А. Г. Брикнер / История Петра Великого (17)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Введение Россия в первое время царствования государей из дома Романовых должна была ограничиваться в борьбе с сильнейшими соседями обороною. И Швеция, и Польша — имели перевес над Московским государством. Не ранее как около середины XVII века Россия перешла к наступательным действиям, которые, однако, в борьбе со Швециею не имели успеха; завоевание Лифляндии и берегов Балтийского моря оказалось невозможным. Зато борьба с Польшею повела к чрезвычайно важному результату — к завоеванию Малороссии. Немного позже произошло столкновение с Оттоманскою Портою; попытка завладеть Крымом не повела к желанной цели. Затем, однако, благодаря стойкости юного Петра, во что бы то ни стало старавшегося стать твердою ногою у берегов Черного и Азовского морей, сделалось возможным завоевание Азова. Появление в Азовском море русского флота не допускало сомнения в том, что и впредь борьба между Россиею и Оттоманскою Портою сделается неизбежною. Для России весьма важная выгода заключалась в том обстоятельстве, что соседи ее, до тех пор имевшие перевес над нею, находились в упадке. В Швеции эпоха царствования Густава Адольфа была крайне опасною для России. Затем, однако, Швеция постепенно ослабевала. При Карле XI борьба правительства с лифляндским дворянством представляла собою как бы начало отчаянного антагонизма между монархическою властью и аристократиею, которая в продолжение XVIII века грозила Швеции судьбою, постигшею Польшу, пока государственный переворот при Густаве III не положил конец этой опасности. В Польше процесс разложения развивался быстро и безостановочно; вмешательство других держав во внутренние дела Речи Посполитой усиливалось постоянно; Россия, присоединив к своим владениям Малороссию, этим самым, так сказать, положила начало разделам Польши, и своим вмешательством в дела этого государства становилась ему особенно опасною. Турция, еще во второй половине XVII века грозившая Западной Европе наступлением, с тех пор, как турецкие войска осаждали Вену в 1683 году, падала быстро и подчинялась, наравне с Польшею, все более и более влиянию других держав. Во время чигиринских походов еще обнаруживался перевес турецкого оружия над русским; однако завоевание Азова Петром служило явным признаком быстро возрастающих сил и средств Московского государства. Нет основания говорить лишь о польских «разделах». Присоединение Прибалтийского края и Финляндии к России может быть названо разделом Швеции, точно так же, как присоединение некоторых польских провинций к России, Австрии и Пруссии обыкновенно называется разделом Польши. Всюду происходят подобные случаи разделов или, по французскому выражению, «démembrements». В этом смысле, завоевание берегов Черного моря и занятие Таврического полуострова может быть названо разделом Турции. Благодаря такому процессу «разделов» соседних держав, Россия превратилась в великую державу и сделалась членом европейской системы. Не довольствуясь занятием провинций разных соседних стран и присоединением их к своим владениям, Россия идет далее, усиливая всюду, путем дипломатических действий, свое влияние. Русские посланники в Стокгольме, Варшаве и Константинополе по временам играют чрезвычайно важную роль, вмешиваются во внутренние дела Швеции, Польши и Турции и довольно часто успешно парализируют действия дипломатов других держав. Иногда они становятся вожаками политических партий, участвуют некоторым образом в управлении делами. Такова деятельность Бестужева, Панина, Разумовского — в Швеции, Штакельберга, Репнина, Сиверса — в Польше, Толстого, Неплюева, Обрезкова, Булгакова — в Турции. Все эти явления противоположны событиям первой половины XVII века, когда Московскому государству со стороны Швеции и Польши грозила опасность раздела, превращения в шведскую или польскую провинцию. Царствование Петра Великого в этом процессе коренной перемены политической системы в восточной половине Европы составляло эпоху. После неудачных усилий царя Алексея Михайловича занять берега Балтийского моря, эта цель была достигнута при сыне его, Петре. Все берега Финского залива и Остзейского края сделались достоянием России. Польша, в продолжение десятилетия бывшая театром военных действий русских и шведских армий, при Петре все более и более подчинялась влиянию России; во всех отношениях царь имел перевес над королем Августом; союзник Петра мало-помалу превратился в вассала. Зато в борьбе с Оттоманскою Портою, начавшеюся столь успешно завоеванием Азова, не было достигнуто важных результатов. Петр не мог удержать за собою этого завоевания. Чрезмерно смелое предприятие царя, попытавшегося соединить славянский вопрос с восточным, обошлось весьма дорого и повело к кризису на берегах Прута и потере Азова. Зато в последнее время своего царствования Петр обратил особенное внимание на Среднюю Азию и на Персию. Здесь происходили успешные действия, давшие направление и позднейшим подвигам России в области восточного вопроса в более широком смысле. Деятельность Петра на поприще внешней политики началась борьбою против татар и турок; тут он впервые обнаружил необычайную силу воли и последовательность действий, которые, ранее или позже, должны были повести к важным успехам в области внешней политики вообще. Создание флота было вызвано необходимостью борьбы против Порты. Участием в восточном вопросе Московское государство приобрело, так сказать, право гражданства в ряду европейских держав. В борьбе против общего врага проявилась солидарность России с прочим христианским миром. В самой тесной связи с этими событиями стояло, как мы видели выше, и путешествие Петра в Западную Европу. При окончании этого достопамятного путешествия совершилась многознаменательная перемена в системе внешней политики Петра. Вместо продолжения борьбы с Турциею он вдруг перешел к занятиям балтийскими делами. Необходимо было по возможности скорее прийти к какому-нибудь соглашению с Оттоманскою Портою для того, чтобы напасть врасплох на неприготовленную к борьбе Швецию. Закипела исполинская работа во время Северной войны. Не ранее, как после Полтавской битвы, оказалось возможным возвратиться к прерванным действиям против Турции. Таким образом, произошел эпизод Прутского похода. Следующие затем годы были посвящены обеспечению завоеваний, сделанных в ущерб Швеции, укреплению положения России, приобретшей значение великой державы. Московское царство превратилось во Всероссийскую империю, призванием которой сделалось служить посредником между Европою и Азиею, орудием в процессе европеизации востока. Торжественный въезд султана Махмута в Константинополь после заключения Карловицкого мира. С гравюры того времени, находящейся в «Путешествии Ламотрея», изд. 1727 г. Таков был в главных чертах ход внешней политики России в царствовании Петра Великого. Глава I. Отношения к Турции до 1700 года Уже за полтора столетия до Петра Великого в Западной Европе возникла мысль склонить Московское царство к участию в борьбе против Оттоманской Порты. Испанский король Филипп II старался в 1557 году вооружить царя против султана. В этом же смысле действовал папа Григорий XII.[1] В 1573 году епископ Фюнфкирхенский, Анатолий Веранций, представил императору Максимилиану II проект войны с Турцией, в которой должна была участвовать Россия. Предполагалось тогда задобрить царя обещанием завоевания и отдачи ему Крымского полуострова. В 1593 году епископ Лезинский, Пьетро Чедолини, представил папе Клименту VIII записку, в которой развивалась мысль, что император и король польский сделаются непобедимыми лишь при посредстве тесного союза с московским царем, так как султан никого так не боится из христианских государей, как московского царя, подданные которого исповедуют ту же самую веру, какую исповедуют подданные султана. Епископ утверждал, что, в случае крайней опасности, а именно нападения султана на Австрию и Италию, можно ожидать спасения только от союза с московским царем. Зато французский король Генрих IV в своем знаменитом проекте общего христианского союза государств («Association ou république trés-chrétienne») не хотел допустить к участию в таком союзе московского царя, которого называл «Knés scythien», на том основании, что москвитяне принадлежат к варварским народам, и далее потому, что не должно присоединять к трем различным вероисповеданиям, существующим в Западной Европе, еще четвертый, своеобразный, чуждый элемент — православную церковь. Однако именно религиозное значение Московского государства заслуживало особенного внимания государственных деятелей в Западной Европе, наблюдавших за ходом дел на востоке. В 1622 году французский путешественник Де-Ге (Des Hayes) сделал замечание, что кавказские народы, признающие над собою власть султана, охотно предпочли бы последнему московского царя, на том основании, что они одинаковой с ним веры. Таким образом, мысль о привлечении России к участию в борьбе против ислама была высказываема довольно часто. В этом направлении старался действовать на Венецианскую республику и Паоло Сарпи около середины XVII века; однако, венецианское правительство считало москвитян слишком отдаленным и неизвестным народом и поэтому не желало следовать советам Сарпи.[2] Несмотря на такого рода затруднения, сближение между Россиею и Западною Европою все-таки состоялось. Неоднократно являлись русские дипломаты в Венеции и в Риме. Между Московским государством и западноевропейскими державами заключались союзные договоры. При осаде Азова оказали московскому царю помощь австрийские, бранденбургские и венецианские инженеры. Московское царство становилось все более и более известным Западной Европе. Спрашивалось, однако, насколько и дальше для западноевропейских держав окажется выгодным действовать заодно с Московским государством против Оттоманской Порты? По случаю взятия Азова с разных сторон России было выражено живейшее сочувствие. Во время пребывания в Венеции Бориса Петровича Шереметева, в 1697 году, к нему приехал сенатор и от имени дожа и сената говорил, «что дож и сенат желают, при Божией помощи, ему, великому государю, обладати и царствующим градом Константинополем и в том обещаются они чинити ему, государю, морем всякую помощь».[3] Когда Петр в местечке Коппенбрюгге гостил у курфюрстин Бранденбургской и Ганноверской, одна из них за столом выразила надежду, что Петр успеет прогнать турок из Константинополя.[4] В этом же смысле, как мы видели выше, выразился иезуит Вольф в своей проповеди в присутствии Петра во время пребывания последнего в Вене.[5] Такого же содержания были стихи, сочиненные Лейбницем по поводу сближения царя с императором и польским королем.[6] Во время своего путешествия по Западной Европе царь постоянно был занят восточным вопросом. Во многих письмах его к приятелям в Москву рассказаны подробности о военных действиях австрийцев против турок, о подвигах Евгения Савойского и пр.[7] Однажды он послал патриарху Адриану напечатанный в голландских газетах памфлет, в котором были осмеяны султан и турки.[8] Патриарху же он писал, как мы видели, что «до последнего издыхания» не перестанет действовать против врагов христианства. Модель корабля, сделанного Петром Великим. Хранится в Москром музее, в Петербурге. Азов должен был служить базисом операций в дальнейшей борьбе против Турции. Город этот из турецкого сделался русским; мечети в нем превращены в церкви. Совещаясь с боярами о средствах извлечь наибольшую пользу из такого завоевания, Петр заметил: «ныне же, аще воля есть, радети от всего сердца в защищение единоверных своих и себя к бессмертной памяти просим, понеже время есть и фортуна сквозь нас бежит, которая никогда к нам так близко на юг бывала: блажен, иже имется за власы ее».[9] В особенных заседаниях обсуждался вопрос о сооружении на юге значительного флота. Возникла мысль образования «кумпанств» для постройки кораблей. Зажиточные люди обязывались, соразмерно их средствам, содействовать в известный срок сооружению судов. Таким образом, правительство надеялось в непродолжительном времени располагать флотом, состоящим из 48 судов. Образовались 17 светских и 18 духовных «кумпанств». Закипела работа, над которою наблюдало особо учрежденное ведомство.[10] Кумпанства обязывались употреблять при постройке судов значительное число иностранцев. Петр, уезжая за границу, надеялся на успешный ход этого дела.[11] Кроме того, он мечтал о постройке канала, долженствовавшего соединить Волгу с Доном; 350 000 рабочих под руководством полковника Бракеля должны были трудиться над этим предприятием, которое, однако, не имело успеха.[12] Все это находилось в самой тесной связи с предположением царя продолжать турецкую войну. Недаром иностранные дипломаты с напряженным вниманием следили за этими работами. В одной брошюре, изданной в Аугсбурге в 1698 году, высказана была надежда на завоевание царем «Константинопольской и Требизондской империи», причем было сделано замечание, что все державы нуждаются в союзе царя и что, например, Венецианская республика предпочла бы видеть царя победителем Стамбула, чем дожить до завоевания Турции австрийцами.[13] Венецианский дипломат Рудзини удивлялся беспечности турок, не обращавших достаточного внимания на усиление Московского государства, на громадные приготовления Петра к войне. Очевидно, продолжает Рудзини в своем донесении, москвитяне намереваются прежде завладеть Крымом, а потом уже сделать нападение на Константинополь. Однако в то же время Рудзини сомневался в успехе русских. «Если бы», писал он, «громадным размерам этого царства соответствовали дух и сила воли, то Московия была бы весьма великою державою; в разных частях ее насчитывается до 400 000 солдат. Но в нраве москвитян, по природе малодушных, едва ли есть задатки благородной храбрости, которая служит подспорьем дисциплины и успеха» и пр. Рудзини считает разве только возможным, но далеко не вероятным, чтобы русские успели добиться господства на Черном море.[14] Такое же мнение было высказано в то время папским нунцием в Варшаве.[15] В Швеции царь заказал для компанейских судов 600 чугунных пушек. Узнав об этом, король Карл XI, в доказательство своего участия к успехам христианского оружия в войне с турками, подарил царю 300 пушек.[16] Во время своего путешествия Петр надеялся убедить к участию в войне с турками Голландию; но переговоры в Амстердаме и Гааге по этому поводу не повели к желанной цели. И Англия, и Голландия — действовали в пользу мира с Портою, имея в виду вооружиться всею силою против перевеса Людовика XIV. Европейские державы, не желая участвовать в войне с турками, одобряли намерения Петра продолжать эту войну; однако он для успешных действий нуждался прежде всего в помощи императора. При этом все старания царя уговорить Леопольда к более энергичному ведению войны оставались тщетными. Петр требовал, кроме удержания всех своих завоеваний, еще крепости Керчи в Крыму, и выразил желание, чтобы союзники продолжали войну, пока турки не согласятся на уступку этой крепости. Император возразил, что русским надобно взять Керчь оружием, обещая, впрочем, поддерживать при предстоящих переговорах требования России.[17] Прежде всего, Россия должна была стараться удержать за собою Азов. На западе было высказываемо опасение, что турки, воспользуясь отсутствием Петра, займут вновь эту крепость.[18] Однако успешные военные действия русских в 1697 году устранили такую опасность. Плейер заметил в одном из своих донесений, что русские в борьбе с турками и татарами действуют гораздо успешнее прежнего. В окрестностях Азова были построены разные форты. Турки и татары, осаждавшие Таванск, не имели успеха, и Петр в Амстердаме, в честь храброго таванского гарнизона, праздновал его подвиг фейерверком и балом.[19] Впрочем, особенно важных успехов не было ни в 1697, ни в 1698 году. Успехи русского оружия, однако, пробудили в обитателях Валахии и Молдавии мысль свергнуть ненавистное иго турок и отдаться под покровительство России. Во время пребывания царя за границею приехал в Москву тайно посланный валахским господарем, Константином Бранкованом, дворянин его Георгий Кастриота, и слезно молил московское правительство спасти Валахию от турок и немцев, от мусульман и папистов, и принять ее под царскую державу в подданство. С предложением подданства прислал в Москву и молдавский господарь, Антиох Кантемир, капитана своего Савву Константинова. Кастриота даже представил следующий проект военных действий: наступить с сухого пути на Очаков, ключ Черного моря, южнее Азова; отсюда можно нападать на Крым, на Буджаки — послать войско в молдавскую землю; к этому войску скоро пристанут местные жители. Петр, узнав обо всем этом во время своего пребывания в Голландии, поручить гетману Мазепе разведать о пристанях при Черном море от лимана Днепровского до гирла Дунайского, о путях и станах через Буджаки в Молдавию и Валахию. Очевидно, он хотел распространить военные действия до берегов Дуная.[20] Одежда матроса Петровского времени. С гравюры того времени Дальстена. Склонность западноевропейских держав к заключению мира с турками положила конец смелым проектам Петра. Между тем, как он мечтал о завоевании Керченской крепости и беседовал с английским инженером Перри о средствах превращения этого места в сильную русскую гавань и распространения русской торговли в Средиземном море,[21] между тем, как русскому дипломату, Возницыну, было вменено в обязанность при переговорах о мире настаивать непременно на уступке Керчи России,[22] в октябре 1698 года в местечке Карловиче на правом берегу Дуная, открылся мирный конгресс, который кончился уже в январе 1699 года. Еще во время своего пребывания в Голландии Петр велел спросить амстердамских бургомистров: давно ли высокомочные штаты, после всех уверений в желании успехов христианскому оружию, приняли на себя роль посредников? [23] Теперь же в Карловиче дипломаты Англии и Голландии действительно играли такую роль и своим посредничеством содействовали скорому заключению мира. Россия не могла не участвовать в переговорах в Карловиче. Однако положение ее оказалось далеко не выгодным. Нельзя было и думать о приобретении Керчи. Никто не изъявлял готовности заступиться за интересы России. Возницын не хотел воспользоваться посредничеством голландцев и англичан для переговоров с Турциею и поэтому вступил в прямые, но тайные сношения с турецким уполномоченным Маврокордато, на которого старался действовать подкупом. В этих тайных сношениях Возницын доходил до того, что советовал туркам затянуть переговоры до начала войны за испанское наследство, так как во время названной войны турки могли бы рассчитывать на более успешные действия в борьбе с австрийцами. Одновременно с этим, однако, Возницын убеждал царя готовиться к усиленному продолжению турецкой войны, замечая: «еслиб дойтить до Дуная — не только тысячи — тьмы нашего народа, нашего языка, нашей веры и все миру не желают».[24] Не имея возможности заключить мир, Возницын начал вести переговоры о перемирии. Оно было заключено за два дня до заключения мира между прочими державами и Турциею. При этом случае оказалось, что Россия находилась в полнейшем уединении и что интересы ее в особенности расходились с интересами Австрии. Для заключения окончательная мира с Турциею Россия должна была готовиться к продолжению войны. Работы над сооружением флота были усилены. Петр Лефорт, находившийся в это время в Воронеже, с восхищением писал своему отцу о великолепном флоте, состоявшем из ста судов. Сам Петр после стрелецкого розыска наблюдал за успешным ходом работ в Воронеже; сообщая Виниусу разные подробности об этом, он, однако, прибавил: «только еще облак сомнения закрывает мысль нашу, да не укоснеет сей плод наш, яко фиников, которого насаждающие не получают видеть». Собственноручно, по сделанному им самим чертежу, Петр заложил 60-пушечный корабль «Предестинацию». Над этим кораблем он работал без помощи иноземных мастеров, при содействии только своих товарищей, работавших с ним в Амстердаме и Детфорде. Одновременно с этим, Крюйс был занят исправлением компанейских судов. «Здесь препараториум великий», писал царь из Воронежа в Москву: «только ожидаем благого утра, дабы мрак сумнения нашего прогнан был».[25] Во все это время Петр зорко следил за ходом переговоров в Карловиче. Возницын писал, что турки склонны к миру и что нет ни малейшего основания ожидать нападения со стороны Порты. По совету Возницына, царь назначил в Константинополь для окончательных переговоров чрезвычайным посланником опытнейшего из дельцов посольского приказа, думного дьяка Емельяна Украинцева, который в продолжение двух десятилетий до этого не раз имел случай участвовать в переговорах с турецкими дипломатами. По данному ему наказу, Украинцев должен был отправиться в Константинополь на нарочно для этой цели приготовленном военном корабле. Сам царь намеревался проводить его с сильною эскадрою до Керчи. В подобном действии заключалась довольно сильная политическая демонстрация. Царь хотел показать всему свету, что располагает флотом и нисколько не стесняется появиться с ним на Черном море. В Константинополе уже слышали о строении военных судов на Воронеже и на Дону, но мало о том беспокоились, в полном убеждении, что большие суда не могут выйти из Дона в море; турецкие моряки головою ручались султану, что русские корабли сядут на мель в мелководных гирлах. Но Петр, самолично ознакомившийся с этою местностью и составивший собственноручно подробные карты устьев Дона, не замедлил доказать неосновательность расчетов турок. За границею, при известии о намерении царя предпринять морскую прогулку, рассказывали, что Петр в свите Украинцева отправится и в самый Константинополь совершенно так же, как он участвовал в путешествии послов, Лефорта, Головина и Возницына, по Западной Европе.[26] Однако Петр хотел ограничиться рекогносцировкою морского пути до Керчи и демонстрациею, внушавшею туркам о твердом намерении царя, в случае их упорства, продолжать войну при помощи сильного флота. Весною 1699 года в Воронеже изготовлено было 86 военных судов, предназначенных к походу в Азовское море. В том числе было 18 кораблей, имевших каждый от 36 до 46 пушек. Должность адмирала после Лефорта, скончавшегося в начале этого же года, занимал Ф. А. Головин. Надзор над флотом имел вице-адмирал Крюйс. Петр довольствовался званием командора на 44-пушечном корабле «Апостол Петр», но, разумеется, руководил всем предприятием. 27-го апреля флот отплыл из Воронежа; 16-го мая он прибыл к Азову, где Петр внимательно осмотрел новопостроенные укрепления. Около середины июня весь флот очутился в Азовском море. Сам царь, дождавшись крепкого западного ветра, который поднял воду в донских гирлах, с искусством опытного лоцмана вывел корабль за кораблем из донского устья в открытое море. Собственноручным письмом он поздравил своих сотрудников, оставшихся в Москве, с благополучным выходом флота в море. По случаю происходивших у Таганрога последних приготовлений к морскому походу Крюйс писал: «мы принялись за килеванье, конопаченье и мазанье кораблей с такою ревностью и с таким проворством, как будто на адмиралтейской верфи в Амстердаме. Его величество изволил сам работать неусыпно топором, теслом, конопатью, молотом, смолою, гораздо прилежнее и исправинее старого и хорошо обученного плотника». По вечерам Петр в эти дни был обыкновенно занят составлением подробной инструкции для Украинцева. Главные требования России, о которых должен был заявить русский посланник в Константинополе, состояли в окончательной уступке Азова России и в безусловном прекращении всякой годовой дачи татарам. После устройства у Таганрога «обучительной баталии», или забавного боя, эскадра отплыла в дальнейший путь и 18-го августа пришла под Керчь с пальбою из всех орудий, в знак приветствия. Когда турецкому паше в Керчи на его вопрос: зачем пришел столь большой караван; отвечали, что для провожания царского посланника, он объявил, что не пропустит чужестранный корабль в Черное море, и ни под каким видом не соглашался дать Украинцеву конвой. «В таком случае», велел сказать ему Головин, «мы проводим своего посланника со всею эскадрою». Турки предлагали Украинцеву ехать в Константинополь сухим путем, но Украинцев объявил, что поедет морем. «Видно, вы нашего моря не знаете», говорили турки, «недаром зовут его черным: во время нужды на нем бывают сердца человеческие черны». Крюйс побывал в Керчи у адмирала Гассан-паши, который удивлялся, что англичане и голландцы, лучшие друзья турок, служат московскому царю. Крюйс отвечал, что голландцы и англичане друзья тоже и России. На замечания адмирала об опасности плавания по Черному морю Крюйс возразил, что в русской службе много офицеров, которые не раз ходили по Черному морю и легче найдут путь из Керчи в Константинополь, нежели турки из Константинополя в Керчь. К тому же, Крюйсу удалось осмотреть керченские укрепления и вымерять фарватер. В тот же день Ф. А. Головин посетил турецкого адмирала и пробыл у него с час. При этом совещании присутствовал и царь под видом квартирмейстера адмиральской шлюпки, в одежде саардамского плотника. Убедившись, что турки не помешают Украинцеву отправиться морем в Константинополь, Петр с эскадрою возвратился в Азов, откуда в сентябре прибыл в Москву, между тем как Украинцев на корабле «Крепость», состоявшем под командою опытного голландского шкипера Памбурга, несмотря на все предостережения турок, отправился в путь. Сначала небольшая турецкая эскадра служила конвоем русскому кораблю, но нетерпеливый Памбург поставил все паруса и вскоре скрылся из виду конвоя. В полдень 2-го сентября он без лоцмана вошел в цареградское гирло, плыл удачно Босфором, внимательно осматривая берега и измеряя глубину пролива; 7-го сентября царский корабль пришел к Царьграду с пушечною пальбою и бросил якорь в виду сераля, министров и народа. Турки спрашивали Украинцева неоднократно: много ли у царя кораблей, все ли оснащены и как велики? и очень досадовали на голландцев, зачем они учат русских кораблестроению. Многие тысячи посетителей — между ними был и султан — приезжали для осмотра русского корабля и хвалили прочность его работы. Разнесся слух, очень встревоживший турок, что большая русская эскадра стоит под Требизонтом и Синопом и грозит нападением на эти места. Особенно перепугались турки, когда Памбург, угощая на своем корабле знакомых ему французов и голландцев, в самую полночь открыл пальбу из всех орудий, к великому ужасу султана, жен его, министров, народа: все вообразили, что Памбург давал сигнал царскому флоту, ходившему по морю, идти в пролив к Константинополю. Султан в крайнем раздражении требовал строгого наказания Памбурга; однако Украинцев успокоил турок, и этим дело кончилось.[27] Во время переговоров с турецким правительством, продолжавшихся не менее восьми месяцев, Украинцев жаловался на дипломатов Англии, Голландии и Венеции, нисколько не желавших содействовать успеху России. Серб Савва Рагузинский сообщил Украинцеву, что «послы христианские, которые в Царьграде, все противны миру нашему, и потому не доведется им ни в чем верить; у всех у них то намерение, чтоб москвичей в дальнюю с турками войну вплесть». Иерусалимский патриарх утверждал также, что, «конечно, римляне, люторы и кальвины не желают, чтоб был мир у великого государя с султаном, и православным христианам они естественные враги». Украинцев узнал также, что и польский дипломат старался препятствовать заключению мира между Турциею и Россиею.[28] Чрезвычайно трудно было склонить Порту к уступке Азова, к согласию на постройку около этой крепости еще других русских фортов. Большим затруднением служил далее вопрос об уступке лежавшей на Днепре крепости Кизикермена. Петр с напряженным вниманием следил за переговорами. Он сильно нуждался в заключении мира с Турциею для открытия военных действий против Швеции, однако не хотел согласиться на чрезмерные уступки. Получив однажды от Украинцева донесение с известием о желании турок затянуть окончание переговоров, он в гневе разорвал бумагу и заметил, что готов возобновить войну.[29] Весною 1700 года он снова отправился в Воронеж, где был занят сооружением корабля «Предестинация».[30] В то же время, однако, он давал знать Украинцеву, что мир необходим и что можно решиться на некоторые уступки. Особенно любопытно в донесениях Украинцева его замечание по вопросу о требуемой царем свободе плавания по Черному морю. Турецкие уполномоченные на это требование возразили: «Черным морем и всеми берегами его владеет один султан; владений же других государей никогда не было и нет, и с тех пор, как стали господствовать на том море турки, искони веков, никакой чужой корабль по водам его не плавал, да и плавать не будет. Просили Порту неоднократно, и теперь еще просят, французы, голландцы, англичане, венецияне о дозволении ходить их торговым судам для купечества по Черному морю, но Порта всегда им отказывала и отказывает для того, что владеет всеми берегами его один султан, и никому другому владетелем быть нельзя. Оттоманская Порта бережет Черное море, как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикасаться не смеет, и скорее султан допустит кого во внутренние свои (sic), чем согласится на плавание чужих кораблей по водам черноморским. Это может случиться разве тогда, когда Турецкая империя обратится вверх ногами».[31] Таким образом, пока Петр не мог настаивать на праве плавания по Черному морю. Осуществление смелых проектов Юрия Крижанича было отложено до более удобного времени. Наконец, 3-го июля 1700 года, был подписан мирный трактат, в котором постановлено: быть миру в образе перемирия на 30 лет. Русские обязываются разорить форты на Днепре, места же, где они стояли, возвратить Турции. Азову с новыми фортами быть в державе царя. Хану крымскому ежегодной дачи от Московского государства не требовать. Землям между Перекопом и Миусом, также между Запорожскою Сечью и Очаковом, быть впусте.[32] Таким образом, на время прекратилась борьба между Россиею и Турциею. Результаты ее, в сравнении с широкими проектами панславизма, оказались довольно скромными. Однако все-таки была достигнута весьма важная цель: Россия стала твердою ногою на берегах Азовского моря и положила конец дальнейшим набегам татар. Точно было определено направление дальнейших действий в будущем. Отныне царь мог обратить внимание на решение иных задач. На очереди появился «Балтийский вопрос». Глава II. Северная война до 1710 года Дипломатические сношения накануне войны Борьба между Швециею и Россиею из-за Прибалтийского края началась еще за несколько столетий до Петра. Решаясь на разрыв с Карлом XII, он продолжал то, что было начато его предшественниками. Россия, для более удобного сообщения с Западною Европою, нуждалась в приобретении береговой линии заливов Финского и Рижского. Царь Иван IV старался овладеть Эстляндией и Лифляндией. Борис Годунов, во время царствования Феодора Ивановича, стремился к занятию Нарвы. Царь Алексей Михайлович осаждал Ригу. Для России в это время представляла большую выгоду борьба Швеции с Польшею, начавшаяся еще при Густаве Вазе. Антагонизм между этими обеими державами мог считаться, некоторым образом, спасением для Московского государства. Трудно сказать, куда повели бы дружеские и союзные отношения между Швециею и Польшею, обращенные против России. Еще в начале XVII века обнаружился сильный перевес Швеции над Россиею в области политики и ратного дела. Шведские войска находились в центре Московского государства; шведский принц, брат Густава Адольфа, был избран в цари московские. Заключение Столбовского мира (1617) могло считаться большою выгодою, хотя Россия этим трактатом и была отрезана от моря. Преемники Михаила Феодоровича всячески старались устранить условия этого договора. Малороссийские смуты около середины XVII века лишали Россию возможности бороться успешно против Швеции; царевна Софья не решалась действовать наступательно. И Петр в первые годы своего царствования не думал вовсе о разрыве со Швециею, хотя Россия и не упускала из виду своих притязаний на приморские области, Ингерманландию, Карелию, Ижору и пр. Вековая распря между Швециею и Россиею именно в это царствование повела к точно определенным результатам, изменившим совершенно политическую систему на северо-востоке Европы. Швеция из-за России лишилась своего значения первокласной державы, которое она приобрела при Густаве Адольфе. Успешными действиями в войне со Швециею Россия приобрела гегемонию в этой части европейской системы государств. Прежнее Московское, полуазиатское государство превратилось во Всероссийскую империю. Находясь до этого вне пределов Европы, Россия, участием своим в делах восточного вопроса заслуживавшая все более и более внимание запада, сделалась путем результатов шведской войны полноправным членом политической системы Европы. И в области внешней политики, так же как и преобразованиями внутри государства, царствование Петра составляло собою эпоху не только в истории России, но и во всемирной истории. Трудно определить время, когда именно в царе Петре родилась мысль о нападении на Швецию. До путешествия за границу, в 1697 году, он был занят исключительно восточным вопросом. Неблагоприятный прием, оказанный царю в Риге весною 1697 года, послужил впоследствии отчасти поводом к объявлению войны Швеции; однако нельзя думать, чтобы этот ничтожный эпизод заставил царя решиться на разрыв со Швециею. По крайней мере Петр во время пребывания в Кенигсберге не согласился на заключение наступательного союза против Швеции. Послание Лефорта к шведскому министру Бенгту Оксеншерна из Липштата от 1 августа 1696 г., в котором говорилось о польских и турецких делах, было писано в тоне мира и дружбы и заключало в себе предложение возобновить прежний союз. Петр имел в виду отправить Лефорта в качестве посла в Швецию. Шведский канцлер в своем ответе на послание Лефорта обещал оказать последнему благосклонный прием в случае его приезда.[33] В Гааге русские путешественники находились в благоприятных отношениях со шведским дипломатом Лилиенротом. В это время Петр выразил шведскому королю благодарность за подаренные им для турецкой войны пушки. Одним словом, нельзя было ожидать разлада между обеими державами в ближайшем будущем. С другой стороны, нельзя не заметить, что Петр во время пребывания в Курляндии говорил о своем желании стать твердою ногою на берегах Балтийского моря.[34] Для успешных действий в этом направлении он нуждался в содействии Польши. После вековой вражды между Польшею и Московским государством, после окончания в пользу России упорной борьбы за Малороссию, было заключено в 1686 году «вечное докончание». Несмотря на это, в Польше, как мы видели, питали надежду на приобретение вновь Малороссии, где постоянно являлись польские эмиссары и агитаторы. Мы помним, в какой степени завоевание Азова Петром не понравилось полякам. Осенью 1696 года русский резидент в Варшаве, Никитин, узнал, что в Польше мечтали о заключении против царя союза с крымским ханом и что к гетману Мазепе бывали беспрестанные посылки от поляков. Вскоре после этого произошла перемена на польском престоле. Московское правительство содействовало избранию саксонского курфюрста Фридриха Августа, неудаче французского кандидата принца Конти. Недаром Виниус поздравил царя с тем, что не был выбран «петуховый», т. е. поддерживаемый Франциею кандидат. В то время Московское правительство в особенности мечтало о союзе с Польшею против Турции; принц Конти, находившийся в зависимости от Людовика XIV, едва ли оказался бы склонным содействовать дальнейшим успехам царя в борьбе с Оттоманскою Портою. Зато Август, получив царскую поздравительную грамоту, объявил Никитину, что дает честное слово быть с царем заодно против врагов Креста святого, и что изъявленный ему Петром аффект никогда не изгладится из его памяти.[35] При всем том, однако, и в первое время царствования короля Августа не прекращалась польская враждебная России агитация в Малороссии. Оказалось чрезвычайно трудным устранить вековой религиозный антагонизм между поляками и русскими, католиками и православными. Иоган Рейнгольд Паткуль. С гравированного портрета того времени. Тогда именно личное знакомство Петра с Августом, свидание в Раве (от 31-го июля до 3-го августа 1698 года), положило начало весьма важному сближению между Польшею и Россиею. Вот что сказано об этом свидании в «Гистории Свейской войны», составленной под непосредственным наблюдением самого Петра: «король Августа говорил, что много поляков противных имеет, и примолвил, что, ежели над ним что учинят, то не оставь меня. Против чего Петр ответствовал, что он готов то чинить, но не чает от поляков тому быть, ибо у них таких примеров не было; но просил его, дабы от своей стороны помог отмстить обиду, которую учинил ему рижский губернатор Дальберг в Риге, что едва живот спасся; чтò король обещал». Но понятно, что от такого летучего разговора до союза было еще очень далеко: «и так друг другу обязались крепкими словами о дружбе, без письменного обязательства, и разъехались».[36] Мы знаем, что Петр был очень доволен встречею с королем и хвалил его в беседе с боярами. Саксонский генерал-маиор Карлович, находившийся в Москве в 1699 году, в записке, составленной для короля Августа в октябре этого года, замечает, что напомнил Петру о содержании беседы, происходившей в Раве, и затем продолжает: «Петр выразил желание, чтобы ваше королевское величество помогли ему занять те шведские области, которые, по Божией милости и по праву в сущности принадлежат России и были потеряны вследствие смуты в начале этого века».[37] Вид Нарвы в начале XVII столетия. С гравюры того времени Мериано. Во всем этом кроется настоящая причина Северной войны. Карлович не упоминает о жалобах царя на Дальберга, но обращает главное внимание на стремление царя к уничтожению условий Столбовского договора. Одновременно с этим бывший подданный Швеции, лифляндец Иоган Рейнгольд Паткуль, явившийся при дворе польского короля, старался уговорить Августа к нападению на Швецию. Союз Польши с царем, в глазах Паткуля, служил удобным средством для обеспечения интересов лифляндского дворянства. При этом, однако, указывая на возможность заключения союза с Даниею, Россиею и Бранденбургом, Паткуль, при ожидаемом в будущем разделе добычи, более всего боялся России. «Надобно опасаться», писал Паткуль, «чтоб этот могущественный союзник не выхватил у нас из под носа жаркое, которое мы воткнем на вертел; надобно ему доказать историею и географиею, что он должен ограничиться одною Ингерманландиею и Карелиею. Надобно договориться с царем, чтобы он не шел далее Наровы и Пейпуса; если он захватит Нарву, то ему легко будет овладеть Эстляндиею и Лифляндиею» и пр.[38] Ливонский крестьянин, служивший проводником шведской армии в походе 1700 года. С гравюры того времени. Опасения Паткуля оказались не лишенными основания. Война сделалась ущербом для Польши, выигрышем для России. Непосредственным результатом агитации Паткуля было отправление польским королем Карловича в Москву и заключение тайного соглашения с лифляндским рыцарством в августе 1699 года. В то самое время, когда Карлович, в свите которого находился Паткуль, пребывал в Москве, там находилось и шведское посольство, которому было поручено уговорить московское правительство к подтверждению Кардисского мира. Именно в ту минуту, когда Россия готовилась к войне для занятая береговой линии, Швеция надеялась, что она откажется от своих прежних владений у Финского залива. Шведское посольство было отправлено также для сообщения о вступлении на престол юного короля Карла XII. Король шведский Карл XII. С гравированного портрета Танже, 1717 года. В октябре 1699 года был оказан торжественный прием шведским дипломатам, барону Бергенгиельму и барону Лилиенгиельму. С обеих сторон были высказаны заявления о дружбе и мире. При переговорах с послами было упомянуто и об эпизоде, случившемся в Риге весною 1697 года, однако без обращения особенного внимания на этот факт. Вообще переговоры оставались маловажными. Соблюдая обычные формальности, договаривавшиеся стороны скоро пришли к результату, т. е. к возобновлению прежних мирных соглашений. Пустою формальностью оказалось и отправление князя Хилкова, в качестве дипломата, в Швецию; ему было поручено заявить о расположении царя к миру; в то же самое, время, однако, он должен был собрать разные сведения об отношениях Швеции к соседним державам.[39] Впрочем, в это время в Швеции уже проявлялись некоторые опасения относительно намерений царя, что видно, например, из переписки шведского ученого Спарвенфельда с Лейбницом.[40] Шведский резидент в Москве, Книперкрон, обратился к Московскому правительству с вопросом о причинах усиления регулярного войска. В письме к Витзену Лейбниц высказал опасение, что Петр сделает нападение на Швецию. Витзен старался успокоить своего друга, указывая на содержание своих бесед с Петром, не думавшим о войне со Швециею и исключительно занятым мыслью о Турции.[41] 11-го ноября 1699 года был заключен наступательный союз царя с королем Августом. Петр обязался начать военные действия тотчас же после получения известия о заключении мира с Оттоманскою Портою, как было сказано, «не позже апреля 1700 года». Договор этот пока должен был оставаться тайною.[42] Легко понять, какое значение имел, при таких обстоятельствах, успешный ход переговоров в Константинополе. Весьма немногие современники могли ожидать в ближайшем будущем важных событий, коренной перемены в системе внешней политики России. В марте 1700 года Плейер доносил императору о слухах, будто царь, несмотря на только что возобновленный мир со Швециею, намеревается напасть на Ревель и Нарву.[43] О подобных слухах упоминал еще в июне 1700 года в своих донесениях к Генеральным Штатам голландский резидент фан-дер-Гульст, замечая, что все это не заслуживает внимания, так как царь, несмотря на случившийся в Риге эпизод, расположен к миру.[44] В июле фан-дер-Гульст заметил, что никто, кроме Головина, Меншикова и еще третьего лица, не посвящен в тайные намерения царя. В августе Головин в беседе с нидерландским резидентом, когда зашла речь о возможности войны со Швециею, заметил, что Петр не желает столкновения, но что, в случае разлада, он не сделает нападения на неприятеля до формального объявления войны.[45] Простодушный Книперкрон до последней минуты не ожидал разрыва и постоянно успокоивал свое правительство миролюбием царя. Между прочим, 16-го мая он доносил королю: «его царское величество, на другой день по возвращении из Воронежа, посетил мой дом и шутя выговаривал моей жене, зачем она писала к своей дочери в Воронеж, будто русское войско готовится идти на Лифляндию, отчего в Москве все шведы в великом страхе: «дочь твоя», говорил царь, «так расплакалась, что я насилу мог ее утешить. Глупенькая, сказал я ей, неужели ты думаешь, что я соглашусь начать несправедливую войну и разорвать вечный мир, мною подтвержденный?» Мы все так были тронуты его словами, что не могли удержаться от слез, и когда я просил у него извинения моей жене, он меня обнял, примолвив: «если бы король польский и овладел Ригою, она ему не достанется: я вырву ее из его рук».[46] Зато в августе, на другой день после получения известия о заключении мира с Портою, Петр писал польскому королю: «сего дня к новгородскому воеводе указ послали, дабы, как наискорее, объявя войну, вступил в неприятельскую землю и удобные места занял, такожде и прочим войскам немедленно идтить повелим, где при оных в конце сего месяца и мы там обретатися будем, и надеемся в помощи Божией, что ваше величество инако разве пользы не увидите».[47] Надежда Петра, что Август «инако разве пользы не увидит», не исполнилась. В ту самую минуту, когда Петр готовился напасть на шведские области и занять там «удобные места», Карл XII весьма удачно справился со своими противниками, Даниею и Польшею. Петр напрасно рассчитывал на успешные действия этих союзников. Нападение саксонско-польских войск на Ригу окончилось полною неудачею. Тем настойчивее король Август желал открытия военных действий Петром. То обстоятельство, что России только в июле удалось заключить мир с Оттоманскою Портою, оказалось большою выгодой для Карла XII. Через это замедление он успел принудить Данию к заключению Травендальского мира до разрыва с Россиею. Этот договор состоялся (8-го (20-го) августа) в то самое время, когда Петр получил известие о заключенном Украинцевым в Константинополе мире с Портою. Целым месяцем позже, т. е. 7-го сентября, Головин, не зная ничего о Травендальском трактате, писал царю: «по обнадеживанию датского посланника, конечно, мира у них со шведами не будет».[48] Скоро, однако, через Гамбург было получено достоверное известие об окончании шведско-датской войны. Недаром фан-дер-Гульст 14-го сентября в своем донесении Генеральным Штатам замечает, что Петр, узнав заранее о Травендальском мире, едва ли решился бы объявить войну Швеции.[49]