А. Г. Брикнер / История Петра Великого (7)

Автоном Михайлович Головин. С портрета, находящегося на гравюре того времени «Взятие Азова». Мы не знаем, каким образом возникла и развилась мысль об Азовском походе: нельзя сомневаться в том, что мысль о войне довольно часто служила предметом бесед между Петром, Лефортом и Гордоном. Во всяком случае, уже летом 1694 года начали говорить о каких-то предприятиях. Лефорт писал к своим родственникам, в Женеву, что идет речь о путешествии царя в Казань и Астрахань; в сентябре, он писал о намерении царя соорудить флот на Волге и начать какие-то важные переговоры с Персиею. Лефорт пока молчал о турецкой войне. Зато барон Келлер писал около того же времени: «меня уверяли, что Их Царские Величества скоро докажут, в какой мере они склонны к решительным действиям против неверных».[177] Также и Гордон писал в конце 1694 года своему другу, ксёндзу Шмидту: «я думаю и надеюсь, что мы в это лето предпримем что-нибудь для блага христианства и наших союзников».[178] Так как уже в самом начале 1695 года, именно 20-го января, были сделаны первые распоряжения для мобилизации войска, причем было указано на Крым, как на цель похода, то можно считать вероятным, что Гордон в декабре 1694 года уже знал точно о намерениях царя, но не считал себя в праве высказываться об этом иначе, как в виде предположений. Со стороны иерусалимского патриарха Досифея также было сделано царям увещание к решительным действиям. Он в раздражении жаловался на то, что французы, посредством подкупа, забрали в свои руки священные места в Иерусалиме, на их козни в Константинополе, направленный против московского правительства, и т. п. Из всего этого патриарх выводить заключение о необходимости войны. «Вам не полезно», писал Досифей, «если турки останутся жить на севере от Дуная, или в Подолии, или на Украйне, или если Иерусалим оставите в их руках: худой это будет мир». Далее, в этом послании сказано: «если татары погибнут, то и турки с ними, и дойдет ваша власть до Дуная, а если татары останутся целы, то они вас обманут. Вперед такого времени не сыщете, как теперь... Александр Великий, не ради Бога, но ради единоплеменников своих, на персов великою войною ходил, а вы, ради святых мест и единого православия, для чего не бодрствуете, не трудитесь, не отгоняете от себя злых соседей? Вы упросили у Бога, чтоб у турок была война с немцами; теперь такое благополучное время, — и вы не радеете!.. Смотрите, как смеются над вами... татары, горсть людей, и хвалятся, что берут у вас дань, а так как татары подданные турецкие, то выходит, что и вы турецкие подданные. Много раз вы хвалились, что хотите сделать и то, и другое, и все оканчивалось одними словами, а дела не явилось никакого».[179] В народе считали Лефорта главным виновником Азовских походов. Трудно сказать, насколько это предположение было справедливо. Слишком смелою кажется гипотеза нашего известного историка Соловьева: «Лефорт хотел, чтоб Петр предпринял путешествие за границу, в Западную Европу; но как показаться в Европе, не сделавши ничего, не принявши деятельного участия в священной войне против турок. Не забудем, что, тотчас по взятии Азова, предпринимается путешествие за границу; эти два события состоят в тесной связи».[180] Дело в том, что нет никаких данных, подтверждающих предположение, что мысль о путешествии за границу возникла до Азовских походов, — напротив, это путешествие было вызвано опытами, сделанными во время Азовских походов. Воронеж в конце XVII столетия. С голладской гравюры того времени. Зато нельзя сомневаться в тесной связи между маневрами предыдущих годов и Азовскими походами. Австрийский дипломатический агент Плейер, находившийся в то время в России, видел в Кожуховском походе приготовление к турецкой войне и смеялся над русскими, не понимавшими значения этих военных упражнений. К тому же Плейер узнал, что царь через атамана донских казаков собирал сведения о положении крепости Азова.[181] Сам Петр в письме к Апраксину таким образом говорил о некоторой связи между маневрами и войною: «хотя в ту пору, как осенью, в продолжение пяти недель, трудились мы под Кожуховым в Марсовой потехе, ничего более, кроме игры на уме не было, однако ж эта игра стала предвестником настоящего дела».[182] Указывая в манифестах на Крым, как на цель похода, правительство, кажется, старалось скрывать настоящую цель военных операций. Предполагалось занятие устьев Днепра и Дона. И там, и здесь находились турецкие укрепления, препятствовавшие сообщению России с Черным морем и служившие базисом при набегах татар на Россию. Для обеспечения южных границ московского государства, для охранения городов (Белгорода, Тамбова, Козлова, Воронежа, Харькова и др.), для развития торговли и промышленности во всем этом крае было необходимо завладеть, с одной стороны, Азовом, с другой — приднепровскими крепостцами (Кизикермен, Арслан-Ордек, Таган и пр.); тогда только можно было надеяться на успешные действия и против крымских татар. Походы Голицына не имели успеха преимущественно потому, что сообщение голою степью представляло громадные затруднения. Теперь же, при походе на Азов, водный путь для передвижения войска, припасов, военных снарядов представлял значительные преимущества. До этого русские воины весьма часто являлись на низовьях Днепра и Дона. Днепр был частью пути «из Варяг в Греки»; этой дорогою шли когда-то полчища Олега и Игоря при походах на Византию. На Дону, до самого устья, много раз показывались казаки — морские разбойники, отправлявшиеся нередко грабить берега Черного моря и возвращавшиеся обыкновенно с богатою добычею. Такие набеги казаков повторялись особенно часто в XVII веке. В 1626 году казаки даже явились в окрестностях Константинополя, где разграбили какой-то монастырь. Около этого же времени они обратили в пепел малоазиатские города Трапезунт и Синоп. Нередко турецкое правительство жаловалось московскому на неистовство казаков. Цари оправдывались тем, что не имеют средств сдерживать их. К 1637 году относится взятие Азова казаками. Затем они выдержали там осаду. «Азовское сиденье» сделалось любимым предметом народных песен. Когда казаки предложили московскому правительству удержать за собою эту крепость, царь Михаил Феодорович не решился на эту меру, которая легко могла повести к совершенному разладу с Оттоманскою Портою. С тех пор прошло несколько десятилетий. Турки успели возобновить старинные укрепления Азова; 26 000 человек работали несколько лет; соорудили каменную крепость в виде четыреугольника, с бастионами и отдельным внутри замком; обвели ее высоким земляным валом, с глубоким рвом; выше Азова построили две каменные каланчи, а на Мертвом Донце (северном притоке Дона) каменный замок Лютин. Азов сделался крепостью сильною, тем более, что турки всегда могли подать ему помощь с моря, на котором не имели соперников.[183] Между тем как шли приготовления к походу на Азов, за границею думали, что целью военных операций будет Крым. В письме к одному знакомому Лейбниц выразил надежду, что Петр вытеснит совершенно татар из полуострова и этим окажет услугу христианству.[184] Цейхгауз Петровского времени в Воронеже. В его современном виде. Распоряжения относительно командования войсками в предстоявшем походе заслуживают внимания: боярину Борису Петровичу Шереметеву было вверено начальство над 120 000-м войском старинного московского устройства; это войско, вместе с малороссийскими казаками, должно было действовать против турецких укреплений на Днепре. Труднейшая задача, осада Азова, была предоставлена войскам нового устройства, в числе 31 000. Само собою разумеется, что царь находился при этом войске; начальство над ним было поручено консилии трех генералов: Головина, Лефорта и Гордона. Дела решались в этой консилии, но приговоры ее исполнялись не иначе, как с согласия «Бомбардира Преображенского полка, Петра Алексеева». Как кажется, Петр предоставил себе начальство над артиллериею. Мысль вверить главное управление над всем войском трем генералам оказалась весьма неудачною. В течение всего похода заметно некоторое соперничество между Гордоном и Лефортом. Вследствие этого в русском лагере иногда недоставало единства военной мысли и согласия. Петр сам не имел опытности и не был в состоянии решать беспристрастно, чье мнение, Гордона или Лефорта, заслуживало большого доверия. В это время, бесспорно, Лефорт находился в более близких отношениях к царю, нежели Гордон. В дневнике последнего не раз говорится с озлоблением о Лефорте, мнения и распоряжения которого действительно оказывались довольно часто нецелесообразными.[185] Уже в самом начале похода пришлось бороться отчасти с теми самыми затруднениями, жертвою которых сделался Голицын в 1687 и 1689 годах. Между прочим, ощущался сильный недостаток в лошадях. Войска и скот страдали от недостатка воды. Дисциплина в войске оказалась далеко не образцовою. Даже степной пожар, сделавшийся роковым в 1687 году, повторился и в 1695 году, хотя и в меньших размерах. Гордон, находившийся в авангарде, должен был употреблять большие усилия для того, чтобы принудить казацкого атамана Фрола Минаева к энергическим действиям. Из бесед Гордона с ним видно, что и в настоящем случае казацкий элемент оказался ненадежным, шатким, своевольным, склонным к измене. Как скоро начались приготовления к осаде, несогласие между главнокомандующими обнаружилось еще резче. Работы шли медленно, вяло, неудачно. Много бед наделала измена голландского матроса Якова Янсена, передавшегося туркам и сообщившего им самые подробные сведения о состоянии и расположении русской армии. Янсен пользовался особенным доверием Петра, проводившего с ним дни и ночи, не скрывая от него своих намерений. В Азове находились также русские раскольники, изменившие своему отечеству. Один из них пробрался в траншеи осаждавшего Азов войска, отозвался по-русски на оклик часовых, что он казак, все осмотрел и возвратился в крепость.[186] Скоро все могли убедиться в том, что настоящая война не похожа на прежние маневры. Напрасно Петр до Азовского похода писал к Апраксину: «шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть едем».[187] Напрасно Плейер в своих донесениях к императору Леопольду хвалил «великолепную артиллерию» русских,[188] — средства, которыми располагал Петр, оказывались далеко не достаточными. Из-за недобросовестности поставщиков съестных припасов войско между прочим страдало от недостатка соли. Вообще военная администрация оказалась несостоятельною. На стрельцов была плохая надежда: они не слушались своих начальников и вообще неохотно участвовали в походе. В середине июля удалось овладеть каланчами выше Азова. Этот подвиг, совершенный донскими казаками, произвел в армии неописанную радость. В происходивших затем стычках с неприятелем турки всегда оказывались сильнее и опытнее. Особенной опасности подвергалась та часть лагеря, в которой командовал Лефорт. Гордон при одной вылазке турок потерял несколько пушек. В военном совете главнокомандующих царствовало полнейшее несогласие. Гордон пишет: «все делалось так медленно и беспорядочно, будто мы не имели вовсе в виду серьезно взять крепость».[189] Вскоре явилась мысль о приступе. Все, рассказывает Гордон, заговорили об этом, хотя никто не имел понятия об условиях, необходимых для такого дела. Напрасно Гордон подробно объяснял в военном совете, почему нельзя было пока надеяться на успех приступа: ему не удалось убедить царя в невозможности этого предприятия до окончания некоторых работ, предпринятых с целью обеспечения войск на случай неудачи. Приступ, сделанный 5-го августа, имел весьма печальный исход. Много людей погибло совершенно понапрасну. Гордон подробно пишет об унынии, господствовавшем в войске. Недоставало искусных инженеров. Главным инженером был Франц Тиммерман, а его помощниками: Адам Вейде, Яков Брюс и швейцарец Морло. Они действовали неудачно и, кажется, не умели взяться за дело. Однажды устроили в подкопе камеру и наполнили ее порохом. Гордон доказывал, что преждевременный взрыв не принесет никакой пользы и только перебьет своих же. Но созванный государем военный совет решил взорвать подкоп, и, как скоро обрушится стена, занять пролом войсками. Предсказания Гордона сбылись буквально. Крепостная стена осталась невредимою, а множество русских погибло. «Эта неудача», говорит Гордон, «сильно огорчила государя и произвела неописанный ужас в войске, потерявшем после этого всякое доверие к иностранцам».[190] Корабль «Молящийся св. Апостол Петр», построенный Петром I в Воронеже в 1696 году. С гравюры того времени Шхонебека. Такого рода ошибки повторялись. Опять пошла речь о штурме и опять Гордону пришлось говорить против него. Возражения его были оставлены без внимания. Распоряжения царя основывались на советах Лефорта и противоречили убеждениям Гордона. Лефорт и Головин ласкали себя какими-то ни на чем не основанными надеждами и даже дали понять Гордону, что его сомнения и опасения вызваны как будто нежеланием взять крепость. Одним словом, между генералами постоянно царствовало полнейшее разногласие. Впрочем, и Лефорт в одном из своих писем заметил, что царю, очевидно, не была известна численность азовского гарнизона, — иначе он позаботился бы о собрании под стенами крепости бóльшего количества войска. Трудно сказать, имело ли основание предположение Лефорта, что при более многочисленном войске крепость была бы взята. Как бы то ни было, но на этот раз предприятие Петра кончилось полною неудачею. 27-го сентября решили, что нужно отступить. Единственным сравнительно скромным успехом было занятие каланчей. В свою очередь, и Шереметев лишь отчасти действовал успешно. Он занял два форта на Днепре: Кизикермен и Таган. Петр во время пребывания под Азовом участвовал самолично во всех трудах и подчас подвергал себя опасностям. В дневнике Гордона сказано, что царь весьма часто находился в мрачном расположении духа. Два товарища царя, его сотрудники в Потешном войске, Воронин и Лукин, были убиты под Азовом. Он горевал также о потере Троекурова, своего «друга», как он назвал его в письме к князю Ромодановскому. Впрочем, сохранились и другие относящиеся к этому времени письма царя, в которых он, смеясь, говорил о «наишутейшем», «всеяузском патриархе» Зотове, о «Марсовой потехе», о подвигах «Ивашки Хмельницкого» и пр. Неудачи при осаде Азова, кажется, нисколько не повредили отношениям царя к иностранцам. Зато, как мы видели, раздражение в войске против иностранных офицеров и инженеров могло повести легко к перемене их положения. Александр Гордон, племянник Патрика, также участвовавший в осаде Азова, замечает в своей «Истории Петра Великого», что Адам Вейде, которому приписывали неудачу с вышеупомянутым подкопом, сделался предметом общей ненависти и несколько дней сряду не смел показываться солдатам. Ко всем неудачам под Азовом присоединилась еще та беда, что отступление войска и возвращение его в пределы Московского государства было сопряжено с ужасными затруднениями. По случаю бури, имевшей следствием разлив вод у берегов Азовского моря, утонуло много народу. Арьергард войска, начальником которого был Гордон, страшно страдал от нападений татар, со всех сторон окружавших отступавшее войско. Один полк был разбит совершенно, а полковник взят в плен.[191] Впоследствии в народе рассказывали друг другу подробности этого печального эпизода.[192] О лишениях и страданиях войска во время отступления мы узнаем из донесений австрийского дипломатического агента Плейера, который, после пребывания под Азовом, по случаю болезни на пути в Москву пролежал в Черкасске. Возвращаясь оттуда в Москву, он видел всю дорогу, на протяжении 800 верст, усеянною трупами людей и лошадей; все деревни были переполнены больными, заражавшими местных жителей своими недугами; смертность была ужасная.[193] Князь Федор Юрьевич Ромодановский. С портрета, находящегося в Императорском Эрмитаже. Неудача первого Азовского похода числом жертв превосходила неудачи Голицына в Крымских походах 1687 и 1689 годов. Однако, несмотря на все это, царь, после краткого пребывания в Туле, где он на железном заводе ковал собственными руками железные полосы, торжественно вступил с войсками в столицу. Правительство старалось придать особенное значение занятию турецких каланчей близ Азова. Это место, укрепленное по советам Гордона, получило название «Новогеоргиевска». Сам Петр, однако ж, не мог не сознавать, что первое его предприятие, в котором ответственность лежала на царе и на окружавших его иностранцах, потерпело полную неудачу. Боярин Алексей Семенович Шеин. С портрета, находящегося на гравюре того времени «Взятие Азова». Но именно здесь, благодаря этой неудаче, и проявился великий человек: Петр не упал духом, но вдруг вырос от беды и обнаружил изумительную деятельность, чтобы загладить неудачу и упрочить успех второго похода. С азовской неудачи, как справедливо замечает Соловьев, начинается царствование Петра Великого.[194] После азовской неудачи в народе легко могли вспомнить слова патриарха Иоакима, что не может быть успеха, если русскими полками будут предводительствовать иностранцы-еретики. Но царь, готовясь ко второму походу, более прежнего рассчитывал на помощь иностранцев, выписывал из-за границы инженеров и судостроителей; Тиммерман, Вейде, Брюс, жившие давно в Москве и не имевшие возможности следить за успехами техники, оказались плохо приготовленными. Нужно было обратиться к западноевропейским правительствам, к Австрии, Венеции, Бранденбургскому курфюрсту, чтобы достать людей более опытных и сведущих. Еще до возвращения в Москву Петр известил польского короля и императора Леопольда о том, что нельзя было взять Азова, по недостатку оружия, снарядов, а более всего — искусных инженеров. Одновременно с этим, царь требовал, чтобы и польский король, и император, в свою очередь, приступили к решительным действиям, когда, на будущую весну, государи пошлют под Азов и в Крым войска многочисленнее прежних.[195] Особенно нужными для предстоявшего похода оказались военные суда, которые могли бы пресечь неприятелю средства получать во время осады помощь с турецких кораблей войском, снарядами и продовольствием. Поэтому Петр призвал из Архангельска голландских и английских плотников с чужеземных судов. Все они были, волею и неволею, отправлены в Воронеж, где, уже со времен царя Михаила Феодоровича, производилась постройка плоскодонных судов. По берегами реки Воронежа росли дремучие леса, дубовые, липовые и сосновые, доставлявшие обильный материал для кораблестроения. Были устроены верфи; работа закипела. Около 26 000 человек всю зиму трудились на воронежских верфях. Отовсюду, с частных железных заводов, волею и неволею, были собираемы необходимые для судостроения предметы. Образцом для строившихся судов служила галера, заранее заказанная в Голландии и привезенная в Москву, а затем в Воронеж. Работали не только в Воронеже, но и в Козлове, в Добром, в Сокольске; кроме военных судов, нужно было изготовить до 1000 транспортных судов.[196] В конце февраля 1696 года сам Петр прибыл в Воронеж для участия в этих работах. 2-го апреля происходил спуск первой галеры, которая получила название «Принципиум». В апреле же окончено сооружение 36-ти-пушечного корабля «Апостол Петр». Начальником галеры «Принципиум» сделался сам царь. Приходилось бороться с разными затруднениями. Многие рабочие бежали с работ; свирепствовали болезни; погода не благоприятствовала делу. Сам царь недомогал в это время, но все-таки работал усердно и писал к боярину Шереметеву: «мы, по приказу Божию к прадеду нашему Адаму, в поте лица едим хлеб свой». Немудрено, что работа шла гораздо успешнее, чем во время постройки корабля «Орел» при царе Алексее Михайловиче. Вопрос о главном начальстве над войском был решен иначе, нежели в первый поход. 14-го декабря 1695 года Петр приехал за Гордоном и отправился с ним к Лефорту, куда явились Головин и другие вельможи. Там происходило совещание, кого избрать генералиссимусом. На это место был назначен боярин Шеин. Можно думать, что тогда же было решено назначение Лефорта адмиралом нового флота. Обсуждались также предстоявшие военные операции. Шереметев опять должен был действовать на Днепре, между тем как главная армия двигалась к Азову. Достойно внимания, что те люди, которые во время маневров под Москвою разыгрывали роль «генералиссимусов», Бутурлин и Ромодановсюй, преспокойно оставались дома. С Ромодановским, который в шутку величался «кесарем» и которого Петр называл обыкновенно «Min herr Kenih», Петр переписывался в это время, извещая его, как «своего государя», о ходе работ, иногда же, за недосугом, посылал поклоны ему и Бутурлину вместе с другими, в письмах к Стрешневу и Виниусу. Ромодановский был этим недоволен и делал «господину капитану» выговоры. Царь оправдывался. «В последнем письме», отвечал он Ромодановскому, «изволишь писать про вину мою, что я ваши государские лица вместе написал с иными: и в том прошу прощения, потому что корабельщики, наши братья, в чинах не искусны».[197] Таким образом, шутки и серьезные работы сменяли друг друга. В январе 1796 года скончался брат Петра, царь Иван. Это событие, кажется, не произвело на современников никакого особенного впечатления. В источниках даже не упоминается о торжественном погребении усопшего царя, не имевшего, впрочем, при жизни никакого значения. Нельзя сказать, чтобы главный полководец, боярин Шеин, во втором Азовском походе имел большое значение. Он, без сомнения, столь же мало был приготовлен для своего поста, как Лефорт для должности адмирала. Главным дельцом все-таки оставался Гордон, ранее других прибывший к Азову, весною 1696 года. Что же касается до новых инженеров, выписанных из-за границы, то они приехали довольно поздно, уже во время осады. Военные операции начались в мае. Царь в это время, по-видимому, был особенно занят вопросом, окажется ли новопостроенный флот, с совсем еще неопытным экипажем, способным к борьбе с турецкими судами. 21-го мая, сделав рекогносцировку и увидав довольно значительную турецкую эскадру, Петр пришел к Гордону и сообщил ему, что дал приказание русскому флоту избегать столкновения с турецкою эскадрою. Рассказывая об этом в своем дневнике, Гордон замечает, что Петр при этом случае казался печальным и озадаченным. Скоро после этого, однако, узнали, что казаки напали на турецкий флот, повредили и разогнали его и многих турок убили.[198] Довольно часто повторяемый рассказ о личном участии царя в этом деле лишен всякого основания. Хотя новый русский флот не считался способным сражаться с турецкою эскадрою, он все-таки, во время второго Азовского похода, был чрезвычайно полезен тем, что отрезывал крепость от турецкого флота. Турки, в свою очередь, не решились атаковать русский флот. Бомбардирование крепости началось 16-го июня. До этого происходили небольшие стычки с татарами, нападавшими на русский лагерь. Во время бомбардирования Петр бóльшею частью оставался на своей галере «Принципиум» и являлся в лагерь только для совещаний с генералами. Иногда он подвергался опасностям. На увещания сестры Натальи быть осторожнее Петр отвечал: «по письму твоему, я к ядрам и пушкам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако, хотя и ходят, только по ся поры вежливо».[199] Бомбардирование, впрочем, не принесло выгод. Турки пока и не думали о сдаче. Нужно было прибегнуть к другим мерам. 22-го июня, когда спросили мнение солдат и стрельцов, каким образом они думают овладеть городом, они отозвались, что надобно возвести высокий земляной вал, привалить, его к валу неприятельскому и, засыпав ров, сбить турок с крепостных стен. Полководцы согласились на общее желание войска; ночью на 23-е июня приступили к гигантской работе, к возведению земляной насыпи, под неприятельскими выстрелами. Немного позже Гордон развил мысль, выраженную войсками, в обширнейших размерах и составил проект такому валу, который превышал бы крепостные стены, с выходами для вылазок, с раскатами для батарей. Работа шла довольно успешно. Между тем, 25-го июня прибыли иностранные инженеры. Они не ускорили своего путешествия, потому что в Вене ничего не знали о начале военных операций. Между прибывшими инженерами находился Боргсдорф, известный как писатель в области военной техники. Особенно отличился впоследствии в русской службе Краге. Когда Гордон водил этих инженеров по всем укреплениям, они дивились огромности работ, однако мы не знаем, какого мнения они были о земляном вале. Инженеры оказались полезными. Под их руководством, бомбардирование шло успешнее прежнего, так что угловой бастион крепости был разрушен. Зато приступ, предпринятый 17-го июля с земляного вала Запорожскими казаками, не имел успеха, потому что храбрые воины не были поддержаны другими частями войска. В то время, когда в военном совете обсуждался вопрос о повторении штурма, турки открыли переговоры о сдаче крепости. Сооружение вала, отважность запорожцев, искусство иностранных инженеров, помощь флота, отрезывавшего крепость от сообщения с морем, приготовления к общему штурму — все это вместе побудило турок сдаться.[200] Азов не был взят русскими с бою, а сдался на капитуляцию; но все-таки сдача Азова являлась результатом искусных действий Петра и его войска. Обрадованный этою победою, Петр сообщил о ней Ромодановскому, Виниусу и пр. В своем ответе Ромодановский называл царя вторым Соломоном, Самсоном, Давидом. В покоренном Азове пировали. Гордон занялся исправлением укреплений. Петр поехал отыскивать удобное место для постройки гавани. Затем он возвратился в Москву, где 30 сентября происходил торжественный вход войск. И в этом празднестве, устроенном главным образом под наблюдением Виниуса, но по указаниям Петра, заметно влияние иностранцев. Триумфальные ворота были построены по образцу древне-классических; везде были видны непонятные для народа эмблемы и аллегории; было множество лавровых венков; надписи гласили о победе Константина над Максентием, о подвигах Геркулеса и Марса. Гораздо нагляднее были картины. Желябужский пишет: «на Каменном мосту всесвятском, на башне, сделана оказа азовского взятия, и их пашам персуны написаны живописным письмом, также на холстине левкашено живописным же письмом, как что было под Азовым, перед башнею по обе стороны».[201] Лефорт ехал в золотых государевых санях в шесть лошадей. За великолепными санями адмирала шел сам Петр, в скромном мундире морского капитана, «с протозаном» в руке, в немецком платье, в шляпе. Такая скромность государя сильно не понравилась народу.[202] Взятие Азова произвело глубокое впечатление на современников. После неудач Чигиринских походов, при царе Федоре, и Крымских, при царевне Софье, этот успех царя Петра имел особенное значение. С тех пор, как русское оружие одерживало победы, при царе Алексее Михайловиче, прошло несколько десятилетий. Затем следовал целый ряд неудач. При громадном значении восточного вопроса в то время, победа царя, одержанная над турками, должна была придать России некоторый вес в Европе. Московское государство явилось в борьбе с исламом полезным союзником Польши и императора. Вскоре, однако, оказалось, что успехи русского оружия в войне с Турциею вовсе не нравились полякам. Еще прежде взятия Азова один француз, провожавший иностранных офицеров в Россию и возвращавшийся через Варшаву, рассказывал панам с похвалою о действиях русских под Азовом. Сенаторы слушали, качали головами и говорили про Петра: «какой отважный и беспечный человек! и что от него вперед будет?» После получения в Варшаве известия о взятии Азова, к русскому резиденту, Никитину, приезжал цесарский резидент и рассказывал, что сенаторы испугались, что паны не очень рады взятию Азова. Никитин писал в Москву, что хотя поляки и празднуют эту победу царя над турками, «будто совершенно тому радуются», хотя они и приезжают к нему с поздравлением, но «на сердце у них не то». Литовский гетман Сапега говорил громко, что царские войска никакого храброго дела не показали, что они взяли Азов на договор, а не военным промыслом, и пр. На это Никитин возразил: «дай Господи великому государю взять на договор не только всю турецкую землю, но и самое государство Польское и княжество Литовское в вечное подданство привесть, и тогда вы, поляки, будете всегда жить в покое и тишине, а не так как теперь, в вечной ссоре друг с другом от непорядка своего». 1-го сентября Никитин в торжественном собрании сената и земских послов говорил следующую речь: «Теперь, ясновельможные господа сенаторы и вся Речь Посполитая, да знаете вашего милостивого оборонителя, смело помогайте ему по союзному договору, ибо он, знаменем креста Господня, яко истинный Петр, отпирает двери до потерянного и обещанного христианам Иерусалима, в котором Христос, Господь наш, на престоле крестом триумфовал... Теперь время с крестом идти, вооруженною ногою топтать неприятеля; теперь время шляхетным подковам попрать наклоненного поганина и тыл дающего; теперь время владения свои расширить там, где только польская зайти может подкова, и оттуда себе титулами наполнить хартии, согласно договорам, вместо того, чтоб писаться такими титулами, каких договоры не позволяют». Последнее замечание было угрозою, которая и произвела свое действие. На третий день после этой церемонии, приезжал к Никитину цесарский резидент и рассказывал, что сенаторы испугались и порешили, чтоб впредь короли их не писались лишними титулами — Киевским и Смоленским. Гиперболически и витиевато Никитин в письме к Петру поздравлял его со взятием Азова, замечая: «орел польский от окаменелого сердца своего в нечаемости задумался храбрости вашей, а лилии французские не сохнут ли от гуков и от молнии триумфов вашего царского величества; одним словом: Гишпанское, Португальское, Английское государства, Голландская и Венецианская Речь Посполитая, на те победительства смотря, радуются и славу воссылают. Велия вашего царского величества слава, которая разошлася от захода до восхода солнца... Пред вашим царским величеством дрожит Азия, утекает пред громом Африка, кроется под блистанием вашего меча Америка» и т. д.[203] К счастью для России, были и государства, довольные успехом Петра. Бранденбургский курфюрст сочувствовал царю. Когда позже Петр был в гостях у Фридриха III, в Кенигсберге для него устраивались празднества; особенно ему понравился фейерверк, представлявший великолепную картину русского флота пред Азовом, искусно придуманную наставником Петра, инженером Штейтнером-фон-Штернфельдом.[204] В Голландии и в Италии сочинялись стихи, восхвалявшие славу русского оружия при взятии Азова.[205] Взятие Азова в 1696 году. Гравюра Паннемакера в Париже с гравюры того времени (1699 г.) Шхонебека. Успех царя обещал многое в будущем. Он стал твердою ногою на берегах Азовского моря и положил начало флоту. То было лишь начало других подвигов. Но пока нужно было продолжать учение. Для этого приходилось отправиться на запад. Путешествием 1697 года обусловливался целый ряд преобразований, долженствовавших создать новую Россию. [1] Соловьев. Ист. Р. XII, стр. 348. [2] Сказание об осаде Троицкого-Сергеева монастыря, изд. 2-е, стр. 20. [3] Полн. Собр. Зак., I, № 607. [4] Соловьев, XIII, 330; XIV, 32. [5] Brückner. Culturhistorische Studien. II. Die Ausländer in Russland. Riga, 1878, стр. 71—80. [6] Guerrier. Leibniz, S. 37 и 38. [7] Истории о невинном заточении боярина Матвеева. Москва. 1785, стр. 39. [8] Штелин. Анекдоты о Петре Великом. Москва, 1830. I, 11—19. Reutenfels. De rebus Moscoviticis. Patavii, 1680. 97. [9] Забелин. Домашний быт русских цариц, 225—267. [10] Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. Погодин. Москва, 1876, стр. 12. [11] Соловьев. Ист. Р. XIII, 234. Устрялов. История Петра Великого. I, 263. [12] «История о невинном заточении». [13] Posselt. Franz Leforn, I, 232—234. [14] «Lequel prétendait à la couronne», писал Лефорт. [15] Posselt. I, 234 и 278. [16] См. статью Астрова в «Русск. Арх.». 1875. II, 470. Забелин. Опыты. Москва, 1872. I ч. и след. [17] Чтения М. Общ. И. и Др. 1866. IV. Смесь, стр. 80. [18] Котошихин. О России при царе Алексее Михайловиче, стр. 4 и 100. [19] Изд. Бессонова. Русское государство в половине XVII века. I, 322, 437 и 438. [20] Сахаров. Записки русских людей. Спб., 1841, стр. 5. [21] П. С. З. № 914. Зап. рус. людей. 1—5. [22] П. С. З. № 920. [23] Зап. Матвеева. О повышении Сумбулова 26-го июня 1682 г. см. приложение к XIV тому Соловьева, LIII. Анекдот о Сумбулове, рассказанный Голиковым (Деяния Петра В. I, 155), имеет характер легенды. [24] Соловьев, XIV. Приложения, стр. XXVI. [25] Там же, XXXIII. [26] Перри, Штраленберг. [27] Шлейзинг, Нёвиль. [28] Зап. рус. людей. [29] Такова была цель сочинения г. Аристова: Московские смуты в правление Софьи. Варшава, 1871. [30] Diariusz zabòystwa tyrànskiego senatorow moskiewekich w Stolicy. Рукопись находится в Имп. Библ. в С.-Петербурге. Мы пользовались немецким переводом «Kurtze und gründliche Relation» и пр., напечатанным в 1686 г. [31] Рассказ свидетеля, датского резидента Бутенанта фон-Розенбуша, в соч. Устрялова, I, 330. [32] Г. Аристов, восставая против достоверности рассказа Матвеева, не сомневается в том, что самим стрельцам пришло в голову ходатайствовать на права Ивана; стр. 71. [33] Рассказ Медведева в изд. Сахарова, стр. 16. [34] Устрялов, I, 344. [35] Соловьев, XIV. Приложения, стр. XXXVI. [36] Рассказ Бутенанта фон-Розенбуша, у Устрялова. I. 341. На строгие меры указано было Аристовым. — П. С. З. № 992. [37] Соловьев, XIV. Приложения, XL. [38] Там же, XIV. Приложения, XL. [39] Желябужский. Записки, 2. [40] Соловьев, XIV, 248. [41] Не странно ли, что не вспомнили о двоевластии Михаила и Филарета? [42] По рукописному созерцанию Медведева, у Устрялова, I, 42. [43] Созерцание Медведева, у Устрялова, I, 44 и 279. [44] Жалованная грамота в Актах Арх. Экспед. IV, 361. [45] Погодин, 37—88. [46] См. замечания Устрялова, I, 279—281. [47] Устрялов, I, 53—60. [48] Главными источниками для истории этого эпизода служат записки Медведева и Саввы Романова. См. Устрялова, I, 46—77, и приложения I, 284. [49] Соловьев, XIV, 89. Аристов, 115. [50] Там же, XII, 349—350. [51] Акты Арх. Эксп. IV. №№ 268 и 189. [52] Подробности этого события по рассказам Матвеева и Медведева, у Устрялова. I, 83 и след. Сиденье Софии с боярами до казни Хованских см. у Соловьева, XIII, 376 и след. Приговор в П. С. З. 964. [53] См. Аристова, приложение XXIV. [54] Крекшин. — Соловьев, XIV. Приложение XLIII. [55] Устрялов, I, 91. [56] Соловьев, XIII, 383. [57] П. С. З. № 992. [58] Собр. гос. гр. и дог. IV № 160. [59] См. подробности в соч. Аристова, 107 и след. [60] Соловьев, XIII, 387. [61] Соловьев, XIV, 8. [62] Posselt. Lefort, I, 341. [63] De la Neuville. Relation curieuse et nouvelle de la Moscovie. A la Haye. 1699, стр. 16, 55, 175, 215. [64] Соловьев, XIV, 78. [65] Соловьев, XIV, 97—99. Из приказных дел архива Мин. Ин. Дел, 1674 г., видно, что между книгами, которые переплетал иноземец Яган Энкуз, был список с «Книжицы Юрия Сербинина». Соловьев, XIII, 194—195. [66] Schleusing: «em seltenes Wildbret». [67] Voyage en divers états d'Europe et d'Asie, стр. 216, у Соловьева, XIV, 97. [68] Устрялов, I, 346—356. [69] Guerrier. Leibniz in seinen Beziehungen zu Russland und Peter dem Grossen. St. Petersburg und Leipzig, 1873, стр. 29. См. также статью Кедрова: Николай Спафарий и его арифмология, в Журн. Мин. Нар. Просв., 1876, январь. [70] По случаю вступления на престол одного Петра не было отправлено за границу известий об этом. Может быть, общее волнение служило препятствием; см. соч. Устрялова, I, 117. [71] Устрялов, I, 117—143. [72] П. С. З. №№ 1826, 1330, 1331. [73] Соловьев, XIV, 64—68. [74] Там же, XIV, 5 и след. [75] См. соч. Устрялова, I, 150 и 291, а также Соловьева, XIV, 32 и след. [76] О промысле, стр. 9. [77] Дневник Патрика Гордона, изд. Поссельтом на немецком языке, I, 305. II, 30, 34, 46, 66, 67, 68, 71, 72, 82, 89, 103 и пр. [78] Соловьев, XIV, 36. [79] Соч. Крижанича, изд. Бессоновым, II, 88, 177 и след. [80] См. мою статью в «Древней и Новой России», 1876, III, 385—409. Юрий Крижанич о Восточном вопросе. [81] Соловьев, XIV, 14 и след. [82] См. мое сочинение: «Патрик Гордон и его дневник», Спб., 1878, стр. 47. [83] Там же. [84] Соловьев, XIV, 16. Подробности у Устрялова, I, 152—172. [85] Устрялов, I, 169. [86] Соловьев, XIV, 231. [87] См. депешу Келлера в соч. Поссельта: Lefort, I, 279. [88] Соловьев, XIV, 23—28. [89] Там же, XIV, 37. [90] См. некоторые подробности в моем сочинении о Гордоне, стр. 162—163. [91] Posselt. Tagebuch Gordon's, II, 161—201. [92] Устрялов. В брошюре Шлейзинга «Derer beiden Czaaren in Russland Jwan und Peter Regimentsstab, Zittau 1693», а также в брошюре «Gespräche im Reiche der Todten» Leipzig, 1737, стр. 1184, сказано, что сам Голицын велел зажечь степь (!). [93] По донесению Голицыну — 90 верст; по картам — 200 верст. [94] Соловьев, XIV, 41. [95] Гордон, II, 177 и след. П. С. З. № 1254. Собр. гос. гр. и дог. IV, № 186. Устрялов, I, 210. и след. Некоторые частности см. в донесениях Кохена в «Русской Старине» 1878, II, 123. [96] Нёвиль. [97] Устрялов, I, 356. [98] Posselt. Lefort, I, 389. [99] «Русская Старина», 1878, II, 122. [100] См. донесения Келлера в соч. Поссельта, I, 363, 368, 389. [101] Кохен, в «Р. Старине» 1878, II, 123. [102] См. о таких случаях в Дневнике Гордона, II, 209, 306, 307, 336 и пр. [103] Устрялов, I, 217. [104] Соловьев, XIV, 55—56. [105] См. мою статью: Юрий Крижанич о восточном вопросе. В «Древней и Новой России», 1876, III, 386—388. [106] В брошюре «Gespräche im Reiche der Todten» рассказана басня о страшном заговоре, в котором будто участвовало не менее 300 юношей, готовых убить Голицына. Соловьев, XIV, 58. [107] Posselt. Lefort, I, 819. [108] См. подробности о всех походе и о рассказах о подкупе у Устрялова, I, 217 и след., а также мое сочинение о Голицыне в журнале «Russische Revue», т. XIII. 298 и след. [109] Posselt. Lefort, I, 399. [110] Tagebuch Gordon's, II, 259 и след. III, 235 и след. [111] Соч. Посошкова, изд. Погодиным, I, 280—281. [112] Памятники дипломатических сношений, X, 1374. [113] Устрялов, I, 240. [114] Устрялов, I, 235 и 238. [115] См. соч. Аделунга о бароне Мейерберге. Спб., 1827, стр. 349 и 350. [116] «Czarus Joannes ein gantz ungesunder contracter blinder Herr, dem die Haut gar uber die Augen gewachsen... wie dan nicht wol einzubilden, dass es also lange in duobus simul bestehen werde». Adelung, Übersicht der Reisenden in Russland. II, 373. [117] Adelung. II, 373. [118] Tagebuch Gordon's. II, 11. [119] Posselt, Lefort. I. 406, 409, 410. [120] См. Устрялова, I, 23—25 и 327—331, а также Погодина, стр. 149—811. [121] Погодин, 100 и след. [122] Posselt, I, 406, где указано на исследования генерала Рача. [123] Там же, I, 412. [124] Дневник Гордона, II, 227, 231, 236. [125] См. также некоторые данные о поставки в Преображенское и в Коломенское разных предметов, как то: пороху, кремней, шомполов, свинцу и пр. у Погодина, 112. [126] Устрялов, II, 398—399. [127] Устрялов, II, 19. [128] Korb. Diarium itineris, 66. [129] См. письма Петра к матери, у Устрялова, II, 29. [130] П. С. З., № 1187. [131] Pusselt, I, 410. [132] Устрялов, II, 35—36. [133] Соловьев, XIV, 248. [134] Устрялов, II, 37—45. [135] Там же, II, 47. [136] Posselt, I, 416. [137] Об этом пишут Келлер и Гордон. [138] См. донесения Кохена, сообщенные К. А. Висковатовым в «Русской Старине», сентябрь, 1878, II, 124 и след. [139] Устрялов, II, 50—51. [140] Tagebuch Gordon's, II, 267. [141] Tagebuch Gordon's, II, 268. [142] Устрялов, II, 68. О других лицах сказано у Гордона, II, 268. [143] Устрялов находить показание Гордона несправедливым; по его мнению, все дело уже давно было решено в пользу Петра, II, 74. Зато Соловьев соглашается с Гордоном, замечая: «в такое время натянутого ожидания и нерешительности, всякое движение в ту или другую сторону чрезвычайно важно, сильно увлекает». XIV, 130. [144] Tagebuch Gordon's, II, 83. [145] Gordon's Tagebuch. II, 280—287. О судьбе В. Голицына в иноземной литературе встречается страшная путаница, см. Нёвиля, стр. 167, и брошюру «Copia litterarum ex Stolicza Metropoli Moschorum imperil de proditione archistrategi Golliczin scriptarum etc». Разбор всего этого в моей статьи «Материалы для источниковедения истории Петра Вел.» в Журн. Мин. Нар. Пр. 1879, август, стр. 280—283. [146] Соловьев, XIV, 136—137. Непосредственно до казни Медведева, его упрекали в чтении опасных книг. См. соч. Пекарского: «Наука и литература при Петре Вел.», I, 5. [147] Соловьев, XIV, 138. [148] Устрялов, II, 79. [149] Gordon's Tagebuch, II, 233. [150] Там же, II, 221. [151] Posselt, Lefort, I, 480. [152] Gordon's Tagebuch, III, 255, 259. [153] П. С. З. III, № 1358. [154] Собр. гос. гр. и дог. IV, 622. [155] Устр. II, 467—477. [156] Tagebuch Gordon's II, 316. [157] Там же, II, 309 и 311. [158] Blomberg. An account of Livonia, London, 1701. [159] Gordon, III, 260. [160] Донесение Кохена в сочинении Бергмана «Peter der Grosse», I, 183. [161] Macauley (Tauchn. ed.) II, 350, 395. [162] Устрялов, III, 264. О Гордоне вообще см. мое сочинение «Патрик Гордон и его дневник». Спб., 1878. О Лефорте см. сочинение Поссельта. [163] Posselt, Lefort, I, 388. [164] Posselt, I, 502, 505, 508, 511, 514, 519. [165] Gordon's Tagebuch, II, 482. [166] Басни о мнимой первоначальной водобоязни Петра, встречающиеся впервые в сочинении Штраленберга и повторенные затем Фоккеродтом, Манштейном, Крекшиным, Вольтером, Голиковым, не заслуживают внимания. [167] Устрялов, II, 166—168. [168] Tagebuch Gordon's, II, 483. [169] Устрялов, II, 359—360. [170] Некоторые примеры таковых бесед встречаются в сочинении Корба, Diarium itineris in Moscoviam. [171] Соловьев, XIV, 110—112. [172] Поссельт, II, 88. [173] Желябужского записки, стр. 39—40. [174] Tagebuch Gordon's, III, 280. О стараниях Курца см. также соч. Поссельта о Лефорте, I, 516. [175] Tagebuch Gordon's, III, 809. [176] Там же, II, 317, 346, 398, 400. [177] Соловьев, XIV, 217. [178] Posselt, II, 229. [179] Соловьев, XIV, 216—220. [180] Там же, XIV, 217—218. [181] Устрялов, II, 568. [182] Там же, II, 219. [183] Устрялов, II, 223. [184] Guerrier. «Leibniz in seinen Beziehungen zu Russland und Peter d. Gr.», 7. [185] Поссельт в своем сочинении о Лефорте обвиняет Гордона в пристрастии. Однако сочинение Поссельта, в свою очередь, оказывается далеко не беспристрастным. [186] Устрялов, II, 236. [187] Там же, II, 449. [188] Там же, II, 569. [189] Gordon's Tagebuch, II, 576, 578, 601. [190] Там же, II, 603. [191] Gordon's Tagebuch, II, 619. [192] Соч. Ив. Посошкова, I, 38. [193] Устрялов, II, 582. [194] Соловьев, XIV, 225. [195] Устрялов, II, 257. О переписке с Венециею см. Пам. дипл. сношений, VIII, 198—210, 353—357. [196] Веселого, «Обзор ист. р. флота», I, 85. Елагин, «Ист. р. флота». Азовский период, I, 22 и след. [197] Устрялов, II, 268. [198] Tagebuch Gordon's, III, 6. Желябужского зап., 68. [199] Соловьев, XIV, 229. [200] Лефорт приписывал главную долю успеха флоту; см. соч. Поссельта, II, 348. — Сохранилось предание, что Петр приписывал взятие Азова главным образом доблести и искусству Гордона. Нартов, рассказывая о похоронах Гордона, сообщает, что Петр, кинув земли в могилу, сказал: «я ему даю только горсть земли, а он дал мне целое государство с Азовом». Этот рассказ не может считаться историческим фактом. Гордон не был завоевателем Азова. См. мое сочинение о Гордоне, стр. 97. [201] Желябужский, 93. [202] См. мое сочинение о Посошкове, Спб., 1876, стр. 27. [203] Соловьев, XIV, 231—234. Прилож. XIV — XV. [204] Устрялов, III, 89. [205] Пекарский. «Наука и литература при Петре Великом», I, 29. Памятники дипломатических сношений, VIII, 298—299.