Казимир Валишевский / Иван Грозный (10)

IV. Религиозная реформа Собор 1551 г. в истории известен по имени Стоглавого собора. Такое название получил он от совершенно произвольного деления его постановлений на 100 глав. Собор состоял из митрополита, архиеписков новгородского и ростовского, большего числа епископов, архимандритов и игуменов. Мирской элемент был представлен на нем высшими придворными чинами и боярской думой в полном составе. Иван не упустил случая произнести речь и на этом соборе. Здесь было и покаяние, и обращение к молитвам и мудрости присутствующих — все эффекты риторики. Затем собор занялся рассмотрением и утверждением нового закона. Все это было простой формальностью. Если даже и возникали какие-либо прения, то они были еще раньше исчерпаны государем с его советниками-мирянами, которые одни только и могли интересоваться вопросами законодательства. Собор представлял собой моральный авторитет всего государства. Иван ожидал получить от него санкцию уже совершенным или еще только провозглашенным реформами. Это было обычным приемом и, вместе с тем, характерной чертой русской политики, прибегавшей к игре в парламентаризм. Впрочем, государь решил воспользоваться сотрудничеством собора и для обсуждения некоторых законопроектов, для которых ему нужно было не только согласие, но и опытность собравшихся. Таковы были законопроекты о запрещены местнических счетов во время войны, о пересмотре пожалованных правительством поместий, чтобы установить соответствие между величиной земельных участков и служебными повинностями, о мерах против постоянного передвижения тяглого населения с одного места на другое и об упорядочении налоговой системы, об уничтожении кабаков, о наделении землей боярских вдов и сирот и о всеобщей переписи земель. От законодателей того времени нельзя ожидать ни ясности изложения, ни определенности плана. Работа их полна загадок и случайностей. Собор приложил старание в выполнении возложенных на него задач. Трудно было подыскать средство против передвижения тяглых элементов, и собор его не указывает. Проект об уничтожении кабаков возник под влиянием религиозных течений, но он шел в разрез с интересами фиска, поэтому и остался в области благих пожеланий. Что касается местничества, то оно было запрещено во время походов. Перепись земель и пересмотр положения пожалованных поместий решено было произвести немедленно. Наконец, было постановлено наделять боярских вдов и осиротевших дочерей землей для временного пользования; при вступлении же в брак или при пострижении в монастырь они лишались права на свои участки. Впрочем, все это явилось лишь добавлением к программе собора, и потому мы не находим ни в одной из ста глав его постановлений никакого следа этих решений. На этом соборе, где преобладал церковный элемент, иные вопросы занимали умы его участников. Хотя программа Ивашки Пересветова была отвергнута или, по меньшей мере, сведена к такому минимуму, что ее трудно было и узнать, однако вопросы, выдвинутые валаамскими чудотворцами, волновали умы. Требования нестяжателей стояли на очереди. В этом направлении Иван первоначально обнаружил как будто несколько больше энергии и инициативы. Несомненно, он находился под влиянием учения Нила Сорского. Противнику осифлян Артемию, поставленному вскоре игуменом Троицкой лавры, было поручено сделать государю доклад, в котором определенно говорилось о секуляризации монастырских имуществ. Дошедшее до нас одно из писем этого монаха ясно свидетельствует о его планах. Среди членов собора между прочим был епископ рязанский Кассиан. Он был, как полагают, автором сочинения, в котором резко осуждалось растление нравов среди белого и черного духовенства. Хотя Россия в то время была изолирована, но и сюда проникали те течения, которые в то время на Западе производили полный переворот. Митрополит Макарий оказался достойным учеником своей alma mater — Волоколамской обители, он самым энергичным образом восстал против радикальных мер. В одном послании, явившемся, быть может, ответом на какой-нибудь проект молодого царя, он доказывал, ссылаясь на греческих императоров, русских государей и даже татарских ханов, что все они уважали собственность церкви. На соборе осифляне составляли подавляющее большинство. Ивану пришлось идти на уступки. Он ограничился только лишь укоризненным указанием собору на беспорядки в заведывании монастырскими имуществами и на чрезмерную алчность черного духовенства. Теоретически собор высказался за преследование злоупотреблений в этой области монастырской деятельности, но практические меры принял только после некоторой борьбы. Они сводились к возвращению государству тех боярских вотчин, которые перешли к монастырям без «государева доклада»; эта мера распространялась и на все земли, полученные церковью таким путем, сюда входили даже те земельные дары, которые были получены ею в период малолетства Ивана. На будущее время монастырям запрещалось покупать старинные княжеские вотчины. Вместе с тем духовенство лишалось права приобретать всякие вотчины без согласия на то государя. На церковь были возложены некоторые новые повинности, несмотря на то, что она уже, как указывалось на соборе, выставляла ратных людей и участвовала в несении расходов по содержанию укреплений в некоторых городах. Теперь она должна была помогать своими средствами выкупу пленных. За этими уступками со стороны церкви должны были последовать и другие. В 1573 г. по указу царя освященный собор постановил в пользу богатых монастырей вотчин не завещать. В 1580 г. как черному, так и белому духовенству было запрещено приобретать какие бы то ни было земли ни за деньги, ни в качестве дара. Рост земельных владений духовенства прекратился. В 1551 г. в другой сфере жизни Иван решил в преобразовательной деятельности пойти дальше. Его намерения обнаруживались в целом ряде запросов, с которыми он обращался к собору. Тон чрезвычайно горяч и резок. Порой они кажутся эхом английской Blacklook 1534 г. или же обвинительного акта, составленного сподвижниками Томаса Кромвеля против сомнительной нравственности и грубой жестокости монахов. Иногда запросы Ивана напоминают анекдоты, которыми оживлял свою переписку Лейтон. Характерно, что и эти порой очень обидные вопросы царя и ответы на них собора вместе с дополнительными замечаниями Ивана вошли в состав «Стоглава» и составляют существенную часть его. Встречаются весьма любопытные диалоги. На первых порах собор, очевидно, уклонялся от обсуждения щекотливых вопросов. В первых 40 главах идут непрерывной чередой нескромные вопросы царя. Затем следует общий ответ собора, но в нем нет ничего цельного. Иван настойчиво указывает на дурное пользование монастырскими имуществами. Собор делает вид, что не понимает упрека, и в ответ выдвигает разные вопросы, относящиеся к богослужению. С 41-й главы дело принимает другой оборот. Быть может, сам царь признал необходимым несколько изменить план обсуждения вопросов. Вопросы и ответы правильно чередуются, но духовные отцы все еще ограничиваются недомолвками и избегают определенных решений. Некоторые уже затрагивавшиеся раньше пункты снова ставятся на очередь, но без значительного успеха. Заходит, например, речь о распущенности духовенства, собор, не без некоторого лукавства, подымает жалобы о процветающем среди мирян содомском грехе и неожиданно переходит с самым серьезным видом к обсуждению каких-нибудь проблем аскетической жизни, вроде того, если какая-нибудь монахиня заболеет, может ли она исповедываться у кого-нибудь из светского духовенства? Иногда диалог переходил в бранчливый тон и сводился на личную почву. Иван указывает, например, на некоторые недостатки в иконописи. Собор отвечает: «Обратите внимание на то, что делается в Кремле!» Намекали на знаменитую картину Рублева, художника XV века. Она была заменена образом сомнительного православия. Благодаря этим уверткам и отклонениям, общая идея церковной реформы терялась, не выливаясь в определенные формы. Мы видим только частичные улучшения: учреждение духовных старост и десятников, в обязанности которых входило наблюдение за нравственным поведением духовенства, предписание монастырям строго соблюдать обособленность обоих полов и выполнять общежительный устав. Все это было принято в принципе, но на практике оставалось мертвой буквой. Собор был вынужден признать существование известных беспорядков, порочивших русскую церковь и даже угрожавших ее будущему. Он сознавал, что причиной этих неустройств было главным образом невежество, в котором коснело и белое, и черное духовенство. Собор признал необходимым завести возможно больше школ, где будущие священники могли бы получать образование, но он не сделал ничего для выполнения своего плана. Он воображал, что для этой цели достаточно будет усердия и пожертвований бедных священников, живших в большинстве случаев чуть ли не милостыней. Епископы и архимандриты сами были недостаточно образованы и отказывались от всякого содействия осуществлению намеченного плана. Они не понимали, что нужно было бы начать с поднятия умственного уровня высшего духовенства. В толковании и выборе текстов сам Макарий делал грубые ошибки. Быть может, под влиянием Максима Грека собор занялся вопросом об искажении священных книг и постановил в Москве открыть типографии, где должны были печататься книги, исправленные по наиболее точным образцам. Но эта типография просуществовала недолго. Другое постановление собора касалось осуждения безбожных и еретических книг. И этими книгами были Secreta secretorum, сборник средневековой мудрости, известный на Руси под названием «Аристотель», астрономические картины Эммануила Бена Якоба, называвшиеся здесь «Шестокрылом». Это была вся светская литература в стране. Чтобы спасти свое внешнее достоинство, собор решил дать ответ на обвинение в безнравственности духовенства, и в духе сурового ригоризма, соответствовавшего аскетическим стремлениям времени, снова подтвердил церковное осуждение всяких мирских удовольствий. Новый закон предлагал подобие административной реформы в церковной жизни. Начала самоуправления должны были лечь в ее основу. Церковный суд, вверявшийся епископами боярам, дьякам, десятникам, вызывал постоянные жалобы. Об упразднении этих должностей нечего было и помышлять — они ведь существовали и при митрополитах Петре и Алексее! Решено было дать священникам право участия в судах через своих выборных старост и сотских. Но при этом совершенно позабыли определить роль этих представителей. Пред нами выступают слабые стороны и недостатки церковной реформы 1551 г., но она, по моему мнению, не заслуживает того пренебрежительного отношения, какое она вызывает в наше время. Анафема, постигшая ее позднее на соборе в 1667 г., указывает на сравнительную смелость этой попытки. В самом деле, не слишком ли много было бы требовать еще большего от этой незначительной кучки людей, которая появилась среди невежественного, развращенного, без всяких идеалов общества, и добилась кое-чего положительного? Некоторые ученые уменьшали и даже совершенно отрицали личные заслуги Ивана в этом деле. Все сделано Сильвестром или Адашевым, Максимом Греком или Макарием; говорят, что даже знаменитые вопросы, предложенные Иваном на обсуждение собору, были внушены и даже продиктованы Ивану этими лицами. Несомненно, что молодой царь не задумывал и не проводил всего сам, но считать его пассивным орудием в руках других — заблуждение. Во время занятий собора первые решения его были отосланы в Троицкую лавру, где находились тогда бывший митрополит Иоасаф, епископ ростовский Алексей и некоторые другие духовные лица. Им было предложено дать свое заключение по вопросам, затронутым на соборе. Возможно, следствием этого было известное нам решение вопроса о монастырских землях. Но Иоасаф и другие были опальными сторонниками Нила Сорского и не могли быть привлечены к участию в трудах собора иначе, как верховной властью. Среди духовенства, возвратившегося из Троицкого монастыря с заключениями Иоасафа, упоминается среди прочих и Сильвестр. Трудно предположить, чтобы он на свой страх поддерживал подобные мнения. Вообще сомнительно, чтобы он был заодно с заволжскими старцами. На его «Домострое» лежит отпечаток грубоватого аскетизма, но осифляне провозглашали то же самое. Это было господствующее направление в официальной церкви. К тому материалу, который послужил основанием Стоглава, некоторые относят и письмо Ивану священника Благовещенской церкви. Как уже было замечено раньше, сомнительно, что это письмо написано Сильвестром. Собор коснулся лишь одного вопроса, затронутого этим письмом — о ношении мирянами бороды. Этот вопрос связывался у Сильвестра с борьбой против содомского греха, который, очевидно, особенно занимал автора «Домостроя». Но точно так же смотрели и другие моралисты. По их мнению, безбородые мужчины, уподобляясь женщинам, легко могли возбудить порочные желания. Хотя Иван был еще очень молод, но по своему развитию и образованию он стоял на более высоком уровне. Вопросы, предложенные на обсуждение собора, были не только внесены от имени царя, но частью и написаны его собственной рукой. Сравнивая их с позднейшими произведениями того же автора, мы ясно видим в них отпечаток своеобразной его личности. В них не только его мысли, но и стиль, его выражения, порывистые, резкие, язвительные и колкие. Здесь нет ничего, напоминающего Сильвестра, этого убогого писателя и ничтожного мыслителя. Даже в вопросах, касавшихся богослужения, где Макарий мог и должен был руководить Иваном, он обнаруживает весьма обширные познания. Добавим, что изучение Стоглава началось сравнительно недавно. Причем текст его был не полным, что часто приводило ко многим недоразумениям. Преданный в 1667 г. запрещению, как еретическое произведение, Стоглав в течение почти двух столетий был недоступен для историков. Вероятно, Макарий был главным виновником неудачи реформы 1551 г., он был вдохновителем противодействия, оказанного собором как преобразовательным идеям сторонников Нила Сорского и Иоасафа, так и личным стремлениям государя. Митрополит, правда, был сам сторонником реформы, но он ее понимал совершенно иначе. Поворачиваясь спиной к прогрессу, он видел спасение только лишь в покаянном возвращении к прошлому, в восстановлении его забытых и нарушенных традиций. Он стремился к осуществлению идеалов первоначального христианства, понимавшегося им совершенно произвольно. Благочестие основывалось на мелочном соблюдении всевозможных обрядностей. Строго иерархическая церковь составляет своего рода аристократию, увеличивавшую из года в год богатства, посылаемые ей Богом. Церковь входит в союз с государством на основании взаимной поддержки. Беспощадное преследование ересей. Школы не нужны. Таковы идеалы Макария. Что касается заключений Иоасафа, то собор сам не обратился бы к нему и не принял бы их к руководству. Для этого нужна была верховная воля, которая одна только была в состоянии сделать собору подобный вызов. Заключения эти были вписаны в Стоглав и подали повод к естественным недоразумениям. Некоторые полагали, что собор присоединился к ним и, таким образом, принял идеи нестяжателей. В действительности же это только частичная капитуляция собора. Честь этой победы принадлежит Ивану. Сама по себе эта победа была незначительна и еще более ослаблена усилиями противной стороны. Во многих местах решения собора оставались долго неизвестными. Везде официальная церковь старалась помешать их осуществление. В 1554 г. был созван новый собор для осуждения ереси Матвея Башкина и его последователей. На нем церковь вознаградила себя за понесенное ею поражение: в дело Башкина были впутаны выдающееся сторонники реформы. Кроме того, пораженные в более важных своих интересах, некоторые из духовных консерваторов вступили в союз с другими недовольными элементами. Следуя своей преобразовательной программе, Иван объединял оппозиционные элементы и, смешивая религиозные интересы с политическими, начал беспощадную борьбу против одной и другой стороны. Из этой борьбы он вышел победителем, но зато его имя и память до настоящего времени вызывают содрогание. Религиозная реформа оказалась неудачной, и тем решительнее Грозный принялся за реформу политическую, вызвавшую террор. Впрочем, Ивану еще прежде предстояло решить некоторые важные проблемы. Расширение территории крепнувшей державы призывало Ивана, как и его предшественников, к границам государства. Законодатель должен был стать завоевателем. Глава третья. Движение на Восток. Взятие Казани Остатки монгольского царства. Войско Ивана. Взятие Казани. Последствия. Взятие Астрахани. Казаки. Крым и Ливония. I. Остатки монгольского царства Во время вступления Ивана на престол татарское иго было только тяжелым воспоминанием. Монгольское царство распалось на части. На восточной и южной границе еще существовали остатки Золотой Орды. В Казани, Астрахани, крымских степях были еще почти независимые ханства или царства, простиравшиеся до границ Московского государства. Отливая к азиатским плоскогорьям, монгольское море оставляло за собой как бы озера, все еще волнующиеся и принимающие иногда угрожающий характер, но сила их все более и более ослабевает. Теперь ни одной пяди русской земли не оставалось во власти татар. Как сказано было раньше, наплыв их сюда не имел сокрушающей силы океана. Теперь начинается русская колонизация и завоевания. Русские с каждым годом, почти с каждым днем подвигаются все дальше и дальше вглубь громадного пространства, занятого финно-татарами. Медленно, но верно московские государи расширяют свои владения, увеличивают сферу влияния. Прежде они были вассалами, теперь же стали сюзеренами ханов. Казанский хан Сафа-Гирей сделался их данником. Однако в Крыму татары образовали новый центр своего господства. Здесь они создали более сильную политическую и военную организацию, основанную на старинных началах, и им удалось объединить под своей властью соседние ханства и порвать узы зависимости от Москвы. Сначала это было для Москвы только неприятностью, но скоро стало угрожающей опасностью. В 1539 г. крымскому хану Саип-Гирею удалось утвердить свое влияние в Казани и даже оставить там свой гарнизон. При его дворе появился русский беглец Симон Бельский, искавший там убежища или же привлеченный самим ханом. После этого Саип-Гирей отправил московскому правительству послание, тон которого напоминал о прежнем татарском могуществе: «Я открыто иду против тебя... Возьму твою землю, а если ты окажешь сопротивление, в моем государстве не будешь». Москва обещала не трогать Казани. Но хан этим не удовлетворился, он требовал ежегодной дани, что было возвращением к прежнему позору. С 1539 до 1552 г. шла непрерывная борьба с татарами. В Казани сторонники Сафа-Гирея, а потом его сына Утелиш-Гирея восстали против московской партии, заменившей знаменитого в то время военными подвигами князя Булата, ставленника Саип-Гирея, кандидатом Ивана Шахом-Али, или Шиг-Алеем. Но вскоре Саип-Гирей с Бельским угрожал самой Москве. Турция дала ему военные подкрепления и снабдила ружьями и пушками. В Москве создалось такое положение, что в одно время даже обсуждался вопрос, должен ли молодой царь остаться в столице и принимать участие в ее защите. Только вмешательство митрополита Иоасафа заставило восторжествовать более мужественных людей. В подобных обстоятельствах даже взрослые предки Ивана старались скрыться куда-нибудь в безопасное место. Но по мнению Иоасафа, Москва теперь была чем-то большим, чем простая столица: она стала метрополией, святым городом, где православная Русь хранила все, что было у нее лучшего — свою веру, святые мощи, свои надежды и гордость. Иван остался в Москве, и это заставило Саип-Гирея отступить. Он вообразил, что за этим царем-дитятей сплотилась сильная армия, могущая уничтожить его татар, которые далеко не напоминали сподвижников Батыя. Это были больше грабители, чем воины, любители легкой наживы. Придя в возраст, Иван сделал еще лучше. Два раза, в 1548 и 1549 г., предпринимал он безуспешные походы на Казань. Выступал он поздно осенью. Его застигала зима. Войско вязло в снегу. Пушки тонули в Волге. Служилые люди в спорах из-за первенства забывали свои обязанности. Два раза со слезами бессильного гнева Иван приказывал своему войску отступать, а крымцы и казанцы становились более дерзкими и опустошали лучшие московские области. Впрочем, при втором походе удалось достигнуть кое-каких результатов: был основан на вражеской земле городок Свияжск, недалеко от Казани, при слиянии Свияги с Волгой. Скоро этот городок сделался центром притяжения для соседних племен — черемисов, чувашей, мордвы, и татары увидели, что это московское приобретение имеет такой характер, что с ним приходится серьезно считаться. Между тем это ханство разлагалось. 300 человек крымцев покинули Казань, оставив там своих жен и детей, произведя предварительно грабеж в городе. Казанцы были недовольны Утелишем и выдали его Москве, но их мало удовлетворял и Шиг-Алей, поэтому они просили русского царя назначить им правителя по своему выбору. Иван думал, что таким образом совершилась бескровная победа. В феврале 1552 г. князь Семен Иванович Микулинский, назначенный наместником, подходил в сопровождении Адашева к Казани. Но благодаря интригам Шиг-Алея, с притворной покорностью удалившегося в Свияжск, и подстрекательству агентов Саип-Гирея, дело приняло неожиданный оборот. Ворота оказались запертыми. В городе вооружались. В Крым летели гонцы с просьбой о подкреплении. Предприятию грозил печальный конец. Микулинский удалился в Свияжск и заперся в нем со своими ничтожными силами. Ему уже казалось, что его окружают, и он погибает. К тому еще в его войске появился мор, а с ним и беспорядки. «Мужчины бреют бороды... и содеевают грех с молодыми юношами», рассказывает летопись. В Москве были собраны бояре на совет, но они могли предложить только весьма сомнительные средства спасения: совершить торжественное перенесение мощей из Благовещенского в Успенский собор, послать в Свияжск воду, освященную над этими мощами, и поучение нового митрополита Макария. Но Иван со своими ближайшими советниками решил, что нужно делать что-то другое. Дело шло о престиже Москвы и всей будущей политики ее. Нужно было или победить теперь, или отказаться навсегда от завоеваний. В случае неудачи Москвы, может быть, угрожало новое иго. Саип-Гирей сделался слишком смелым и не отступал. Опыт прошлого говорил, что нужно поспешить. 16 июня 1552 года, передав правление на время своего отсутствия царице Анастасии, освободив из тюрем многих заключенных и совершив еще другие дела благочестия, Иван выступил из Москвы со всеми военными силами, имевшимися в его распоряжении. II. Войско Ивана В этой стране, не знавшей феодализма, военная организация в своих существенных чертах была феодальной. Во Франции от подобной организации осталось так называемое народное ополчение — тысяч две-три человек, что в сравнении с постоянным регулярным войском составляет сущие пустяки. На Руси Иван впервые начал формировать новый тип войска, постоянного. Ядром его должны были послужить стрельцы, впервые упоминающиеся в походе на Казань в 1552 г. Стрельцы набирались из свободных людей и должны были служить всю жизнь. В большинства случаев они были женаты и составляли сословие, в котором военное занятие сделалось наследственным. Вооруженные и экипированные по западноевропейскому образцу, стрельцы получали по рублю на постройку дома и столько же годового жалованья. Кроме того, им выдавалась одежда, порох, несколько муки и крупы. Когда этого оказалось недостаточным для содержания стрельцов, правительство решило наделить их землей, разрешить заниматься разными промыслами, до некоторой степени слить со служилыми людьми. Под конец царствования Ивана Грозного число их достигало до 12000 человек. Из них в Москве находилось 7500. Вместе с городовыми казаками они образовали первую пехоту, какой обладали русские цари. Одновременно было организовано и постоянное артиллерийское войско, разделявшееся на пушкарей (канониров), крепостных артиллеристов — защинщиков и гранатчиков. Также был образован особый отряд пищальников. Но все это еще не составляло армии. Главные военные силы по-прежнему составляли служилые люди и так называемая рать, другой эмбрион регулярного войска. В военное время правительство призывало под оружие служилых людей и отдавало приказ произвести набор. Каждый город или уезд должен был выставить определенное количество пеших и конных людей, вербовавшихся не из военного сословия. Это и была рать или посоха. В походе, предпринятом Иваном против поляков для возвращения Полоцка, этих посошников было 80000. Это не было дисциплинированное войско, которое могло бы обеспечивать военные успехи, поэтому их употребляли главным образом для производства земляных работ и приготовления припасов. Московское правительство с большой охотой освобождало за деньги этих ратных людей от службы. Платили по 2 рубля за человека. Это стало своего рода налогом. Мобилизация производилась по предписанию разрядного приказа областным воеводам. Обыкновенно указывалось место сбора войска, число людей и род вооружения. При Иване Грозном служилые люди, бояре, дети боярские и дворяне разделялись на 5 полков: большой полк, передовой, правая рука, левая и сторожевой полк. Если в походе принимал участие и царь, то прибавлялся еще и шестой «государев полк». Большой полк делился на три, остальные на две части, подразделявшиеся в свою очередь на сотни. Полком командовал воевода, а частями помощники его то же в чине воевод, сотнями — дворяне первого ранга. В отсутствие царя все войско подчинялось дворцовому воеводе. Это был magister militum римлян или современный генералиссимус. Его окружал многочисленный штаб. Здесь были сборщики, собиравшие войско, окладчики, распределявшие его, посыльные люди, нечто вроде адъютантов, становщики, инженеры, иностранцы, специалисты по осадному делу, судьи, лекаря, духовенство. Какова же была численность этого войска? Для 1552 г. мы не имеем указаний. В 1556 г. передовой полк в полном своем составе заключал всего лишь 1500 конных людей. В 1578 году, во время похода на Литву, в войске, подкрепленном татарами, было 39681 человек. Распределялось оно таким образом. Русских и черкесских князей ..................................... 212 Бояр и боярских детей московской области ............. 9 200 Служилых людей новгородских и юрьевских .......... 1 109 Татар и мордвы ............................................................ 6 461 Дворцовых стрельцов ................................................. 2 000 Стрельцов и казаков из областей ...............................13 119 Посошных людей из северных областей ................... 7 580 —————— 39 681 Во всяком случае часть наличных войск Ивану, вероятно, пришлось оставить для охраны границ, но с другой стороны, каждый боярин приводил с собой по меньшей мере двух, а нередко пятьдесят и более человек. Путешественник того времени Клемент Адамс говорит, что царь собрал до 90000 войска, но в поход он взял только одну треть его, а остальные две трети оставлял в укрепленных пунктах для их защиты. Цифры эти вполне совпадают со списками 1578 г. За исключением стрельцов, специальных отрядов, посошных людей, все войско состояло из конницы. Вооружение его было весьма разнообразно. Во времена Ивана наряду с кривой саблей, похожей на турецкую, лук был любимым оружием многих москвичей. Но некоторые уже заменили его пистолетом или длинным мушкетом. Топор, висевший на седельной луке, кинжал, а иногда и копье дополняли походное вооружение. Броня употреблялась весьма немногими. Только знатные вельможи иногда щеголяли в великолепных латах и кольчугах, а на голову надевали шлемы, или шишаки. Шпор не было. Их заменяла плеть. Всадник держал в левой руке поводья и лук, а в правой саблю и плеть. При стрельбе он выпускал из руки саблю и плеть, висевшие на ремешке. Как только неприятельское войско приближалось на выстрел, русские осыпали его тучей стрел и тотчас же отступали назад, не дожидаясь встречи, независимо от того, держится ли противник или подался. Поэтому русская конница никогда не могла устоять перед польскими эскадронами, приученными ударять на врага со всей силой. Главным достоинством ее была выносливость и легкость передвижения. На маленьких, без подков и с плохой сбруей лошадях московские всадники совершали огромные переходы, подвергаясь большим лишениям и усталости. Клемент Адамс и Ченслер рассказывают, как они располагались на отдых в глубоком снегу, разводили огонь и приготовляли себе кушанье из горсти муки, растворенной в кипящей воде, спали под открытым небом, завернувшись в свою одежду и подложив под голову камень вместо подушки. Английский путешественник спрашивает себя, многие ли из воинов его страны, за исключением самых доблестных из них, могли бы вынести хоть один месяц войны с этими закаленными людьми, и приходит к заключению, что если бы русские знали свои силы, никто в мире не мог бы устоять перед ними. Но одна выносливость еще не составляет всего, что нужно для войска. Плохо обученные и недисциплинированные войска Ивана в сущности не знали даже элементарных начал своего дела. Напасть на врага и окружить его в два или три раза большими силами, оглушить криками и шумом музыки — это было боевой тактикой русских. По-своему храбрые, они даже тогда, когда их силы были сломлены, редко просили пощады. Но опрокинуть их было легко. Они не имели понятия о правильных стратегических приемах и были беспомощны. К ведению осады, которая предстояла им под стенами Казани, они были приготовлены не лучше. В защите же укреплений они не имели соперников. Будучи заключены в стенах города, они не могли спасаться бегством и обнаруживали редкую стойкость, безропотно переносили голод и холод, тысячами погибали в своих деревянных и земляных укреплениях, постоянно возобновлявшихся их усилиями, и сдавались только доведенные до последней крайности. Вот почему в московских войсках были в употреблении переносные укрепления, состоявшие из досок с отверстиями для ружейных дул. Назывались они гуляй-городами. Этим объясняется и очень раннее развитие сильной артиллерии у русских. Первые пушки были привезены из заграницы. Но уже при Иване III иностранные мастера отливали их в Москве. В петербургском арсенале до сих пор сохранилось одно орудие этого производства, с датой 1485 г. При Иване IV русское производство орудий усвоило себе западноевропейскую технику. Производились серпантины, называвшиеся здесь змеями, и разного калибра мортиры, среди которых встречались гауфницы, гаубицы позднейшего времени, и волкометки. По свидетельству Флетчера, ни один христианский государь той эпохи не имел такого множества орудий. Дженкинс любовался в 1557 г. упражнениями русских канониров, соперничавших в быстроте метания ядер и верности прицела. Летописи говорят, что Иван привез в 1552 г. к стенам Казани 150 пушек. Без сомнения, цифра эта преувеличена, как и число войска, сопровождавшего эту артиллерию, будто бы равнявшегося 150 000. Но бесспорно, на этот раз царь должен был выступить со значительными силами. Чтобы решиться на это, нужны были серьезные усилия воли. Независимо от характерного для Рюриковичей нерасположения к случайностям войны, Ивана удерживали другие мотивы. Супруга его в скором времени должна была произвести на свет первого ребенка. Просьбы казанцев о помощи от крымцев оказались не напрасными, полчища нового хана Девлет-Гирея уже подступили к Туле. Молодой царь не изменил своего решения. Тула держалась стойко. 13 августа Иван был уже в Свияжске. Его присутствие здесь оказалось более полезным, чем кропление святой водой и поучение Макария. 23 августа он был под Казанью. III. Взятие Казани Город был защищен только деревянными и земляными укреплениями. Но гарнизон его, по словам летописцев, с первых дней приготовился к отчаянной защите. Осажденные правильно рассуждали, что им пощады не ждать. Они понимали, что в борьбе двух рас, двух государств, двух религий наступает решительный момент. До того времени Москва ограничивалась возвращением русских земель, если не считать кое-каких передовых укрепленных постов и Свияжска. Со взятием Казани она брала в свои руки один из древнейших оплотов мусульманства. Царя Эдигер-Магомета поддержал Крым присланным полководцем и отрядом отборного войска. Татары вспомнили свои былые доблести и победоносно отбили первые приступы русских. Иван боялся, что дело может снова затянуться до зимы, что было так нежелательно. В сентябре разразилась сильная буря. Много шатров в лагере Ивана было разбросано. На Волге были разбиты лодки с провизией для войска. Осажденные ликовали и с высоты своих укреплений, которых не могла разрушить артиллерия Ивана, издевались над «белым царем». С бесстыдными телодвижениями, повернувшись спиной и подымая свое платье, как рассказывает летописец, они кричали: «Смотри, царь! вот как ты возьмешь Казань»... Кривляньями и неистовыми криками, точно производя заклинания, татары вызвали смущение в суеверных душах русских воинов. Иван не падал духом. Колдовство татар вызвало сильные ливни, он велел привезти из Москвы чудотворный крест, с которым пришла и хорошая погода. Татары искусно поддерживали свои сооружения. Иван прибег к знанию иностранных инженеров, которые при помощи разных сооружений увеличили разрушительное действие артиллерии и приблизили роковую развязку. В народной поэзии эта осада разукрашена вымыслом и превращена в нечто подобное взятию Трои. Она продолжалась 8 и даже 30 лет. В действительности же в конце сентября пушечный огонь сделал возможным произвести решительный приступ. Он начался 2 октября 1552 г. Он давал осаждающим заранее обеспеченную победу, но на этот раз Иван не проявил своей настойчивости и энергии. Войска привыкли видеть его перед собой и повиноваться его команде. Они его боялись и повиновались. Теперь же его напрасно искали во главе рати. Вождь исчез, остался только Рюрикович, избегающий опасности кровавой сечи; он медлил и припадал к алтарю с горячими молитвами. На заре князь Михаил Воротынский готовился взорвать последние укрепления. В это время в церкви, устроенной среди русского стана, шло торжественное богослужение. Предание говорит, что успехи работ в подкопах увеличивались во время совершения самых торжественных мест православной литургии. Когда диакон провозгласил: «Воеже покорити под нози его всякого врага и супостата», последовал первый взрыв. После произнесения им евангельского стиха: «И будет едино стадо и един пастырь», последовал другой более сильный взрыв. Диакон и саперы сделали свое дело, теперь нужно было ворваться в город через образовавшуюся брешь. Стрелы и пули, призывы христианского и магометанского Бога смешивались в воздухе. К Ивану прискакал запыхавшийся боярин: «Государь, время ехать. Твои люди вступают в сражение с татарами, и твой полк ожидает тебя»... Но Иван с важностью отвечал одним из тех текстов священного писания, запас которых люди его времени и умственного развития хранили в своей памяти. Он говорил о пользе продолжительных молитв и не двигался с места. Явился новый гонец. Наступающее войска ослабевают; татары берут верх; присутствие государя во главе войска необходимо... Иван испустил глубокий вздох, из глаз его полились обильные слезы, и он громким голосом просил о небесной помощи. В этом поведении молодого царя сказался характер его нации; многое, конечно, зависело и от его личных особенностей, от чрезвычайной нервности, которой он, как мы знаем, страдал. Нельзя сказать, чтобы это была трусость, так как скоро этот человек начнет подчинять своей несокрушимой воле огнем и мечом окружающих его, несмотря на их ненависть, и это будет делать двадцать лет подряд. Будущий глава опричнины не был трусом. Он был просто достойным потомком московских князей, собиравших Русь, но не на поле битвы, не подвигами храбрости, а путем темных интриг, торгашества и скопидомства, путем хитростей и стоических унижений. Ученики восточных государей усвоили азиатские наклонности к неге, презрение к телесным усилиям. Сражаться, наносить удары и рисковать в свою очередь подвергнуться им — это не дело государя, для этого у него есть подчиненные. Он повелевает, посылает людей на смерть и — молится. Бояре же, окружавшие Ивана, смотрели несколько иначе. Вполне возможно, что кто-нибудь из них пытался даже силой вовлечь государя в битву. Но ему еще нужно было приложиться к чудотворному образу Сергия, выпить святой воды, съесть просфоры, получить от своего духовника благословение, испросить у священнослужителей отпущения грехов, прежде чем «идти пострадать за истинную веру». Наконец царь сел на коня и поскакал к своему полку, чтобы присоединить и его к сражающимся. Битва теперь уже подходила к концу, и нечего было бояться осажденных. Но и теперь, по свидетельству Курбского, против которого сам Иван не нашел возможным возражать, насилу удалось заставить царя двинуться вперед: бояре должны были взять лошадь его под уздцы... Уже московские знамена развевались над неприятельскими укреплениями, и первые колонны проникли в город. Началась резня. Шесть тысяч казанцев напрасно пытались спастись, пустившись в брод через реку Казанку. Иван и не думал останавливать избиение. В то время даже на западе город, взятый приступом, обрекался на смерть. Одни только женщины и дети спаслись и были уведены в плен. После этого при пении «Тебе Бога хвалим» царь водрузил большой крест на том месте, где во время битвы развевалось знамя последнего казанского хана. Здесь должна была появиться церковь, и через два дня она уже была выстроена и освящена. В конце недели два правителя, князья Александр Борисович Горбатый и Василий Семенович Серебряный были оставлены в покоренном городе, а победитель поспешил в Москву к Анастасии. По дороге в столицу во Владимире он получил радостную весть: царица разрешилась от бремени сыном, которого назвали Димитрием. В одном из древнейших сел в окрестностях Москвы, Тайнинском, куда Иван должен был удалиться впоследствии, в дни испытаний, ожидавших его после этих успехов, брат его Юрий со знатнейшими боярами принесли ему первые поздравления. В Москве вышедший навстречу ему с духовенством митрополит сравнивал его с Димитрием Донским, Александром Невским и Константином Великим, а затем, поклонившись до земли, благодарил государя за торжество, доставленное им отечеству и Церкви. И в самом деле победа была велика; по своим непосредственным или отдаленным последствиям более значительная, чем приобретение Трех Епископств, сделанное в том же году Генрихом II на противоположном конце Европы.