Казимир Валишевский / Первые Романовы (19)

II. Его ум Хотя и обнаруживая в своей корреспонденции относительно даже обширную эрудицию, артистические вкусы и даже кое-какую научную любознательность, отец Петра Великого должен был навсегда остаться служителем церкви, особенно углубленным в вопросе литургии, вдохновлявшимся ими даже в вопросах, совершенно чуждых этой области идей. Павел Алепский рисует нам его еще в качестве руководителя церковной службы, чтеца, учителя певчих. Забыв о присутствии антиохийского патриарха, один из священнослужителей даже обратился к нему с обычною формулою: «благослови меня, отец!» Тотчас же голос царя раздался, подобно удару грому: «............., разве ты не видишь, с кем ты говоришь? Или же ты не знаешь, что нужно сказать: «благослови меня, государь?» Глубокая религиозность, граничащая иногда с экстазом, но искренняя и служащая для развития самых благородных свойств его существа, соединялась с этим ребячеством. Альберт Вимина, полный недоброжелательства к государю говорящий о страшной жадности, которая делала его совсем неразборчивым в употребляемых средствах для пополнения своей казны, сам соглашается с этим. Весь проникнутый в качестве царя достоинством своего звания, Алексей в качестве христианина полон смирения. Он часто говорит о своих грехах, испытывает постоянно угрызения совести. Совсем не претендуя, подобно своему современнику, на сравнение себя с солнцем, он хотел быть лишь маленькой звездочкой «не здесь, но там». У него бывают видения. В 1656 г. в момент приступа Кокенгаузена он видит двух мучеников, Бориса и Глеба, приказавших ему посвятить этот день Св. Дмитрию. Даже вне монастыря Св. Саввы, постоянно им посещаемого, жизнь его обыкновенно регулировалась так, как будто бы она происходила в религиозной коммуне. Вставая в 4 часа утра, он начинает молитвами святому данного дня, наносит только короткий и церемониальный визит царице и спешит на заутреню, в ожидании ежедневной службы. На пиру, данном им в честь антиохийского патриарха, греки немало были удивлены, услышав чтеца, который тотчас же после благословения принялся читать главу из жития Св. Алексия и продолжал ее читать в продолжение всего обеда. Среди всех забот, волновавших его мысль, этого государя больше всего волновала забота о спасении своей души. Соответственно общему чувству этой эпохи в этой стране, он видит лучшее средство для достижения царствия Божия в полном выполнении ритуала и в определенной аскетической обрядности. Его религиозное сознание не довольствуется уже однако одним этим, и с другой стороны оно не удерживает его от целого ряда светских удовольствий, даже из числа тех, которые подвергнуты церковью анафеме. В нем слишком ясная интеллигентность с слишком большою долею здравого смысла для того, чтобы принять православную доктрину во всей ее строгости и вне ее не искать также в религии элемента нравственности, более широкой и более глубокой. Его концепция мира была исключительно религиозная. Он судил обо всем с этой точки зрения. Но профильтрованный сквозь душу, до основания добрую, светлую и мягкую, даже самый аскетизм Домостроя смягчался и получал жизненную силу. Как у большинства страстных охотников, у Алексея была сильно развита наблюдательность, и из первых своих уроков он почерпнул вкус к размышлению, привычку сосредоточиваться. Отсюда та тонкость чувства, которую нельзя было бы ожидать от московита того времени. Его мораль и его философия принимают при случае очень симпатичный тон и характер. Этот толстяк являлся артистом в умении утешать. Людовик XIV считал себя проводником божественного милосердия. «Мы обязаны, пишет он, воздавать подчиненным нам народам те же знаки отеческой доброты, которые мы получаем от самого Бога. Мы ничего так не желаем, как подать нуждающимся в нем утешение в их горе». В письме Алексея к князю Одоевскому мы находим такую фразу: «Бог нас поставил на это место для того, чтобы помогать тем, у кого нет другой помощи». Это та же мысль, переданная почти в одинаковых выражениях. Только одни и те же слова прилагаются с той и с другой стороны к совершенно различным предметам. Алексей обращается к отцу, убитому горем по поводу смерти своего сына, пред ним горе, которого Король-Солнце не удостоил бы соответствующего сожаления. В других случаях, желая высказать свое одобрение или свой гнев, корреспондент князя Одоевского умел также придать своему языку выразительную форму, часто очень образную или напротив полную сентенций, обыкновенно сильную и глубокую. Он чрезмерно любил писать письма. Простому казначею монастыря по поводу грешка, совершенного им в пьяном виде, он посылает целое послание, написанное им собственноручно на четырех страницах: в нем он призывает виновного к суду Божиему и св. Саввы, говоря о потоках слез, пролитых им по поводу этого случая, и призывая все громы небесные против этого пьянчужки. Его обильная речь бывает иногда несвязной. Упрекая князя Георгия Ромодановского в дурном выполнении понятого им в противоположном смысле приказания, он его называет «врагом креста Христова и новым Ахитофелом» (?). Он его осыпает всеми проклятиями Израиля. «Да воздаст тебе Бог за твой дьявольский способ служить мне, как он это сделал Дафаву (?) и Авирону (Аарону ?), Анании и Сапфире! Пусть твоя жена и дети плачут такими же жестокими слезами, как те, которых ты заставлял плакать!» Помимо очень объемистой корреспонденции, Алексей оставил еще рассказ (неоконченный) о своих кампаниях и несколько тетрадей, заключающих в себе описание произведенных им осмотров, речей, произнесенных по этому случаю и т. д.; все это было написано его рукою и снабжено замечаниями и исправлениями. Пользуясь посредственно прозой, хотя и не зная тонкостей языка и стиля, он пробует свои силы также в поэзии. У нас имеется среди других его сочинений, послание в стихах тому же князю Ромодановскому. Стихи эти представляют собой еще только очень плохую прозу, где геометрически размеренные строфы заменяют собою отсутствующее расположение: в них нет никакого следа размера или рифмы и преобладает большая тривиальность. В общем, особенно принимая во внимание время и место, это литературное произведение не следует игнорировать. Алексею удалось из своей философии создать очень ясную концепцию власти, которая ему завещана, как наместнику Божиему, причем он обязан судить людей по справедливости. Но он допускал разделения этой власти с боярами и исключал из нее, — по крайней мере, в принципе — как фанатизм, так и нетерпимость. Когда Никон хотел принудить светских людей из своей свиты к крайней набожности, царь протестовал против этого в выражениях, которые бы одобрил сам Бодэн, хотя Алексей его не мог читать: «мы не должны никого принуждать молиться Богу». Известно однако, что он прибегал иногда к принудительным мерам в таком же роде. Заявляя себя истолкователем мудрости Бога и божественного правосудия, всегда рискуешь впасть в такую непоследовательность. Не имея никакого понятия об искусстве, он тем не менее имел очень ясно выраженные артистические вкусы, даже известный источник поэтического вдохновения и притязания на эстетику. Он не переставал перестраивать и украшать свой деревянный дворец в Коломенском, где он наслаждался всеми прелестями его живописного вида, не величественного, но тихого и спокойного, как и его собственная натура, оставляющего, как большинство русских деревень, впечатление тишины и покоя. Он ввел отпечаток искусства и поэзии даже в организацию своей любимой охоты, составив целый кодекс ухода за соколами, обсуждая в нем красоту птиц, гармоничность их полета и драматический характер их борьбы. Последний великий соколиный охотник Франции, Людовик XIII даже не помышлял ни о чем подобном. Но эта свои вкусы и эту свою виртуозность, которою он так хорошо пользовался, Алексей умел удовлетворять, особенно величественно обставляя религиозные церемонии и придворные празднества. Он наслаждался, как тонкий любитель, службою с хорошим пением и восхищался строго обдуманной торжественностью при приемах посланников. В этом отношении он занимался мельчайшими подробностями и приписывал им огромную важность. Его взгляды на жизнь и на свет были взглядами безусловного оптимиста и бессознательного детерминиста. В светских развлечениях, которые он себе позволял, в театре или в охоте, он видел лишь полезное и необходимое средство для разгона скуки, так как Бог, думал он, хочет, чтобы люди были веселы, и они его оскорбляют, если предаются неумеренной печали. То же толковал он князю Одоевскому, убеждая его не слишком плакать о своем сыне. Он отказывался признавать, что наша жизнь земная является тяжелым испытанием. Перемешивая в определенных дозах и в соответствующем порядке занятия и развлечения, религиозные обряды и удовольствия, мы должны при таком прохождении жизненного пути достигнуть без всякого страдания врат вечности. Гранича с рационализмом и приправленная эпикуреизмом, эта доктрина согласовалась с его очень твердою христианскою верою, так как в его душе царило главным образом примиряющее начало. И таким образом, без всякой враждебности по отношению к западной культуре, откликаясь сочувственно на все призывы новой эры, открывавшейся для его страны, он не принимал ничего абсолютно. Осторожный эволюционист, он быть может избавил бы свою страну от ужасного толчка революции, если бы лучше умел согласовать свои чувства со своими поступками. Но здесь его дух соглашения терпел неудачу. Старая Москва могла удовлетворить тому усилию, которое требовалось от нее, только быстро европеизируясь. Но довел ли Алексей свои мирные тенденции до желания религиозного соединения с Римом? Рейтенфельс утверждает это, но не дает никаких доказательств своему утверждению, которому, как кажется, противоречат все известные до сих пор факты. Ни идеи, ни жизнь отца Петра Великого не дают впрочем примера полного единства. В первые годы своего царствования, подчиняясь влиянию Морозова, духовенства и своей первой жены, он старался в общем поддерживать, за исключением некоторых мелких уклонений, старинный домашний и социальный идеал. Но тем не менее он приоткрыл терем, и в 1654 году, вопреки всем обычаям, он потребовал, чтобы царица присутствовала при отправлении войск в польский поход. Он заставил даже бедную Марию Ильинишну устраивать у себя вечера, нечто вроде салона. Но только выступление на сцену Матвеева и Натальи Нарышкиной должно было начать новую эру в этом отношении. В домашней жизни как с первою, так и со второю женою Алексей был примерным супругом. Легенда дала ему любовницу, жену боярина Ивана Мусина-Пушкина, один из сыновей которой, Платон Иванович, считался вторым братом Петра Великого. Реформатор обращался с ним как с родным, потому что относился к таким вещам очень снисходительно. Платон Иванович обязан был, по-видимому, позже этому предполагаемому происхождению немилостью со стороны Бирона. Но эта легенда ни на чем не основана, и весь образ Алексея говорит абсолютно против нее. Он был по преимуществу человеком семейным. Во время вынужденных отлучек из дому вся его переписка с членами его семьи указывает на его чрезвычайно горячее к ним отношение. В ноябре 1654 года во время первой польской кампании, назначив свидание со своими в Вязьме, он пишет им: «Я радуюсь свиданью с вами, как слепой радуется увидеть свет». От его первого брака у него было восемь дочерей, из которых шесть остались в живых, и пять сыновей. Создав ему уют и теплоту, эта многочисленная семья защищала его против любовных похождений, и его двор не имел никогда ничего общего со двором Людовика XV, ни даже со двором его современника, «Великого Короля». III. Его двор Отсутствие женского элемента, по крайней мере во внешнем представительстве, составляло именно для этой эпохи характерную значительной важности черту русского двора. Не соглашаясь с Мишле в его признании в исторической роли королевских метресс во Франции очень полезного и благодетельного влияния демократии, — можно однако допустить, что от Агнессы Сорель до мадам де Ментенон, сквозь всесовращающие и гибельные влияния, женская грация и чуткость не переставали оказывать в этом отношении выгодное действие на интеллектуальное и моральное развитие страны. И здесь были не одни только метрессы. Вокруг некоторых, по крайней мере, королев и некоторых принцесс, любезных, умных, блестящих, очень рано образовалось при французском дворе ядро вылощенного, элегантного общества, любознательного в вопросах умственных. И этот свет отразился на всей французской культуре. Здесь ничего подобного. Терем, в котором заперта семья государя, не представляет собой части двора, и двор остается исключительно мужским, пышным, но холодным и мрачным, кроме того крайне населенным. В принципе все «служилые люди», находящиеся в Москве, составляют часть его и должны каждый день являться во дворец и отдавать себя в распоряжение государя. Таким образом, кроме чиновников первого ранга, обладавших высокими титулами, более трех или четырех тысяч лиц ежедневно по утрам осаждают Кремль. Приемные залы, довольно мало поместительные, могут вместить их, очевидно, в очень ограниченном количестве, и только некоторые избранные приглашались в покои царя. Менее счастливые остаются на улице, иногда в течение многих часов, под дождем и снегом. Устанавливается из покоев на улицу непрерывное хождение взад и вперед. В покоях все время оставались стоя, и усталые старики выходят, чтобы присесть где-либо на ступеньках дворца или прямо на земле. Другие поспешно занимают их место, в надежде обратить на себя внимание государя, который обыкновенно обходил присутствующих. В этой компактной толпе обмениваются новостями, затеиваются интриги. Часто здесь даже происходят драки. Но никто не обнажает сабли, так как ношение оружия воспрещено при дворе, да и в других местах не назначаются рыцарские поединки. Рыцарства здесь никогда не существовало, тонкости фехтования еще неизвестны, и дуэль в ее западной форме еще не вошла в обычай. Ссоры решались на месте ударами кулака. Но как? Кровь течет, человек падает, хрипя. Это ничего. Разгорячившись в драке, противники не довольствуются потасовкой, и однажды у одного из них, у стольника, голова оказалась разбитой кирпичом. Картина эта далеко уносит нас от Версаля. Эти придворные, дерущиеся, как извозчики, между тем одеты, как важные короли. С этого времени, даже с точки зрения внешнего вида, самодержавие приняло свой окончательный вид. Вместе с духом умеренности, бережливости и благочестивого смирения, Алексей наследовал также большую страсть к пышности и внешнему блеску. Сохраняя во внутренней обстановке своего дома крайнюю скромность, как и все Романовы до последнего времени, он хотел, чтобы его публичные появления, как и празднества его двора были окружены наибольшим блеском. Вот почему ему было тесно во всех его резиденциях, которые он наследовал, и, расширяя их, он увеличивал их великолепие, независимо даже от своих артистических наклонностей. Внимание его было прежде всего обращено на внешний эффект. Эстетика следовала за этим. Но и религия не была забыта. Он примешивал ее ко всему и отдавал большое место среди новых и роскошных построек церквам для цариц, царевичей и царевен. Одна из этих церквей, названная «за золотой решеткой», получила даже значение «кафедрального собора». Решетка была само собой разумеется просто позолочена, а медь ее получилась из монет, изъятых из обращения после монетного кризиса. Что касается убранства комнат, то Алексей отдавал предпочтение живописи, скульптуре и обоям из кожи или шелка. Украшение стен было поручено его иконописцам, в работах которых чувствовалось, как мы это знаем, и иностранное влияние. После первых польских кампаний, оказавшись победителем, но соблазнившись всем, что он видел в покоренной им стране, царь не брезгал ее художниками и рабочими, и потолок столовой с изображением двенадцати знаков зодиака носит на себе отпечаток их искусства. В таком виде Кремль всегда — и чем дальше, тем больше — представлял собой хаотическую массу зданий различных эпох, неуклюже нагроможденных друг подле друга или соединенных открытыми и закрытыми галереями. Большая часть из них строилась теперь из кирпичей, но они сохраняли в своей постройке характерные черты прежних деревянных дворцов. Дерево употреблялось также исключительно и с сохранением того же типа в летних резиденциях царя. Заново перестроенная Алексеем, коломенская резиденция отличалась как размерами своими, так и оригинальностью своей архитектуры. Расположенное на берегу Москвы, в семи только верстах от столицы, это село уже в предшествующем веке обратило на себя внимание Василия III. Михаилу оно тоже нравилось. С 1667 по 1671 год Алексей нанял для работы в нем белорусских архитекторов и плотников, приглашенных Никоном для постройки его Воскресенского монастыря, а также московских живописцев, которых вдохновляли книги, вероятно немецкие, взятые из библиотеки патриарха. Им помогал один армянский художник, Салтанов, выписанный из Персии, и в новом дворце обнаружилось это сотрудничество в странной смеси западных и восточных, религиозных и светских мотивов. В большой зале царский трон, как и в Византии, был снабжен двумя львами, которых искусный механизм заставлял реветь. Увидев в 1673 году это образцовое произведение тогдашнего искусства, Рейтенфельс заявляет, что оно было похоже на милую детскую игрушку, но Симеон Полоцкий определяет его в очень дурных стихах, как восьмое чудо мира. И здесь мы еще далеки от Версаля. Очень деятельный государь занялся также украшением и другого своего поместья, Измайлова, где рядом с местным менее великолепным дворцом он хотел создать образцовую ферму с научными культурами, плодовым садом, виноградниками и плантациями шелковичных деревьев. Коломенское между тем сохранило за собой привилегированное положение, благодаря особенно его обширным лугам, где весною появлялось много перелетных птиц, лебедей и диких гусей, уток и журавлей, открывая таким образом возможность соколиной охоты. Это была главная страсть Алексея и, представляя любимое занятие с самых отдаленных времен великих князей и царей, искусство соколиной охоты, пришедшее в упадок в то время на западе, получило в эту эпоху в Москве самое большее развитие. В одном Потешном Дворе столицы более ста сокольничих вместе с многочисленными помощниками занимались дрессировкою многих тысяч отборных птиц. Напротив, второй Романов совсем не одобрял других развлечений, более свойственных традициям страны, хотя иногда и принимал в них участие, а именно: борьбы медведей, игры скоморохов, к тому же Матвеев, развив в царе вкус к театру, еще увеличил его отвращение к подобным зрелищам. Алексей сделал хороший выбор, взяв себе в сотрудники, сделав своим другом и путеводителем воспитателя прекрасной Наталии. Этот старый стрелецкий капитан был так любим своими солдатами, что, по летописи того времени, когда ему недоставало камней для постройки своего дома, эти люди не поколебались вынуть их из могил своих родителей, чтобы доставить их ему! Супруг Наталии, окруженный слугами, друзьями или родственниками, не мог настолько похвалиться своими приближенными. IV. Его приближенные Дочери его от первого брака все отличались здоровым телосложением, и одна из них, Софья, должна была проявить, даже в политике, мощный темперамент. Сыновья напротив были все болезненны. Трое из них умерло при жизни их отца, из двух других, старший, Федор, болел скорбутом, а второй, Иван, соединял с сильною физическою слабостью недостаточное умственное развитие. В 1670 году царь, решив жениться снова, последовал только для формы обычаю, установленному при таких обстоятельствах, т. е. он только для видимости выбирал невесту из нескольких сотен молодых девушек, собранных на скорую руку со всех концов государства. На деле же он уже остановил свой выбор на очаровательной воспитаннице Матвеева. В последний однако момент интрига при дворе противопоставила ей довольно сильную соперницу, Беляеву. Но относительно ее доказали, что у нее «слишком худые руки» и благодаря этому инциденту уже решенный в принципе брак с Наталией принял только характер таинственности и галантного приключения. То был единственный роман в жизни Алексея. Артамон Матвеев был сыном простого дьяка, и мы не знаем, каким образом ему удалось сделаться интимным другом государя. Без сомнения, в этом повинны Морозов вместе с Ордын-Нащокиным, Ртищевым и другими parvenus такого же темного происхождения. Матвеев показал себя решительным сторонником западных нововведений. Дом его был разукрашен и меблирован по-европейски, картинами, предметами искусства. Он не держал своей жены в тереме. Сын его получил тщательное воспитание. Решительный, но осторожный карьерист, даже после того, как он стал любимцем государя, его отец скромно стушевывался в незначительном ранге официальной иерархии; добившись преемства Ордын-Нащокину во внешних сношениях и в департаменте Малороссии, он фигурирует в Думе только в качестве простого дворянина, и только через два года после рождения Петра Великого он получает звание боярина. Алексей по слабости своего характера, легко отдававшего его во власть всякого господствующего влияния, не мог похвалиться большинством своих других сотрудников. К счастью для него привычка ума, о которой мы уже знаем, создала такое положение, при котором царя никогда не обвиняли за ненависть, возбужденную его агентами. Для человека из народа виновным являлся «боярин». И бояре, всегда подозреваемые, тесно окружали государя, единственно способного оказать им покровительство. Этому была обязана молодая династия тем, что пережила безнаказанно ряд бунтов и страшных восстаний. Для того чтобы они стали для нее роковыми, необходимо было согласие между постоянно возбужденным народом и несколькими исключительно популярными вельможами, вроде Никиты Романова, или князя Якова Черкасского. Но ни тот, ни другой не были достаточно честолюбивы для такой крупной роли, да они и не были способны сыграть ее. Вообще в эту эпоху высшая аристократия была очень бедно представлена. Она переживала последствия политической системы, которая, начиная с Ивана Грозного, постоянно стремилась ее одергивать и унижать. И кончила она тем, что стушевывалась среди горячих споров за «места» и все больше недоставало лиц, достойных занять их. При Алексее, среди Черкасских, кроме князя Якова, князь Григорий отличался лишь физическою силою и своей страстью к лошадям. Воротынские были представлены князем Иваном Алексеевичем, полным ничтожеством. Трубецкие похоронили при Конотопе вместе с князем Алексеем Никитичем остаток их славы. В фамилии Голициных, назначенных позже к высокой роли, князь Василий Васильевич лишь только начинал свою карьеру, обреченную на столь роковые несчастия. Некоторое время более выделялся глава второй линии Патрикеевых, князь Иван Андреевич Хованский, но его репутация великого воина была выдумана и обязана его умению врать. Об этом свидетельствует его прозвище Тараруй, в котором созвучие с именем «Тартарепа», вероятно, не случайность, и Алексей был совершенно прав, когда сказал ему однажды: «Кроме меня все считают тебя за дурака». Среди Морозовых, фамилии уже теперь исчезнувшей, воспитатель Алексея был последним историческим лицом. Очень одаренные по общему признанию, и не без некоторого мужества, оба Шереметьевы, Василий Борисович и Петр Васильевич, имели несчастие исполнять в Украйне неблагодарные роли. Одоевские, уже успевшие обеднеть, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины не дали из своей среды ни одного выдающегося лица. Среди Хилковых князь Иван Андреевич считался неподкупным, но то было его единственным достоинством. Отодвинутые на второй план, благодаря превратностям политической жизни, Долгорукие, Ромодановские сами постарались еще больше стушеваться. «Места», единственный предмет их честолюбия, постепенно уходили от этих дегенератов. Силой вещей на них проходили выскочки, которые по крайней мере сумели быть полезными. Они, правда, не всегда были в состоянии удержать свое нравственное достоинство на уровне своих талантов. Милославские, Илья Данилович, Иван Михайлович и Иван Богданович были искусные люди, но зато ужасные мошенники. Сильно хвалимый иностранцами за свою уступчивость и человечность, Богдан Матвеевич Хитрово, виновник инцидента, вызвавшего спор между Алексеем и Никоном, заставлял платить себе за оказанные им услуги даже тех, кто его хвалил. Его близкая родственница, кормилица наследника цесаревича, Анна Петровна Хитрово, вполне и с самой плохой стороны оправдывала свое прозвище Хитрой. В этом мире Родион Матвеевич Стрешнев, Ордын-Нащокин и Феодор Михайлович Ртищев являлись единицами. Нужно между тем отдать справедливость Алексею, что он ничего не жалел, чтобы дать им достойных сотрудников, не колеблясь, подобно Людовику XVI, спуститься в низы для поисков второго Кольбера. Ошибкою его было неуменье подражать «великому королю» в поддержке тех, кого он возвышал. Он не смог создать министерских династий и, желая спастись с выбранными им сотрудниками от их титулованных соперников, он сумел лишь прибегнуть к той тайной канцелярии, где он играл втемную, не без ущерба для своего достоинства. Возвысив Ордын-Нащокина после Матвеева в звание боярина, он этим фактом преследовал то же дело демократической нивелировки, которую начал Грозный и которую завершил Петр Великий со своими преемниками. Несмотря на свой внушительный вид, второй Романов обладал хрупким здоровьем, и при приближении пятидесятилетнего возраста его силы стали заметно падать. В 1674 году он занялся своим преемством, и около двух лет спустя, в ночь с 29 на 30 января 1676 года, он умер 47 лет от роду, оставив наследие, которое сильно оспаривалось. V. Его наследие Как в этом придется убедиться дальше в истории современной России, катаклизм, называемый реформою Петра Великого, не был безусловно необходимым, и неизбежное обновление великой империи в смысле западной цивилизации могло быть выполнено не революционным путем, если бы нашлись люди, более счастливо одаренные, чтобы суметь отдалить от нее такое испытание. Был момент, когда эта возможность казалась обеспеченной для старой Москвы. После смерти старшего сына Алексея, Димитрия († 1651 г.), его преемником был назначен царевич Алексей, который, родившись в 1654 г., достиг бы 22-летнего возраста в момент смерти своего отца. Одним из его воспитателей был Ртищев, он считался примерным учеником и почти чудом. Преждевременно развившись, слишком серьезный для своих лет, он десяти лет совершенно не интересовался игрушками, привезенными из Германии. Он предпочитал чтение. В его библиотеке грамматики, словари, книги по математике и географии, карты и земные глобусы чередовались с русскими летописями. Иностранные хронисты, естественно ожидавшие чуда от этого соперника Пико делла Мирандолы, может быть немного и преувеличили такое раннее развитие его интеллекта. Двенадцати лет он будто в совершенстве владел латынью и составлял стихи. Он читал классиков и изучал философию. К несчастью, его учителя совершенно упустили физические упражнения в его воспитании и исключили из него всякое занятие искусством, но более разумно они внушали своему воспитаннику уважение к национальным обычаям. Комнаты молодого царевича отражали на себе эту смесь консервативного духа с прогрессивными стремлениями. Его спальня была загромождена иконами и физическими приборами, наряду с европейскою меблировкою и целою массою светских безделушек. Также очень рано царевич был приобщен к делам, и в 1666—1667 годах Крыжанич, сосланный в Сибирь, пытался войти в сношения с этим будущим государем, подававшим такие надежды. В ту же эпоху сын Алексея сделался кандидатом на трон Польши, и уже тринадцати лет произнес перед польскими посланцами пространную речь наполовину по-латыни, наполовину по-польски. Ей мог бы аплодировать Крыжанич. Увы! преждевременно открытая могила должна была поглотить все эти надежды. Царевич умер в январе 1670 года и 1 сентября 1674 года его младший брат Феодор, 14 лет, был объявлен наследником. В совокупность причин, вызвавших революционный кризис восемнадцатого века, вмешался еще один роковой случай. Это событие было чревато последствиями. Феодору нельзя было отказать в интеллигентности и образовании, но он был больным человеком, ходил, лишь опираясь на палку, был вынужден просить помощи у придворного, чтоб снять свою шапку перед иностранным посланником, и совсем не мог управлять. Но он наследовал своему отцу по крайней мере без всякого затруднения и, кажется, на этот раз без всяких симулированных выборов. VI. Восшествие на престол Феодора Правление досталось на деле Матвееву, а оно могло попасть в худшие руки. К несчастью, этот заместитель нового государя был также приемным отцом мачехи царя, и между детьми от обоих браков загорались скоро во дворце споры, невиданные до тех пор. Вскоре без всякой метафоры возродилась Византия в третьем Риме. Дочь покойного государя от первого брака, Софья Алексеевна, командует целым батальоном царевен, пятью сестрами и тремя тетками, которых уже не запирали в терем по старинной моде, так как на этот счет Наталия приучила обитателей Кремля к новому духу. Власть Софии опиралась на прочное положение, созданное Милославскими во время долголетнего брака Алексея с его первою женою. Наталия умеет стоять на своем, но политика не была ее делом, а сын ее был слишком мал. Автор очень любопытного сообщения о стрелецком бунте, один польский хронист, говорит, что Матвеев сначала скрывал смерть Алексея и хотел воцарить Петра с помощью этого мятежного войска. Между тем это не вменялось ему в вину среди главных обвинений, предъявленных потом против предполагаемого творца этого заговора. Во всяком случае, преданный Феодору, Матвеев сохранил еще некоторое время свое высокое положение, но власть постепенно ускользала из его рук. Постоянно болея, новый царь тем более легко отдавал себя на попечение своим близким и, наперерыв заботясь о нем, тетки и сестры сумели отставить ненавистную мачеху скромную дочь стрелецкого капитана, который в Смоленске носил еще лапти. Сам выскочка, и благодаря этому еще более ревниво наблюдая за всяким счастливым соперником, управитель двора Богдан Хитрово, хотя и был когда-то интимным другом Матвеева, деятельно помогал их усилиям, пользуясь влиянием управительницы двора, той самой Анны Петровны Хитрово, которая благодаря своей репутации постницы пользовалась большой любовью в маленьком женском мирке, хотя и эмансипированном, но все еще очень набожном, который теперь царил в Кремле. Матвеев потерял сначала управление аптекарским приказом, очень важным учреждением в то время, так как лекарства играли большую роль в жизни царствующего государя. Потом, грубый предлог, жалоба датского резидента на неоплаченную доставку рейнвейна, послужил поводом к смещению несчастного (в июле 1676 года) под рукоплескания черни, считавшей Матвеева колдуном. Сосланный вглубь Сибири, в плачевной памяти ужасный Пустозерск, он еще имел наивность забрасывать прошениями и оправдательными письмами царя и его приближенных, не забывая в них и бедную Наталию. Он не знал, что в это же время собственный брат второй жены Алексея, Иван Нарышкин, также подвергся пожизненному изгнанию после долгого пребывания в застенке. В то же время патриарх Иоаким сводил свои личные счеты с духовником Алексея, Андреем Савиновым. Он лишил его священства и заключил в отдаленном монастыре. Но для старого злопамятного священнослужителя, нашедшего в этом свое удовлетворение, это было только началом других репрессий, предметом которых явились более крупные лица. VII. Конец Никона При известии о смерти «тишайшего» царя взволновался и другой изгнанник. В своей тюрьме Ферапонтовского монастыря Никон проливал слезы, но отказался прислать письменное свидетельство прощения, которое по обычаю просили у него для усопшего. Кроме того, обратившись с просьбою к новому государю по незначительному поводу, он даже подписал ее: Никон, патриарх. Правящий патриарх воспользовался этим, чтоб собрать новый реквизит против смелого соперника. Комиссар, назначенный для наблюдения за арестованным, князь Самуил Щайссунов, отдался этому делу с большим рвением. Излишества всякого рода, варварское обращение с различными членами общины, наложение наказания на одного служителя, повлекшего за собою его смерть: все эти преступления, в которых обвинялся неисправимый мятежник, сыпались, как из рога изобилия. После смерти Алексея Никон не переставал пить во время поста, позволяя себе в пьяном виде особенные выходки, соединенные с грубым развратом. Он напоил водкою одну молодую девушку двадцати лет до того, что она потеряла рассудок и даже жизнь. Его заточение сделалось иллюзорным. Так, например, он приказал выстроить себе дом в двадцать пять комнат и вел там жизнь, никоим образом не могущую быть терпимою. Очень редко отправляясь в церковь, по свидетельству прислуживавшего ему брата Ионы, он уже три года не говел, под предлогом советов врачей, водил к себе молодых женщин, запирался с ними с глазу на глаз и совершенно их раздевал. Он очень любил совершать свадьбы, водил молодых женщин после церемонии в свою келью, напаивал их и держал там у себя до полуночи. Один мирянин служил для него сводником, и многие из его почитателей приходили к нему ночью со своими женами и отдавали их ему. Предполагаемое участие бывшего патриарха в бунте Стеньки Разина было поставлено на вид, и собор, созванный по этому поводу Иоакимом, кажется, признал очевидность всех фактов, отягчавших обвиняемого. Никон их энергично отрицал. Ухаживая за больными женщинами, он, как он утверждал, никогда не касался «срамных частей», а только предписывал употреблять для них подходящие мази. Исключая Ионы, все его приближенные его оправдывали. Но в мае 1676 года, по декрету Собора, он был тем не менее отправлен в монастырь Св. Кирилла, где тщательно выбранные два монаха должны были жить с ним в одной келье и внимательно наблюдать за ним. Он однако нашел себе защитников даже в семье Феодора. Одна из сестер Алексея, Татьяна Михайловна, сохраняла с детства глубокую привязанность к старому другу своего брата. В 1678 году она побудила своего племянника посетить Воскресенский монастырь. На Феодора произвела сильное впечатление красота этого учреждения. Он много раз ездил туда и в конце концов предложил общине подать ему просьбу в пользу его основателя. Но для дарования ему прав, необходим был новый Собор, и Иоакиму было нетрудно повлиять на его решение. Феодор ограничился посылкою Никону собственноручного письма с изъявлением ему своего сочувствия. Несколько позже архимандрит монастыря Св. Кирилла, Никита послал заявление о близкой смерти бывшего патриарха, на что Иоаким ответил приказанием похоронить его, как простого монаха. Феодор был слишком слаб, чтобы обуздать главу своей церкви. Между тем в 1681 году он вздумал подражать своему отцу, сделав призыв к восточным патриархам и после кропотливых переговоров, добился отмены приговора, произнесенного над бывшим патриархом в 1666 году. В то же время архимандрит Воскресенского монастыря Герман передал царю письмо, в котором Никон прощался с монахами основанной им обители и, прочитав его, Феодор так взволновался, что Иоаким счел за благоразумное уступить. С большой поспешностью дьяк из конюшенного приказа, Иван Чепелев, был послан в монастырь Св. Кирилла, чтоб взять оттуда арестованного и перевезти его в Воскресенский. Судя по легенде, за несколько дней до прибытия этого агента, о котором не было еще ничего известно, Никон приготовился к отъезду, так что думали, что он потерял рассудок. Он сел на барку на Шексне в состоянии крайней слабости. Вместо того чтобы подняться вверх по Волге, как его уговаривал Чепелев, он спустился по реке до Ярославля и среди огромного стечения населения, жившего по берегам Волги и изъявлявшего ему знаки своей симпатии, 16 августа 1681 г. он достиг монастыря Св. Девы, по соседству с городом. Чувствуя себя плохо, он приказал там высадиться и на следующий день умер. Ему было около семидесяти пяти лет. Отложенный, благодаря слабости Феодора, приказ о помиловании, под которым молодой царь хотел подписать свое имя, пришел слишком поздно. Печальный наследник Алексея и сам недолго жил после этого, и после Матвеева фактическая власть продолжала ускользать из его рук, разделенная между фаворитами, которые, впрочем с большим достоинством, разыграли прелюдию к будущей роли Меньшикова, Бирона и Шувалова. VIII. Правление фаворитов Милославские теперь стушевались перед другими выскочками. Иван Максимович Языков, будучи, как и Адашев при Иване Грозном, первым камергером, достиг первого ранга вместе с Алексеем Тимофеевичем Лихачевым, старым наставником царевича Алексея, и своим братом, Михаилом. Эта троица устроила при дворе полный переворот, принудив Феодора к очень странному браку с молодой девушкой темного происхождения, Агафьей Грушецкой. Не обладая ни выдающеюся красотою, ни обаянием, которые могли бы ее рекомендовать выбору государя, очень плохо воспитанная своею теткою, женою простого думского дьяка Семена Заборовского, эта личность имела за собою лишь привилегию польского происхождения, как залог возможного желания оказывать свое влияние в пользу особого западничества, соблазнявшего временщиков. Языков и Лихачев были полонофилами. Они думала приучить Москву к этой близкой цивилизации, уже привычной для этой страны. Она соблазняла их картинами культуры, открытой иностранным влияниям, но сохранявшей при том свою славянскую самобытность. Вокруг этого брака, в который они вовлекли свою предполагаемую сообщницу, оказавшуюся бесплодной благодаря умирающему мужу, разгоралась борьба между тенденциями, которые они надеялись сделать господствующими, и всесторонней европеизацией, исповедуемой многочисленными сторонниками более радикальной перемены национальной жизни. Ее должно было решить восшествие на престол Петра Великого. Уступив Алексею Лихачеву место первого камергера и перейдя на положение окольничего, Языков, ставили одно время всемогущим, был вынужден посчитаться с крупным человеком ближайшей эпохи, Василием Васильевичем Голициным, мощный дух которого и властный темперамент стали уже проявляться. Между тем правление Феодора, отданное в руки этих людей, встало лицом к лицу со страшными проблемами внешнего и внутреннего порядка страны. Извне то были последствия долгой войны против Польши за обладание Украйной. Завоевание части этой провинции поставило новых владельцев в необходимость бороться с непослушанием казаков, а мир, наконец подписанный с Польшею, открывал грозные перспективы со стороны Турции. Перед смертью Алексея московский резидент в Варшаве, Тяпкин, указал на возможность польско-турецкого соглашения, начатого при посредстве Франции, и Собесскому улыбалась перспектива идти по следам Батория. Король просил напротив помощи московской армии против общего врага христианства: он осуждал интриги «французской партии», но Москва оставалась глухою. Тогда он дошел до того, что пригрозил палкой резиденту, и в октябре 1676 года подписал с Портою Зуравновский трактат. И тотчас же, боясь столкновения с Турцией, Москва стала жаждать союза, который ей тщетно предлагали. Но старый Андрусовский договор ставил обеим странам непреоборимые трудности. Отказавшись от Киева, Польша требовала по крайней мере компенсации. 3 августа 1678 г. произошло соглашение, продолжившее Андрусовское перемирие, причем полякам было отдано несколько мелких мест и контрибуция в 200 000 рублей. Но тут совершенно отсутствовали соглашение желаний, объединение сил ради высшего и общего интереса, которые могли бы оправдать уступчивость одной из договаривавшихся сторон. Таким образом антиоттоманская лига, сближавшая обе половины славянского мира, осталась в области мечты. Предпринятые в 1678 и продолжавшиеся до 1680 года при помощи легата папы, Франческе Морелли, новые переговоры лишь обнаружили тот антагонизм, который разъединял их. Когда позже Тяпкин был послан из Варшавы в Бахчисарай, то с ним при дворе хана обращались хуже, чем со свиньями и собаками обращаются в Москве. С крымским ханом в качестве посредника Москва приняла в 1681 году условия, продиктованные ей Портою: перемирие на двадцать лет, Днепр, как граница, продолжение обычных «подарков», считавшихся в Константинополе данью, и уплата им недоимок за два года. От правительства фаворитов нельзя было и ожидать ничего лучшего, но должно ему отдать все же справедливость, что, не пожертвовав во внешних сношениях ни одним из существенных интересов страны, оно к концу, упрочив свой авторитет, выполнило во внутренней жизни несколько благодетельных и благотворных реформ. От 1679 до 1682 года оно участвовало в частичной переделке уголовного кодекса, стремясь при этом смягчить некоторую часть наказаний, а именно отменить изувечение, заменив его бичом, кнутом и ссылкою в Сибирь. Этой инициативой объясняются в 1677 и 1682 годах декреты, остановившие выполнение приговора над двумя женщинами, совершившими прелюбодеяние. Он состоял, как известно, в зарывании живьем в землю. Несчастных выкопали из земли и заперли в монастырь. В различных пунктах деятельности законодательной или административной этих временных управителей, нельзя не отметить либеральной тенденции, как раз недостающей бурному и насильственному делу великого реформатора ближайшего будущего. Рядом указов, направленных против профессионального нищенства, но обращавших также внимание, как на главную его причину, на истощение от бедности, Языков со своими сотрудниками протянули руку помощи церкви для систематической организации благотворительности; они устроили всеобщую перепись бедняков, основали больницу и рабочий дом, проектировали устройство целого ряда благотворительных убежищ наподобие устроенных уже по инициативе Ртищева. Как и много других проектов, и этот остался под сукном, но у его инициаторов, может быть, лишь не хватило времени для проведения в жизнь по крайней мере, самого начала его выполнения. 1679 год был ознаменован крупной реформою в провинциальном управлении, имевшей целью уменьшение тягостей плательщиков налогов. Но на этот раз принятые меры плохо соответствовали имевшейся в виду цели. Они состояли главным образом в отмене избранных чиновников или комиссионеров, органов местной автономии или агентов центральной власти, оспаривавших у воевод, т. е. у «служилых людей», поставленных для управления провинцией, их администрацию, иначе говоря эксплуатацию добычи. От этой перемены управляемые не получили никакой выгоды. Большой заботою этого правительства являлся фискальный порядок. Из года в год недоимки увеличивались при погашении всех оброков. Ни одна провинция, ни один уезд не доставляли целиком оброка. В 1679 году замена многочисленных податей назначенных для содержания стрельцов, одним налогом не помогла злу, как это полагали; созванные в Москве между 1680 и 1681 годами два собрания депутатов по поводу более общей реформы, пришли только к тому печальному заключению, что не платили, потому что нечем платить и что единый налог следует уменьшить. С другой стороны неудовлетворительность самих стрельцов и всего военного состава, бывшего на лицо, становилась все более и более чувствительною ввиду новых, встретившихся на пути нужд; Василий Голицин, с помощью делегатов от «служилых людей» занимался в этой области выработкой проекта полной реорганизации, и пришел к тому убеждению, что точкою отправления в этом деле должна служить отмена местничества. Но это значило нанести страшный удар мотыгою всему зданию старой Москвы. Предаваясь еще в это время играм детства, полного волнений и интересов, великий созидатель близкого будущего сам не решался на более смелые, чем этот. Но подрытое со всех сторон и шатающееся под собственною тяжестью, еще не тронутое его рукою, здание уже наклонилось на бок. И над сонным народом, только что пробудившимся к новой жизни, предвещаемая тысячью лучей заря великого дня, который он должен был принести с собой, уже поднялась в темных сумерках, где потухало хрупкое существование и меланхоличная судьба старшего брата Петра. IX. Первый удар мотыгою Как это уже было указано, с тех пор, как принцип договора уже не фигурировал в их отношениях к государю, институт местничества являлся для московских бояр последнею точкою опоры. Они знали это и когда в конце шестнадцатого века настоятельные требования службы побуждали их главу прекратить на время, для кампании или церемонии, применение иерархической арифметики мест, заинтересованные лица не тотчас же замечали, что для них «быть без мест» значило совершенно не существовать. Конечно, этот последний остаток потерянных привилегий делал их лишь призрачной аристократией, но для них это было все, и вне этого им уже ничего не оставалось. Боярство совершенно уничтожилось. Оно не остановилось перед бездной, оно даже не боролось на краю ее, так как не доставало уже кандидатов для защиты мест. До того, как быть убитым этой последнею немилостью, боярство уже умерло. Пережив его, Боярская дума сохранила в восемнадцатом веке тень существования. Несмотря на весьма явное противоречие между его организацией и социальным составом, оно продолжало функционировать в старом порядке и в старой форме, но с совершенно другим характером; это был теперь правящий институт, сохранявший за собою лишь имя правящего класса, от которого он происходил; собрание послушных правительству чиновников, заменивших в виде простых работников прежних дружинников государя. Но местничество истощило также свою жизненную энергию, прежде чем умереть. С середины семнадцатого века оно стало разлагаться, выбрасывая в любопытном процессе свои составные элементы, т. е. старые фамилии, снова восстановленные в их прежнем положении, но при этом противопоставляя им новый агрегат, аристократию двора, и применяя к тем и другим специально аристократический принцип, абсолютно противоположный его собственному духу, почестей и прав, принадлежащих такому-то и такому-то по рождению. Вначале это учреждение отличалось от всех аристократий древности и современного мира уже тем именно фактом, что ни одна фамилия и ни одно лицо там не пользовались никаким личным правом, им индивидуально присвоенным. Заинтересованные могли лишь сделать продуктивным то назначение определенного количества прав и обязанностей, которые составляли коллективную собственность всех «служилых людей», каковы бы они ни были, и распределять их между собою в определенном порядке. Но в таком виде этот организм пережил свою эволюцию, и обстоятельства постарались ввести в него разделение, вначале совершенно отсутствовавшее, на классы и категории, в то время как фамилии снова заняли в нем свое место, образуя уже совершенно отдельные единицы. Этому способствовал кризис Смутного времени. После этого всеобщего переворота какая-то непреоборимая тенденция установилась, закреплять людей и порядок, в то самое время, как учреждение территориальной собственности в прикрепление крестьян к земле создавали привилегированное положение определенного класса. Мог ли этот класс доставить элементы новой аристократии? Некоторые историки так думали. Если феникс и не родился из этого горячего пепла, который между тем не переставал охлаждаться, то лишь благодаря тому, что он не заключал в себе никакого зародыша жизни. Потеряв единственную оригинальную черту, дающую ему историческую физиономию, местничество потеряло весь свой смысл, и новые классы, являясь продуктом механического распределения функций и привилегий, явились лишь канцелярскими формулами. В ноябре 1681 года, когда вопрос о реорганизации армии принял характер настоятельной необходимости ввиду унизительного положения и денежной нужды, создавшихся благодаря последнему договору с Портою. Феодор созвал Собор. Это собрание состояло исключительно из одних «служилых людей», как единственно компетентных в таком деле, и оно же, по внушению Василия Голицына, единодушно высказалось за уничтожение местничества. Царь соединил тогда совет, бояр и высшее духовенство, создав нечто вроде верхней палаты, которая в свою очередь высказалась в том же смысле, и в тот же день генеалогическая и иерархическая отчетность этого учреждения, разрядные книги, были сожжены. Уничтожение местничества повлекло за собою окончательное оставление всякой идеи о дружине, лежавшей еще в основании организации «служилых людей», этих безразлично и заодно чиновников и солдат, занимавших гражданские должности, которые их кормили, и взамен этого обязанных сесть на коня по первому призыву. Необходимость регулярной армии требовала напротив специализации службы, и к тому времени был составлен проект в этом смысле. Еще до вмешательства в это дело Петра Великого, старая Москва вышла и в этом отношении из своей первоначальной формации, Предполагавшееся в проекте разделение всех служилых людей на тридцать четыре класса подготовило одну из главных реформ будущего царствования, которая главным образом и придала России ее современную физиономию. Любопытная черта: проект отдавал предпочтение гражданскому элементу. Он ставил на первое место одного боярина, который вместе с двадцатью коллегами того же ранга, как и он, членами Думы, был уполномочен контролировать юстицию. После него уже следовало военное лицо, являвшееся начальником гвардии и генерального штаба. Таким образом установленное чередование было проведено сверху донизу. Но уже дни Феодора были сочтены. В июле 1681 года у него родился сын, царевич Илья; его мать умерла от родов, и дитя пережило ее только на несколько недель. Царица Агафия отвечала тем требованиям, которые к ней предъявлял Языков: при дворе польские кунтуши быстро заменили московские ферязи; у самых ворот Кремля увеличилось число польских и латинских школ, хотя они и вызывали собою неприятное воспоминание о Димитрии и Марине и возбуждали против себя недовольство. Но полонофильской партии не осталось времени для того, чтобы торжествовать. Послушный ее влиянию, Феодор в феврале 1682 года снова женился на родственнице покойной Марфе Апраксиной, такого же скромного происхождения, но не прошло и трех месяцев (27 апреля), как он умер двадцати одного года от роду. Последовавшие за этим события уже выходят за рамки настоящего сочинения.