Феофан Затворник / Разрешение недоумений при чтении притчи о неправедном приставнике и обетования (2)

в) Приложение Указав значение притчи, Господь далее делает приложение ее, которое хотя к существу притчи не относится, но содержит такие мысли, которые не мало служат к уяснению приточного урока. Сказал Господь, что сыны века мудрее сынов света, чтоб тем раздражить ревность последних превзойти тех премудростию, все усилия и желания сердца обращая от здешнего к будущим обетованиям. Указал за тем самый способ, как еще отселе обладание тамошним утвердить за собою, научив без жаления разделять все с нуждающимися братиями. Как условие к успешному исполнению сего есть держание себя в отношении к благам жизни в качестве приставника,— а это требует совершенного от них отрешения, так чтобы сердце ни к чему не было привязано и ничем не связано; то к возбуждению этого отрешения и обращает теперь речь Свою Господь. Что мешает более всего отрешению от обладаемого? Прелесть того, чем завладеть кому придется. Эту-то прелесть свеять с лица обладаемого и хочет Господь, говоря: не пристращайтесь к земному, ибо все эти блага ничтожны сравнительно с теми, кои вам приготовлены в другой жизни: эти малы, а те велики (стих 10); эти ложны, обманчивы, ненадежны, а те истинны, непреложны и верны (стих И); эти чужие для вас, а те ваши (стих 12). Но как такое указание не для всех могло быть впечатлительно, то в одной и той же речи совмещается указание и на определение вечной правды Божией. Кто не вразумится первым, может быть, устрашится второго. Ибо, когда говорит Господь: кто вам даст? кто вам поверит? — очевидно, хочет сказать этим: решительно не получите. Неверность здесь — то же, что пристрастие. Господь говорит как бы: за то, что пристращаетесь к малому, неверному, чужому, не получите своего, истинного, великого. Таков суд Божий (стихи 10—12). Эти два указания на незавидные свойства земного и на суд за пристрастие к нему завершает Господь указанием на невозможность быть с Богом при таком пристрастии и, следовательно, на невозможность при этом достигнуть последней цели своего бытия, которая есть богообщение (стих 13). В этом и главная цель всей речи. Хотел Господь расположить слушавших от всего отрешиться, чтоб проложить путь к живому единению с Богом. Стих 10. Верный в миле, и во мнозе верен есть: и неправедный в мале, и во мнозе неправеден есть. Как будто отвечает Господь на недоумение, чего ради так высоко почтены временные блага, что в зависимости от употребления их поставлена вечная участь каждого. Он говорит как бы так: точно, эти блага малы и ничтожны сравнительно с будущим; но, ведь, то есть общий закон, что верный в малом и во многом верен, то есть вообще окончательно верен, и достоин полного воздаяния, свойственного верным,— и наоборот. Берется здесь во внимание характер добросовестности. Если кто в малом, в котором погрешить легко ради того, что оно ограждается меньшими побуждениями и обязательствами, так чуткую являет совесть, что не попускает себе и на волос оказаться в отношении к нему неверным; то тем паче совесть не позволит ему покривить в чем большом, которое обставляется обыкновенно большими и сильнейшими побуждениями и обязательствами. Наоборот, если у кого совесть так слаба, что в малом уступает противным ей влечениям, где тому устоять в большом, когда здесь требуются и большее себе противление и большие жертвы? Малым здесь называет Господь блага временные — все дары жизни; а многим, или великим, называет жизнь в духе, по заповедям Божиим, не в интересах земных, а в видах богоугождения. Господь говорит: кто в отношении к дарам жизни держит себя, како Бог повелел,— то есть не пристращаясь к ним, а употребляя их на нуждающихся; тот, конечно, исполняет все другие высшие заповеди и всю вообще волю Божию. Кто же, напротив, в отношении к сим благам держит себя неверно, тот, конечно, покривил уже совестию и в отношении к высшим требованиям воли Божией. А из этого само собою вот что следует: Стих 11. Аще убо в неправеднем имении верни не бысте, во истиннем кто вам веру имет? Неправедному имению противопоставляется истинное. Следовательно, под неправедным разумеется неистинное, то есть ложное, обманчивое, непрочное, ненадежное, в противоположность истинному, которое состоит во благах Царства Христова, прочных, неизменных, вечных,— то есть в благодатных дарах и будущем блаженстве в вечных кровах (см.: Феофилакт, Евфимий Зигабен). Господь говорит: если вы были неверны в отношении к первым, кто поверит вам вторые; первыми не умели распоряжаться, нельзя ожидать, чтоб вы хорошо распорядились и вторыми. Это дает мысль, что Господь говорит здесь, во-первых, о невозможности тем, кои пристрастны к благам жизни, вверять благодатные дары для употребления их в свое спасение или для распоряжения ими в видах благоустроения Царства Христова. В сем случае наставление касалось, с одной стороны, мытарей и подобных им, с другой — Апостолов и сильно укоряло Иуду, над которым исполнилось это определение. Но во-вторых, изречение Господа можно принять, как приговор правды Божией в отношении только к вечным благам воздаяния. В сем случае слова Господа будут иметь такой смысл: итак, если окажется, что вы неверны были в употреблении благ неистинных, неверных, ненадежных; то не ждите, чтоб вам вверены, то есть дарованы, были блага истинные, неизменные, вечные на небесах, в Царстве Христовом. Воздаяние представляет Господь под образом вверения благ — для распоряжения будто и управления, применительно к течению речи Своей. В таком виде внушение обнимает всех вообще верующих — всех времен, мест и положений. Намеренно употребил Господь слово: в неправеднем имении (а не — в неистинном богатстве), чтобы тем сильнейший удар сделать на совесть мытарей (и подобных им) и еще больше раздражить чувства раскаяния, начинавшие их тревожить, и побудить к скорейшему самоисправлению — из опасения за неверность (так явную) в отношении к преходящим благам жизни быть лишенными участия в истинных, непрестающих и самых верных благах Царства Христова. Против же сего слова поставлено: во истиннем — тоже намеренно, чтоб показать, что и в первом Он разумеет вообще всякое временное благо, неистинно,— и тем отнять всякий предлог устранять себя от изреченного суда у тех, которые обладают не неправедно приобретенным, и расположить и их, воспринять усердную заботу распоряжаться им по намерению и указанию Господню. Стих 12. И аще в чужем верни не бысте, ваше кто вам даст? Чужим называются тоже временные блага, и потому, что они не наши, а вверяются нам на время от Бога, и потому, что не принадлежат к природе нашей и не входят в нее, а прилагаются совне и мимо нее текут. Что они точно таковы, видно из того, что ничего из них не вносим мы в мир сей, ничего и не выносим (см.: 1 Тим. 6, 7). Нашим же называется предопределенное нам вечное блаженство в богообщении, яко созданных по образу Божию, и, как средство к получению его, все Божественные силы, яже к животу и благочестию (2 Пет. 1, 3), подаемые по вере в Господа (см.: Феофилакт, Зигабен, Августин). Не дается нам сие наше при неверности в отношении к чужому не только потому, что неверный подлежит наказанию и лишениям, но и потому что, в таком случае, теряется способность к принятию своего, заглушается сочувствие к нему, расстроиваются сосуды для вмещения его. Это напоминание обнимало всех; но не трудно заметить, что оно (кроме мытарей) особенно направлено было на совесть Иуды и должно было возбудить в нем опасения — не потерять бы того, что должно принадлежать ему по избранию его в апостольство, указывая вместе и путь к исправлению. И это изречение о неверности в чужом имеет значение вечного определения правды Божией, как предыдущее о неверности в неправедном, обманчивом и лживом,— как бы так: неверный в чужом лишен будет своего. Выражено же так применительно к течению речи о приставнике, коему вверяемо или даваемо было в управление — не свое. Нельзя не остановиться вниманием на особенностях в употреблении Господом речений. Дает Он общее наставление, годное для всех; но при этом в каждом изречении намеренно вставляет слово, которое шло прямо к совести того или другого из слушавших. Верный в мале — утешало и воодушевляло Апостолов; неверный в мале, равно как неверный в чужом,— падало на Иуду; неверный в неправедном — обличало мытарей; следующая за сим речь вразумляла фарисеев, чаявших и обладать многим неправедно и с пристрастием, и Богу угодить или Ему работающими явиться. Так нельзя, говорит Господь. Стих 13. Ни кий же раб может двема господинома работати: ибо или единаго возненавидит, а другаго возлюбит: или единаго держится, о друзем же нерадети начнет: не можете Богу работати и мамоне. Неверность, о коей неоднократно повторял Господь пред сим, обнаруживается, как видно из значения уроков Господних, теми, которые дары жизни, получаемые от Бога с тем, чтоб добре употреблять их на благотворение братиям, употребляют в собственное свое удовольствие, на пустые утехи и роскошь и, кроме того, пристращаются к ним до того, что они становятся для них идолами, коим раболепно служат, истощая попусту и время, и силы. Понятно, что требовалось от пристрастившихся напоминанием об опасности их положения, — требовалось отрешение от пристрастия. Как переломить себя, дать совсем другое настроение сердцу очень трудно; то понявшие урок, во избежание болезненных жертв сердца, могли подумать и пожелать, нельзя ли совместить то и другое: и в свое удовольствие жить с пристрастиями, и Богу угодить. Таковы были фарисеи. К ним и подобным им и говорит Господь, что это невозможно, поясняя то общеизвестным в житейском быту примером, знаменование которого в отношении к духовной жизни понятно. Господь требует решительного — вседушного, нераздвоенного — посвящения себя целям вечным,— тому, что назвал Он нашим, истинным, верным и великим, и решительного беспристрастия ко всему прочему, неверному, скороприходящему, ничтожному, чуждому нам. Кто хочет совместить земные эгоистические стремления с чаянием вечных кровов, тот замышляет невозможное. Это — две противоположности. Кто стоит на одной стороне, того нет на другой. Нельзя одним и тем же сердцем успешно преследовать интересы и временные и вечные, как нельзя работать как следует двум господам. Обладание житейскими благами, их приобретение и хранение неизбежны в жизни сей. Не против сего и говорит Господь, а против пристрастия к сим благам, против неустанной заботы только о том, как бы побольше нажить и поутешнее пожить здесь. Эта забота о земном, с утра до вечера томящая и гонящая пристрастившихся к любоиманию, есть иго работное, под которым, как крепостные, трудятся сии рабы мамоны, не имея времени и охоты воздохнуть о том, что выше земли и что ожидает их после сей временной жизни. Господь и говорит: имей, что дано, но не будь раб того, а господин, свободно владеющий, свободно распоряжающийся и жертвующий тем без жаления. Как иметь без любоимания, как приобретать, хранить и употреблять без рабской заботы — это есть христианская мудрость, которой научает дух благодати тех, кои взыщут ее всем сердцем. Но что это не невозможно, показывали и показывают опыты; а что это обязательно,— се, слышим слово Господа. И слово: приставник — лучше всего выражает, как должно держать себя всякому в отношении к дарам жизни. Владей всем и управляй, но как чужим, на время тебе вверенным для благоупотребления, по намерению дарователя, с предлежащею в том отчетностию. Чрез это окажешься ты не менее сынов века мудрым; чрез это стяжешь себе друзей вечных и вечные кровы; чрез это докажешь ты верность в малом, ненадежном, преходящим, чужом и удостоишься получить великое, истинно свое; чрез это только засвидетельствуешь, что ты работаешь Богу, а не мамоне. Не можете Богу работати и мамоне. К этому выводу стремилась вся речь. Говорилось будто о внешнем благоразумном действовании в отношении к временным благам; но внутренняя, руководящая мысль была — вседушное единому Богу служение, чрез отрешенное от всяких пристрастий хождение в воле Божией, и в этом круге дел, малых сравнительно с другими. Ценность их в очах Божиих условливается всецелым принадлежанием сердца Богу. Над всем, вверяемым человеку для сей жизни, надпись налагается Господом: это тебе, Мне же даждь сердце (ср.: Притч. 23, 26). Только кто так расположен, есть истинный раб Божий. Раздвоенное же сердце дает двоедушника, неустроенного в путях своих (см.: Иак. 1, 8). Условие, под которым угодно Господу мудрое употребление богатства и всякого достояния признать служением Себе, в том, чтоб, сердцем Богу прилепясь, руками только касаться того, что имеешь и чем обладаешь, и то все по намерению Божию. В этом же средство и к тому, как иметь без любоимания. Пусть сердце все объято будет боголюбием и не будет места сребролюбию. Оглавление 2) Как исполняется обетование Господне оставляющим все Царствия Небесного Отвещав же Иисус рече: аминь глаголю вам: никтоже есть, иже оставил есть дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, Мене ради и Евангелия ради: аще не приимет сторицею ныне во время сие, домов, и братии, и сестр, и отца, и матере, и чад, и сел, во изгнании, и в век грядущий живот вечный (Мк. 10, 29—30). В притче о неправедном приставнике (см.: Лк. 16, 1—13) говорил Господь о мудром употреблении достояния своего с отрешением от него сердца, а здесь говорит об оставлении всего самым делом,— всего решительно, даже родителей и братий, жены и детей, а не только внешнего достояния. Урок сей дал Господь по случаю беседы с богатым юношею, которому предложил Он, для окончательного совершенства нравственного и для беспрепятственного следования за Собою, все раздать бедным. Когда юноша, не возмогши этого сделать, отошел скорбя, Господь сказал ученикам Своим, как неудобно имущим богатство войти в Царствие Божие, то есть в Царство благодати, чтоб, поживши в нем благодатию, удостоиться и Царства славы. Неудобно это для них потому, что они любоиманием связаны по рукам и ногам и не имеют свободы действовать даже по таким правилам, в законности и богоугодности которых получают удостоверение от Самого Бога. Это решение привело учеников в изумление, сопровождавшееся страхом и ужасанием. Тогда Господь объяснил им, что не богатство затворяет дверь в Царство Божие, а упование на него,— когда кто на нем опирается и почивает; ибо для сынов Царствия одна должна быть опора и утверждение — Сам Господь. Как такие лица не имеют в себе существенно-условного расположения, то и признаются негожими для Царствия Божия. Представляя, как трудно это изменение внутреннейшего расположения, этот переход с одного основания на другое, святые Апостолы обнаружили еще большее недоумение, говоря: кто же может спасен быти? (ср.: Мф. 19, 25). Господь сказал им: для человека, самого по себе, конечно, такое изменение невозможно, но у Бога все возможно (ср.: Мф. 19, 26). Пошлет в сердце благодать, претворяющую старое в новое,— и все там изменится и преобразится по Божию изволению и начертанию. Недоумение этим уничтожалось. Но у слышавших Господа родился другой вопрос: что из этого будет? Пусть богатый умалится, как верблюд, когда он проходит чрез низкие и узкие воротца, или утончится, как вельбуд (канат), если рассучить его на тонкие нити, могущие пройти в иглиные уши,— чем кончится сие, к чему это послужит? Святой Петр спрашивает за всех: вот, например, мы оставили всё и вслед Тебя пошли?.. Мысль, родившая этот вопрос, здесь не показана. Не видно, что именно хотел сказать святой Петр и что желает услышать. Но ответ Господа показывает, что у него в уме был вопрос: что убо будет нам и тем, кои поступят подобно нам? (см.: Мф. 19, 27). Господь говорит: кто что оставит ради Меня и Царствия, тот получит в веце сем, во изгнании, тоже сторицею, а в будущий век — живот вечный. Иные так объясняют рождение вопроса: Апостолы подумали, что они, кажется, сделали все нужное для последования за Господом. Святой Петр говорит о сем Господу с мыслию: мы всё сделали — или с вопросом: всё ли мы сделали? По иным,— то родило вопрос сей, что юноше говорил Господь: продаждь, а Апостолы не продали, а только оставили; почему и желали знать, как это будет принято, имеет ли цену? Но не надобно забывать, что ответ Господа не ограничивается одними Апостолами, а обнимает всех. Верно, Господь видел, что этот вопрос всех занимал, а не одних Апостолов; почему и ответ дал — на всех простирающийся. Изречение Господа трудно к уразумению только одною стороною. Что оставляющие все ради Господа в век грядущий получат живот вечный, это не требует объяснения. Трудно уразуметь только, как оставивший получит оставленное сторицею в веке сем, во изгнании? Первая мысль, рождающаяся при сем, есть: нельзя ли это обетование изъять из века сего? Как говорится о сем у других евангелистов? Нет ли у них таких оборотов речи, на основании которых все обетование можно было бы отнести к будущему веку? Точно, обстоятельство, по которому сказано Господом затруднительное обетование, описано, кроме святого Марка, евангелистами Матфеем и Лукою. У евангелиста Матфея святой Петр спрашивает: что убо будет нам за оставление всего? И Господь отвечает, что во второе пришествие вы сядете на 12 престолах и будете судить 12 колен Израилевых. Но и всякий, Меня ради оставивший все, сторицею приимет и живот вечный наследит (см.: Мф. 19, 27—29). Где приимет сторицею, не сказано. Но как прибавлено: и живот вечный наследит, конечно, в век грядущий; то сторичное воздаяние, можно полагать, и здесь разумеется, в веке сем. Святой Златоуст, приводя текст, после слов: сторицею приимет — от себя вставляет: в настоящем веке (Иоанн Злдатоуст. Толкование на Еванг. от Матфея. Беседа 64,1). Только разве то, что Апостолам ничего не обещано (разумеем у евангелиста Матфея) в веке сем, можно предполагать, что и в обетовании всем другим, кроме них, все должно относиться тоже к веку грядущему. Но последнее обетование не исключает и Апостолов. Речь может иметь такой вид: вы сядете на 12 престолах и прочее, и, кроме того, наряду со всеми другими, и здесь сторицею получите оставленное. Святой Златоуст говорит: «если все прочие, то тем более Апостолы должны получить возмездие,— и там, и в сем веке» (Беседа 64,2). К тому же несообразно с учением Спасителя в будущем веке чаять семейного быта, хотя бы то в лучшем и чистейшем виде: ибо там ни женятся, ни посягают, к чему приготовлением служит характер благодатно-духовной жизни, в коей несть мужеский пол, ни женский (Гал. 3, 28). У святого евангелиста Луки (см.: Лк. 18, 28—30) вопрос святого Петра значится, как и у евангелиста Марка, и ответ Господа сходствует с ответом, замеченным у евангелиста Марка, только выражен сокращеннее. В воздаяние оставившим все здесь обетовано — восприятие оставленного множицею, во время сие, и в век грядущий — живот вечный. Итак, по свидетельству всех трех евангелистов, оставляющим все, для Господа и Царствия ради Его, не живот только вечный обетован, но и в веке сем, во время сие, во изгнании, восприятие того же оставленного сторицею или множицею. Спрашивается, как это разуметь? Исполнения сего обетования в буквальном смысле нечего и ожидать не только теперь, когда все ведают, что на деле сего не было, но и тогда слышавшие Господа не могли ожидать, что, оставя всё, получат обратно сто братьев, сестер, детей, сел, домов. Напротив, самый этот образ выражения всем давал разуметь, что слово Спасителя не должно понимать буквально. Как же их понять? Надобно заметить, что оставление всего, о котором говорит Господь, если судить о нем по примеру Апостолов, разумеется произвольное, на которое сам кто решается ради распространения Царства Христова, как сделали, например, святые Тимофей и Тит и делали многие другие. Если же обратить внимание на последующие слова Господа о стократном воздаянии,— ныне во изгнании; то под ним надобно разуметь оставление непроизвольное, когда гонители заставляли уверовавших оставлять свои семейства или же свои родные, в ревности, по нечестию своему, лишали их и своей любви, и родного крова. Как лиц последнего рода было несравненно более, то, вероятно, их более и разумел Господь, говоря о воздаянии. Стократное воздаяние таковым могло быть и было двоякое: 1) видимое, в лице всех верующих; и 2) невидимое, духовное, в сердечном чувстве благобытия: 1) все верующие составляли едино, и это единство было не внешнее только, но внутреннейшее, самое искреннее и сердечное. Дух любви, крепкой, как смерть, связывал всех, так что каждый всех считал своими и все каждого считали своим. Степень возраста, духовного преспеяния, духовных дарований и служений определяла только оттенки сей любви. Сила же ее всех одинаково проникала. В сем отношении, вступающий в общество верующих старец всеми принимаем был как отец и от всех принимал веяние любви, свойственной детям; вступающий юноша от всех старших принимал знаки и сердцем ощущал веяние отеческой и материнской любви, а от всех равных — знаки и веяние любви братской и сестринской и подобное. Таким образом, если кто, вследствие веры в Господа, должен был оставлять своих родных, то, вступая в среду верующих, он встречал столько родственных любвей, сколько было веровавших,— сотни, тысячи, десятки тысяч; ибо сторицею определенно выражает неопределенное число, в смысле — множицею, как стоит у евангелиста Луки. Далее, так как веровавшие, по силе глубокой взаимной любви, ничем не делились, а всё считали общим всех достоянием; то для вступавшего в среду их дом всякого был открыт, и все достояние каждого было как бы его собственное, готово на удовлетворение его нужд. Таким образом он вдруг становился обладателем неиссчетного числа домов, сел и всякого достояния. Так разумеют сие святой Златоуст, а за ним блаженный Феофилакт и Евфимий Зигабен. Святой Златоуст говорит, что в отношении к Апостолам это обетование сбылось так: «оставив уду и сети, они имели во власти своей имущество всех людей, их домы, поля и даже самые тела верующих; многие готовы были даже умереть за них, как свидетельствует о сем Павел, говоря: аще бы было мощно, очеса ваша извертевше дали бысте ми (Гал. 4, 15)» (Там же. Беседа 64,2). Блаженный Феофилакт дополняет святого Златоуста: «поелику от проповеди (Евангелия) имела возгореться брань (между людьми), так что дети должны были ради благочестия отрекаться от отцов: то Господь и говорит: кто оставит ради Евангелия плотское родство и вообще все плотское, тот и в сем веке получит все это во сто крат более, и в будущем— жизнь вечную» (Толкование на Еванг. от Марка.10). «Вместо отца будет он иметь старцев церковных, вместо матери — церковных стариц, вместо жены — всех верных жен, не в брачном отношении,— нет, но в отношениях духовных, в духовной любви и попечении о них» (Толкован. на Еванг. от Матфея.19). Те же мысли и у Евфимия Зигабена. Он задает себе вопрос, как может кто за оставленное получить стократное или многократное воздаяние еще в веке сем,— и отвечает: «как? Так же, как получили Апостолы, мученики и все праведные. Ибо, смотри, все дома верных были для них открыты; братьями и сестрами стали им все святые (мужи) и все святые (жены), отцами — все отечески полюбившие их, пекшиеся и болезновавшие о них; ибо в этом существенное свойство отца; матерями — все (жены), таким же образом расположенные к ним, женами — все (жены), помогавшие им и служившие; ибо в этом дело жены; детьми — все ученики. Кроме того, и всё, что имели верующие, имели они в своей власти. И что особенно дивно, всё это имели они среди гонений, будучи, то есть, гонимы от врагов веры» (Толкование на Еванг. от Матфея.19,29); 2) когда говорит Господь: сторицею приимет, то не необходимо разуметь, что Он обещает в воздаяние сто домов и сел, сто братьев и сестер и прочее. Можно и так разуметь, что Господь обещает здесь во сто крат не этого именно, а против этого или взамен этого; причем допустима мысль о благах другого рода, то есть вместо видимых — о невидимых, вместо телесных — о духовных. В сравнение будет взимаемо в сем случае не внешно обладаемое благо, а чувство блага, или благобытия, производимое им. Союз с родителями и родными, обладание домом и селами, вообще семейный быт, хорошо устроенный, оставляет в сердце чувство блага, или благосостояния и благобытия. Свободно оставляющий семейство или невольно изгоняемый из него, Христа ради и Евангелия, предполагается лишаемым этого чувства, теряющим ощущение благобытия, потому истощаемым, постоянно болезнующим и как бы умирающим. Спаситель говорит, что это не так будет; но, кто оставит все Мене ради и Евангелия, тот постоянно будет ощущать в себе такое благобытие, какое бы ощущал, если б прежнее его благосостояние увеличить во сто раз и более — множицею. Истории мучеников представляют многократные примеры выражения такого чувства. Оно и очень естественно, по живому общению их со Христом и во Христе с Богом1. Поелику они сочетавались со Христом и в Него облекались, то принимали в себя и все богатство Христово. Это было не вменение, не чаяние, а обладание самым делом. Какое же теперь благосостояние могло доставить то чувство благобытия, которым исполнялось сердце веровавших?! Оно-то и делало их способными на все лишения и на всякого рода неописанные страдания. Апостол Павел говорит: и настоящая, и будущая — вся ваша, когда вы Христовы (ср.: 1 Кор. 3, 22—23). И еще говорит: вся вменяю тщету — за превосходящее разумение Христа Иисуса Господа (ср.: Флп. 3, 8). Всё препобеждаем за Возлюбльшаго ны — и ничто разлучить нас с Ним не сильно (см.: Рим. 8, 37—39). Что именно чувства родственные возвращались им во Христе Иисусе, в этом Он Сам удостоверяет. Когда передали Ему, что Его ждут Мать и братья, вне стояще, Он сказал, что брат и сестра и мать Ему тот, кто исполняет волю Отца Небесного (см.: Мф. 12, 47—50). Следовательно, обратно и Он для сердца веровавших и ходивших в воле Божией был и есть и брат, и сестра, и мать. Он один заменял и заменяет все родство, на столько в высшей степени, на сколько есть Сам выше всех. Сердце, натурально ищущее родственных чувств, удовлетворялось, обладая Им одним,— и сравнивать нельзя, как в высшей степени, чем прежде. Святой Григорий Великий (Двоеслов) в 18-й Беседе на Иезекииля говорит: «сторицею, говорит, приимет потому, что Бог сделает, что таковый гораздо более будет обрадываем бедностию или всех вещей оставлением по любви ко Христу, чем богатые обрадываемы всем своим богатством и всеми своими угодиями. И это самым делом ощущают те, кои ради Христа оставляют всё свое». Иероним - блаженный тоже разумеет здесь сторичное воздаяние не видимыми благами, а благами духовными, то есть миром сердечным, радостию духа, утешением неизглаголанным и другими дарами благодати, которыми преисполнял души их Бог и которые превосходят все земные блага и радости гораздо более, чем сто превосходит единицу. Блаженный Феофилакт похоже на это толкует получение с избытком оставленного еще в нынешнем веке: «это надобно разуметь, говорит он, о дарованиях духовных, которые несравненно выше земных и служат залогом будущих благ» (Толков. на Еванг. от Матфея.19,21). Святой Амвросий на 118-й псалом в 8-й осмерице говорит: «чья часть есть Бог, тот всего есть обладатель. Вместо полей (оставленных), Он сам есть поле, приносящее плод, не гибнущий вовеки. Вместо домов (оставленных), Он сам есть драгоценнейшее жилище и храм Бога. Что выше и драгоценнее Бога? Это такая часть, с которою никакие земные участки сравниться не могут. Что величественнее сего Небесного гостя? Что ублажительнее сего обладания Божественного». Оба эти образа понимания обетования Господня стали иметь приложение с самого начала распространения христианства. Но тогда христиане являлись среди неверующих; потому естественно изымались из круга их, гонимы были ими и терпели лишения. В настоящее же время у нас, например среди верующих, какое может иметь приложение указание Господа об оставлении всего и соединенном с ним обетовании? Такое же почти, как и тогда: 1)и у нас есть проповедники слова Божия, оставляющие дом и родство и отправляющиеся с проповедию Евангелия к дикарям, в дикие места, на Алтай, например, в Камчатку или Абхазию, совершая дело благовестников среди лишений всякого рода. Их сопровождает сочувствие всей России, всех верующих, до слуха которых доходит известие о трудах их, выражаемое словом, изъявляемое и делом. Получая удостоверение в таком к ним отношении верующих, благовестники ощущают, как все они суть родня им и вся Россия — один дом их родной. Вместе же с тем несомненно, что эти утешения видимые не покрыли бы великих их лишений, если б при этом души их не исполнялись преизобильными благодатными утешениями, о которых знают одни они. С этими высшими утешениями никакие утешения, оставленные и теперь по временам доставляемые людьми, ни в какое сравнение идти не могут. Из-за них собственно теряют свою болезненную прискорбность и все лишения, неизбежно сопровождающие проповеднический труд; 2) второй вид оставления всего в наше время есть, когда кто оставляет семейный быт, в видах совершеннейшего последования Христу и приискреннейшего с Ним соединения, чрез очищение сердца от страстей, посредством особых к тому направленных подвигов, в сообществе единомысленных. Кто совершает это искренно, как следует, тот, вступая в новое сожительство духовное, решительно отсекает общение с родством и всем житейским и начинает работать в отчуждении от них. Отчуждение сие должно отзываться в сердце его. Но как оно не из-за суетных каких предприятий терпится, а из любви к Господу, то и достойно возмездия, по слову Его, не в будущем только веке, но и в сем. Оно и встречает подобных в лицах и достоянии обителей, с одной стороны, и в духовных утешениях — с другой. Братия, принимая нововступающих как братьев, заменяют для них своею любовию родственную любовь, являясь кто отцом, кто братом, а в женских обителях — кто материю, кто сестрою. Равно как все достояние обители становится будто его собственностию: он находит тут и дом, и поля, и одеяние, и пищу. Но надобно сказать и в отношении к ним, что и для таковых одних этих видимых утешений недостаточно. Если б и здесь не было утешений духовных, не достало бы ни у кого терпения пройти до конца претрудный путь сей. Они и бывают, по мере, конечно, труда, самоотвержения и ревности к духовным подвигам. Такую мысль выражает святой Кассиан Римлянин (Собеседования…24,26): «сто братьев, отцов и родных получает тот, кто имени ради Христова оставляет любовь отца, или матери, или сына, ибо он переходит в искреннейшую любовь всех работающих Христу (в обители), где вместо одного столько отцов и братьев привязываются к нему теплою любовию. Обогащается он также и обладанием домов и полей, многократно увеличенных, потому что вместо одного дома, оставленного любви ради Христовой, становится он обладателем бесчисленных жилищ монастырских, вступая в них повсюду, как в свои собственные»; 3) наконец, ныне может случиться и то, что в ином семействе совсем потеряется вера, и дух мира и страстей начнет царствовать в нем деспотически. Когда случится кому из членов, особенно не главных, не увлечься тем же духом или милосердый Господь в ком-либо из увлеченных уже возбудит ревность о спасении; тогда такие, считая для себя обязательным пред лицом Бога делом твердо стоять в своих правилах, неизбежно вступают в разлад со всеми заведенными порядками, не гармонирующими с их настроением. Чрез это они отчуждаются от прочих лиц семейства, и те отчуждаются от них, а нередко и совсем вытесняют их из своего круга. И вот лица, оставившие родство и дом, Христа ради и Евангелия, и гонимые за христианство среди общества христианского от тех, кои именуются христианами! Что убо будет таковым? То же, что и всем обетовал Господь: и родственное сочувствие встретят, и кров найдут они везде между христианами, истинным духом Христовым водящимися, и благодатные утешения будут услаждать горести их скорбного пути, на который поставлены они рукою провидения, все к лучшему строящего. Опыты сего повсюду есть, хотя оскудения ради духа Христова лица того и другого рода стали очень редки, то есть и оставляющие всё, по сему последнему поводу, и расположенные принимать их, как своих.