А. Г. Брикнер / История Петра Великого (2)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава I. Детство Петра (1672—1689) Отец и дед Петра не отличались особенными дарованиями, силою воли и богатством идей. Нельзя сказать, чтобы первый государь из дома Романовых, Михаил Феодорович, был обязан возведением на царство выдающимся личным качествам: тут главным образом действовали семейные связи. Зато отец первого царя, патриарх Филарет, игравший некоторое время роль регента, действительно был способным государственным человеком. О характере и личности Михаила мы знаем немного. Придворный этикет, господствовавший в то время и стеснявший свободу государя, не благоприятствовал развитию в нем самостоятельности и воли. К тому же, как кажется, в первое время царствования Михаила его власть была ограничена отчасти боярами. Михаил не принимал личного участия в войнах с Польшею и Швециею и в подавлении анархических элементов в государстве. Внешняя политика этого государя заключалась главным образом в обороне против перевеса соседних стран. Надежда на успешные наступательные действия против Польши, при помощи иноземных наемников, оказалась тщетною. Нужно было довольствоваться тем, что после страшных бурь междуцарствия и польского нашествия страна мало-помалу отдыхала и приобретала свежие силы. Значительных преобразований внутри страны не происходило. Подобно отцу, Алексей чуть не мальчиком вступает на престол; подобно отцу, имея сорок лет с небольшим, он сходит в могилу. Алексей был богаче одарен способностями, чем Михаил; его царствование было ознаменовано предприимчивостью во внешней политике и некоторыми преобразованиями внутри государства; сюда относятся «Уложение» и разные постановления в области церковного быта. Хотя Алексей и не был лишен дарований, однако же не обладал ни смелостью соображения, ни силою воли. Главными чертами в его характере были кротость и некоторая патриархальность в обращении с окружавшими Царь Алексей Михайлович. С портрета, находящегося в Императорском Эрмитаже. его лицами; но эти качества не мешали ему подчас собственноручно расправляться с людьми, навлекшими на себя чем бы то ни было его гнев; такие эпизоды, между прочим, происходили даже с царским тестем, Ильею Даниловичем Милославским. Алексей не имел достаточной силы воли для удаления людей недостойных его доверия; впрочем, бывали случаи, когда он выдавал на растерзание разъяренной черни сановников, употреблявших во зло свою власть. В первое время своего царствования, бывши еще юношею, царь не раз видел страшные вспышки гнева народа, толпою окружавшего царя и жаловавшегося на притеснения воевод. Он сам был любим народом, но многие из его сановников делались предметом общей ненависти. Царь Алексей принимал личное участие в войнах со Швециею и Польшею. В этих походах, а также в страсти к охоте, у него обнаруживается гораздо бóльшая подвижность и предприимчивость, нежели у его отца, Михаила, или у его сына, Феодора; однако в Алексее не замечается и следа той неутомимой рабочей силы, которою отличался Петр. Алексей был верным слугою церкви, благочестиво и строго соблюдавшим все религиозные обязанности, любил заниматься чтением богословских книг, употреблял в своих письмах церковные обороты, но в то же время он нередко нарушал правила строго-определенного придворного этикета. Подобно знаменитому императору Фридриху II из дома Гогешптауфенов, он был автором сочинения о соколиной охоте; в его частных письмах к разным лицам проглядывает некоторая мягкость и гуманность. Воспитание своих детей он поручил отчасти польским наставникам. До нас дошли кое-какие приписываемые царю стихи. По временам, освобождаясь от правил монашеского аскетизма, обыкновенно соблюдаемых царями, он любил шутить и веселиться, забавляться драматическими представлениями и музыкою. В последнее время царствования Алексея, а также во время шестилетнего царствования Феодора (1676—1682), замечается уже указанное влияние малороссийско-польской цивилизации на Россию. В продолжение многолетних войн, бесконечных дипломатических переговоров с поляками, русские многому научились у последних. В русском языке в это время встречаются полонизмы. Русский резидент в Польше, Тяпкин, настоящий москвитянин, страдавший тоскою по родине, оказался весьма доступным влиянию польской культуры. Его сын воспитывался в польском училище; его донесения царю заключают в себе множество польских выражений и оборотов. В самой России в это время играли важную роль малороссийские духовные лица, получившие свое образование в Польше, а также и настоящие поляки. При Михаиле и Алексее мы встречаем у некоторых русских особенную любовь к Польше. К таким почитателям польских нравов принадлежал дядя царя Алексея, боярин Никита Иванович Романов. Он одевал своих слуг в западноевропейское платье и сам являлся иногда в польском костюме. Говорят, что патриарх Никон вытребовал у боярина эти одежды и уничтожил их. Достойно внимания, что этот самый Романов был владельцем знаменитого бота, найденного Петром в сарае в Измайлове и сделавшегося зародышем русского флота.[1] Уже в начале XVII века, автор сказания об осаде Троицкого Сергиева монастыря, Аврамий Палицын, сетует на подражание многим «армянским и латинским ересям», на то, что «старые мужы брады своя постризаху, во юноши пременяхуся».[2] За несколько лет до вступления на престол Петра, был обнародован указ, строго запрещавший «перенимать иноземские немецкие и иные извычаи, постригать волосов, носить платье, кафтаны и шапки с иноземных образцов» и пр.[3] При Феодоре влияние Польши усиливается. Первая супруга царя, Грушецкая, была виновницею введения реформы относительно платья при дворе и в высших кругах русского общества; по ее влиянию начали в Москве стричь волосы, брить бороды, носить сабли и кунтуши польские, заводить школы, польские и латинские, и пр.[4] Еще при Феодоре было говорено и писано о неудовольствии многих бояр, вызванном этими нововведениями. Таким образом, прежнее византийское влияние было отчасти сменено польским, отчасти же и то и другое встречаются вместе. Низшие классы общества, а также духовенство, находятся гораздо более под влиянием византийско-средневековой стихии, уклоняясь от влияния западноевропейской цивилизации, высказываясь одинаково резко, как против польско-латинской, так и против германско-протестантской культуры. Зато светские элементы высшего общества по необходимости начали учиться у Западной Европы. Вопрос о том, какого рода западноевропейское влияние должно было иметь перевес в центре государства, был самым важным, роковым вопросом. При Феодоре можно было считать вероятным окончательный перевес средневековой католической науки, пробившей себе путь в Россию через Польшу и Малороссию. Люди, подобные Симеону Полоцкому, прибывшему в Россию при царе Алексее и сделавшемуся наставником детей царя от первого брака, были представителями эрудиции, основанной на отвлеченных науках риторики, философии и богословия прежних веков. В этом отношении достойно внимания то предпочтение, с которым некоторые лица при московском дворе, в том числе Феодор и София, занимались церковною историею. Сын Петра, Алексей, — и эта черта характеризует, между прочим, бездну, открывшуюся впоследствии между отцом и сыном, — особенно охотно занимался чтением церковно-исторического сочинения Барония и делал из него выписки. Это направление некоторым образом классического, по крайней мере основанного на латинском языке, воспитания было диаметрально противоположно тому реальному обучению, которое русские могли приобрести от германского и протестантского мира. Многое зависело от решения вопроса, кто будет главным наставником России: Рим ли со своими отцами церкви и иезуитами, со своим латинским наречием и схоластикою, или те народы, которые упорно боролись против перевеса Рима, Габсбургцев, Испании, т. е. англичане, голландцы, немцы, — те народы, которых умственное и политическое развитие в эпоху реформации было выражением всестороннего прогресса человечества. Россия могла примкнуть или к романскому, католическому миру, великому в прошедшем, не забывавшему своих прежних прав и своего прежнего перевеса, державшемуся отсталых понятий о преимуществе империи и иерархии, жившему давними воспоминаниями, сделавшемуся анахронизмом, — или же к другой, северо-западной, обращенной к океану части Европы, к представителям новой идеи о государстве, новой политической системы, открывавшим новые пути в областях государственного и международного права, торговли, промышленности, науки, литературы и колонизации. Россия решила этот вопрос в пользу последних народов: она предпочла учиться у новой Европы. Не малороссийские и польские монахи и богословы сделались наставниками Петра, а обитатели «Немецкой» слободы, находившейся у самой столицы и представлявшей собою образчик западноевропейской рабочей силы, предприимчивости и эрудиции. Петр вырос не в рутине азиатского придворного этикета, он не получил латинско-схоластического воспитания, которое выпало на долю его брата, Феодора; этим выигрышем он был обязан близости и значению Немецкой слободы, население которой состояло из разнородных элементов, отличалось некоторым космополитизмом и представляло собою нечто вроде микрокосма всевозможных сословий, призваний, национальностей и исповеданий. Уже в XVI веке у самой Москвы существовала Немецкая слобода; она сгорела во время междуцарствия и польского нашествия в начале XVII столетия. Указом паря Алексея около середины XVII века предместье это было возобновлено. Религиозные побуждения заставили царя выселить иностранцев, до того времени проживавших в самой столице. Поэтому Немецкую слободу можно сравнить с так называемыми «ghetto», т. е. с теми предместьями некоторых западноевропейских городов, где живут евреи. Тут в XVII веке сосредоточивалась жизнь иностранцев; тут были воздвигнуты лютеранские и реформатские церкви; тут жили врачи и негоцианты, пасторы и офицеры, инженеры и ремесленники. Население Немецкой слободы состояло главным образом из шотландцев, англичан, голландцев, немцев и пр. Здесь встречались несколько утонченные нравы, непринужденная обходительность, умственные интересы. То обстоятельство, что иностранцы жили особо, препятствовало их обрусению; они представляли собою своеобразный элемент и служили друг другу опорою при сохранении национальных и религиозных особенностей, при удовлетворении нравственных, научных и литературных потребностей. До известной степени здесь существовали национальные, религиозные и политические партии; но такого рода антагонизм был смягчен космополитизмом, свойственным вообще колониям. Слобода находилась под влиянием умственного развития Западной Европы. Здесь было много знатоков латинского языка; английские дамы Немецкой слободы выписывали из своей родины романы и драмы; шотландец Патрик Гордон, игравший в Немецкой слободе в течение нескольких десятилетий весьма важную роль, старался узнавать о всех усовершенствованиях в области механики, технологии, картографии на западе Европы, о разных сообщениях, делаемых в лондонской «Royal Society». Жители Немецкой слободы находились в чрезвычайно оживленной переписке со своими родными и знакомыми на родине; весьма часто они предпринимали поездки заграницу по разным причинам, с напряженным вниманием следили за ходом политических событий на западе Европы, например, за событиями английской революции, войны между Англиею и Голландиею и т. д. Все это свидетельствует о том, что Немецкая слобода могла содействовать сближению русских с Западною Европою и сообщать России результаты западноевропейской культуры.[5] Немецкая слобода. С гравюры Генриха де-Витта, начала XVIII столетия. Немецкая слобода. С гравюры Генриха де-Витта, начала XVIII столетия. Немецкой слободе было суждено служить звеном между Западною Европою и Петром во время его юношеского развития. На пути, пройденном Россиею от более азиатской нежели европейской Москвы XVII века до более европейского нежели азиатского Петербурга XVIII века, Немецкая слобода была, так сказать, важнейшею станциею. И до Петра уже было заметно влияние Немецкой слободы на некоторых представителей русского общества. Были в России люди, которые не разделяли мнения духовенства, ненавидевшего иностранцев, как еретиков, и черни, оскорблявшей «немцев» и иногда даже мечтавшей об уничтожении всей Немецкой слободы с ее жителями; были в России люди, которые умели ценить превосходство западноевропейской культуры и были склонны к учению под руководством иностранцев. Таким представителем прогресса может служить боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Он пользовался особенным доверием царя Алексея, который часто посещал дом Матвеева, где, по преданию, познакомился с Натальею Кирилловною Нарышкиной, матерью Петра. Матвеев стоял у колыбели Петра, дарил ему разные игрушки, в том числе повозку с маленькими лошадками. Когда Петру уже минуло десять лет, Матвеев, почти на глазах юного государя, был убит стрельцами. Его личность должна была принадлежать к самым сильным детским воспоминаниям Петра. Отец Матвеева был когда-то русским послом в Константинополе и в Персии, а его сын в течение Северной войны находился русским дипломатом в Париже и Вене, в Гааге и Лондоне. Он сам оказал царю существенные услуги во время приобретения Малороссии. При довольно затруднительных обстоятельствах он, в качестве дипломата и полководца, отстаивал могущество и честь России. Заведуя Посольским приказом, он был, так сказать, министром иностранных дел. Один путешественник-иностранец прямо называет его «первым царским министром». Довольно часто в доме Матвеева, украшенном различными предметами роскоши, заимствованными у Западной Европы, происходили переговоры с иностранными дипломатами. При опасности, грозившей царству со стороны Стеньки Разина, он давал царю мудрые советы. Матвеев заботился об интересах внешней торговли; заведуя Аптекарским приказом, он постоянно находился в сношениях со многими иностранными хирургами, докторами и аптекарями, служившими в этом ведомстве. Жена Матвеева, как говорят, была иностранного происхождения. Его сын получил весьма тщательное воспитание, учился разным языкам и приобрел такую широкую эрудицию, что даже Лейбниц с особенною похвалою отзывался о его познаниях.[6] В обществе хирурга Сигизмунда Зоммера, многолетнею практикою приобретшего в России значение и состояние, а также молдаванина Спафария, который служил в Посольском приказе и в то же время учил сына Матвеева греческому и латинскому языкам, любознательный боярин занимался естественными науками. Противники Артамона Сергеевича воспользовались этим обстоятельством в первое время царствования Феодора Алексеевича для того, чтобы погубить ненавистного боярина. Его обвиняли в колдовстве, в общении со злыми духами. По случаю ссылки своей на крайний север Матвеев, в письме к царю Феодору, говорил о написанных им исторических сочинениях, в которых трактовалось о титулах и печатях русских государей, о вступлении на престол царя Михаила и пр.[7] В какой мере царь Алексей любил Матвеева, видно из выражения царя в письме к последнему, в котором Алексей просит находящегося в отсутствии сановника возвратиться скорее, так как царь и его дети без Матвеева осиротели. Детский возок Петра Великого. С рисунка в книге Говарда «The Russian Empire». Рассказ о том, как царь Алексей, овдовев, познакомился в доме Матвеева с Натальею Кирилловною Нарышкиной, на которой и женился, в частностях имеет несколько легендарный характер. Этот рассказ основан на семейном предании; однако, само по себе, это предание кажется правдоподобным: оно соответствует близким сношениям царя с Матвеевым и Матвеева с Нарышкиными, а также и некоторым намекам одного иностранца, во время свадьбы Алексея находившегося в Москве и немного позже издавшего сочинение о России.[8] Известно, что знакомиться с невестою как бы частным человеком, в частном доме было не в обычае у русских царей. Правилом при женитьбах царей были торжественные смотры множества красавиц, между которыми царь выбирал для себя сожительницу. Известно, как часто при подобных случаях между различными семействами происходили страшные крамолы и даже преступления. Невесты, удостоенные выбора, при царях Михаиле и Алексее были не раз «испорчены» родными своих соперниц, со всем своим семейством ссылаемы в Сибирь; путем поклепов, доносов, разные семейства преследовали и губили друг друга. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев. С гравированного портрета, приложенного к его жизнеописанию, изд в 1776 г. Что-то похожее происходило и при женитьбе царя Алексея на Наталье Кирилловна. Как кажется, смотр невестам, устроенный по обычаю, на этот раз был пустою формальностью. Явились доносы на Матвеева; произведено следствие; дядя одной соперницы Натальи Кирилловны был подвергнут пытке. Бумаги этого дела лишь отчасти сохранились, однако мы узнаем из них о мере гнева противников Матвеева на выбор царя Алексея.[9] Свадьба царя была отпразднована 22-го января 1671 года; 30-го мая 1672 года родился Петр. Вскоре обнаружился антагонизм между родственниками первой супруги Алексея, Милославскими, и их приверженцами, с одной стороны, и Нарышкиными и Матвеевым — с другой. Здесь, разумеется, не было столкновения политических партий; антагонизм основывался на частных, семейных интересах. Началась борьба, окончившаяся падением Матвеева. Сохранились кое-какие известия, свидетельствующие о том, что и непричастные к этим событиям современники не вполне оправдывали образ действий Матвеева. Так, например, в одной польской брошюре о стрелецком бунте 1682 года рассказано, что Матвеев преследовал в последнее время царствования Алексея детей от первого брака царя. Театральные представления при дворе, как кажется, служили Матвееву иногда средством для оскорбления своих противников. Когда давали пьесу «Юдифь и Олоферн», в Амане, повешенном по приказанию Артаксеркса, хотели узнавать кого-то из Милославских. В Мардохе приметен был Матвеев. Есфирь напоминала царицу Наталью Кирилловну.[10] В вышеупомянутой польской брошюре рассказано также, что Матвеев, когда умирал царь Алексей, старался возвести на престол четырехлетнего Петра, помимо Феодора Алексеевича. Едва ли можно верить этому слуху: по крайней мере после падения Матвеева между обвинениями, взведенными на него противниками, не встречается ничего подтверждающего этот рассказ.[11] Нам неизвестно, как распорядился царь Алексей относительно престолонаследия, но Феодор Алексеевич без всякого затруднения вступил на престол, и влияние и значение Матвеева и царицы Натальи вскоре кончились. Впрочем, Матвеев пал не тотчас после кончины Алексея, что также может служить доказательством невероятности обвинения его в преступной агитации в пользу Петра. Несколько месяцев еще и при Феодоре Алексеевиче он заведовал внешнею политикою царства. Образ действий противников Матвеева, преследовавших и погубивших его путем коварства, скорее свидетельствует о его невинности. Без формального обвинения, без правильного судебного следствия, Матвеев прежде всего был отрешен от должности начальника Аптекарского приказа; затем лишился и звания заведующего иностранными делами; наконец был сослан. О мелочности крамол, направленных против Матвеева, свидетельствует то обстоятельство, что в мерах, принятых против павшего боярина, занимает весьма видное место жалоба датского резидента о долге в размере 500 рублей за проданное Матвееву вино. Посыпались на Матвеева упреки в том, что он будто занимался колдовством, вызывал злых духов и покушался отравить царя Феодора. Главными доносчиками явились некоторые слуги Матвеева. Он старался оправдываться, указывал на противоречия в обвинениях противников, на несостоятельность показаний подвергнутых пытке лиц, на недобрую репутацию одного из главных обвинителей, датского резидента. Из сборника оправдательных посланий боярина мы узнаем, что в то время занятия естественными науками, чтение какой-нибудь фармацевтической книги могли считаться преступлением. При таких уголовных случаях и с одной и с другой стороны аргументация основывалась на теории о волшебстве и злых духах, причем встречались бесчисленные ссылки на Священное Писание и творения Святых Отцов.[12] Мы не знаем, были ли противники Матвеева убеждены в его вине или нет. Как бы то ни было, но он лишился всего состояния и был сослан сначала в Пустозерск, затем в Мезень. Не один Матвеев был обвиняем в покушении на жизнь царя Феодора. Допрашивали о том же и ближайших родственников царицы Натальи Кирилловны. Голландский резидента Келлер все это считал «злостною выдумкою о мнимом заговоре».[13] В кружках иностранцев рассказывали, что Матвеева обвиняли в желании сделаться царем,[14] что, после отправления братьев Натальи Кирилловны в ссылку, можно ожидать заключения в монастырь самой царицы. Однако еще при жизни Феодора Алексеевича произошла перемена в пользу Матвеева. Уже в 1678-м году рассказывали, что князь Долгорукий, бывший главным воеводою в Чигиринских походах, старался убедить царя в необходимости возвращения Матвеева из ссылки, что двор нуждался в советах опытного государственного деятеля и что при дворе по поводу этого происходили оживленные прения. Голландский резидент, сообщающий некоторые частности этих событий, прибавляет, что в случае возвращения из ссылки Матвеева можно ожидать весьма важных перемен в государстве.[15] Царица Наталья Кирилловна. С портрета, находящегося в Императорском Эрмитаже. Прошло, однако, два-три года до смягчения участи Матвеева и Нарышкиных. Вторая супруга царя Феодора, Марфа Апраксина, крестница Матвеева, хлопотала о его помиловании. Ему дозволили возвратиться в свое имение, Лух, находившееся в нынешней Костромской губернии, в 600 верстах от столицы. Здесь он получал от своих приверженцев ежедневно известия о ходе дел в столице, где в ближайшем будущем можно было ожидать кончины царя. Келлер писал Генеральным Штатам 25 апреля 1682 года: «В случае кончины его величества, без сомнения, тотчас же будет отправлен курьер к Матвееву с приглашением без замедления приехать в столицу для отвращения смут, беспорядков и несчастий, которые могли бы произойти при борьбе родственников царя между собою. Намедни прибыли сюда отец и сын Нарышкины, а другого Нарышкина, еще более обвиняемого, ожидают на днях; таким образом, все здешние обстоятельства принимают совершенно иной вид». Никита Моисеевич Зотов. С гравированного портрета Осипова. Предсказания Келлера сбылись. Царь умер, и в Лух поскакал гонец за Матвеевым. Двор был разделен на две враждебные партии. На одной стороне находились дети от первого брака Алексея и их родственники, Милославские, на другой — Петр, Нарышкины и некоторые деятели последнего времени царствования Феодора, например, Языков, Лихачев и др. Таково было состояние двора в первые годы жизни Петра. Его судьба в это время подвергалась многим превратностям. При жизни Алексея, он и мать его пользовались особенно выгодным положением при дворе. Вместе с падением Матвеева многое изменилось и в житье-бытье Натальи Кирилловны и Петра. Они жили в Преображенском, в некотором отдалении от двора. Нет сомнения, что мать царевича страдала от такого пренебрежения к ней; для ее сына большая свобода и отсутствие строгого придворного этикета в Преображенском могли считаться немалой выгодою. Обыкновенно царевичи на Руси до пятнадцатилетнего возраста содержались как бы узниками в Кремле. Петр вырастал на свежем воздухе, в окрестностях столицы. Страница из учебной тетради Петра Великого. Со снимка, приложенного к «Истории Петра Великого» Устрялова. Минуты вынимаются такъ (въ радусе 60 минут) и буде минуты которыя солнце покажет болше декълинациевых минут и их вынимат просто (супстракциею) а буде декълинациевы минуты болше и тогъда занят один градус и прибавит ктем минутом которыя солнце покажет и вынимать также (супъстракъциею). О первых годах жизни Петра сохранилось два рода источников: архивные дела и легендарные сказания. Последние, повторяемые бесконечно в продолжение XVIII века и поныне, представляют историю детства Петра в каком-то идеальном свете, заключают в себе множество небылиц о баснословных дарованиях царственного ребенка и не заслуживают почти никакого внимания. Совсем иное значение имеют кое-какие документы, изданные в последнее время и дающие нам довольно точное понятие о некоторых подробностях детства Петра. Мы узнаем, что юный Петр был окружен карлами и карлицами, что его первый наставник, подьячий Зотов, велел изготовлять для царевича так называемые «куншты», т. е. картинки для наглядного обучения; мы узнаем, что между игрушками Петра занимало видное место разного рода оружие и что для него писались иконы; все это не представляет собою ничего особенного и было обыкновенным явлением в отроческой жизни царских детей. Однако число предметов, изготовленных для обучения и увеселения царевича, довольно значительно. Сохранились имена ремесленников, токарей, маляров и пр., которые участвовали в изготовлении этих предметов, стрел, саблей и пушек. Особенного внимания достойно то обстоятельство, что, как видно из архивных данных, в то время, когда Петру исполнилось двенадцать лет, ко двору были поставляемы для царевича разные ремесленные орудия, как то: инструменты для каменной работы, для печатания и переплета книг, а также верстак и токарный станок. Впоследствии, в 1697 году, курфюрстина София Шарлотта заметила, что Петр может считаться знатоком в четырнадцати ремеслах; епископ Бёрнет, в Англии, в 1698 году, порицал Петра за особое пристрастие его к ремесленным занятиям. Архивные данные, относящиеся к детству Петра, свидетельствуют о том, что он уже в ранних летах особенно охотно занимался техникою ремесл и отличался направлением реального обучения в противоположность брату Феодору, получившему в свое время главным образом богословское образование. Зато рассказы тех собирателей анекдотов, которые обращают особенное внимание на солдатские игры царевича, не имеют особенного значения.[16] Во всяком случае, первоначальное обучение Петра было каким-то случайным, несистематическим и неосновательным. Из учебных тетрадей Петра, рассмотренных Устряловым и отчасти сообщенных этим ученым в приложениях к своему труду, мы видим, что Петр был уже юношею, когда начал заниматься основаниями арифметики. Ошибки правописания в тысячах собственноручных писем, набросков и выписок Петра, свидетельствуют также о недостаточности элементарного его обучения. Императрица Елизавета рассказывала Штелину, как ее отец однажды, застав своих дочерей, Анну и Елизавету, за учебным уроком, заметил, что он сам в свое время, к сожалению, не имел случая пользоваться выгодами основательного учения.[17] В четыре года Петр, через ссылку Матвеева, лишился друга и покровителя, который лучше всякого другого мог бы позаботиться о воспитании царевича. В то время, когда кончина Феодора открыла десятилетнему Петру путь к занятию престола, можно было надеяться, что Матвеев, опытный государственный деятель и многосторонне образованный западник, сделается наставником и руководителем молодого государя. Вышло иначе. В ближайшем будущем Матвеева ожидала страшная катастрофа. Последовали потрясающие события весны 1682 года. Глава II. Кризис 1682 года Государственное право тогдашней России заключало в себе пробел: недоставало закона относительно престолонаследия. Всего лишь несколько десятилетий прошло со времени вступления на престол дома Романовых. До этого события в России бывали неоднократно случаи нарушения правильности в порядке наследия престола. По смерти царя Феодора Ивановича царем сделался Борис Годунов, благодаря коварству и искусственно устроенным народным демонстрациям. Лжедимитрий пробил себе дорогу к престолу с оружием в руках. Василий Шуйский был выкрикнут царем партиею бояр, что может быть названо революционною мерою, а отнюдь не выбором. Вступление на престол Михаила Феодоровича Романова было также чрезвычайным событием, соответствовавшим неправильности предшествовавших фактов. Котошихин замечает, что даже при вступлении на престол царя Алексея Михайловича происходило нечто вроде выбора государя.[18] При вступлении на престол Феодора Алексеевича ожидали также, что дело не обойдется без затруднений. Когда умер Феодор Алексеевич, не было сделано никакого предварительного распоряжения о престолонаследии. В 1682 году в особенности обнаружилось неудобство отсутствия постановлений о престолонаследии; не было предусмотрено случая болезни, или несовершеннолетия тех лиц, которых можно было иметь в виду для возведения на престол, и необходимого при таком обстоятельстве регентства. Решение вопроса о наследнике и регентстве зависело от исхода упорной борьбы личных, противоположных один другому интересов. Является раздор в царской семье. Двор делится на партии. Борьба Нарышкиных с Милославскими, невозможная при жизни царя Алексея, но начавшаяся уже при царе Феодоре, запылала, вследствие упразднения престола в 1682 году. Достойно внимания, что за несколько лет до этих событий известный «Серблянин», Юрий Крижанич, в своих сочинениях, писанных для царей, Алексея и Феодора, указывал на необходимость определения точных правил о престолонаследии как на единственное средство отвратить ужасную опасность, грозящую государству при каждой перемене на престоле. Он говорил о несчастиях, постигших Россию в начале XVII века от недостатка точного и ясного закона о престолонаследии, указывал на смуты, случившиеся на Западе после кончины Людовика Благочестивого (в 840 году), причем старался обращать внимание читателей на опасность, заключающуюся в предпочтении при замещении престола младших братьев старшим. Крижанич выставляет на вид, что нужно самым точным образом предварительно определить меру умственной или физической слабости, исключающих для наследника возможность вступления на престол. Вся эта аргументация ученого публициста обставлена примерами из истории различных народов. Особенно любопытно замечание, что подобные пробелы в государственном праве дают войску возможность вмешиваться в решение вопроса о престолонаследии, причем указано на образ действий янычар в Турции, преторианцев в Риме.[19] Рассуждения Юрия Крижанича оказались как бы пророчеством событий 1682 года. Борьба за престол являлась неминуемою. В первые годы жизни положение Петра, при соперничестве Милославских с Нарышкиными, было очень невыгодно и в некоторых отношениях даже опасно. Родные братья царицы Натальи Кирилловны находились в ссылке; сама она подвергалась всяческим оскорблениям. Тем не менее, в первые же дни после кончины царя Феодора Алексеевича дела необыкновенно быстро устроились в пользу Петра. Феодором Алексеевичем, как мы уже сказали, не было сделано никакого распоряжения касательно престолонаследия. Быть может, его до последнего времени не покидала надежда иметь сына. Теперь же приходилось решить вопрос, кому царствовать: пятнадцатилетнему, хворому, слабоумному, почти совершенно лишенному зрения Ивану или десятилетнему Петру? Двор был разделен на две партии. На одной стороне группировались представители правительства при царе Феодоре: Лихачев, Языков, Апраксин; они желали воцарения Петра; на другой были Милославские, желавшие перевеса своих родственников, детей от первого брака царя Алексея. Хотя, как это видно из донесений голландского резидента Келлера, и можно было ожидать скорой кончины царя Феодора, все-таки подобное событие, кажется, застало врасплох враждебные друг другу группы при дворе. Милославские оказались неприготовленными к действиям; приверженцы же Петра думали, что при провозглашении нового царя дело дойдет даже до ножей. По свидетельству одного современника, Долгорукие и Голицыны, отправляясь во дворец на царское избрание, поддели под платье панцири.[20] Как и прежде в подобных случаях, так и в 1682 году, решением вопроса о престолонаследии руководил патриарх. Как только скончался царь Феодор, 27-го апреля, в 4 часу по полудни, патриарх с архиереями и вельможами вышел в переднюю палату и предложил вопрос: кому из двух царевичей вручить скипетр и державу? Присутствующие отвечали, что этот вопрос должен быть решен всех чинов людьми Московского государства. Весьма вероятно, что они имели в виду придать этим бóльшую силу избранию Петра. Патриарх с духовными лицами и вельможами вышел на крыльцо, велел народу собраться на площади и спросил: кому быть на царстве? Раздались крики: «Быть государем царевичу Петру Алексеевичу!». Раздался голос и в пользу Ивана, но тотчас же был заглушен. Очевидно, дело было решено раньше, до обращения к случайно собравшейся у крыльца толпе, названной «всех чинов людьми Московского государства». Нет сомнения, что приверженцы Нарышкиных в данную минуту были гораздо сильнее партии Милославских. Достойно внимания то обстоятельство, что ни в официальном документе, в котором рассказано это событие, ни в подробном описании современника и свидетеля, а к тому же сторонника партии Милославских, Сильвестра Медведева, ни слова не говорится, почему не было обращено внимания на права Ивана.[21] Только несколько позже, после кровопролития в половине мая, при совершенно изменившихся обстоятельствах, был составлен другой официальный рассказ о событии 27-го апреля, совсем не сходный с первым [22] и не заслуживающий доверия. Голос, крикнувший в пользу Ивана и тотчас же заглушенный, принадлежал Сумбулову, который, по рассказу одного современника, вскоре после кризиса, в мае, был удостоен за этот подвиг звания думного дворянина. Показание это подтверждается архивными данными.[23] Царь Иван Алексеевич. С портрета, находящегося в Императорском Эрмитаже. Таким образом, на этот раз о правах Ивана не было речи. Точно также и вопрос о регентстве оставался открытым. Вся Москва в тот же день присягнула десятилетнему царю, а за Москвою и вся Россия беспрекословно. Было лишь одно исключение. Между бумагами, относящимися к делу присяги, мы находим следующую заметку: «Того ж числа учинились сильны и креста не целовали стрельцы Александрова приказа Карандеева; и Великий Государь указал к ним послать уговаривать окольничего князя Константина Осиповича Щербатова, да думного дворянина Веденихта Андреевича Змеева, да думного дьяка Емельяна Украинцева, и их уговорили, и они крест Великому Государю целовали».[24] Присяга русских в XVII столетии. С гравюры того времени. Новое правительство — кажется, тут действовала главным образом мать Петра — позаботилось прежде всего сообщить о случившемся Матвееву. Между тем агитация в пользу прав Ивана усилилась. Через две недели после избрания Петра вспыхнул мятеж в Москве. Незадолго до этой смуты состоялся приезд Матвеева в Москву и последовало назначение брата царицы Натальи, Ивана Кирилловича Нарышкина, боярином и оружейничим.[25] В то же время выступает на сцену старшая сестра юного Петра, царевна Софья Алексеевна, родившаяся в 1657 г. Если принять в соображение чрезвычайно неблагоприятные условия, при которых вообще тогда в Московском государстве вырастали царевны, если вспомнить о ничтожной роли, которую играли другие женщины царского семейства, то мы, судя по образу действий Софьи с 1682 по 1689 год, не можем сомневаться в ее способностях и чрезвычайной смелости. Рассказы о ее красоте, встречающиеся в записках таких путешественников,[26] которые были в России несколько позже, противоречат замечаниям людей, имевших случай видеть царевну.[27] Никто не отрицал в ней дарований и вместе с тем честолюбия и властолюбия. Андрей Артамонович Матвеев замечает, что героинею ее воображения была греческая царевна Пульхерия, которая, взявши власть из слабых рук брата своего, Феодосия, так долго и славно царствовала в Византии.[28] Можно считать вероятным, что эпоха царствования Феодора Алексеевича была полезною политическою школою для царевны Софьи. Она имела возможность сблизиться с передовым, просвещенным и широко образованным русским человеком того времени, князем Василием Васильевичем Голицыным, которого страстно полюбила. Многому она могла научиться от князя Хованского и от своих родственников, Милославских. Довольно важное значение в воспитании царевны имел известный богослов Симеон Полоцкий. Одним из самых ревностных приверженцев ее был монах Сильвестр Медведев, считавшийся глубоко ученым человеком и бывший первым библиографом в России. Люди, восхвалявшие Софью, сравнивали ее с Семирамидою и с английскою королевою Елизаветою. Средства, употребляемые ею для достижения желанных целей, для захвата власти и удержания ее, не всегда соответствовали началам нравственности. Чем менее интересы партии Милославских вообще, и царевны Софьи в особенности, были обеспечены законодательством и положительным правом, чем затруднительнее и опаснее было положение, в котором находились царевна и ее ближайшие родственники, тем легче эти сторонники прав Ивана, оскорбленные избранием Петра в цари, могли думать о разных мерах для того, чтобы войти в силу, получить влияние, занять положение в государстве. При довольно подробных и достоверных сведениях, которые мы имеем об образе действий Софьи и ее приверженцев, должно считать неудавшеюся сделанную недавно попытку оправдать во всех отношениях царевну.[29] В разных рассказах современников встречаются данные о том, что Софья старалась возбудить волнение в народе и что в день погребения царя Феодора она удивила всех, шествуя за гробом в собор, вопреки обычаю, не допускавшему царевен участвовать в подобных церемониях. Напрасно отговаривали ее, доказывали неприличие подобного поступка, — Софья никого не послушала и, говорят, обратила на себя внимание народа громкими воплями. Когда царица Наталья, с сыном Петром, вышла из собора до окончания службы, Софья отправила монахинь к царице с выговором за такое невнимание к памяти царя Феодора. По окончании погребения Софья, идя из собора и горько плача, обращалась к народу с такими словами: «видите, как брат наш, царь Феодор, неожиданно отошел с сего света: отравили его враги зложелательные; умилосердитесь над нами сиротами; нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата; старший брат наш, Иван, не выбран на царство; а если мы перед вами или боярами провинились, то отпустите нас живых в чужие земли, к королям христианским». Слова эти, по рассказу современника, произвели сильное впечатление на народ.[30] Как бы то ни было, антагонизм между Софьею и ее приверженцами, с одной стороны, и Натальею Кирилловною, Петром и их сторонниками — с другой, обнаружился тотчас же после кончины Феодора и избрания Петра. Несмотря на некоторые противоречия в рассказах современников и на пробелы в историческом материале, нельзя сомневаться в том, что партия Милославских употребляла разные усилия, чтобы приобрести значение наряду с господствующей партией Нарышкиных или даже, буде возможно, вытеснив последних, занять первое место в государстве. Нельзя сомневаться и в том, что Софья и ее ближайшие родственники для этой цели воспользовались стрелецкою смутою, начавшеюся в самое последнее время царствования Феодора. Не нужно было для устранения противников возбуждать бунт: оставалось лишь дать волнению уже и без этого раздраженного войска известное направление и указать на те жертвы, гибель которых могла казаться выгодною для ищущих власти.