А. Г. Брикнер / История Петра Великого (19)

Фельдмаршал Огильви. С гравированного портрета того времени. Такие же вести приходили из Вены, где Паткуль узнал от министров, датского и бранденбургского, что английский и голландский министры, а также и ганноверский двор стараются всеми силами помешать сближению Австрии с Россиею и во всех разговорах с императорскими министрами выставляют им на вид, как опасно увеличение могущества царя.[99] При таких обстоятельствах, Петру оставалось прежде всего надеяться на себя и успех русского оружия, и во вторых, рассчитывать на разлад между европейскими державами. Можно было воспользоваться антагонизмом между Австрию и Пруссиею, соперничеством между Англиею и Франциею, ненавистью между Ганноверским домом и Пруссиею. Всякая борьба на западе Европы могла быть выгодною для царя; недаром Петр в письме к Апраксину от 5-го июня 1702 года, говоря о начале войны за испанское наследство, заметил: «дай Боже, чтоб затянулась».[100] Чем более внимание Европы было обращено на чрезмерное могущество короля Людовика XIV, тем удобнее Россия могла стремиться дальше на пути к морю и достигнуть желанной цели. Такого рода положение дел придавало особенное значение попытке короля Людовика XIV сблизиться с Петром. Когда в феврале 1701 года происходило в Биржах свидание между Петром и королем Августом, при последнем находился чрезвычайный французский посланник дю-Герон, который имел аудиенцию у царя. Петр при этом случае выразил дю-Герону свое уважение к особе короля и желание соединиться с ним теснейшими узами дружбы; в течение беседы царь заметил, что надобно несколько поумерить спесь Генеральных Штатов, так как они забывают свое место, желая стоять наравне с первейшими государями и вмешиваться во все европейские дела и пр. В январе 1702 года дю-Герон имел свидание с русским посланником в Варшаве. При этом случае последний жаловался на императора, на Англию и Голландию, а также и на короля Августа. Далее, было высказано желание, чтобы Людовик доставил царю возможность завладеть каким-либо портом Балтийского моря; лишь только царь будет обладать таким портом, то вскоре построит столько кораблей, что в непродолжительном времени одни только подданные его и французского короля будут производить торговлю в Балтийском море, другие же народы будут устранены и пр. Также и с Паткулем, около этого времени вступившим в русскую службу, дю-Герон имел свидания, при которых Паткуль заявил, что царь желает заручиться дружбою короля Людовика XIV, что Россия могла бы доставить Франции казаков для того, чтобы произвести диверсию со стороны Трансильвании в борьбе Людовика XIV с Австриею, что царь, в случае революции в Польше, готов содействовать возведению на польский престол принца французского дома и т. п. Далее, Паткуль говорил, что царь весьма недоволен королем Августом, императором, англичанами и голландцами, что он теперь лучше узнал курфюрста бранденбургского и стал о нем совершенно другого мнения и пр. Людовик XIV, желая воспользоваться таким расположением царя, решил отправить в Москву дипломата Балюза, в конце 1702 года.[101] В инструкции Балюзу было вменено в обязанность возбуждать всеми средствами гнев царя против императора, бранденбургского курфюрста, англичан и голландцев.[102] Пребывание Балюза в Москве сильно не понравилось в особенности голландцам, предложившим посредничество между Швециею и Россиею именно с целью ослабить подозреваемое французское влияние в России. Витзен прямо говорил Матвееву, что напрасно царь держит французского резидента в Москве; это шпион, который доносит обо всем не только своему двору, но и шведскому».[103] Также и Австрии сильно не понравилось появление Балюза в Москве, и Плейер не без удовольствия доносил императору, что Балюз играет там весьма скромную роль, что о нем никто не заботится и что он не может иметь никакого успеха. И действительно, Балюз не имел успеха. Переговоры его с Головиным не повели к заключению союза. В самых лишь общих выражениях говорилось о желании короля сблизиться с Петром. Оказалось, что Людовик XIV не столько имел в виду принять на себя какие-либо обязательства, сколько помешать доброму согласию между Петром и теми державами, с которыми в то время воевала Франция.[104] Одновременно с пребыванием Балюза в Москве, в Париже, с 1703 года, жил дворянин Постников без посланнического характера. Через него в России узнали, что французский двор «ласковую приклонность оказует шведам». Не мудрено поэтому, что Головин объявил в Москве Балюзу: «если царскому величеству вступить в бесполезный себе какой союз с Франциею, то бесславие себе только учинит и старых союзников потеряет, а утаить этого будет нельзя». Балюз в марте 1704 года выехал из Москвы. Вскоре узнали, что французские каперы схватили русский корабль «Св. Андрей Первозванный»; для улажения этого дела приехал в Париж, также без посланнического характера, Матвеев. Прием, оказанный русскому дипломату, не был особенно ласковым. Французы изъявили неудовольствие на безуспешное пребывание Балюза в Москве и жаловались на нерасположение Петра к Франции. «Швед здесь в почитании многом и дела его», доносил Матвеев из Парижа. В выдаче русского корабля ему отказали. «Дружба здешняя, чрез сладость комплиментов своих бесполезная, в прибыльном деле малой случай нам кажет... житье мое здесь без всякого дела, считают меня более за проведовальщика, чем за министра». С обещанием готовности Франции в будущем, после окончания войны, заключить торговый договор с Россиею, Матвеев в октябре 1706 года выехал из Парижа.[105] На Польшу во все это время была плохая надежда. Недаром русский посланник постоянно жаловался и на короля Августа, и на его министров, отличавшихся недобросовестностью, легкомыслием, расточительностью. К тому же, саксонско-польские войска действовали неуспешно и были разбиты шведами при Клиссове (19-го июля 1702 года). Скоро после этого Карл XII занял Краков. Началось отступление Августа, которое повело к заключению Альтранштетского мира. Долгорукий жаловался, что в Польше нет денег для продолжения войны, но что Август тратил большие суммы на польских дам, своих метресс, на оперы и комедии; далее Долгорукий доносил, что многие в Польше держат «факцыю неприятельскую», что разные лица за деньги служат шведским интересам и что «в самой высокой персоне крепости немного». «Бог знает», писал он между прочим, «как может стоять польская республика; вся от неприятеля и от междоусобной войны разорена в конец, и, кроме факций себе на зло, иного делать ничего на пользу не хотят. Только бы как ни есть их удерживать от стороны неприятельской, а нам вспоможения от них я никакого не чаю» и пр. О поляках он писал далее: «они не так озлоблены на неприятеля, как давнюю злобу имеют к нашему народу, только явно за скудостью и несогласием не смеют. Хотят они на коней сесть, только еще у них стремен нет, не почему взлезть. Как бестии без разуму ходят, не знают, что над ними будет».[106] Неурядица в Польше повела к важной перемене. Король Август должен был удалиться в Саксонию. Станислав Лещинский сделался королем. Петр был доволен, что, по его выражению, «швед увяз в Польше». Тем успешнее он мог действовать в Лифляндии и Ингерманландии. Паткуль употреблял все средства склонить царя к отправлению войск в Польшу, однако Петр оставался верным своим предначертаниям занять берега моря и не обращал внимания на увещания Паткуля. Отношения России к Австрии в это время оставались холодными. Немедленно после Нарвской битвы возникла мысль обратиться к цесарю с просьбою о посредничестве для окончания войны со Швециею.[107] Однако во время пребывания русского посла Голицына в Вене он имел поводы к разным жалобам на цесарцев. Московское государство после Нарвского сражения в Вене не пользовалось никаким вниманием; к тому же в это время в Вене появилось сочинение Корба о России, возбудившее негодование русских, так как в этой книге, «Diarium itineris in Moscoviam», порядки Московского государства, образ действий царя, нравы народа — были выставлены в весьма невыгодном свете. «На нас смотрят теперь, как на варваров», писал Голицын Головину. В России считали, впрочем, без основания, императорского посла, Гвариента, автором этой книги. Головин потребовал от венского двора воспретить ее продажу и не дозволять нового издания. С тех пор дневник Корба сделался библиографическою редкостью.[108] Положение Голицына в Вене было печально: двор был занят испанскими делами и боялся шведского короля, который, как доносил Голицын, посредством подкупа действовал на имперских министров. В конце лета 1702 года явился в Вену Паткуль, представлявший, как опасны для Австрии шведская дружба и приращение шведского могущества, и предлагавший заключение союза между Россиею и Австриею. Кауниц объявил на это, что союз невозможен. Паткуль узнал от министров, датского и бранденбургского, что английский и голландский министры, а также ганноверский двор стараются всеми силами помешать сближению Австрии с Россиею и во всех разговорах с императорскими министрами выставляют им на вид, как опасно увеличение могущества царя и как искренно расположен Карл XII к Австрии. Натянутые отношения между императором и бранденбургским курфюрстом также затрудняли действия Паткуля в Вене. Таким образом, Паткуль, не достигнув цели, уехал из Вены, а Голицын не переставал жаловаться на неловкость своего положения, на алчность князя Кауница и на нерасположение императорского двора к России вообще.[109] И Англия не обнаруживала склонности к сближению с Россиею. В 1705 году в Москву приехал чрезвычайный английский посланник Уйтуорт для исходатайствования торговых выгод, заговорил было и о посредничестве, но тотчас же прибавил, что, по-видимому, у шведского короля нет никакой склонности к миру и поэтому он не может ничего предложить царскому величеству. В конце 1706 года в Англию был отправлен Матвеев для предложения союза. Ему поручили объявить, что царь готов послать войска свои, куда англичанам будет нужно, доставить материал на их флот и пр. Посол должен был объявить, как выгодно будет для англичан, когда Россия получит удобные пристани на Балтийском море; русские товары будут безопасно, скоро, несколько раз в год перевозиться в Англию, не так как теперь из Архангельска; русские товары станут дешевле, потому что балтийские пристани ближе от Москвы и других значительнейших городов, и водяной путь к ним удобный. Петр изъявил готовность обещать англичанам, что не будет содержать сильного флота на Балтийском море, но поручил Матвееву «о числе кораблей еще прежде времени не давать знать». В какой мере Петр ценил значение посредничества иностранных держав, видно из следующих обстоятельств. Когда Петр через барона Гюйсена узнал, что герцог Марльборо был готов содействовать видам царя, если ему дано будет княжество в России, он отвечал: «обещать ему из трех, которое похочет — Киевское, Владимирское или Сибирское, и ежели он учинит добрый мир, то с оного княжества по вся годы жизни ему непременно дано будет по 50 000 ефимков, також камень-рубин, какого или нет, или зело мало такого величества в Европе, также и орден св. Андрея прислан будет». Однако все эти старания не повели к желанной цели. Матвеев писал из Лондона: «здешнее министерство в тонкостях и пронырствах субтильнее самих французов: от слов гладких и бесплодных происходит одна трата времени для нас». Когда Матвеев решился просить герцога Марльборо, чтоб он, как честный человек, сказал прямо, без сладких обещаний, может ли царь чего-нибудь надеяться или нет, герцог рассыпался в обнадеживаниях и обещаниях всякого рода, но все это не заключало в себе никаких положительных результатов. Попытка склонить Голландию к посредничеству также осталась тщетною. В январе 1706 года, перед отъездом своим к войскам в Белоруссию, царь, будучи у голландского резидента фан-дер-Гульста, сказал ему: «эта война мне тяжка не потому, чтоб я боялся шведов, но по причине такого сильного пролития крови христианской; если, благодаря посредничеству Штатов и высоких союзников, король шведский склонится к миру, то я отдам в распоряжение союзников против общего врага (Франции) тридцать тысяч моего лучшего войска». И на это предложение, как на все подобные, делавшиеся прежде, Голландия отмолчалась.[110] После отступления короля Августа и заключения Альтранштетского мира царь предложил польскую корону Евгению Савойскому. Барон Гюйсен писал об этом предмете герцогу, находившемуся в Милане. Начались переговоры. Сначала и сам герцог, и император казались склонными к принятию предложения царя, однако решение дела затянулось, и вопрос этот оставался открытым.[111] Каковы были отношения к Пруссии, видно из следующего отрывка из письма Головкина к отправленному в Берлин Измайлову: «что же изволишь упоминать о обещании министрам денег и советуешь, дабы г. графа Вартенберга чем удовольствовать, то изволь ему, если что он учинит у своего короля к пользе его царского величества, обещать знатное число суммы — до ста тысяч ефимков». Однако и это не помогало.[112] Данию также тщетно старались увлечь снова в войну против Швеции, предлагая Дерпт и Нарву. В Копенгагене опасались перевеса Голландии и Англии и Карла XII и потому уклонялись от возобновления наступательного союза с Россиею.[113] Весною 1707 года через французского посла при Рагоци, Дезаллёра, сделано было предложение Людовику XIV быть посредником при заключении мира между Россиею и Швециею на том условии, чтоб Петербург оставался в руках России, за что Петр обещал Людовику свои войска, которые король мог употребить по своему желанию. Переговоры начались, но Карл XII отвечал, что согласится на мир только тогда, когда царь возвратит все завоеванное без исключения и вознаградит за военные издержки, что он, Карл, скорее пожертвует последним жителем своего государства, чем согласится оставить Петербург в руках царских.[114] Уступчивость Петра не могла не иметь пределов. В одном из наказов, писанных им в это время для русских дипломатов, было сказано: «по самой нужде, и Нарву шведу уступить, а о Петербурхе всеми мерами искать удержать за что-нибудь, а о отдаче оного ниже в мыслях не иметь».[115] Таково было положение России, когда был заключен Альтранштетский мир. Петр лишился на время своего союзника, Августа, оказавшего царю существенную услугу отвлечением внимания короля шведского от России. В то время, когда Карл «увяз в Польше» и даже отправился в Саксонию, Петр успел утвердиться на берегах Балтийского моря. Дальнейший успех России однако мог подлежать сомнению. Россия не пользовалась уважением в Европе, на нее смотрели свысока; доказательством тому служили: холодное обращение с русскими дипломатами в Западной Европе, невнимание к предложениям Петра, казнь Паткуля, находившегося на русской службе. Для того чтобы приобрести значение и вес в Европе, для обеспечения будущности Петербурга, было необходимо продолжение войны, одержание победы над шведами. Военные действия до Полтавской битвы До 1705 года главною заботою Петра было: стать твердою ногою на берегах Балтийского моря. Сам он участвовал при завоевании устьев Невы, при занятии Дерпта и Нарвы. Ведение войны в Польше он предоставил другим. Затем, однако, он должен был обратить особенное внимание на польские дела, и, в апреле 1705 года отправился в Полоцк, где находилось русское войско в числе 60 000 человек. Это войско он разделил на две части под начальством двух фельдмаршалов, Шереметева и Огильви. Полководцы не ладили между собою. Довольно часто иностранцы, вступившие в русскую службу, жаловались на худое состояние войска, на недостаточное вооружение, на плохую военную администрацию.[116] Были неприятности и другого рода. В Полоцке Петр, при посещении одного монастыря, имел столкновение с униатами. Какое-то неосторожное выражение одного из них возбудило гнев царя. Он велел арестовать некоторых монахов, причем произошли убийства. Одного монаха повесили. В кругах католиков разнеслись слухи о страшной жестокости, с которою царь, будто, поступил при этом случае.[117] Царь, опасаясь перевеса шведов, предписал своим фельдмаршалам избегать сражений. Однако Шереметев, несмотря на увещания царя, вступил в битву и был разбить на голову при мызе Гемеуертсгофе, в Курляндии, 16-го июля 1705 года. Петр сам в сделанных им поправках к «Гистории Свейской войны» объяснял «сию потерку» таким образом, что фельдмаршал с кавалериею напал на неприятеля, не дождавшись прибытия пушек и пехоты, и что после первого удачного натиска на неприятеля русские начали грабить шведский обоз. Петр при этом случай жаловался на «старый обычай и на недостаток в дисциплине». В то же время, однако, он писал Шереметеву: «не извольте о бывшем несчастии печальны быть (понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу), но забывать и паче людей ободрять».[118] Очевидно, русские сражались хотя и неудачно, но храбро, а к тому же немедленно после битвы они успели вступить в Митаву, так что вскоре могла быть занята вся Курляндия. Царь сильно сожалел о том, что ему из-за недостатка артиллерии не удалось отрезать Левенгаупта от Риги, куда отступали шведы. Из Митавы Петр писал князю Ромодановскому: «покорение Митавы великой важности: понеже неприятель от Лифлянд уже весьма отрезан, и нам далее в Польшу поход безопасен».[119] При всем этом Петр считал свое положение трудным. Ему очень хорошо было известно, что полководцы Огильви и Шереметев не отличались особенною опытностью или знанием дела. К тому же соперничество между Огильви и Меншиковым могло также повредить ходу военных действий. Каждую минуту можно было ожидать, что Карл XII, находившийся в то время в Варшаве и заставивший поляков признать Станислава Лещинского королем, обратит свое оружие против русских. В октябре 1705 года Петр в Гродно виделся с королем Августом, которому он поручил высшее начальство над армиями Шереметева и Огильви. Затем он отправился в Москву, где зимою получил известие о приближении Карла XII к Гродно. Петр был сильно встревожен этою вестью. «Лучше здоровое отступление», писал он, «нежели отчаемое и безызвестное ожидание». Далее он советовал, в случае опасности, сжечь магазины, пушки бросить в Неман «и лучше заботиться о целости всего войска, нежели о сем малом убытке». И в главной квартире, в Гродно, господствовало сильное смущение при вести о приближении шведского короля: мнения о мерах к отражению неприятеля расходились. К счастью, недостаток в съестных припасах принудил короля к отступлению. Между тем Петр сам спешил в Гродно. На пути туда он из Смоленска писал Головину в самом печальном состоянии духа: «мне, будучи в сем аде, не точию довольно, но ей и чрез мочь мою сей горести. Мы за бессчастьем своим не могли проехать к войску в Гродно». Военачальникам он опять вменил в обязанность действовать осторожно, отступать, хранить войско в целости, в случае крайней опасности пушки бросить и воду и пр.[120] Петра стала мучить мысль, что Карл сделает нападение на Москву. К тому же, его сильно встревожила весть о разбитии саксонского генерала Шуленбурга при Фрауштадте. Несколько русских полков, находившихся при саксонском войске, были уничтожены. В раздражении царь говорил об измене и вновь советовал избегать сражения. Особенно подробно он указывал, каким образом отступление должно быть устроено в глубочайшей тайне и какие меры могут быть приняты для спасения войска.[121] Малороссийский полковник Петровского времени. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русского войска». Так как Огильви не соглашался с царем в необходимости отступления, то Петр, после подробных объяснений с фельдмаршалом, поручил главное начальство Меншикову, который в это время уже пользовался совершенным доверием государя. Во все это время Петр оставался в мрачном состоянии духа и развеселился не раньше, как весною 1706 года, когда мог отправиться в Петербург. Отступление русских совершилось благополучно. Карл не мог преследовать их и отправился в Саксонию. Тогда Петр поспешил в Киев, где летом 1706 года заложил крепость у Печерского монастыря. Отсюда он отправился в Финляндию, где, впрочем, попытка осаждать Выборг оказалась безуспешною, так что Петр вскоре возвратился в Петербург. Тем временем Меншикову удалось разбить шведов при Калише (18-го октября 1706 года). Король Август, несмотря на то, что в это время уже были постановлены условия мира, заключенного несколько позже в Альтранштете, участвовал в этом сражении. Меншиков писал царю: «такая была баталия, что радостно было смотреть, как с обеих сторон регулярно бились, и зело чудесно видеть, как все поле устлано мертвыми телами! Поздравляю вас преславною викториею и глаголю: виват! виват! виват! дай Боже и вперед вашему оружию такое счастие»! Петр в Петербурге три дня праздновал победу, а Шафиров доносил ему из Москвы, что «иноземные посланники в превеликом удивлении», прибавляя: «вчера я угощал их обедом: так были веселы и шумны, или, промолвя, пьяны, что и теперь рука дрожит. Посланники английский и датский думают, что эта победа даст иной оборот делам: говорят, что смелее станут поступать против шведа, потерпевшего такой урон, какого еще никогда не было. Прусский также радостен, особливо потому, что оправдались слова его королю: русские имеют уже изрядное войско и без дела не будут» и пр.[122] И из донесения Плейера к императору видно, что это событие произвело глубокое впечатление на современннков.[123] Скоро после этого была получена неприятная весть о заключении Альтранштетского мира, об успехах шведского оружия в Саксонии. Август должен был отказаться от польской короны и от союза с Петром. Василия Лукича Долгорукого, однако, он уверял, что заключил мир видимый, чтобы спасти Саксонию от разорения, а как только Карл выйдет из его владений, так он тотчас нарушит этот мир и заключит опять союз с царем. В Москве господствовало сильное негодование на Августа. Плейер писал, что при известии об Альтранштетском мире все упали духом, что раздражение против немцев грозит государству и обществу страшною опасностью, что можно ожидать кровопролития и пр.[124] Взятие Нарвы в 1704 году. Гравюра Паннемакера в Париже по картине профессора Коцебу. В Саксонии находилось довольно значительное количество русских войск. Спрашивалось: какая постигнет их судьба после заключения мира между Августом и Карлом? В тесной связи с этим вопросом состояла катастрофа Паткуля. В качества русского дипломата он старался действовать в интересах Петра. При решении вопроса о русском войске в Саксонии обнаружилась сильная ненависть между саксонскими и польскими государственными людьми. Петр нуждался в этих войсках для ведения войны в Польше. Для достижения желанной цели, переведения русских войск в Польшу, Паткуль заключил с имперским посланником в Дрездене договор, в силу которого русские войска, находившиеся в Саксонии, на один год вступили в службу императора. Разногласие между саксонскими министрами и Паткулем при этом случае повело к арестованию последнего. Русское правительство протестовало против задержания Паткуля, однако царь не был в состоянии спасти его. Паткуля передали шведским комиссарам; его повезли в калишское воеводство, в местечко Казимерж, и отдали под суд. В октябре 1707 года его колесовали. В это время Петр принимал меры, готовясь к решительной встрече со шведским войском. Он понимал, что система отступления в конце концов окажется невозможною, что ранее или позже нужно будет решиться на отважную битву. В декабре 1706 года он вместе с Шереметевым, Меншиковым, Долгоруким и Головкиным находился в Жолкве. При переговорах с поляками, недовольными торжеством Карла над Августом, снова была высказана мысль об уступке Малороссии Польше. Приходилось действовать подкупом на некоторых польских вельмож для устранения этой мысли. Далее, нужно было заботиться о восстановлении некоторого порядка в Польше, служившей театром войны в продолжение нескольких лет и страшно пострадавшей от насилия шведских, саксонских, русских и собственных войск. При ничтожности авторитета короля Станислава Лещинского, распоряжение польскими делами было предоставлено большею частью царю. Особенно важные услуги оказывал в это время Петру опытный делец Емельян Украинцев, которому Малороссия и Польша были хорошо знакомы с ранних лет и который теперь ловко и успешно поддерживал сношения с влиятельными вельможами, вел переговоры о субсидиях и пр. Из писем царя к разным лицам видно, что он считал свое положение чрезвычайно опасным. Одно из этих писем подписано: «печали исполненный Петр». Старания его побудить или принца Евгения Савойского, или Якова Собесского, или семиградского князя Рагоци к принятию из царских рук польской короны для того, чтобы иметь после Августа нового союзника, оставались тщетными. Каждую минуту можно было ожидать возвращения Карла XII в Польшу. На этот случай Петр принимал разные меры, давал приказания, причем, однако, в стране, где, по его выражению, все дела шли «как молодая брага», на каждом шагу встречал затруднения. Опять он, главным образом, хотел пока ограничиваться одною обороною. В начале 1707 года он писал Апраксину: «уже вам то подлинно известно, что сия война над одними нами осталась: того для ничто так надлежать хранить, яко границы, дабы неприятель или силою, а паче лукавым обманом, не впал и внутреннего разорения не принес». Поэтому он распорядился, чтобы всюду были спрятаны все съестные припасы, чтобы везде население приготовилось к удалению в леса и болота, к уведению скота и пр. Далее, были приняты меры для окончания постройки киевской крепости, для сооружения шанцев у Днепра, палисад в разных местах и т. п.[125] Карл XII не спешил походом в Россию. Была даже одно время надежда, что он завязнет в Германии так же, как прежде увяз в Польше. Но в августе 1707 года шведское войско двинулось из Саксонии. Оно имело отличный вид, было обмундировано и вооружено как нельзя лучше. В голове Карла явились самые смелые планы: он говорил, что заключит мир с Россией по-саксонски; он хотел свергнуть Петра с престола и на его место возвести принца Якова Собесского! Карл надеялся, что ему много поможет существовавшее среди русских неудовольствие на Петра. Еще в конце 1706 года он сказал императорскому посланнику, что скоро хочет навестить варваров в Москве, а в осаде других городов времени терять не будет, надеясь обойтись и без того, потому что в Москве многие князья ему преданы. В то же время, однако, барон Гюйсен писал из Вены, что шведы идут нехотя, сами говорят, что совсем отвыкли от войны после продолжительного покоя и роскошного житья в Саксонии: поэтому некоторые предсказывают победу Петру, если он вступит с Карлом в битву; другие говорят, что будет менее славы, но более безопасности, если царь выведет свои войска из Польши, и будет уменьшать силы неприятельские частными стычками, внезапными наездами казацкими и разными военными хитростями. Петр, после военного совета, распорядился, чтоб в польских владениях отнюдь не вступать с неприятелем в генеральную баталию, а стараться заманивать его к своим границам, вредя ему при всяком удобном случае, особенно при переправах через реки.[126] Нельзя удивляться тому, что Петр в это время находился в некотором волнении и не вполне надеялся на успех. В письмах его к разным лицам заметна раздражительность. Именно в это время его тревожил казацкий бунт на Дону, а к тому же приходилось сражаться с неприятелем, который многими считался непобедимым. Малороссийский казак Петровского времени. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русского войска». Четыре месяца Карл простоял на левом берегу Вислы. Шведы обращались с населением Польши бесчеловечно и возбудили против себя общую ненависть. В самые сильные морозы, в конце декабря 1707 года, наконец, шведы двинулись дальше, войско страшно страдало от стужи; отовсюду сельское население нападало на шведов и убивало многих солдат. Строгие наказания за подобные поступки лишь усиливали общее негодование. Сначала можно было ожидать, что Карл обратится к северу. Петр, находившийся в начале 1708 года в Гродно, распорядился защитой Пскова и Дерпта. Опять, как и в 1705 году, можно было ожидать столкновения между русскими и шведскими войсками в Гродно. Туда действительно и спешил Карл с 800 человек конницы, узнав, что царь в Гродно. 26-го января он беспрепятственно вошел в город, два часа спустя после отъезда из него Петра. Царь снова предпочел отступление отважному движению вперед, принимая разные меры для сохранения в целости войск. К тому же, он в это время был болен лихорадкою. Удалившись в свой «парадиз», Петербург, он писал оттуда Меншикову с просьбою не вызывать его к участию в военных действиях без крайней необходимости. «А сам, ваша милость, ведаешь», сказано в этом послании, «что николи я так не писывал; но Бог видит, когда мочи нет, ибо без здоровья и силы служить невозможно; но ежели б недель пять или шесть с сего времени еще здесь побыть и лекарства употреблять, то б надеялся, с помощию Божиею, здоров к вам быть. А когда необходимая нужда будет мне ехать, изволите тогда послать ставить подводы, понеже о времени том вы можете лучше ведать, нежели здесь».[127] Так как Петр считал вероятным нападение Карла на Москву, то распорядился об укреплении не только столицы, но и окрестных городов, Серпухова, Можайска, Твери. В Москве были приняты меры для строжайшего надзора за всеми жителями, в особенности за иностранцами; все сословия должны были участвовать в работах над укреплениями; всем приказано быть готовыми или к бою, или к немедленному отъезду из Москвы. В столице, в особенности между людьми, не сочувствовавшими царю, господствовало уныние. Царевич Алексей, имевший от царя поручение руководить оборонительными работами Москвы, советовал своему духовнику, Якову Игнатьеву, заблаговременно подумать о своей личной безопасности: «будет войска наши, при батюшке сущия, его не удержать», писал царевич, «вам (жителям Москвы) нечем его удержать; сие изволь про себя держать, и иным не объявлять до времени, и изволь смотреть места, куда-б выехать, когда сие будет».[128] Между тем, Карл должен был бороться с разными затруднениями. Вторгаясь в Россию во время распутицы и разлива рек, он лишь с величайшим трудом мог двигаться дальше, на каждом шагу претерпевая недостаток в продовольствии войска. На Березине русские под командою Шереметева и Меншикова берегли переправу и 5-го июля в местечке Головчине произошла битва. Русские дрались упорно, но должны были отступить. Победа дорого стоила шведам, хотя и это сражение обыкновенно считается доказательством воинских способностей шведского короля.[129] Сражение при деревне Лесной, в 1708 году. Гравюра Клосса в Штутгарте по картине профессора Коцебу. План Петербурга в 1705 году. Со снимка, приложенного к «Истории Петра Великого» Устрялова. Острова: А. Петербургский. — B. Адмиральтейский. — C. Васильевский. — D. Крес­тов­ский. — E. Мишин. — F. Каменный. — G. Аптекар­ский. — H. Козий. — I. Пет­ров­ский. — K. Рыбный. — L. Овечий. — M. Кус­тарные. — N. Каменный. Реки: A. Нева. — B. Малая Нева. — C. Большая Нева. — D. Малая Невка. — a. Фонтанка. — b. Мья. — c. Большая Охта. — d. Черная. — e. Черная. — f. Карповка. — g. Ждановка. — h. Глухая. — i. Пряжка. — k. Таракановка. — l. Глухая. В крепости: I. Бастион Государев. — II. Нарышкина. — III. Трубецкого. — IV. Зотова. — V. Го­ловина. — VI. Меншикова. — 1. Церковь Св. Петра и Павла. — 2. Дом коменданта. — 3. Дом плац-майора. — 4. Гауптвахта. — 5. Цейх­гауз. — 6. Провиантские магазины. — 7. Подъемный мост. На Петербургском острове: 1. Кронверк. — 2. До­мик Петра. — 3. Дом Меншикова. — 4. Торговые ряды. — 5. Первоначальная биржа. — 6. Австерия. — 7. Дом чиновников и частных лиц. — 8. Домики и шалаши рабочих. На Аптекарском острове: 9. Русские батареи, построенные в 1705 г. На Каменном острове: 10. Шведские батареи 1705 г. На Васильевском острове: 11. Батарея. — 12. До­мик. — 13. Мельница. На Адмиралтейском острове: 14. Адмиралтейство. — 15. Дом чиновников и служителей морского ведомства. — 16. Дом иностранцев. — 17. Ла­герь. При Фонтанке: 18. Деревня Калинкина или Кальюла. — 19. Деревня Камеиоки. — 20. Деревня Метилле. — 21 и 22. Отдельные избы. При Большой Неве: 23. Отдельные домики. — 24. Крепость Ниеншанц. — 25. Батареи. — 26. Развалины шведских укреплений. — 27-29. Рыбачьи домики. — 30. Объезжий дом таможенных надсмотрщиков. После битвы при Головчине русские не могли препятствовать занятию Могилева Карлом. Однако в это время в шведском войске начали ощущать недостаток в военных снарядах и припасах. Шведы с нетерпением ждали прибытия Левенгаупта из Лифляндии с обозом и артиллериею. Не дождавшись соединения с Левенгауптом, Карл пошел дальше, в направлении к Мстиславлю, и 29-го августа встретился с русскими у местечка Доброго. Сам царь, прибывший к армии, участвовал в битве. Русские и здесь были принуждены к отступлению, однако сражались храбро, так что Петр был чрезвычайно доволен своим войском. Об исходе дела царь так уведомлял своих: «я, как почал служить, такого огня и порядочного действия от наших солдат не слыхал и не видал (дай Боже и впредь так!) и такого еще в сей войне король шведский ни от кого сам не видал. Боже! не отыми милость свою от нас вперед».[130] В веселом расположении духа Петр писал 31-го августа Екатерине и Анисье Кирилловне Толстой: «матка и тетка, здравствуйте! Письмо от вас я получил, на которое не подивите, что долго не ответствовал; понеже пред очми непрестанно неприятные гости, на которых уже нам скучило смотреть: того ради мы вчерашнего дня резервувались и на правое крыло короля шведского с семью баталионами напали и по двочасном огню оного с помощию Божиею с поля сбили, знамена и прочая побрали. Правда, что я, как стал служить, такой игрушки не видал; однако, сей танец в очах горячего Карлуса изрядно станцевали; однако ж, больше всех попотел наш полк» и пр.[131] Князь Александр Данилович Меншиков. С портрета, принадлежащего князю В.А. Меншикову. Главный результат похода 1708 года заключался в том, что русские не допустили Карла XII соединиться с Левенгауптом. Карл двинулся в Украйну с большими надеждами; он рассчитывал на союз с малороссийскими казаками и считал возможным действовать заодно с крымским ханом против России. Левенгаупт, не успевший соединиться с королем, остался на жертву русских. Две реки, Днепр и Сожа, отделяли его от главной шведской армии, и между этими реками стоял царь. Шведы были настигнуты русскими 27-го сентября, недалеко от Пропойска, при деревни Лесной. 28-го в час пополудни начался кровавый бой и продолжался до вечера. Левенгаупт был разбит на-голову и успел привести к королю лишь остаток своего отряда, и то без всяких запасов. Битва эта произвела глубокое впечатление и на шведов, лишив их прежней самоуверенности. Петр писал в «Гистории Свейской войны»: «сия у нас победа может первою назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало; к тому ж, еще гораздо меньшим числом будучи пред неприятелем. И по истине оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была и людей, конечно, ободрила, и мать Полтавской баталии, как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесячном времени оное младенца счастие произнесла». 28-го сентября 1711 года Петр, находясь в Карлсбаде, в письме к Екатерине вспомнил о «начальном дне нашего добра»,[132] — ясный намек на значение битвы при Лесной. Мазепа Когда царь Алексей Михайлович около середины XVII века, еще до окончательного решения малороссийского вопроса, совершил поход в Лифляндию, одержал целый ряд побед и взял несколько городов — беспорядки в Малороссии, — а именно измена гетмана Выговского, — лишили его результатов удачных действий в шведской войне и принудили заключить невыгодный Кардисский мир. То же самое могло случиться и при Петре Великом, если бы расчет Карла XII, надеявшегося на бунт в Малороссии, оказался верным. Во все время царствования Петра в Малороссии не прекращалось брожение умов. Особенно недовольны были казаки.[133] Со времен Богдана Хмельницкого страна находилась в постоянном колебании. Население не было расположено в пользу Московского правительства, не желало более тесной связи с Россиею, старалось сохранить во всех отношениях прежнюю вольность. Гетман не всегда охотно подчинялся распоряжениям и указам центральной власти, и личные выгоды и политические убеждения гетмана иногда не соответствовали желаниям царя. К тому же, не было недостатка в разных поводах к разладу внутри страны, между различными сословиями, враждебными одна другой партиями. Демократическо-казацкий элемент, имевший свое средоточие в Запорожской Сечи, сталкивался с монархическими и бюрократическими приемами гетмана; горожане и войско часто враждовали между собою; были люди, мечтавшие об обеспечении своих личных выгод союзом с Польшею; другие желали действовать заодно с крымским ханом. Таким образом, внутри Малороссии не прекращалась неурядица, иногда доходившая до междоусобия. При таких обстоятельствах в случае какого-либо кризиса, какой-либо крайней опасности на Малороссию была плохая надежда. О «шаткости», о «непостоянстве» Малороссии не раз была речь со времени Богдана Хмельницкого до эпохи Петра. Выговский, на которого надеялось Московское правительство, изменил ему. Самойлович, бывший сторонником Москвы, был лишен гетманства и, как кажется, без основания, считался изменником. Мазепа долгое время казался вполне добросовестным представителем царских интересов; измена его могла дорого обойтись московскому правительству. Положение гетмана во время Северной войны было чрезвычайно тяжело. В Малороссии не прекращался ропот на постоянные жертвы, требуемые войною. Каждую минуту в Малороссии можно было ожидать бунта. Мазепа не мог не задать себе вопроса: на чьей стороне бòльшая вероятность победы? От решения этого вопроса зависел образ действий гетмана. Предположение, что не Петр, а Карл останется в выигрыше, заставило Мазепу изменить России. В этом взгляде умного, опытного, действовавшего не по какому-либо минутному увлечению, а по холодному расчету гетмана заключается самое ясное доказательство страшной опасности, в которой находился Петр. Мазепа ошибался: будущность принадлежала не Карлу, а Петру. Если бы Полтавская битва кончилась победою шведского короля, образ действий Мазепы считался бы героическим подвигом, целесообразным средством освобождения Малороссии от московского ига, поступком, свидетельствовавшим о политических способностях гетмана. В нравственном отношении его образ действий нисколько не отличался от образа действий молдавского господаря Кантемира, двумя годами позже заключившего такую же сделку с Петром, какую заключил Мазепа с Карлом XII. Мазепа окончил свою карьеру сообразно с общим ее характером. Бывши рабом Польши, подданным султана, вассалом царя, он, соединившись со шведским королем против России, мечтал о самостоятельности. В ту самую эпоху, когда развитие понятия о великих державах уничтожало возможность дальнейшего существования множества мелких государств, гетман надеялся напрасно спасти какую-нибудь самостоятельность для Малороссии. Подобно тому, как Паткуль обманулся в подобных же расчетах относительно Лифляндии, и Мазепа жестоко ошибался в отношении к Малороссии. Промах, сделанный гетманом при оценке сил и средств, которыми располагали Карл и Петр, не заслуживает упрека. Никто не мог в то время предвидеть исхода Полтавской битвы. Иван Степанович Мазепа. С портрета, принадлежащего Академии Художеств. По мнению многих, уже гораздо раньше нельзя было вполне надеяться на Мазепу. При агитации польских эмиссаров, постоянно находившихся в Малороссии, при тайных сношениях малороссиян с крымским ханом Мазепа не раз уже оказался более или менее компрометированным. Однако иногда он действовал весьма решительно против недоброжелателей Москвы, доносил на них властям, выдавал тех, которые делали ему преступные предложения, и вообще показывал вид безусловной преданности царю. В 1705 году, когда Мазепа стоял лагерем под Замостьем, к нему явился какой-то Францишек Вольский с тайными предложениями от короля Станислава Лещинского. Мазепа велел арестовать и пытать Вольского, а прелестные письма Станислава отослал к царю, которому при этом доносил: «уже то на гетманском моем уряде четвертое на меня искушение, не так от диавола, как от враждебных недоброхотов, ненавидящих вашему величеству добра, покушающихся своими злохитрыми прелестями искусить мою неизменную к вашему величеству подданскую верность... Первое от покойного короля польского, Яна Собесского... второе от хана крымского... третье от донцов раскольников... а теперь четвертое искушение от короля шведского и от псевдо-короля польского, Лещинского... И я, гетман и верный вашего царского величества подданный, по должности и обещанию моему, на божественном евангелии утвержденному, как отцу и брату вашему служил, так ныне и вам истинно работаю, и как до сего времени во всех искушениях, аки столп непоколебимый и аки адамант несокрушимый пребывал, так и сию мою малую службишку повергаю под монаршеские стопы». Немного позже, однако, беседуя с некоторыми представителями партии недовольных, Мазепа говорил: «какого же нам добра впредь надеяться за наши верные службы? другой бы на моем месте не был таким дураком, что по сие время не приклонился к противной стороне на такие пропозиции, какие присылал мне Станислав Лещинский». Затем Мазепа завязал сношения с княгинею Дольскою, сделавшеюся посредницею между ним и Станиславом Лещинским. С нею он переписывался посредством цифирной азбуки. То он, в беседе с друзьями, издевался над княгинею и ее внушениями, то казался склонным следовать ее советам и верил ее рассказам о разных интригах, направленных против него со стороны царя и его сотрудников. Так, например, он узнал, что Меншиков желает сделаться малороссийским гетманом, и это известие сильно раздражило его. В это время усиливалось общее неудовольствие в Малороссии. Постройка Киевопечерской крепости, рекрутчина, чрезмерные налоги и подати, ограничение прежней вольности — все это заставляло недовольных надеяться на Мазепу и его готовность к измене. Ежедневно он слышал жалобы на москвитян; весьма часто полковники умоляли его избавить Малороссию от московского ига так же, как когда-то Богдан Хмельницкий избавил ее от польского. Однако Мазепа держал себя осторожно, медлил решением, участвовал в военных действиях против шведов, побывал у царя в Жолкве, где присутствовал в заседаниях военного совета. Когда к нему приехал иезуит Заленский с предложениями перейти на сторону Карла и Станислава Лещинского, он не задержал его и не отправил к царю. Изображение гетмана Мазепы, находящееся на аллегорической гравюре дьякона Мишуры, 1706 г. 16-го сентября 1707 года в Киеве Мазепа получил вместе с письмами от княгини Дольской и письмо от Станислава Лещинского. Всю ночь провел он в раздумье и, наконец, решил перейти на сторону Карла и Станислава Лещинского. В присутствии своего писаря, Орлика, он клялся, что делает это не для приватной пользы, не для каких-нибудь прихотей, но для всего войска и народа малороссийского. Орлик на это заметил: «ежели виктория будет при шведах, то вельможность ваша и мы все счастливы, а ежели при царе, то и мы пропадем, и народ погубим». Мазепа отвечал: «яйца курицу не учат! Или я дурак, прежде времени отступить, пока не увижу крайней нужды, когда царь не будет в состоянии не только Украйны, но и государства своего от потенции шведской оборонить». Таким образом, и тогда еще Мазепа предоставлял себе действовать сообразно с обстоятельствами. Станиславу Мазепа отвечал, что пока не может предпринять ничего решительного, обещая, однако, в то же время не вредить ни в чем интересам Станислава и войскам шведским. Эти сношения не могли оставаться тайною. Двусмысленное поведение Мазепы решился разоблачить перед царем генеральный судья Кочубей, дочь которого находилась в близких сношениях с гетманом. В сентябре 1707 года в Преображенский приказ явился монах, который, по поручению Кочубея, личного недоброхота Мазепы, донес о намерении гетмана передаться на неприятельскую сторону. Доносу этому не придали никакого значения, и он не имел последствий. Тогда Кочубей, в начале 1708 года, отправил другого доносчика, полковника Искру, с подробным изложением всех обстоятельств измены Мазепы. Леонтий Васильевич Кочубей. С портрета, принадлежащего княгине Е.П. Кочубей. Петр до того верил в преданность гетмана, что сообщил ему о доносе, сделанном Кочубеем и Искрой. Доносчики были арестованы и подвергнуты допросу. Кочубей поддерживал свои обвинения, и сверх того представил думу, сочиненную будто бы Мазепою. В этой думе выражалось сетование на печальное положение Малороссии. Доносчиков пытали; не выдержав пытки, они отреклись от своих показаний и объявили, что подали статьи и словесно доносили по злобе гетмана и все затеяли ложно. Их казнили близ Киева. Таким образом, чрезмерное доверие царя к Мазепе и безрассудное варварство тогдашних приемов уголовной практики отдалили на некоторое время катастрофу Мазепы. Он остался цел и невредим и мог по-прежнему сообразовать свои действия с обстоятельствами. Не долго, однако, можно было медлить решением. Летом 1708 года Карл XII вступил в Малороссию. Ему казалось легкою задачею довести общее раздражение, господствовавшее в этой стране, до открытого бунта. Шведский генерал Левенгаупт, в воззваниях ко всем жителям Украйны, проповедовал необходимость отложиться от царя, свергнуть ненавистное московское иго.[134] Узнав о приближении Карла, Мазепа сказал: «дьявол его сюда несет! все мои интересы превратит и войска великороссийские за собою внутрь Украины впровадит на последнюю оной руину и на нашу погибель». Петр, не переставая верить в преданность гетмана, давал ему разные поручения, приказывал наблюдать затем, чтобы не было никакой подсылки от неприятеля прелестных листов и т. п. Вместе с тем, царь звал гетмана в главную квартиру. Мазепа не поехал, извиняясь старостью, болезнию, но уверяя царя в своей преданности. В то же время у него происходили совещания с полковниками о положении дел, о соединении со шведским королем. И тут Мазепа предоставлял исключительно себе право определить время, когда нужно будет приступить к крайним мерам. «Сам я знаю, когда посылать к шведскому королю», говорил он. К царю и Меншикову Мазепа отправлял письма с объяснениями, почему ему нельзя двинуться из Малороссии. Повторяемое Меншиковым приглашение немедленно явиться в главную квартиру начало беспокоить гетмана. Он боялся, что его хотят приманить и возобновить дело Кочубея, или что узнали подробно о его сношениях со Станиславом Лещинским и Карлом. Он дал знать Меншикову о тяжкой, предсмертной болезни своей и об отъезде из Батурина в Борзну для соборования маслом от киевского архиерея. В то же время он сообщил в главную квартиру Карла XII о том, как обрадованы малороссияне пришествием королевского войска, и просил протекции Карла и освобождения от тяжкого ига московского. Между тем, известие о мнимой опасной болезни Мазепы беспокоило Меншикова. Он пожелал самолично увериться в положении дел и спешил в Малороссию для свидания с гетманом. Узнав, вместо приближения шведов, о неожиданном приезде Меншикова, Мазепа должен был думать о спасении и бежал в шведский лагерь. Здесь он торжественно на Евангелии присягал, что для общего добра целой отчизны и войска запорожского принял протекцию короля шведского.