Преосвященный Филарет (Гумилевский) Архиепископ Черниговский / Святые подвижницы Восточной Церкви (6)

Св. Мария Мастридия и две неизвестные по имени подвижницы Когда стала известной история дивной Марии, высокие подвиги равноангельной Марии, дивная надежда ее на Господа, оказавшаяся столько верной и сильной, воодушевила не одну деву на подвиги более или менее трудные. Об одной подвижнице, скончавшейся при жизни св. Кирияка и, следовательно, прежде 557 г., когда почил св. Кирияк, рассказывает Кирилл в житии св. Кирияка. Иоанн, ученик св. отца Кирияка-отшельника, пишет Кирилл, рассказывал мне следующее: «За несколько лет перед сим шли мы с другом, братом Парамоном, к отцу Кирияку. И вот вдали видим стоящего человека. Мы, подумав, что это пустынник, поспешили подойти к нему, чтобы поклониться ему. Когда приблизились к этому месту, тот исчез из глаз наших. Мы испугались при мысли, не злой ли это дух. Стали на молитву, и, помолясь, осмотрелись кругом, там и здесь, и нашли пещеру. "Конечно, здесь раб Божий, — сказали мы, — он скрылся от нас сюда". Подойдя к пещере, просили мы, чтобы показался он нам и не лишил нас своих наставлений и благословения. Из пещеры услышали мы ответ: "Какой хотите пользы от женщины, грешной и простой? Куда идете вы?" "Мы идем к отшельнику Кирияку, — сказали мы, — но открой нам Бога ради твое имя, твою жизнь и почему пришла ты сюда?" Она отвечала: "Идите, куда идете, а когда возвратитесь, скажу вам". Мы с клятвой уверяли ее, что не отойдем, пока не выслушаем о ее жизни. Поняв, что не отойдем от нее, она, не показываясь нам, рассказала о себе так: "Я называюсь Мария, была чтицей псалмов при церкви Воскресения Христова, злой дух уязвлял мною многих. Я пришла в страх: как бы не быть мне виновной в соблазне и как бы не приложить грехов к грехам моим. Молилась я усердно Богу — избавить меня он напасти. Раз, умилившись душой от страха Божия, пошла я к Силоаму, налила сосуд водой, взяла корзину с мочеными бобами, ночью вышла из святого города и, поручив себя Богу, отошла в пустыню. Бог привел сюда, и здесь живу я уже восемнадцать лет; благодатью Божией ни вода не истратилась у меня, ни бобы в корзине не убавились. Затем прошу вас — идите теперь к отцу Кирияку и выполните свою службу; когда же будете возвращаться, посетите меня, бедную". Выслушав это, пошли мы к отцу Кирияку, рассказали ему все, что слышали от блаженной Марии. Отец Кирияк, подивившись, сказал: "Слава тебе, Боже наш, у Тебя есть сокровенные святые мужи и жены, тайно служащие Тебе. Идите, дети мои, - прибавил он, — к угоднице Божией и, что скажет вам, сохраняйте". Возвращаясь от отца Кирияка, пришли мы к пещере блаженной Марии. "Раба Божия! — говорили мы. — По твоему приказанию пришли мы к тебе". Но ответа не было. Войдя во вход к пещере, сотворили мы молитву, но ответа опять не было. Тогда вошли мы в саму пещеру и нашли рабу Божию, скончавшуюся о Господе. От святого тела ее выходило сильное благоухание. С нами не было ничего, чем одеть ее. Поспешив в обитель, принесли мы все нужное; одев ее, похоронили ее в пещере и завалили устье пещеры камнем». О другой палестинской пустыннице рассказывал великий подвижник Сила, подвизавшийся в аравийской пещере, в ските Фара. «За несколько лет перед сим, — говорил он братиям, — жил вблизи меня отшельник, которого я очень любил. Было у нас обыкновение — посещать его в великие праздники, приносить ему нужное и получать благословение его. В праздник Пасхи взял я милоть, несколько бобов и несколько хлеба и пошел к старцу, по обычаю. По смотрению Божию, пришлось мне запутаться в холмах и пустырях; настал дневной зной, я стал изнемогать от жара и труда. И обратился я ко Господу с крепкой молитвой. Изнемогая от жажды и зноя, лежал я без сил и вошел в тонкий сон. Вот подходит ко мне кто-то и говорит: "Будь бодр, авва, ты не заблудился, и труд твой не напрасный". Проснувшись, не видал я никого, но с радостью благодарил Бога; помолился — и вот вижу между холмами следы человека. Я пошел по следам, вижу много хвороста и пещеру; я стал звать: "Благослови меня, отец" — ответа не было. Подошел еще, вижу иного инока, сидящего в молчании. Поклонились мы один другому, и он сказал, чтобы я начал молитву. "Твое это дело, ты пресвитер", — говорил он. Я отказывался, желая скрыть себя. "К чему лгать, авва-пресвитер?" — сказал он. Мы сели, и я терялся в догадках, жена ли это или евнух? "Ты, авва, смущаешься о мне, жена ли или евнух я", — сказал он. Я растерялся от этих слов. "Дай мне слово не говорить обо мне никому до смерти, и я скажу тебе о себе", — сказал пустынный человек. "Бог знает, — отвечал я, — как я желаю знать о подвигах", — и дал слово молчать. "Я дочь эпарха Константинопольского, — так говорила она, — сенатор обручил меня за своего сына, быв другом отцу моему. Мне никак не хотелось выходить замуж, но не говорила я о том родителям. Утешением для меня было заниматься молитвой, и я молила Господа исполнить тайное желание мое. Раз говорит мне отец: "Будь готова к браку, дочь моя, пришло время". "Нельзя мне решиться на то, — отвечала я, — прежде чем исполню обет". "Какой?" — сказал отец. "Обещала я поклониться святым местам", — сказала я. Он шутливо говорит: "Когда выйдешь замуж, тогда исполнишь обещание свое — вместе с мужем". "Нет, — сказала я решительно, — я обещала поклониться девой — и это должно быть выполнено: лгать перед Богом не могу, страшно". Родитель уступил. Со мной отпущено множество слуг, служанок, 3000 золотых. На корабле прибыли мы в святой город. Поклонившись святым местам, отправилась я посетить египетских отцов. Близ великой Лавры Египетской видела я трех великих старцев, один из них особенно показался мне ангелом. По возвращении в святой город надлежало возвратиться в Константинополь. Я приготовила два письма, одно к родителям, другое к младшему брату, который был со мной. В последнем написала я, что не могу я быть в супружестве и посвящаю жизнь свою Господу. Когда выезжали мы уже из города, я сказала брату, что нужно мне побывать в Гефсимании. Оставив письма в одежде моей, с одной служанкой отправилась я в Гефсиманию. Потом, оставив ее здесь, одна поспешила к великому старцу своему. Со слезами просила я его облечь меня в монашенство и дать мне книги, какие у него видела. Он исполнил просьбу мою. Пробыв у него день, сказала я ему: "Теперь благослови меня идти, куда Господь повелит". Со слезами помолившись обо мне, дал он мне свои книги и отпустил с миром. Возложив надежды мои на Господа, пришла я в эту пустыню и вот живу в ней уже 28 лет; ты первый, кого я вижу здесь". Когда окончила она рассказ свой, я просил ее покушать со мною пищи, какая была со мной. — "Тебе нужно подкрепиться пищей, ты устал, а у меня есть другая пища", — сказала она. Изумительно для меня было то, что, столько лет прожив в пустыне, она не потеряла своей красоты. В пещере ее я не чувствовал жажды, но думал: что-то будет после? Она, отвечая на мысль мою, сказала: "Будь покоен, авва, жажда не будет томить тебя, пока не дойдешь до кельи твоей". Прощаясь с ней, просил я ее: "Дозволь мне приходить к тебе для советов". Отправившись в путь, я точно не чувствовал жажды. Спустя некоторое время пошел я к ней, но уже не нашел ее в пещере. За все слава Господу». О третьей отшельнице, подвизавшейся в той же Иорданской пустыне, где жила равноангельная Мария, читаем рассказ у Иоанна Мосха. «Пришли мы, — говорит Мосх, — к авве Иоанну-отшельнику, по прозванию Огненному. Он рассказывал нам, что сам слышал от аввы Иоанна Моавитского. В святом городе (Иерусалиме) была дева, посвятившая себя Богу, весьма благочестивая и усердная (по Прологу, именем Мастридия). Диавол, позавидовав деве, зажег в одном молодом человеке сатанинскую любовь к ней. Великая дева, поняв хитрости диавола и видя опасное положение молодого человека, положила в корзину немного размоченных бобов и удалилась в пустыню, дабы через то самое как молодого человека избавить от искушения, так и себе самой найти в пустыне безопасность. Прошло немало времени после того. Дабы высокий подвиг ее не остался в неизвестности, по усмотрению Божию, увидал ее один отшельник Иорданской пустыни. "Мать! Как ты зашла сюда?" -спросил он ее. Она, желая закрыть свое отшельничество, отвечает отшельнику: "Прости меня, я сбилась с пути, сделай милость, ради Бога, отец, укажи мне дорогу". Отшельник, будучи извещен о ней свыше, говорит ей: "Мать! Будь надежна, ты не сбилась с пути; другая дорога не нужна тебе; скажи же откровенно, как ты зашла сюда?" Тогда дева отвечала: "Прости меня, авва! Один молодой человек соблазнялся мною. Признав за лучшее быть здесь, нежели служить соблазном, удалилась я в пустыню". Старец продолжал: "Давно ли ты здесь?" Она отвечала: "По благодати Христовой семнадцать лет". "Чем же ты питаешься?" — спросил старец. Она, вынув корзинку с лежавшими в ней бобами, сказала отшельнику: "Вот эта корзинка, которую ты видишь, отправилась со мной из города с этой пищей, но Бог явил надо мной такую милость, что с тех пор доселе питаюсь тем же и пища не убывает. Не забудь, отец, и того, что так прикрыл меня Бог своей милостью, что 17 лет никто не видел меня, кроме тебя одного, хотя видела я других". Услышав это, отшельник прославил Бога». Кончина св. Мастридии последовала не позднее 580 года. Вот и еще тайная, чудная подвижница палестинская того же времени. «На расстоянии около 20 тысяч шагов (40 верст) от Иерусалима, — говорит блаж. Иоанн Мосх, — есть монастырь, так называемый Сапсас. Из этого монастыря двое отцов ходили поклониться на гору Синай. Возвратись в монастырь, они рассказывали нам следующее. «Поклонившись на святой горе и возвращаясь обратно (так случилось с нами), мы заплутали в пустыне и долго носились по ней, как по морю. В один день, увидев вдали маленькую пещерку, пошли мы к ней. Приближаясь к пещере, увидели небольшой источник, около него несколько травы и след человеческий; верно, сказали мы себе, здесь живет раб Божий. Входя в пещеру, мы никого не видали, только слышали, что кто-то плачет. Осмотрев тщательно, мы нашли что-то вроде яслей, и в них кто-то лежит. Подойдя к рабу Божию, мы просили его сказать нам что-нибудь. Но как он ничего не отвечал, мы взяли его. Тело его еще было тепло, но душа отошла ко Господу. Тут узнали мы, что в то самое время, как входили мы в пещеру, раб Божий скончался. Взяв тело его из того места, в котором лежал, вырыли могилу в той же пещере; один из нас скинул мантию, в которой был, и мы стали завертывать в нее тело; тогда нашли, что это была жена, прославили Бога и, совершив над ней правило, похоронили». Кончина последовала, вероятно, в 596 г. Дабы примеры ревностных подвижниц были более сильны для нас, повторим для себя следующие наставления Св. Писания: «Те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями (Гал. 6, 24). Носите бремена друг друга и таким образом исполняйте закон Христов (Гал. 6, 2). Да приступаем с дерзновением к престолу благодати, чтобы получить милость и обрести благодать для благовременной помощи (Евр. 4, 16)». Оглавление IV. СИРСКИЕ ПОДВИЖНИЦЫ Оглавление Свв. Платонида, Вриенна, Феврония, Иерия и Фомаида Во второй Сирии, иначе — в Месопотамии, отшельническая жизнь явилась рано. В горах, соседних с Низибиею, называемых Синьджар (у греков Сигорон), пещеры служили жилищами для отшельников и отшельниц. К числу подвижников принадлежал св. Иаков, епископ Низибийский (314-350 гг.), известный как подвигами отшельничества, так и великим даром учения. Он уже писал наставления «Чадам обета» и «О девстве». Древнейший из мужеских монастырей Низибии находился под управлением пр. Маркела в 300 г. В то же время тут же была община 50 девственниц. Основательницей низибийской общины дев была диаконисса Платонида, и она-же была для нее примером богоугодной жизни. Церковная надпись говорит о ней: «Платонида, носимая в широте небесной, Добротами просияла по широте земной». Платонида прославилась обителью своей. Устав ее был особенный и замечательный. Сестры принимали пищу раз в день. В пятницу они не должны были заниматься рукоделием, а с утра до вечера не выходили из дома молитвы; после молитв и пения читалось и объяснялось Св. Писание. В Сирской церкви долго и после того сохранялась любовь к разумению Св. Писания. Известно, как много св. Ефрем Сирский занимался объяснением Св. Писания. Он же усилил в общинах дев пение св. песней. Так уставила св. Платонида и для своей общины. По правилам ее образовались высокие подвижницы Вриенна, Фомаида, Иерия. Самый же великолепный цветок в этом саду Божием была св. дева Феврония. Феврония с детства жила в блаженной общине. Она на третьем году жизни отдана была тетке своей блаж. Вриенне, и та надзирала за ней со всей нежной любовью. Красота Февронии была поразительная еще в детском возрасте. Вриенна принимала все меры для сохранения цветка своего. Едва девочка достигла возраста, допускавшего воздержание, ей приказано было принимать пищу через день. Входя в благочестивые мысли тетки своей и замечая, что здоровье нисколько не страдает от поста, Феврония скоро стала употреблять самое малое количество хлеба и воды. К этому она присоединила жизнь самую тесную: спала на узкой и короткой доске; если тревожили ночью мечты, вставала и читала Св. Писание или становилась на молитву. Когда по смерти Платониды Вриенна стала настоятельницей общины, Февронии приказано было читать по пятницам Св. Писание. Поскольку же из города собиралось много посетительниц слушать слово Божие, то Феврония читала за занавесою, чтобы скрыть свою красоту даже и от особ своего пола. Чтение обыкновенно сопровождалось кратким объяснением, и Феврония так ясно и отчетливо говорила о смысле того или другого отделения Писания, что в целом городе стали говорить об уме толковницы. К этим случаям присоединились похвалы сестер добродетелям и красоте Февронии. От того любопытство городских жительниц было раздражено, и они спешили слушать Февронию. Особенно сильно заинтересована была Февронией Иерия, вдова сенатора, лишившаяся мужа на восьмом месяце замужества. Она была еще язычница, но искала истину и добро. Рассказы о Февронии воспламенили ее желанием познакомиться с редкой девушкой. Она явилась в обитель. Вриенна встретила ее с почестью, приличной ее сану; но она бросилась к ногам ее и со слезами просила дозволить ей, язычнице, видеться и поговорить с Февронией; при этом, объяснила она, что родные вынуждают ее избрать другого супруга, потому имеет она душевную нужду в совете искренно доброй души. Вриенна отвечала, что племянница ее не может видеться ни с кем — таково правило жизни ее! «Я приняла ее, — говорила настоятельница, — от родителей на третьем году ее жизни, теперь ей 18 лет, и по редкой красоте ее она доселе не показывалась никому из светских людей». Иерия со слезами уверяла в чистоте своих намерений. На слезную настойчивую просьбу ее Вриенна согласилась, но предложено условие: Иерия снимет свой богатый светский убор и явится в одежде послушницы, так как Феврония никогда не видела светских нарядов. Иерия с радостью приняла условие. Они вошли к девственнице. Феврония, приняв Иерию за странницу-отшельницу, пала к ее ногам и обняла ее как сестру о Христе. После краткого разговора Феврония начала читать, и Иерия с такой жаждой слушала поучения, что вся ночь прошла в святом упражнении. На следующее утро настоятельнице стоило большого труда убедить Иерию расстаться с Февронией. Нежно обняв свою юную наставницу, Иерия возвратилась к себе. Сообщив родным о небесных поучениях, слышанных ею, она упрашивала их покинуть язычество и принять христианскую веру. Сама она тогда же приняла христианство и стала самой искренней исповедницей Христовой. И родители ее по ее убеждению также были крещены, со всеми домашними их. Между тем Феврония расспрашивала у Фомаиды, занимающей второе место после Вриенны, кто была посетительница, которая так горячо плакала при объяснении Св. Писания? Фомаида призналась, что это сенатора Иерия. Феврония с изумлением заметила, что напрасно не предварили ее о том — в незнании говорила она так доверчиво, как говорят только с сестрой о Христе. Фомаида сказала, что по-сетительница желала того сама и что ей нельзя было отказать по ее значению в обществе. Иерия часто бывала в общине, и когда Феврония была опасно больна, она прислужи-вала ей со всем усердием любви, не отходила от нее до ее выздоровления. В таком состоянии была эта святая община, когда имп. Диоклетиан послал (в 310 г.) в провинцию второй Сирии Лизимаха, сына знаменитого Анфима, и Селения, брата Анфима, для преследования христиан. Селений был человек в высшей степени жестокий и ненавидящий христиан столько же, как и сам император. Лизимах был совсем другой человек. Мать его, христианка, на смертном одре завещала ему со всей настойчивостью покровительствовать христианам. Диоклетиан, очень уважавший Анфима, не хотел по уважению к отцу лишить сына его почетного места, но вместе, подозревая его в благосклонности к христианам, дал место в виде испытания; Селений был назначен более в руководителя, чем в товарища Лизимаху. С ними послан был еще граф Примус, также родственник их. Город скоро узнал об ожидавших его ужасах. Низибийцы услышали о жестокостях, совершенных Селением в Месопотамии и Сирии пальмирской; там Селений истреблял огнем и мечом столько христиан, сколько попадалось в его руки, оставшихся от пламени и железа предавал на растерзание диким зверям. Лизимах терзался от этих жестокостей. Он не раз говорил наедине Примусу: «Тебе известно, что мать моя была христианка и сильно склоняла к своей вере; я удержался лишь из боязни прогневать императора и отца, но на смертном одре я дал слово не предавать смерти ни одного христианина и обращаться с ними дружелюбно. Но что делает дядя с христианами, попадающимися в его руки? Умоляю тебя — не предавай их ему, а, сколько можешь, помогай тому, чтобы спасались они бегством». Примус склонился на сторону добрых чувств, сдерживал преследование и давал знать христианским общинам, чтобы бежали, кто куда может. Мучители приближались к Низибии. При вести об их близости пресвитеры, отшельники, сам епископ скрылись, где кто мог. Инокини монастыря Вриенны хотели последовать примеру их и просили ее дозволения. «Враг далеко, — говорила Вриенна, — вы еще не видели его, и уже хотите бежать. Борьба не началась, а вы уже падаете духом. Бедные дети мои! Будьте тверды. Останемся здесь, примем смерть из любви к Тому, Кто за нас пострадал и умер». Увещание матери на первый раз подействовало на сестер общины, но потом одна из сестер сильно смутила их и они трепетали грубых воинов. Настоятельница дозволила им скрыться. Они уговаривали Февронию бежать вместе с ними, но св. девственница лежала больной и предала себя воле Божией. Настоятельница, оставшись с Февронией и Фомаидой, молила Господа с воплем и слезами о защите. Фомаида успокаивала ее надеждами на Господа, Который, если не найдет нужным избавить от смерти, подаст силы и крепость пострадать для славы имени Его и для вечного блаженства. Вриенна несколько успокоилась. Но, смотря на больную племянницу, она опять заскорбела. Феврония спрашивала, о чем скорбит та? «О тебе тоска ее, — сказала Фомаида, — смотря на молодость и представляя жестокость мучителей, наша мать не может не содрогаться». «Прошу вас, — отвечала Феврония, — молиться за меня, грешную, дабы Бог обратил милостивый взор Свой на меня; уповаю, что Он не откажет в помощи Своей при ваших молитвах». Вриенна и Фомаида со всей нежностью уговаривали ее приготовиться к твердой борьбе. Они указывали ей, что их схватят враги и предадут смерти, а ее красота и молодость заставят предлагать ей разные обольщения — и богатство, и молодого жениха, и жизнь роскошную, лишь бы она отреклась от Христа Господа. Но пусть помнит Феврония, что девство — дорогой дар Господу, обет — сохранять девство — страшно нарушать, а отрекаться от Христа — еще страшнее. «Ты всегда была покорной дочерью моей, — говорила Вриенна, — ты знаешь, что взяла я тебя с рук кормилицы и, нежно воспитав, берегла чистоту души твоей!.. Утешь же старость мою верностью Господу. Помни, как весело страдали другие за Господа. Ливии отсекли голову, а другую сестру нашу Леонию сожгли; Евтропия на 12 году замучена вместе с матерью. Ты сама восхищалась тем, что Евтропия, тогда как решили пронзить ее стрелами, могла убежать, но предпочла страдать за Христа». Феврония благодарила за наставления, внушавшие ей мужество. «Господу Иисусу посвятила я девство мое, — сказала она, — ему отдам и жизнь мою». Ночь прошла в трогательных беседах. С восходом солнца город был взволнован. Многие христиане были схвачены и отведены в темницу. Язычники донесли Селению об общине Вриенны. Воины выломали двери, схватили настоятельницу и подняли меч над ее головой; Феврония бросилась к их ногам и умоляла сперва умертвить ее, чтобы не видать смерти матери-воспитательницы. Прибыл граф Примус и велел воинам удалиться. Узнав, что отшельницы скрылись, советовал и остальным бежать. Примус, возвратясь из обители, сказал Лизимаху, что в обители остались только две старухи и одна девушка. «Клянусь богами, — прибавил он, — девушка — такая красавица, что если бы не была бедна, лучшей невесты не видать тебе во всю жизнь». Лизимах напомнил, что, по наставлению матери, не может он деву обета отнимать для себя у ее Господа. Он умолял графа спасти жизнь трех дев. Воин слышал разговор друзей и передал Селению. Селений тотчас послал захватить в обители Февроиию и объявить в городе, что завтра Феврония будет судима. Воины надели на шею Февронии железное кольцо, сковали ее оковами и повели из обители. Вриенна и Фомаида упрашивали взять и их, но те отвечали, что приказано представить в суд одну Февронию. Со слезами еще раз Вриенна упрашивала Февронию быть твердой для Господа. Все в городе скорбели о том, что схватили дорогую для них наставницу. Особенно же Иерия громко рыдала. Она с большой свитой отправилась в судебную палату, а на дороге узнала Фомаиду и в мирской одежде с ней пришла на место. Явились Селений и Лизимах. Феврония введена со связанными за спи-ной руками и с железным ошейником. По желанию Селения Лизимах стал делать допросы. «Свободная ли ты или раба?» — был первый вопрос. «Раба», — отвечала святая. — «Чья же раба?» — «Раба Господа моего Иисуса Христа». — «Твое имя?» — «Я христианка, и зовут меня Февронией», — отвечала святая. Селений сказал св. деве: «Клянусь богами, Феврония, что я не должен бы быть снисходительным к тебе. Но твоя красота и скромность берут верх над моим гневом. Слушай же, дочь моя: Боги свидетели, что брат мой Анфим и я избрали для Лизимаха невесту богатую и знатную, но я готов соединить твою руку с рукой Лизимаха. Посмотри на него: он молод, красив, знатен, богат; все состояние мое будет твоим приданым — детей у меня нет. Император прольет милости на Лизимаха. Ты будешь самой счастливой женой. Но знай и то, что если не примешь предложения моего, клянусь всеми же богами, то не проживешь долее трех часов. Выбирай». «Жених мой, — отвечала Феврония, — бессмертен. На Него не променяю никого. Ни-какие лестные обещания и никакие угрозы не переменят моего решения. Не нужно вам и тратить слов». Не ожидавший такого твердого ответа, гордый Селений приказал сорвать с Февронии одежды и набросить лохмотья. Сквозь дырявую ветошь была видна нагота Февронии. Селений с хохотом сказал: «Не стыдно ли быть в таком виде перед нами?». «Если ты к этому оскорблению, — отвечала Феврония, — присоединишь пытки железом и огнем, я готова и на них. Он, Господь мой, столько страдал за меня. Мне ли не терпеть за Него?». «Бесстыдная девушка! — закричал Селений. — Ты, гордясь красотой своей, велича-ешься тем, что выставлена эта красота напоказ всем». «Нет,— отвечала Феврония твердо, — нет, доселе ни одному мужчине не дозволяла я видеть лица моего; теперь же решаюсь терпеть и пытки — только для Господа моего». «Хорошо! — закричал рассвирепевший Селений. — Пусть узнает пытки!» Он приказал привязать ее между четырьмя столбами и разложил тут же огонь, и в то же время, как будет жечь ее огонь, осыпать ее градом ударов. Это выполняли с такой зверской жестокостью, что кровь полилась ручьями и тело падало клочками. Многие из зрителей падали без чувств, другие громко требовали прекратить зверство. Но Селений был бесчеловечен. Уже тогда, как сказали, что Феврония умерла, приказал он остановить мучение. Фомаида лежала без чувств, Иерия громко кричала: «Феврония — наставница моя! Тебя отнимают у меня, и Фомаиды лишаюсь я». Страдалица приведена была в чувство водой. Судья сурово сказал: «Удачен был твой первый бой, Феврония? Как находишь ты его?» — «Ты можешь сам судить, — отвечала Феврония, — жестокость твоя победила ли мою слабость?» «Повесить ее, — сказал мучитель, — драть бока ее железными когтями и жечь до костей». Палачи принялись за работу. Тело лилось вместе с кровью, огонь проникал до внутренностей. Святая сперва говорила: «Спаситель мой! Не покинь меня в страшный час». Потом страдала молча. Многие из присутствовавших поспешили выйти из судебной палаты. Другие говорили страшному судье, чтобы приказал, по крайней мере, отнять огонь. Селений согласился и потом стал допрашивать мученицу. Феврония не в состоянии была отвечать. Судья велел за дерзость отрезать язык. Но судью остановили. Селений приказал вырвать зубы, и это исполнили. «Поклонишься ли ты богам?» — кричал Селений. Он велел отрезать груди ее. Святая молилась: «Господи, ты видишь, как страдаю, прими душу мою к Себе». Когда отвязали ее от столба, она не могла держаться на ногах и упала. Старица Вриенна оставалась в обители для молитвы; ей дали знать, как тверда питомица ее, и она благодарила Господа. «Она умерла», — сказал граф Лизимаху, когда Феврония лежала без чувств на земле. «Нет, — отвечал тот, — она еще будет бороться за веру, для спасения других, ты увидишь. Такова христианская твердость!» Иерия, личность, много значившая в гражданском быту, сказала Селению, что жесто-кость его оскорбляет человечество и гражданское приличие. Селений, побледнев от гнева, велел представить ее к допросу. «Не отринь и меня, Бог Февронии, наставницы моей! Соедини меня с нею», — сказала благая Иерия и спешила подойти к судье. Тиран начал было допрашивать Иерию. Но ему сказали, что мучение аристократки слишком опасно, народ и без того взволнован. Оставив Иерию в покое, он велел отсечь Февронии руки и ноги. Исполнили и это. «Довольно, — сказал Лизимах Селению, — пойдем обедать». «Нет, пока не увижу последнего вздоха ее, не уйду», — говорил Селений и велел отрубить Февронии голову. Придя к обеду, Селений в ярости бешенства размозжил себе голову о столб. Лизимах, узнав о страшной смерти дяди, просил Примуса устроить почетное погребение страдалицы Февро-нии. Останки мученицы собраны и погребены были в обители с почестями. Примус и Лизимах приняли христианство. В честь страдалицы начали строить храм в Низибии, и он освящен был на шестом году после ее кончины. Если славной смертью св. Февронии произведено было сильное действие на сторонних людей и на граждан Низибии, то понятно, как много значила эта смерть для сподвижниц — сестер ее. В лучших из них, каковыми оказались и во время страшного испытания — блаженная Вриенна, Иерия и Фомаида, смерть Февронии усилила ревность к подвигам благочестия и одушевила надежды на сильную бла-годать Божию. Блаженная старица Вриенна окончила подвижническую жизнь свою спустя два года после освящения храма в честь мученицы — питомицы ее (в 318 г.). После нее осталась настоятельницей обители блаженная Фомаида. Пламенная Иерия почила при гробе Февронии. В 322 г. окончила подвиги свои св. Фомаида. Оглавление Св. Публия Антиохия — в начале христианства — столица Востока, с 500.000 жителей. Нигде язычество не являлось в такой полноте безобразия своего, как в Антиохии. Здесь был сброд магов, мимов, жрецов, город плясок, вакханалий, оргий исступленных, разврата наглого, роскоши бешеной. Когда явилось тут христианство, чудная перемена произошла в роскошной столице Востока. При св. Златоусте в Антиохии и ее окрестностях были уже целые сонмы чистых дев. Вот что говорит он в одной беседе антиохиянам: «Девы, еще не достигшие двадцатилетнего возраста, проводившие все время в своих покоях, воспитанные в неге, почивавшие на мягком ложе, пропитанные благовониями и дорогими мазями, нежные по природе и еще более изнеженные от усердных ухаживаний, не знавшие в продолжение целого дня другого занятия, как только украшать свою наружность, носить на себе золотые уборы и предаваться сластолюбию, не делавшие ничего даже для себя, но имевшие множество служанок, носившие одежды более нежные, чем самое их тело, употреблявшие тонкие и мягкие покрывала, постоянно наслаждавшиеся запахом роз и подобных благовоний, — эти девы, быв внезапно объяты огнем Христовым, бросили всю эту роскошь и пышность; забыв о своей нежности, о своем возрасте, расстались со всеми удовольствиями и, подобно храбрым борцам, вступили на поприще подвигов. По-видимому, говорю я невероятное, однако ж верное. Я слышал, что эти столь нежные девы достигли такой строгости в жизни, что надевали на свои нагие тела самые грубые власяницы; ноги их оставались босыми, и ложем их были тростниковые прутья, большую часть ночи проводили они без сна. Трапеза у них бывает только вечером, трапеза, на которой нет ни трав, ни хлеба, а только бобы, горох, елей и смоквы. Постоянно заняты они прядением шерсти и другими, более трудными, рукоделиями, чем какими занимались у них служанки. Они взяли на себя труд лечить больных, носить одры их, умывать ноги им. Многие из них занимаются и приготовлением пищи. Такую имеет силу огонь Христов!» При Златоусте в Антиохии явились даже и порицатели девства, точно такие же, каковы они и ныне. Нового не придумали новые умники, а повторяют старое, изношенное. Для них св. Златоуст писал в Антиохии обширное сочинение о девстве. Дав понятие об истинных девах, показав и то, что между еретиками не может быть истинных дев, как не было их между язычниками, он пишет: «Скажет кто-нибудь: если лучше не касаться жены, то к чему же введен в мире брак? Что помешает быть истреблену людскому роду, если на место умерших не будет рождающихся? Род наш держится не силой брака, а силою Господа, сказавшего: раститеся и множитеся... Без воли Божией брак не умножит людей и девство не уменьшит... Не девство грозит гибелью людскому роду, а грозят беззаконные сожития. Это показано в быстром истреблении всех животных при Ное. Если бы сыны Божий воспротивились гнусной похотливости и не смотрели преступными очами на дщерей человеческих, погибель не пришла бы... Когда мир весь наполнился людьми, остается одна причина брака — предотвращение нечестивой похотливости». Выставив те неудобства, какие влечет за собой второй брак, и показав, что всякий брак есть неотвратимое рабство, картинно изображает, как легче деве, чем замужней, достигать Царства Небесного, и решает кое-какие недоумения. Христовым огнем, о котором говорил Златоуст, горела душа благородной антиохиянки св. Публии. Дочь благородных родителей, по их желанию выдана была замуж за благородного антиохийца; но с мужем жила недолго — он скоро умер. Благословенным плодом честного брака был сын Иоанн. Мать воспитала его, как искренняя христианка. Оттого вышло, что Иоанн «немало времени начальствовал над пресвитерами антиохийскими и, быв много раз избираем на апостольскую кафедру, всегда уклонялся от начальствования». Блаженная Публия, со времени вдовства своего, вела жизнь строгую, в посте и молитве. При такой жизни, почтенная священным саном диакониссы, она собрала себе дев и вдов, решившихся, подобно ей, жить для Господа; с ними проводила она жизнь точно так, как писал св. Златоуст, снявший свою картину дев и с общины благородной Публии; с ними постоянно славила она Творца и Спасителя Бога. Так прожила она подвижнически несколько лет. На престол империи взошел Юлиан и открыто стал на сторону язычества. Гордый умом своим, он старался дать языческому богослужению великолепие и возможно лучший смысл, на словах выставлял из себя защитника всякой истины и человечности, а на деле нагло осмеивал святую веру, дозволял гнать и сам гнал христиан. Он прибыл в Антиохию и здесь поступал как фанатик язычества; велел выбросить мощи св. Вавилы из храма, «обещал стереть с лица земли всю породу галилеян» — так называл он христиан, и велел не иначе называть их. Раз он должен был проходить мимо молитвенного дома Публии. Подвижницы пели утренние хвалы Богу. Когда отступник шел мимо обители дев, подвижницы громче обыкновенного запели все вместе, считая гонителя достойным презрения и осмеяния. Идоли язык сребро и злато, дела рук человеческих, — возглашали они с Давидом и, его словами изобразив бесчувственность их, с его негодованием пели: — подобии им да будут творящие я и вси надеющиеся нанъ. Слыша это, нечестивец вспыхнул и с гневом запретил петь псалмы, когда он будет проходить мимо. Тот, кто сердится на правду, выказывает только свою слабость и вызывает против себя новую смелость правды. Когда Юлиан снова проходил мимо обители, св. Публия велела петь: да воскреснет Бог и расточатся врази его (Пс. 67, 2). Юлиан в бешенстве приказал привести к себе начальницу хора. Перед ним предстала старица, достойная всякого почтения и по летам своим и пользовавшаяся общим уважением в Антиохии за высокие добродетели свои. И, однако, он приказал одному из слуг бить по щекам проповедницу правды, и тот обагрил свои руки кровью ее. Бестрепетная диаконисса говорила Юлиану, что жалеет о больной душе его, но считает истину Божию выше всего. С хвалой Богу на устах возвратилась она в свою обитель. Считая Юлиана за одержимого злым духом, как одержим был Саул, она продолжала петь для него священные песни, с теми мыслями, что авось-либо и отступник придет в себя. Недолго после того длилась жизнь ее, она с миром предала дух свой Господу, а Юлиан погиб на войне.