Августин, блж. О количестве души (1)

О КОЛИЧЕСТВЕ ДУШИ. ОДНА КНИГА. В этом разговоре собеседник предлагает блаженному Августину шесть вопросов о душе. Предположив рассмотреть более обстоятельно третий из них, именно - какая душа, блаженный Августин прежде всего различает двоякий род количества: один, под которым разумеется масса и обширность занимаемого предметом места, и другой под которым разумеется сила и доблесть; первый, как свойственный телу, он не допускает в отношение к душе; последний же открывает в ней. Затем он обозначает семь степеней этого количества, по которым судит, какую силу имеет душа как в теле, так сама по себе и пред Богом. Глава I. Еводий предлагает шесть вопросов о душе. Откуда душа. Отчизна души — Бог. Субстанция души своя особенная и простая. Так как я вижу, что у тебя много досуга, то прошу ответить мне на вопросы, которые занимают меня, по-моему, мнению, благовременно и уместно. Часто, когда я спрашивал тебя о многом, ты считал нужным останавливать меня каким-то греческим изречением, которое запрещает нам доискиваться того, что выше нас. Но в данном случае я не думаю, чтобы мы сами были выше нас. Ведь, если я спрашиваю о душе, не заслуживаю же ответа: Что нам до того, что выше нас? А вероятно заслуживаю услышать, что такое мы. А. Перечисли коротко, что ты желаешь слышать о душе. Е. Изволь, у меня это подготовлено долговременным размышлением. Я спрашиваю: откуда душа; какова она; какая она; зачем она дана телу; какой она становится, когда входит в тело, и какою — когда оставляет его? А. Твой вопрос: откуда душа, я вынужден понимать в двояком смысле. В одном смысле мы говорим: откуда этот человек, когда желаем знать, где его отчизна; и в другом — откуда он, когда спрашиваем, из чего состоит, т. е. из каких элементов и вещей составлен. О чем из этого желаешь ты знать, когда спрашиваешь, откуда душа? Е. Я со своей стороны желал бы знать о том и другом; но о чем следует знать прежде, предпочитаю предоставить твоему усмотрению. А. Собственно душе принадлежащее местопребывание и отчизна ее, я полагаю, есть сам Бог, который сотворил ее. Но субстанцию души я назвать не могу. Я не думаю, чтобы она была из тех обыкновенных и известных стихий, которые подпадают под эти телесные чувства. Я думаю, что душа не состоит ни из земли, ни из воды, ни из воздуха, ни из огня, ни из какого-либо соединения их. Если бы спросил у меня, из чего состоит это дерево, я назвал бы тебе эти четыре общеизвестные стихии, из которых, нужно полагать, состоит все подобное; но если ты продолжишь спрашивать: из чего состоит сама земля, или вода, или воздух, или огонь,— я уже не найдусь, что сказать на это. Также точно, когда спрашивают: из чего составлен человек, я могу отвечать: из души и тела; и если еще спросишь о теле, я сошлюсь на указанные четыре стихии. Но при вопросе твоем о душе, которая есть нечто всегдашнее в своей особенной субстанции, я нахожусь в таком же затруднении, как если бы спросили: из чего земля? Е. Каким образом ты утверждаешь, что она имеет свою собственную субстанцию, когда ты сказал, что она сотворена Богом; этого я не понимаю. А. А таким же 328 образом, как не могу я отрицать, что Бог сотворил и саму землю; и, однако же, не могу сказать, из каких как бы других тел состоит земля. Ибо земля есть тело простое потому, что она земля, и от того называется стихиею всех тех тел, которые состоят из четырех стихий. Следовательно, высказанная вами мысль, что душа и Богом создана, и имеет некоторую свою природу, не заключает в себе противоречия. Ибо эту некоторую особенную ее и ее собственную природу сотворил Сам же Бог, как сотворил природу огня, воздуха, воды и земли, из которых вместе составляется остальное. Глава II. Какова душа. Е. С тем, откуда Душа, т. е. что она от Бога, я пока соглашаюсь; внимательно об этом сам с собою поразмыслю и если встретится какое-нибудь недоумение, спрошу после. Теперь прошу объяснить мне, какова она. А. Мне кажется, что она подобна Богу. Ведь ты, если не ошибаюсь, спрашиваешь о душе человеческой. Е. Этого-то именно я и желал, чтобы ты объяснил мне, каким образом душа подобна Богу, когда о Боге мы верим, что Он не создан никем, а душа человеческая, как ты выше сказал, создана Богом. А. Как, ты полагаешь, что Богу было трудно создать нечто подобное Ему, когда видишь, что это по силам и нам в самых разнообразных видах? Е. Но ведь мы производим смертное; а Бог создал душу, как думается мне, бессмертную. Или тебе это, может быть, кажется иначе? А. Стало быть ты хотел бы, чтобы и люди творили такое же, какое сотворил Бог? Е. Я не говорил этого. Но как Он, будучи. Сам бессмертным, сотворил нечто бессмертное по подобию Своему, так и то, что творим по своему подобию мы, создан- 329 ные от Бога бессмертными, должно бы быть бессмертным. А. Ты был бы прав, если бы нарисовал картину по образу того, что считаешь в себе бессмертным; а при данных условиях ты изображаешь на ней подобие тела, которое вполне смертно. Е. Каким же образом я подобен Богу, если не могу творить ничего бессмертного, как творит Он? А. Как изображение твоего тела не может иметь той силы, какую имеет твое тело, так не следует удивляться, если и душа не имеет столько могущества, сколько имеет Тот, почему подобию она сотворена. Глава III. Колика душа. Е. Пока достаточно и этого. Теперь скажи, колика душа. А. В каком смысле ты спрашиваешь, какая. Я не понимаю, спрашиваешь ли ты как бы о размерах ее широты, долготы, толщины, или всего этого вместе; или желаешь знать, какою она обладает силою. Мы имеем, например, обыкновение спрашивать, колик был Геркулес, т. е. скольких футов достигал его рост; равно и какой он муж, т. е. как велика была его сила и доблесть. Е. Я желаю знать о душе и то и другое. А. Но первое не может быть говоримо и даже мыслимо о душе. Ибо о душе никоим образом нельзя предполагать, чтобы она была или длинна, или широка, или как бы массивна: все это телесное, и душу в этом роде представляем мы по привычке к телам. Поэтому и в таинствах благоразумно повелевается, чтобы презрел все телесное и отрекся от этого мира (который, как мы видим, есть мир телесный) тот, кто желает явиться таким, каким он сотворен от Бога, т. е. подобным Богу, так как для души нет другого спасения, другого обновления, другого примирения с 330 творцем ее. Поэтому сколько велика душа,— если исследовать ее в означенном направлении,— я сказать тебе не могу; но могу утверждать, что она не длинна, не широка, не массивна, и не имеет ничего, что обыкновенно отыскивается при измерении тел. Почему я так думаю, я готов представить тебе, если угодно, и основание. Е. Мне это угодно, и я сильно этого желаю: потому что мне кажется, что душа есть как бы ничто, если в ней нет ничего из сказанного. А. Но может быть прежде я покажу тебе, что есть много вещей, о которых ты не можешь сказать, что они ничто, и в которых однако же не можешь найти тех измерений, каких ищешь в душе; так что ты увидишь из этого, что душа не только не есть ничто в силу того, что в ней не находишь ни долготы, ни другого тому подобного, но еще тем ценнее и тем почетно, что ничего этого не имеет. А потом мы рассмотрим, действительно ли она ничего этого не имеет. Е. Употребляй какой хочешь порядок и способ; я готов слушать и учиться. Глава IV. Душа есть нечто, хотя она ни длинна, ни широка. Что такое высота. Что такое ветер. А. Прекрасно делаешь. Но я хотел бы, чтобы ты отвечал мне на мои вопросы; ведь может случиться, что ты уже знаешь то, чему я усиливаюсь научить тебя. Полагаю, что ты не сомневаешься, что это дерево не есть решительно ничто? Е. Кто стал бы в этом сомневаться? А. Ну, а сомневаешься ли ты, что справедливость гораздо лучше дерева? Е. Это было бы поистине смешно: как будто может быть здесь какое сравнение. А. Ты искренно ведешь со мною дело. Но обрати теперь внимание на сле- 331 дующее. Если ты согласен что дерево настолько хуже справедливости, что по твоему мнению не может быть и сравнения для него, а между тем ты признал, что это дерево не есть ничто; то полагаешь ли ты, что мы сочтем за ничто эту справедливость? Е. Какой безумец счел бы ее такою? А. Совершенно справедливо. Но может быть это дерево потому кажется тебе чем-то, что оно по-своему длинно, широко и массивно, так что если бы отнял у него это, оно стало бы ничем. Е. Кажется так. А. Так стало быть справедливость, о которой ты сказал, что она не есть ничто, что она есть даже нечто далеко более божественное и более превосходное, чем дерево, кажется тебе длинною? Е. Мне никак не может прийти на мысль, чтобы справедливость была длинна, или широка, или что-либо другое в том же роде. А. Но если справедливость не есть что-либо в этом роде, и однако же не есть ничто: то почему же тебе кажется ничем душа, если она не имеет какой-либо длины? Е. Представь уже, что мне не кажется, что душа потому ничто, что не длинна, не широка, и не массивна; но ты знаешь сам, что еще ничем не доказал, что это действительно так. Весьма возможно, что многое не имеющее этого, должно быть признаваемо за великое; но из этого по-моему мнению не следует, что я должен считать душу принадлежащею к тому же роду. А. Знаю, что мне остается объяснить это и что на этом я обещал по порядку остановиться; но так как предмет этот весьма тонкий и требует совершенно других воззрений, чем какие люди привыкли иметь в делах обыденной жизни: то я прошу тебя не тяготиться идти тем путем, каким считаю нужным вести тебя, не утомляться некоторою необходимою околичностью и не досадовать, что придешь несколько позже к тому, чего желаешь; Прежде всего, спрошу тебя, полагаешь ли ты, что есть ка- 332 кое-нибудь тело, которое не имело бы соответственно своему виду некоторой длины, ширины и высоты? Е. Я не понимаю, что ты называешь высотою. А. Я называю высотою измерение, которым определяется внутреннее содержание тела, мыслимое или ощущаемое, если тело прозрачно, как стекло; ибо если ты отнимешь это у тел, то они,— по крайней мере, таково мое мнение,— не могут быть ни ощущаемы, ни вообще правильно признаваемы за тела. Итак, скажи, что ты думаешь по этому предмету. Е. Я нисколько не сомневаюсь, что все тела не могут не иметь этого. А. Ну, а думаешь ли ты, что эти три существуют только в телах? Е. Не понимаю, как могли бы они существовать в чем-либо другом. А. Стало быть ты думаешь, что душа есть ни что иное, как тело? Е. Если мы и ветер признаем за тело, то я не могу отрицать, что по моему мнению и душа есть тело: потому что я представляю се себе чем-то в этом роде. А. Я согласен пожалуй, что ветер есть тело в том смысле, в каком волна, если бы ты спросил о ней. Ибо мы чувствуем, что ветер есть нечто иное, как этот воздух, всколышенный и приведенный в движение; в месте особо покойном и защищенном от всяких ветров это можно доказать маленьким опахалом, которым мы, даже прогоняя мух, приводим воздух в колебание, и чувствуем дуновение. Когда же это происходит в силу более тайного движения тел небесных или земных на большом пространстве мира, то называется ветром, который носит различные имена по различным странам неба. Или тебе это кажется иначе? Е. Мне ничего не кажется, и то, что ты говоришь, я нахожу вероятным; но я сказал, что душа есть не самый ветер, а нечто в таком роде. А. Ты скажи мне прежде, думаешь ли ты, что самый-то ветер, о котором ты упомянул, имеет какую-либо длину, ширину и вы- 333 соту? Затем мы посмотрим, есть ли нечто в том же роде душа, чтобы мы могли таким же образом исследовать и ее величину. Е. Что можно найти большее по длине, ширине и высоте, чем этот воздух, который, как ты меня убедил теперь, если приведен в движение, делается ветром? Глава V. Сила души беспредельна. А. Ты прекрасно говоришь; но не полагаешь ли ты, что душа твоя существует только в твоем теле? Е. Я думаю так. А. Но как ты думаешь, существует ли она только внутри, наполняя тело, как мех, или только снаружи, в виде покрывала, или и снаружи и внутри? Е. Думаю так, как ты сказал в заключение. Ибо если бы она не была внутри, не было бы ничего жизненного в наших внутренностях; а если бы ее не было и снаружи, ты не мог бы чувствовать и легкого укола на коже. А. Так зачем же тебе более спрашивать, какая душа, если видишь, что она такова, какою дозволяет ей быть самый объем тела? Е. Если этому учит разум, я больше ни о чем не спрашиваю. А. Ты прекрасно поступаешь, если не ищешь более того, чему учит разум. Но кажется ли тебе это заключение очень твердым? Е. Кажется, как скоро я не нахожу другого. Но в своем месте я предложу тебе весьма занимавший меня вопрос: сохранит ли она эту фигуру, когда выйдет из тела; я помню, что поставил это в конце подлежащих рассмотрению вопросов. А так как к количеству же души, по моему мнению, относится и вопрос о числе душ: то думаю, что в своем месте не следует обойти и этого. А. Мысль уместная; но прежде потолкуем, если угодно, об объеме ее, который меня еще 334 продолжает занимать, чтобы я и сам чему-нибудь поучился, если ты уже удовлетворен. Е. Спрашивай, о чем хочешь: потому что это притворное сомнение твое заставляет меня самым действительным образом сомневаться в том, что я предполагал уже законченным. А. Скажи мне, пожалуйста, то, что называется памятью, не кажется ли тебе пустым именем? Е. Кому это может казаться? А. Считаешь ли ты ее принадлежностью души или тела? Е. А в этом сомневаться смешно. Разве можно верить или быть убежденным, что бездушное тело что-нибудь помнит? А. Помнишь ли ты однако же город Медиолан? Е. Весьма помню. А. Так как мы о нем теперь вспомнили, то ты припоминаешь, конечно, как он велик и каков он? Е. Разумеется, припоминаю, и при том как нельзя живее и вернее. А. Стало быть, не видя его в настоящее время глазами, ты видишь душою. Е. Совершенно так. А. Полагаю также, что ты помнишь, каким большим пространством областей он в настоящее время отделен от нас? Е. Помню и это. А. Итак ты видишь душою и само расстояние мест. Е. Вижу. А. Но если душа твоя находится здесь же, где и тело, и не простирается далее объема его, как то доказано вышеприведенным заключением: то как это делается, что оно все то видит? Е. Полагаю, что это делается посредством памяти; потому что она не присутствует в тех местах. А. Следовательно в памяти содержатся образы тех месть? Е. Думаю, что так: потому что я не знаю того, что в настоящее время делается там; а я бы знал это, если бы моя душа простиралась даже до тех мест и чувствовала, что там происходит в настоящее время. А. Ты, на мой взгляд, говоришь истину; но действительно ли образы эти суть образы тел? Е. Необходимо так: потому что города и области суть не что иное, как тела. 335 А. А не смотрел ли ты когда-нибудь в маленькое зеркальце или не видел ли когда-нибудь своего лица в зрачке чужого глаза? Е. Даже часто. А. Почему оно представляется там гораздо меньшим, чем есть на деле? Е. А ты разве хотел бы, чтобы оно представлялось в другом размере, чем какой имеет зеркало? А. Следовательно изображения тел необходимо должны представляться малыми, если малы тела, в которых они представляются. Е. Совершенно необходимо. А. Но если душа также мала по объему, как и ее тело: то каким образом в ней могут запечатлеваться такие великие образы, что она может представлять в своем воображении и города, и обширные области и другие всякие громады? Я желал бы, чтобы ты несколько внимательнее подумал над тем, сколько великого и как много содержит в себе наша память, которая в свою очередь содержится в душе. Какой следовательно в ней есть грунт, какое нутро, какая неизмеримость, если она может все это принять; между тем как вышеприведенное заключение по-видимому доказывает, что она такова же по объему, как и тело? Е. Я не нахожу, что отвечать тебе, и не в состоянии достаточно выразить, до какой степени меня это поколебало; согласившись так скоро с вышеприведенным заключением, я и сам смеюсь над собою, что определил величину души мерою этого тела. А. Так она уже не кажется тебе чем-либо таким, каков ветер? Е. Никоим образом не кажется: потому что если и этот воздух, течение которого, как полагают с вероятностью, производит ветер, может наполнить весь этот мир, то душа может представить в своем воображении такие бесчисленные и такие великие миры, что я не в состоянии и подумать о том пространстве, которое могло бы содержать в себе эти образы. А. В таком случае подумай, не лучше ли полагать, что она, как я сказал выше, 336 ни длинна, ни широка, ни высока, подобно тому, как согласился ты со мною относительно справедливости. Е. Я охотно бы с этим согласился, если бы меня не приводил в замешательство вопрос: каким же все-таки образом она, не имея сама ни долготы, ни широты, ни высоты, может принимать в себя бесчисленные образы таких больших объемов? Глава VI. Долгота чистая и простая. А. Мы, может, быть откроем это насколько то доступно, если предварительно со вниманием разберем отдельно эти три, т. е. долготу, широту и высоту. Итак постарайся представить мысленно такую долготу, которая еще не приняла никакой широты. Е. Ничего подобного я не могу представить себе. Если я нарисую в уме своем нить паутины, тоньше которой мы обыкновенно ничего не видим, я встречу и в ней своего рода долготу, и широту, и высоту; как бы они малы не были, существование их я однако же отрицать не могу. А. Твой ответ довольно не дурен; но когда ты усматриваешь в нити паутины эти три измерения, ты ведь различаешь их, и знаешь, чем они разнятся между собою? Е. Как не знать, что они разнятся? В противном случае разве мог бы я видеть, что они есть в этой нити? А. В таком случае тем же умом, каким ты их различил, ты можешь, и отделив их между собою, представить и одну долготу, но только не представляя себе никакого тела; потому что каково бы тело ни было, оно будет иметь их все. То, представление чего я желаю в настоящем случае узнать в тебе, бестелесно; потому что одна долгота может быть представлена только умом, но в теле найдена быть не может. Е. Теперь я понимаю. А. Итак, если бы ты захотел эту долготу раз- 337 сечь мысленно продольно, ты нашел бы, что это вовсе невозможно; потому что в противном случае она имела бы и широту. Е. Это ясно. А. В таком случае эту чистую и простую долготу мы назовем, если угодно, линией: этим именем ее называют обыкновенно ученые. Е. Называй как хочешь. Я не забочусь о названиях, как скоро предмет ясен. А. И прекрасно делаешь; я не только одобряю, но и убеждаю, чтобы ты всегда заботился более о вещах, чем о словах. Так если эту линию, которую ты, полагаю я, уже хорошо себе представляешь, протягивать в одну или обе стороны, насколько можно протянуть ее в длину,— ты увидишь, что у нее нет конца. Или твоя мысль не в состоянии дойти до такого представления? Е. Представляю вполне и как нельзя легче. А. В таком случае ты видишь также, что не может выйти никакой фигуры, если не делать ничего, как только протягивать линии. Е. Что ты называешь фигурою, я пока не понимаю. А. Фигурою в данном случае я называю то, когда известное пространство бывает заключено в линии или в линиях, как, например, если ты делаешь круг или, соединяешь взаимно концами четыре линии так что ни один конец какой либо из них не остается не соединенным с концом другой. Е. То, что ты называешь фигурою, я как будто уже вижу перед собою; но если бы я также точно видел, чему это клонится, или что ты намерен из этого сделать, чтобы дать мне искомое знание о душе. Глава VII. Путь к восприятию истины посредством авторитета гораздо короче и безопаснее для большинства, чем путь посредством разума. А. Я с самого начала предупреждал тебя об этом, и просил терпеливо отнестись к некоторой околичности в нашей речи. Прошу и теперь о том же. Предмет исследуется не маловажный и нелёгкий для познания; а мы желаем узнать его и овладеть им вполне. Ведь иное дело, когда мы верим авторитету, и иное — когда разуму. Вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует никакого труда. Если она тебе нравится, ты можешь прочитать много такого, что об этих предметах написали, как бы из снисхождения, великие и божественные мужи, находя это необходимым для пользы простейших, и в чем они требовали веры к себе со стороны тех, для чьих душ, более тупоумных или более занятых житейскими делами, другого средства ко спасению быть не могло. Такие люди, которых всегда громаднейшее большинство, если желают постигать истину разумом, весьма легко одурачиваются подобием разумных выводов и впадают в такой смутный и вредный образ мыслей, что отрезвиться и освободиться от него не могут никогда, или могут только самым бедственным для них путем. Таким полезнее всего верить превосходнейшему авторитету и соответственно ему вести жизнь. Если ты считаешь это безопаснее, я не только не возражаю против этого, а даже весьма одобряю. Но если ты не можешь обуздать в себе того страстного желания, под влиянием которого решился дойти до истины путем разума, ты должен терпеливо выносить многие и длинные околичные пути, чтобы вел тебя тот разум, который один только должен быть называем 339 разумом, т. е. разум истинный, и не только истинный, но и точный, и чуждый всякого подобия ложности (если только возможно для человека каким-либо образом достигнуть этого), так чтобы тебя не могли отвлечь от него никакие рассуждения ложные или подобные истине. Е. Я уже не захочу торопиться. Пусть делает свое дело разум и ведет как хочет, лишь бы только привел. Глава VIII. О математических фигурах. Из скольких линий образуется фигура. Каким образом фигура может образоваться из трех линий. А. Это устроит Бог, которому следует молиться или о таких только вещах, или о них-то по преимуществу. Но возвратимся к начатому делу. Тебе уже известно, что такое линия, и что такое фигура. Поэтому я попрошу тебя ответить мне на такой вопрос, именно: думаешь ли ты, что может образоваться какая-либо фигура, если продолжать линию с той или с другой стороны до бесконечности? Е. Полагаю, что это никоим образом невозможно. А. Что же делать в таком случае, чтобы мы могли образовать фигуру? Е. Ничего, как только то, чтобы линия не была бесконечною, а была проведена кругом, чтобы коснулась себя другою стороною. Иначе я не вижу, каким образом в одну линию заключить какое-нибудь пространство; а если этого не сделается, то по твоему описанию не будет и фигуры. А. Ну, а если бы я захотел образовать фигуру из прямых линий; можно ли образовать ее из одной линии, или нельзя? Е. Никак нельзя. А. А из двух? Е. И из двух также. А. А из трех? Е. Думаю, что можно. А. Ты, следовательно, прекрасно понял и усвоил, что если нужно образовать фигуру из прямых линий, то менее, чем из трех линий, образовать ее нельзя. Но если 340 бы тебе представился противоположный этому довод, заставил ли бы он тебя отказаться от этого мнения? Е. Если бы кто доказал мне, что это ложно, в таком случае не останется решительно ничего, о чем я мог бы сказать, что знаю это. А. Теперь ответь мне вот на что: каким бы образом ты сделал фигуру из трех линий? Е. Соединив их концами. А. А не кажется ли тебе, что там, где они соединяются, образуется угол? Е. Это так. А. Из скольких же углов состоит эта фигура? Е. Из стольких же, сколько линий. А. Ну, а сами линии ты провел равные или неравные? Е. Равные. А. А углы все ли одинаковы, или один острее, а другой тупее? Е. И их я считаю также равными. А. А могут ли в фигуре, которая и образована из трех равных прямых линий, углы быть неравными; или не могут? Е. Никак не могут. А. Ну, а если фигура состоит из трех прямых, но неравных между собою линий,— могут ли в ней углы быть равными; или ты иначе об этом думаешь? Е. Решительно не могут. А. Ты говоришь верно. Но скажи, пожалуйста, какая фигура тебе кажется лучше и красивее; та ли, которая состоит из равных, или та, что из неравных линий? Е. Кто усомнится, что лучше та, в которой господствует равенство. Глава IX. Какая фигура превосходнее. Что противолежит углу в треугольнике. А. Итак, ты предпочитаешь равенство неравенству? Е. Не знаю, кто бы не предпочел? А. Теперь обрати вниманиe, что в этой фигуре, которой придают совершенство три равные угла, противоположно углу, т. е. лежит с противоположной стороны, — линия или угол? Е. Я вижу ли- 341 нию. А. Ну, а если бы углу противоположен был угол, и линии линия; не нашел ли бы ты в такой фигуре, в которой это представилось бы, еще большего равенства? Е. С этим я согласен; но как это может выйти при трех линиях, решительно не понимаю. А. А при четырех линиях это может случиться? Е. Вполне может. А. Стало быть фигура, состоящая из четырех прямых линий лучше, чем из трех? Е. Думаю, что так, если в ней господствует равенство . А. Ну, а думаешь ли ты, что фигура, состоящая из четырех прямых равных линий, может образоваться и так, что в ней не все углы будут между собою равны; или не думаешь? Е. Думаю, что может. А. Каким образом? Е. Если два угла будут более сжаты, а два более открыты. А. Но замечаешь ли, что и два более сжатые, и два более открытые угла взаимно противоположны друг другу? Е. Совершенно верно и ясно. А. Следовательно, ты видишь и здесь равенство, насколько могло сохраниться, сохраненным; ибо видишь, что как скоро фигура образуется из четырех равных линий, то уже никак не может быть, чтобы не были равными между собою или все, или два и два угла; и при том те, которые равны, взаимно противоположны друг другу. Е. Вижу и весьма твердо убежден в этом. А. А не поражает ли тебя такая и столь постоянная справедливость своего рода даже в этих вещах? Е. Каким это образом? А. Да ведь, я полагаю, справедливостью мы называем ничто иное, как равномерность; а равномерность, очевидно, получила название от известного равенства. Но что в этой добродетели составляет равномерность, как не то, чтобы каждому отдавать свое? Отдавать же каждому свое нельзя без некоторого различия. Или ты иначе думаешь? Е. Это совершенно ясно, и я вполне с этим со- 342 гласен. А. Ну, а есть ли, по твоему мнению, какое-нибудь различение, если все между собою равно и ничем решительно взаимно не отличается? Е. Вовсе нет. А. Итак, справедливость сохраняется только в таком случае, если в вещах, в которых она сохраняется, существует некоторое, так сказать, неравенство и несходство. Е. Понимаю. А. Следовательно, если мы признаем, что эти фигуры, о которых говорим, несходны между собою, именно одна состоит из трех, я другая из четырех углов, хотя обе образуются из равных линий,— не находишь ли ты, что удержана своего рода справедливость тем, что первая, которая не может иметь равенства противолежащих частей, сохраняет неизменно равенство углов; а в последней, в которой существует такая соразмерность противолежащих сторон, этот закон углов допускает некоторое неравенство? Пораженный этим, я и нашел нужным спросить тебя, насколько тебя привлекла к себе эта истина, эта равномерность, это равенство. Е. Теперь я понимаю, о чем ты говоришь, и не мало тому удивляюсь. А. А теперь, так как ты справедливо предпочитаешь равенство неравенству, и так как, полагаю я того же мнения и всякий, кто только одарен человеческим смыслом, то поищем, если угодно, такой фигуры, в которой могло бы оказаться высшее равенство. Оказавшаяся такою без всякого сомнения будет предпочтена остальным. Е. Конечно, угодно; и какая это фигура я очень желаю знать. Глава X. Высшее равенство в фигурах. А. Но прежде ответь мне на вопрос: Кажется ли тебе, что из тех фигур, о которых мы по-видимому уже достаточно говорили, превосходнее та, которая состоит из четырех равных линий и из стольких жe равных углов 343 потому что в ней, как видишь, есть и равенство линий, и равенство углов; и существует равенство противолежащих частей; потому что, как видишь, линия лежит против линии и угол против угла; чего в той фигуре, которая очерчивается тремя равными линиями мы - не находили. Е. Это так, как ты говоришь. А. Имеет ли она высшее равенство; или это иначе тебе кажется? Ибо если она имеет его, то мы напрасно задумали искать другую; а если не имеет, то я желал бы, чтобы ты доказал мне это. Е. На мой взгляд имеет: потому что там, где и углы равны и линии равны, я не нахожу возможности отыскать неравенства. А. Я же думаю иначе. Прямая линия, пока идет к углам, имеет высшее равенство; но как скоро с нею соединяется с противоположной стороны другая линия и делает угол, то не считаешь ли ты этого самого неравенством? Или ты находишь, что та часть фигуры, которая ограничивается линией, отвечает по равенству и сходству той, которая заканчивается углом? Е. Нет, не кажется; и я стыжусь своей необдуманности. Я увлекся тем, что видел в ней и углы и стороны между собою равными; но кто не увидел бы, как велико различие этих сторон от углов? А. Обрати внимание и на другое яснейшее доказательство неравенства. Ты видишь без сомнения, что как в этой треугольной, состоящей из равных линий, фигуре, так и в той квадратной есть некоторая средина. Е. Вижу ясно. А. Теперь, если бы из этой самой средины мы провели линии ко всем частям фигуры, нашел ли бы ты эти линии равными или неравными? Е. Они решительно неравны: потому что те непременно будут более долгими, которые мы проведем в углы .  А. А сколько таких в квадратной фигуре и сколько в треугольной? Е. Четыре в первой и три во второй. А. А 344 какие из них меньшие, и сколько таких в той и другой фигуре? Е. Их тоже число, и они те, которые идут на средину сторон. А. Ты говоришь, по моему мнению, совершенно верно, и над этим нет нужды далее останавливаться. Для нашей цели достаточно этого; потому что ты, по моему мнению, видишь, что хотя здесь сохраняется и великое равенство, но еще не во всех отношениях совершенное. Е. Вижу несомненно, и сильно желаю знать, что это за фигура, которая имеет высшее равенство. Глава XI. Превосходство фигур. Что такое знак. Что такое точка. А. А какая, полагаешь ты, как не та, которой и окраина отовсюду однообразна, без помехи равенству со стороны какого-либо угла, и от средины которой ко всем частям окраины могут быть проведены равные линии? Е. Думаю, что я уже понимаю. Мне кажется, что ты разумеешь фигуру, очерченную круговою линией. А. Ты понял верно. Теперь обрати внимание на следующее. Из предшествующего рассуждения мы узнали, что под линией разумеется одна долгота и ей не придается никакой широты; и от того по длине своей она не может быть делима. Полагаешь ли ты, что можно представить какую-либо фигуру без широты? Е. Решительно нет. А. Ну, а сама широта может ли не иметь долготы, так как бы существовала одна широта подобно тому, как мы выше говорили о долготе без широты; или не может? Е. По моему мнению, не может. А. Если не ошибаюсь, ты понимаешь также, что широта может быть делима с каждой стороны, тогда как линия продольно не может. Е. Это ясно. А. Что же, по твоему мнению, следует ставить выше, 345 то ли, что может быть делимо или то, что не может? Е. Разумеется, то, что не может. А. Следовательно ты предпочитаешь линию широте. Ведь если нужно предпочитать то, что не может быть делимо, то мы должны непременно предпочитать и то, что менее делимо. Широта же делима со всех сторон, а долгота только поперек, так как деления продольного не допускает; поэтому она превосходнее широты. Или ты иначе полагаешь? Е. Разум решительно принуждает согласиться с тем, что ты говоришь. А. Теперь, если угодно, поищем чего-либо в таком роде, что решительно не может быть делимо. Ведь такое будет превосходнее даже самой линии: потому что линия, как ты видишь, может быть рассечена на бесчисленное множество частей. Впрочем, я предоставляю найти это тебе самому. Е. По моему мнению, не может быть делимо то, что мы назвали в фигуре срединою, из которой проводятся линии к окраинам. Если бы она была делима, то не могла бы не иметь долготы, или и широты. Имей она одну долготу, из нее уже не будут проводимы линии; а она сама будет линией. Если же она будет иметь широту, то потребует другой средины, из которой к окраинам широты проведутся линии. И то и другое отвергается разумом. Следовательно, она есть то, что не может быть делимо. А. Ты верно судишь. Но не представляется ли тебе чем-либо таким и то, откуда начиняется линия, хотя бы фигуры, о средине которой мы говорим, еще и не было? Я разумею то начало линии, откуда начинается долгота, которую ты должен представлять без всякой долготы. Потому что как скоро ты представляешь долготу, то уже никоим образом не представляешь того, откуда сама долгота начинается. Е. Представляется таким вполне. А. Итак вот это, что ты, по мо- 346 ему мнению, уже понял, есть самое могущественное из всего, о чем мы говорили. Оно есть то, что не допускает никакого деления, и называется точкою (puncium), если находится в средине фигуры; а если представляет собою начало линии или линий, или даже конец их, или вообще обозначаете нечто такое, что следует представлять не имеющим частей, и в тоже время не занимает средины фигуры,— называется знаком (signum). Следовательно, знак есть метка без отношения к чему-либо; а точка есть метка, указывающая средину фигуры. Мне желательно условиться относительно этих названий; чтобы не входить в оговорки при рассуждении. Очень многиe, впрочем, называют точкою средину не всякой фигуры, а только круга или шара; но мы о названиях много заботиться не имеем нужды. Е. Согласен.