А. Г. Брикнер / История Петра Великого (6)

Глава VI. Немецкая слобода Молодой царь до 1689 года не принимал почти никакого участия в государственных делах. Он присутствовал лишь при торжественных аудиенциях и участвовал иногда в заседаниях думы. С одной стороны, Софья не могла желать посвящения брата в тайны политики, с другой, — он сам был занят своим потешным войском и прогулками на Яузе, Просяном пруде и Переяславском озере, и потому не обращал внимания на дела. Однако и после удаления Софьи Петр несколько лет еще не занимался политикою. До Азовских походов он предоставлял управление делами другим лицам и посвящал свое время любимым занятиям, учению, увеселениям. Мало того, были и после падения Софьи разные случаи, свидетельствующие о том, что Петр не имел влияния и тогда, когда он по-настоящему должен был и желал иметь влияние. Укажем на некоторые примеры такого рода. Патрик Гордон. С портрета, находящегося в картинной галерее Н.И. Путилова. Мы увидим ниже, что тотчас же после государственного переворота 1689 года завязались близкие сношения между Петром и генералом Гордоном. Царь нуждался в нем, как в наставнике в области военной техники, как в собеседнике, вообще полезном своим многосторонним образованием. Он видел Гордона чуть ли не ежедневно. Однако патриарх Иоаким, который после падения Медведева упрочил свое положение при дворе, играл важную роль и имел сильное влияние, — не любил иностранцев, осуждал и прежде предоставление им должностей офицеров и был недоволен их положением в кругах высшего общества и при дворе. Неудачу Крымских походов патриарх приписывал участию в них «еретиков». Когда шли приготовления ко второму Крымскому походу, патриарх в сильных выражениях говорил о Гордоне, утверждая, что нельзя надеяться на успех русского войска, если этим войском будет командовать еретик. «Вельможи, — рассказывает Гордон — улыбались и не обращали внимания на слова патриарха».[149] Тем важнее оказывается следующий факт. Несколько месяцев спустя после государственного переворота Гордон, по случаю празднования рождения царевича Алексея Петровича (в феврале 1690 года), был приглашен к торжественному столу. Однако он не мог участвовать в обеде, потому что патриарх объявил решительно, что иноземцам в таких случаях бывать при дворе непригоже. Можно думать, что Петру этот эпизод очень не понравился. Желая показать внимание оскорбленному генералу, он на другой же день после этого происшествия пригласил его отобедать с ним где-то загородом. На возвратном пути оттуда царь дружески беседовал с Гордоном.[150] Впрочем, и кроме патриарха были люди, не любившие иностранцев. Скоро после государственного переворота 1689 года были приняты разные меры, свидетельствовавшие о некоторой неприязни к иноземцам. В то время, когда сношения между Петром и иноземцами становились со дня на день более близкими (например, в почтовом ведомстве были приняты меры для затруднения сообщения с западом), почтмейстеру Виниусу было поручено просматривать все частные письма, прибывавшие из-за границы или отправляемым туда, и, смотря по содержанию, уничтожать из них те, в которых заключалось что-либо предосудительное. Об этих произвольных действиях администрация мы узнаем некоторые любопытные подробности из жалоб находившегося тогда в Москве польского резидента, а также из переписки генерала Гордона с сыном Джемсом.[151] На иностранцев вообще тогда смотрели косо в России. Недаром в то время Гордон советовал сыну, желавшему вступить в русскую службу, выждать более благоприятных обстоятельств.[152] К этому же времени относится изгнание иезуитов из Россия, а также сожжение на костре еретика Кульмана. Петр, вероятно, не принимал никакого участия в подобных делах. Очевидно, во всем этом важнейшую роль играл патриарх, бывший виновником некоторой реакция после эпохи западничества князя Василия Васильевича Голицына. Патриарх Иоаким умер 17-го марта 1690 года, значит, спустя несколько месяцев после государственного переворота. Завещание, оставленное им, объясняет нам, почему именно к этому времени относится распоряжение, затрудняющее приезд иноземцев в Россию,[153] и запрос, сделанный жителям Немецкой слободы, на основании каких прав или привилегий они там построили протестантские церкви.[154] В завещании, между прочим, сказано следующее: «молю царей и Спасителем, нашим Богом, заповедываю, да возбранят проклятым еретикам-иноверцам начальствовать в их государских полках над служилыми людьми, но да велят отставить их, врагов христианских, от полковых дел всесовершенно, потому что иноверцы с нами, православными христианами, в вере неединомысленны, в преданиях отеческих несогласны, церкви, матери нашей, чужды; — какая же может быть помощь от них, проклятых еретиков, православному воинству!» В этом роде патриарх пишет подробно о том, что не должно иметь «общения с латины, лютеры, кальвины, безбожными татары», а в заключение сказано: «дивлюсь я царским палатным советникам и правителям, которые бывали в чужих краях на посольствах: разве не видели они, что в каждом государстве есть свои нравы, обычаи, одежды, что людям иной веры там никаких достоинств не дают, и чужеземцам молитвенных храмов строить не дозволяют? Есть ли где в немецких землях благочестивыя веры церковь? Нет ни одной! А здесь, чего и не бывало, то еретикам дозволено: строить себе еретических проклятых сборищ молбищныя храмины, в которых благочестивых людей злобно клянут и лают идолопоклонниками и безбожниками».[155] Впрочем, и мать Петра, царица Наталья Кирилловна, как кажется, разделяла воззрения патриарха Иоакима. Мы, по крайней мере, знаем о следующем случае нанесенной царицею иноземцам обиды. 27-го августа 1690 года, празднуя день своего тезоименитства, она жаловала из собственных рук чаркою вина всех русских сановников, в том числе полковников стрелецких, также гостей и купцов, но генералов и полковников иноземных не удостоила этой чести и в чертоги свои не впустила. В тот самый день оскорбили иностранцев и тем, что гости и купцы при приеме занимали место выше их.[156] Иноземцы считали себя обиженными тем более, что именно в то время сам Петр ежедневно находился в их обществе, ел и пил с ними. Из следующего эпизода видно, что влияние Петра, даже после кончины патриарха Иоакима, было слабым, ограниченным. Петр желал избрания в патриархи псковского митрополита Маркелла, тогда как царица Наталья Кирилловна и некоторые духовные лица, опасаясь учености и веротерпимости Маркелла, стояли за избрание казанского митрополита Адриана. Опасались, пишет Гордон, что Маркелл, сделавшись патриархом, станет покровительствовать католикам и вообще приверженцам других исповеданий. Игумен Спасского монастыря передал царице записку, в которой заключалось обвинение Маркелла в ереси. «Однако», заключает Гордон свой рассказ, «царь Петр держался твердо стороны Маркелла и со старшим царем и со всем двором удалился в Коломенское».[157] Когда Петр впоследствии, в 1697 году, был проездом в Митаве, он, как кажется, смеясь, рассказывал самим иностранцам об этом случае. Вот что пишет некто Бломберг, сообщая о пребывании царя в Митаве: «царь рассказал нам следующую историю: когда умер последний патриарх московский, он желал назначить на это место человека ученого, который много путешествовал и говорил по-латыни, по-итальянски и по-французски; но русские шумным образом умоляли царя не назначать такого человека, а именно по следующим причинам: во-первых, потому что он знал варварские языки, во-вторых — что его борода не была достаточно велика и не соответствовала сану патриарха, в-третьих — что его кучер сидел обыкновенно на козлах, а не на лошади, как требует обычай».[158] Из следующего письма Гордона к одному знакомому в Лондоне видно также ничтожное влияние Петра на управление делами в это время; 29-го июля Гордон пишет: «я все еще при дворе, чтò причиняет мне большие расходы и много беспокойства. Мне обещали большие награды, но пока я еще получил мало. Когда молодой царь сам возьмет на себя управление государством, тогда я, без сомнения, получу полное удовлетворение.[159] О влиянии и силе партии, враждебной людям, окружавшим Петра, свидетельствует следующее обстоятельство. Когда царь в 1692 году был опасно болен, то люди, близкие к нему, Лефорт, кн. Борис Голицын, Апраксин, Плещеев, на всякий случай запаслись лошадьми, в намерении бежать из Москвы.[160] Как видно, царствовала реакционная партия. Спрашивалось, насколько можно было считать вероятным, что направление в пользу западной культуры, представителем которого сделался Петр, одержит верх над партиею национальною? По крайней мере, в частной жизни, в своих занятиях и увеселениях Петр пользовался совершенною свободою. Он окружал себя иностранцами, не обращая внимания на то, что этим нарушал господствовавшие до того обычаи, оскорблял национальное чувство и патриотизм своих родственников, родных матери и жены, и многих вельмож, вызывал осуждение народа, твердо державшегося старых обычаев. Петр был убежден в необходимости учиться в школе иностранцев и, таким образом, сделался постоянным гостем в Немецкой слободе. До 1689 года отношения Петра к иностранцам ограничивались знакомством с доктором фан-дер-Гульстом, с ремесленниками, например, Тиммерманом и Брантом, и с военными, например, полковником Менгденом. Зато ко времени после государственного переворота относится его близкое знакомство с двумя иностранцами, влияние которых на царя сделалось чрезвычайно важным, именно: с Гордоном и Лефортом. Патрик Гордон родился в Шотландии в 1635 году и принадлежал к знатному роду, преданному католицизму и роялизму. Покинув рано родину, он долго служил в шведском и польском войсках. В 1660 году он вступил в русскую службу. Опытность в делах, многостороннее образование, добросовестность и необычайная рабочая сила доставили ему весьма выгодное место в России, уже при царях Алексее и Феодоре. Тем не менее, он несколько раз старался, впрочем, безуспешно, оставить русскую службу и возвратиться на родину. В нем нуждались; он участвовал в Чигиринских походах, несколько лет прожил в Киеве в качестве коменданта этого города; затем принимал участие в Крымских походах. В Немецкой слободе он пользовался всеобщим доверием и, как человек зажиточный, образованный, обходительный, играл весьма важную роль. Будучи завзятым сторонником Стюартов, он постоянно находился в связи с противниками английского короля Вильгельма III и узнавал вообще обо всем, что происходило на западе. Постоянно он был занят обширною перепискою: случалось, что он отправлял в один день до двадцати писем и более. Он был лично известен королям Карлу II и Якову II; однажды, в Гамбурге; он был приглашен в гости к бывшей шведской королеве Христине. Герцог Гордон, занимавший в 1686 году место губернатора в Эдинбурге,[161] приходился ему двоюродным братом. Из Англии он весьма часто получал карты, инструменты, оружие, книги; он постоянно следил за новыми открытиями английской Академии Наук, считался опытным инженером, довольно часто оказывал существенные услуги при постройке крепостей и был изобретателем разных военных снарядов. Часто хворая, он, однако, был веселым собеседником, участвовал в попойках и не только в кругу иностранцев, но и между русскими пользовался большою популярностью. Нет сомнения, что Гордон, прожив около тридцати лет в Россия до сближения с Петром, вполне владел русским языком. Таким образом, он мог сделаться полезным наставником юного царя. В сентябре 1689 года, после пребывания царя в Троицком монастыре, установились постоянные сношения Петра с Гордоном, и молодой царь ежедневно любовался военными упражнениями, производившимися под руководством Гордона. Семь дней сряду происходили учения, маневры. Гордон показал царю разные движения конницы, велел своим солдатам стрелять залпами и пр. Однажды при этих упражнениях Гордон упал с лошади и сильно повредил себе руку. Петр сам подошел к нему и с некоторым волнением спрашивал, как он себя чувствует. Доказательством значения, которое Гордон приобрел после государственного переворота, может служить и то, что его посещал кн. Борис Алексеевич Голицын. В свою очередь, и Гордон обедал несколько раз у князя. Очевидно, Петр стал нуждаться в обществе Гордона. Он весьма часто посылал за ним. Главным занятием их было приготовление фейерверков: царю чрезвычайно понравилась эта потеха. Гордон постоянно участвовал в пирушках у царя, у Нарышкина, Шереметева, Ромодановского, Андрея Артамоновича Матвеева и др. В дневнике его упоминается о беседах с Петром, об удовольствии, доставленном царю особенно удавшимся фейерверком или успешными и ловко веденными маневрами. Сын и зять Гордона тоже трудились с Петром над фейерверком, в царской лаборатории. Иногда он проводил с царем целые дни, занимаясь опытами над военными снарядами. Любопытно, что однажды по желанию Петра были сделаны два фейерверка с целью состязания между русскими и иностранцами; фейерверк иностранцев, как пишет Гордон, произвел «отличный эффект»; на другой же день был спущен фейерверк русских, который также произвел «хороший эффект». При одном фейерверке Гордон обжег себе лицо, а в другой раз сам Петр был ранен. Постоянно находясь у себя в компании «еретиков», Петр скоро решился побывать в гостях и у них, в Немецкой слободе. 30-го апреля 1690 года он с некоторыми вельможами обедал у Гордона. Все чаще и чаще затем повторялось появление Петра в слободе. Как кажется, Петр в первый раз обедал у Лефорта 3-го сентября 1690 года. У Гордона царь бывал весьма часто, во всякое время, иногда рано утром и без свиты, как бы в качестве частного человека. Многие черты свидетельствуют о непринужденности обхождения царя с Гордоном. Когда Петр однажды отправился к персидскому посланнику, то взял с собою Льва Кирилловича Нарышкина и Гордона. Они видели там льва и львицу, которых посланник привез в подарок царю, и были угощаемы сластями, напитками и музыкою. Петр присутствовал у Гордона на свадьбе его дочери и на похоронах зятя. Иногда посещения царя были очень продолжительны: так, например 2-го января 1691 года он объявил Гордону, что на другой день будет у него обедать, ужинать и останется ночевать; при этом было 85 человек гостей и около 100 человек прислуги; к ночи расположились спать «по лагерному». На другой день, вся компания отправилась обедать к Лефорту и т. п. Но молодой царь посещал Гордона не ради одних попоек; когда однажды Гордон заболел, после роскошного обеда у Бориса Алексеевича Голицына, Петр сам пришел к нему узнать подробнее о болезни, а затем прислал ему лекарства. Раз он посетил Гордона и взял у него три книги об артиллерийском искусстве; в свою очередь, и Гордон брал книги у царя, и выписывал для него через купца Мюнтера книги из-за границы. Иногда они беседовали о разных военных снарядах и оружии, осматривали новые шомпола, которые Гордон получил из Англии и которые чрезвычайно понравились Петру. Когда начали составлять план больших маневров в Коломенском, Гордон изобрел машину, посредством которой можно было вламываться в неприятельский лагерь, несмотря на рогатки. Петр сам пришел к Гордону для осмотра этой машины. Довольно часто царь вместе с Гордоном испытывал пушки, мортиры, бомбы и пр. Когда начались потехи Петра на Переяславском озере, он и туда приглашал Гордона, который даже купил там себе дом. Гордон должен был отправиться и в Архангельск в то время, когда царь находился там в 1694 году, а до того он был назначен шаутбенахтом, или контр-адмиралом. В январе 1694 года умерла царица Наталья Кирилловна. Петр беседовал с Гордоном о болезни матери. В тот самый день, как она скончалась, Петр должен был удостоить своим присутствием ужин и бал у Гордона. Рано поутру Гордон отправился к Петру, но уже не застал его дома. Простившись с умирающею матерью, Петр удалился в Преображенское. Гордон поехал туда и застал царя сильно встревоженным и печальным. Гордон остался у него. «Около 8 часов», пишет он в своем дневнике, «получили мы известие, что царица скончалась, на 42-м году жизни». Несколько позже Гордон получил для Петра от английско-московского торгового общества разные подарки, великолепное оружие, шляпу с белым пером, часы, инструменты и несколько дюжин бутылок лучших вин и ликеров. Царь сам приехал к Гордону за этими вещами. Многое во всех этих поступках Петра являлось смелою новизною. Бывало, прежде, если кто присутствовал на похоронах, то после этого три дня сряду не мог являться ко двору. Теперь же сам царь весьма часто бывал на похоронах иноземцев-офицеров в Немецкой слободе. Патриарху казалось ужасным нарушением прежних порядков существование иноверных церквей в Немецкой слободе. Теперь же царь иногда вместе с Гордоном присутствовал при католическом богослужении в молельне, построенной благодаря стараниям Гордона. Недаром народ с ужасом стал примечать, что царь «возлюбил немцев»: в глазах народа это было ересью. К этому же времени относится начало дружественных отношений царя к Лефорту. Можно считать вероятным, что последний принадлежал к числу иностранцев, отправившихся к Петру в Троицкий монастырь в августа или сентябре 1689 года; однако мы не имеем точных сведений об этом. Во всяком случае, Петр познакомился прежде с Гордоном, а затем только сблизился с Лефортом. Франц Лефорт родился в 1653 году, следовательно, был гораздо моложе Гордона. Он, как и Гордон, до приезда в Россию много путешествовал, не имев, однако, случая приобрести той опытности в делах и того многостороннего образования, каким отличался Гордон. В Россию он приехал в 1675 году; однако здесь ему не так скоро, как Гордону, удалось составить себе положение. Впрочем, он находился в тесной связи со многими жителями Немецкой слободы и, отличаясь веселостью нрава, добродушием и честностью, пользовался всеобщим уважением. Богатые иностранные купцы, знатные дипломаты были покровителями Лефорта. Князь Василий Васильевич Голицын также был его доброжелателем. Он получил чин полковника, купил дом в Немецкой слободе и женился. Нельзя сомневаться в том, что Лефорт был талантливым человеком, но в то же время не может быть и речи о каких-либо чрезвычайных способностях его. Гордон любил заниматься чтением ученых книг, — Лефорт был равнодушен к науке. К сожалению, лишь весьма немного известно об его участии в военных операциях в Малороссии, где он сблизился с Гордоном. Образ его действий в Азовских походах не может считаться свидетельством особых военных способностей. Относительно сведений в области политики, он далеко уступал Гордону, беседы которого могли заменить для Петра чтение газет. Зато Лефорт был дорог для Петра главным образом своею личностью, своим прекрасным сердцем, бескорыстною, беспредельною преданностью к особе Петра. Гордон гораздо более, чем Лефорт, мог считаться представителем западноевропейской политической и общественной цивилизации и потому скорее, чем Лефорт, мог быть наставником Петра и посредником в его сближении с европейскою культурою. Лефорт был 18-ю годами моложе Гордона и 19-ю старше Петра, но, по своему характеру и наклонностям, оставался юношею до гроба. Напротив того, Гордон, который был 37-ю годами старше Петра, уже в юных летах отличался необычайною зрелостью характера, обдуманностью действий, ясностью воззрений и неутомимым трудолюбием. В противоположность к некоторой женственности в характере Лефорта, не отличавшегося ни самостоятельностью воли, ни ясным сознанием своего личного достоинства, Гордон был настоящим мужем, никогда не забывавшим своего достоинства. Удовольствия веселой жизни, дружеская попойка с разгульными друзьями, пиры по несколько дней сряду, с танцами, с музыкою, были для Лефорта, кажется, привлекательнее славы ратных подвигов. Гордон, напротив того, с трудом перенося увеселения придворной жизни, предпочитал им походы и занятия за письменным столом. Именно при этой солидности, серьезности, при некотором педантизме Гордона, в противоположность широкой натуре Лефорта, достойны внимания близкие отношения Гордона к Петру, не изменившиеся до кончины первого. Эти отношения были менее интимными, нежели отношения Петра к Лефорту, но принесли царю большую пользу, расширяя круг его знаний, наводя его на новые мысли, упражняя его в делах военной техники и приучая его к более основательному изучению разных предметов. Лефорт оставался царедворцем, Гордон не переставал быть тружеником. Лефорт легче мог сделаться другом Петра, потому что он, так сказать, перестал быть швейцарцем, не думал о возвращении на родину, между тем как Гордон оставался верным своей национальности, своему исповеданию и до последнего времени жизни надеялся на возвращение в Шотландию. Ни на одну минуту Гордон не переставал считать себя подданным Стюартов, тогда как вся жизнь Лефорта сосредоточивалась в личной привязанности к Петру. К сожалению, не сохранилось ни одного письма царя к Лефорту; письма последнего к Петру свидетельствуют о любви к царю и веселом нраве Лефорта; здесь очень много говорится о попойках, о разных сортах вин. Петр запретил раз навсегда принуждать Гордона напиваться допьяна; такого распоряжения не было сделано в отношении к Лефорту. Никто в той мере, как Лефорт, за исключением Екатерины, не имел столь сильного влияния на настроение духа Петра, который любил его всею душою. Когда Лефорт умер, он, как рассказывают, воскликнул: «Друга моего не стало! Он один был мне верен. На кого теперь могу положиться?»[162] Пребывание Петра в Немецкой слободе и его ежедневное общение с иностранцами должны были иметь громадное значение в развитии юного царя. Непринужденность его близких отношений к людям, каковы были Гордон, Лефорт и другие жители Немецкой слободы, была гораздо более полезною школою для царя, чем замкнутость придворного этикета и церемониала, господствовавших в Кремле. В Немецкой слободе Петр встречался всюду с началами веротерпимости и космополитизма, в противоположность религиозным и национальным предубеждениям, господствовавшим в исключительно русских кругах общества. В Немецкой слободе, служившей образчиком западноевропейских приемов общежития, Петр несколько лет сряду, до отправления в Западную Европу, уже находился некоторым образом за границею. Шаг, сделанный Петром в 1690 году из Кремля в Немецкую слободу, может считаться более важным, чем поездка заграницу в 1697 году. Немецкая слобода сделалась для него как бы первою станциею на пути в Германию, Голландию и Англию; она служила посредником между западом и востоком; пребыванием в ней Петра оканчивается эпоха древней истории России, начинается новая эра для ее развития. Познакомившись с разными дипломатами, офицерами, инженерами, купцами, Петр сделался у них домашним человеком, заглянул в их семейную жизнь, сблизился с их женами и дочерьми. Весьма часто в это время он уже бывал в Немецкой слободе на свадьбах и крестинах. При таких случаях присутствовали дамы. Когда однажды летом 1691 года барон Келлер, бывший холостым человеком, устроил пир для государя, были приглашены дамы. Петр участвовал в танцах и особенно, как рассказывают, полюбил так называемый «гросфатертанец». С этим временем совпадает начало его близких отношений к прекрасной дочери золотых дел мастера, бочара и виноторговца Монса. Он познакомился с нею через посредство Лефорта. Франц Лефорт. С гравированного портрета Шенка 1698 г. В 1553 году англичане открыли морской путь в Белое море. Затем, однако, особенно во второй половина XVII века, не столько англичане, сколько голландцы играли важнейшую роль в торговле, которая шла через город Архангельск. И в Москве, и в Архангельске, и в Вологде, и в других городах жило много голландских купцов. Русское правительство как-то более сочувствовало Нидерландам, чем Англии, особенно при Карле II и Якове II. Для русских дипломатов, отправляемых в XVII веке в разные западноевропейские государства, во Францию, Италию и пр., Голландия почти всегда была важною станциею. Долгорукий в 1687 году, на пути во Францию и Италию, некоторое время пробыл в Голландии и был очарован государственным и общественным строем, порядком администрации, солидностью учреждений Нидерландов, имевших в то время значение первоклассной державы.[163] Нет сомнения, что рассказы Долгорукого о Голландии, после возвращения в Россию, производили глубокое впечатление на Петра. И через Лефорта, жившего когда-то в Нидерландах, Петр мог узнать кое-что об этом крае. Келлер, голландский дипломат, с которым Петр виделся весьма часто, сообщал ему разные сведения о всемирном значении голландской торговли, промышленности и пр. Через Келлера, Гордона и других иностранцев Петр узнавал о подробностях войны между Англиею и Голландиею, с одной стороны, и Франциею — с другой. Архангельск в начале XVIII столетия. С голландской гравюры того времени. В 1691 году Петр получил от известного ученого и государственного деятеля, амстердамского бургомистра Ник. Витзена, письмо, в котором говорилось подробно о средствах развития торговых сношений с Китаем и Персиею. Витзен считался опытным знатоком этого предмета. Он был хорошо знаком с Россиею, которую посетил в 1666 году, и в 1672 году издал весьма замечательный труд «О северной и восточной Татарии». Нам известно из донесений барона Келлера, что Петр уже в это время начал обращать внимание на вопросы торговой политики; Келлер доносил Генеральным Штатам, что надеется на довольно важные правительственные распоряжения относительно торговли. Соловецкий монастырь в XVIII столетии. С гравюры того времени. Понятно, что, при важности торговых интересов для иностранцев, проживавших в России, жители Немецкой слободы с усиленным вниманием следили за развитием умственных способностей и расширением круга знаний Петра. Келлер доносил, что царь любит иностранцев, но что его подданные этим не довольны. «Мы имеем важнейшие причины», сказано в одной из депеш голландского резидента, «желать молодому царю здравия и благополучия». С усиленным вниманием Петр следил за событиями в Западной Европе; особенно он восхищался успехами английского короля Вильгельма III; однажды он выразил даже желание участвовать в военных действиях Англии против Франции под руководством самого короля. Когда летом 1692 года англичане на море одержали победу над французами, Петр, находившийся в то время на Переяславском озере, праздновал это событие залпом из пушек новопостроенных судов.[164] Полезною школою для Петра было знакомство и с другими иностранцами. От Андрея Виниуса; сына зажиточного голландского купца, занимавшегося еще при царе Михаиле Феодоровиче горным промыслом в России, он узнавал о многих делах, происходивших на западе. Виниус, в качестве дипломата, бывал за границею, занимался переводом разных сочинений на русский язык, был автором труда по географии, заведовал некоторое время Аптекарским приказом, находился довольно долго в Малороссии в качестве дипломатического агента и в первое время царствования Петра управлял почтовым ведомством. Уже это звание доставляло ему возможность сообщать царю множество заграничных новостей. Петр, видевшийся весьма часто с Виниусом, давал ему разные поручения, относившиеся к морскому делу, к горному искусству и пр. Через Виниуса он выписывал из-за границы разные книги, инструменты, а также мастеров-ремесленников. Позже Виниус устраивал для царя пороховые и оружейные заводы, лил пушки, основал школу для моряков и пр. Между другими лицами, окружавшими царя после государственного переворота 1689 года, можно назвать еще полковника Менгдена, инженера Адама Вейде, капитана Якова Брюса, переводчика Посольского приказа Андрея Кревета и др. Шагом вперед в направлении к Западной Европе были путешествия Петра в Архангельск, предпринятые им в 1693 и 1694 годах. Тут главную роль играли иностранные купцы и моряки; тут, на берегу Двины, была также немецкая слобода, в которой находилась реформаторская церковь. Проездом в Архангельск, Петр бывал и в Вологде, где также проживало значительное число иностранцев. Та часть города, где они жили, отличалась особенно красивыми и солидно построенными домами.[165] Патрик Гордон должен был в 1694 году отправиться в Архангельск. Он рассказывает, как Петр там бесцеремонно и весело пировал с голландскими и английскими шкиперами, играл с ними в кегли, и как они угощали его в своих домах и каютах. Архангельск был главною станциею на пути в Западную Европу. Здесь Петр впервые увидел море; здесь иностранцы-шкипера посвящали его в тайны морского дела, техники мореплавания и кораблестроения. Один моряк из Саардама, с которым Петр сблизился в Архангельске, учил его лазить на мачты и объяснил ему все составные части корабельных снастей. В Архангельске Петр осмотрел корабли, нагруженные иностранными товарами, был в таможне, в конторах иностранных купцов. Здесь он заложил корабль, который затем был отправлен в Западную Европу с грузом русских товаров. Отсюда Петр послал письмо к Витзену с поручением купить в Голландии корабль. В помощи иностранцев Петр нуждался для устройства маневров и для своих опытов судоходства, положивших начало русскому флоту. Мы видели выше, как Петр, непосредственно после государственного переворота в 1689 году, чуть ли не ежедневно был свидетелем военных упражнений, устраиваемых Гордоном. Все это было, так сказать, приготовлением к большим маневрам, продолжавшимся до Азовских походов. Маневры начались летом 1690 года. Они были не совсем безопасны: бывали случаи серьезного повреждения ручными гранатами и горшками, начиненными горючими веществами. 2-го июня 1690 года, по случаю так называемого первого Семеновского похода, один из таких горшков лопнул близ государя; взрывом опалило ему лицо и переранило стоявших возле него офицеров. Гордон был также ранен: неосторожный выстрел повредил ему ногу выше колена, а порохом обожгло лицо так, что он с неделю пролежал в постели. Главный характер этих военных упражнений заключался в том, что потешное войско боролось со стрельцами. В этом высказывался антагонизм между новою и прежнею системами военной организации. В 1691 году маневры возобновились. Они кончились отчаянным штурмом потешной крепости «Пресбургской», защищаемой безуспешно стрелецким войском под начальством «генералиссимуса» Бутурлина. Войска Петра бились «накрепко», «с яростью», — и взяли крепость. Князь Иван Димитриевич Долгорукий, жестоко раненый в правую руку, умер на девятый день; было много раненых. Петр, Лефорт и Гордон принимали самое деятельное участие в сражениях. Еще бóльшие размеры имел «Кожуховский» поход, в 1694 году. Тут на стороне Петра сражался «генералиссимус» князь Е. Ю. Ромодановский, командовавший новыми полками, с «польским королем» Бутурлиным, войска которого главным образом состояли из стрельцов. Защищая «безымянный городок», Бутурлин должен был сдаться. Оружием и на этот раз служили ручные гранаты, горшки, начиненные горючими веществами, и длинные шесты с зажженными на конце их пуками смоленой пеньки. Многих переранили и обожгли, в том числе и Лефорта, которому взрывом огненного горшка опалило лицо так, что он несколько дней хворал серьезно, чтò, впрочем, не помешало ему угостить у себя в шатре, после сражения, царя и главных офицеров. Главным образом руководил маневрами Гордон. Еще во время пребывания в Архангельске он трудился над подробным планом Кожуховского похода и даже составил подробную записку об этом предмете. Хотя «генералиссимусы» и были русские, но все-таки главными руководителями являлись иностранцы. Эти маневры были полезным приготовлением к Азовским походам, а далее они должны были служить средством сближения между Петром и иностранными офицерами. Лефорт, Гордон и пр. постоянно были в обществе царя. Петр ценил высоко военно-техническое образование иностранцев. Невольно в нем родилась и окрепла мысль, что успехи русской политики и русского оружия обусловливаются главным образом участием в этих делах людей западноевропейской школы. Мы уже знаем, в какой мере царь нуждался в иностранцах при своих опытах плавания по Переяславскому озеру и при постройке судов. Эти занятия принимали все бóльшие и бóльшие размеры. В последствии сам царь, во введении к Морскому Уставу, рассказал подробно начало кораблестроения в России и каким образом в нем самом «охота стала от часу более».[166] Располагая, после государственного переворота 1689 года бóльшими средствами и полною свободою, Петр мог заняться всем этим еще гораздо успешнее, чем прежде. На Переяславском озере уже в 1689 году была заложена верфь. На ней было построено, под руководством голландцев, Карстена Бранта и Корта, несколько судов. Тут трудился сам Петр, в качестве корабельного плотника. Тут он, зимою на 1692 год, был занят постройкою большого военного судна. Он работал с таким усердием, что не без труда его уговорили прервать на короткое время занятие для путешествия в Москву, где нужно было дать торжественную аудиенцию персидскому посланнику. Спуск нового корабля происходил 1 мая 1692 года. При этом случае были устраиваемы разные празднества. Из кратких записок Петра к матери в это время видно, в какой мере он был занят судостроением. Даже мать царя и его супруга должны были приехать в Переяславль для участия в прогулках на воде. Когда он в 1693 году задумал отправиться в Архангельск, то, по его собственным словам, не без труда получил позволение матери «в сей опасный путь». Из ее писем к сыну видно, как сильно она в это время беспокоилась. В Архангельске Апраксин, сделавшийся впоследствии адмиралом, руководил постройкою нового корабля. Ромодановский сделался адмиралом, Гордон — шаутбенахтом, или контр-адмиралом; сам Петр довольствовался скромным званием шкипера. Крест, поставленный Петром Великим на берегу Белого моря. С рисунка, приложенного к «Истории Петра Великого» Устрялова. Крест, сделанный Петром Великим и находящейся в настоящее время в соборе г. Архангельска. С рисунка А.П. Норовлева. Летом 1694 года, во время путешествия в Соловецкий монастырь, Петр едва не погиб: была ужасная буря; крушение казалось неизбежным. Опытность и хладнокровие лодейного кормчего, Антипа Тимофеева, спасли государя и его товарищей. В воспоминание своего избавления, Петр собственноручно сделал деревянный крест с надписью на голландском языке. Сам царь отнес его к тому месту, где вышел на берег, и водрузил в землю на память потомству.[167] Около этого же времени и Гордон, по случаю бури, находился в большой опасности, о чем подробно рассказывает в своих записках.[168] Нельзя не удивляться рабочей силе, предприимчивости и энергия царя, который своим потехам придавал обыкновенно весьма серьезное значение, но в то же время любил прерывать работу шумными увеселениями и разгульными пиршествами. Кораблестроение и игра в кегли, химические опыты в лаборатории и веселые попойки, ученые разговоры о вопросах технологии и странные шутки и маскарады непосредственно следовали друг за другом. То можно было видеть Петра в церкви, читавшим апостола и певшим с певчими на клиросе, то на корабле, лазившим по мачтам и такелажу; иногда, пропировав всю ночь в веселой компании, он утром рано, с топором в руках, отправлялся на верфь, где работал над постройкою судов. По достоверному свидетельству шведского агента Кохена, оказывается, что к одной яхте, при ее постройке, не прикасалась ни одна рука, кроме царской.[169] Весьма часто Гордон в своем дневнике упоминает о подробных беседах с царем, в которых обсуждались вопросы военной техники и политики; весьма часто говорится и о том, что царь с большою компаниею (до 100 и 200 лиц) по целым суткам бражничал у своих знакомых, иностранных дипломатов, офицеров и пр. По словам Кохена, Келлера и Гордона, такие посещения бывали им подчас в тягость. В 1692—93 годах Петр велел построить для Лефорта великолепный дом, роскошно меблированный: здесь происходили самые веселые попойки; здесь царь до отправления в Архангельск однажды пировал около четырех дней сряду. В погребе у Лефорта находились постоянно большие запасы виноградных вин на несколько тысяч рублей. Во время таких пиршеств беседовали о государственных делах на западе, пивали за здоровье короля английского, Вильгельма III, или произносили тосты в честь Женевской республики, Генеральных Штатов. Таким образом, и попойки имели некоторое политическое значение и были некоторым образом политическою школою.[170] Разумеется, подчас, увеселения царя доходили до буйства; бражничанье принимало ужасающие размеры; молодому царю, от природы чувственному, изобилующему силой, трудно было знать меру в веселье и разгуле. При его положении, все угождали ему. Царь освободился от азиатского церемониала и этикета, господствовавших до того в Кремлевском дворце; из таинственного полумрака царских покоев он «выбежал на улицу». Наш знаменитый историк С. М. Соловьев пишет: «Петр выбегает из дворца на улицу, чтобы больше уже не возвращаться во дворец с тем значением, с каким сидели там его предки... Молодой богатырь расправляет свои силы. В то время, когда Россия повернула на новый путь, как нарочно грусть и скука выгоняют молодого царя из дворца, в новую сферу, где он окружен новыми людьми, где он вождь новой дружины, разорвавшей с прежним бытом, с прежними отношениями. Без оглядки бежит он из скучного дворца чистым и свежим, новым человеком, и потому способным окружить себя новыми людьми; он убежал от царедворцев и ищет товарищей, берет всякого, кто покажется ему годным для его дела... Для Петровых деда, отца и брата, кроме их природы, недоступный, окруженный священным величием и страхом дворец служил тем же, чем терем для древней русской женщины — охранял нравственную чистоту, хотя мы узнаем, что более живой по природе царь Алексей Михайлович любил иногда попировать, напоить бояр и духовника. Младший сын его, с пылкою, страстною природою, выбежал из дворца на улицу, а мы знаем, как грязна русская улица в конце XVII века; справимся с известиями о господствовавших пороках тогдашнего общества, и нам объяснятся привычки Петра, которые так нам в нем не нравятся».[171] Петр не только пировал смелее, разгульнее отца — он и работал гораздо более отца. Алексей Михайлович мечтал о сооружении флота, но не успел осуществить этого дела, в котором не принимал личного, непосредственного участия. Петр успел создать флот именно самоличною работою моряка и корабельного плотника. Не мудрено, что царь, превратившись в матроса и ремесленника, подчас любил отдыхать от труда, как отдыхали его товарищи, — в гавани и на верфях. Отсюда некоторая необузданность в попойках, недостаток в поддержании достоинства государя, нарушение правил внешнего приличия, подобающего царю. Отказавшись играть роль полубога на престоле, царь подчас, в кругу подданных, людей скромных, вел себя как равный между равными. Нельзя по этому удивляться тому значению, которое имел в увеселениях царя «Ивашка Хмельницкий», о котором так часто упоминается в шутливых записках царя и его товарищей. Дом Лефорта в Немецкой слободе. С редкой гравюры того времени Генриха де-Витта, находящейся в коллекции П.Я. Дашкова. Охота Петра к странным шуткам, маскарадам и пр. напоминает некоторые черты подобных эпизодов, случавшихся при Иване Грозном. При дворе Петра было множество шутов, карликов.[172] Уже в это время встречаются многие шутки с «князем-папою» Зотовым, бывшим дядькою царя. В начале 1695 года Петр отпраздновал свадьбу своего шута Тургенева следующим образом. В поезде были бояре, окольничие и думные люди; «ехали они», как рассказывает современник, «на быках, на козлах, на свиньях, на собаках; а в платьях были смешных, в кулях мочальных, в шляпах лычных, в крашенинных кафтанах, опушенных кошачьими лапами, в серых и разноцветных кафтанах, опушенных белыми хвостами, в соломенных сапогах, в мышьих рукавицах, в лубочных шапках» и пр.[173] Можно считать вероятным, что самому царю принадлежала весьма важная доля в устройстве таких сумасбродных увеселений. Зато некоторые из шуток и увеселений его свидетельствуют о влиянии западноевропейского образования. При фейерверках, нередко представлялись сцены мифологические. В письмах Петра к Виниусу упоминается, например, по случаю пожара, о Вулканусе; говоря о буре, он шутил относительно коварства Нептунуса; во время военных упражнений он писал о Марсовой потехе и т. п. Пылкая, страстная натура Петра обнаруживалась иногда при попойках бранью или даже дракою. Однажды на пиру он собственноручно нанес побои своему шурину Лопухину, который чем-то обидел Лефорта. Такие случаи взрывов царского гнева повторялись часто, и тогда стоило большого труда успокаивать молодого государя. Государственными делами Петр пока не занимался. Нельзя поэтому удивляться ничтожности распоряжений в области законодательства и администрации в это время. Управляли делами главным образом дядя государя, Лев Кириллович Нарышкин, и князь Борис Алексеевич Голицын. В области внешней политики главным дельцом был думный дьяк Емельян Украинцев. Бояре Троекуров, Стрешнев, Прозоровский, Головкин, Шереметев, Долгорукий и Лыков были начальниками важнейших приказов. Петр пока ограничивался приготовлением средств, необходимых для успеха во внешней политике. Он занимался развитием войска и положил начало флоту. Сделавшись воспитанником наставников-иностранцев, он мало-помалу становился способным заняться и внутренним преобразованием государства. Ближайшим результатом эпохи учения Петра и его пребывания в Немецкой слободе были Азовские походы. За ними следовало еще более важное событие — путешествие за границу. Глава VII. Азовские походы Лжедимитрий, во время своего краткого царствования, мечтал о походе на турок и татар. Накануне своей гибели он был занят приготовлениями к войне. Подобно тому, как впоследствии Петр, он устраивал военные потехи, маневры и говорил о необходимости взятия Азова. Вообще, между Лжедимитрием и Петром Великим в некоторых отношениях есть небольшое сходство. И тот, и другой старались освободиться от господствовавших до того правил придворного этикета; их обоих было можно назвать западниками; оба они, начиная заниматься делами внешней политики, останавливались по преимуществу на восточном вопросе; оба они считали необходимыми наступательные действия. С той поры, как Лжедимитрий мечтал о завоевании Крыма и Азова, о союзе с Генрихом IV против мусульман, происходили разные столкновения между восточным миром и Россиею, которая, однако, не могла похвалиться особенно успешными действиями. Хотя московскому правительству и удалось отстоять Малороссию от притязаний турок, — Чигиринские походы все-таки служили доказательством превосходства турецкого оружия над русским. Еще менее утешительными были, как мы видели, Крымские походы при царевне Софье. Отношения России к туркам и татарам оставались с тех пор неопределенными, натянутыми. Не было войны, но не было заключено и мира. Союз с Польшею, имевший главною целью войну с татарами и турками, оставался пока в полной силе. Однако военные действия были прерваны. Существовало лишь что-то вроде фактического перемирия. Старания малороссийского гетмана Мазепы склонить хана Саадат-Гирея к заключению мира не повели к желаемой цели, потому что хан хотел мира не иначе, как на основании существовавших до 1687 года между Россиею и ханом условий. Значит, хан требовал, чтобы Россия по-прежнему присылала ему поминки, т. е. дань. В 1692 году был отправлен в Бахчисарай дипломатический агент, но переговоры не повели ни к какому результату: хан не хотел отказаться от дани и не соглашался на требование дать свободу находившимся в Крыму русским пленникам. Шаткость положения дел в Малороссии была выгодна для татар; — в Малороссии всегда находились люди, мечтавшие о союзе с татарами против московского правительства. В свою очередь, Польша и император Леопольд постоянно требовали от России возобновления военных действий против турок и татар. Гордон в мае 1691 года писал к своему родственнику, в Шотландию: «здесь находится императорский ингернунций, который должен заставить нас сделать диверсию против татар. Он, однако, не успеет в своем намерении, потому что мы, по недостатку сил и средств, должны довольствоваться лишь прикрытием наших границ».[174] В январе 1692 года он писал: «мы здесь живем в мире, и самые настоятельные требования наших союзников не заставят нас предпринять что-либо важное».[175] Между тем, набеги татар повторялись беспрерывно; в начале 1692 года под стенами города Немирова, в Малороссии, появилось не менее 12 000 татар; они выжгли предместья города и увели с собою множество народа, лошадей и пр. Рассказывали, что турки, находившиеся в Азове, готовились также сделать нападение на Россию.[176]