Казимир Валишевский / Иван Грозный (16)

III. Проект брака Он звался Елисей Бомель или Бомелиус и был родом из Везеля в Вестфалии, изучал медицину в Кембридже, но занимался главным образом астрологией. По причине известности, обретенной им на этом поприще, он по приказу лондонского архиепископа находился в тюрьме, когда в Лондон приехал Савин. Так как его обещали освободить от заключения, если он уедет из Лондона, то он согласился отправиться вместе с московским послом в Россию, чтобы поступить на службу к царю. В Москве он приобрел в короткое время большое состояние и дурную славу. Его считали приготовителем ядов, которыми Иван пользовался для умерщвления своих жертв. Его обвиняли также в том, что он растлевает разум царя кощунственными разговорами и уговаривает его искать убежища в чужих землях. Еще до появления этого авантюриста Иван обратил свои взоры на Англию, а может быть, и на Елизавету. Но Бомель постарался направить его честолюбие в другую сторону. Самому ему не пришлось присутствовать при развитии начатой им интриги. В 1579 г. он был вовлечен в заговор. Зависть и злоба, возбужденные им во многих, помогли установить его вину, и он погиб в ужаснейших пытках. Но жена его, Анна Ричардс, родом англичанка, осталась в России. Только после смерти Ивана она вместе со своими соотечественниками, лекарем Ричардом Эльсис и аптекарем Френшем была выслана в Англию. Подобная участь постигла тогда всех иностранцев. Ненавидимый всеми Бомелиус был выдан скорее в качестве немца, чем англичанина. Предав несчастного астролога пытке, Грозный выразил желание снова начать переговоры с Англией. В 1580 г. Иван поручил агенту Московской компании Джерому Горсею выхлопотать у Елизаветы присылку военных припасов — свинца, меди, селитры, серы, пороху. Царь собирался начать войну с Баторием. Но инструкции, спрятанные Горсем в сосуде с водкой, этим не ограничились. Под влиянием Бомелиуса царь более, чем когда-либо, желал найти в Англии нечто другое. Если Елизавета отклоняла упрямо все искания, то у нее были родственницы — невесты. В 1581 г. Горсей привел с собой три судна, нагруженные просимыми предметами. С ним вместе приехало немало цирюльников и аптекарей. Взамен Бомелиуса Елизавета прислала царю лекаря, которого она очень ценила. В России он был известен под именем Романа Елизарьева, хотя его имя было Джек Робертс. Он постарался обратить внимание царя на одну из родственниц королевы. В том же году московский посланник Федор Иванович Писемский отправился в Англию с поручением начать переговоры о союзе и приступить к сватовству. Иван остановил свой выбор на племяннице королевы, дочери князя Титунского (sic). Дело шло о Марии Гастингс, дочери лорда Гонтингдон. Ее бабка приходилась двоюродной сестрой Елизавете. IV. Мария Гастингс Иван только что вступил в шестой брак с дочерью одного из своих думных дворян Марией Нагой. Но это ничего не значило. Самому отцу царицы Афанасии Нагому было поручено с другими боярами расспросить Робертса о новой невесте. Еще до отъезда Писемского, в июле 1581 г., в Архангельске высадился представитель английских купцов, торговавших с Россией. Он привез с собой письмо Елизаветы, данное в Вестминстере 23 января 1581 г. В нем говорилось о датском короле, препятствовавшем ведению торговли англичанами. Владея Норвегией и Исландией, он предъявлял свои права на все суда, плавающие между этими землями. Посол должен был отвезти ответ царя по этому вопросу. Иван предлагал королеве конвоировать военными судами товары, направляемые в русские порты под английским флагом. Но прежде всего Писемский должен был добиться у Елизаветы позволения повидать Титунскую княжну. Послу поручалось рассмотреть ее хорошенько, заметить, какого она роста, красива ли, бела, дородна, узнать какова ее семья. Наконец он должен был привезти ее портрет и точную мерку на бумаге. Если ему укажут на недавнюю женитьбу царя, он должен был ответить, что это не имеет никакого значения, так как новая царица простого боярского роду. Это не помешает Марии стать царицей. Что касается детей, которые могут родиться от этого брака, то они получать соответствующие уделы. Престол же перейдет к царевичу Федору. Будущая царица должна принять православную веру, как и те из ее приближенных, которые захотят при ней остаться. Помолвке должно было предшествовать заключение союза. Англия должна была помочь Ивану своей армией и флотом в борьбе с Баторием. Но он не хотел пользоваться одолжением, за политическую услугу он предлагал самого себя. Для решения вопросов, касавшихся торговли, к Писемскому был присоединен агент Московской компании Эгид Крью. В качестве переводчика ехал лекарь Робертс. Ему было дано особое поручение — сообщить Елизавете о намерении царя тайно посетить Англию. Иван готовился к серьезной атаке, которая, по его мнению, должна была увенчать успехом его заветную мечту. Писемский прибыл в Англию в сентябре 1582 г. Первая аудиенция дана была ему в Виндзоре лишь 11 ноября. В этот момент часть его поручения потеряла свое значение. Иван уже был разбит Баторием и принял условия мира. Московский посол притворился, что не знает об этом событии. Возможно, что его уже снабдили новыми инструкциями, предписывавшими ему добиться заключения союза, чтобы явилась возможность начать новые военные действия против Польши. Но он очутился в смешном положении, так как не хотел выступать открыто в то время, когда и посол Батория был в Лондоне и не терял времени даром. Польше, казалось, суждено было победить Россию и на поприще дипломатических сношений. Как ни старался Писемский ускорить начало переговоров, они откладывались со дня на день под разными предлогами. То придворные празднества мешали, то чума. «Не мешает же вам чума вести переговоры с поляками», ворчал русский посол. Он дождался отъезда поляков и только тогда догадался, что его хотят вежливо спровадить. Торжественно введенный к королеве графом Лейчестером, лордом Говардом, сэром Кристофом Геттоном и самим графом Гонтингдоном, он вручил Елизавете подарки от имени царя и от своего. Подарки заключались в дюжинах куньих шкурок. По донесениям посла, Елизавета была очень милостива, стала веселой и спрашивала о здоровье царя, сказала, что она его любит, как брата, рада будет его видеть и заключить с ним союз. Но после аудиенции о переговорах долго не было речи. Только в конце месяца Писемский был приглашен на охоту — бить оленей! Он ответил немного резко, что ему теперь некогда забавляться и что по случаю поста русские теперь мяса не едят, но все-таки он принял приглашение. 13 декабря он узнал, что графу Лейчестеру, лорду Генсдону, сэру Кристофу Геттону и секретарю Френсису Уольсингему было поручено вести с ним переговоры. Совещания должны были происходить в Гринвиче. На них имели право присутствовать и заинтересованные в торговле с Россией купцы. С самого начала возникли несогласия относительно предмета переговоров. Предлагая Англии пропускать все русские товары, вывозимые ею, без пошлин, Писемский требовал союза против польского короля, которому помогают папа, император и другие государи. Московский посол упрямо стоял на своем. Нечего было и думать прийти к какому-нибудь заключению. Елизавету более всего интересовало защитить свою торговлю на Белом море от Дании. Чтобы добиться от царя необходимого содействия, она согласилась дать Писемскому в январи 1583 г. тайную аудиенцию. Он со своей стороны надеялся заговорить о сватовстве. Но был очень удивлен, когда, прибывши в Ричмонд, застал во дворце празднество — гремела музыка, шли танцы. Ему объяснили, что здесь так бывает ежедневно. Королева, впрочем, оставила бал, чтобы поговорить с ним наедине, в присутствии только одного Робертса, бывшего в качестве переводчика. Разговор шел о Марии Гастингс. Писемский выразил желание видеть молодую девушку и списать с нее портрет. Королева казалась очень смущенной. По ее словам, она была очень рада быть в родстве с царем, но она слышала, что царь любит красивых женщин, а племянница ее некрасива. Кроме того, она только что болела оспой и теперь нечего и думать списывать с нее портрет. Однако лукавая королева сделала вид, что интересуется условиями брачного союза, и выразила беспокойство за участь будущих дочерей ее племянницы. «Наши государи, ответил гордо Писемский, выдают своих дочерей за иностранных властителей», и он привел пример — единственный за несколько веков — брака княжны Елены с польским королем Александром в 1495 году. Но раньше, чем думать о свадьбе, нужно заключить союз. Посол представил записку по этому вопросу. Елизавета обещала ускорить дело, и тем все кончилось. Прошло еще два месяца, когда посол получил ответ. Он был разочарован. Королева соглашалась вступить в союз с царем и помогать ему против его врагов, но за это она требовала для Англии монополии на всю внешнюю торговлю России. Писемский еще раз проявил детскую наивность и не понял, что над ним и над его повелителем смеются. Он стал спорить и торговаться из-за выражений документа, точно тот был неприемлем без этого. Там предложения были названы просьбами и царь именовался племянником королевы. Английские дипломаты соглашались переменить стиль, но не условия документа. В апреле посла пригласили на банкет, где присутствовало 17 сановников. Королева пила за здоровье Ивана. Когда пир кончился, русскому послу объявили, что королева даст ему прощальную аудиенцию. Так как у него не было инструкций для принятия английских предложений, то ему, пожалуй, лучше возвратиться на родину и запастись новыми полномочиями. Несчастный даже воскликнул: «А сватовство?» Ему сказали, что по дошедшим сведениям у Марии Нагой родился сын от государя. «Пусть королева этому не верит, возразил Писемский, это лихие люди хотят поссорить ее с государем», при этом он так волновался и сердился, что Елизавета решилась на комедию, способную обмануть посла и поддержать царя в его иллюзиях. 17 мая Писемскому было предложено отправиться в сопровождении только Робертуса в летнюю резиденцию канцлера, лорда Бромлея. Последний встретил его любезно и церемониально и повел в сад, где было приготовлено угощение. Вскоре в одной из аллей показалась группа женщин. Впереди между леди Бромлей и леди Гонтингдон шла та, которую посол уже называл царской невестой. Они раскланялись издали, и канцлер сказал Писемскому, что королева приказала ему показать свою племянницу не в комнате, а на свежем воздухе, чтобы он мог ее хорошенько рассмотреть. Ему предложили пройтись по парку, чтобы он несколько раз мог встретиться с интересовавшей его особой, рассмотреть ее хорошенько. Бромлей, наконец, спросил: «Хорошо ли вы ее разглядели?» — «Я сделал, что приказано». В своем донесении он писал: «Княжна Гунтинск, Мария Гантис (sic), роста высокого, тонка, бела лицом. Глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и длинные». Горсей иначе говорит об этой сцене встречи посла с «царской невестой». Увидев ее, он стал пятиться назад, говоря, что может только один раз взглянуть на ангела, которому суждено стать женой его государя. Но Горсей при этом не был, и надо добавить, что «ангелу» в это время было уже под тридцать лет. Елизавете захотелось довести комедию до конца. Она позвала Писемского и выразила свое сожаление, что ее племянница недостаточно красива, чтобы понравиться царю. «Да и вам, я думаю, она не понравилась», сказала королева. Но посол ответил: — Мне она показалась красивой. Остальное — дело Божие. Он начал настаивать, чтобы королева открыла свои намерения на этот счет. Но Елизавета придумала новое средство затянуть дело. Она хотела вместе с Писемским отправить в Россию доверенное лицо, которому будут даны инструкции и необходимые полномочия. Скоро последовала прощальная аудиенция. Писемский выслушал много лестных речей и уверений в дружбе. Королева обещала пропустить через свою землю русских послов ко всем государям, кроме папы. «Только бы ваш государь не выдал меня папе!» будто бы сказала Елизавета. По-видимому, и на этот раз Робертс оказался неверным посредником. В половине дня портрет Марии Гастингс был готов. Писемский после присутствия на смотре английского флота, состоявшего из 24 судов с 70—80 пушками и 1000 матросов на каждом, отплыл в Россию. С ним ехал Джером Боус, посол королевы. Хотя она отправляла дипломата, подававшего надежды, ее выбор оказался не особенно удачным. V. Соперничество Голландии и разрыв Боусу предстояла трудная задача: говорить о торговли с человеком, который ни о чем, кроме политического и матримониального союза, и слышать не хотел. Между тем торговля переживала критический момент. Владея номинально льготами, английские купцы должны были платить все возраставшие, произвольно налагаемые на их товары сборы. Происходило это благодаря войне, истощавшей средства страны. В то же время конкуренция других стран становилась все опаснее. Для пополнения опустевшей казны льготы продавались. Щедрыми подарками голландцы приобретали сторонников среди приближенных государя. Три главных советника Ивана — Никита Романович Захарьин, которого предание считает неподкупным, Богдан Бельский и Андрей Щелкалов — были всецело на их стороне. Возможно, что в этой конкуренции Иван видел средство оказать давление на Елизавету и сделать ее более сговорчивой. С 1578 г. антверпенские суда регулярно посещали берега Белого моря. Как раз в это время капитан Карлейль готовил Московской компании записку, в которой он вычислил, что поддержание ускользающей монополии уже обошлось в 80 000 фунтов стерлингов. Он предлагал направить на Америку те усилия, которые, очевидно, окажутся бесплодными в России. Боус ничем не походил на Дженкинса. Он был высокомерен, резок, невежлив и неловок, и с такой же полнотой воплощал в себе все отрицательные черты национального характера, как Дженкинс положительные. Он начал с неприятного спора из-за предложенного ему для въезда в столицу коня, показавшегося ему неважным. Привезенные им инструкции не могли загладить неудачное его выступление. Елизавета не только настаивала на исключительной монополии, но придавала своеобразный характер союзу, который являлся условием sine qua non для осуществления этой монополии. Она соглашается поддержать Ивана против его врагов только с тем условием, что прежде употребить все усилия для достижения мира. Об этих переговорах мы знаем из двух источников — донесений Боуса и протоколов московского приказа. Документы эти противоречат друг другу. Английский посланник, сообщая о некоторых недоразумениях, хвалится своей ловкостью и удачей. Иван будто бы готов был вернуть англичанам все льготы и даже увеличить их. В то же время он решил окончательно искать себе жену в Англии, и, в случае отказа Марии Гастингс, согласен остановить свой выбор на какой-нибудь другой родственнице Елизаветы. Он даже готов ехать в Лондон с этой целью и ознакомиться прежде с основными принципами протестантства. Царь строго наказывал тех из своих бояр, которые враждебно относились к Боусу. Но венцом всех успехов был договор, будто бы уже составленный и подписанный. Оставалось только вручить его посланнику, как вдруг царь умер, и так счастливо доставшееся торжество рухнуло. Русская версия совершенно иная. Иван будто бы сказал английскому послу, что польский король нарушил договор, захватив у него Полоцк и Ливонию. Королева должна помочь ему армией восстановить свое нарушенное право. Взамен она получит торговую монополию в некоторых гаванях. Права брабантских и французских купцов останутся все-таки за ними. Французский король послал несколько судов в Кольскую гавань. Он ищет государевой дружбы и предлагает ему прислать посольство во Францию. Этим Иван, вероятно, хотел сказать Боусу, что у него нет недостатка в выгодных связях. Боус отговаривался недостатком полномочий. Тогда русские посредники — Захарьин, Бельский, Щелкалов и Фролов, — приступили к «тайному делу». Но Боус сказал, что по этому вопросу он может говорить только с самим царем. Ему обещали аудиенцию и приступили к переговорам о предстоящем союзе. Елизавета разрешила свободный проезд через ее территории русским послам, за исключением тех, которые отправлялись к враждебным ей государствам. Нужно было выяснить причину. «Царь не выдаст королевы папе». Со своей стороны, он считал врагами королей польского, датского и шведского. Согласие тотчас же было нарушено, как только высказался Боус. По его словам, королева считала императора своим врагом, а короля испанского другом, которого можно купить за деньги. Королей же датского и шведского она считает лучшими своими друзьями. Когда перешли к торговым монополиям, Иван в виде последней уступки, соглашался, чтобы англичане входили в 5 беломорских пристаней. Исключались Кола и Пудожерск, при устье Северной Двины, где Жан де Балле, прозванный в России Белобородым, имел свои склады. Боус запротестовал, указывая на прежние льготные грамоты. Ему ответили, что английские купцы Томас Гловер и Родольф Риттер заслужили немилость государя тем, что составляли против царя заговор с его врагами и служили им доносчиками. Кроме того русские жаловались, что англичане доставляли плохой товар и показывали образчики сукон. «Я в сукнах ничего не понимаю», возразил с видом оскорбленного достоинства Боус. Двадцать пять совещаний не привели ни к чему. Особая аудиенция дана была 13 декабря 1583 года. Боус должен был отправиться без оружия и свиты. Царь хотел говорить с ним с глазу на глаз о «тайном деле». Однако беседа происходила в присутствии целой дюжины людей, между которыми был и Борис Годунов, любимец государя, в будущем — царь. Перед ними продолжалась комедия, начатая Елизаветой. Иван хотел знать намерения королевы относительно Марии Гастингс, а Боус утверждал, что он приехал за тем, чтобы слышать, что будет говорить царь об этом. Припертый к стенке, посланник запутался в увертках и сказал, что Мария Гастингс была больна и очень больна. Кроме того, вряд ли согласится она переменить свою религию, да притом из племянниц королевы она является самой отдаленной. У королевы есть еще целый десяток родственниц, более близких и более красивых. — А кто они? — с живостью прервал его царь. — Я не уполномочен об этом говорить, — ответил Боус. Иван не мог сдержать своего гнева. Боус имел с русскими купцами несколько столкновений, во время которых у него вырвались какие-то неосторожные слова. Царь теперь напомнил ему об этом и сильно разгорячился, когда тот начал отпираться. Русские протоколы только упоминают об этом эпизоде; Боус же распространяется о нем подробно. В его докладе был записан такой разговор: Царь, обращаясь к Боусу. Вы обращались с моими уполномоченными свысока, чего не должно было быть, так как между равными мне государями я знаю таких, которым не чета ваша королева. Боус. Моя повелительница такая же великая государыня, как каждый из христианских государей. Она равна считающим себя наиболее сильными и может преодолеть всех. Царь. Вы говорите о королях французском и испанском. Боус. Я думаю, что королева может считать себя равной с ними. Царь. А с императором? Боус. Король, отец моей повелительницы некогда держал императора на жалованье во время войн с Францией. Если верить посланнику, эти слова привели Ивана в такую ярость, что он погрозил выбросить его в окно. Боус будто бы сказал на это, что царь может сделать это, но его повелительница умеет мстить за обиды, наносимые ее уполномоченным. После этого Грозный грубо приказал своему смелому собеседнику удалиться. Когда тот вышел, он будто бы отозвался о нем с похвалой, говоря, что желал бы иметь у себя таких слуг. Русские тексты об этом умалчивают. Из них видно, что спор начался из-за того, что Боус стал отпираться от своих дерзких слов, за которые его упрекали русские купцы. Царь положил конец препирательствам длинной речью, в которой говорил о том, как началась торговля с Англией, почему пришлось отнять у нее часть льгот и почему их нельзя вернуть теперь. Англичане не хорошо обслуживают русские рынки. Иван снял с руки перстень и уверял, что де-Валле взял за него только 60 рублей, а за большой изумруд на шапке 1000 р., между тем как перстень стоил по меньшей мере 300 р., а изумруд тысяч 40. Боус принужден был согласиться с этим. Через Писемского царь приказал привезти сукон, шелковых тканей высокого качества и кружев. Кружев он вовсе не получил, а сукна и шелк никуда не годятся. Польское лучше. По знаку государя принесли тканей. Щупая их и сравнивая, Иван продолжал говорить. Боус отговаривался тем, что ничего в этом деле не смыслит. Царь выражал свое недоумие: какую это дружбу предлагала ему королева, желая, чтобы торговали только с нею и соглашаясь заключить союз только на словах! Посол только ссылался на свои инструкции. Новое, более конфиденциальное свидание, происходившее 18 декабря, ни к чему не привело. На этот раз присутствовали только Трубецкой, Бельский, Захарьин, Щелкалов и Фролов; они находились в другом конце залы. Между тем Иван узнал от Джека Робертсона, служившего, вероятно, переводчиком при этих свиданиях, что Боус имеет желание говорить с царем совершенно наедине. Но посол стал отказываться от этого. Он будто бы только сказал, что будучи послом при других государях, например, при французском короле, он говорил с ними о важных делах без свидетелей. — Французский двор для нас не пример, — проворчал Иван. — Лучше скажи нам, что можешь, относительно нашего брака. — Я знаю, что моя повелительница вашу дружбу предпочитает дружбе всех государей, и я лично не имею другого желания, кроме желания нравиться вам и служить. — Ты назови нам по именам и скажи, каковы собой те племянницы королевы, о которых ты говорил, и я пошлю с тобой в Англию посла посмотреть их и попросить их портреты. — Я могу вам в этом оказать свою службу... Я привожу здесь русскую версию. Судя по этому документу, Боус отпирался и уверял, что ничего не говорил о других родственницах королевы, которых царь мог предпочесть Марии Гастингс. Он лгал и ссылался на свои новые инструкции, принимал таинственный вид и давал понять, что он скоро сумеет угодить государю. Он испрашивал разрешения послать в Англию сухим путем гонца за более широкими полномочиями. Подымал мальчишеские споры из-за качества и количества отпускаемых ему припасов, требовал до 10 пудов масла в день, просил царя собственной рукой наказать Щелкалова, вызвавшего его неудовольствие. В конце концов Грозный обратился к нему с речью, состоящей из пяти частей и оканчивавшейся следующим заключением: «Ты не имеешь представления о том, как должен вести свое дело посол». Казалось, что после этого говорить больше не о чем. Но Иван слишком привязался к своей идее. С упрямством маньяка он преследовал ускользающую мечту и снова предлагал Боусу поговорить конфиденциально и повторял ему свои однообразные доводы. «Ты нам говорил о десяти или двадцати девушках твоей страны, среди которых мы могли бы выбрать себе жену, и ты отказываешься назвать их имена. Как же свататься к девице, не зная ее имени? В Англии тысячи невест, среди которых немало простых кухарок. Не свататься же ко всем им!» Эти разговоры регулярно возобновлялись в начале 1584 г. и привели к новому столкновению 14 февраля. Боус предложил взять с собой посла, которого царь назначал к французскому королю, но при этом настаивал на своем: «королева приказала ехать сухим путем». — Чтобы продать меня моим врагам! — вне себя от гнева вскричал Иван. — Не потерплю этого! После потери Ливонии ехать сухим путем — значит ехать через Польшу. Взяв себя в руки, Иван сказал Боусу, что тот пришел без серьезных намерений. С чем пришел, с тем может и возвратиться домой. Его больше не удерживают, может ехать сейчас же. Боус уже знал, как относиться к вспышкам царского гнева, и, даже по свидетельству русских документов, нисколько не оробел. Его и не думали отпускать, а через три дня позвали прослушать проект договора, в котором царь излагал минимум своих требований. О содержании этого документа можно судить только по тем возражениям, которые сделал Боус. Иван хотел заключить наступательный союз, чтобы вернуть Ливонию. Посол, как всегда, отвечал увертками. Повелительница его набожна и не гонится за победами. Она не взяла Нидерландов, которые ей отдавались, и Франции, которая охотно признала бы ее власть... — Дело идет не о победах, — возразил царь. — Ливония наша старинная вотчина. — Верно ли это? Иван вскипел. — Мы просим вашу государыню не в судьи между нами и польским королем! На этот раз прощальный прием был назначен на 20 февраля, но был отложен вследствие болезни государя, а 18 марта Щелкалов велел сказать Боусу, что его «английский царь помер». Как было и с Рондольфом, английский посол очутился пленником в своем доме и терпел разные обиды. Так продолжалось до мая, когда сын Ивана отослал его обратно в Англию с письмом, где не было речи ни о союз, ни о торговых льготах для английских купцов. По уверению Горсея, Щелкалов и другие враги посла замышляли покушение на его жизнь и только вмешательство его соотечественника предотвратило эту катастрофу. Горсей, вероятно, просто хвастался. Настоящим государем в то время был Борис Годунов, а нам известно, что он, хотя и тайно, отправил Боусу подарок с уверениями в своей преданности. Несмотря на самохвальство Боуса, на правом берегу Северной Двины, по соседству со старинным монастырем, рос новый город и укреплялась гавань. Голландцы сами указали место, где они обещали русским создать новую Нарву. Благодаря им, здесь сконцентрировалась вся морская русская торговля, окончательно освобождавшаяся от английской монополии. Это был Архангельск. Англичане попали туда позже и заняли второе место. Победа в этой борьбе осталась за Голландией, что и отразилось впоследствии на истории Петра Великого. В 1838 г. граф Виельгорский в Италии собирал старинные предметы для создававшегося русского музея. Здесь он натолкнулся на портрет Ивана, хорошо написанный и сохранившийся. Портрет этот, вероятно, был послан в Лондон в 1570 г.[43] Единственный образчик русского искусства XVI в., этот портрет принадлежал русскому консулу в Генуе г. Смирнову. Он купил его у Лондонского антиквария. К сожалению, я не мог узнать, что сталось с этим полотном. Если портрет является действительно подлинным, то он драгоценен, как для истории русского искусства, так и для истории своеобразного дипломатического эпизода, с которым я только что познакомил моих читателей. Ни русские, ни английские источники ничего не говорят о портрете, отправленном царем в Лондон. Итак, мы видели, что Иван страстно желал заключения союза с Англией под влиянием кризиса во внутренней жизни и во внешних отношениях. Перехожу к последней фазе его царствования. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ОКОНЧАНИЕ Глава первая. Польское нашествие. Баторий Баторий. Столкновение. Польская армия. Московская армия. Взятие Полоцка. Поляки в Московском государстве. Дипломатическое посредничество. Осада Пскова. I. Баторий Польская монархия, бывшая избирательной до 1572 г. фиктивно, в этом году стала таковой в действительности, и собрания на поле Воли стали местом азартной игры. В этой игре принимала участие вся Европа. Но в продолжение двух веков игрокам однажды удалось выбрать настоящего короля. Он был чужестранцем. Баторий был чистой венгерской расы, как по своему отцу Этьену Баторию Сомлио, так и по матери Катерине Телегда, и происходил из хорошего дворянского рода. Он с честью служил в императорских войсках и с большим успехом подвизался за дипломатическими кулисами Константинополя и Вены. 38-и лет в 1571 г. он сделался воеводой Трансильвании благодаря расположению к нему императора и султана. В Польше о нем мало знали. Он считался хорошим правителем маленькой страны. Позже утверждали, что он учился в Падуе в академии, где впоследствии, в 1789 последний из его преемников на троне Ягеллонов поставил ему памятник — посредственное произведение Карло или Феррари. Вновь избранный король не знал польского языка. Он говорил со своими подданными на латыни или молчал, что ценилось еще выше в стране, где все говорили слишком много. На выборах в 1575 г. кандидатура его была выставлена султаном против кандидата императора. Иван устранился от выборов. Что касается сына Максимилиана, то его избрание обещало союз с Австрией против Турции. Вступать в войну с Турцией в союзе с Австрией или вести борьбу с Москвой при поддержке или, по крайней мере, нейтралитет Турции — такова была дилемма. Но польские избиратели были поглощены другими соображениями и разделились — аристократия поддерживала Максимилиана, так как он мог предложить ей титулы и деньги, а мелкое дворянство стояло за венгра, полагая, что это незначительное лицо будет их королем и рабом, будет править при ее помощи и шляхта начнет борьбу против магнатов. Оказалось, что этот незнакомец хотел быть королем надо всеми и умел достигать того, чего хотел. Он начал с того, что появился в Варшаве раньше своего противника. Максимилиан не мог спешить без риска. Его подстерегали турки. Смерть императора в октябре 1576 г. сделала Батория единственным кандидатом. Ему оставалось разобраться в том положении, в каком Генрих-Валуа и не пытался разбираться. Он быстро обнаружил дальновидность и умение управлять. По внешности, как он изображен на портрете, сделанном в 1583 г. и хранящемся в костеле отцов миссионеров в Кракове, он был типичным мадьяром. Низкого роста, коренастый, с выдающимися скулами, длинным носом и низким лбом. Лицо его массивно, энергично и сурово. Никакой заботы о внешности. Никакого изящества. Взгляд неопределенный и дикий. Он вел простой образ жизни, как по необходимости, так и благодаря своим вкусам. Он не думал оставлять теперь свои привычки и не представлял, что его короновали для того, чтобы он жил в свое удовольствие. Он не носил перчаток. Обуваясь по-польски, он пренебрегал чулками, входившими тогда в моду. Здоровье его было неважное. Он уже давно страдал какой-то болезнью. На левой ноге у него была никогда не закрывавшаяся рана. Болезнь эта прогрессировала. Многие вспоминали, что этот на вид здоровый человек еще во время службы при императорском дворе страдал припадками апоплексии или эпилепсии — врачи того времени плохо различали болезни. Но по прибытии в Польшу новый король не обнаружил ничего. Он засадил за работу своих секретарей, сам же целые дни проводил на коне, показывая себя неустрашимым охотником. В моральном отношении Баторий представлял любопытную смесь гибкости и твердости, самодержавных наклонностей и либерализма, жестокости и мягкости. Одному депутату, повысившему голос на сейме, он крикнул, схватившись за саблю: «Тасе nebulo!» Тот же жест он повторил по поводу неприемлемых требований шведского короля, сказав: «Docebo istum regu­lum». Вопреки обычаям, он осудил и велел обезглавить одного буйного дворянина из влиятельнейшей семьи. На все просьбы и угрозы он отвечал: «Canis mortuus non mordet, plectatur!» С возмутившимися казаками он поступал так, как сделал бы сам Грозный. Как передают, он приказал казнить их десятками и трупы рубить на части. Раз во время аудиенции, данной одному иностранцу, его рассердила собака. Ударом сапога со шпорой он отшвырнул ее в противоположный конец комнаты. Но со своим старым сюзереном в тюрбане он умел обходиться деликатно. Выражая сочувствие протестантству в Трансильвании, он был ярым католиком в Польше. Он устроил так, что был представлен избирательному сейму арианцем Бландрата. После же избрания в короли советниками его стали иезуиты. Он хотел быть господином в своем королевстве и не делал разницы между старостой и простым евреем, хотя это было в XVI веке. Он думал уничтожить барщину и заменить наказание кнутом — денежным штрафом. На поле сражения он часто жаловал дворянством простых крестьян. Этот строгий к другим и к себе человек был нежен и даже сентиментален с друзьями и при их потере мог даже заболеть от огорчения. При дворе, который последние Ягеллоны итальянизировали, в стране, широко охваченной умственными течениями, характерными для того века, он производил на первых порах впечатление простого крестьянина. Но придя в соприкосновение с этой средой, он стал впереди просвещеннейших государей эпохи, хотя и отказался от утонченностей, чуждых его темпераменту. Он основал виленскую академию, был сторонником и проводником календарной реформы, организатором почты и финансов, создателем новой судебной организации. Он действительно управлял страной, внеся в разладившийся механизм порядок. Будучи чуждым стране по своему происхождению, языку и нравам, Баторий представлял собой Польшу в ее живых силах. Польшу XVI века, которая была и остается — я надеюсь, что никого не оскорблю этим утверждением — высшим историческим выражением славянской расы, какое только было известно до сего времени миру. Страна, надорванная монархией, но еще неистощенная материально, собиралась в скором времени проявить сильный и грозный подъем духа. Морально она была еще способна к благородным завоеваниям человеческого духа. Это была страна воинов, вдохновенных поэтов, пылких политических писателей и ораторов, поднимавшихся до вершины светского и духовного красноречия. Это была страна, где Фриц Моджевский, провозглашая в программе социальных реформ всеобщее равенство прав, опередил всех публицистов эпохи. Кохановский соперничал по увлекательности и изяществу с Ронсаром, а Скарга предвосхищал Боссюэта. Грубый с виду Баторий был истинным представителем этой страны благодаря своему гению. Как истинный представитель интересов своей страны, он подготовил борьбу с Москвой прежде всего из-за Ливонии, а потом из-за самого существования государства. Он понял, что Польша, какой он ее видел — цивилизованная, гражданственная, либеральная, буйная, католическая, — должна поглотить свою великую соседку и навязать ей свою культуру, свой политический строй и свою религию. В противном случае ей угрожала опасность самой быть поглощенной и подчиниться чужим порядкам. Существование двух великих славянских государств, развивающихся независимо друг от друга, не представляло ничего невозможного. Но для этого нужно было, чтобы Польша Пястов и Ягеллонов развивалась согласно своему происхождению, т. е., чтобы, оставаясь в стороне от Запада, притягивала к себе западных и южных славян. Однако, вытесненная отсюда германским движением, она направила свою деятельность на Восток, основала большое государство, полупольское, полурусское, полукатолическое, полуправославное. Она соединяла в себе элементы монархии и республики, цивилизацию и варварство. Здесь была одна орбита и два центра притяжения, два государя всея Руси для одной державы. После избрания на престол Баторию пришлось подавлять восстание в Данциге. Он обладал некоторым опытом в осадных войнах, однако в этой компании не проявил блеска; поляки еще не были в его руках. Впрочем, его права на почетное место среди великих полководцев его времени некоторые оспаривают. Конечно, ошибочно приписывать ему изобретение каленых ядер, давшее у Данцига ничтожные результаты. Мейнерт утверждает, что употребление этих снарядов восходит к первым годам XV столетия. Возможно, что польская армия, как говорит один из биографов короля Альбетранди, была обязана Баторию усовершенствованием пушек и полезными изменениями в обмундировании и вооружении кавалерии. В течение его царствования была создана военная организация казаков. В 1576 г. он создал королевскую гвардию. В 1578 г. сформировал пехоту, при помощи рекрутского набора в королевских владениях, что является верным основанием его военной славы. Присоединив к созданному им войску значительное количество иностранных полков — венгерскую пехоту и немецкую кавалерию, — он произвел в своем новом отечестве революцию, которая еще раньше изменила на Западе основы военного могущества. Он дал Польше армию, организованную и вооруженную по-европейски. Наконец, три войны, приведшие его в сердце московского государства, признаны специалистами столь же удачно задуманными, как и выполненными. Компании эти, правда, имеют некоторые слабые стороны, но все попытки ограничить роль его личной инициативы в этом если и достигали успеха, то небольшого. Баторий, может быть, не обнаружил высших талантов, но с другой стороны, возможно, что ему не давала развернуть их тактика Ивана. Заслуга же его в том, что он был действительно главой дела с гением руководителя. Приемы, употребленные им для обеспечения возможных выгод в борьбе с московским государем, можно рассматривать как высшее проявление искусства. II. Столкновение В это столкновение оба врага шли с одинаковой решимостью. До смерти Максимилиана Иван, отправляя в Вену гонца за гонцом, держался плана, выработанного в Можайске. После же его смерти Иван выпроводил оба польские посольства, присланные одно за другим Баторием к царю для выигрыша времени, выставив невозможные требования. Заявляя притязания на Киев после Витебска, Иван думал только о том, как бы воспользоваться преимуществами, достигнутыми в Ливонии. В марте 1578 г. царь согласился подписать перемирие на три года. Но приостановка враждебных действий не относилась к территории, где обе стороны чувствовали себя дома, что замечалось в Ливонии. Более того, в русский текст договора Иван самочинно включил статью, запрещавшую полякам вмешиваться в ливонские дела. В результате уже весной того же года произошло столкновение из-за обладания Венденом. Иван отправил туда армии в 18 000 человек, более чем достаточную, по его мнению, чтобы одолеть полки Сапеги и Ходкевича, не столь многочисленные и лишенные до той поры всего необходимого. Когда к Ивану явился посол Батория, он велел ему подождать: «Скоро будут вести из Ливонии!» Вести пришли, и Иван узнал, что кое-что изменилось в Варшаве. В начале своего царствования Баторий поспешил послать в Стокгольм кастеляна Санокского, Ивана Гербурта. Он привез из Швеции оборонительный и наступательный договор для захвата Ливонии. Течение Нарвы должно было служить линией раздела между захваченными уже владениями и теми, которые будут приобретены после этого. Поляки под начальством Андрея Сапеги и шведы под начальством Боэ объединились и, заставив московских военачальников принять бой в открытом поле, доказали свое превосходство в таких сражениях. В этом бою русских пало 6000 человек, погибло 4 воеводы, четыре было взято в плен, пушкари Ивана сами себя задушили на своих пушках. Таково было донесение, полученное царем. Только татарская конница его под начальством Голицына избегла разгрома. По польским источникам, Голицын обратился в бегство, чем ускорил поражение русских. Вместе с ними бежали старый воин окольничий Федор Шереметьев и доверенный царя, дьяк Щелкалов, враг Боуса. После этого уже не могло быть больше речи ни о перемирии, ни о переговорах. Иван отпустил польского посла, по своему взяв с него реванш. Еще по восшествии на престол Батория Иван отказался назвать его братом. «Если бы вы захотели избрать в короли Ивана Костку, сказал он полякам, я и его должен был бы назвать братом?» Костка был простой дворянин. «Что такое ваш трансильванский князь? Никто об этом княжестве до сих пор ничего не слыхал». Гарабурда слышал от царя много едких колкостей в этом роде. В то же самое время послы Ивана Карпов и Головин были в Варшаве. Баторий их третировал, следуя примеру Ивана. Как говорит протокол, на их приеме Баторий не встал и не спросил об их государе, после чего послы объявили, что не могут выполнить возложенную на них миссию. Они видели, что страна охвачена воинственным воодушевлением. Собравшийся 19 января 1578 года сейм вотировал на 2 года экстраординарный налог. Доход с него исчисляли в 800 000 и даже в 1 200 000 флоринов. Без сомнения, это было немного. Ежегодный расход на содержание испанской армии в Голландии в ту же пору поднимался до 7 000 000 дукатов. Но Речь Посполитая до сих пор никогда еще не шла на такие жертвы. Если бы поступления шли согласно исчислениям — этого было бы достаточно. Однако расчеты не оправдались. Но Баторий сумел добыть денег и подчинить сейм своей воле. Не делая больших расходов на себя, он мог обратить на военные надобности все доходы со своих поместий. Кроме того, он получил кредит заграницей, а получив деньги, нашел и людей. III. Польская армия Польская знать составляла отличную кавалерию, недавно доказавшую свои достоинства под Венденом. Но можно было полагать, что русские воспользуются опытом и теперь будут ждать поляков под защитой своих крепостей. Польская пехота, по свидетельству историка Длугоша, существовала с начала XV века. Однако она едва достигала 2 000 и была вооружена только пиками. Баторий дал ей более современное вооружение — мушкеты, сабли, топоры — и утроил ее численность крестьянами, принадлежавшими короне. Кто шел в ряды армии добровольно, освобождался от всех повинностей. В добровольцах не было недостатка, и они отличались большой храбростью. Кроме того, король имел около 5 000 венгерской пехоты, польский отряд, обмундированный по-венгерски и составленный из нестроевых, и еще отряд, набранный из знати. Эти силы он подкрепил немцами, шотландцами, казаками. В кавалерии он ввел немецких и польских пищальников. Общее количество организованного войска, включая и литовские силы, не превышало 20 000 человек. Замечательно, что литовская знать — наполовину русская, православная, — была всецело на стороне Батория в этой войне. С этим согласны даже русские историки.[44] Литва дала, что имела — несколько тысяч всадников, представлявших ценную силу, особенно в зимнее время. Лучше перенося суровый климат, от которого польская армия больше страдала, и менее удаленные от своих очагов, литовцы представляли противовес дезорганизованной главной армии. Эта армия была горстью людей, но она была армией номер один по качеству. В ней был иноземный элемент, но в XVI веке это было обычным явлением. В сражении при Дрё (12 декабря 1562 г.) армия Гиза насчитывала в своих рядах 12 000 немцев, швейцарцев и испанцев, при 6 000 французов. Такой же состав был и армии противников. Слаба была у поляков в эту, как и в последующие войны, артиллерия. Несмотря на старания Батория набрать в Германии и даже Италии хороших литейщиков пушек и на просьбы у курфюрста Саксонского доставить осадные орудия и артиллерийские материалы, его артиллерия была все время слаба и недостаточна. Количество артиллеристов в 1580 г. не превышало 73, а в следующем году равнялось 20. После этих расчетов ясно, что королю нужно было очень много смелости, чтобы начать войну с такими средствами. Дело шло не о повторении Венденского сражения и не о продолжении враждебных действий в истощенной пятнадцатилетней борьбой Ливонии, где почва уходила из-под ног соперников. В этой опустошенной стране, усеянной развалинами, не представлялось возможности добиться в будущем определенного успеха и даже вести более или менее продолжительную кампанию. Сигизмунд-Август еще в 1562 г. рассудил, что ключ от этой провинции в другом месте. Его надо искать в Москве, напав на главного соперника в его жилище. Но у него не было средств выполнить этот смелый наступательный план. Теперь на это решился Баторий. Он задумал сделать нашествие на Москву в этой борьбе, где ставка превысила первоначальный предмет спора. Сражаясь за Ливонию, на деле боролись из-за обладания северо-востоком и из-за гегемонии над славянским миром. В этом предприятии Польша могла рассчитывать только на собственные силы. Швеция заключила с ней союз только для Ливонии. В новом плане Батория она видела лишь средство развязать себе руки и сделать свое дело, держась буквы договора. Дания также уклонялась. Ее отношения к Ивану становились миролюбивыми. Хан предложил свою помощь, обещая двинуть своих татар в августе 1578 г., но и пальцем не пошевелил. Баторий посвятил в свои планы великого визиря Магомета Соколли, но этот полководец ответил, что царь страшен, и с ним помериться силами может только лишь один султан. Султан хотел остаться нейтральным. Без сомнения, король предвидел эти неудачи, делая свои расчеты. Оставалось выбрать пункт атаки. Литовцы хотели, чтобы Баторий шел на Псков, и таким образом захватить в свои руки единственный путь из Москвы к Прибалтийскому побережью. Но для этого нужно было пересечь Ливонию и доканать страну, которую хотели пощадить, или двинуться по русской территории и оставить за собой ряд русских крепостей и незащищенную Литву. Баторий решил первое усилие направить на Полоцк, расположенный на Двине и имевший большое значение для путей, шедших в Ливонию и Литву. Оттуда решено было идти на Псков. Остановившись на этом плане, Баторий выбрал Свир местом концентрации. Здесь можно было до последнего момента скрывать истинную цель экспедиции. Он искусно распределил свои силы между путями, ведущими к этому месту соединения, и с уменьем произвел фланговое движение от Свира к Десне, в то же время прикрывая Вильну и обозы, сопровождавшие главную армию. Он воспользовался водными путями и понтонными мостами для переправы больших грузов. Специалисты утверждают, что метод действия на коммуникационные линии противника возник в Европе только в конце XVII века. Возможно. Но изобретатели методов часто идут за людьми практики. Баторию, однако, не удалось осуществить свой план в том виде, как он его задумал. Соединение в Свире было назначено на 4 мая 1579 г., но несмотря на энергию короля войска опоздали. Не было ни денег, ни снаряжения для войска. Из-за этого и послов московских переводили из одного города в другой, назначая им аудиенции, и отпустили их только в июне месяце, и тогда же польский курьер отвез в Москву формальное объявление войны. Спустя несколько дней Баторий начал военные действия. Армия перешла Десну по понтонному мосту, сооруженному за 3 часа. В этой армии было 6517 всадников польского войска, из них 1338 были немцы и венгры, и 4830 человек пехоты, из которых 3451 немцев и венгров. В литовском отряде было 4 000 всадников. Среди иностранных офицеров находился Георг Фаренсбах. Раньше он был полковником на службе у датского короля и еще недавно служил воеводой у царя. Его советы принесли большую пользу. 15 000 человек — было все, чем располагал Баторий, чтобы вторгнуться в московское государство. Поляки начали войну в соответствии с европейскими нравами той эпохи. Прежде чем заговорить языком пороха, истратили немало чернил и даже типографской краски. Объявление войны, отправленное Баторием в Москву, сопровождалось длинным историческим обзором, напичканным датами, дипломатическими текстами и едкими замечаниями. Не забыли даже Пруса, знаменитого брата цезаря Августа, от которого Иван пытался вывести свое происхождение. В 1580 году в Нюренберге была издана брошюра, воспроизводящая неточно этот документ и сохранившаяся в ограниченном числе экземпляров. На ней есть виньетка, изображающая посла Батория Венцеслава Лопацинского выполняющим свою миссию. С обнаженной саблей за поясом он вызывающим жестом подает царю письмо. Картина эта так же фантастична, как и текст, сопровождающей ее и недавно исправленный аббатом Польковским.[45] Иван не допустил к себе Лопацинского. Баторий, желая произвести впечатление своей декларацией, рассчитывал главным образом на гласность. Он приказал отпечатать ее на польском, немецком и венгерском языках на станках, которые сопровождали его в продолжение всей войны. В Свире, куда он прибыл 12 июня 1579 г., он выпустил манифест с целью оправдать свое предприятие и примирить с ним общественное мнение как внутри страны, так и заграницей. Никогда еще полководец в подобного рода документах не вдохновлялся столь благородными идеями. Тут были обещания уважать личность, собственность и привилегии мирного населения, запрещать и подавлять всякого рода насилия. Здесь были все формулы, сделавшиеся впоследствии банальными и лживыми, но в то время они были новинкой, и Польша XVI века имела право гордиться ими. Баторий проявил много заботы, чтобы найти моральную поддержку в недоверчивой публике. Все события этой войны стали предметом подобных же деклараций. Библиография той эпохи содержит много брошюр, отпечатанных либо официально, либо официозно; в них оцениваются малейшие события этой войны. Эта литература отправлялась в Польшу, Германию и даже в Рим, где посланник короля полоцкий епископ Петр Дунин-Вольский перепечатывал ее. Произведения эти не отличались вниманием к исторической правде. Они руководили немецкой прессой, старавшейся удовлетворить любопытству своих читателей, жадных до новостей. Один листок (Zeitung), описывавший победу Батория, в короткое время выдержал четыре издания. С 1581 г. король ввел цензуру. Один немецкий историк утверждает, что указ, изданный в это время, угрожал смертной казнью авторам враждебных сочинений. Один памфлет, напечатанный в Кракове, вызвал такое наказание. Немецкие законы о печати того времени также не отличались мягкостью. Я отмечаю эти подробности, чтобы обрисовать завязавшуюся борьбу в истинном виде. Хотя вели борьбу два народа одной семьи, но все же они были представителями двух различных миров. Смесь солдат всех стран, двигавшихся в сопровождении писак и типографщиков, представляла латинский запад. Под славянским знаменем повторялись восточные нашествия, только в обратном направлении. Эта победоносная война может рассматриваться как завет Польши, и историческое изучение ее представляет большой интерес Манифесты нападающей армии не внушают нам доверия, но Баторий остался верен своему слову. «Никогда еще война не велась с большей умеренностью и гуманностью по отношению к земледельцам и мирным гражданам». Такое свидетельство о короле дает русский историк Карамзин. Это отмечают и два других документа: циркуляр 7 мая 1580 г., с которым Баторий обращался к дворянству Полоцкой земли, и военный регламент, применявшийся во время этой компании. Циркуляр был настоящей хартией, обеспечивающей наиболее заинтересованным лицам их льготы и привилегии. Регламент запрещал убивать детей, стариков, духовных лиц, насиловать женщин, уничтожать и портить посевы даже для корма лошадей. Этот регламент применялся, несмотря на разные эксцессы, допускавшиеся со стороны русских. Русские источники упоминают о вызывающих поступках московской армии. Карамзин говорит об убийстве некоторого числа пленников при осаде Полоцка. Трупы их были брошены в реку и плыли пред глазами осаждающих. Несмотря на это, польская армия прибегала к репрессиям очень редко, давая таким образом урок цивилизованному миру. Военные судьи, снабженные широкими полномочиями, сумели поддержать в польской армии строгую дисциплину. Король давал лучший пример, изгоняя беспорядок и ненужную роскошь. Он спал часто на куче сухих листьев, ел на скамье без скатерти. Он был безжалостен к мародерам. Опираясь на религиозное чувство, столь сильное у грубой массы, он поднимал моральное чувство у солдат. Даже для пароля служили такие выражения: «Боже прости нас грешных», «Господь наказываешь злых». Все это однако не исключало некоторых жестокостей, считавшихся необходимыми в то время. Так, например, подвергали пытке пленников, добывая от них сведения. Сначала трудно было сдерживать пыл воинов, доходивших до безумия. Они иногда разгоняли лошадей и ломали копья о стены осажденных городов. Венгерская пехота, опытная в осадных действиях, первой была на приступе и первой в грабеже, часто обнаруживая неповиновение. Шляхта в промежутках между сражениями подымала споры о важности достигнутых выгод. Но все-таки, принимая во внимание варварство, никогда не отделявшееся от той кровавой игры, которая именуется войной, мы можем утверждать, что со стороны поляков война эта велась благородно. Летописи XVI в. не отметили ни одной такой войны. При одинаковой храбрости противники имели разные лица.