Меню
Назад » »

Августин, блж. Против академиков (1)

КНИГА ПЕРВАЯ. В предисловии этой книги блаженный Августин убеждает Романиана заняться философией, а в самой книге излагает три состязания, в которые вступил сыт Романиана Лиценций с Тригецием. Первый, державший сторону Академиков, утверждал, что блаженная жизнь состоит в самом исследовании истины, а другой, напротив, не в исследовании, а только— в познании истины. В предмет спора входить и определение заблуждения, равно как и определение мудрости, которая разъясняется с особой обстоятельностью. Глава Ι. Убеждает Романиана предаться истинной философии. О если бы, Романиан, добродетель могла пригодного себе человека отбирать у противодействующей ей фортуны так, что не дозволила бы последней никого отнимать у себя снова! Она без сомнения уже наложила бы на тебя 1 руку, провозгласила бы тебя человеком полным и ввела бы во владение имуществом самым благонадежным, чтобы не допускать раболепствовать даже и счастливым случайностям. Но по грехам ли нашим, или по естественной необходимости устроено так, что присущ смертным божественный дух никоим образом не входить в гавань мудрости, где не тревожило бы его ни противное, ни благоприятное дуновение фортуны, если не введет его в ту гавань сама же фортуна, счастливая ли то, или кажущаяся несчастною. Поэтому нам не остается ничего другого, кроме молитв за тебя, которыми мы испросили бы, если можем, у пекущегося о том Бога, чтобы он возвратил тебя самому себе; ибо тем самым Он легко возвратит тебя и нам, и позволить твоему уму, который уже давно едва имеет чем дышать, выбраться наконец на воздух истинной свободы. Ведь возможно, что то, что обыкновенно называется фортуною, управляется некоторым сокровенным повелением, —и случаем в событиях мы называем не что другое, как то, основание и причина чего для нас тайны, и ничего не случается выгодного или невыгодного в частности, что не было бы согласно и соображено с общим. Эту мысль, высказанную в основных положениях самых плодоносных учений и весьма удаленную от понимания людей непосвященных, и обещает доказать своим истинным любителям философия, к которой я приглашаю тебя. Поэтому, если и случается с тобою многое, недостойное твоего духа, не презирай самого себя. Ибо, если божественное провидение простирается и на нас, — в чем сомневаться не следует, —то поверь мне—с тобою так и должно делаться, как делается. Так, когда ты с такими природными своими свойствами, которым я всегда удивляюсь, с первых дней юности неподдерживаемою разумом и скользкою стезею вступил в 2 человеческую жизнь, переполненную всякими заблуждениями, —водоворот богатств охватил тебя, и стал поглощать в обольстительных омутах тот возраст и дух, который с радостью следовал всему, что казалось прекрасным и честным; и только те дуновения фортуны, которые считаются несчастиями, почти утопающего извлекли тебя оттуда. Ведь если бы тебя, когда бы ты давал бои медведей и никогда невиданные на них вашими гражданами зрелища, всегда встречало оглушительное рукоплескание театра; если бы дружные и единодушные голоса глупых людей, которых толпа безмерна, превозносили тебя до небес; если бы никто не осмелился быть тебе врагом; если бы муниципальные таблицы объявляли тебя медными письменами патроном не только граждан, но и соседних округов; воздвигались бы тебе статуи, текли почести, придавались степени власти, превышающие объем власти муниципальной; устроились тучные столы для ежедневных пиршеств; если бы каждый, кому что необходимо, и даже кому что желательно для наслаждения, без отказа бы просил, без отказа получал, а многое раздавалось бы и не просящим; и хозяйство, тщательно и добросовестно управляемое твоими приставниками, оказывалось бы достаточным и готовым на удовлетворение таких издержек; а сам ты проводил бы между тем жизнь в изящнейших громадах зданий, в роскоши бань, в играх, чести непротивных, на охотах, на пирах; слыл бы на устах клиентов, на устах граждан, на устах наконец целых народов человеколюбивейшим, щедрейшим, красивейшим, счастливейшим, каким бы и был: кто тогда осмелился бы напомнить тебе, Романиан о другой блаженной жизни, которая одна только блаженна? Кто, спрашиваю? Кто мог бы убедить тебя, что ты не только не был счастлив, но 3 был тем более жалок, чем менее таким казался себе? Теперь же, благодаря таким и стольким перенесенным тобою несчастиям, как коротки для тебя увещания! Чтобы убедить тебя, как непостоянно, непрочно и полно бедствий все то, что смертные считают благами, примеров далеких не нужно: до известной степени ты так хорошо испытал это сам, что твоим примером мы можем убеждать других. И так то, то твое, в силу чего ты стремился всегда к прекрасному и честному, в силу чего ты хотел лучше быть щедрым, чем богатым, в силу чего ты никогда не желал быть более могущественным, чем справедливым, никогда не поддавался бедствиям и мерзостям, — то самое, говорю, божественное, что было усыплено в тебе, не знаю—каким сном этой жизни и какою летаргиею, таинственное провидение определило пробудить оными разнообразными и суровыми потрясениями. Пробудись же, пробудись, прошу тебя! Поверь мне, ты будешь много благодарить, что никакими почти благополучиями, которыми уловляются неосторожные, тебе не польстили дары этого Мира, —дары, которые готовы были уловить и меня самого, всегда ими пленявшегося, если бы боль душевная не принудила меня отвергнуть подверженный ветрам образ жизни и искать убежища в недрах философии. Это она теперь питает и греет меня в покое, которого мы так сильно желали. Это она освободила меня вполне от того суеверия, в которое я опрометчиво увлекал и тебя вместе с собою. Ибо это она учит, и учит справедливо, не почитать решительно Ничего, а презирать все, что только ни зрится очами смертных, чего только ни касается какое-либо чувство. Это она обещает показать с ясностью Бога истиннейшего и таинственнейшего, и вот — вот как бы обрисовывает уже Его в светлом тумане. 4 В усердных занятиях ею проводил со мною время наш Лиценций. От юношеских обольщений и наслаждений он всецело обратился к ней; так что я не без основания решаюсь предложить его для подражания его отцу. Ибо если на кого, то не на философию станет жаловаться какой бы то ни было возраст за устранение от ея сосцев. А чтобы побудить тебя охотнее за нее взяться и черпать из ней, я, хотя и хорошо знаю твою жажду, решил однако же послать тебе лишь кусочек для отведывания, и прошу не обмануть моей надежды, что кусочек этот будет для тебя весьма приятным и, так сказать, возбуждающим аппетит. Я послал тебе занесенное на письмо состязание, которое вели между собою Тригеций и Лиценций. Ибо и первого юношу насколько привлекла было к себе служба, как бы для освобождения от скуки учения, на столько же возвратила нам пламеннейшим и неустанным ревнителем великих и почтенных знаний. Итак, спустя несколько дней после того, как мы стали жить в деревне, когда, располагая и одушевляя их к занятиям, я увидел их даже более, чем желал, готовыми к этим занятиям и страстно к ним стремившимся: то и захотел испытать, что они могут по своему возрасту, тем более, что Гортензий Цицерона, казалось, уже в значительной мере ознакомил их с философией. Взявши писца, чтобы труд наш не был разсеян ветром, я не допустил погибнуть ничему. В этой книге ты прочитаешь действительный ход дела и суждения их, равно как слова мои и Алипия. 5 Глава II. Состязание I. Для жизни блаженной необходимо ли познание истины, или только—исследование ея. Итак, когда по приглашению моему сошлись мы все для этого в одно место, нашедши удобный случай, я сказал: сомневаетесь ли в том, что нам должно знать истину? — Нисколько, отвечал Тригеций; а остальные выразили свое одобрение ему знаками. —А если, говорю я, мы можем быть блаженными и не познав истины: считаете ли вы познание истины необходимым?—На это Алипий сказал: Я полагаю, что мне удобнее быть судьёй в этом вопросе. Мне предстоит путь в город; а потому мне следует освободить себя от обязанности принять ту или другую сторону; так как обязанность судьи я могу передать кому бы то ни было легче, чем обязанность защитника той или иной стороны. Поэтому ни для какой из двух сторон не ждите от меня ничего. —Когда все предоставили ему это, и я повторил вопрос, Тригеций сказал; Быть блаженными мы действительно желаем; и если можем достигнуть этого без истины, то искать истины нам нет нужды. —Как это так, говорю я? Уж не думаете ли вы, что мы можем быть блаженными, даже не нашедши истины? —Тогда Лиценций сказал: Можем, если истину будем искать. —Когда при этом я настойчиво потребовал мнения остальных, Навигий отвечал: Я склоняюсь на сторону сказанного Лиценцием. Может быть и в самом деле жизнь блаженная в том именно и состоит, чтобы жить исследованием истины. —Тригеций же сказал: Определи, в чем состоит блаженная жизнь, чтобы на основании этого мне сообразить, что следует 6 отвечать. —Неужели ты думаешь, говорю я, что жить блаженно значит что другое, а не жить согласно тому, что есть в человеке наилучшего? —Я не буду, отвечал он, напрасно терять слов: я полагаю, что ты же должен определить мне, что это—самое наилучшее. -Кто усомнится, говорю я, что наилучшее в человеке есть не иное что, как та часть души его, которая в нем господствует и которой все остальное в человеке должно повиноваться? А чтобы ты не потребовал еще нового определения, —такою частью может назваться ум или разум. Если же ты не согласен с этим, попытайся блаженную жизнь или наилучшее в человеке определить сам. —Согласен, сказал он. — В таком случае, говорю я, возвратимся к предмету. Представляешь ли ты себе, что можно жить блаженно и нашедши истины, лишь бы только искать ее? —Я повторяю, отвечал он, свое прежнее положение: Я отнюдь не представляю этого. — А вы, говорю, как думаете? — Тогда Лиценций сказал: Мне кажется, что можно вполне, потому что предки наши, которых мы знаем за людей мудрых и блаженных, жили хорошо и блаженно в силу того только, что искали истину. —Благодарю, сказал я, что сделали меня судьей вместе с Алипием, которому признаюсь, я сталь было завидовать. Итак, поелику одному из нас кажется, что блаженная жизнь может быть достигнута одним исследованием истины, а другому — не иначе, как обретением истины, Навигий же незадолго перед этим заявил, что хочет перейти на твою, Лиценций, сторону: то я жду с нетерпением, какими вы окажетесь защитниками своих мнений. Ибо предмет этот великой важности, и весьма заслуживает тщательного исследования. —Если предмет великой важности, заметил Лиценций, то требует и мужей великих.—Не ищи, говорю 7 я, особенно в этом город того, что трудно найти в какой бы то ни было стран; а лучше поясни смысл сказанного тобою, полагаю, не наобум, и на каком основании тебе так кажется. Ибо предметы и величайшей важности, когда исследываются людьми небольшими, делают обыкновенно и малых великими. Глава III. Защищается, мнение Академиков, что блаженство заключается в исследовании истины. — Что такое заблуждение. Лиценций сказал: Так как ты, вижу я, настойчиво побуждаешь нас вступить во взаимное состязание, —что, надеюсь, делаешь из желания пользы, —то спрашиваю: почему бы не мог быть блаженным тот, кто ищет истины, хотя бы ее и не нашел? —А потому, отвечал Тригеций, что от блаженного мы требуем совершенства, мудрости во всем. Кто же еще только ищет, тот не совершен. Поэтому я решительно не понимаю, как выставляешь ты такого блаженным. —На это тот возразил: Может для тебя имеет значение авторитет предков? — Не всех, сказал Тригеций. —Кого же из них именно? А тех, которые были мудрыми, —Тогда Лиценций сказал: Считаешь ли ты мудрым Карнеада? —Я не грек, отвечал этот, не знаю, кто таков был этот Карнеад. — В таком разе, сказал Лиценций, что думаешь ты о нашем знаменитом Цицероне? —После долгого молчания, этот отвечал: Он был мудр. —Тогда тот: Итак мнение его по данному предмету имеет для тебя какой-нибудь вес? —Имеет, говорить, —Так выслушай же его в том виде, в каком оно есть; ибо я думаю что это ускольз- 8 нуло из твоей памяти. Наш Цицерон полагал, что блажен тот, кто исследывает истину, хотя бы и не был в силах достигнуть открытия ея. —Где же так сказал Цицерон, возразил этот? —На это Лиценций: Кому не известно, что он с особою силою утверждал, что восприять1) человек не может ничего, и что мудрому не остается ничего, кроме тщательнейшего изыскания истины, потому что, если бы он принял на веру то, что неизвестно, не мог бы освободиться от заблуждения; а это со стороны мудрого величайшая ошибка? Почему, если мудрого необходимо считать блаженным, а настоящий удел мудрости есть одно только исследование истины: то почему бы мы усомнились назвать жизнь блаженною, хотя бы она становилась таковою сама по себе чрез самое исследование истины? Тогда этот: А можно ли возвратить назад необдуманно сделанную уступку? —На это я заметил: Тому обыкновенно не дозволяют этого, кто вступает в споры не из желания найти истину, а из ребяческого легкомыслия. Но я, особенно во внимании к тому, что вы находитесь в состоянии воспитания и обучения, не только дозволяю, но и желаю, что бы вы приняли за правило возвращаться к обсуждению того, в чем сделали не вполне обдуманную уступку: —И Лиценций сказал: Я считаю не малым успехом в философии когда ведущий спор ставить победу ни во что в сравнении с открытием правды и истины. Поэтому я охотно следую твоим правилам и мнению и, так как это от меня зависит, дозволяю Тригецию возвратиться к тому, что он считает уступленным с его стороны необдуманно.—Тогда Алипий: Согласитесь сами, что до выпол- _______________ 1) Percipere. Разумеется восприятие в сознание внешней действительности в акте сознания. 9 нения мною принятых на себя обязанностей еще не дошла очередь. А между тем прежде еще задуманная поездка вынуждает меня прервать их отправление. По этому принявший вместе со мною обязанность судьи пусть не откажется до моего возвращения, выполняя обязанность и за меня, располагать удвоенною властью; ибо я вижу, что спор затянется на долго.—Когда он ушёл, Лиценций сказал: Говори, в чем ты сделал необдуманную уступку?— Тот отвечал: Я необдуманно согласился что Цицерон был мудрым.—Как, не был мудрым Цицерон, которым философия на языке латинском и начата, и покончена?—Если и соглашусь, что он был мудрым, отвечал тот, тем не менее одобряю у него не все.—Но ты должен отвергнуть и многое другое у него, что бы не показаться бесстыдно порицающим то, о чем идет речь. —А если я готов утверждать, что он только это понимал неправильно? Полагаю, что для вас важно лишь то, какого веса представлю я доказательству в пользу того, что хочу утверждать. —Продолжай, сказал он. —Ибо что осмелюсь я возражать тому, кто объявляете себя противником Цицерона, прибавил он. Тогда Тригеций сказал; Я хочу обратить внимание твое, наш судья, на то, как определил ты выше блаженную жизнь; ты сказал, что блажен тот, кто живет тою частью души, которой прилично повелевать остальными. Тебя же, Лиценций, прощу по крайней мере в том уступить мне (ибо во имя той свободы, которую философия обещает нам обеспечивать по преимуществу, я уже сбросил иго авторитета), что тот, кто только ищет истину, не есть еще совершен. —На это он, после долгого молчания, отвечал: Не уступаю.—Тригеций: Объясни, пожалуйста, почему? Я слушаю и весьма желаю узнать, каким образом человек можете быть совершенным, и в тоже 10 время—еще искать только истины. —На это он отвечал: Признаю, что не достигший цели не есть совершен. Но полагаю, что оную истину знает один только Бог, и может быть узнает душа человека, когда оставить это тело, т. е. эту мрачную темницу. Но цель человека—совершенным образом искать истины; и мы называем его совершенным, но совершенным—как человека. —Тригеций: Итак, человек блаженным быть не может. Да и как мог бы, когда он не в силах достигнуть того, к чему всячески стремится? Но человек может жить блаженно, если может жить той частью души, которой следует господствовать в человеке. А потому может находить и истину. Или же пусть он сдерживает себя и не стремится к истине, чтобы не быть по необходимости несчастным, когда не будет в состоянии достигнуть ее. — Но это самое, возразил тот, и составляет блаженство для человека—совершенным образом искать истины. Это и значит—достигать цели, далее которой идти нельзя. Почему тот, кто ищет истины менее настойчиво, чем следует искать, цели человеческой не достигает. А кто прилагает к изысканию истины столько старания, сколько человек может и должен прилагать, тот блажен, хотя бы ее я не нашел. Ибо он сделал все, что сделать он рожден. Если же нет открытия истины, нет того, чего не дала природа. Наконец, если человеку необходимо быть или блаженным, или несчастным: то не будет ли ложью назвать несчастным того, кто дни и ночи насколько может трудится над исследованием истины? Итак, он будет блаженным. За тем, тоже самое определение, как думаю я, оказывается более полезным для меня. Ибо, если блажен, как и действительно блажен, тот, кто живет той частью души, которой прилично повелевать остальными; а часть эта называется раз- 11 умом: то, спрашиваю, —неужели не живет разумом тот, кто совершенным образом ищет истины? Если же это нелепость, то зачем сомневаться назвать блаженным человека в силу одного только исследования истины? —Мне же, сказал этот, кажется, что и разумом не живет, и вовсе не блажен тот, кто заблуждается. Заблуждается же всякий, кто всегда ищет и не находит. Почему тебе нужно доказать одно из двух, или что заблуждающий может быть блаженным, или что тот не заблуждается, кто никогда не находит чего ищет—На это тот: Блаженный заблуждаться не может. И после долгого молчания, прибавил: Тот не заблуждается, кто ищет; ибо для того он совершенным образом и ищет, чтобы не заблуждаться. —Тригеций же возразил: Правда, он ищет, чтобы не заблуждаться, но заблуждается потому что не находит. Ты же подумал, что для тебя будет полезно то, что он не желает заблуждаться: как будто никто не заблуждается по неволе, или заблуждается кто-нибудь вообще, кроме заблуждающегося невольно. —Когда тот долго замедлил ответом, я сказал: Вам следует определить, что такое заблуждение? Тогда вам легче будет видеть границы этого блуждания, в которое вы уже втянулись. — Я, отвечал Лиценций, неспособен ни к каким определениям, хотя заблуждение легче определить, чем положить ему пределы 1).—А я, сказал другой, определю; потому что для меня это несравненно легче, благодаря не способностям, а правоте защищаемого мною положения. Заблуждаться значит—всегда только искать и никогда не находить,— Если бы мне, отвечал Лиценций, удалось легко опро- 1) Трудно передаваемая на русском игра слов: definire facilius quam finire. 12 вергнуть это определение, я вполне защитил бы свое мнение. Но так как или этот предмет труден сам по себе, или таким он представляется мне, я попрошу вас отложить вопрос до завтрашнего дня, если сегодня, размыслив над ним внимательно сам с собою, я не найдусь, что отвечать. —Так как я полагал, что ему следовало сделать эту уступку, и другие тому не противоречили, то мы встали, чтобы идти на прогулку; и в то время, как мы вели между собою множество разговоров о разных вещах, он был погружен в размышления. Почувствовав же бесполезность их, он пожелал облегчить душу и вмешался в наш разговор. После, когда уже вечерело, они возобновили было спор но я прекратил его и убедил их отложить его до другого дня. Затем отправились в бани. Глава IV. С о с т я з а н и е 2. Когда на другой день мы уселись вместе, я сказал: Продолжите вчера начатое. —Тогда Лиценций сказал: Если не ошибаюсь, мы отложили спор по моей просьбе, так как определение заблуждения было для меня очень трудно. —На этот раз, говорю я, ты действительно не ошибаешься, и я желаю искренно, чтобы это было тебе добрым предзнаменованием для последующего. —Итак выслушай сказал он, что сказал бы я и вчера, если бы ты не прервал спора: заблуждение по моему мнению, есть утверждение лжи за истину. В него никогда не впадет тот, кто полагает, что истину всегда следует искать. Ибо лжи никогда не может утверждать тот, кто ничего не утверждает. Поэтому он не может и заблуждаться; а быть блаженным может весьма легко. Чтобы далеко не 13 ходить за примерами: если бы нам самим можно было жить каждый день также, как жили вчера, —я не вижу причины, почему бы мы могли усомниться назвать себя блаженными. Ибо мы провели время в великом покое сердечном, освободив дух от всякой грязи телесной, удалившись до возможной степени от огня страстей, и давая, насколько человеку возможно, занято разуму, т. е. живя именно тою божественною частью души, в которой, по установленному между нами вчера определению, заключается блаженная жизнь; хотя, как думается мне, мы не нашли ничего, а только искали истины. Итак, блаженная жизнь может быть достигаема человеком посредством одного исследования истины, хотя бы найти ее он решительно не мог. Ибо обрати внимание, с какою легкостью устраняется твое определение общим понятием. Ты сказал, что заблуждаться значит—всегда искать и никогда не находить. Но если кто не ищет ничего, а будучи спрошен, например, день ли теперь, —ни с того ни с сего вообразить вдруг, что теперь ночь, и так ответить? Неужели ты не найдешь, что он заблуждается? Этот род заблуждения, самый многочисленный, не обняло твое определение. А если притом оно обнимает и не заблуждающих, то какое еще другое определение может быть неправильнее его? Если кто старается добраться до Александрии и направляется к ней прямым путем: думаю, что ты не можешь назвать его заблуждающим. А если он, задерживаемый разными случайными препятствиями, проведет в дороге долгое время и будет застигнут в ней смертью? Разве он не всегда искал, и никогда не находил; и однакоже не заблуждался? — Он не всегда искал, возразил тот. Ты правду говоришь, отвечал Лиценций; и кстати делаешь замечания. Поэтому-то твое определение совершенно не идет к делу. Я ведь не сказал, что блажен тот, 14 кто всегда ищет истину. Да это и невозможно; во-первых, потому, что человек существует не всегда; во-вторых, о потому, что не с первого же мгновения, как начинает быть человеком, он уже и может, встречав препятствия со стороны возраста, искать истину. А если ты полагаешь, что выражение—всегда, нужно употребить в таком случае, если он не дает потеряться ни одной минуте времени с тех пор, как уже может искать: то тебе снова следует обратиться к: Александрии. Представь, что кто-нибудь с того времени, как возраст или занятия дозволили ему предпринять путь, пустился в означенную дорогу, и, хотя не сбивался с неё никогда, однако умер прежде, чем прошел ее. Ты будешь в полном заблуждении, если вообразишь, что он заблуждался; Хотя он; все время, какое мог, не переставал искать, но к чему стремился того найти не мог. Итак, если мое представление о деле верно, и если, согласно с ним, не заблуждается тот, кто совершенным образом ищет истину, хотя бы ее и не находил, и блажен, потому что живет согласно с разумом; а твое определение опровергнуто; да если бы и было опровергнуто, —не должно обращать на себя моего внимания, как скоро дело достаточно подтверждено одним тем определением, какое сделал я: то, спрашиваю, неужели еще не решен спор между нами? Глава V. Что такое мудрость. На это Тригеций сказал: Согласен ли ты, что мудрость есть прямой путь жизни? —Согласен, отвечал он, без всякого сомнения; но однакоже я хочу, чтобы ты определил мудрость; чтобы знать, то ли имеешь о ней представление ты, какое и я.—Тот сказал: Неужели она 15 кажется тебе недостаточно определенною самым вопросом, который тебе предложен теперь? Ты даже согласился с тем, чего я хотел. Если я не ошибаюсь, прямой—то путь жизни вполне верно и называется мудростью. —На это Лиценций отвечал: Ничто мне не кажется так смешным, как это определение. —Может быть, сказал тот; но я потихоньку попросил бы тебя, чтобы смеху твоему предшествовала разум: потому что ничего нет постыднее смеха, который сам заслуживает насмешки. —Почему так возразил он? Разве ты не признаешь, что смерть противоположна жизни?—Признаю, отвечал тот.— Ну так я, сказал он не считаю путем жизни никакого другого пути кроме того, которым идет каждый, чтобы избежать смерти.—Тригеций с этим согласился.—Итак, если какой-нибудь путник, избегая поворота с дороги,— так как слышал, что поворот этот держится разбойниками в осаде,—будет идти прямо по дороге, и таким образом избежит опасности: то не будете ли он следовать путем жизни и путем прямым; и однакоже этого пути никто не назовет мудростью? Каким же образом после этого всякий прямой путь жизни будет мудростью? Я согласился, что мудрость есть такой путь, но не один он —мудрость. Определение не должно обнимать ничего чуждого предмету. Итак, определи снова, если угодно, что такое по-твоему мнению, мудрость. Тот долго молчал. Потом сказал: Определю, пожалуй, снова, если ты порешил не ставить этому предела. Мудрость есть прямой путь, ведущий к истине. —И это, отвечал он, одинаково опровергается. Ибо у Виргилия мать говорит Энею: Только иди, и куда поведете тебя путь, направляй свой шаг. 16 Следуя этим путем, он доходит туда, куда сказано, т. е. к истине: Настаивай, если угодно, что можно назвать мудростью то, куда ставил он ногу. Впрочем, я делаю совершенную глупость, стараясь опровергнуть это определение твое: потому что оно как нельзя более подтверждает мое мнение. Ибо мудростью ты назвал не самую истину, а путь, ведущий к ней. Поэтому, кто пользуется этим путем, тот вполне пользуется мудростью; а кто пользуется мудростью тот необходимо и мудр. Итак, мудрым будет тот, кто совершенным образом ищет истину, хотя до неё еще не достиг: ибо под путем, ведущим к истине, по мнению моему, ничего нельзя разуметь лучше, как тщательное исследование истины. Итак, пользующийся одним путем этим потому самому будет уже мудрым; а никто мудрый не может быть несчастным; всякий же человек или несчастен, или блажен. Следовательно, блаженным делает не только открытие истины, но и исследование её само по себе взятое. Тогда тот, смеясь, сказал: Но делом это мне, за то, что я доверчиво делаю угодное своему противнику: как будто я в определениях весьма силен, или считаю что-нибудь в споре более лишним. Ибо будет ли какой конец, если и я в свою очередь потребовал бы, чтобы ты определил что-нибудь; а потом стал бы настаивать, делая вид, что ничего не понимаю, чтобы ты опять определял слова того же определения и все вытекающие из него следствия, каждое особо? Чего в самом деле не в праве я заставить определить наияснейшим образом, если от меня требуют определения мудрости? Ибо о каком другом предмете природа вложила в наши умы более ясное понятие, как о мудрости? Однакоже, —не знаю, как это случается, —едва это понятие как бы выйдет из гавани нашего ума, едва как бы натянет себе пару- 17 са слов, тотчас встречает тысячи кораблекрушений, в виде порицаний. Поэтому, или определение мудрости пусть не требуется, или пусть наш судья приметь его под свое покровительство—Тогда я, принимая во внимание, что ночь уже мешала записыванию, а с другой стороны увидев, что поднимается как бы новый вопрос, требующий весьма серьезного обсуждения, отложил дело до другого дня: потому что мы начали рассуждения, когда солнце склонялось уже к закату; а день почти весь провели частью в распоряжениях по деревенскому хозяйству, частью в пересмотре первой книги Виргилия. Глава VI Состязание 3. Дается определение мудрости и оспаривается. Предвещания Альбицерия. Едва потом расцвело, мы приступили тотчас же к продолжению дела: ибо так было условлено накануне, чтобы иметь более досуга. Я сказал: Ты, Тригеций, попробовал вчера, чтобы я от обязанностей судьи перешел к защите мудрости: как будто в нашей беседе кто-либо оказывается противником мудрости, или будучи чем-либо защищаема, она так терпит, что должна умолять о более сильной помощи! Ведь между вами возник лишь вопрос о том, что такое мудрость; при чем ни один из вас не восстает против нее, потому что и тот, и другой стремится к ней. Затем, если ты считаешь себя несостоятельным для определения мудрости, то из-за этого еще не должен оставлять дальнейшей защиты своего мнения. Поэтому от меня ты не дождешь ничего другого, кроме 18 определения мудрости, которое и не мое, и не новое, а мужей древних; и я удивляюсь, что вы не вспомнили о нем сами. Ведь не в первый раз вы слышите, что мудрость есть знание вещей человеческих и божественных. Тогда Лиценций, который—полагал я—после этого определения долго будет придумывать, что ему сказать, тотчас же подхватил: В таком случае я спросил бы, почему мы не называем мудрым известного развратнейшего человека, который, как мы хорошо знаем, обыкновенно предавался распутству с бесчисленным множеством публичных женщин? Я говорю о том Альбицерие, который в продолжении многих лет давал в Карфагене обращавшимся к нему с вопросами некоторые удивительные и верные ответы. Я мог бы припомнить бесчисленное множество их, если бы вел речь не с теми, которые знают их по опыту сами, и если бы в настоящем случае не было достаточно немногого для той цели, какую я имею в виду. Когда не оказалось в доме кохлеария 1) и он были по твоему приказанию спрошен, разве не от- ветил он (говорит он мне же) скорейшим и вернейшим образом не только чего ищут—но и чья именно была вещь и где находилась? Также точно в моем присутствии, —не говорю уже, что ни в чем решительно он не солгал, о чем его ни спрашивали, —но когда несший деньги слуга украл известную часть их во время нашего пути к нему, он приказал ему пересчитать их и принудил его на наших же глазах возвратить украденное, и все это прежде, чем увидели эти деньги сами или услышали от нас, сколько ему было принесено. От тебя же мы слышали, что ученейший и знаменитейший муж Флакциан с удивлением обыкновенно раз- __________________ 1) Кохлеарий—род ложки 19 сказывал, как он, условившись о покупке имения, обратился к этому прорицателю, чтобы тот сказал, если может, что он сделал. И тот в туже минуту объявил не только род сделки, но даже о чем Флакциан говорил с особым удивлением, самое название имения, до такой степени нелепое, что его едва удерживал в памяти сам Флакциан. Я не могу также бес крайнего изумления рассказывать, как нашему другу, бывшему ученику, вздумавшему докучать ему, и с необычною привязчивостью требовавшему сказать о чем он сам с собою втихомолку размышлял, тот отвечал, что он держит в мысли стих Вергилия. Приведенный в изумление, ученик не мог этого отрицать, и продолжал допрашивать, какой это был стих. И вот Альбицерий, который видел школу грамматики разве только когда-нибудь мельком, проходя мимо, не усомнился спокойно и шутливо пропеть самый стих. Итак, неужели вещи, о которых его спрашивали, не были вещами человеческими, или он без знания вещей божественных отвечал спрашивающим так точно и истинно? Но то и другое нелепо. Ибо и вещи человеческия суть не иное что, как вещи людей, в роде—серебра, монет, имения, да наконец—и самой мысли; и вещами божественными кто сочтет ошибкой признать те, который дают человеку самую способность предсказания? Итак, Альбицерий был мудр, если допустить определение, что мудрость есть знание вещей человеческих и божественных.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar