И. М. Андреевский (Андреев) / ПРАВОСЛАВНО-ХРИСТИАНСКОЕ НРАВСТВЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ (7)

Самое трудное заключается в том, что послушание должно быть свободным, а не принудительным, должно основываться на любви, а не на страхе перед насилием. И в этом нежном возрасте необходим страх, но особого рода: страх Божий, страх потерять любовь любимого, страх огорчить любящего. Любящая мать, сумевшая стать любимой, должна уметь в нужный момент оставлять свое дитя, чтобы оно, лишенное на некоторое время материнской ласки, сильнее к ней потянулось. Без помощи святых Таинств Церкви «приобрести» послушание невозможно. Ребенка должно чаще причащать, а матери надо чаще самой исповедоваться и приобщаться. Если у ребенка нормально будут развиваться вышеуказанные основные начала веры, любви и надежды, тогда и только тогда, на их основе может зародиться и начало истинного послушания. Иметь в своих руках, без насилия, волю младенца — это главное дело в воспитании. Но воспользоваться этим для нравственного воспитания надо умело. Нельзя навязывать ребенку нравственные правила, пока он еще не в состоянии их понять. Как вообще развивается воля в человеке? Для движения воли нужны побуждения. Следовательно, для управления волей ребенка необходимо овладеть его побуждениями или породить их в нем. Самые естественные и самые сильные побуждения деятельности человека вытекают из тех же, вышеуказанных трех начал христианской жизни: веры, любви и надежды. Для того, чтобы начать воспитывать волю ребёнка, родители или воспитатели прежде всего должны понять, что это невозможно осуществить без полноты искреннего любящего сердца, с полным и ясным собственным убеждением в истинности своего намерения. Без полной сердечной доверенности к нашим наставлениям со стороны детей невозможно рассчитывать на успех. Одновременно с наставлениями мы непременно должны показывать личный живой пример, который может действовать не только на волю (по закону подражания), но и на развитие нравственного сознания. Если же вы начнете набивать голову ребенка одними правилами, не оживляя их примером; то вы будете безплодно насиловать и его ум и его сердце из которых первый еще не в состоянии понять формы без содержания, а последнее не может участвовать в том, что его не трогает. Личный пример имеет решающее значение в деле воспитания. Как возможно, чтобы ребенок принял от вас какое-нибудь наставление за руководство его деятельностью, если он видит в вашей собственной жизни явное тому противоречие? Вполне и совершенно управлять волею ребенка может лишь тот, кто подает ему собою постоянный живой пример деятельного добра. Несомненно, что при воспитании воли ребенка придется прибегать как к поощрительным наградам, так и к стимулирующим наказаниям. Но здесь особенно важно помнить, что эти средства, должны применяться с сугубой осторожностью и осмотрительностью, ибо, как чрезмерные наказания, так и чрезмерные награды могут принести большой и непоправимый вред юной душе, Общего рецепта здесь не может быть дано, ибо нигде индивидуальность воспитываемого не играет такой большой роли, как при назначении того или иного рода и степени поощрения или угрозы. Как часто ошибки в этом направлении являются источником больших страданий на протяжении всей жизни воспитываемого. Злоупотребление наградами, как и безпорядочность и жестокость наказания, в одинаковой степени легко могут навсегда подавить в душе ребенка начала доверия и любви к неразумным родителям или воспитателям. Баловство и потакание всем прихотям и капризам ребенка укореняет непослушание, своеволие, эгоизм, лень, лицемерие, неблагодарность, неуважение, а затем и презрение к воспитывающим и раздражительность, гнев, злобу и ненависть ко всем посторонним, которые посмеют попытаться противодействовать ничем необузданному своеволию и самодурству ребенка. Такие дети впоследствии часто теряют веру, приходят в уныние и отчаяние при постигающих их несчастьях, а иногда начинают даже и кощунственно роптать на Бога. Приснопамятный батюшка о. Иоанн Кронштадтский о детских капризах говорил так: «Каприз — зародыш сердечной порчи, ржа сердца, моль любви, семя злобы, мерзость Господу». Истинный христианин должен со смирением лобзать карающую его Руку Господню. А потому и христианское воспитание ребенка должно добиваться того, чтобы дети принимали наказания из рук родителей или воспитателей с чувством своей вины, с сознанием справедливости обрушивающегося на них гнева и налагаемых наказаний и, — (и это самое главное) — со страхом потерять любовь любимых и любящих близких. Этот благодетельный страх имеет огромное религиозно-нравственное значение: на его основе позже развивается истинный «страх Божий», с боязнью греха и боязнью потери благодати Св. Духа, стяжание которого, по словам преподобного Серафима, является целью жизни христианина. Самым главным и самым верным мерилом того, какие средства поощрения и наказания надо по преимуществу применять в отношении того или иного ребенка, — является понимание индивидуальной структуры складывающегося нравственного сознания воспитуемого. Для ребенка, у которого особенно сильно развивается чувство веры, — достаточно бывает одних угроз, тогда как непосредственное наказание может быть неполезным, ибо при достаточно глубоко и сильно развитой вере, — угрозы есть уже наказание. При особом развитии у ребенка основ христианской добродетели надежды (истекающей из достаточно развитой веры), — умеренные награды и наказания могут быть чрезвычайно эффективны. Там же, где у ребенка ясно, глубоко и сильно развито чувство любви, выражающейся в непосредственном сострадании, внимательной чуткости к настроению близких и в нежных благодарных ласках к ним, — там не нужно прибегать ни к наказанию, ни к частым поощрениям и наградам, ибо любовь является сама себе наградой. В таких случаях воспитывающим следует только чаще выказывать свою искреннюю деятельную любовь ко всем окружающим ребенка близким и посторонним людям. Там, где наказание сопровождается хотя бы намеком на месть раздраженного сердца, или носит оттенок злобы со стороны даже вполне справедливого в своих требованиях воспитателя, — там не могут не подрываться начала детской веры в искренность и любовь наказующих. Даже в самых юных младенческих сердцах имеется особое чутье, позволяющее отличать насилие по праву сильного от принуждения по долгу любви. Первое — ожесточает, а второе — смиряет бунтующие элементы развивающейся души. Из такого смирения впоследствии вырастет искреннее сердечное послушание. Когда ребенок начинает становиться на ноги, тогда начинается первое проявление его самостоятельности. Почувствовав свои новые силы и способности, он стремится сделать свой первый шаг от нас. Как важно, чтобы первый шаг не привел к падению. Тогда ребенок долго не решится начать ходить сам. Кто лучше родной матери сможет помочь ему в это время? Кто иной сможет лучше научить его сочетать первые самостоятельные шаги с верой и надеждой на помощь любви извне? Поставив свое дитя на небольшом расстоянии, мать манит его к себе в распростертые объятия, и дитя, влекомое силой любви и доверия — делает свой первый шаг. Какая умилительная картина веры поспешествуемой любовью! «Кто с детства привыкнет так безотчетно-любовно спешить на голос матери, тот и в зрелых летах скорее отзовется на зов Отца Небесного», — справедливо замечает один из духовных наставников прошлого века (протоиерей о. И. Базаров). На втором году ребенок начинает ходить и говорить. Если первые его шаги означали попытки к самостоятельности телесной, то первые сознательные слова — являются стремлением к самостоятельности нравственной. С этого момента начинается для ребенка новый, чрезвычайно важный период его жизни; он должен учиться говорить у окружающих. Дар слова — чудесный и таинственный дар от Бога. Метод развития этого дара — заложенный Богом в душе ребенка закон подражания. Спешите же, родители и воспитатели, окружающие начавшего говорить ребенка, наполнять его душу чистыми, осмысленными словами. Если во второй половине первого года своей жизни ребенок по преимуществу знакомился с пространством, временем, красками, формами, звуками, движениями, поражающими его внешние чувства, то теперь все это начинает проникать во внутрь его души. «Нет мысли без слова и нет слова без мысли» (Макс Мюллер). Начиная говорить, ребенок начинает и мыслить. У него появляется новая, уже чисто духовная потребность: облекать в словесную форму все свои душевные переживания и понимать душой услышанные слова. Потрясающая новизна этого нового опыта возбуждает в ребенке потребность дать отчет развивающемуся сознанию во всем окружающем. С овладением небольшим запасом слов-понятий у ребенка начинается период пытливых вопросов: «что это? зачем это?» Следует ли отвечать ему на все вопросы? Но у него нет еще возможности вместить в свою душу все даже простые ответы. У него не хватает еще внимания на то, чтобы сосредоточиться на ответах. А вопросов становится все более и более. Не отвечать на вопросы нельзя. Подавлять вопросы вредно. Как же поступать воспитателю? Прежде всего ему надо понять, что в этот период у ребенка развиваются только формы познания, которые, пока они еще не образовались, не могут вместить в себе соответственного содержания. Забрасывая нас своими вопросами, он ждет удовлетворения своей любознательности не столько по содержанию, сколько по форме. Объяснений, разъяснений, толкований, доказательств, — он не понимает и не нуждается в них. Любя, он доверяет каждому слову воспитателя. Каждый ответ он заранее готов принять как догмат. Поэтому, на каждый вопрос воспитатель должен давать ответ догматическим тоном т.е. тоном непременно уверительным, хотя бы сущность ответа была неопределенна, уклончива или даже представляла собой прямой отказ на вопрос. Только не обманывайте ребенка и не рассуждайте с ним. Потребность в рассуждениях придет значительно позже, когда ребенок станет способным рассуждать и через рассуждение — понимать, т.е. когда он начнет, хотя и элементарно, но определенно дискурсивно мыслить. Интуиция у ребенка предваряет дискурсию. Преждевременные рассуждения, в период его интуитивно-догматического мышления, разовьют в нем наклонность к резонерству и подорвут веру в правдивое слово любимого им лица. Ложь же и обман — отравят юную душу ядом сомнения и потушат в ней искру чувства вечной правды. Главная забота воспитателя в этом периоде должна заключаться в том, чтобы дети верили его слову, которое никогда не должно быть гнилым в устах воспитателя-христианина. Если, вообще, «за каждое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф.12:36), то особенно тяжкая ответственность за такие слова падет на воспитателя. В идеале — каждое слово наше, как относящееся непосредственно к ребенку, так и сказанное в его присутствии, должно становиться для него священным законом. Но это возможно только при том условии, если это слово будет священно и для нас самих. Чрезвычайно важное проявление развития ребенка представляете собою игра. До трех лет дети редко научаются играть вместе с другими детьми; обычно в этом периоде они играют рядом, т.е. каждый сам по себе. После трех лет в игре сосредотачивается почти вся жизнь ребенка, как внутренняя, так и внешняя. Играя наедине с самим собою, ребенок упражняет свою мысль и воображение; играя с другими детьми, он выявляет свои чувства и волю и, опять же, воображение. Но излишнее развитие воображения — чревато очень тяжелыми последствиями. Не забудем, что первый грех человека зародился в воображении. Поэтому, опытные духовные наставники рекомендуют приковывать детей в их играх почаще к действительности. Очень важно, чтобы голос любви родителей или воспитателей был не сентиментален, а глубоко искренне лиричен и в то же время серьезен и тверд, но чтобы слово угрозы было растворено кротостью и спокойствием. Только таким образом можно достигнуть того, что дитя будет бояться оскорбить вас своим непослушанием и любить вас с благоговейным сыновним страхом. Своеволие прирождено детям, но подлежит непременному обузданию в самом своем корне. Переломить его можно и должно только тем же способом: сочетанием любви и твердости. Истинная разумная любовь родителей или воспитателей ни в коем случае не должна позволить себе уступки перед своеволием неразумия. Здесь показаны самые энергичные меры, так как вопрос идет о переломе заблуждающейся воли и сохранении святого начала веры в любовь отца, матери или воспитателя. Часто бывает достаточно одного подобного опыта твердости и непреклонного требования повиновения любящему родителю или воспитателю, чтобы с корнем вырвать из неопытной души ребенка зародыш страшного греха. Счастливы те родители или воспитатели, по зову которых ребенок отрывается от самой интересной игры, чтобы исполнить их приказание. Достигнуть этого в высшей степени трудно, но и в высшей степени необходимо. В играх ребенка со сверстниками зарождаются начала общественной жизни. Здесь неизбежны столкновения страстей и характеров; здесь вырабатывается характер и у самого ребенка. Во время игры меньше всего принесут пользы многочисленные замечания и указания по поводу отдельных поступков; нельзя слишком стеснять свободы и непринужденности поведения играющих детей; нельзя забывать о различной реакции детей на замечания наедине и замечания при других; нельзя удерживать каждый ошибочный шаг общения ребенка с другими детьми. Но внимательно следя за происходящим, следует в определенные моменты апеллировать к общим началам поведения, одобряя или порицая не тот или иной поступок кого-нибудь из играющих, а те нравственные мотивы, которыми обусловлены поступки. Не обижая и не оскорбляя отдельные личности, следует порицать или одобрять типы поведения. Пусть каждый отдельный ребенок сам себя, внутренне, отнесет к тому или иному из указанных типов. Это ему будет полезнее в нравственном отношении. Чтобы найти правильный тон руководства детьми в совместных играх, надо уметь любить не только своих детей, но и всех детей вообще, памятуя об особой любви к детям Самого Спасителя. Полезно всем воспитывающим детей ясно понимать основные различия воспитания и образования. Воспитание относится к образованию, как сердце относится ко всем остальным способностям души. Хотя задачи воспитания и образования тесно переплетены, но тем не менее, воспитание всегда будет важнее в деле приуготовления к жизни вечной, на небе, тогда как образование нужно по преимуществу в деле приспособления к жизни временной, на земле. Если вы научите ребенка искренне уважать старших и быть искренне любезным и сдержанным с каждым из них, — тогда и внешнее выражение этих чувств будет в нем и истинно прекрасными манерами. Но нет ничего пагубнее для развивающегося сердца ребенка, как встреча воочию с двуличием человека. Замечательный пример такого опыта, пережитого обманутым ребенком, можно найти в прекрасном рассказе Чехова — «Житейская мелочь». Если родители или воспитатели в этом периоде развития ребенка чувствуют себя безсильными в борьбе против указанных трудностей нравственного воспитания, то они должны немедленно обращаться за помощью к Церкви. Одна-две беседы священника наедине с ребенком (что является как бы преддверием первой исповеди) — может принести очень много пользы. Но, увы, часто и сами родители нуждаются в помощи и советах священника, который должен их призвать и научить исполнению разумного родительского долга, основанного на «страхе Божием», который и есть «начало всякой премудрости» (Притчи Соломона, 1, 7). В такие кризисные моменты нравственного воспитания родители или воспитатели обязаны начать раскрывать ребенку и будущую судьбу, ожидающую его, как в ближайшее время на земле, так и окончательно — за пределами земной жизни. Начало надежды, положенное Самим Богом, как семя, в душу ребенка, в это время может и должно уже начать приносить свой плод. Вспомним какое глубокое впечатление произвело на великого Гоголя раскрытие его судьбы, как христианина, произведенное его матерью, когда он был еще малым ребенком. «Однажды Вы мне, ребенку, так хорошо, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли». С развитием у ребенка понятий и речи начинается период его учения. Если его телесное развитие зависело от правильного, своевременного и достаточного питания, то и умственное развитие требует такого же правильного, своевременного и достаточного обучения. Памятуя о двойном назначении человека — через временную жизнь на земле к вечной жизни на небе, необходимо и обучение ребенка с самого начала подчинить принципу этого двойного назначения. Следовательно, учение должно начаться с того «единого на потребу», которое, по словам Самого Спасителя, есть «избрание благой части» и которое, если будет прочно укоренено в душе, уже никогда не отнимется от нее. Но когда и как следует начинать христианское обучение младенца? «Всякая душа по природе своей христианка» (Тертуллиан). Таинства же Крещения, Миропомазания и Причащения уже забросили в младенческую душу семена веры, надежды и любви. Христианство все, от начала до конца, преисполнено благодатных непостижимых и действенных Таин. Все в душе христианского младенца уже готово к развитию. Пока сам ребенок еще безпомощен к саморазвитию, до тех пор долг содействия этому развитию падает на родителей и воспитателей. Горе тому, кто не выполнит возложенного на него Богом долга. По вере восприемников и родителей нисходит на крещаемого благодать возрождения; по благочестию и вере их получает еще несмысленный младенец и особые дары благоволения Божиего: духовную влагу, духовное тепло и духовный свет для содействия произрастанию семян трех величайших основных добродетелей веры, надежды и любви. Иными словами, зачаток учения младенца есть осенение Благодатию, низводимой на него по вере нашей. Отсюда ясно, что первым уроком веры для младенца является благоговейное крестное знамение, которым благочестивая мать или воспитательница осеняет его в постели на ночь и по пробуждении. Если сила крестного знамения, как мы знаем, имеет свое действие над неодушевленной природой, то тем боле оно действенно над живою душою младенца. Крестное знамение и молитва матери над колыбелью являются для него своего рода Богослужением, а вместе с тем и первым наставлением в вере. Если нельзя поймать то мгновение, с которого начинается религиозное развитие и обучение дитяти, то не полезнее ли его начинать как можно раньше? Не переводит ли Ангел Хранитель благоговейных молитв матери на язык младенческих понятий? Замечательный опыт в этом отношении был проделан с детьми-идиотами. Известная всей России «тетя Катя» (Грачева), посвятившая воспитанию глубоко слабоумных детей всю свою жизнь, свидетельствовала о том, что идиоты, неспособные к элементарным актам самообслуживания и членораздельной речи, — обнаруживали «искру Божью», явные проблески человеческого сознания, когда им, с сострадательным человеколюбием и искренней верой, говорили о Боге. Чтобы язык веры, надежды и любви христианской, язык боговедения, богопочитания, благоговения и благочестия сделался родным языком для души младенца, следует говорить с ним этим языком с самой колыбели. Если первый лепет младенца, его первый «разговор» с матерью будет освящен именем Христа на устах матери, если первые движения его ручонок будут употреблены на крестное знамение, и, если первая сознательная заученная речь будет хотя бы самой краткой молитвой, — тогда прочный каменный фундамент христианского религиозного обучения будет, несомненно, заложен. С развитием понятий у младенца (что происходит одновременно с развитием речи) — перед нами раскрываются широкие перспективы для разнообразнейших наставлений ему о вере. Многие родители чрезвычайно боятся, чтобы у ребенка не появились мысли о смерти. Но это глубокая ошибка. Ребенок, начавший говорить, очень рано способен получить понятие о смерти и это понятие необходимо дать ему возможно раньше. Но конечно это важное понятие должно быть строго христианским. А таковым оно может быть только в связи с понятиями безсмертия души и воскресения тел. А когда мы заговорим с малым ребенком о смерти и только упомянем о безсмертии души и воскресении тел, — как радостно он хватается за эту мысль; с каким волнением, часто даже и взрослым непонятным, он смотрит на будущую жизнь на небе и начинает рассуждать о будущей участи своей и других. Надежда на блаженное состояние после смерти и воскресения ему более доступна, чем взрослым, благодаря чистоте и непосредственности его детской веры и любви. Именно после этих возвышенных переживаний и начинается усиленный рост детской пытливости по отношению к религиозным вопросам, столь характерной у нормальных детей в преддверии отрочества. В это время настоятельно необходимыми для ребенка становятся наставления из уст пастыря-священника. Родители заменить такового не могут. Тут требуется сугубо возвышенный авторитет. Никто, кроме служителя Церкви, имеющего духовный сан, не может стать таким авторитетом. Священника привыкло дитя видеть с младенчества в храме Божием, овеянным святостью Богослужения. Сам внешний облик священника, с его особым одеянием, воспринимается часто ребенком, как одушевленная икона. С каким невольным благоговейным страхом и трепетным уважением начинает слушать дитя своего нового, духовного, власть имеющего от Бога учить, наставника. Глубокозначительно звучит в детском сознании новое понятие и новое слово — духовный отец. Как важно, чтобы ребенок с первых слов священника понял. что теперь с ним заговорили о самом главном в жизни, о тех предметах, которые будут влиять не только на всю его жизнь на земле, но и на вечную жизнь на небе. Когда же именно следует ребенку начинать учиться Закону Божиему у священника? Точного срока определить нельзя. Многое зависит от степени индивидуального развития. Но как общее правило, такое учение должно начинаться на пороге младенчества и отрочества, непосредственно предшествуя первой исповеди. Первая исповедь является главнейшим событием жизни младенца-отрока, после Крещения, Миропомазания и первого Причастия. Первая исповедь с одной стороны есть экзамен всему его духовному религиозно-нравственному развитию за период младенчества, а с другой — вратами для нового отроческого периода, когда, обычно, семейное воспитание получает соперника в лице воспитания школьного. Первая исповедь ребенка является экзаменом и для родителей (или воспитателей), подготовлявших юную душу для восприятия нового св. Таинства, именуемого «вторым Крещением». Все семейное, дошкольное, религиозно-нравственное воспитание и образование представляют собою борьбу за чистоту души дитяти, родившегося и долженствующего жить в грешном, растлевающем все чистое и непорочное, мире. Победный исход этой борьбы возможен лишь для благочестивой православной христианской семьи, с помощью св. Таинств канонически правильной, а потому и, несомненно, благодатной Православной Церкви. Для того, чтобы эта семья не отчаивалась при виде силы греха и зла в окружающем ее мире и при сознании немощи в деле охраны души младенца в течение семи лет, — и поставлен перед ней благодетельный спасительный маяк: Таинство Покаяния первой исповеди, долженствующее исправить все ошибки и восполнить все пробелы немощного человеческого воспитания. Первая исповедь, — «второе Крещение», — Крещение первыми покаянными отроческими слезами, должна срастворяться такими же покаянными слезами родителей. Счастливы те родители, которые, несмотря на массу жизненных препятствий, смогут сами исповедоваться и причаститься св. Таинств одновременно с первой исповедью и первым сознательным Причащением своего дитяти. (Восприемники при крещении младенца также должны предварительно поговеть. А исполняет ли кто-нибудь это в настоящее время? Мне пришлось видеть такую «крестную мать», которая не могла прочитать наизусть Символа Веры. Для юного сердца отрока первая исповедь должна служить указанием, что теперь для него настает время самостоятельного верования с личной ответственностью перед Богом. Являясь теперь на Суд Церкви со своими еще отроческими грехами, отрок-христианин в первый раз дает сам за себя отчет Богу. Первая исповедь часто навсегда решает судьбу всех последующих падений, покаяний, восстановлений и обновлений душевных на жизненном пути, на котором «несть человек иже не согрешит». Православно-христианское религиозно-нравственное воспитание не имеет права упустить из виду первой исповеди, иначе оно лишит себя самого действенного средства к достижению своей цели. Ибо христианское воспитание есть начало «Пути ко спасению», который невозможен без помощи св. Таинств Церкви. Таинство св. Причащения, важнейшее и таинственнейшее из всех святых Таинств, питало младенца и раньше, от Крещальной купели до первой исповеди по вере его родителей и воспитателей. Нынче же отрок впервые подходит к св. Чаше сознательно, после Таинства Покаяния. Подготовка отрока к достойному принятию первого сознательного Причастия Тела и Крови Христовой — это заключительный, кульминационный пункт православного христианского воспитания. Чтобы быть достойным Причащения Тела и Крови Христовой, надо знать и понимать многозначительные слова Апостола: «ядый и пияй недостойне суд себе яст и пиет». Это непременно должен знать и понимать отрок, впервые приступающей к сознательному Причастию. Для полной подготовки к первому Причастию необходимо раскрыть перед сознанием причащающегося картину жизни человека от начала его сотворения и грехопадения до искупительных Страстей Христовых. Необходимо, чтобы причащающийся отрок глубоко прочувствовал силу любви Господней ко всем людям. Пусть он выучит и сознательно прочитает (по мере его умственных сил) Символ Веры и молитву перед Причащением. Пусть он со всей живостью детского воображения и соображения представит себе все страдания Христовы, как дело, совершенное не для всех только вообще, но и за него и для него, еще юного грешника. Потрясши душу отрока, следует затем и успокоить и обрадовать его святой радостью Воскресения Христова, радостью прощения всех искренне-кающихся и радостью обетования: «ядый Мою плоть и пияй Мою кровь, во Мне пребывает и Аз к нем» (Ев. Иоанна 6, 56). Проф. И. М. Андреев. ПЛАЧЬТЕ!... Посвящается памяти Ф. М. Достоевского. Однажды, в одной из Нью-Йоркских газет появилась небольшая заметка под названием "Детоубийца". В этой заметке сообщалось, что в маленьком отеле Нью-Йорка, на 84 улице Вест, произошло страшное событие, ужаснейшее преступление: мать избила до смерти своего 2-х летнего внебрачного сына. Сообщались и скупые, краткие подробности, усугубляющие до невероятности ужас проявленной жестокости: плача и стонов истязаемого ребенка не мог выдержать любовник этой женщины, человек "с богатым уголовным прошлым"; он вышел из комнаты и попросил лифтера позвать полицию. Когда явилась полиция — ребенок был уже мертв, но мать продолжала наносить побои и мертвому. Вид мальчика был настолько ужасен, что даже привыкшие ко всяким преступлениям полицейские "не в силах были глядеть на маленький трупик", который представлял собою "сплошную рану", как сообщалось в заметке. Во время допроса, мать-убийца, молодая 29-летняя женщина, не проявила никаких признаков раскаяния. Никто в мире не писал с такой силой и яркостью о детских невинных страданиях, как Достоевский. Его за это называли "жестоким талантом" (Михайловский), а критик Айхенвальд — назвал "мучителем и мучеником", "Иоанном Грозным русской литературы", "великим каторжником, бряцающим цепями", а творческий путь Достоевского квалифицировал как "исступленное шествие", "изумляющее мир". Так вот — только сила пера Достоевского и его прозорливое к страшным глубинам человеческой души художественное воображение — могли бы заставить весь мир увидеть, понять и пережить то, что случилось в Нью-Йорке. Но если у нас нет силы гения "страстного к страданиям" писателя, то может быть нам удастся воспользоваться его художественным, психологическим, реалистическим методом, чтобы представить себе реально и ясно совершенное преступление и понять его смысл. Попробуем бледными и несовершенными словами восстановить и протокольно изобразить реальные процессуальные подробности того, что случилось. Это, ведь, не кошмар, а гораздо хуже: это действительно было. И трупик невинно замученного истязаниями и побоями ребенка лежал в Нью-Йоркском морге, а в архиве этого морга имеется и протокол судебно-медицинского вскрытия этого трупика. От простых сильных побоев умереть трудно. Надо повредить или разрушить функции главнейших жизненных органов, чтобы живое тело стало трупом. Даже искалеченное до неузнаваемости тело, попавшее под машину, может еще часами продолжать оказывать признаки жизни. Но к приходу вызванной полиции ребенок уже был мертв. Протокол судебно-медицинского осмотра и вскрытия представлял собою длинное сухое перечисление наружных и внутренних повреждений. Тут и исковерканный переломанный носик, и выбитые молочные зубки, и темные сине-багровые пузыри вместо век, и проломленный лобик, так что "трудно отличить лицо от затылка", тоже проломленного, с большим количеством запекшейся крови. Кровоизлияния и в легких и в почках. Разорванный мочевой пузырь Переломаны почти все тонкие ребрышки. Переломленный в нескольких местах позвоночник. Желудок наполнен проглоченной кровью. И в дыхательном горле тоже кровь (которою он, очевидно, захлебывался во время судорожных всхлипываний). И многое другое зарегистрировано в протоколе... И этот сухой перечень тягчайших повреждений на трупике — вопиет и рассказывает о том, как получились эти повреждения... Когда ребенка начали за что-то бить, он конечно, заплакал; когда его стали бить сильнее за то, что он плачет, — он начал кричать, а когда усилили побои за то, что он кричит и стали кричать на него, чтобы он замолчал, грозя его убить, если он не замолчит, — то, хотя дитя и не понимало, что значит "убить", но могло понять, что надо замолчать, чтобы прекратились побои ... И тогда, с ужасом глядя на свою "маму", стараясь удержать свой крик, он начал непроизвольно судорожно всхлипывать, и от этих усилий личико его искажалось гримасой... И тогда "мама" в, остервенении стала кричать, чтобы он прекратил "корчить рожу", и чтобы он не смел "пикнуть" (да, да, именно так и было, ибо бывало так и с другими детьми, которых били сначала за плач, потом за крик, потом за стон и за искаженное лицо). Била своего мальчика "мама" не только кулаками (ими невозможно превратить все тело "в сплошную рану", и переломить позвоночник и разрушить внутренние органы), но и чем попало, может быть бутылкой из под молока, а может быть и молотком, и вообще всем, что попадалось под руки. А может быть и за ножки схватила ребенка (он, ведь, был только двухлетка) и била головой о стол, о кровать, об умывальник или о плиту... А может быть и топтала ногами. И всячески истязала его даже тогда, когда "он испустил свой младенческий дух"... "Ах, не надо!"... "Не говорите так", "невозможно это слышать" ... Разве не воскликнут так многие читатели? Но если невозможно "слышать" о том, что было, то, что переживал сам умученный ребенок? Люди стали глухи к страданиям. Они или не слышать или не хотят слышать о том, что не в кошмаре, а совершается реально... "По причине умножения беззакония у многих охладеет любовь" — сказано в Священном Писании о последних временах мировой истории. Так теперь и происходит. Но если даже уголовный преступник так пожалел невинно истязаемого младенца, что вызвал полицию и тем самым обнаружил себя и был арестован, то неужели мы, христиане, бездонно глубокой жалостью не пожалеем его? А для того чтобы так пожалеть, надо хотя бы нравственно сопережить те страдания, которые перенесло невинное дитя. Такая жалость усилит гаснущую и в нас сострадательную любовь, в которой нуждаются столь многие нас окружающие. Православные русские люди! Жалостливые русские люди! Не бойтесь ясно представить себе страшное явление этого детоубийства, — ведь это знамение с неба! В нас так слаба вера и любовь к Спасителю и так мало сознательного и проникновенного понимания Его искупительных за наши грехи страданий, что только на Страстной неделе Великого Поста, особенно в Великую Страстную пятницу, подходя к св. Плащанице, немногие, на короткое время, ужасаются тем священным трепетным ужасом, без которого невозможно понять неисчерпаемый глубинный смысл Голгофы. Вспомним, как вопрос о невинных детских страданиях ставил Иван Карамазов. До сих пор приходится встречаться со многими людьми, называющими себя христианами, которые готовы подписаться под его словами. А, ведь, Иван Карамазов обвинял за детские невинные страдания Самого Господа Бога. И многие и теперь — и даже в этом конкретном случае детоубийства — готовы возроптать на Бога и воскликнуть: Где же Бог? Как Он мог допустить такие страдания невинного ребенка!.. Какое глубокое заблуждение ума и сердца — так мыслить и так говорить! Как можно роптать на Бога создавшего человека со свободной волей для вечного блаженства, а после непростимого по существу грехопадения (следствием чего и явилось зло со всеми страданиями и смертью) — искупившего этого грешного человека Своими безвинными страданиями, Своею святою Кровью. Ведь не какого-то абстрактного Бога вы упрекаете, а Бога-Христа, распятого за наши грехи и спасающего нас от вечной смерти своими этими безвинными муками... Попробуйте принести свой укор и свои обвинения к Святой Плащанице, в Страстную Великую пятницу и вы почувствуете и поймете свою роковую ошибку... Перед гробом Христовым — у вас умолкнут уста, и язык прилипнет к гортани. И у Достоевского так: чистый Алеша, в оправдание невинных детских страданий, напоминает Ивану о Христе... Нет, не Бога, а себя должно укорять каждому за всякое зло, которое мы видим. Все за одного и один за всех виноваты — вот сущность социальной этики христианства. И перед лицом вот этого, замученного на 84 улице в Нью-Йорке младенчика — мы все виноваты. Ибо — грешны, т.е. творим зло и вносим это свое зло в мировую "сокровищницу зла"... А оно, это зло, накапливается в огромную мировую энергию зла (в которую и мы внесли свою лепту) и ищет, для своего воплощения, сосуды безблагодатных тел, и, когда находит — воплощается в них и они совершают великие злодеяния. Мы все — братья и сестры. Все человечество — одна огромная семья. И замученный младенец — наш брат, и его ужасная убийца-"мама" — наша сестра. В ее злодеянии есть капля зла каждого из нас... Некрасов писал о падших женщинах: "Но не лучше ли, прежде чем бросим Мы в нее приговор роковой, Подзовем-ка ее да расспросим: "Как дошла ты до жизни такой?" И вот эта 29-летняя "мать"-убийца — от кого-то родилась и как-то и кем-то была вскормлена, и образована, и воспитана, и с детства до дня своего страшного преступления жила среди нас, людей, ее окружавших, ее сестер и братьев... Все ли сделали для нее эти братья и сестры, что могли и должны были сделать, чтобы не допустить ее, тоже бывшую когда-то невинным младенцем — до теперешнего преступления?.. Подумай каждый о себе... Что ты делал в тот вечер, когда совершилось это невероятное, но истинное злодеяние? А, ведь, может быть твой грех, твой разврат, твоя злоба — оказалась последней капелькой, переполнившей сосуд зла, наполненный до краев в душе этой детоубийцы? ... Так мы должны рассуждать, если мы — христиане. Плачьте, братья и сестры! Не стыдитесь этих слез! Заставьте и окружающих вас плакать от ужаса, от боли, от сочувствия к невинному младенчику-страстотерпцу и от сознания и своей вины — как в страданиях Самого Спасителя, так и в страданиях каждого невинно страждущего младенца, мученическая кровь которого сливается со святой Кровью Спасителя, омывающей все грехи истинно кающихся грешников... Плачьте! И пусть эти слезы будут купелью, в которой окрестит Господь наверно некрещеного младенца-мученика, миропомазанного вместо елея — своей младенческой невинной кровью. Плачьте! Пусть будут ваши слезы и источником иной энергии, энергии добра, противоборствующей энергии зла, и силой своей спасающей хотя бы одного еще ребенка от невинных мук, и хотя бы одну еще преступную мать от непростимого греха. Пусть эти слезы разбудят и многих равнодушных, проходящих мимо других таких же будущих несчастных преступных матерей, когда они еще только начинают ходить и лепетать свои первые слова. Не стыдитесь плакать слезами скорби, сострадания и покаяния. Проф. И. М. Андреев Отлучение Льва Толстого от Православной Церкви Всякий акт отлучения от Православной Церкви — всегда есть акт Божественного гнева Любви. Цель всякого церковного отлучения — содействие спасению погибающей человеческой души. Когда ничто не действует для вразумления заблудшего — может помочь страх. «И к одним будьте милостивы, с разсмотрением, а других страхом спасайте» (Иуд.1:22-23). Так поступает Святая Христова Церковь. Так и Сам Господь, который есть Любовь, будучи безконечно терпеливым и безгранично милостивым, после всех средств для спасения души, посылает грешнику, как последнее средство для обращения, — скорби, болезни и страдания. Великий писатель земли русской, Лев Толстой, получивший от Бога огромный, титанический талант художественного творчества, позволивший ему написать великую историческую эпопею «Война и мир» и психологическую эпопею (по удачному выражению Иванова-Разумника) «Анна Каренина», в конце 70-х годов прошлого века начал свою противоцерковную деятельность и написал свою знаменитую «Исповедь», а затем не менее знаменитую «Критику догматического богословия». «Сообщенное мне с детства вероучение» — писал он в «Исповеди», исчезло во мне так же, как и в других, с той только разницей, что так как я с 15-ти лет стал читать философские сочинения, то мое отречение от вероучения очень рано стало сознательным. Я с 16-ти лет перестал становиться на молитву и перестал по собственному побуждению ходить в церковь и говеть...» «Я был крещен и воспитан в Православной Христианской вере. Меня учили ей с детства и во все время моего отрочества и юности... Но когда в 18 лет я вышел со второго курса Университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили. Судя по некоторым воспоминаниям, я никогда не верил серьезно, а имел только доверие к тому, что исповедовали передо мной большие, но доверие это было очень шатко». Это чрезвычайно важное признание. Детская вера — есть фундаментальный камень всей последующей религиозной жизни человека. Не даром и Христос Спаситель говорил: «не препятствуйте детям приходить ко Мне», и, «если не будете как дети, то не войдете в Царство Небесное», а про того, «кто соблазнит единого от малых сих, верующих в Меня», сказал, что «тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф.18:6). И вот эту главную основу истинной христианской веры — детскую веру — Толстой, по его собственным словам, навсегда потерял уже к 16-му году своей жизни. С полной потерей детской веры человек теряет основы всякой религиозной веры и превращается в нигилиста. И вот сам Толстой признается в этом, в своем сочинении «В чем моя вера». Он пишет: «Я прожил на свете 55 лет, и, за исключением 14 или 15 детских лет, 35 лет я прожил нигилистом, в смысле отсутствия всякой веры». Дойдя до полного духовного опустошения и будучи накануне самоубийства, Толстой пробовала формально стать православным: ходить в церковь, креститься, поститься, исполнять все обряды и таинства Православной Церкви. Но долго такой самообман продолжаться, конечно, не мог. Механическое исполнение внешних обрядовых форм Православия, без участия сердца, без веры во Христа-Спасителя и в Его Святую Церковь — было в конце концов кощунством. Если еще можно было только внешне формально исполнять обряды, то к Таинствам, а тем более к святейшему и величайшему в мире св. Таинству Евхаристии — так подходить нравственно невозможно. Ибо недостойных св. Таинства жгут. «Никогда не забуду» — вспоминает Толстой в «Исповеди» испытанного мною в тот день, когда я причащался в первый раз после многих лет... Когда я подошел к царским дверям и священник заставил меня повторять то, что верю, что то, что я буду глотать, есть истинное тело и кровь, меня резнуло по сердцу, это мало, что фальшивая нота, — это жестокое требование кого-то такого, который, очевидно, никогда и не знал, что такое вера...» Несчастный Толстой! Он был глух духовно к словам Самого Спасителя: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день», и «если не будете есть Плоти Сына Человеческого и Пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни». Потеряв веру в личного Бога, Толстой, как это всегда бывает в таких случаях, стал искать себе идолов. Таким идолом, которого он боготворил, стал знаменитый французский философ-«просветитель», один из творцов «Великой Французской Революции», враг Христианской веры и Церкви, — Руссо. В 1905 году, будучи уже 77-летним стариком, Толстой писал: «В моей жизни было два великих и благотворных влияния: Руссо и Евангелие...» Не случайно Руссо поставлен на первое место. Влияние личности и идей Руссо было, несомненно, самым огромным, решающим влиянием на всю жизнь Толстого. «Руссо был моим учителем с 15 лет» — признавался Толстой. «Я более чем восхищался им, я боготворил его. В 15 лет я носил на шее медальон с его портретом вместо нательного креста. Многие страницы его так близки мне, что мне кажется, я их написал сам... Совсем недавно (в 1905 г.) мне случилось перечесть некоторые из его произведений и я испытал то же самое чувство возвышения и удивления, которое я испытал читая его в первой молодости». Личность Толстого невозможно понять без главного ключа к ней: Толстой несомненно был одержимым. Начальный страшный момент этой одержимости можно отнести к той записи в «Дневнике», которую Толстой сделал еще молодым 27-летним офицером, 5 марта 1855 года, сидя под Севастополем, в лагере на Беельбеке, после кутежа и проигрыша в карты тысячи рублей: «... разговор о божестве и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле». Этой гордой идее Толстой и посвятил всю вторую половину своей жизни (от конца 70-х годов до смерти в 1910 году). Сестра известного русского философа профессора Л. М. Лопатина, передавая свой разговор с родной сестрой Толстого монахиней матушкой Марией, сообщает очень характерные слова этой монахини о своем любимом брате: «Ведь Левочка какой человек-то был? Совершенно замечательный! И как интересно писал! А вот теперь, как засел за свои толкования Евангелия, сил никаких нет! Верно, всегда был в нем бес...» И Лопатина от себя прибавляет: «Я в этом никогда не сомневалась» (Сообщение И. Бунина в его книге — «Освобождение Толстого», Париж, 1937 г., стр. 125). Грубые и циничные кощунственные выпады Толстого против Православной Церкви, начавшиеся с конца 70-х годов, все нарастали, и наконец, приняли такие невозможные формы, что вызвали у верующих православных людей ропот на излишнюю терпимость Церкви к хулителю ее и великому еретику Льву Толстому. В 1899 году, 13 марта, в журнале «Нива» начал печататься последний роман Толстого «Воскресенье». 25 декабря того же года роман был закончен. Приведем несколько цитат из этого романа (главы 39 и 40 первой части), которые переполнили чашу терпения Православной Церкви и заставили Ее поставить вопрос об отлучении Толстого от Церкви. Слишком мучительно и оскорбительно для православного чувства и слуха звучат нижеприведенные цитаты, но их приходится в небольшом количестве привести для того, чтобы показать всему христианскому и особенно православному христианскому миру, за что был Толстой отлучен от Православной Церкви. Вот как начинается 39 глава романа «Воскресенье» .... (мы опускаем приводимую далее обширную цитату — таким кощунством исполнено это глумливое изображение таинства Евхаристии). Далее идет такое же кощунственное описание чтения Акафиста Спасителю... В 40-й главе Толстой пишет по поводу только что им так кощунственно описанного Богослужения: «Никому из присутствующих не приходило в голову того, что все, что совершалось здесь, было величайшим кощунством (? И. А.) и насмешкой (? И. А.) над тем самым Христом, именем которого все это делается. Никому в голову не приходило того, что золоченый крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и давал целовать людям, был не что иное, как изображение той виселицы, на которой был казнен Христос именно за то, что Он запретил то самое, что теперь Его Именем (конечно, тоже с малой буквы) совершалось здесь ...» Воистину, никому в голову не приходило то, что пришло в голову Толстого. Терпение Церкви истощилось. 20-22 февраля 1901 года состоялось специальное Определение Святейшего Синода. «Святейший Синод, в своем попечении о чадах Православной Церкви, об охранении их от губительного соблазна и о спасении заблуждающихся, имев суждение о графе Льве Толстом и его противохристианском и противоцерковном лжеучении, признал благовременным, в предупреждение нарушения мира церковного, обнародовать, через напечатание в «Церковных Ведомостях», нижеследующее свое Послание: Божией милостью Святейший Всероссийский Синод верным чадам Православной Кафолической Греко-Российской Церкви, о Господе радоватися. Молим вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры, кроме учения, ему же вы научистеся, и уклонитесь от них (Рим.16:17). Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви Святой, которая пребудет неодоленною во веки. И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекся от воскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила Вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепла Русь святая. В своих сочинениях и письмах, в множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской; отвергает личного живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя Вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человек и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает божественное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы, Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем неприкровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отверг себя сам от всякого общения с Церковью Православной. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем перед всею Церковью к утверждению правостоящих и к вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбью помышляют о том, что он, на конце дней своих, остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею. Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2Тим.2:25). Молимтися, милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй, и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь. Подлинное подписали: Смиренный Антоний, митрополит С.-Петербургский и Ладожский. Смиренный Феогност, митрополит Киевский и Галицкий. Смиренный Владимир, митрополит Московский и Коломенский. Смиренный Иероним архиепископ Холмский и Варшавский. Смиренный Иаков, епископ Кишиневский и Хотинский. Смиренный Маркел, епископ. Смиренный Борис, епископ