А. Г. Брикнер / История Петра Великого (11)

Бородовой знак. С рисунка, находящегося в «Описании русских монет» Шуберта. Несмотря на все это, Петр еще до своего путешествия за границу иногда одевался в немецкое платье. В Англии рассказывали, что он в начале 1694 года явился в иностранном костюме к матери и встретился там с патриархом, который сделал царю замечание; Петр посоветовал Адриану, вместо того, чтобы заботиться о портных, пещись о делах церкви.[167] Шлейзинг рассказывает, что царь очень часто ходит в немецком платье, «чего не делал ни один из прежних государей, так как это считалось несогласным с их религиею».[168] Приглашая своих родственников приехать в Россию, Лефорт писал, весною 1693 года: «вы здесь найдете великодушного монарха, который покровительствует иностранцам и постоянно одет à la française».[169] На маневрах в 1694 году «польский король», Иван Иванович Бутурлин, был в немецком платье.[170] Бородовой знак. С рисунка, находящегося в «Описании русских монет» Шуберта. По случаю аудиенции Шереметева у польского короля, императора, папы и гроссмейстера Мальтийского ордена в 1697 году сам боярин, как видно из картин, помещенных в его записках о путешествии, носил западноевропейское платье и большой парик, между тем как его свита была одета во что-то среднее между немецкою и русскою одеждою.[171] Находясь за границею, Петр большею частью являлся в костюме шкипера. При первой аудиенции русских послов у Бранденбургского курфюрста, в Кенигсберге, карлики, находившиеся в свите, были одеты в русское платье, при второй — они явились в великолепном костюме по западноевропейской моде.[172] За границею рассказывали во время путешествия Петра, что царь намерен, по возвращении в Россию, ввести там брадобритие и ношение немецкого платья.[173] Иностранцы, проживавшие в то время в Москве, рассказывают, что когда ожидали возвращения царя, сановники были в страшном волнении. Бояре собирались по два раза в день для совещаний; в разных приказах происходило что-то вроде ревизий.[174] 25-го августа вечером царь прибыл в Москву и тотчас же отправился в Преображенское. На другой день рано утром вельможи, царедворцы, люди знатные и незнатные явились в Преображенский дворец поклониться государю. Он ласково разговаривал с разными лицами; между тем, к неописанному изумлению всех присутствующих, то тому, то другому собственною рукою обрезывал бороды; сначала он остриг генералиссимуса Шеина, потом кесаря Ромодановского, после того и прочих вельмож, за исключением только двух, Стрешнева и Черкасского. Та же сцена повторилась дней через пять на пиру у Шеина. Гостей было множество. Некоторые явились без бороды, но не мало было и бородачей. Среди всеобщего веселья, царский шут, с ножницами в руках, хватал за бороду то того, то другого и мигом ее обрезывал. Три дня спустя на вечере у Лефорта, где между прочим присутствовали и обыватели немецкой слободы с женами, уже не видно было бородачей.[175] Дошла очередь и до кафтанов. По рассказу одного иностранца, Петр в феврали 1699 года на пиру, заметив, что у некоторых из гостей были, по тогдашнему обычаю, очень длинные рукава, взял ножницы, обрезал рукава и сказал, что такое платье мешает работать, что такими рукавами можно легко задеть за что-либо, опрокинуть что-либо и пр.[176] Все это могло казаться произвольною причудою, деспотическим проявлением минутной выдумки; но все это имело глубокий смысл, важное историческое значение. Наш знаменитый историк С. М. Соловьев пишет: «говоря о перемене платье, мы должны заметить, что нельзя легко смотреть на это явление, ибо мы видим, что и в платье выражается известное историческое движение народов. Коснеющий, полусонный азиятец носит длинное, спальное платье. Как скоро человечество, на европейской почве, начинает вести более деятельную, подвижную жизнь, то происходит и перемена в одежде. Чтò делает обыкновенно человек в длинном платье, когда ему нужно работать? он подбирает полы своего платья. То же самое делает европейское человечество; стремясь к своей новой, усиленной деятельности, оно подбирает, обрезывает полы своего длинного, вынесенного из Азии платья... и русский народ, вступая на поприще европейской деятельности, естественно, должен был и одеться в европейское платье, ибо вопрос состоял в том: к семье каких народов принадлежать, европейских или азиатских? и соответственно носить в одежде и знамение этой семьи».[177] Бородовой знак. С рисунка, находящегося в «Описании русских монет» Шуберта. К сожалению, мы не имеем данных о впечатлении, произведенном таким образом действий царя на общество. Не сохранилось и точных архивных данных о первых административных и законодательных мерах, относившихся к брадобритию. Австрийский дипломат Плейер доносил императору Леопольду о введении налога на бороды, можно было также, как сказано у Плейера, внесением капитала приобрести право носить бороду: сохранился медный знак с изображением на лицевой стороне усов и бороды под словами: «деньги взяты», с надписью на обороте: «207 году».[178] Из этого можно заключить, что уже в конце 1698 или в первой половине 1699 года установлена была бородовая пошлина для желавших спасти свои бороды. Кто именно платил ее и как была велика она, неизвестно, потому что первоначальный указ о бородовой пошлине не найден; вероятно, он касался не всех и был повторен в начале 1701 года, как видно из приведенного замечания Плейера. В 1705 году царь предоставил своим подданным на выбор или отказаться от бороды, или платить за нее ежегодную пошлину: гостям и гостинной сотне по 100 рублей; царедворцам, людям дворовым, городовым, приказным и служилым людям всякого чина, также торговым второй статьи, по 60 р.; третьей статье, посадским людям боярским, ямщикам, извощикам и пр. по 30. С крестьян, при въезде в город или при выезде за город, велено взыскивать у ворот каждый раз по 2 деньги. Заплатившим бородовую пошлину выдавались из земского приказа медные знаки. Бородачи обязаны были носить знаки при себе и возобновлять их ежегодно.[179] Фузелер Преображенского полка при Петре Великом. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». Нет сомнения, что весьма многие решались платить эту высокую пошлину. Плейер замечает, что эта пошлина составит очень порядочный доход, так как русские большею частью не захотят расстаться со своею бородою, и между ними есть даже такие, которые скорее готовы отдать свою голову, нежели согласиться на брадобритие.[180] Что касается до введения немецкого платья, то первый дошедший до нас указ об этом предмете относится к 4-му января 1700 года: «боярам, и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и дворянам московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов и пр. людям в Москве и в городех, носить платья, венгерские кафтаны, верхние — длиною по подвязку, а исподние — короче верхних, тем же подобием». До масляницы каждый должен был позаботиться о заказе или покупке такого платья. Летом все должны были носить немецкое платье. И женщины высших классов общества должны были участвовать в этой перемене.[181] Плейер пишет, что сестры Петра тотчас же начали одеваться в иноземное платье.[182] Гренадер Преображенского полка при Петре Великом. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». Кажется, этот указ не произвел желанного действия. Курбатов в марте 1700 года писал царю, что надобно возобновить указы о платье, хотя и с пристрастием, потому что подданные ослабевают в исполнении и думают, что все будет по прежнему.[183] Указом 20-го августа 1700 года повелено: «для славы и красоты государства и воинского управления, всех чинов людям, опричь духовного чина и церковных причетников, извощиков и пахотных крестьян, платье носить венгерское и немецкое... чтобы было к воинскому делу пристойное; а носить венгерское бессрочно для того, что... указ сказан был прежде сего; а немецкое носить декабря с 1-го числа 1700; да и женам и дочерям носить платье венгерское и немецкое января с 1-го числа 1701 года, чтоб оне были с ними в том платье равные ж, а не розные».[184] 26-го августа прибиты были к городским воротам указы о платье французском и венгерском и для образца повешены чучелы, т. е. образцы платью. В 1701 году новый указ: «всяких чинов людям носить платье немецкое, верхнее — саксонское и французское, а исподнее — камзолы, и штаны, и сапоги, и башмаки, и шапки — немецкие, и ездить на немецких седлах; а женскому полу всех чинов носить платье, и шапки, и контуши, а исподние бостроги, и юпки, и башмаки — немецкие ж; а русского платья отнюдь не носить и на русских седлах не ездить. С ослушников брать пошлину в воротах, с пеших по 40 копеек, с конных по 2 рубля с человека» и пр.[185] Высшие классы общества: двор, войско, приказные люди, скоро привыкли к новому платью. Масса народа уклонялась от участия в этой перемене. Мы укажем в другом месте на заявления гнева и раздражения в толпе, вызванные строгими мерами брадобрития и введения иноземного платья. Раскольники в XVII столетии считали табак «богомерзкою, проклятою, бесовскою травою». Однако несмотря на это употребление табаку уже в первой половине XVII века распространилось в России до такой степени, что, по свидетельству Олеария, самые бедные люди покупали его на последнюю копейку.[186] Царь Михаил Феодорович под страхом смертной казни запретил употребление табаку. В «Уложении» царя Алексея Михайловича закон о запрещении подтвержден.[187] Но строгость правительства не могла истребить вкоренившейся страсти к наркотическому свойству этого растения. Иностранцы сообщают нам, как русские, вопреки запрещению, тайно покупали от иностранных купцов табак.[188] В то же самое время Юрий Крижанич старался доказать, что употребление табаку не может считаться грехом. Запрещение курить и нюхать табак он называет «суетным преверием».[189] При Петре начали изменяться воззрения относительно этой привычки. Еще до отправления за границу царь дозволил привоз табаку, причем, впрочем, должна была взиматься пошлина.[190] Нашлись спекуляторы, взявшие на откуп торговлю табаком. Фузелер драгунского полка при Петре Великом. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». Духовенство было крайне недовольно таким либеральным отношением правительства к этому вопросу. Корб рассказывает, что патриарх предал анафеме одного богатого русского купца, взявшего на откуп торговлю и заплатившего при этом 15 000 рублей.[191] Однако трудно поверить, чтобы Адриан так открыто решился противодействовать воле строгого царя. Еще во время пребывания в Гааге царь вошел в переговоры с английскими купцами, выразившими желание взять на откуп торговлю табаком в России. Эти переговоры продолжались и в бытность царя в Лондоне. Во главе акционерного общества, с которым, наконец, был заключен договор о Фузелеры пехотных армейских полков Петровского времени. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». монополии при ввозе табака в Россию, находился маркиз Кармартен.[192] Сохранилось известие, что английским купцам, изъявившим опасение, не будет ли патриарх сопротивляться табачной продаже, Петр сказал: «не опасайтесь, я дал об этом указ, и постараюсь, чтоб патриарх в табачные дела не мешался: он при мне блюститель только веры, а не таможенный надзиратель».[193] Офицер и солдаты артиллерийского полка Петровского времени. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». Россия не довольствовалась привозом табаку из-за границы. Еще при Петре началось разведение и распространение культуры этого растения.[194] К довольно важным нововведениям принадлежала и перемена в летосчислении. В ознаменование грядущего перерождения своего народа, Петр хотел разграничить старое время от нового резкою чертою и 20 декабря 1699 года повелел: по примеру всех христианских народов, вести летосчисление не от Сотворения мира, как было до сих пор, а от Рождества Христова, и считать новый год не с 1 сентября, а с 1 января. Знамя Преображенского полка. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». По рассказу Перри, Петр на возражения русских, что начало мира не могло случиться зимою, т. е. 1 января, а непременно 1 сентября, т. е. во время жатвы и собирания плодов, смеясь, стал объяснять, показывая глобус, что Россия составляешь лишь часть земного шара, что в других странах в январе бывает тепло, что при времясчислении нужно принять в соображение високосные дни и пр.[195] Замечание Перри, что царь при введении нового календаря руководствовался желанием «сообразоваться и в этом отношении с остальной Европой», подтверждается царским указом, в котором указано на другие европейские страны, а именно на пример православных народов, как то: валахов, молдаван, сербов, болгар, малороссиян и греков. «А в знак того доброго начинания и нового столетнего века», сказано далее в указе, «в царствующем граде Москве, после должного благодарения к Богу и молебного пения в церкви, и кому случится и в дому своем, по большим и проезжим знатным улицам, знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чину, перед вороты учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых, против образцов, каковы сделаны на гостине дворе и у нижней аптеки, или кому как удобнее и пристойнее, смотря по месту и воротам, учинить возможно, а людям скудным комуждо хотя по древцу или ветви на вороты или над хороминою своею поставить и чтоб то поспело ныне, будущего января к 1-му числу» и пр. Затем было предписано, как все в этот день должны поздравлять друг друга «новым годом и столетним веком», какая должна быть стрельба из «пушечек и, буде у кого есть, и из мушкетов», иллюминация и пр.[196] Плейер рассказывает, как очевидец, об этом празднестве. Пальба из 200 орудий, поставленных на Красной площади, и из мелкого ружья по частным дворам не умолкала целую неделю. Ночью везде горели огни и хлопали ракеты. Торжество заключилось 6-го января, в день Богоявления Господня, крестным ходом на Иордань. Вопреки прежнему обычаю, царь не участвовал в процессии, а стоял в офицерском мундире при своем полке, выстроенном, вместе с другими полками, на Москве-реке. Все солдаты были хорошо обмундированы и вооружены. Но красивее всех был царский «лейб-регимент» (Преображенский полк) в темно-зеленых кафтанах.[197] Все эти явления доказывали, что в самом начале XVIII века, «века просвещения», Россия, подражая другим народам в летосчислении, в нравах и обычаях, находилась на общей с ними почве культурного развития. Характер державной власти государя, до тех пор в значительной степени духовный, напоминавший некоторым образом роль жреца, калифа, изменился совершенно. Прежние цари участвовали в процессиях, отчасти даже прислуживали патриархам. Петр в офицерском мундире был лишь скромным зрителем духовного действия. Он, как представитель власти, служил государству. Во всем этом проявлялся процесс секуляризации России, заключался протест против византийских начал, господствовавших до того в жизни Московского государства. Преследование русской одежды в Петровское время. С голландской гравюры того времени. Важное преобразование коснулось духовенства. В октябре 1700 года умер патриарх Адриан. Петр, находившийся в то время под Нарвою, получил от Курбатова письмо следующего содержания: «избранием патриарха думаю повременить. Определение в священный чин можно поручить хорошему архиерею с пятью учеными монахами. Для надзора же за всем и для сбора долговой казны надобно непременно назначить человека надежного; там большие беспорядки... Из архиереев для временного управления, думаю, хорош будет Холмогорский (Афанасий); из мирских, для смотрения за казною и сбора ее, очень хорош боярин Ив. Александрович Мусин-Пушкин или стольник Дм. Петрович Протасьев».[198] В свою очередь, боярин Стрешнев в письме к царю предлагал тотчас же назначить патриарха, указывая при этом на некоторых кандидатов.[199] Несколько недель Петр медлил решением. 16-го декабря 1700 года состоялся указ: Патриаршему приказу и разряду не быть; дела же о расколе и ересях ведать преосвященному Стефану, митрополиту рязанскому и муромскому, который с тех пор назывался «Екзархом святейшего Патриаршего Престола, блюстителем и администратором». В январе 1701 года указано было «ведать св. патриарха домы, архиерейские и монастырские дела боярину Ивану Александровичу Мусину-Пушкину; сидеть на патриаршем дворе в палатах, где был Патриарший разряд, и писать Монастырским приказом».[200] Боярин Мусин-Пушкин считался человеком многосторонне образованным; Плейер пишет о его занятиях «философскими и богословскими науками», о его знакомстве с латинским языком и пр.[201] Мы видели, что в 1690 году Петр не имел влияния на решение вопроса о назначении патриарха, оставался, так сказать, в меньшинстве и мог быть недоволен назначением Адриана. Кандидат Петра, Маркелл, не сделался патриархом именно потому, что был человеком ученым и просвещенным. Теперь же в решении Петром вопроса о патриаршестве заключалась чрезвычайно важная реформа. Яворский, по своим способностям и познаниям, в глазах государя был лучшим кандидатом. К тому же, сделавшись не патриархом, а лишь «блюстителем патриарших дел», он должен был сделаться орудием в руках светской власти. С учреждением Монастырского приказа, с назначением Мусина-Пушкина управление духовными делами перешло, главным образом, в руки светской власти; люди, заведовавшие Монастырским приказом, находились в полной зависимости от царя. Современники-иностранцы смотрели на эту перемену как на проявление начала цезарепапизма.[202] Ходили слухи о намерении царя конфисковать имущество церквей и монастырей и заменить прежние доходы духовенства царским жалованьем.[203] Патриаршество, введенное в 1589 году, окончательно и формально было отменено лишь «духовным регламентом» в конце царствования Петра. В сущности же этот вопрос был уже решен в 1700 году. Высшее духовное место оставалось упраздненным. Не раз в продолжение XVII века патриархи становились опасными соперниками царя. Патриарх Филарет превосходил царя Михаила умом, способностями, значением и влиянием; не без труда царь Алексей освободился от совместничества патриарха Никона. Исторические воспоминания служили уроком для Петра: мы знаем, что ему хорошо были известны все подробности истории с Никоном.[204] Мысль Курбатова отложить избрание патриарха, замечает Соловьев, не могла не понравиться Петру, если только эта мысль не была уже у него прежде. Враги преобразований постоянно вооружались против них во имя религии, во имя древнего благочестия, которому изменял царь, друг еретиков-немцев. Было известно, что духовенство смотрело очень неблагосклонно на нововведения и на новых учителей; патриарх Иоаким вооружался против приема иностранцев в русскую службу; патриарх Адриан писал сильные выходки против брадобрития, но потом замолк. От него Петр не мог ожидать противодействия своим планам; но мог ли он быть уверен в его преемнике? где найти такого архиерея, который бы вполне сочувствовал преобразованиям? а если нет, то патриарх, по своему значению, будет необходимо нравственною опорою недовольных; царь в постоянном отсутствии из Москвы; без царя патриарх на первом плане, и если этот патриарх не сочувствует царю, которым многие недовольны, — благоразумно ли было к сильной борьбе внешней и внутренней присоединять возможность борьбы с патриархом? [205] Такого рода соображения должны были заставить царя приступить к важной перемене — отмене патриаршеского сана. Выше уже было замечено, что в то время, когда, в девяностых годах, Петр бывал постоянным гостем в Немецкой слободе, завязались близкие сношения между ним и Анною Монс. Это обстоятельство не могло не повредить супружеским отношениям Петра к царице Евдокии. Царица считалась современниками женщиною умною, но не отличавшеюся красотою.[206] Когда, гораздо позже, в преклонных летах, после долго времени несчастий, она находилась некоторое время при дворе внука, императора Петра II, она производила впечатление женщины добродушной и опытной в светских делах.[207] Однако не могло быть и речи о каком-либо образовании ее, о каких-либо сведениях, о способности сочувствовать обширным планам царя-преобразователя. Сохранились некоторые письма царицы к Петру, писанные в первое время брака; они ограничиваются обыкновенными фразами. Евдокия называет в них мужа, между прочим, своим «лапушкой». Нежные слова, вроде «свет мой», «радость моя» и т. п., встречаемые в этих кратких и бессодержательных записках, не свидетельствуют еще об особенно глубоких чувствах: подобные выражения в то время считались необходимою принадлежностью эпистолярного стиля в сношениях между родными. Как бы то ни было, Петр, вскоре после брака, начал пренебрегать супругою; в народе знали об этом и порицали юного царя.[208] Особенно Плещеев и Лефорт обвинялись в обращении внимания царя на некоторых отличавшихся красотою обитательниц Немецкой слободы.[209] Рассказывали также, что сестра Петра, Наталья, сеяла раздор между царем и Евдокиею. Однако эти данные заимствованы из довольно мутного источника, именно из показаний женщин, подвергнутых пытке, по случаю стрелецкого розыска в 1698 году.[210] Гораздо вероятнее рассказы современников, утверждающих, что царица отталкивала от себя мужа ревностью и ненавистью к иностранцам. Как кажется, существовал некоторый антагонизм между царем и его товарищами, с одной стороны, и родственниками царицы, с другой. Петр не ладил с одним из братьев царицы,[211] а ее дядю, Петра Абрамовича Лопухина, в начале 1695 года пытали «в государственном великом деле», а на другой день он умер.[212] Дальнейших известий об этом эпизоде мы не имеем. В народе прошел слух, что царь собственноручно пытал несчастного, «обливал его двойным вином и жег».[213] Другой Лопухин несколько позже называл царя «сыном еретическим», «исчадием антихриста», обвиняя его в том, что он «извел» Царица Евдокия Феодоровна. С портрета, принадлежащего графу И.И. Воронцову-Дашкову. В. В. Голицына, П. А. Лопухина и пр.[214] Когда накануне отправления Петра за границу, весною 1697 года, из Москвы сочли нужным удалить некоторых ненадежных людей, были назначены: отец царицы, Федор Абрамович Лопухин — воеводою в Тотьму, его брат, Василий Абрамович — воеводою в Чаронду, другой брат, Сергей Абрамович — стольником в Вязьму.[215] Письмо царицы Евдокии Феодоровны к Петру Великому. Со снимка, приложенного к «Истории Петра Великого» Устрялова. Гсдарю моему радосте, ц’рю петру алексеевичу зсдраствуи светъ мои намножество лет просимъ млости пожалуй Гсдарь буди кнамъ не замешкав а я при млости матушкиной жива женишка твоя дунка челомъ бьетъ. За границу также проникли слухи о холодности отношений между Петром и Евдокиею.[216] Когда в Вене, после аудиенции послов, был торжественный обед, по предварительно составленной программе комиссар аудиенции, барон Кенигсакер, должен был провозгласить здоровье царицы Евдокии, но этого тоста не было предложено, быть может, потому, что знали о натянутых отношениях между Петром и Евдокиею.[217] Еще находясь в Лондоне, Петр послал повеление боярам, Л. К. Нарышкину и Т. Н. Стрешневу, также духовнику царицы, склонить ее к добровольному пострижению. Стрешнев отвечал, что она «упрямится». По возвращении из Лондона в Амстердам Петр писал Ромодановскому: «пожалуй, сделай то, о чем тебе станет говорить Тихон Никитич». Царица не соглашалась.[218] Возвратившись в Москву, в конце августа 1698 года, Петр тотчас же побывал у Анны Монс. Австрийский посол Гвариент, рассказывая об этом, замечает, что царь, как видно, «одержим прежнею неугасимою страстью».[219] Патриарх, как рассказывали, явившись к Петру, извинялся в том, что не успел склонить царицу к удалению в монастырь, причем обвинял некоторых бояр и архиереев, старавшихся будто бы помешать этому делу. Далее, носился слух, что Петр в доме почтмейстера Виниуса в течение четырех часов беседовал с Евдокиею, уговаривая ее.[220] Три недели спустя сестра царя, Наталья, взяла от Евдокии сына ее, царевича Алексъя, из кремлевских чертогов в свои хоромы, в село Преображенское. Евдокия же была отправлена в самой простой карете, без свиты, в Суздальский Покровский девичий монастырь; там, через десять месяцев, по именному царскому повелению, она была пострижена под именем инокини Елены. Мало того: царь оставил ее без денежных средств, так что бывшая царица принуждена была обращаться к брату своему, Абраму Лопухину, с тайными просьбами о присылке съестных припасов.[221] Царевичу Алексею во время окончательного разлада отца с матерью было восемь лет. Соловьев пишет: «в древней летописи русской находится любопытный рассказ, как великий князь Владимир разлюбил жену свою Рогнеду, как та хотела его за это убить, не успела и приговорена была мужем к смерти; но когда Владимир вошел в комнату Рогнеды, чтоб убить ее, то к нему навстречу вышел маленький сын их, Изяслав, и, подавая меч Владимиру, сказал: разве ты думаешь, что ты здесь один? Владимир понял смысл слов сына и отказался от намерения убить жену. Но обыкновенно мужья и жены, когда ссорятся, забывают, что они не одни; и Петр, постригая жену, забыл, что он не один, что у него оставался сын от нее».[222] Связь между Петром и Анною Монс продолжалась около десяти лет. Монс иногда являлась при больших празднествах, к которым приглашались иностранные дипломаты.[223] Родственники ее получали в дар дома и вотчины. Сохранились некоторые записки ее подруги, Елены Фадемрехт, к царю; между прочим, она пишет: «свету моему, любезнейшему сыночку, чернобровенькому, черноглазенькому, востречку дорогому» и пр.[224] Анна Монс впоследствии вышла замуж за прусского посланника и вскоре после этого умерла.[225] Нет сомнения, что Петр охотно находился в обществе иностранок. Плейер пишет, что в то время, когда Петр работал на верфях в Воронеже, там присутствовали и «женщины-немки». То были обывательницы Немецкой слободы. Когда некоторые из них захворали, Петр на несколько дней отложил свой отъезд из Воронежа.[226] Нет сомнения, что это общество нравилось царю и потому, что представительницы Немецкой слободы отличались от тогдашних русских женщин большим образованием и внешним лоском приемов общежития. Мы знаем, какое было в ту пору положение русских женщин; их ничему не обучали; они почти никогда не являлись в обществе мужчин; коснея в нравственном и умственном застое, оне были скорее рабынями, нежели подругами, товарищами своих мужей. Нужно было думать о средствах к развитию в женщинах самостоятельной воли, умственных способностей, склонности к усвоению внешних форм цивилизации. Здесь, главным образом, можно было помочь делу переменою в характере заключения браков. В этом отношении достоин внимания указ патриарха Адриана, запрещающий священникам венчать молодых, не убедившись в добровольном согласии на брак жениха и невесты.[227] Гораздо более основательно и целесообразно взялся за дело Петр, определив указом, в апреле 1702 года, что каждому венчанию за шесть недель должно предшествовать обручение, дабы жених и невеста могли распознать друг друга и, в случае нелюбви, заблаговременно отказаться от вступления в брак.[228] Перри пишет, что около этого же времени русские женщины, по желанию царя, стали являться на вечерах и семейных праздниках.[229] Мы уже видели выше, что сестры Петра начали одеваться в немецкое платье; в 1701 году с трех племянниц его, дочерей царя Ивана, были списаны портреты известным художником Ле-Брюйном; царевны при этом случае имели «Coiffure à l'antique»; царь мечтал о заключении браков царевен с иностранными принцами. Позже Петр познакомился с мариенбургскою пленницею, Екатериною, история которой тесно связана с весьма важными явлениями в истории женщины в России. Нельзя удивляться тому, что русские женщины в высших классах общества бòльшею частью были довольны нововведениями, доставлявшими им против прежнего гораздо более выгодное положение, что они охотно являлись на устраиваемые, по приказанию Петра, «ассамблеи», что они мало-помалу становились способными оказывать некоторое влияние на дела, что, наконец, в продолжение нескольких десятилетий, они играли первенствующую роль в истории России. История Петра чуть ли не на каждом шагу представляет собою крайности. Тот самый царь, который немедленно после возвращения из-за границы грозно свирепствовал против стрельцов, участвуя самолично в пытках и казнях, оказывался в то же время во многих правительственных распоряжениях и законах представителем гуманности и просвещения. До сих пор царя считали полубогом. Никто не приближался к его дворцу, не обнажив головы; все обращавшиеся к нему падали ниц и пр. Петр желал изменить все это: 30-го декабря 1701 года запрещено было подписываться уменьшительными именами, падать пред царем на колена, зимою снимать шапки перед дворцом. Петр говорил: «какое же различие между Богом и царем, когда воздавать будут равное обоим почтение? Менее низкости, более усердия к службе и верности ко мне и государству — сия-то почесть свойственна царю».[230] Между тем как русские вельможи привыкли окружать себя многочисленною дворнею, Петр обыкновенно являлся с небольшою свитою. Около этого же времени царь, по случаю возгоревшейся войны со Швециею, хотел было приказать дворянам: отпустить на волю лишних дворовых людей, чтобы сии последние могли служить в войске. Советники царя уговорили его отказаться от исполнения этого намерения.[231] К этому же времени относится старание царя убавить число нищенствующих монахов, также число лишних писцов и подьячих в приказах; далее, он стремился развить промышленную и торговую деятельность русских; им внушалось «торговать так же, как торгуют иных государств торговые люди, компаниями»; через учреждение ратуш и бурмистрских палат царь надеялся приучить подданных к некоторому самоуправлению и пр. Рядом с введением гербового сбора, с разными мерами для улучшения военного устройства, с учреждением комиссии для составления Уложения, причем образцами должны были служить французские, английские и шотландские законы, шло учреждение арифметических и навигаторских школ, составление русских учебников по разным предметам, переводов иностранных трудов на русский язык, устройство типографий. Из множества писем Петра к разным лицам видно, в какой степени царь во всех этих мерах принимал самоличное участие, как он знал обо всем происходившем, как инициатива во всех этих нововведениях принадлежала исключительно ему. То он мечтал о перестройке Кремля по образцам немецкой архитектуры или Версальского замка, то беседовал с патриархом Адрианом об учреждении в Москве университета в самых обширных размерах. Иностранцы, следя за всем этим, не могли надивиться кипучей деятельности, смелой предприимчивости царя; дипломаты в каждом донесении своим правительствам сообщали новые известия о задумываемых царем проектах. Так, например, Плейер в своих письмах к императору Леопольду пишет то об учреждении Петром Андреевского ордена, то о его намерении учредить «Академию всех факультетов для русского дворянства», то о предположении вызвать из-за границы профессоров астрономии и математики, то о желании пригласить из-за границы труппу актеров и актрис и пр. Как видно, надежды Лейбница и его единомышленников на плодотворную деятельность Петра в ближайшем будущем не оказались тщетными. Царь принимался за дело преобразования, хотя и далеко не систематически, но энергично и упорно. Многие реформы могли казаться как бы случайными; многие указы и распоряжения имели характер афоризмов; в отношении к разным мерам царь останавливался на половине дороги. К тому же, Петру приходилось бороться с ужасными затруднениями. С одной стороны, вопросы внешней политики, а главным образом события Северной войны, отвлекали его внимание в совершенно ином направлении; с другой — оказывалась необходимою отчаянная борьба царя-преобразователя против реакционных элементов в народе, против сторонников начал татарско-византийской эпохи Истории России. [1] «His journey is an epoch in history, not only of his own country, but of our's, and of the world». Macauley, «History of England» (Tauchnitz ed.), IX, 84. [2] Posselt, II, 565. Автор письма, кажется, принадлежал в свите посольства Гвариента. К числу тех лиц, которые не одобряли путешествия Петра, как сказано в этом письме, принадлежала и мать Петра. Однако Наталья Кирилловна скончалась еще до путешествия Петра в Архангельск, 1694 года. [3] Устрялов, III, 640. [4] Там же, III, 400. [5] Устрялов, III, 8─10. [6] Там же, III, 18. [7] Устрялов, III, 6. [8] Устрялов, III, 634. [9] Там же, III, 419. [10] По рассказу современника Кельха, «Liefländische Historia». Dorpat, 1875, II, 47 и след. [11] См. оправдательную записку Дальберга в сочинении Ламберти «Mémoires pour servir à l'histoire du XVIII siècle». A la Haye, 1724, I, 176—181. [12] См. соч. Поссельта о Лефорте, II, 385. Рассказ Лильешерна вполне подтверждается подробными замечаниями в труде Кельха, Liefländische Historia, 57—58. Напрасно Устрялов столь резко осуждает образ действий Дальберга; новейшие историки, Соловьев («Ист. Р.», XIV; 250) и Костомаров («Русская история в жизнеописаниях», II, 554), отнеслись к этому вопросу гораздо справедливее и спокойнее. [13] Устрялов, III, 420—421. [14] Там же, III, 30. [15] Posselt I, 90—104. [16] Blomberg, «Au account of Livonia». [17] См. подробные, заимствованные из курляндских архивов данные о доставленных русским путешественникам съестных припасах и о плотничьей работе Петра в статье барона Клопмана: «Peters des Grossen Anwesenheit in Curland», в Записках Курл. Общества лит. и искусства, 1847, тетр. 2. [18] Соловьев, XII, 237—238. [19] См. донесение Рейера Чаплича министру Данкельману из Мемеля, по рассказу одного студента, видевшего русских в Митаве и Либаве. Заимств. из берлинского архива Поссельтом, II, 688. [20] Устрялов, III, 422. [21] По депешам Геемса в венском архиве. Posselt, II, 391. [22] См. письмо Арпенгона из Гааги в Женеву, у Поссельта, II, 513. [23] Gerrier, Leibniz, 11—12. Varnhagen von Ense, «Leben der Königin von Preussen Sophie Charlotte». Berlin, 1837, 77. [24] Устрялов, III, 34. [25] Posselt, II, 595. [26] «La visite du czar sera d'un grand avantage à l'avenir». Erman, «Mémoires pour servir à l'histoire de Sophie Charlotte». Berlin, 1801, 114. [27] Донесение Крейзена, у Поссельта, II, 600—601. Письмо Петра, там же, II, 407. Эти документы найдены в Берлинском архиве. Письмо царя найдено лишь в виде «Traduction des Czarischen eigenhändigen Schreibens»; можно думать, что подлинник писан на русском языке. [28] Theiner, Monuments historiques de Russie. Rome, 1859, стр. 369. О празднестве и фейерверке см. Пам. дипл. сношений, VIII, 376. [29] Из походного журнала видно, что царь не останавливался в Берлине. Послы же там были приняты хорошо и пробыли несколько часов; см. Пам. дипл. сношений, VIII, 890—891. [30] Известно, что голова Петра тряслась и на лице являлись конвульсивные движения. [31] Erman, Mémoires, 116—121. [32] Guerrier, Leibniz, стр. 20—47 и приложения 13—20. [33] Юрнал 1697 года, август. [34] Perry, «State of Russia», нем. изд., стр. 256. [35] Устрялов, III, 400. [36] Чуть ли не исключительным источником всему этому служит сочинение Шельтема: «Peter de Groote in Holland en te Zaardam in 1697 en 1717», vols 1—2, Amsterdam, 1814. [37] «P. Apx.» 1878, стр. 1. [38] Устрялов, III, 92—94. [39] Устрялов, III, 91. [40] Перри, State of Russia, 169. [41] Одна из гравюр, сделанных Петром, представляет собою торжество христианства над исламом. См. соч. Пекарского, «Наука и лит. при Петре Вел.», стр. 9. [42] О медали, чеканенной по этому случаю, см. соч. Иверсена, «Medaillen auf die Thaten Peters d. Gr.» S.-Petersburg, 1872, стр. 7. Об этом событии племянник Лефорта писал, как о «une chose très-secrète». Posselt, II, 420. [43] Scheltema, I, 175—183. [44] Posselt, II, 442 и след. [45] Scheltema, I, 195. Устрялов, III, 87—89. [46] Устрялов, III, 466—467. [47] О помещениях, занимаемых Петром в Англии, см. статью Фирсова в журнале «Др. и нов. Россия», 1875, III, 75—77. [48] Донесение Гофмана, в венском архиве, изд. Гёдеке в журнале «Die Neuen Reich», перепеч. в соч. Задлера, «Peter d. Gr. als Mensch und Regent». S.-Petersburg, 1872, стр. 242. [49] О Кармартене см. Маколея, «Hist. of England», IX, 91. [50] Hoffmann, 242. [51] Macauley, 91. [52] См. статью Фирсова, 76. [53] О комическом эффекте этой сцены см. статью Фирсова, 97, и донесения Гофмана в означенном месте. [54] Bishop Barnet's «History of his own time», vol. III, p. 306—308. London, 1763. [55] «Απολειπόμενα or dissertations etc». London 1752. См. также соч. Крёлля (Crull), «The ancient and present state of Moscovy», 1698 и 1699. [56] Недавно в одной немецкой газете был помещен рассказ о том, что эта мебель была найдена где-то в Лондоне, на чердаке одного дома в «Great Tower Street». К этому было прибавлено, что эту мебель купил будто какой-то дворянин для поднесения ее покойному императору Александру II. [57] П. С. З. № 1628. О переговорах по этому случаю и с другими лицами см. брошюру «The case of the Contractors with the Czar of Moscovy for the sole Importation of Tobacco in his dominions» (в Публ. Библ. в Спб.), а также некоторые замечания у Гофмана, стр. 242. [58] Задлер, 244. [59] См. довольно забавные письма Лефорта в Петру из Голландии у Устрялова; приложения в первой половине IV тома, стр. 553—611. [60] См. статью Вебера в журнале «Archiv für sächsishe Geschichte» 1873, XI, 337, и мою статью «Петр Великий в Дрездене в 1698, 1711 и 1717» в «Р. Старине» XI, 726—730. [61] См. мою статью в «Р. Старине» XI, 730. [62] См. письмо Арпенгона у Поссельта II, 411. [63] Theiner, Monuments historiques, стр. 374. О том, как уже в Митаве католики ухаживали за Петром, см. мою статью «Материалы для источниковедения истории Петра Великого» в Журн. Мин. Нар. Просвещения, 1881, часть CCV, отд. 2, стр. 275. [64] Posselt, II, 483. [65] Theiner, 371—372. Памятники диплом. сношений VIII, 1330 и след. [66] Там же, 376. Донесение испанского посланника. [67] «Fontes rerum austriacarum». Zweite Abtheilung, 27 Bd. Wien, 1867, стр. 429—430. [68] Устрялов, III, 134 и след. Соловьев, XIV, 261—262. [69] См. важные документы из Венского архива, которыми пользовался Устрялов, а также Памятники дипл. сношений, VIII, 1362—64. [70] Испанский посланник доносил, что царь «ballò senza fine e misura», Theiner, стр. 377. [71] Устрялов, III, 145—150. Пам. дипл. снош., VIII, 1368—75. [72] «Fontes rerum austriacarum», 430. [73] Theiner, 374. И для Меншикова, «Alessandro Minshiof, Volontario», был приготовлен паспорт для путешествия в Италию, см. Устрялова, III, 136. [74] Корб «Diarium itineris», 5 сентября 1698 г. [75] Theiner, 380—383. [76] Conjecturae aliquot de susceptis Magni Moscoviae ducis sc. itineribus (В Импер. Публ. Библ. в Спб.). [77] См. загл. этой брошюры в соч. Минцлофа «Pierre le Grand dans la litterature étrangère», стр. 234—235. [78] «Fontes rerum austriacarum» I, c. 431. [79] Котошихин, гл. IV, 24. [80] См. мою статью «Русские дипломаты-туристы в Италии». Москва, 1878, стр. 7. [81] Соловьев, «Ист. России», IX, 461 и 473. [82] «Сказание совр. о Димитрие Самозванце», I, 63. [83] Olearius, изд. 1663 г., 221. [84] «О промысле», 70 и 71. «Русское госуд. в половине XVII века», I, 333. [85] Herrmann, «Gesch. d. russ. Staats», III, 541. [86] Котошихин, гл. IV, 24. [87] См. о таких примерах соч. Олеария, нем. изд. 1663, стр. 221; Рихтера, «Gesch. d. Medicin in Russland», Moskau, 1815, II, 289—291, 361—368. [88] Richter. «Geseh d. Med.», II, 401—408; Памятн. дипл. сношений, VIII, 699. Устрялов, III, 489. [89] См. донесение Плейера у Устрялова, III, 633. [90] См. статью Н. Попова о П. Толстом в журнале «Атеней», 1859, стр. 301 и следующие. [91] См. полный список у Устрялова, III, 575—576. [92] Устрялов, III, 637. [93] Там же, III, 426. [94] Штелин, «Анекдоты о Петре Великом». Москва, 1830, III, 5. [95] Voltaire, «Hist. de Pierre le Grand», Paris, 1803, II, 208. [96] Пекарский, «Наука и литература при Петре Великом», I, 141—142. [97] См. статью Н. А. Попова о Толстом в «Древней и Новой России», 1875, I, 226. [98] Памятн. дипл. снош., VIII, 1221. [99] Guerrier, Leibniz, Beilagen, 34. [100] Устрялов, III, 472—478. [101] Соловьев, XV, 57, 61. [102] Донесение Плейера у Устр. IV, 2, 622 и 623. [103] Устрялов, III, 413. [104] Соч. Посошкова, изд. Погодиным в Москве 1842, 295 и след. — В «Русском Вестнике», т. CXII, стр. 779, я доказал, что автором этого письма не мог быть Иван Посошков, как полагал Погодин и как за ним думали весьма многие ученые. [105] Домострой, изд. Яковлева, стр. 16. [106] «Рус. Арх.» 1871, 640. [107] Пекарский, 141―142. [108] Пекарский, 157. [109] П. С. З. № 2986 и 2987. [110] Соловьев, XVI, 311. [111] П. С. З. № 2978. [112] Штелин, Анекдоты, I, № 100 и № 66. [113] Соловьев, XVI, 301. [114] Русскому послу в Голландии. [115] Соловьев, XVIII, 63. [116] Штелин, II, стр. 165. О пребывании Бестужева в Англии см. некоторые любопытные данные в донесениях Робетона, см. изд. Германа, «Zeitgenöss. Ber. z. Gesch. Russlands», Leipzig, 1880, стр. 187—188, 197. [117] Соловьев, XVIII, 187. [118] Письмо Рёбера к Лейбницу в соч. Герье, стр. 34. [119] Соловьев, XVI, 302—303. [120] Пекарский, I, 141. [121] Там же, I, 14. [122] Соловьев, XVI, 406. [123] Пекарский, I, 158, 163. [124] Meermann. «Discours sur le premier voyage de Pierre le Grand, principalement en Hollande». Paris, 1812. [125] Weber, «Verändertes Russland», I, 12. Herrmann, «Zeitgenössische Berichte aus d. Zeit Peters d. Gr.» Leipzig, 1872, 107. [126] Соловьев, XII, 225. [127] См. извлечение из записок Толстого в «Атенее» 1859 г., стр. 300 и след. [128] См. некоторые подробности о путешествии Шереметева и Незнакомца в моей монографии «Русские дипломаты-туристы в Италии», в «Русском Вестнике» 1877 года (март, апрель, июль). [129] Записки Матвеева напечатаны Пекарским в «Современнике» 1856 г., отд. II, стр. 39—66. [130] См. мое соч. «Culturhistorische Stadien», статья II, «Die Ausländer in Russland», Riga, 1878, 74. — He слишком ли высока эта цифра, встречающаяся в сочинении Рейтенфельса «De rebus moscoviticis»? [131] Posselt, II, 101—107, 110—120. [132] Устрялов, II, 389—394. [133] Там же, III, 8—10. [134] «Пам. дипл. снош.», VIII, 772. [135] Там же, VIII, 833—34. [136] Устрялов, III, 425, 427, 430, 434, 435, 437. [137] Posselt, II, 452—454. [138] Устрялов, III, 104 и след. [139] Там же, III, 110. [140] Weber, «Verändertes Russland», III, 235. [141] Почти слово в слово сходно с знаменитым изречением Фридриха Великого несколько десятилетий позже: «in meinem Lande kann Jeder nach seiner Façon selig werden». [142] П. C. З. № 1910. [143] Соловьев, XVI, 186. [144] Там же, XVI, 187. [145] Соловьев, XXII, 12. [146] Там же, XVI, 319—320. [147] Восемнадцатый век, IV, 23. [148] Джон Перри, нем. изд., стр. 7. [149] См. заглавия этих брошюр в соч. Минцлофа «Pierre le Grand dans la littérature étrangère», стр. 106. Биографические данные о Нейгебауере см. у Поссельта, I, 563 и след., и у Соловьева, XV, 106, 107. [150] См. ст. Пекарского в «Отеч. Зап.» 1860, CXXXII, 689—727. [151] Соловьев, XV, 116. [152] Заглавие брошюры Гюйсена «Beantwortung dee freventlichen und lügenhaften Pasquills». Он назвал себя псевдонимом Петерсеном. Нейгебауер написал возражение: «Der ehrliche Petersen wider den schelmischen». Altona, d. 10. September, 1705. [153] См. соч. Пекарского, I, 94. Минцлоф, 9. [154] См. указания на отзывы современников в этом отношении в моем сочинении «die Ausländer in Russland», в «Culturhistorische Studien», Riga, 1878, II, 75. [155] Устрялов, IV, 596. [156] См. соч. Джона Перри, нем. изд., 8 и след., 57 и след., 338 и след. Донесение Плейера от 25 дек. 1707 года у Устрялова, IV, 2. 596. [157] Guerrier, I, 10. [158] Crull, «The ancient and present state of Muscovy», London, 1698, II, 207. [159] «Czarischer Majestät Bildniss» Dresden, 1698. [160] «At his own request». Сочинение Ли явилось в 1752 году. Заглавие его: «’Απολειπόμενα», or dissertations, theological, mathematical and physical». Проект напечатан в виде приложения, и был составлен для царя «for the right framing of his government». [161] «Мне есть сердце пукало от жалости». [162] Русское гос. в пол. XVII стол., в изд. Бессонова, I, 94—97, 124—143. [163] Соловьев, XIII, 208. [164] Там же, XIII, 148. [165] Там же, XIV, 278. [166] Устрялов, III, 193. [167] Crull, 206. [168] «Die beiden Zaren, Iwan und Peter», 1693, 10. [169] Posselt, II, 101. «Лефорт сам одевался не иначе, как «à la française». Posselt, II, 130. [170] Желябужский, 33. [171] См. изображения в «Записке путешествия графа Бориса Петровича Шереметева», Москва, 1773. [172] Weber, «Verändertes Russland», III, 321. [173] Blomberg: «The czar is resolved to bring the Muscovites to the German habit and has ordered their beards to be shaved». [174] Плейер у Устрялова, III, 637 и 640. Корб, «Diarium itineris», 27 авг. 1698 нов. ст. [175] Единственным источником для этого рассказа служат записки австрийских дипломатов, Гвариента и Корба. [176] Korb, Diarium, 22 февр. 1699. [177] Соловьев, XV, 337. [178] Т. е. 7207 года по сотворении мира — 1698—1699 г. по Рожд. Хр. [179] П. С. З. № 2015, Устрялов, III, 195. Пошлина оказывается очень высокою, если принять в соображение величину тогдашней монетной единицы. Четверть ржи стоила в то время 40—50 коп. [180] Устрялов, IV, 2, 552. [181] П. С. З. № 1741. [182] Устрялов, III, 649. [183] Соловьев, XV, 136. В письме Курбатова говорится о ножах. [184] Рукопись акад. Н. № 157, у Устрялова, III, 350. [185] П. С. З. № 1887. Указ этот напечатан без обозначения года и месяца. [186] Olearius, изд. 1671, стр. 197. [187] Уложение, гл. XXV, стр. 16. [188] Carlisle (Miège), «Relation des trois ambassades». Amsterdam, 1672, стр. 43. [189] О русск. госуд. I, 55. О промысле, 77. [190] П. С. З. III, № 1570. См. письмо Петра к Ромодановскому у Устрялова, III, 433. Дневник Гордона, II, 507. Поссельт, II, 727. [191] Diarium, стр. 186. [192] Пам. дипл. сношений, VIII, 1050, 1185, 1243. Некоторые заметки в донесениях Гофмана, в сочинении Задлера о Петре. В С.-Петерб. Публ. Библ. брошюра: «The case of the contractors with the Czar of Moscovy for the sole importation of Tabacco». [193] Соловьев, XV, 168. [194] См. мое соч. «Посошков как экономист», стр. 209 и след. [195] Перри, нем. изд., 378. [196] Желябужский, 158—160. [197] Устрялов, III, 648. [198] Соловьев, XV, 117. [199] Устрялов, IV, 2, 162—163. [200] П. С. З., № 1818 и 1829. [201] Устрялов, IV, 2, 554. [202] Перри, нем. изд., 328 и 329. [203] Донесение Плейера у Устрялова, IV, 2, 554. Письмо фан-дер-Гульста, там же, 669. [204] «Русский Архив», 1863, стр.627, и «Русский Вестник» 1864 г. (XLIX), стр. 320—333. [205] Соловьев, XV, 117—118. [206] Замечания Кохена в сочинении Бергмана о Петре Вел., I, 167. [207] Письма леди Рондо, изд. Шубинского, 32. [208] См. ст. Соловьева, «Школа Посошкова в «Библиографических Записках», 1861, № 5. [209] Alex. Gordon, «Gesch. Peters d. Gr.». Leipzig, 1755, I, 142. [210] Устрялов, III, 190. [211] Кохен, у Бергмана, I, 186. [212] Желябужский, 40. [213] Соловьев, XIV. Приложения VI. [214] Там же. [215] Там же, XIV, 285—286. [216] Кто-то писал Лейбницу: «On dit qu'il n'aime guères la Tsarisse sa femme»; 27-го ноября 1697 года. См. соч. Герье, II, 31. [217] Устрялов, III, 150. [218] Там же, III, 189. [219] «Von der alten unerloschenen Passion regirt». Устрялов, III, 621. [220] Донесение Гвариента у Устрялова, III, 622 и 623. [221] Устрялов, III, 190. [222] Соловьев, XIV, 286—287. [223] Korb. Diarium, 84 и 87. [224] Устрялов, IV, 2, 292. [225] Устрялов, IV, 1, 145 и след. Соловьев, XVI, 68 и след. Некоторые любопытные данные см. в соч. Скайлера «Peter the Great», в журнале «Scribner's Monthly Magazine», Dec. 1880, 215. [226] Устрялов, IV, 2, 255 и 562. [227] Соловьев, XIV, 154—155. [228] П. С. З., № 1907. И Плейер пишет об этом указе, см. Устрялов, IV, 2, 576. [229] Перри, нем. изд., стр. 315. [230] Соловьев, XV, 115. [231] Перри, нем. изд., стр. 821, и донесение Плейера, у Устрялова, IV, 2, 576.