрепляет ее. Суеверие или беспечная греховность боятся ладана, будто напоминания о покойнике. Но верующий и нравственный христианин любит каждение ладана за службою в церкви, после молебна у себя в доме или после каждения им пред иконами в домашней кадильнице: все это вместо того, чтобы постоянно находиться только в табачном дыму, обонять винных запах по страсти или обливать себя или свои вещи духами. Особенно освящается обоняние и, освящаясь, вносит в душу чистые мысли, когда кто прикасается к святым мощам, от которых благоухание бывает не похоже на мирские ароматы, но какое-то неземное, нетленное или не выдыхающееся. Вкусом будем чаще испытывать тайны Христовы, которые впрочем, просвещают и всю «чувств простую пятерицу» (Из благод.молитв после свят. Причащ.), равно как ощущать им питье священной воду: все опять таки вместо того, чтобы услаждать вкус яствами и лакомствами и спиртными напитками». Наконец, впечатления для осязания нашего составляют: частое целование икон, креста, Евангелия и слов в евангелии, окропление себя святой водой, коленопреклонения на молитве, несение на плечах во время крестного хода икон: все это вместо того, чтобы каждый раз сидеть или лежать только на мягком, ощущать на себе одежды или около себя только гладкое, шелковое и теплое. —Приводя в пример подобный впечатлена для пяти чувств, мы не занимаем тебя, читатель, только словами. Нет! Здесь не игра слов или одна находчивость мысли, но самое дело. Услуга пяти чувств душе, на которую мы указали, самая правильная! Это свет в душу чрез окна ее самый чистый! Это такие впечатления, которые благодатно освящают все пятеричное число чувств! Как оскверненный какой либо сосуд, по чиноположению церковному, святится окроплением святой воды; так каждое из пяти чувств может освящаться от греховных скверн этими впечатлениями и упражнениями. Тогда-то чувствами вносятся в душу только такие знания и ощущения, которые служат к славе Божией и на пользу ее.—Читатель! Если ты живешь в мире, то для тебя пять чувств гораздо более могут быть проводниками греха и страстей, чем для людей, живущих в уединении. Отшельник удалил себя от многих предметов, которые могут искушать его чувственность, между тем, как ты окружен со всех сторон грешными впечатлениями для своих пяти чувств. Для отшельника страсть возникает в мысли, тогда как для тебя она зарождается более отвне. Но, конечно, безопаснее же состояние, легче же борьба, когда городские ворота затворены и враги остаются за воротами. И так—убеждаем тебя—будь стражем твоих пяти чувств! Затворяй их своевременно, чтоб чрез них не вторглись в душу враги души. Чем больше, например, насмотришься или наслушаешься худого и вредного, тем и больше должен вынести борьбы с собой, если даже и не сочувствуешь худому, если не хочешь согрешить. Оглавление Нечистота воображения Воображение (чувственное представление), входя в состав познавательных сил души нашей, также низшая познавательная способность. Господь Бог дал нам эту способность на помощь уму. Ум без посредства чувственных видов ослабевал бы по связи своей с телом, как сила противоположная телу. Таким образом, свойство воображения составляют чувственные виды, или видимые какие-либо картины. (Что воображение не одно с мыслью ума, в примере из Евангелия можем представит следующие места: так когда читаем: «в начале бе слово и слово бе к Богу» (Ин.1,1), тогда в нас возникает одна глубокая мысль, а не остается в уме никакого отпечатка или чувственного представления. А когда слышим: «прослезился Иисус…И воззва Лазаре, гряди вон», тогда живо нам представляются слезы на Божественном лице Спасителя, выход из гроба обвязанного Лазаря и т.д.) Воображение тем самым, что живо воспроизводит в душе что либо виденное или слышанное, а то и первоначально производит какие либо образы,—этим самым оно помогает уму тверже познавать предметы, облегчать размышления, доставляет душе приятные воспоминания, словом, освежает и обогащает деятельность души нашей. Но, к сожалению, и этою способностью мы злоупотребляем, даже более, чем другими способностями. Часто воображение берет в нас верх над рассудком, и в таком случае в нашей душе не стает спокойного состояния, мы теряем правильное размышление о людях и предметах. Тогда мы перелетаем то к прошедшему то к будущему времени, между тем как должны бы жить настоящим, потому что «довлеет дневи злоба его» (Мф.6,34); тогда мы скучаем ежедневными занятиями по своему званию или должности. Необузданное воображение представляет нам и то, чего не было и не будет на деле, чего мы не слышали и не видели. А из всего этого выходят одни пустые мечты. Предметом мечтаний большею частью бываем мы сами: то мы сочиняем себя богачами, то думаем возвыситься до редких достоинств (быть князьями), то ожидаем какой-то необычайной перемены в своих обстоятельствах то строим себе крайне отважные предприятия («воздушные замки»). Если б люди были всеведущи и проникли в нашу душу, то посмеялись бы над нашими мечтами. Но и мы сами невольно стыдимся себя, когда опомнимся от своих мечтаний.— Необузданное воображение (что всего достойнее сожаления) придает, обыкновенно, и порокам обольстительную приманку. Если же к этому присоединится еще бесовское обольщение, как испытали многие святые: то дело доходит даже до того, что мечты воображения представляются наяву (В житиях святых примеры таких мечтаний можно встретить нередко, как в жизни святого Памво и др.). Бесовское привидение уже не может быть узнано, если человек раньше не узнал дьявола в гнусных и несбыточных мечтах своего воображения: мудрость этого знания принадлежит святым. И так чем же остается предотвращать и обуздывать вредные порывы воображения? Нужно больше работать умом и чувствовать сердцем: у святых Божиих так-то и действовали ум да сердце. С умеренностью нужно читать стихотворения, особенно в молодых летах, а затем прямо избегать чтения таких книг, которые переносят человека из мира действительного в мир мечтаний (как например вымыслы о рыцарях, о духах), или которые занимают воображение нечистыми представлениями (как например, романы). Полезны для обуздания воображения телесные труды. Вредны частые встречи с людьми восторженными, или мечтателями. Прекрасно обуздывается воображение представлением страшного суда. Вообще мы должны с одной стороны, отклонять себя от таких картин, которые противны христианской нравственности, а с другой—обогащать свое воображение видами чистыми, священными. В таком разе некоторую власть над своим воображением мы приобретаем даже и в то время, как оно выходит из-под нашей власти, когда от влияния крови сильно оно играет, например, в горячечных болезнях и во время сна. Так известно по наблюдениям над душой, что человеку, который любит читать псалмы и евангелие, и во сне представляются священные тексты. Это часто значит поучаться «в законе Господнем день и нощь» (Пс.1,2). Это выходит: «аз сплю, но сердце мое бдит» (Песн.пес.5,2). И это бывает наградой человеку за предварительное делание его днем,—наградой; потому что тогда его воображение—как видите—ограждает его во сне от грязных бесовских мечтаний.—О, христианин! Все силы души Господь дал нам для того, чтоб мы украшали ими свою жизнь. Будем же стараться—возвышать и воображение свое к предметам чистым и священным. Тогда мы сознаем истинную красу его. Оглавление Слабая для доброго память К умственным, или познавательным способностям души, относится память. Что язык, или слово, для мысли: то память для ума. Память дает пищу уму, припоминая ему что либо виденное или слышанное или мысленно воспринятое им: но в то же время она и сама хранит, о чем ум размышлял, что ум понял. Правильно ли мы пользуемся и этою способностью? К сожалению, нет! Память наша в одно и то же время бывает как-то и крепкая и слабая. Чего бы не надо помнить, что бы следовало предать забвению, то она долго удерживает, а что надлежало бы вспомнить, о том забывает. Кто не испытал на себе (по крайней мере из тех, которые стараются сохранить свою душу в чистоте,),—кто не знает но опыту, что если он певал в молодости мирские песни или только слышал их, то чрез целые 25—30 лет вдруг иной раз так и начинает запевать в своей душе какую либо песню? Кто также не испытал, что какая-нибудь особенно соблазнительная картина, намеренно или случайно виденная им, долго-долго ему помнится, хоть бы он и не желал помнить ее? кому еще из людей внимательных неизвестно, что одно тяжко-оскорбительное слово, которое мы услышали от известного человека, живо припоминается нам, а десять благодеяний его как-то забываются? И все это для добрых душ бывает против желания их. Святые иногда из-за одного нехорошего слова, которое случайно услышали,—перезабывали из духовных книг то, что знали наизусть.—Что же нам делать, чтоб направить свою память к лучшему, чтоб она вернее служила цели нашего существования и более соответствовала бы той цели, для которой Бог дал нам ее? Тут уже нечего усиливаться сознанием пред самими собой, что худо помнить худое: такое сознание в доброй душе, или у человека нравственного, само собой пробуждается. Но должны мы отводить от себя «многия и лютыя воспоминания» (послед. молитва между вечер), сознавая свою греховность и стараясь произвести в душе противные добрые мысли. Затем, не следует вновь заготовлять себе худые воспоминания и представления, а для этого нужно избегать поводов видеть или слышать или прочитать что-либо худое, мерзкое. Далее: так как все, что с принуждением выучиваем мы, недолго удерживаем в своей памяти, например, так и некоторые школьные уроки,—между тем с удовольствием воспринятое тверже помним: на этом основании такие святые знания, как тексты из слова Божия или проповедь церковную, будем принимать на память с охотою и усердием, равно как с тою открытою душою— относиться к внешним впечатлениям в характере священном. Когда таким образом доброе тверже напечатлеется в нашей памяти, тогда оно скорей будет вытеснять из души нашей воспоминания нечистые.—От головных болей, а под старость лет и вообще, память делается слабою, забывчивою; старый человек больше, и даже с малейшими подробностями, помнит что-либо из стародавнего, чем то, что видел или слышал вчера: это потому, что старое было воспринято им живее, в молодых летах, а новое воспринимается им уже не столь с живым чувством по холодности старческой крови; притом, старое много раз в жизни своей он припоминал. Таким образом, чтоб избегнуть забывчивости или обязанностей наших, которые мы должны выполнить, или данных нами ближнему обещаний или грехов наших, в которых мы должны принести сознание пред Господом Богом: для всего этого полезно нам иметь письменные записи (памятную) или просить других, чтоб напоминали нам.—Христианин! всячески подавляй в своей памяти худые, злые воспоминания; так даже и во время покаяния изглаждай образ некоторых тяжких грехов, оставив только в душе имя своего греха и сознание себя грешником. Оглавление Нечистота ума и о богомыслии «Осквернися их ум» (Тит.1,15). Когда человек был невинным и жил в раю, тогда он ум свой занимал только Богом. Если же он любовался на природу, то и в природе также познавал Бога, например свойства бесконечной премудрости и доброты. Но затем ум его разорялся по разным предметам («Рассеянный мой ум собери, Господи» часто встречается в церковном богослужении). Первое, что теперь составляет слабость нашего ума, это—земные, житейские помыслы наши (Фил.3,19). Мы до того привыкли размышлять только о земном,—о доме, о пищи и одежде, о торговле и тому подобном, что для высших размышлений ум наш слаб подобно младенцу, что даже божественные предметы мы встречаем с какой-то тайною нерасположенностью. Затем, худшая сторона нашего ума: скверные мысли. Хоть ум и бестелесен, хоть он не вещь: но своим образом оскверняется. Из худых мыслей одни бывают минутные, или как кратковременные возмущения духа, другие же продолжаются целые дни и месяцы; одни тончайшие, которые трудно заметить и которые открываются уже впоследствии, из самых дел, а другие - грубые, который всякий может сознать в себе. И так какими же путями мы можем достигнуть чистоты мыслей в большей или меньшей степени? Для этого мы должны стараться обращать свой ум в первобытное состояние, или к первоначальному его занятию. Первоначальным же занятием для него было—как мы сказали—всегдашнее созерцание или познание Бога. Удержаться от каких-либо помыслов, например блудных, еще легче, но вообще сохранять в собранности и чистоте свои мысли очень трудно. Дух или ум наш не то - что ноги: его не свяжешь веревками или цепями. Возвращать его к первобытным упражнениям, это и значит сообщать ему чистоту, освященность. К числу таких упражнений прежде всего относится молитва. Молитву в полном смысле можно назвать «беседою души с Богом». Но в человеческой беседе или в обыкновенном разговоре, чем важнее лицо, с которым мы разговариваем, тем больше увеличиваем свое внимание, тем более следим своею мыслью за каждым словом; таков например был бы наш разговор с высоким начальником. Так и молитвенный разговор наш с Богом, естественно, остепеняет нам ум. Пусть для этого разговора не движутся наши уста. Но он, несомненно, продолжается; потому что молча мы произносим же иногда в уме целую речь, разговариваем же и в сновидении. Но если на молитве своей и еще более мы убеждаемся в том, что ум наш непостоянен, рассеян: то остается нам употреблять меры против рассеянности на молитве, например нужно постоянно возвращать рассеивающий ум к предмету молитвы. — Прекрасно помогает чистоте ума бытность в церкви. Слушание пения, евангелия и проповеди,—все это сильные впечатления, которыми вдруг запасается человек, подобно тому, как поклонник мощам из дальнего места на целую жизнь выносит от мощей религиозные впечатления. Эти-то впечатления, со вниманием принятые в церкви, и после церкви дольше или короче занимают наш ум. Таким образом чем чаще будут повторятся для нас святые впечатления, тем больше будет достойных занятий для нашего ума. И самая тишина в церкви помогает нашему уму сосредоточиваться, потому что она напоминает о таинственном и ближайшем присутствии Бога —Может очищаться наш ум чтением духовным, а особенно словом Божием. Слово Божие потому и называется так, что в нем занимают наше внимание речи и откровения Самого Бога; кроме того оно заключает в себе особенную благодать освящать наши мысли. И так если в уме чаще будет молитва, а для глаз и слуха—служба в храме, в руках же Евангелие: то легко ли найдут доступ к нашему уму праздные, а тем более скверные мысли?—Вообще против худых мыслей один закон: тотчас прогонять их от себя. Не надобно оставлять без внимания безнравственных мыслей и в таком случае, когда они приходят только на минуту; потому что враг-дьявол обыкновенно не начинает вдруг со страсти, а прежде употребляет своего посла—худую мысль, и эту мысль старается чаще повторять в душе нашей. Бывают мысли, например, сделать что или предпринять, с одной стороны благовидные, а с другой—довольно сомнительные. Относительно этих мыслей хорошо быть медлительным, например, отлагать выполнение их с утра до вечера, а с вечера до следующего утра. Тогда и избегнем опрометчивости. (Один подвижник девять лет боролся с мыслью о перемене своего местопребывания. Собравшись идти, он обыкновенно говорил своему помыслу: «сегодня еще помедлю». Но и на следующий день повторял то же. Таким образом он уверился во вреде своего помысла (из егип. подвижн.)). Наконец, чтоб дальше быть от худых мыслей, надобно посвящать особенные часы исключительно на богомыслие, например воскресные вечера, причастные дни. Святые подвижники тут-то ум и считали умом дельным («деятельными) (Лествица и др.), а мысли «деланием», который был упражняем в богомыслии. Они не все стояли на молитве; но в вечернее например время при закате солнца садились на жесткий стул, и—занимались богомыслием. Предметом их богомыслия были свойства Божии, например: вездеприсутствие и всеведение, святые таинства, например св. причащение, а особенно страдания Иисуса Христа за грехи людей, вечные муки грешнику и вечное же блаженство праведнику. Прекрасную на сей раз услугу оказывает воздержание пищи и питья: при воздержании, и тем более при посте, ум наш легко занимается богомыслием; за то человеку пресыщенному пищей (например после ужина) богомыслие также затруднительно, как трудно плавать в одежде. Если богомыслие бывает при довольном изучении святой веры и во всяком случае на основании слова Божия и свято-отеческих писаний, то тут нечего опасаться — дойти до мечтаний. Затем, сколь ни часто в богомыслии станем мы обращаться к одним и тем же предметам,—мысли наши не истощатся, но все потекут и все будут питать наш ум. Какая же это сладкая пища для ума человеческого! Однако ж богомыслие было делом легким только для великих святых; а для нас оно не может быть иначе, как с самопринуждением, которое и вообще для христианина необходимо, так как «царство Божие нудится» (Мф.11,12). Испытайте предаться, например, в вечернюю пору, божественному размышлению, и—ум ваш постоянно будет уклоняться к разным предметам. Следовательно нужно принуждать себя к богомыслию.—Православный христианин! Когда мы предлагаем тебе православное нравственное учете о чистоте ума, не говори ты нам, что это уже слишком строго. Ужели излишняя строгость, когда желаем и себе и тебе быть подобными ангелам, которые называются «умными силами» (Пс.25,6;118,59)? Когда мы приглашаем тебя еще и к богомыслию, не отвечай ложною пословицею: «до Бога высоко». Солнце от земли также высоко: однако земля постоянно обращается к солнцу, принимая от солнца свет жизни. И так не отрекайся же и от самого богомыслия мирскими делами и заботами. Давид умел же совмещать богомыслие и с делами по управлению государством и с семейными обязанностями. Оглавление Несохранение в чистоте своей совести «Совесть имуще благу» (1Петр.3,16). Когда Господь Бог вдунул в лицо Адама «дыхание жизни», тогда сообщил ему нечто божественное, или особенно священное. Это была человеческая «совесть». Совестью называется «закон ума» (Римл.7,23). Совесть—наука, различающая пред человеком добро от зла, наука даровая, врожденная. Совесть есть светлое чувство духа человеческого. Она пишет законы у язычников. Первые языческие законодатели не имели пред собой примера писанных законов и не были знакомы с свящ. Писанием; между тем составили правильные законы, например, о браках, против обид ближнему и убийств. С чего же они списали законы? Со своей совести. Это и значит: «являют дело законное написано на сердцах» (Римл.2,15). Да: совесть есть первый учитель человека, — учитель, положим, и не по дальним предметам или не для подробностей, но самому главному и необходимому, т. е. что человек должен делать и чего не делать. — Вместе с тем, она есть обличитель. До совершения греха она учит, удерживает, а после греха обличает. Почему же она не обличает или не вполне обличает человека и перед самым грехом или во время греха? Так, часто мы видим, что и готовясь согрешить и согрешая иной вовсе не чувствуете смущения совести, напротив—бывает весел, доволен, хоть бы грех его и был тяжкий. А затем согрешивший тотчас показывает раскаяние, или только делается скучным. От чего же это так? Виновником на сей раз бывает ум. Совесть труднее обольстить, чем ум. Прямо или положа руку на сердце, никто не назовет порока добродетелью, например, не скажет, что воровство или блуд не предосудительные дела. Но со стороны ума являются предлоги: «велик ли это грех? кто Богу не грешен»? Таким образом, обольщенный ум действует и на совесть: совесть входит с умом в сделку. Ho как только грех совершится, как страсть будет удовлетворена,— в первые же за этим минуты совесть и проявляет свое право, которое есть право судить. Сильнее, или только внятнее, совесть упрекает человека в каких либо стеснительных обстоятельствах его, и на сей-то раз упреки ее бывают за самые тяжкие грехи и часто возникают через продолжительные годы (Братья Иосифовы через 22 года, когда подверглись крайне стеснительному положению, услышали вопль своей совести по предательству своего брата). Coвесть есть учитель всегдашний, не сменяемый: каков бы ни был сам этот учитель, т. е. исправен или неисправен, но если нет других руководителей на какой либо вопрос или на какое либо дело, т. е. нет ни книги евангелия, ни устной проповеди священника, ни закона, или устава гражданского, все-таки человек должен слушаться своей совести (1Кор.7,12). Но, как строгий обличитель, совесть не всегда же или ежечасно обличает, а только по временам. Почему же?—потому что иначе человек не вынес бы ее мучений, как состояния жестокого, Таким образом Господь Бог оказывает к нам милосердие, когда освобождает нас от терзаний совести каждый день или час. За то как учитель, так и обличитель, совесть терпелива: не то чтоб раз-два она напомнила человеку, да потом и замолкла навсегда. Нет, ее голос отеческий, и даже больше чем отеческий; потому что иногда и отец выходит из терпения, выгоняет от себя непослушного сына, между тем как совесть даже после тысячекратных ослушаний со стороны человека не отступает от него, даже до самого гроба находится с ним. Словом, Господь Бог ничем столько не выразил к человеку своей любви при сотворении, как тем, что наделил его совестью. Это такой близкий к человеку учитель и обличитель, что долго-долго, не одну тысячу лет, даже до времен Моисея, она одна несла службу учителя, без всяких посторонних помощников. А для чего (спросят) стал нужен при совести закон писанный, для чего понадобилась библия? Для того, чтоб человек яснее видел в библии требования Божии, которые неясно стала передавать ему совесть; чтоб прямее сознавал свои грехи, которые стала скрывать от него совесть. В Новом Завете Иисус Христос обновил человеческую совесть святым крещением (Евр.10,22) и евангельским учением. Какова же совесть сама по себе теперь? во всех ли голос ее слышан, как голос всегдашнего учителя и обличителя? не видно ли греховное повреждение и в этой душевной силе нашей, подобно другим душевным силам,— памяти, воображению и уму? Да; и ныне, с большим распространением тьмы греховной, совесть в человеке темнеет, подобно тому, как свеча в комнате, где больше соберется людей и больше будет удушливого воздуха,—горящая свеча делается тусклою, а пожалуй и совсем гаснет. Готовые в слове Божием названия совести недоброй, высказанные по разным случаям, и к нашему времени имеют полнейшее применение. Так есть совесть у людей слишком «слабая» (1Кор.8,10), так что она молчит или едва-едва говорит. Есть совесть «сомнительная», или мнительная, есть совесть «лукавая» (1Кор…10,25) готовая во всем оправдываться. Есть совесть «мертвая» (Евр.10,2) которая, так сказать, уже устала обличать человека, потому что без пользы вразумляет и обличает его. И есть совесть «сожженная» (1Тим.4,2), или просто бессовестность, которая легко решается на всякую ложь, на всякий проступок и грех. Какие это печальные отзывы о человеческой совести! что же,—есть ли возможность потерявшему ее снова пробудить ее в себе? есть ли надежда довольно совестливому более развить в себе совесть? Да; есть надежда, и даже гораздо большая надежда, чем на исправление других поврежденных сил и способностей души нашей. Действительно, ни одна душевная сила не сохранила в себе столько остатков образа Божия, как совесть. Какие же меры можем мы употребить, чтоб исправить, очистить, усовершенствовать в себе совесть, чувство столько близкое к каждому из нас? На совесть имеют влияние всякая неправильная мысль, ложные умствования, неправославные взгляды. Положим, совесть долго еще борется с умом, который принял неправильное направление, уклонился совсем от истины; но затем и она попадает в плен. А просветить ум, сообщить человеку правильные взгляды может одно евангелие (Мф.6,22). Впрочем, и читая библию, непременно нужно справляться со своею совестью: иначе и с библией в руках может человек остаться неимеющим совести (бессовестным). Вот доказательство.—Евреи и почивали на законе, а язычники совсем незнакомы были с библией. Но кто же скорее принял христианскую веру? Язычники. Почему? — потому что они все-таки руководились совестью: а совесть, как мы сказали, есть первобытный учитель человека, страж всего доброго в человеке, как бы наместник Божий в душе человеческой. Евреи же не заглядывали в свою совесть и остановились на букве закона, и таким образом остались позади язычников, Таким образом совесть и евангелие— это как два глаза у человека при одной голове и груди! Евангелием и учением православной Церкви совесть изощряется на подобие острого ножа. В таком случае совесть начинает примечать в нас и самые малые погрешности. Нужно не только спрашивать свою совесть, но и вслушиваться в нее или дослушивать ее. Иные говорят, по-видимому, спокойно: «совесть моя не укоряет в том и другом», между тем как действия их, очевидно, неправильные и богопротивные. Как же понимать их? Можно понять их только в том смысле, что они вовсе не прислушиваются к своей совести, что бегут от совести лишь только она начнет обличать их. Пример такого бегства видим в Пилате. Пред Пилатом стоял Сам Творец совести. Пилат предлагает вопрос Иисусу Христу: «Что есть истина?» (Ин.18,39) и—предложив вопрос, не дождавшись ответа, тотчас же бежит к народу. Так и ныне многие стараются убежать от самих себя, лишь только совесть заговорить в них, они бегут в гости, на вечера, в клубы, в увеселительные заведения, для прогулки или же в самом одиночестве своем, которое между тем более всего могло бы пробудить спящую их совесть,—усыпляют свою совесть насильственно, например нетрезвостью, плотским грехом, многочтением. А как еще немало таких людей, которые при намеке вообще на совесть тоже с сомнением и насмешливо спрашивают: «что есть совесть? как понимать ее? есть ли она»? И—вот таким образом эти люди и сами легко решаются на всякие бессовестные дела и в поведении других примиряются с явными пороками и вопиющими неправдами! Однако ж (повторяем) навсегда убежать от своей совести нельзя, как и от самого себя никуда не уйдешь. Страшно только дождаться того времени, когда совесть без пощады будет мучить. В таком случае иные близки бывают к отчаянию. Хорошо прислушиваться, когда других кого обвиняют в тех самых пороках, которым и мы повинны. Бытность, например, в гласном суде не ради одного любопытства, но с целью наблюдения за ходом современной, нравственной, или вернее сказать—безнравственной жизни, очень полезна для исправления собственной совести. На совесть производит самое вредное впечатление тяжкий грех, если не будет в этом грехе скорого раскаяния: вздохнуть, помолиться усерднее за вечерней молитвой по доводу тяжкого греха, отслужить в церкви или дома молебен в чувстве сокрушения, необходимо и очень полезно для сохранения в себе чувства совести. Но если к несчастью будет допущен и смертный грех, или такой, который не дает покоя совести: в таком случае недостаточно одного уединенного или домашнего покаяния. Нужно тотчас, не дожидаясь ни поста ни благоприятного времени, прибегнуть к церковному покаянию, исповедаться пред священником. Лучше средства, как частая исповедь, нет на тот предмет, чтоб совесть была нежною, чувствительною, всегда чистою пред Богом: то бы главнейшим делом священников и должно быть, для того бы и можно было желать или большего числа священников или большой свободы их от других занятий, например от должностей общественных, чтоб они принимали чаще исповедников.—О, любезный мой собеседник! Как дорого иметь чистую, «благую совесть во всем» (Евр.13,18)! Давид, как царь, обладал в жизни и всеми удовольствиями или средствами для удовольствий и счастья. Но лишь только к счастью и изобилию его присоединилось угрызение совести, то и счастье превратилось в скуку: он почувствовал, что «несть мира в костех его от лица грех» его (Пс.37,4). Итак, дорожи ты в себе чистою совестью, как святынею! Чистая совесть и может быть только у истинного христианина.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar