А. Г. Брикнер / История Петра Великого (23)

Пребывание в Голландии На пути из Копенгагена в Голландию, позднею осенью 1716 года, Петр остановился в Шверине. Сюда явился и гессен-кассельский дипломат Кетлер, начавший, как мы видели, во время пребывания Петра в Пирмонте, переговоры о сепаратном мире со Швецию. Из донесения Кетлера о переговорах, происходивших в Шверине, видно, что Петр изъявил готовность возвратить Швеции Финляндию, за исключением Выборга, между тем как Кетлер непременно хотел удержать за Швециею Петербург и всю Лифляндию. Любопытно то обстоятельство, что при этом случае зашла речь и о Польше, и что Петром было выражено желание сохранить там ограничение монархической власти.[271] Затем в местечке Гавельберге (12—17 ноября) происходило свидание между Петром и королем Фридрихом-Вильгельмом I. Прусский король крепко держал сторону России. Когда Петр, еще из Копенгагена, дал знать берлинскому двору, что высадка в Шонию отложена, то здесь без возражения приняты были причины, представленные царем, и вся вина сложена на датчан. Сам король объявил Головкину, что считает все внушения ганноверского двора ложными, происходящими от личной злобы Бернсторфа, и поэтому отклонил свидание с английским королем. Из Ганновера не переставали приходить в Берлин внушения о разных замыслах царя, но Фридрих-Вильгельм не обращал на это никакого внимания и, в противность ганноверскому правительству, внушал царю, чтоб он не выводил своих войск из Мекленбурга, потому что, если шведский король нападет на Данию, то без русских войск ни Дании, ни Пруссии нельзя будет с ними успешно бороться, а король английский не поможет.[272] При таких обстоятельствах встреча короля с царем достигла своей цели. Петр писал из Гавельберга Екатерине, оставшейся в Шверине: «о здешнем объявляю, что наш приезд сюды не даром, но с некоторою пользою»; [273] а к Апраксину: «мы здесь, по желанию короля прусского, приехали и место небесполезное учинили».[274] Прежний союз между Пруссией и Россией был скреплен. Король обязался в случае нападения на Россию с какой-либо стороны с целью отнять у нее завоеванные у шведов области, гарантированные Пруссиею, помогать России или прямо войском, или диверсией в земли нападчика. Немного позже Фридрих Вильгельм письменно уверял царя в постоянстве своей дружбы, прося его быть уверенным, что никто не будет в состоянии когда-либо расторгнуть союз Пруссии с Россией.[275] Прощаясь с царем, король подарил ему великолепную яхту и «янтарный кабинет».[276] В свою очередь, царь обещал королю прислать ему пятьдесят великанов из русских солдат для его гвардии.[277] Довольно важным оказалось пребывание Петра в Гавельберге в следующем отношении. В сентябре 1716 года прусский король заключил с Франциею секретное условие об охранении утрехтского и баденского договоров и об умиротворении севера; по случаю свидания с Петром в Гавельберге, Фридрих Вильгельм счел нужным побудить царя следовать той же политики и присоединиться с этой целью к союзу. Этот вопрос был предметом бесед в Гавельберге, причем, однако, король не открывал царю, что он уже заключил договор с Францией. Прусский дипломат Книпгаузен затем был отправлен в Голландию с целью действовать на царя в этом направлении.[278] 6 декабря 1716 года Петр прибыл в Амстердам. Туда же в начале февраля 1717 г. прибыла и Екатерина, после того как она в Везеле 2 января родила царевича Павла Петровича, скончавшегося тотчас же после рождения.[279] В Голландии Петр оставался несколько месяцев. В продолжение этого времени он был занят столько же вопросами внешней политики, сколько приобретением разносторонних сведений в области хозяйства, наук и искусств. Во время первого пребывания царя в Голландии (1697—98) он был юношею; его занимало главным образом кораблестроение; двадцатью годами позже он приехал в Голландию с гораздо большим запасом сведений, с более широким кругозором. В первый свой приезд он явился в Голландию неопытным государем малоизвестного, чуждого Европе Московского царства, ныне же он мог считаться представителем великой державы, знаменитым полководцем, влиятельным членом союза государств, заключенного против Швеции. Со времени первого пребывания Петра в Голландии дипломатические сношения между Россией и Нидерландами сделались более оживленными. С тех пор русские дипломаты в Аметердаме и в Гааге, Матвеев и Куракин, играли довольно важную роль. Россия все более и более участвовала в общеевропейских делах, а главный город в Нидерландах, Гаага, именно в это время сделался средоточием дипломатических дел в Европе.[280] Мы видели выше, как возрастающее могущество России не нравилось Генеральным Штатам. Между царем и Голландиею накануне приезда Петра в Амстердам происходили разные, хотя и не особенно важные дипломатические столкновения. В Голландии не одобряли образа действий Петра, в Данциге опасались, что русские станут мешать свободе торговли на Балтийском море, жаловались на притеснения голландских купцов в России и пр. Из писем шведского дипломата Прейса, в то время находившегося в Гааге, видно, что Генеральные Штаты не особенно обрадовались приезду царя. Ходили слухи о намерении Петра продолжать в Голландии тайные переговоры о мире со Швециею. Шведский дипломат барон Гёрц еще до приезда Петра в Голландию находился в сношениях с Куракиным. Нельзя сомневаться в том, что поездка Петра в Голландию состояла в самой тесной связи с этими переговорами, хотя и об этой, так сказать, закулисной истории дипломатических сношений до нас дошли лишь весьма отрывочные данные. В конце февраля Петр заболел, но именно во время болезни его происходили довольно важные переговоры между Россиею и Англией. Петр намеревался иметь свидание с королем Георгом; последний пробыл некоторое время в Ганновере и через Голландию вернулся обратно в Англию. В кружках дипломатов рассказывали, что свидание царя с королем должно было состояться в одном местечке между Утрехтом и Лейденом. По другим известиям, местом свидания был назначен город Флардинген.[281] Свидание не состоялось, отчасти по случаю болезни царя, но особенно, как кажется, вследствие некоторого разлада между Россиею и Англией. Поводом к этому разладу послужил вопрос о русских войсках, находившихся в Северной Германии. Пока эти войска оставались в Мекленбурге, английский король считал положение ганноверских владений опасным. Поэтому он старался принудить царя к выводу своих войск из Северной Германии. Переговоры об этом происходили именно во время болезни Петра, в Гааге. Однако Петр не обращал внимания на просьбы и представления английского короля, императора, германского сейма и отвечал всем в общих выражениях. Из бесед с бароном Шафировым, политические способности которого произвели глубокое впечатление на императорского посла, барона Геемса, последний узнал о полном разладе между союзниками и из этого заключил, что можно ожидать скорого заключения мира со Швециею.[282] Англичане грозили насильно принудить русские войска оставить Мекленбургскую область, а русские дипломаты грозили сосредоточить еще большее количество войска в Северной Германии. Таким образом, отношения к Англии остались неопределенными. Шведский дипломат Прейс писал в это время: «Геемс говорит, что трудно выразить ту ненависть, которую он встретил в министрах царя к английскому королю; она доходит до того, что Шафиров назвал Бернсторфа мошенником (fripon)».[283] Особенно натянутыми оставались отношения Петра к Дании. Именно в это время явилась вышеупомянутая «декларация» Дании по поводу несостоявшейся высадки в Шонию. Из донесений Прейса мы узнаем, как резко говорил царь об этой манифестации короля Фридриха IV. Скоро появилась и другая брошюра, «Письмо одного мекленбургского дворянина к своему другу в Копенгаген», в которой были выставлены на вид интриги Дании и в которой образ действий царя оправдывался во всех отношениях.[284] Утешением в это тяжелое время были дружеские отношения с Пруссиею. Фридрих Вильгельм I и его министр Ильген постоянно говорили о необходимости тесной дружбы между обеими державами.[285] Среди всех этих забот, о которых свидетельствует многосложная переписка царя с Меншиковым, Шереметевым, Апраксиным и др., было получено из Англии важное известие об арестовании шведского посла Гилленборга, по случаю открытия тайных сношений Швеции с партией претендентов-Стюартов. Сообщая об этом происшествии царю, русский посол Веселовский называл этот случай «очень полезным интересам вашего царского величества». Петр был действительно рад этому эпизоду и ожидал войны между Англиею и Швециею. К Апраксину он писал: «ныне не правда ль моя, что всегда я за здоровье сего начинателя (Карла XII) пил? ибо сего никакою ценою не купишь, что сам сделал». Тотчас он отправил подробные инструкции Веселовскому о предложении Англии русской помощи в случае войны. Тем не менее, отношения между Россиею и Англиею оставались холодными. К тому же, в бумагах, найденных у Гилленборга, было упомянуто о русском дворе, именно о царском медике Эрскине (Areskin), приверженце Стюартов. По поводу этого дела возникла переписка с английским двором. Царь отправил в Англию Толстого, но Толстой был принят холодно, и отношения между Англиею и царем оставались натянутыми.[286] Пребывание Петра в Париже Мы не знаем, в какое время Петр решил отправиться в Париж. Рассказывали, будто Петр еще при жизни короля Людовика XIV изъявил желание видеть Францию, но что король не желал приезда царя.[287] Мы видели, что Людовик XIV не раз возобновлял попытки сблизиться с Россиею. После кончины этого короля малолетний Людовик XV в весьма учтивом письме к царю сообщил ему о случившейся во Франции перемене.[288] Многие обстоятельства, между прочим польские дела, мешали сближению обеих держав. Зато Пруссия заботилась о дружеских отношениях между Франциею и Петром.[289] Царь первым условием союза с Франциею поставил гарантию с ее стороны всех завоеваний, сделанных Россией в Северную войну. Хотя Франция и не соглашалась на это условие, Петр все-таки мог надеяться через посещение французской столицы найти новое средство для достижения желанной цели — для заключения выгодного мира со Швециею. Вид Версаля в начале XVIII столетия. С французской гравюры того времени. Французское правительство во все время путешествия царя в 1716 году искало случаев вступить в сношения с Россиею. В Петербург был отправлен дипломатический агент де-Лави, что, между прочим, сильно не понравилось шведам. Было намерение отправить в Пирмонт, во время пребывания там царя, графа Ла-Марка для переговоров, однако кратковременность пребывания царя в Пирмонте помешала исполнению этого намерения.[290] Царь выехал из Голландии в конце марта. О его отношениях к республике в донесениях Прейса сказано между прочим: «полагают, что царь уже более не возвратится сюда, обстоятельство, которое всеми толкуется как признак неудовольствия на штаты. Не подлежит сомнению, что его нынешнее пребывание отличалось от прежнего меньшею к нему предупредительностью и не представляло много приятностей. Вообще, здесь стали теперь отзываться о царе с гораздо меньшим уважением» и пр.[291] Ментенон. С гравированного портрета того времени. Пребывание Петра в австрийских Нидерландах, где всюду царю был оказан торжественный прием, не имело особенного политического значения. В Антверпене он осмотрел весьма тщательно достопримечательности города. В Брюсселе еще ныне против фонтана, из которого царь выпил воды, возвышается памятник, состоящий из колонны с бюстом Петра.[292] Отправившись через Брюгге и Остенде во Францию, Петр, вступив на французскую землю, подвергся значительной опасности. Его любопытство все видеть, эта господствующая, по выражению австрийского наместника, маркиза де-Приё, страсть Петра едва не стоила ему жизни. Пользуясь отливом, он захотел объехать дюнкирхенскую банку и отправился на нее в карете. Вдруг поднялся сильный ветер; прилив начался с необыкновенною быстротою, и вода покрыла дорогу, на которой находился царь; он едва имел достаточно времени, чтоб отпрячь одну из лошадей и ускакать верхом от грозившей ему опасности.[293] Во Франции были приняты меры для того, чтобы встретить всюду царя с подобающею ему честью, хотя им было выражено желание путешествовать инкогнито.[294] Однако на пути в Париж он нигде долго не оставался. Франция, как кажется, не произвела на него благоприятного впечатления. После посещения им самых богатых тогда в Европе стран, голландских и австрийских Нидерландов, его поражала бедность населения во Франции.[295] В Париже были приготовлены для царя два помещения: в Лувре и в доме Ледигиер (Lesdiguières), принадлежавшем маршалу Виллеруа. Петр предпочел поместиться в доме Ледигиер. На другой день после приезда Петра у него был с визитом герцог Орлеанский, причем царь держал себя несколько гордо. Герцог Орлеанский после разговора, в котором участвовал князь Куракин, служивший переводчиком, с похвалой отзывался об уме царя. Два дня спустя сам король, семилетний Людовик XV, навестил царя и при этом случае весьма ловко сказал затверженную им речь. Царь казался восхищенным, целовал короля и брал его несколько раз на руки. Когда на другой день, 30 апреля, Петр отправился с визитом в тюиллерийский дворец, юный король с министрами и маршалами встретил Петра на нижнем крыльце. Петр взял его на руки и, неся по лестнице, как рассказывали впоследствии, сказал: «всю Францию на себе несу».[296] Этот анекдот подлежит сомнению, так как во французских мемуарах и журналах того времени не упомянуто о таких подробностях.[297] Весьма тщательно Петр занялся осмотром достопримечательностей города Парижа. Он был в обсерватории, в анатомическом институте, на гобеленовой фабрике, в картинной галерее, в библиотеке. Затем он смотрел мастерскую, где делались статуи, гулял в тюйлерийском саду, наблюдал за строением моста, был в опере, в «Hôtel des invalides», в разных замках, например, в Мёдоне, в о. Клу, в Исси, Люксембургском дворце, в Версале, Трианоне, Марли, Фонтенебло, Сен-Жермене и пр. В Сен-Сире он осмотрел знаменитую женскую школу, заведенную г-жею Ментенон, и без церемонии пошел в комнату, где г-жа Ментенон, желая избегнуть встречи с царем, легла в постель. Подойдя к постели, он, не сказав ни слова и не поклонившись ей, посмотрел на нее и затем преспокойно опять вышел из комнаты.[298] На монетном дворе в присутствии царя была выбита медаль в честь Петра, на которой была представлена при восходящем солнце от земли парящая и проповедующая трубным гласом слава со стихом из Виргилия вокруг: «Vires acquirit eundo».[299] Петр был и в Сорбонне, где с ним заговорили о соединении восточной и западной церквей, причем однако он держал себя осторожно и сдержанно.[300] Далее он осматривал королевскую типографию, был в коллегии, основанной кардиналом Мазарини, присутствовал при экзерциниях французской гвардии, в заседании парламента, был в Академии Наук и пр. Петр сделался членом Академии Наук. Во Франции особенно ценили его географические познания. Карта Каспийского моря, которую он в Париже показывал ученому Делилю, изменила совершенно понятия, существовавшие на западе относительно формы этого моря. Нет сомнения, что на царя парижская жизнь произвела глубокое впечатление. Некоторые меры, принятые Петром после возвращения в Россию, свидетельствуют об этом. Сюда относятся, например, указ об «ассамблеях», печатание разных книг, меры к открытию Академии Наук и пр. Встреча Петра Великого с Людовиком XV. Гравюра Зубчанинова в СПб по рисунку художника Н. Загорского. Впечатление, которое Петр произвел на современников своим пребыванием во Франции, было весьма благоприятное. Он поражал французов простотой своей одежды: чрезмерная роскошь в одежде, господствовавшая во Франции, не понравилась царю. Особенно изумляла всех любознательность Петра. Чрезвычайно выгоден отзыв о Петре герцога Сен-Симона, который был в восхищении не только от способностей, но и от личности царя. Оставляя Францию, как говорят, Петр заметил: «жалею о короле и о Франции: она погибнет от роскоши».[301] Медаль, выбитая по случаю посещения Петром I парижского монетного двора. Со снимка, находящегося в изд. Иверсена «Медали на деяния Петра Великого». Современники утверждают, что французское правительство не очень обрадовалось приезду царя, особенно потому, что Франция в то время находилась в весьма близких отношениях с Англией. Далее Франция находилась в союзе со Швециею и любила покровительствовать Польше. Спрашивалось, могло ли при таких обстоятельствах состояться то сближение между Россией и Францией, которого желал Петр и которое было главным поводом его путешествия в Париж? Царь надеялся расторгнуть союз Франции со Швецией и заключить союз с Людовиком XV; он хотел этим укрепить за собою завоеванные им у Швеции владения. Регент, герцог Орлеанский, поручил вести переговоры маршалу Тессе под руководством маршала Юкселя (d'Huxelles), президента совета иностранных дел. Царские министры предлагали взаимную дружбу между обеими державами и союз, заключение оборонительного договора, коим царь и король прусский гарантировали бы Франции Баденский и Утрехтский договоры, а Франция, со своей стороны, гарантировала бы царю завоевания и поручилась бы, что не будет помогать шведам ни прямо, ни косвенно, деньгами или войском. При переговорах возникли разные затруднения. Когда русские министры намекнули на субсидии, которые Россия могла бы ожидать от Франции, Тессе уклонился от переговоров по этому вопросу, пока не истечет срок обязательствам, которые Франция взяла на себя перед Швецией. Маршал Юксель в особой записке говорил, что до окончания срока договора со Швециею, в 1718 году, Франция по вопросу о посредничестве должно ограничиться общими обещаниями дружбы и союза в будущем.[302] Во Франции были люди, умевшие ценить значение союза с Россиею. Герцог Сен-Симон писал тогда в своих мемуарах: «ничто более сего не могло благоприятствовать нашей торговле и нашему весу на севере, в Германии и в целой Европе. В руках сего монарха находилась торговля Англии (sic), а король Георг сильно его опасался из-за своих германских владений. Голландии, равно как и императору римскому, он умел внушить к себе уважение; словом, бесспорно, что он был весьма важное лицо в Европе и в Азии и что Франция много выиграла бы от тесного с ним союза. Он не любил императора и желал мало-помалу избавить нас от влияния Англия, и именно сей последней стране обязаны мы тем, что самым неприличным образом отвергли его предложения, деланные нам еще долго после его отъезда. Тщетно настаивал я не раз по этому делу у регента; тщетно представлял я ему самые дельные и неопровержимые доводы... С тех пор уже неоднократно приходилось нам раскаиваться в последовании пагубным внушениям Англия и в безумном пренебрежении предлагаемых нам Россией условий».[303] Есть основание думать, что именно во время пребывания Петра в Париже Франция с разных сторон получала предостережения относительно Петра. Нет сомнения, что польские агенты действовали наперекор видам России. Так, например, Сен-Симон замечает, что саксонский дипломат Лос всюду следовал за царем, не столько в качестве дипломата, сколько в качестве лазутчика.[304] Новейшие историки, не отрицая, что образ действий царя и его министров обнаруживал необычайную ловкость, утверждают, что чувство собственного достоинства, высокое понятие о значении России и даже некоторое чванство были главным образом заметны в приемах Петра во время переговоров. «Петербург», загородный дом русского резидента в Голландии при Петре I, Хр. Бранта. С гравюры того времени Рюйтера. Эти переговоры во время пребывания Петра в Париже ни к чему не привели. Покидая Францию, Петр уполномочил барона Шафирова, Толстого и Куракина заключить союз с Франциею. Договор был подписан только 4-го августа в Амстердаме, где Петр находился в то время. В силу этого договора, царь и короли, французский и прусский, обязались поддерживать мир, восстановленный трактатами Утрехтским и Баденским, также охранять договоры, которые имеют прекратить Северную войну. Если один из союзников подвергнется нападению, то другие обязаны сначала мирными средствами потребовать ему удовлетворения от обидчика; но, если эти средства не помогут, то по прошествии четырех месяцев союзники должны помогать войсками или деньгами; царь и король прусский обязуются принять медиацию короля французского для прекращения Северной войны, причем король французский не должен употреблять никакого понуждения ни против какой стороны; король французский обязуется также, по истечении срока договора, существующего между Францию и Швециею (в апреле 1718 г.), не вступать ни в какое новое обязательство со Швецией.[305] Непосредственным следствием заключения этого договора было отправление в Россию французского посла Кампредона и французского консула Вильярдо (Villardeau).[306] Царь был главным виновником такого сближения России с Франциею. Пребывание в Париже положило основание более близким дипломатическим сношениям между обеими державами. Спа. Амстердам. Берлин Во время пребывания Петра во Франции считали вероятным, что и прусский король отправится в Париж для переговоров о мире со Швецией.[307] Однако эта поездка не состоялась. 9-го июня Петр выехал из Парижа. В тот же день Данжо заметил в своем дневнике, что царь, уезжая, обещал герцогу Орлеанскому вывести свои войска из Мекленбурга и что английский король просил регента произвести некоторое давление на царя в этом смысле. Мы не знаем, насколько этот рассказ соответствует фактам. Нельзя однако сомневаться в том, что и во Франции с некоторым опасением следили за развитием могущества России.[308] Как бы то ни было, во время пребывания Петра в Спа, где он лечился в продолжение четырех недель,[309] были им приняты меры для удаления русских войск из Мекленбурга. Сам герцог Карл-Леопольд просил царя об этом, и герцогиня Екатерина Ивановна писала в этом смысле к Петру. Город Спа весьма многим был обязан царю. Репутация минеральных вод, возросшая со времени пребывания там царя, привлекала уже в 1718 и 19 годах гораздо большее число больных, чем прежде. В память пребывания Петра в Спа в 1856 году поставлен в главной колоннаде у источников великолепный бюст царя, вышедший из мастерской знаменитого ваятеля Рауха и подаренный городу князем Анатолием Демидовым. В Амстердаме, куда Петр приехал в конце июля, приходилось вести весьма важные переговоры. Для этой цели Куракин прибыл в Голландию несколько ранее, чем царь. В конференции с Куракиным известный приверженец Карла XII, генерал Понятовский, сообщил, что граф Гёрц отъезжает к королю в Швецию и что лучше всего объявить ему об условиях царского величества, для передачи их Карлу XII. Куракин заметил на это, что условия царя давно объявлены и что напрасно упущено драгоценное время. В другой конференции Понятовский объявил, что виделся с Гёрцом, который предлагает такой способ переговоров: король шведский пошлет своих уполномоченных в Финляндию на съезд с царскими министрами. Когда договор будет заключен, король сам пожелает видеться с царским величеством. Как видно, обе стороны искренно желали мира, но до мира было еще далеко. В третьей конференции, в которой участвовал и шведский дипломат Прейс, Куракин объявил, что царь согласен на предложение Гёрца отправить своих министров в Финляндию и желает, чтобы съезд был на острове Аланде. Наконец, 12-го августа в Лоо происходило свидание Куракина с Гёрцом, где подтвердили все то, что было условлено с Понятовским и Прейсом. На вопрос Герца, можно ли допустить французского посла графа де-ла-Марка к участию в переговорах, Куракин отвечал: «зачем впутывать в дело постороннюю державу? Особенно нужно остерегаться графа де-ла-Марка, которому поручено примирить английского короля, как курфюрста ганноверского, с шведским королем». Гёрц согласился с этим мнением.[310] Хотя все это происходило в секрете, но все-таки тотчас же распространились слухи о желании царя заключить сепаратный мир со Швециею.[311] В то же время происходили переговоры между английскими и русскими министрами. Норрис и Витворт имели конференцию с Куракиным о заключении союза и торгового договора, о мерах к заключению мира со Швециею и о турецких делах. Относительно мира со Швециею царские министры заметили, что «по нынешним коньюнктурам и по всегдашнему жестокоству короля шведского без принуждения его царское величество не видит к тому способа» и пр.[312] Скоро после этой конференции Норрис имел аудиенцию у царя и был принят весьма благосклонно. Немного позже англичане узнали все подробности сношений царя и Куракина с Гёрцом.[313] Что касается отношений Петра к Голландии во время последнего пребывания его в этой стране, то вопрос о Данциге, захват голландцами шведского судна, взятого русскими каперами, и опасения голландцев насчет чрезмерно быстрого развития русской торговли и промышленности мешали установлению более тесной дружбы. Все старания заключить торговый договор между Россиею и Нидерландами оказались тщетными.[314] К тому же, отношения Куракина к Герцу сделались известными в Голландии, что также произвело неблагоприятное впечатление на Генеральные Штаты. Все это, разумеется, не мешало взаимным любезностям и соблюдение внешних форм учтивости и приветствия. Город Амстердам во время присутствия там царя сделался местопребыванием многих политических деятелей, министров, дипломатов, которые побывали с визитами у царя. Жители города устраивали празднества разного рода.[315] Магистрат старался угождать царице Екатерине, оставшейся в Амстердаме во время пребывания Петра во Франции и в Бельгии. Петр в Голландии в 1717 году особенно занимался изучением всего того, что относилось в торговле. Поэтому-то его интересовал коммерческий флот голландцев. Далее, он находился в близких сношениях с художниками и учеными, покупал картины и книги, осматривал разные коллекции и пр. Из Амстердама осенью Петр через Магдебург отправился в Берлин, где в продолжение всего этого времени происходили переговоры об условиях мира со Швециею и где еще за несколько дней до приезда царя происходили конференции между русскими и прусскими министрами. У современников ходили разные слухи о странностях Петра во время его пребывания в Берлине. Он отличался особенною бережливостью.[316] Что касается политических дел, то был учинен концерт. Гавельбергский договор был возобновлен и утвержден во всех пунктах таким образом, что, если кто из северных союзников заключил бы отдельный мир со Швециею, по которому шведы остались бы опять в Германии, или если кто-нибудь стал бы принуждать короля прусского к уступке Штетина с округом, то Россия и Пруссия препятствуют этому вооруженною силою, соединив свои войска. Царь, сообщив королю, что он сам начал вести переговоры со Швециею о мире, обязался о всех этих сношениях немедленно и верно сообщать находящемуся при его дворе прусскому министру и пр.[317] Петр не долго оставался в Берлине и через Данциг, Ригу, Пернаву, Ревель и Нарву возвратился в Петербург. Путешествие царя продолжалось более двадцати месяцев. Никогда царь так долго не был в отсутствии. Не на отдых, впрочем, вернулся царственный работник. Накопилось множество дел. В разных письмах из Петербурга за это время говорится о беспорядках, происходивших в России вследствие продолжительного отсутствия царя.[318] Нужно было заняться разбором множества случаев злоупотреблений, судом над царевичем, приготовлением дипломатического съезда на Аландских островах и, на всякий случай, разными мерами для продолжения войны. Глава V. Окончание Северной войны Недоброжелатели России не переставали надеяться лишить Петра результатов побед, одержанных над Швециею. Особенно Англия упорно действовала наперекор интересам России. Могущество России для держав в Западной Европе казалось опасным. Поэтому противники Петра желали невыгодного для России мира. При всем том, однако, все более или менее нуждались в окончании многолетней войны, в отдыхе. И в Швеции общим желанием был мир. После Полтавской битвы там господствовало уныние. Ходили тогда слухи, что Карл XII не остался в живых. Были люди, видевшие в нем единственное препятствие к заключению мира и потому желавшие ему смерти; начали сравнивать Карла XII с лишенным ума королем Эрихом XIV.[319] Сам Карл, впрочем, как мы видели, искал случаев к открытию переговоров о мире. Всякая попытка такого рода для шведского короля представляла еще ту выгоду, что вступление им в сношения с Россиею легко могло посеять раздор между Петром и его союзниками. Во время пребывания Петра в Голландии, летом 1717 года, как мы видели, Куракин и Гёрц пришли к соглашению относительно съезда шведских и русских дипломатов на Аландских островах для переговоров о мире. В то же время, однако, были возобновлены переговоры России с Даниею о предполагаемом десанте в Шонию. Вскоре оказалось, что Петр не мог надеяться на союзников. Дания не переставала питать сильное недоверие к царю. Даже Пруссия начинала действовать подчас наперекор интересам России. Русский посланник в Берлине не раз должен был выслушивать совет, что Россия, при заключении мира, должна руководствоваться началами умеренности, уступчивости и воздержания. Пруссия объявила, что готовность Петра не настаивать на уступке ему всей Финляндии еще не может считаться достаточным доказательством миролюбия царя. Считали возможным, что Петр откажется и от присоединения к своим владениям Ревеля. Русские старались доказать, что приобретение всей Лифляндии Россиею должно считаться ручательством за сохранение мира на северо-востоке Европы. При всей натянутости отношений между Пруссиею и Россиею, все-таки прежний союз оставался в полной силе. Союзники обещали сообщать друг другу о всех частностях положения дела и во время переговоров о мире. С Англиею еще в 1717 году происходили переговоры о мерах к скорейшему окончанию войны. Русские выставляли на вид, что по известной несклонности Карла к миру нужно принудить его к тому силою оружия, предлагая соединить английский флот с русским для общего нападения на Швецию. Эти операции, по мнению Петра, должны были повторяться, пока Северная война не кончится благополучным миром. Король Георг I не согласился на это предложение, указывая на ограниченность своей власти, на нерасположение к военным действиям парламента и пр. К тому же, как полагал русский посол в Лондоне, французский дипломат Дюбуа, находившийся в то время в английской столице, старался противодействовать сближению России с Англиею.[320] В мае 1718 года начались переговоры на Аландских островах. Уполномоченными со стороны Швеции были Гёрц и Гилленборг, со стороны России Брюс и Остерман. Сам Петр составил для своих уполномоченных подробный наказ, из которого видно, в какой степени было трудно согласовать интересы России и ее союзников, Пруссии и Дании. Союзникам Петр обещал не скрывать пред ними частностей негоциации о мире. Теперь же он не мог не подумать о сепаратном мире, о заключении тайного соглашения между Остерманом и Гёрцом. В конфиденциальном письме царя к Остерману предписывалось последнему обещать Герцу в подарок сто тысяч рублей и другие награды, если бы он трудился заключить выгодный для России мир. Далее сказано, между прочим: «если король уступит нам провинции, которые теперь за нами (кроме Финляндии), то мы обяжемся помочь ему вознаградить его потери в другом месте, где ему нужно». Тотчас же после открытая съезда шведские уполномоченные объявили, что Лифляндия и Эстляндия составляют естественные бастионы королевства Шведского и что королю лучше потерять все в другом месте, чем уступить их России. Остерман старался подействовать на прибывшего на съезд генерал-адъютанта Шпарре, пользовавшегося особенным доверием короля. Далее русские дали почувствовать шведам, что царь был бы готов действовать заодно со Швециею против Англии и, например, поддерживать претендента из дома Стюартов против Георга I. Особенно упорно спорили о Ревеле, на уступку которого Гёрц никак не соглашался. Затем Гёрц целый месяц был в отсутствии и вернулся в Аланд с новым наказом, в силу которого он объявил, что король не иначе может согласиться на уступку Ревеля, как если получить эквивалент из датских владений, и желает, чтобы царь ему в том помог. Дальнейшее затруднение представлял собою Выборг. Русские уполномоченные объявили, что этот город от Петербурга в близком расстоянии и что царь в своей резиденции никогда безопасен быть не может, если Выборг будет за Швециею. Постоянно являлись со стороны Гёрца новые предложения, чтобы царь действовал в ущерб своим союзникам. Нельзя было придти к какому-либо соглашению. Два раза Остерман ездил за новыми инструкциями в Петербург, два раза Гёрц отправлялся с тою же целью в Стокгольм. Ничто не помогало. Оказалось вскоре, что Гёрц в Швеции не пользовался более прежним доверием и что это обстоятельство мешало успеху его дипломатической деятельности. Достойно внимания и то, что со стороны Швеции медлили заключением мира в надежде на беспорядки в России; ожидаемый бунт против царя действительно оказался бы весьма важною выгодою для Швеции. Наконец, Остерман пришел к тому убеждению, что на заключение мира можно надеяться не иначе, как после нападения на самую Швецию. К тому же им была выражена надежда, что «король, по его отважным поступкам, когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит». После сделанного Гёрцом предложения, чтобы Россия помогала Карлу воевать с Даниею, на что, разумеется, русские уполномоченные не соглашались, Гёрц в ноябре 1718 года уехал в Швецию. Ожидали его возвращения на Аландские острова по истечении четырех недель. Он не вернулся. Зато была получена весть об убиении короля Карла XII под стенами крепости Фридрихсгаль и об арестовании Гёрца. Шведский министр барон Герц. С гравированного портрета того времени. Остерман отправился в Петербург, между тем, как Брюс для продолжения переговоров оставался на Аландских островах. Перемена, происшедшая в Швеции, состоявшееся там ограничение монархической власти — оказались весьма выгодными для России. Решительнее прежнего Петр мог настаивать на уступке ему Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии, Выборга и Кексгольма с частью Карелии. Зато со стороны России была изъявлена готовность заплатить за эти провинции некоторую сумму денег. Между тем, царь через отправленного в Стокгольм бригадира Лефорта поздравил королеву Ульрику Элеонору со вступлением на престол и при этом выразил надежду на заключение мира. Однако переговоры в Аланде оставались безуспешными и опять Брюс и Остерман начали говорить о необходимости нападением на самую Швецию принудить ее к миру. Яков Вилимович Брюс. С портрета, принадлежащего графу Ю.И. Стенбоку. Шведские дипломаты между тем старались поссорить Россию с Пруссиею. Новый шведский уполномоченный, Лилиенштедт, спросил Брюса и Остермана, известно ли царю, что против него ведутся большие интриги, что недавно против него заключен даже союз. Головкин узнал в Берлине, что здесь ганноверская партия сильно интригует, чтобы отвлечь короля Фридриха Вильгельма от России и заставить его вступить в соглашение с королем Георгом. Головкин не раз беседовал с самим королем об этом деле и все старания недоброжелателей России не повели к желанной цели. Россия приступила к возобновлению военных действий. Флот, состоявший из 30 военных кораблей, 130 галер и 100 мелких судов, был отправлен к берегам Швеции; войска, находившиеся на этом флоте, высадились в окрестностях Стокгольма, сожгли 2 города, 130 селений, 40 мельниц и несколько железных заводов. Добыча русских ценилась в 1 миллион, ущерб, нанесенный шведам в 12 миллионов. Казаки явились недалеко от шведской столицы. Все это происходило в 1719 г. Петр, надеявшийся, что все это подействует в пользу мира, снова отправил Остермана для ведения переговоров в Швецию. Однако Остерману объявили, что королева готова уступить Нарву, Ревель и Эстляндию, но требует возвращения Финляндии и Лифляндии. К тому же выговаривали Остерману, что царь присылает своего министра с мирными предложениями, а войска его жгут шведские области, и прибавили, что никогда не дадут приневолить себя к миру. Тогда царь послал своим уполномоченным на Аландском конгрессе поручение в виде ультиматума: или в продолжение двух недель окончить переговоры на основании требований России, или же прекратить конгресс. Шведские дипломаты объявили, что уезжают с Аландских островов. Таким образом, оставалось только надеяться на продолжение военных действий.[321] Весьма важным событием в это время было сближение между Швецию и Англиею. В силу договора, заключенного между обеими державами, Бремен и Верден были уступлены Ганноверу. Впрочем, как доказывал Куракин в особой составленной им по этому поводу записке, этот договор не мог сделаться опасным для России; Куракин был того убеждения, что нет основания ожидать каких-либо опасных предприятий со стороны Швеции, что вся задача заключается в выигрыше времени для того, чтобы принудить Швецию к заключению мира, и что для достижения этой цели может оказать пользу энергичное продолжение военных действий.[322] Таким образом, не прекращались одновременно и дипломатические, и военные действия. Не было основания ожидать особенно деятельного заступничества со стороны какой-либо державы в пользу Швеции. И происходившее в это время сближение между Швециею и Австриею не представляло опасности. Притязания Польши на Лифляндию также не могли иметь значения, потому что внутреннее разложение Речи Посполитой мешало успеху этой державы во внешней политике. Зато достойно внимания состоявшееся в это время сближение между Россиею и Испаниею. Франция и Англия заключили между собою союз против Испании, стараясь привлечь к этому союзу и Нидерланды. Одновременно Куракин ведь в Гааге с испанским послом переговоры о заключении союза между Россиею и Испаниею. Этот эпизод, не имевший важных последствий, все-таки свидетельствовал о тесной связи, существовавшей между Россиею и западноевропейскою системою государств. Россия имела возможность рассчитывать на союзников, которые могли сделаться довольно опасными ее противникам. Союз с Испаниею в то время, при замечательной роли, которую играл Альберони, мог иметь важное значение. Падение кардинала положило конец этим проектам испанско-русского союза.[323] Андрей Иванович Остерман. С портрета, находящегося в Императорском Эрмитаже. В отношениях между Петром и Фридрихом Вильгельмом I было неизбежно некоторое охлаждение вследствие английско-ганноверского влияния, оказанного на Пруссию. Прусский дипломат в Петербурге, Шлиппенбах, должен был выслушивать упреки за непостоянство дружбы прусского короля и за то, что Фридрих Вильгельм I играет роль защитника Швеции. К счастию и для России и для Пруссии, интересы обеих держав были тесно связаны и такого рода нерасположение могло быть лишь временным.[324] Петр в сущности не имел ни малейшего основания опасаться враждебных действий Пруссии. Гавриил Иванович Головкин. С неизданного гравированного портрета из собрания Бекетова. Зато можно было считать вероятным разрыв между Россиею и Англиею. Царь и некоторые лица, окружавшие его, находились в сношениях с партиею претендента на английский престол, Якова III. Так, например, в Англии узнали, что Петр во время пребывания в Париже несколько раз виделся с лордом Маром, принадлежавшим к этой партии, и что там происходили переговоры о заключении тесного союза между Россиею, Швециею и Яковом III. Такие случаи повторялись. Лейб-медик царя Эрескин (Areskin) состоял в тесной связи с якобитами.[325] Нельзя удивляться тому, что король Георг относился с недоверием к России, что министр Стенгоп не раз жаловался русскому послу в Лондоне на ласковый прием, оказанный приверженцам претендента в России, и что многие современники считали возможным разрыв между Англиею и Россию. К тому же, в последнее время Северной войны английский флот не раз являлся в Балтийском море, показывая вид, что назначен для наблюдения за действиями русского флота. Между русским послом и английскими министрами происходили разные объяснения по этому поводу.[326] Когда адмирал Норрис с английским флотом летом 1719 года явился в Балтийском море, царь отправил к адмиралу письмо, в котором требовал объяснения, зачем он прислан. Норрис отвечал в общих выражениях. Английский посланник в Швеции Картерет сообщил Брюсу и Остерману, что королева Ульрика Элеонора приняла посредничество Англии для заключения мира между Швециею и Россиею и что английский флот находится в Балтийском море для защиты торговли английских подданных и для поддержания его медиации. В таких же выражениях писал к Брюсу и Остерману и адмирал Норрис. Русские уполномоченные на Аландских островах, «усмотря весьма необыкновенный и гордый поступок английских посла и адмирала», отвечали Картерету, что они не могут препроводить подобных писем к царскому величеству и пр. Петр не желал английской медиации: всякое вмешательство Англии в дела России могло сделаться опасным для последней. Однако и в 1720 году в Балтийское море явился английский флот, и Веселовский писал из Лондона, что Стенгоп написал ему письмо об отправлении Норриса в Балтийское море «для прикрытия областей Швеции и для содействия заключения выгодного для обеих сторон мира между Россиею и Швециею». Царь приказал генерал-адмиралу графу Апраксину и рижскому генерал-губернатору князю Репнину не принимать никаких писем от Норриса и Картерета, «ибо всему свету известно, что адмирал Норрис послан на помощь в Швецию» и т. д. Доказательством того, что английская демонстрация не произвела действия, служило энергичное продолжение военных действий. И в 1720 году русское войско высадилось на берегах Швеции, и опять было превращено в пепел несколько городов и деревень. В Англии противники министерства смеялись над английским флотом, отправленным для защиты Швеции и преспокойно смотревшим на опустошение шведских областей русским войском. И в 1721 году повторились крейсирование англичан в Балтийском море и высадка русских войск в Швеции на глазах у английского флота. Через Куракина Петр узнал о письме короля Георга к королеве Ульрике Элеоноре, в котором он советовал заключить мир, потому что Англия не может тратить так много денег на высылку эскадр. Очевидно, Швеция не могла рассчитывать на содействие Англии, а к тому же в Англии желали, уже из-за интересов торговли, некоторого сближения с Россиею.[327]