Меню
Назад » » 2013 » ОКТЯБРЬ » 16

Мешая поровну любовь и страх








О великих событиях

      Есть остров на море — недалеко от блаженных островов Заратустры, — на нём постоянно дымится огнедышащая гора; народ и особенно старые бабы из народа говорят об этом острове, что он привален, подобно камню, перед вратами преисподней; а в самом-де вулкане проходит вниз узкая тропинка, ведущая к этим вратам преисподней. 
      В ту пору, как Заратустра пребывал на блаженных островах, случилось, что корабль бросил якорь у острова, где стоит дымящаяся гора; и люди его сошли на берег, чтобы пострелять кроликов. Но около полудня, когда капитан и люди его снова собрались вместе, увидели они вдруг человека, идущего к ним по воздуху, и какой-то голос сказал явственно: «пора! давно пора!» Когда же видение было совсем близко к ним — оно быстро пролетело мимо них, подобно тени, в направлении, где была огненная гора, — тогда узнали они, к величайшему смущению, что это — Заратустра; ибо все они уже видели его, за исключением самого капитана, и любили его, как любит народ: мешая поровну любовь и страх. 
      «Смотрите, — сказал старый кормчий, — это Заратустра отправляется в ад!» 
      В то же самое время, как эти корабельщики пристали к огненному острову, разнёсся слух, что Заратустра исчез; и когда спрашивали друзей его, они рассказывали, что он ночью сел на корабль, не сказав, куда хочет он ехать. 
      Так возникло смятение, а через три дня к этому смятению присоединился ещё рассказ корабельщиков — и теперь весь народ говорил, что чёрт унёс Заратустру. Хотя ученики его смеялись над этой болтовнёй, и один из них сказал даже: «Я думаю, что скорее Заратустра унёс чёрта». Но в глубине души все были озабочены и желали скорее увидеть его; как же велика была их радость, когда на пятый день Заратустра появился среди них. 
      И вот рассказ о беседе Заратустры с огненным псом. 
      Земля, сказал он, имеет оболочку; и эта оболочка поражена болезнями. Одна из этих болезней называется, например: «человек». 
      А другая из этих болезней называется «огненный пёс»: о нём люди много лгали и позволяли лгать. 
      Чтобы изведать эту тайну, перешёл я море — и я увидел истину нагою, поистине! нагою — необутою до самого горла. 
      Теперь я знаю, что это за огненный пёс; а также все бесы извержения и возмущения, которых боятся не одни только старые бабы. 
      «Выходи, огненный пёс, из своей бездны! — кричал я. — И сознайся, как глубока эта глубина! Откуда это ты фыркаешь кверху? 
      Ты пьёшь обильно у моря: это видно по соли твоего красноречия! Поистине, для пса из бездны берёшь ты слишком много пищи с поверхности! 
      Самое большее, я считаю тебя чревовещателем земли; и всякий раз, когда я слышал речи бесов возмущения и извержения, находил я их похожими на тебя: с твоей же солью, ложью и плоскостью. 
      Вы умеете рычать и засыпать пеплом. Вы большие хвастуны и вдосталь изучили искусство нагревать тину, чтобы она закипала. 
      Где вы, там непременно должна быть поблизости тина и много губчатого, пористого и защемлённого; всё это рвётся на свободу. 
      «Свобода» вопите вы все особенно охотно; но я разучился верить в «великие события», коль скоро вокруг них много шума и дыма. 
      И поверь мне, друг мой, адский шум! Величайшие события — это не наши самые шумные, а наши самые тихие часы. 
      Не вокруг изобретателей нового шума — вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он. 
      И сознайся только! Мало оказывалось всегда совершившегося, когда твой шум и дым рассеивались. Что толку, если город превращается в мумию и колонна лежит в грязи! 
      И вот что скажу я ещё разрушителям колонн. Несомненно, это величайшее безумие — бросать соль в море и колонны в грязь. 
      В грязи вашего презрения лежала колонна; но таков закон её, что для неё из презрения вырастает новая жизнь и живая красота. 
      Теперь в божественном ореоле восстаёт она, ещё более обольстительная в своём страдании; и поистине! она ещё поблагодарит вас, что вы низвергли её, вы, разрушители! 
      Такой совет даю я царям, и церквам, и всему одряхлевшему от лет и от добродетели — дайте только низвергнуть себя! Чтобы опять вернулись вы к жизни и к вам — добродетель!» 
      Так говорил я перед огненным псом; но он ворчливо прервал меня и спросил: «Церковь? Что это такое?» 
      «Церковь? — отвечал я. — Это род государства, и притом самый лживый. Но молчи, лицемерный пёс! Ты знаешь род свой лучше других! 
      Как и ты сам, государство есть пёс лицемерия; как и ты, любит оно говорить среди дыма и грохота, — чтобы заставить верить, что, подобно тебе, оно вещает из чрева вещей. 
      Ибо оно хочет непременно быть самым важным зверем на земле, государство; и в этом также верят ему». 
      И как только сказал я это, огненный пёс, как бешеный, стал извиваться от зависти. «Как, — кричал он, — самым важным зверем на земле? И в этом также верят ему?» И столько дыму и ужасных криков выходило из его глотки, что я думал, что он задохнётся от гнева и зависти. 
      Наконец он умолк, и уменьшилось его пыхтение; но как только он умолк, сказал я со смехом: 
      «Ты сердиться, огненный пёс, — значит, я прав относительно тебя! 
      И чтобы оставался я правым, послушай о другом огненном псе: он говорит действительно из сердца земли. 
      Дыхание его из золота и золотого дождя: так хочет сердце его. Что ему до пепла, дыма и горячей слизи! 
      Смех выпархивает из него, как пёстрые тучки; противны ему твоё бурчанье, твоё плеванье и истерзанные потроха твои! 
      Но золото и смех — берёт он из сердца земли, ибо, чтобы знал ты наконец, — сердце земли из золота». 
      Когда услышал это огненный пёс, он не выдержал, чтобы дослушать меня. Пристыженный, поджал он хвост, трусливо проговорил гав, гав! и уполз вниз, в свою пещеру. — 
      Так рассказывал Заратустра. Но ученики его едва слушали его: так велико было их желание рассказать ему о людях с корабля, о кроликах и о летающем человеке. 
      «Что мне думать об этом! — сказал Заратустра. — Разве я призрак? 
      Но вероятно, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что уже слышали о страннике и тени его? 
      Несомненно одно: нужно, чтобы я держал её крепче, — иначе она ещё испортит мою славу». 
      И снова Заратустра качал головой и дивился. «Что мне думать об этом!» — повторял он. 
      «Почему же кричал призрак: «пора! Давно пора!» 
      Почему же — давно пора?» 
      Так говорил Заратустра.

Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра.   



Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar