Меню
Назад » »

Макарий Митрополит (Булгаков) История русской церкви (81)

III Спустя два с половиною года по смерти преподобного Иосифа Волоколамского прибыл в Москву афонский инок Максим Грек и внес в нашу духовную литературу новый элемент, прежде в ней не известный, - элемент научного и многостороннего образования. Доселе все наши писатели, самые даровитые и просвещенные, были не более как люди грамотные и начитанные, но вовсе не знакомые с наукою, и если обладали иногда даже обширными сведениями, то почти исключительно богословскими. И это должно сказать не об одних тех наших писателях, которые родились и воспитались в России, но равно и о тех, которые происходили из Греции, Болгарии и Сербии. Максим Грек первый явился у нас с образованием научным и с богатым запасом сведений не только в богословских, но и светских науках, какие тогда существовали. После первоначального обучения на своей родине он получил дальнейшее воспитание в Италии, бывшей тогда главным местом пробудившегося на западе Европы умственного движения и деятельности; долго жил там в своей ранней юности "у мужей, премудростию многою украшенных", слушал в разных школах "нарочитых учителей", основательно изучил языки греческий и латинский, науки: грамматику, пиитику, риторику, диалектику, древние классические литературы - греческую и римскую, системы древних философов, особенно Платона и Аристотеля, и довершил свое богословское образование на Афоне, пользуясь в продолжение многих лет богатою Ватопедскою библиотекою. Можно сказать, что в лице Максима Грека в первый раз проникло было к нам европейское просвещение, тогда уже зачинавшееся, и бросило, хотя еще слабые, лучи свои на густой мрак невежества и суеверий, облегавший Россию. Очень естественно, если Максима у нас скоро поняли как человека умного и ученого; если к нему собирались люди книжные, чтобы побеседовать с ним "о книжном", к нему обращались за советами и разрешением недоумений; если сами иерархи, сам царь требовали иногда мнения Максима по тем или другим церковным вопросам. Не удивительно, если некоторые даже преувеличивали значение Максима и считали его человеком выше своего века по уму и образованию, а другие, водясь иногда духом партии, только одного Максима и признавали человеком умным и просвещенным и без меры превозносили его переводы и исправления книг и его сочинения. Не говорим уже, как высоко ценил и сам Максим свои сочинения. Но то, что было естественно в свое время, неестественно теперь. Ныне мы можем относиться к Максиму Греку с полным беспристрастием и справедливостию и судить о нем как о человеке и как о писателе без всяких увлечений, не умаляя, но и не преувеличивая его заслуг и достоинств. Первыми литературными трудами у нас Максима были труды переводные: некоторые книги он перевел вновь с греческого языка на славянский и дал для употребления русским, а другие, прежде переведенные и употреблявшиеся в России, только исправлял. Но что это были за переводы? Максим, когда принимался за них, еще не знал русского, или славянского, языка, а знал только языки греческий и латинский. Он переводил с греческого на латинский, а с латинского на русский переводили уже данные ему помощники из русских, знавшие латинский язык. Значит, Максиму здесь принадлежала одна половина труда - первая, а вторая половина всецело принадлежала его помощникам; Максиму принадлежал собственно перевод латинский, нам неизвестный, а славянский перевод, сделанный с этого латинского и оттоле употреблявшийся в России в продолжение веков, вовсе не есть перевод самого Максима, но исключительно перевод его сотрудников, хотя без Максима и не мог бы появиться. Так, по крайней мере, можно сказать о большей части переводов, приписываемых Максиму. Самый первый по времени, самый обширный и важнейший труд, для которого собственно Максим и вызван был в Россию и над которым он провел год и пять месяцев (с марта 1518 по август 1519 г.), есть перевод по поручению великого князя Василия Иоанновича толковой Псалтири, заключавшей в себе толкования многих древних святых отцов и учителей Церкви. Процесс этого перевода кратко объяснил один из сотрудников Максима, Димитрий Герасимов, писавший о нем в то время своему знакомому: "А ныне, господине, переводит Максим Псалтирь с греческого толковую великому князю, а мы с Власом у него сидим, переменяяся; он сказывает по-латыньски, а мы сказываем по-русски писарем". Вот кто были настоящие переводчики этой Псалтири на наш язык! В то же время по поручению митрополита Варлаама переведены Максимом толкования на последние главы книги Деяний апостольских (окончены в марте 1519 г.), этот перевод со слов Максима совершен на русский язык одним Власием. В 1521 г. явился перевод Максимов Метафрастова жития Пресвятой Богородицы, тут славянским переводчиком при Максиме был старец Троицко-Сергиева монастыря Силуан. Через три года по поручению митрополита Даниила совершен еще весьма важный и обширный литературный труд - перевод Бесед святого Иоанна Златоустого на Евангелия от Матфея и от Иоанна; но совершен, как свидетельствует тот же старец Силуан, только "разумом и наказанием" Максима, а "трудом и потом" его самого, "многогрешнаго инока Селивана". Неизвестно, когда переведены Максимом похвальное Слово святого Василия Великого мученику Варлааму и три небольшие статьи Симеона Метафраста: о святом апостоле Фоме, о чуде святого архистратига Михаила в Хонех и о мученичестве святого Дионисия Ареопагита; но если после 1524 г., то перевод мог быть сделан и одним Максимом без участия помощников, так как в это время он уже хорошо знал русский язык, по свидетельству старца Силуана. Равным образом и перевод Слова святого Кирилла Александрийского об исходе души и о Втором пришествии мог принадлежать исключительно Максиму, если верить пометке, находящейся в одной рукописи XVI в., что Слово это перевел Максим в 1542 г. С полною же достоверностию исключительно Максиму можно усвоять только один перевод - буквальный перевод Псалтири, совершенный им уже в 1552 г. в Троицко-Сергиевой лавре по просьбе черноризца Нила Курлятева: последний сначала переписал по наставлению Максима на своих тетрадях все псалмы по-гречески, а потом написал против греческого текста на тех же тетрадях и славянский перевод псалмов, который "сказывал" ему Максим по порядку. Но этот-то, быть может единственный, перевод самого Максима был сделан им только для частного лица и навсегда остался в рукописи, тогда как другие переводы, сделанные со слов Максима его русскими сотрудниками, находились в общем употреблении и впоследствии почти все были даже изданы в печати. Нельзя не удивляться, как решился Максим при его уме на такого рода переводы, не изучив предварительно русского языка, и не предвидел, что переводы эти не будут отличаться ни правильностию, ни особенно точностию. Сам Максим мог ручаться только за себя, что он верно передает по-латыни смысл греческого текста, но не мог ручаться за своих сотрудников, что и они также верно передают по-русски его латинский перевод. Равно и сотрудники Максима могли ручаться только за соответствие своего перевода его латинским речам, но не могли знать, насколько эти речи отвечают подлиннику. Недоразумения и погрешности, более или менее важные, были неизбежны, и одна из таких погрешностей, даже очень важная, действительно и оказалась, как известно, в переводе жития Пресвятой Богородицы и поставлена была в ряду других обвинений против Максима. Еще удивительнее то, что Максим, почти не зная русского языка, осмелился приступить к исправлению наших церковных книг. Если в переводах иногда и не требуется большой точности и строгой соответственности тексту подлинника, лишь бы они правильно передавали мысли подлинника, то при исправлении перевода в таких книгах, каковы богослужебные, где каждая фраза дорога для верующих, необходимо было соблюдение самой полной, даже буквальной точности. Максим, без сомнения, не мог еще тогда сам видеть и понимать разные погрешности в наших богослужебных книгах; об этих погрешностях ему передавали по-латыни его русские сотрудники. Он обращался к греческому тексту и по-латыни же передавал своим сотрудникам, как надобно исправить указанные погрешности; сотрудники на основании слов Максима и делали исправления. Но кто мог проверить и засвидетельствовать правильность и точность таких исправлений? Предприятие Максима было, очевидно, не довольно обдумано и, что весьма естественно, не имело успеха. Максим, несомненно, исправлял с своими сотрудниками книгу Триодь, как сам свидетельствует, и после нее, вероятно, исправлял или, по крайней мере, пересматривал Часослов, толковое Евангелие, Апостол и Минею праздничную, так как в своем "Исповедании" указывает на неисправности, находившиеся в этих книгах, и был судим за некоторые изменения, допущеннные им в двух последних. А затем работа Максима должна была прекратиться. В исправлениях его начали примечать неточности или ошибки; между верующими поднялся ропот, что книги не правят, а портят; Максима, при других неблагоприятных для него обстоятельствах, потребовали на суд, и на суде открылось то, чего надлежало ожидать: Максим, не зная достаточно русского языка, или не понимал и не хотел признать указываемых ему в его переводах неправильностей, или слагал вину на своих сотрудников, даже переписчиков, а последние слагали вину на самого Максима и говорили, что он так приказывал им писать, хотя они не хотели. Последствия суда известны. Впрочем, хотя Максиму и не удалось самому исправить наши церковные книги, он заботился, насколько мог, содействовать их будущему исправлению. Чрез несколько времени, когда он писал в защиту себя от взведенных на него обвинений, достаточно уже познакомившись с русским языком, он показал русским, что их богослужебные книги содержат в себе много не только неточностей в переводе, но и весьма грубых ошибок и, следовательно, настоятельно требуют исправления, хотя в некоторой степени это уже сознавалось тогда в России, иначе Максиму и не поручали бы приступать к исправлению названных книг. Показал, что недостатки в этих книгах зависели не от одних только невежественных переписчиков, но отчасти и от древних достопамятных переводчиков и что потому книги должны быть исправляемы не чрез сличение только их с древними славянскими списками, а и чрез снесение с греческим тестом. Максим старался объяснить русским, что лица, которые пожелали бы приняться за такое исправление книг, должны иметь познания не только в грамматике, но и в пиитике, риторике и самой философии, а переписчики книг должны знать, по крайней мере, грамматику, для чего и написал две особые статьи: "О грамматике" и "О пользе грамматики". Он желал дать русским самое руководство, как узнавать хороших переводчиков и исправителей книг с греческого языка: написал по-гречески 16 стихов героического и элегического размера, перевел эти стихи на славянский язык и заповедал, что если кто придет в Россию и предложит свои услуги заняться переводом и исправлением церковных книг, то ему дали бы прежде всего перевесть те греческие стихи, и если он переведет их на славянский язык согласно с переводом Максимовым и скажет, что стихи эти героического и элегического размера и первые - шестистопные, а последние - пятистопные, - тогда смело можно принимать такого переводчика и поручать ему исправление книг. Не знаем, воспользовались ли русские впоследствии этими наставлениями Максима, но не можем не выразить сожаления, что сам он первый не подвергся в свое время подобному испытанию в знании русского языка, когда приступал к исправлению наших богослужебных книг, - в таком случае, быть может, он отложил бы это важное дело, позаботился бы предварительно изучить русский язык и с полным успехом совершил бы то, что ему поручали. Но если в своих переводах и исправлении книг Максим неизбежно должен был чувствовать себя как бы связанным и стесненным, частию свойством этих занятий, а особенно своим незнанием русского языка, зато в своих сочинениях, из которых разве только немногие написал по-латыни, пока не освоился с русским языком, а все прочие писал по-русски, он имел возможность проявить себя во всей полноте своих умственных сил и образования. Сочинения эти недавно изданы в свете и сделались всякому доступными; они весьма многочисленны (насчитывают до 134) и разнообразны, но вообще невелики по объему, так что едва составили в печати три небольшие книжки. Это не какие-либо ученые трактаты и исследования, а ряд статей, более или менее легких, иногда довольно пространных, но чаще кратких, даже весьма кратких. Изложены они то в форме размышлений и рассуждений, то в форме церковных Слов и Бесед, то в виде посланий, разговоров, исторических рассказов, молитв и священных песнопений, отрывков, афоризмов, заметок, иногда в несколько строк. Самое видное место в ряду всех этих сочинений занимают сочинения догматико-полемические, написанные в защиту веры христианской православной против иноверцев и неправославных: иудеев, язычников, магометан, армян и латинян, а также против суеверий и апокрифов, известных тогда в России. Против иудеев и иудействовавших, или новгородских еретиков, которые хотя были уже осуждены Собором 1504 г., но тайно продолжали держаться своих мнений, Максим написал пять небольших статей. В первой, под заглавием: "Слово о Рождестве Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в том же и на иудея", Максим говорит, что Иисус Христос есть Бог и истинный Мессия, на Котором исполнились все ветхозаветные пророчества, и что потому иудеи должны или веровать в Него вместе с нами или не верить своим пророкам, как "солгавшим на Христа", и не должны ожидать более Мессии, так как время пришествия Его, определенное в седминах Данииловых, трижды уже прошло; что в Воплощении Бога нет ничего несообразного, подобно тому как не было несообразного в разных чувственных явлениях Его в Ветхом Завете; что Христос потерпел страдание и смерть плотию, а не Божеством, и потерпел единственно из любви к Своему образу - человеку; а вслед за тем указывает иудеям на их рассеяние по земле и разрушение их второго храма за убиение Мессии, на чудное распространение христианства двенадцатью рыбарями, действовавшими только словом и чудесами, на чудный героизм христианских мучеников, подкреплявшихся силою Христовою, на чудеса, совершаемые силою самого Креста Христова, - все это изложено в самых общих чертах и весьма кратко (Максим. Сочин. 1. 39 - 51). Во второй статье, или "Слове о поклонении св. икон", которая равно могла относиться и к иудеям и к лютеранам, Максим доказывает, что это поклонение нимало не противно второй заповеди десятословия, напротив, согласно с другими повелениями Самого Бога в Ветхом Завете, и объясняет правильный смысл христианского иконопочитания (1. 485). В третьей статье, в "Слове на хульникы Пречистыя Божия Матери", которая была как бы продолжением второй (так как начинается словами, что мы должны не только поклоняться святым иконам Христа Бога, Его Пречистой Матери и прочих угодников, но и чтить церковные сосуды и все, что в Церкви освящено Христу), Максим опровергает ту ложную мысль, будто Пресвятая Дева только была свята и преславна, когда носила во утробе Своей Еммануила, а по Рождении Его сделалась как одна из прочих жен. Мысль эта, которую Максим в конце статьи называет "умышлением иудейским", судя по содержанию ее, могла принадлежать, без сомнения, не самим иудеям, а разве только нашим иудействовавшим еретикам, тем более что и в опровержение ее Максим приводит не одни ветхозаветные пророчества и преобразования, относящиеся к Пресвятой Деве, но и наши церковные песни и наконец говорит: "Темже и аз советую вам, братие, отступити... от таковыя хулы на Пречистую Божию Матерь, да и Та приблизится вам" и пр. (1. 495). Две остальные статьи против иудеев имеют частный характер. В "Совете к Собору православному на Исака жидовина" Максим убеждает пастырей по примеру древних ревнителей возревновать о православии и "предать еретика внешней власти на казнь" в урок другим (1. 51). А статья "Словеса супротивна противу глав Самуила Евреина" содержит в себе несколько кратких заметок и опровержений Максима на книгу названного еврея (жившего в XI в.), которая была переведена тогда с латинского на русский язык Николаем Немчином и, вероятно, употреблялась между нашими жидовствующими (1. 55). "Слово обличительно на еллинскую прелесть", т. е. против язычников, Максим начинает так: "Понеже убо, Божественною помощию, обличихом уже еже на Спаса Христа иудейское беснование, прииди прочее, о душе, обратим себе противу еллинскому зломудрию и дерзноглаголанию; не меньше бо иудеев стреляют хулении велию нашу христианскую веру", хотя собственно в России едва ли можно было слышать тогда такие хуления. В этом Слове Максим доказывает превосходство христианской веры пред язычеством: 1) чудесным распространением ее и чудными действиями ее в людях: она распространилась не силою оружия, а только кроткими словами и поучениями, не обещая людям никаких благ на земле, напротив, предрекая им одни бедствия и скорби, распространилась по всей земле людьми неучеными, несмотря на жесточайшие гонения, и действует так, что бесчисленное множество людей отрекаются от мира и проводят суровую жизнь в пустынях, а другие претерпевают за нее всякого рода мучения, чего не могли производить в язычниках никакой их бог, ни царь, ни ритор, ни мудрый законодатель. 2) Превосходством христианского учения пред языческим: в книгах христианского откровения нет ничего хульного и нечистого, ничего подобного сказаниям о похождениях языческих богов - Зевса, Паллады, Семелы, Феба, Афродиты, Марса, напротив, содержится самое возвышенное учение о Боге Едином в Трех Ипостасях, о Сыне Божием, Который из любви к образу Своему - человеку воплотился и потерпел страдание и смерть, о жизни загробной, о нравственности, - тогда как не только в языческих мифологиях о богах, но и в книгах самих языческих мудрецов - Хризиппа, Епикура и прочих проповедуется всякое студодеяние (1.62-77). После обличения язычников Максим направил свою полемику против латинян. Когда он прибыл в Россию в 1518 г., он уже нашел здесь "некоего хулника латыномудренна, немчина родом, пишуща развращенаа на православную веру нашу". Это был Николай Булев или Люев, главный врач великого князя Василия Иоанновича, пользовавшийся особенным его благоволением и, по свидетельству одного современника, "ученейший профессор медицины, астрологии и всякой науки". Он много лет жил в России, изучил русский язык и писал на нем сочинения в пользу латинства, распространял между русскими астрологическое учение и, вероятно, перевел на русский язык книгу Самуила Евреина, о которой мы уже упоминали; переписывался с нашими боярами (например, с Федором Карповым), а впоследствии и с самим Максимом Греком. Максим называет его в своих сочинениях Николаем Немчином и свидетельствует, что его считали "мудрым и словеснаго художества искусным" и что мудрости его многие удивлялись (1. 214, 236, 271, 455). Против этого-то Николая Немчина и по поводу его сочинений Максим и написал почти все свои сочинения на латинян: одно - в виде обличительного Слова на писание Николая о соединении православных и латинян, два - в виде посланий к боярину Федору Карпову и три - в виде посланий к самому Николаю Немчину. В Слове на писание Николая Немчина о соединении православных и латинян Максим доказывает: 1) что Николай неправ, утверждая, будто Римская Церковь неизменно сохраняет православную веру от времен святых апостолов и святых отцов, так как она изменила член веры о Святом Духе в самом Символе веры вопреки учению Спасителя и Вселенских Соборов и что потому латиняне "достойни нарицатися не точию раскольникы, но отчасти еретики". 2) Что хотя крещение у православных и латинян действительно одно, но отступления латинян от веры, каковы: учение о происхождении Святого Духа от Сына, учение о чистилище и употребление опресноков в таинстве Евхаристии - делают для православных невозможным общение с латинянами, а потому последние должны прежде устранить эти препятствия, отречься от своих заблуждений, если искренно желают соединиться с православными (1.213-234). В посланиях к боярину Федору Карпову Максим, по его просьбе, разбирает какое-то Слово Николая Немчина, присланное последним Федору в ответ на письменные его вопросы. И именно в первом послании Максим подробно доказывает ту мысль, что в исповедании христианской веры непозволительно ничего изменять, ни прибавлять, ни убавлять, для чего и приводит слова Спасителя и апостола Павла, потом изречения и постановления святых отцов и Соборов: Дионисия Ареопагита, папы Келестина, Кирилла Александрийского, Третьего и Четвертого Вселенских Соборов, папы Льва Великого, Иоанна Дамаскина, Собора, бывшего при патриархе Фотии, и папы Льва IX (1, 235 - 266). Во втором послании опровергает одно за другим доказательства Николая Немчина в подтверждение римского лжедогмата об исхождении Святого Духа и от Сына, - доказательства, заимствованные как из разных мест Священного Писания, так и из соображений разума, причем также пользуется свидетельствами многих святых отцов (1. 267 - 322). Надобно заметить, что эти два послания Максима - самые основательные из всех его сочинений против латинян. Достойно также замечания, что послания эти Максим писал еще в то время, когда был занят переводом толковой Псалтири, как сам свидетельствует (1. 237), следовательно, в самый первый год своего пребывания в России. А как, по собственному же свидетельству Максима, он начал писать против латинян уже после обличения им "иудейскаго зловерия и еллинскаго нечестия" (1. 62 - 77), то следует допустить, что полемические сочинения Максима, по крайней мере некоторые, против иудеев, язычников и затем латинян - едва ли не первые его у нас сочинения по времени и что они, вероятно, были им писаны по-латыни, а на русский язык переведены его известными помощниками. Все три послания Максимовы к Николаю Немчину написаны по вызову со стороны последнего. В одном послании Максим дает ответ на два бывшие к нему послания Николая и довольно подробно опровергает его доказательства об исхождении Святого Духа и от Сына, а под конец умоляет Николая оставить это заблуждение и стать на твердом камени православия (1. 323 - 340). В другом послании, исполняя просьбу Николая объяснить ему, когда и как отлучились латиняне от греков и от святой Божией Церкви, Максим кратко обличает четыре отступления, или лжеучения, латинян: об исхождении Святого Духа и от Сына, о посте в субботу, о безбрачии духовенства и об опресноках - и советует Николаю обратиться с своими вопросами к митрополиту Даниилу, который способен показать ему всю истину (1. 509 - 532). В третьем послании, по поводу просьбы Николая Немчина, чтобы Максим молился о нем, Максим убеждает его отложить всякое латинское словопрение, не перетолковывать текстов Писания о Святом Духе, не ссылаться на одного блаженного Августина, как будто он один лучше всех Соборов разумел догматы веры, не говорить, что Римская Церковь делает только изъяснение, а не прибавление в учении о Святом Духе, но с детскою покорностию принять и непреложно содержать исповедание правослания, как предано оно семью святыми Вселенскими Соборами (1. 341 - 346). Единственное сочинение Максима против латинян, не обращенное к Николаю Немчину и вовсе о нем не упоминающее, есть "Слово похвальное к св. апостолом Петру и Павлу, в том же обличения и на латынския три большия ереси". Обличаются здесь, довольно, впрочем, поверхностно, именно лжеучения латинян о чистилище, об исхождении Святого Духа и от Сына и об употреблении опресноков в таинстве Евхаристии. Слово это - одно из наименее удачных сочинений Максима Грека (1.180-212). Обличив иудейство, язычество, латинство, Максим счел недостойным своей ревности оставить без обличения магометанство и написал против магометан три сочинения (1. 77 - 78). В "Слове обличительном на агарянскую прелесть" он говорит, что есть три главных признака истинности какой-либо веры или учения: если оно дано от Самого Бога, если внесено в мир чрез мужа праведного и благочестивого и если оно согласно с догматами и преданиями святых пророков, апостолов и отцов Церкви, и потом доказывает, что, напротив, Магомет был человек нечестивый и обманщик, что учение его совершенно несогласно с догматами святых пророков, апостолов и отцов Церкви и что он послан не от Бога, а от антихриста и был его предтечею, - Слово растянутое, в высшей степени бранчивое, непрямо направленное к своей цели и имеющее мало силы и доказательности (1. 77 - 130). В "Слове втором о том же к благоверным на богоборца пса Моамефа" Максим рассуждает, что близко уже время пришествия антихриста, близка кончина мира, "яко же Божественная Писания учат нас, явьственне глаголюща: на осмом веце быти хотящу всех устроению", и в подтверждение своих мыслей представляет яркую картину быстрых успехов магометанства в тех самых странах, где прежде процветало христианство, и указывает на отпадение многих христиан от веры, на умножение ересей в Церкви Христовой, на оскудение в мире веры и любви, на войны и кровопролития во всей Европе, а под конец убеждает христиан отложить дела тьмы и облечься в оружия света, не скорбеть посреди бедствий и притеснений от магометан, но радоваться и благодарить Христа за ниспосылаемые страдания и прославлять Его благочестивою жизнию (1. 131 - 150). В третьей статье "Ответы христианом против агарян, хулящих нашу православную веру христианскую" Максим хотел дать православным руководство, как состязаться с магометанами о вере, и в частности дает наставления: а) как доказывать магометанам, что Иисус Христос есть Бог на основании Евангелия, которое сам их Коран называет святым, ниспосланным с неба; б) как опровергать ложное мнение магометан, будто христиане веруют в трех богов, и в) что отвечать на возражение магометан: если бы Иисус Христос был Богом, то иудеи не могли бы предать Его смерти (1. 151 - 169). Полемику свою против иноверцев и неправославных Максим заключил "Словом на арменское зловерие". Сказав в начале Слова, что армянское зловерие, слагающееся из разных ересей, заключает в себе три наибольшие заблуждения, состоящие в том: а) будто Иисус Христос пострадал и умер на Кресте не только человечеством Своим, но и Божеством; б) будто Он по Вознесении на небо совлекся человеческой плоти и в) будто в Нем одно естество, а не два, Максим останавливается на одном первом заблуждении и опровергает его частию текстами Священного Писания и соображениями разума о невозможности для Бога умереть, а частию историческими сказаниями, например о том, что во дни святого Прокла какой-то отрок был восхищен на небо и слышал там пение Трисвятой песни без прибавления "Распныйся за ны", которое делают армяне, и под. Слово это адресовано Максимом какому-то "другу верну и брату возлюблену", которому и советует он отказаться от дружбы и общения с армянами и облечься во всеоружие Богословия премудрого Иоанна Дамаскина для отражения всякого рода ересей (1.169-180). Из сочинений, написанных Максимом против суеверий разного рода и апокрифов, наибольшая часть относится к астрологии. В числе апокрифов, или лживых книг, которые издавна проникали в Россию и которые запрещалось русским читать, находилось и "звездосказание". Но в дни Максима Грека распространению астрологического учения в России особенно содействовал известный Николай Немчин. Он увлек боярина Федора Карпова, еще какого-то инока, бывшего игуменом, и около 1524 г. написал в астрологическом духе послание к дьяку Мунехину. Максим, видевший на опыте в Италии, где астрология тогда господствовала, к каким гибельным последствиям приводила она, вооружился против нее со всею ревностию. Он написал против астрологии четыре послания: к самому Николаю Немчину, весьма краткое (1. 455), к боярину Федору Карпову в 1524 г. (1. 347; снес.: Опис. рукоп. Моск. Синод, библ. 2. 2. 540), к бывшему игумену, увлеченному Николаем Немчином (1. 446), и к какому-то неизвестному князю, находившемуся в несчастии (1. 435); три особые статьи, или Слова, из которых в двух опровергает вообще астрологические заблуждения, а в третьей - преимущественно астрологическое предсказание о приближавшемся будто бы всемирном потопе (1. 377, 399, 457), и, наконец, нарочито касался того же самого предмета в некоторых других своих сочинениях (2. 52, 154; 3. 205). В подтверждение своих мыслей Максим приводил изречения Священного Писания и святых отцов, мнения древних философов и поэтов, примеры из священной и гражданской истории и доказывал, что астрологические суеверия и заблуждения ниспровергают учение о Промысле Божием, подрывают свободу и нравственность человека, ведут к нечестию и отчаянию и заставляют признавать Самого Бога, Творца мира, виновником зла (2. 59 - 79). Кроме того, Максим критически разобрал в особых статьях еще следующие апокрифы и книги с апокрифическими мыслями и верованиями: а) баснословное сказание Афродитиана Персианина об обстоятельствах Рождения Иисуса Христа и поклонении волхвов (3. 125); б) сказание об Иуде предателе, будто он не удавился по возвращении тридцати сребреников, а жил еще несколько лет (3. 150); в) сказание о том, будто по Воскресении Спасителя солнце не заходило целую неделю и был во всю неделю один светлый день (3. 164); г) книгу "Люцидариус", переведенную с латинского и излагающую в форме разговора между учителем и учеником разные апокрифические мнения и суеверия по вопросам о Боге, мире, человеке и животных (3. 226); д) книгу толкований Иоанна Людовика Вивеса на блаженного Августина, также, вероятно, переведенную на русский язык и содержавшую в себе, кроме астрологических бредней, ложные мнения о рае, аде, воскресении мертвых и др. (3. 205). При разборе всех этих лжеучений Максим старался показать, что они несогласны с учением Священного Писания и отцов Церкви, а иногда - что они заключают в себе и внутреннее противоречие. Опровергая заблуждения, изложенные в апокрифических писаниях, Максим не оставлял без внимания и тех суеверий и предрассудков, какие встречал в устах и жизни русского народа. И одни из них, каковы верования в волшебство, чародейство, оклики, встречи, обличал в разных местах своих сочинений, где находил более удобным, а против других написал даже особые статьи, например против ложных мнений: а) будто ради погребения утопленников и убитых бывают стужи, гибельные для земных прозябений (3. 170); б) будто Адам дал прельстившему его дьяволу рукописание на вечное рабство (1. 533); в) будто кто не поспеет к чтению Евангелия на литургии, тому и вовсе не следует быть при совершении ее (3. 98). Второй отдел сочинений Максима Грека составляют сочинения нравоучительные. Одни из этих сочинений относятся ко всем христанам и касаются более или менее или нравственности христианской вообще, или частных ее предметов, а другие относятся только к некоторым классам христиан, и именно к властям предержащим и инокам или даже к отдельным лицам. Из сочинений, касающихся христианской нравственности вообще, четыре изложены в форме собеседований Максима с собственною душою и три - в форме поучительных и обличительных Слов. В первом собеседовании Максим напоминает своей душе об образе Божием, которым она украшена, о горнем ее отечестве, о венцах небесных, ей уготованных, и затем обличает ее в ее привязанности к земле, в покорности страстям: сладостратию, суетной славе, лихоимству, фарисейству и другим, угрожает ей вечными муками, заповедуя не прельщаться "ересию", будто по смерти в огне чистилищном очищаются греховные скверны; убеждает свою душу познать себя, блюстися от всех козней дьявола, бегать всего греховного и всячески заботиться о стяжании христианских добродетелей, которыми благоугождается Бог (2. 5). Во втором собеседовании он говорит душе, что вот приблизилась святая Четыредесятница, время самое благоприятное для покаяния и исправления себя, и призывает свою душу восстать от греховного сна, уподобиться мудрым девам, ожидающим Жениха, взять Крест свой и следовать за Христом; рассматривает свою жизнь при свете евангельского учения о блаженствах и находит в себе одни только грехи и недостатки и снова возбуждает свою душу восстать от сна, убояться Судного дня и украшать себя всякими добрыми и богоугодными делами (2. 119). В третьем собеседовании Максим объясняет душе своей, что не удалением из мира, не черными одеждами, не иноческими обетами, данными, но неисполняемыми, благоугождается Бог, но чистою верою, честным житием и добродетелями и что потому надобно трезвиться и блюстися козней дьявола, преодолевать свои похоти и стяжать страх Божий и Божественную любовь, которая есть исполнение всего закона (2. 148). В четвертом собеседовании, которое состоит все из десяти-двенадцати строк, Максим, сказав душе своей, что ее ожидает вечный огнь за ее нечестие, убеждает ее, чтобы она убоялась, восплакала, удалилась от своей злобы и показала дела истинного покаяния, доколе есть время, всегда омывая себя теплыми слезами и не надеясь на огненное очищение по смерти (2. 247). Что касается до Слов, то в одном из них Максим сначала изображает бесконечную любовь Божию, как она явилась в сотворении человека, в промышлении о нем и особенно в его искуплении, а потом резко обличает людей в неблагодарности Богу, непокорности, противлении Ему, в нечестии, и в частности укоряет властителей и судей за их неправосудие, сребролюбие и мздоимство, также пастырей Церкви за их пристрастие к стяжаниям и недостаток любви к бедным и несчастным, и всех убеждает исправиться и жить праведно и благочестиво (2. 185). Во втором Слове, написанном по случаю победы великого князя над крымским ханом (в 1541 г.), Максим, сказав также о бесконечной любви Божией, явленной в искуплении человека и в дарованной князю победе, призывает сынов России быть благодарными к Господу, жить в единомыслии и взаимной христианской любви, повиноваться великому князю, митрополиту и епископам и прославлять имя Божие добрыми делами (2. 277). В третьем Слове, которое написал Максим по случаю страшного пожара, истребившего город Тверь и соборный храм, богато украшенный местным епископом Акакием, сначала обращается с краткою молитвою к Богу этот епископ и просит открыть, чем согрешили пред Ним тверитяне и заслужили Его гнев, а потом пространно отвечает Сам Бог, что они прогневляют Его наиболее своим фарисейством, заботясь только о доброгласном пении, шуме колоколов, многоценном украшении икон, а не о честном житии, своим лихоимством, хищениями, притеснением вдов и сирот, своими верованиями в звезды, своими языческими обычаями, гуслями, тимпанами, играми, плесканиями, своим пьянством и студодейством, что самые их пастыри являются по своей жизни наставниками всякого бесчиния, невоздержания, винопития и взаимной вражды; наконец, призывает грешников покаяться и сотворить плоды, достойные покаяния (2. 260). К сочинениям Максима, касающимся частных предметов христианской нравственности, частных добродетелей и пороков, можно отнести: а) Разговор души с умом о страстях: здесь решаются вопросы, откуда в нас страсти и как укрощать их, в частности - откуда страсть или пристрастие к звездословию и как оно пагубно (2. 52); б) две краткие статьи об обетах: в одной доказывается, что данные обеты надобно исполнять на деле, а во второй объясняется, когда можно разрешить обет поста и в чем состоит истинный пост (2. 214, 245); в) две краткие статьи о значении наших молитв: в одной говорится, какая главная цель наших молитв и что "все наши молитвы, и тропари, и кондаки, и молебные каноны, глаголемыя по вся дни и часы", не принесут нам никакой пользы, пока мы будем пребывать во грехах; во второй статейке дается наставление христианину от лица Богородицы, что тогда только благоприятно Ей часто певаемое им "радуйся", когда он на деле исполняет заповеди Рожденного Ею и удаляется от всякой злобы, блуда, лжи, гордости, лихоимства и неправды; а если он предается нечестию, хищничеству, студодеяниям, то все его молитвы с множеством канонов и стихир, им громко распеваемых, не спасут его от вечных мук (2. 213, 241); г) Слово на предающихся содомскому греху: оно показывает и тяжесть этого греха и страшную за него ответственность и возбуждает виновных к покаянию (2. 251). Сочинения Максима, обращенные к предержащим властям, имеют преимущественно учительный характер. В таком роде написаны три послания к великим князьям нашим. В послании к великому князю, вероятно Василию Ивановичу (2. 346), Максим раскрывает мысли, что всякую земную державу украшают и делают уважаемою от соседей мудрость царя, срастворяемая всякою правдою, кротостию и заботливостию о подданных, а вместе правда и правость соправящих царю князей и бояр, их прилежание и еще более их единомыслие и друголюбие, но что преимущественно благоденствие и процветание царств зависят от Бога, который, как показывает священная история, то милует и возвышает их за их благочестие и покорность Ему, то наказывает и уничижает за их нечестие, а потому крепчайшее утверждение для земных царей составляют вера, надежда и любовь христианская, выражающиеся в исполнении заповедей Божиих (2. 338). В послании к великому князю Ивану Васильевичу Максим говорит, что благоверный царь должен постоянно взирать на образ Царя Небесного - Христа Бога и подражать Ему в правосудии, кротости и милосердии, на Него одного уповать и прославлять Его своими делами; советует царю читать в руководство себе послание блаженного Фотия, Цареградского патриарха, к болгарскому царю Михаилу; сознается, что последние греческие цари уничижены Богом и лишились своего царства не за что другое, как за великую гордость, иудейское сребролюбие и лихоимство, за то, что отнимали имения у своих подручников, оставляли в презрении и скудости своих бояр, не защищали обидимых вдовиц и сирот, и убеждает великого князя не следовать такому примеру греческих государей, а устроять правдою и благостию потребное и полезное для своих подручников, сподоблять чести митрополита и епископов, беречь и награждать князей, бояр, воевод и воинов, ограждать и призревать убогих, сирых и вдовиц (2. 346). В послании к "благоверному царю", не названному по имени, но, по всей вероятности, Иоанну Васильевичу, Максим учит, что истинный царь и самодержец - тот, который не только правдою и благозаконием управляет своими подданными, но и старается господствовать над бессловесными страстями и похотями собственной души, и что потому царь должен избегать сребролюбия, славолюбия, сластолюбия, ярости, гнева, пьянства и подобного, а украшать себя всякою правдою, кротостию, чистотою, милосердием и благотворительностию. Между прочим, здесь заповедуется царю, чтобы он считал своим лучшим советником не того, который вопреки правде возбуждает его на рати и войну, а того, который советует любить мир и примирение с соседними народами, и чтобы царь старался исправлять "священнические недостатки", и именно духовных пастырей, которые вклады царей и князей, данные церквам на прокормление нищих и сирот, употребляют только на самих себя да на своих племянников и сродников (2. 157). Известно одно только обличительное сочинение Максима, "излагающее с жалостию нестроения и бесчиния царей и властей последняго жития". Здесь Максим рассказывает, что однажды он, путешествуя, увидел жену, сидевшую при пути в черной одежде, как бы вдовицу, и горько плакавшую, а вокруг были звери: львы, медведи, волки, лисицы. Жена эта открыла Максиму по его просьбе, что она - одна из благородных и славных дщерей Царя Небесного, что имя ей Василиа - царство. Сетует же она и неутешно плачет от того, что владеющие ею, т. е. царством, в настоящие времена большею частию славолюбцы и властолюбцы, которые притом, будучи одолеваемы сребролюбием и лихоимством, морят своих подданных всякими лютейшими истязаниями, тогда как древние ее рачители и обручники, каковы были Давид, Мелхиседек, любили правду, кротость, мир; что ныне облеченные властию беззаконно и богопротивно пируют с гуслями, сурнами и тимпанами, со всякими смехотворениями, сквернословием и буесловием, не приемлют ни духовного наставления священников, ни сетования многоискусных старцев, не внимают прещению самих богодухновенных Писаний; что вообще нет ныне "царей благоверномудренных", - все заботятся только о себе, как бы расширить пределы держав своих, ополчаются друг на друга, терзают друг друга, как дикие звери, а о Церкви Христовой, люто терзаемой от измаильтян, не имеют никакого попечения (2. 319). Хотя эта сетующая жена Василиа, как очевидно, представляла собою не Россию одну, а скорее, Европу или вообще земное царство и устами ее Максим хотел выразить собственную жалобу на современных властителей, которые, предаваясь только порокам и заботясь о расширении своих государств, не хотели подать руку помощи родной ему Греции, терзаемой турками, но естественно, что при изображении разных недостатков предержащих властей он всего ближе мог иметь в виду власти земли Русской.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar